Мелкие неприятности стоили Рори трех дней задержки его путешествия. Дейви Кемпбелл не смог поехать, и Рори пришлось идти пешком все расстояние от Сакса до Глазго, где он опоздал на дилижанс, и ему пришлось остаться там до следующего утра. Такая потеря времени, однако, в конце концов оказалась вполне благоприятной.

Он впервые был в большом городе и решил, что, несмотря на весь гранит, мрачность и уныние Глазго, город выглядит значительно лучше безлюдных болот Сакса. По крайней мере, в городе были люди, а с ними все постоянно двигалось, суетилось и не стояло на месте. Не обремененный багажом, Рори оставил постоялый двор, служивший станцией для дилижансов, решив не тратить свои драгоценные шиллинги на то лишь, чтобы вытянуть свое большое тело на кровати на несколько часов. Погода стояла теплая и солнечная, и он заметил стог соломы на постоялом дворе. Стог мог послужить ему жилищем на ночь, а Рори сэкономил бы деньги. Но пока он полностью отдался созерцанию города. У уличного торговца он купил миску бульона за пенни, и, хотя бульон состоял всего лишь из ячменя и горячей воды, он притупил чувство голода. Затем Рори направился погулять в город.

Бесцельно бродя по улицам, где все увиденное казалось новым и интересным, он пришел в порт и впервые в жизни увидел корабли с высокими мачтами и с резными и изукрашенными носами. Корабль, похожий на эти, скоро станет его новым домом, и, хотя у причалов они казались ужасно большими, он представил себе, как они будут выглядеть в открытом океане.

Вечером, когда сытость от ячменного бульона стала пропадать, а всегда здоровый аппетит его начал давать о себе знать, Рори повернул назад из порта и тут понял, что зигзаги и повороты улиц помогли ему заблудиться. Выбрав наугад извилистую улочку, которая шла в направлении, откуда он пришел, он побрел по узкому тротуару, ругая обитателей за то, что они выливают помои и выбрасывают мусор в канаву прямо на улице. Ближе к домам, где было несколько чище, он на мгновение замешкался, наблюдая за танцующим медведем на противоположной стороне улицы.

Это была чрезвычайно комичная сцена. Медведь, наряженный в лохмотья из красного и зеленого шелка, с гирляндой звенящих колокольчиков косолапо плелся на веревке за цыганом в таком же фантастическом одеянии. Да уж, рассуждал Рори, проживи он всю жизнь в замке Сакс — никогда бы не увидел этих заморских развлечений. Пока он во все глаза смотрел на этот спектакль, он почувствовал, как сорвали берет с его головы. Он огляделся, рядом никого не было. Поверив было на мгновение, что все это ему почудилось, он дотронулся рукой до головы и убедился, что голова была не покрыта. Сверху послышался иронический смех, и он задрал голову. Там, в раскрытом окне, покачивая его беретом так, чтобы он не мог дотянуться, опершись на подоконник, выглядывала девушка, белое платье которой было столь бесстыдно открытым, что две соблазнительные груди выставились наружу почти полностью. Они были молочно-белого цвета, круглые и гладкие, и Рори мог даже видеть румяные соски, все это представляло для него значительно больший интерес, чем потрепанный берет, который она держала в руке. Они были для него даже более привлекательны, чем бродячий медведь или цветастый цыган. С трудом он поднял взгляд и посмотрел ей в лицо, заметив тут же, что оно было молодым, дерзким и нахальным, с колечками черных волос, выбивающихся из-под белого чепца.

— Что уставился, простофиля соломенный? — Пальцы ее еще больше раздвинули рубашку и обхватили одну из очаровательных грудей. — На нее, что ль? Прелесть, правда?

— Очень трудно будет отдать предпочтение, милочка. — Рори поклонился с грацией, достойной кавалера в клубе «Сент-Джеймс». — Если бы от этого зависела моя жизнь, и то я не смог бы назвать, какая из них милее, но, конечно же, — он подмигнул ей, — мне придется сделать самое тщательное сравнение. Глаза мои могут обмануть меня, но если к ним добавить пальцы, то, уверен, я смог бы определить, какая из них милее или они обе наделены одинаковым количеством красоты. Между прочим, беседуя о таких соблазнительных предметах, мне все-таки хотелось бы получить назад свой берет.

