Я опередил лифт на добрых пятнадцать секунд и ожидал на площадке, чуть приоткрыв пожарную дверь. Эпифани прошла мимо меня на улицу. Я двинулся следом, свернул за угол и спустился в метро.

Она села на поезд местной линии. Я вскочил в следующий вагон и, едва поезд тронулся, открыл вагонную дверь, и устроился на подрагивающей металлической платформе над сочленением, откуда удобно было следить за ней через дверное стекло. Девушка сидела очень прямо, сжав колени и устремив взгляд на цепочку реклам, мелькавших за окнами вагона. Она вышла через две остановки, на Коламбус-серкл, и двинулась на восток, вдоль Центрального парка, мимо Мемориала, где морские коньки тянули колесницу, отлитую из спасенных с затонувшего корабля пушек. Пешеходов было мало, поэтому я держался достаточно далеко от девушки, постукивавшей каблучками по десятиугольным асфальтовым плитам, которые окаймляли Парк.

На Седьмой авеню она свернула к центру, вглядываясь в номера домов, торопливо прошла мимо Атлетического клуба и украшенного скульптурами жилого комплекса Алвин-Корт. На углу Пятьдесят седьмой улицы ее остановила пожилая дама с тяжеленной продуктовой сумкой, и мне пришлось нырнуть в магазин нижнего белья, пока Эпифани показывала ей дорогу, помахивая рукой в сторону Парка.

Я едва не потерял ее – она перебежала через улицу с двусторонним движением, не дожидаясь сигнала светофора, – и растерянно стоял у края тротуара, но девушка замедлила шаги, изучая номера домов над магазинами, вдоль Карнеги-холла. Прежде чем загорелась зеленая надпись «ИДИТЕ», я заметил, как она остановилась в конце квартала и вошла в здание. Знакомый адрес: Седьмая авеню, 881. Там жила Маргарет Круземарк.

Очутившись в вестибюле, я понаблюдал, как латунная стрелка над правым лифтом доходит до цифры «II», а ее двойник слева опускается. Дверцы лифта открылись, и оттуда вышел целый струнный квартет со своими упрятанными в футляры инструментами. Единственным моим спутником оказался мальчик-посыльный от магазина «Кристед» с картонкой зелени на плече. Он вышел на пятом этаже, и я сказал лифтеру: «Пожалуйста, девятый».

На этаж Маргарет Круземарк я поднялся пешком по пожарной лестнице, оставляя позади лихорадочный ритм чечеточного класса и далекие переливы сопрано. Коридор был пуст, и можно было беспрепятственно заняться дверью со знаком «скорпиона»…

Положив «дипломат» на потертый коврик, я щелкнул замочками. Сверху, в «аккордеонных» перегородках, торчали пачки липовых формуляров – для придания кейсу официального вида, но под фальшивым дном я хранил свой профессиональный инструмент. Там в отдельных гнездах лежали: «набор грабителя» из особо прочной стали, контактный микрофон с миниатюрным магнитофоном, десятикратный бинокль фирмы «Литц», фотоаппарат «Минокс» с подставкой для пересъемки документов, пятисотдолларовая коллекция отмычек, никелированные стальные наручники и заряженный «смит-и-вессон», модель «Сентинел», 38-го калибра с корпусом из легкого металла.

Я извлек контактный микрофон и подсоединил наушник. Отличная штука. Достаточно было поднести микрофон к двери, и все тайное становилось явным. Если кто-то появлялся, я ронял микрофон в карман рубашки, а наушник сходил за слуховой аппарат.

Но на этот раз никто не появился. Эхо вибрирующего сопрано сливалось с фортепианным арпеджио в пустом коридоре, но это не помешало мне услышать слова Маргарет Круземарк:

– Мы не были близкими подругами, но я очень уважала твою мать.

Эпифани что-то пробормотала в ответ, и предсказательница продолжила:

– Я часто виделась с ней перед тем, как ты родилась. Она владела «силой».

– Вы долго были обручены с Джонни?

– Два с половиной года… Со сливками или с лимоном, милая?