— Так почему же вам не зайти и не забрать его? И, если хотите, вы можете воспользоваться своими глазами и пальцами. Кончай ты валять дурака на тротуаре, давай заходи.

— А твое имя, милашка, случайно, не Мэри? — улыбнулся он ей.

— А ты что, сам дьявол, чтобы знать, что меня именно так зовут? Да, Мэри Дэвис, но ты-то откуда знаешь, ума не приложу.

— Ты права, Мэри Дэвис, я сам Махаунд — Рори Махаунд к вашим услугам и направляется к вам, перестав валять дурака.

Она указала на распахнутую дверь, выходящую на улицу, и исчезла из окна, плотно прикрыв ставень. Дверь вела в темную переднюю, пахнущую вареной требухой и мышами, но почти сразу же открылась другая дверь, и он вошел в теплую комнату и попал в объятия девушки. Она была ему по грудь, но он приподнял ее с пола, пока их губы не встретились, потом снова опустил, повернул спиной к себе и обеими руками стал исследовать то, что частично видел. Сопротивления он не встретил, а на робе, в которую она была одета, не было ни пуговиц, ни шнурков. Не торопясь он получил удовлетворение, почувствовав, как нарастает горячее желание, и поняв, что юбка его спереди поднялась. Она повернулась к нему лицом, держа его бедный поношенный берет в руках.

— Это будет стоить два шиллинга, — сказала она.

— Два шиллинга за что? — Он взглянул на берет, оторвавшись от упругих сосков. — За мой старенький берет? Но, милочка, если бы у меня было два шиллинга, я бы купил себе новый, а этого старичка выкинул бы. А потом ты никакого права не имеешь красть у меня берет, а потом требовать за него два шиллинга.

— Да не за берет, — швырнула она ему, — этот жалкий и дырявый. А за то, что ты сейчас собираешься со мной сделать.

— А кто сказал, что я собираюсь с тобой что-то делать, что будет мне стоить два шиллинга?

Она показала на его потертую юбку:

— Ты-то не говоришь, а вот старик Гарри говорит это за тебя.

Он глянул вниз и осклабился, но тут голос его стал серьезным:

— Никогда еще за это я не платил, и никогда не буду. Да все удовольствие пропадет, как подумаешь, что я потратил два шиллинга на то, что можно найти под каждым кустом.

Он надежно нахлобучил берет на голову и направился к двери.

Но она была резвее его и оказалась у двери раньше. Когда он попытался поднять щеколду, ее рука задержала его, и он всем телом прижался к ней. Он почувствовал, как ее рука отпустила его руку и полезла под юбку.

— Старик Гарри прав. — Она шумно вздохнула с причмокиванием. — Он и есть Махаунд. — Она стиснула его изо всех сил на мгновение, потом отняла руку и с шумом закрыла дверь на засов, при этом роба ее упала на пол.

— Никаких двух шиллингов я с тебя не возьму, парень. — Она торопливо возилась с пуговицами его жакета. — Пусть у тебя рваная юбка и кафтан в заплатах, берет дырявый и мошна пуста, но у тебя есть то, чего даже такая портовая шлюха, как Мэри Дэвис, в жизни никогда не видела, и вряд ли увидит, я так думаю. Такое красивое майское дерево, что и самой Мэри Дэвис не грех заплатить за него два шиллинга, чтобы было о чем рассказать на старости лет. Думай что хочешь, но Мэри Дэвис заплатит тебе два шиллинга сама. Да такое зрелище похлеще медведя, на которого ты так таращился.

Ни до, ни после Рори не зарабатывал два шиллинга с таким удовольствием. Ее профессиональные ласки возбуждали его гораздо сильнее, чем неумелые нежности, которыми он наслаждался с многочисленными Мэри дома, и вскоре он обнаружил, что она отдавала ему больше, чем причиталось на указанную сумму, потому что ее ласки и нежные нашептывания показывали, что это была не просто двухшиллинговая сделка. К сожалению, все кончилось слишком быстро, но и после этого она не хотела его отпускать.

— Мне надо идти, Мэри, дорогая. — Он попытался сесть, но она опять повалила его. — Мне надо успеть на дилижанс в Англию рано утром, а на постоялом дворе всего один стог соломы. И мне бы хотелось, чтобы он приютил меня сегодня ночью. Шатание по улицам Глазго до рассвета мне не улыбается вовсе.

— Стог соломы на постоялом дворе! — тянула она его назад. — Да что же это за стог, если он может заменить Мэри Дэвис?

— Да не может заменить!

— Тогда ты остаешься здесь, Рори Махаунд, или как там тебя зовут, хотя имечко вполне подходящее. Мы плотно прикроем ставни, дверь открывать не будем. Мэри Дэвис может себе такое позволить раз в жизни, потому что такое вряд ли еще случится. В кладовке есть холодная баранья ножка и краюха хлеба. Я поставлю чайник, и мы выпьем по чашечке горячего чая с капелькой виски на загладку. А когда животы набьем, мы все втроем немного повеселимся.

— Все втроем? Ты еще кого-нибудь ждешь?

Она кивнула, и черные завитки упали ей на лицо.

— Ты, я и старик Гарри, — показала она пальцем. — Разве же он не сам по себе? Бедняжка, он сейчас отдыхает, но после чашечки сладкого чая он снова будет стоять сильный и могучий. Вот погоди и увидишь.

— Эх, да ты меня вконец испортишь, Мэри Дэвис, за это тебя и люблю.

Рори снова растянулся на кровати, руки за голову, и стал наблюдать, как она суетилась по комнатушке. Из шкафчика над маленьким камином она достала тарелку с холодным мясом и буханку хлеба. Она порезала мясо толстыми кусками, потом хлеб. Когда вода закипела, она засыпала заварку и заварила чай. Подойдя опять к шкафчику, она достала глиняную бутылку. Маленький сосновый столик она пододвинула к кровати, накрыв его куском грубого белого холста. Рори, сидя на кровати, и Мэри, сидя на своем единственном стуле, устроили уютную трапезу, и Рори это показалось гораздо лучше, чем холодное гостеприимство стога соломы. Мэри Дэвис была хорошенькой девушкой. Очевидно было, что она недолго занималась своей профессией, и Рори видел, что она по-настоящему увлеклась им. Как и все прочие Мэри.

Поев, она отодвинула стол и присоединилась к нему в постели. Точно как она предсказывала, старик Гарри сделал им одолжение не один раз, а целых два, прежде чем свернуться на отдых. Пока он отдыхал, Рори и Мэри Дэвис болтали, не как любовники, а как старые друзья. Сквозь грубый налет вульгарности Рори уловил черты очень приличного человека, и, несмотря на то, что она, как она сама первая созналась, была проституткой, двухшиллинговой шлюхой для голодных до женщин моряков, только что сошедших с корабля, Рори нашел ее остроумной и обаятельной, а также (хотя это его нисколько не удивило) он обнаружил, что она по уши в него влюбилась.

— Зачем тебе надо ехать в Англию? — умоляюще вопрошала она, накручивая на пальцы длинные желтые пряди его волос. — Я слышала, это убогое место. Почему бы тебе не остаться здесь с Мэри Дэвис?

— А что мы будем есть, когда кончится холодная баранина?

— Я еще заработаю.

— А я, значит, буду лежать на спине и смотреть, как ты меня содержишь?

— Ничего подобного! Послушай, Рори Махаунд, я не могу делать два дела одновременно. Я не могу оставаться здесь и зарабатывать деньги с одним клиентом и в то же время бегать по порту и подыскивать следующего. Иногда у меня бывает пять мужчин в день, а это — десять шиллингов; иногда я бываю удачлива и у меня бывает десять клиентов, а это — целый фунт. А теперь, когда у меня будет парень, который будет сводничать для меня, я смогу принять и двадцать, а это — два фунта. Я бы делилась с тобой. Фунт тебе, фунт мне. Ты подумай, сможешь ли ты получить такое царское жалованье в Ливерпуле? Целый фунт в день? А что? Да это больше, чем зарабатывает сам лорд мэр, и всю работу буду делать я.

Фунт в день! Это было соблазнительное предложение. Мало кто из мужчин мог столько заработать. Но Рори покачал головой.

— Ты искушаешь меня, Мэри Дэвис, но ни твои слова, ни твои дивные белые титьки, ни перспектива провести все свои ночи с тобой меня не соблазнят, завтра я еду в Ливерпуль. Там меня ждет дядя, и я поплыву на корабле в Африку. Может, я и не буду зарабатывать фунт в день, Мэри Дэвис, но я увижу мир.