Очевидно, пришла пора чаепития. Эпифани выбрала чай с лимоном и сказала:

– А все это время моя мать была его любовницей.

– Милое дитя, не думаешь ли ты, что я этого не знала? У нас с Джонни не было друг от друга секретов.

– Поэтому вы с ним и порвали?

– Наш разрыв – не более чем измышления прессы. Нам пришлось сделать вид, будто мы порвали отношения. На то существовали достаточно веские причины. Хотя, по сути, мы никогда не были столь близки друг другу, как в последние месяцы перед его уходом на войну. Конечно, весьма своеобразное положение, я не отрицаю. Полагаю, ты достаточно хорошо воспитана, чтобы не поддаться буржуазным предрассудкам. Правда, у твоей матери их было немало.

– Что может быть буржуазное, чем «менаж а труа» [Любовь втроем (франц.)]?

– Причем здесь «менаж а труа»! Не думаешь ли ты, что мы создали здесь некий ужасный уголок секса?

– Не имею ни малейшего понятия о том, что вы «создали». Мама никогда не говорила мне об этом.

– А к чему ей было говорить? Насколько я знаю, Джонатан мертв и похоронен. Он – единственное, что нас связывало.

– Но он жив.

– Откуда ты знаешь?

– Просто знаю.

– Тебя никто не расспрашивал о Джонатане? Ответь, дитя, – от этого могут зависеть наши жизни.

– Почему?

– Не спрашивай. Так кто-то интересовался им, да?

– Да.

– Как он выглядел?

– Обыкновенный мужчина, ничего особенного.

– Здоровый такой? Не то чтобы толстый, но… тяжеловатый? Неряшливый… Мятый синий костюм и нечищенные башмаки. Усы черные, а волосы почти серые, короткие, да?

– И добрые голубые глаза, – добавила Эпифани. – Их сразу замечаешь.

– Он не назвался Энджелом? – В голосе Круземарк послышались нетерпеливые нотки.

– Да. Гарри Энджел.

– Чего он хотел?

– Он ищет Джонни Фаворита.

– Зачем?

– Он не сказал мне зачем. Он детектив.

– Полицейский?

– Нет, частный детектив. Что все это значит?

Слабо звякнул фарфор, и Маргарет Круземарк сказала:

– Я не уверена, что знаю. Он побывал здесь. Не сказал, что он – детектив, притворился клиентом. Я знаю, это покажется грубостью, но я прошу тебя уйти. Меня ждет одно дело. Боюсь, это срочно.

– Вы думаете, мы в опасности? – Голос Эпифани дрогнул

на последнем слове.

– Не знаю, что и думать. Если Джонатан вернулся, может случиться все что угодно.

– Вчера в Гарлеме убили одного человека, – выпалила Эпифани. – Моего друга. Он знал маму, и Джонни тоже. Мистер Энджел расспрашивал этого человека.

Послышался скрип стула по паркету.

– Мне нужно идти, – сказала Маргарет Круземарк. – Вставай, живее, я возьму твое пальто, и мы спустимся вместе.

Звук приближающихся шагов. Я сорвал с двери контактный микрофон и, выдернув из аппарата наушник, сунул все добро в карман. Держа «дипломат» под мышкой, я промчался по длинному коридору будто гончая, нагоняющая зайца. Я ухватился за перила, чтоб не упасть, и понесся сломя голову вниз по пожарной лестнице.

Ждать лифта на девятом этаже было слишком рискованно: велика вероятность встретиться с ними в одной кабине, поэтому пришлось поработать ногами. Задыхаясь, я выскочил в пустой вестибюль и уставился на лифтовые стрелки: левая ползла вверх, правая – вниз. В любую секунду дамы могли быть здесь.

Я выбежал на тротуар, спотыкаясь пересек Седьмую авеню – мне уже было не до машин – и только очутившись на противоположной стороне, позволил себе небольшую передышку: стал прохаживаться у входа в здание Осборн-Апартментс, сипя, будто жертва эмфиземы [Заболевание легких.]. Проходившая мимо гувернантка с детской коляской сочувственно поцокала языком.