— В Африке таких беленьких и кругленьких вообще не увидишь. — Она подперла руками груди снизу. — Там только черные и найдешь. Я, вообще, только одного черномазого и видела-то в своей жизни, но я слыхала, что в Африке все мужчины и женщины черные. Когда увидишь этих черных сучек, сразу пожалеешь, что рядом нет Мэри Дэвис.

— Это уж точно, и старик Гарри тоже.

— Так оставайся, Рори, — умоляла она его. — Домик этот мой, отец мне его оставил. Сара Маккрори, которая занимается тем же, чем и я, в комнате наверху, пусть съезжает. Она мне всего шиллинг в день платит за постой, а ты можешь жить в ее комнате, так что у тебя будет где подождать, пока я работаю. Я не настолько глупа, чтобы ждать, что ты на мне женишься. Может, ты и останешься у меня ненадолго, но, пока ты здесь, ты мой, Рори, а большего ни одна женщина и желать не может. Из всех мужчин, которые когда-либо меня лапали, тискали и елозили по мне, ты единственный, кого я желала. Оставайся со мной.

— Нет, милочка, не искушай больше меня. — Рори смягчил свой ответ поцелуем. — Я обязан дяде, который прислал мне деньги на дилижанс до Ливерпуля, и я буду чувствовать себя вором, если не поеду. Что-что, а уж слово свое я держу, Мэри Дэвис. Но я тебе обещаю. Когда-нибудь я вернусь из Африки, и, когда этот день наступит, я поспешу в Глазго, чтобы увидеться с тобой. Напиши мне свою улицу, чтобы знать, где тебя искать.

— Уж это лучше, чем ничего, — вздохнула она и прильнула к нему, обхватив покрепче. — Ради этого, во всяком случае, можно жить. Я буду вспоминать о тебе, Рори, с каждым мужиком, который будет хватать меня своими грязными лапами, и буду жалеть, что это не ты, такой сильный, чистый и красивый, с блестящими волосами.

— Тогда на этом давай ложиться спать, потому что завтра мне рано вставать, чтобы успеть на семичасовой дилижанс, если я смогу найти дорогу к постоялому двору.

— Я пойду с тобой пожелать тебе доброго пути. Не беспокойся. Я тебя не подведу. У меня есть приличная одежда, я не уличная девка. Что ж, спокойной ночи, Рори, мальчик мой, завтра рано вставать, тебе, мне и старику Гарри.

— Это точно, Мэри Дэвис. — Он подложил руку, как подушку, ей под голову и притянул ее к себе.

Огарок сальной свечи погас, и только едва тлеющие угольки торфа в камине бросали розовые отсветы по комнате. Он дремал, удовлетворенный, счастливый и умиротворенный, в этой маленькой комнатке, когда Мэри Дэвис, не сомкнувшая глаз, не желающая отвести от него глаз, пока в комнате теплился хоть какой-то свет, приблизила губы к его уху и прошептала:

— Я буду помнить, Рори, мальчик мой.

— О чем, Мэри Дэвис? — проснулся он.

— Подари мне что-нибудь на память.

— Все, что у меня есть, — ответил он, — это моя одежда, а ты знаешь, в каком она состоянии. Все говорят, что ей и на мусорке не место. Если я оставлю тебе свою юбку, то в Ливерпуль придется ехать голым; если — кафтан, я умру от холода; а если берет, то заработаю такой кладбищенский кашель, от которого никогда не избавлюсь. Кожаный кошелек мой весь истерся, а мой кинжал не лучше кухонного ножа, но я скажу тебе, что я сделаю, Мэри Дэвис, — он поцеловал ее. — Единственное, что у меня осталось от матери, которую я никогда не видел, это брошь с дымчатым топазом, она лежит у меня в кошельке, и если она тебе понравится, она твоя.

— Я не могу взять ее у тебя, это же память о твоей бедной покойнице матушке. Я честная девушка, хоть и шлюха. Но все равно спасибо тебе.

— Тогда я пришлю тебе подарок из Африки, точно. Обещаю. Так что жди, Мэри Дэвис, а когда получишь, вспоминай меня и старика Гарри, если к тому времени не забудешь нас обоих.

— Такое нельзя забыть, Рори. Ни тебя, ни его.