Секундная стрелка неуклюже ползла по циферблату бортовых часов. Минуты тянулись бесконечно. Время текло медленно. Даже пара блеклых солнечных зайчиков, которые падали через иллюминатор на мостик, были словно охвачены апатией: уже несколько часов они неподвижно висели над навигационным столом.

Уже несколько часов, так по крайней мере казалось Бронстайну, Вестинг фиксировал эти солнечные зайчики. Откинувшись в своем кресле, наморщив лоб, щеки более впавшие, чем обычно, он механически пожевывал жвачку и не издавал ни звука. И Веккер на другом краю стола тоже молчал. Он закрыл глаза и немного склонил голову, словно прислушивался к шагам, которые однажды должны были придти и положить конец ожиданию.

Уже несколько часов Анне проводила эксперимент с Гарри Далбергом в медицинской лаборатории. Далберг лежал в глубоком сне перед входным люком буровой машины. Его не удалось привести в чувства. Он, Бронстайн, наконец взял его под руки и пронес до буровой скважины по россыпи гальки. Они осторожно подняли его на поверхность с помощью лебедки и доставили на борт. Первое, проведенное в спешке обследование имело негативные результаты. Далберг был невредим, его внутренние органы функционировали без нареканий. Но его конечности были столь странно окоченевшими, его мускулы охвачены судорогами и его сон столь необычно глубоким, что Анне лишь могла произнести то, что они все давно подумали: что Далберг находился в своего рода трансе.

Бронстайн абстрагировался от воспоминаний. И он тоже не мог пойти на свое рабочее место, пока на нем лежало бременем неведение, но он мог хотя бы продумать последствия, которые возможно вытекали из загадочного происшествия.

Последствия? Прежде всего он должен был выяснить причины. Не медицинские причины — это было дело Анне — а непосредственные, обстоятельства и взаимосвязи, которые вызывали трагедию.

Были ли ошибки в руководстве и протекании экспедиции? Действительно ли он, Бронстайн, продумал все, что следовало продумать ступая на чужое небесное тело? Или внешнее сходство лунной поверхности с земным полярным ландшафтом неосознанно обольстило его, вызывав беспечность? Сыграло ли это сходство и с товарищами злую шутку? Принимали ли они во внимание чужое, неизведанное, таившее опасность слишком мало, потому что оно скрывалось за маской знакомого, безобидного?

Пропавший передатчик, катастрофа буровой машины, нервный шок Далберга — цепочка несчастных случаев. Из-за беспечности? Веккер предупреждал перед катастрофой. Косвенно, во всяком случае: гипотезой, что кора спутника испещрена пустотами. Но никто не принял предупреждение всерьез. Почему, собственно, нет? Была ли на основе последнего разногласия неосознанная, эмоциональная пристрастность к тому, что сказал Веккер? И он, Бронстайн, тоже не подумал о том, чтобы подвесить буровую машину сразу же во время первой попытки к тросу и к лебедке и тем самым эффективно предотвратить опасность падения. Беспечность?

В будущем было необходимо…

Бронстайн провел рукой по лбу. Было ли вообще будущее у экспедиции? Какие практические шаги необходимо было предпринять, если Далберг, если снова не…

Было бесполезно противиться мыслям. Это было трудно вынести, но он должен был продумать все основательно. Чем раньше, тем лучше. Если Анне принесет плохую новость, все обратят свои взгляды на него, коменданта. Тогда хорошо было бы, если бы он уже выработал ясную точку зрения.

Бронстайн закрыл глаза. Значит, допустим, что Далберг остался в состоянии душевного сна…

Роберт Вестинг потянулся. Его душевное равновесие восстановилось. Да часа напряженных раздумий сделали свое дело.

Лучше было, выложить все товарищам начистоту. Уже внизу, на россыпи гальки, когда было ясно, что Далберга — по крайней мере на последующие несколько недель — можно было списать, он подумал о том, стоит ли ему признаться, что падение буровой машины вероятно было на его совести. Прошлым вечером во время контрольного осмотра он упустил основательную проверку детектора анклавов. Это пришло ему в голову сразу же после падения. Упущение было вызвано недостатком концентрации: мысленно он был занят упреками Веккера во время обсуждения концепции, вместо того, чтобы всецело посвятить себя делу.

Тяжкий, непростительный проступок, это было бесспорно. Он был вовсе не намерен скрыть эту вину, но он не решался высказать ее сразу — в смутной надежде, что будет найдена еще одна другая причина несчастного случая.

Новый инцидент основательно изменил ситуацию. Теперь он больше не мог медлить. Потеря Далберга означала не только потери рабочей силы. Опасней были психические последствия. Могли распространиться неуверенность, уныние и пессимизм. Особенно у Веккера — пока он чувствовал себя ответственным за падение, его везде преследовало смутное чувство вины.

С Далбергом или без него — исследовательская программа, бурения должны были проводиться при всех обстоятельствах. Повысить готовность к работе и сконцентрировать силы было более срочно, чем прежде. Условием для этого была атмосфера без осложнений.

Вестинг поднялся. «На одно слово, Бронстайн». И, бросив взгляд на геолога: «Если можно, пока что с глазу на глаз».

— Пожалуйста. Так и так хотел размять ноги.

Веккер охотно покинул мостик.

Когда Веккер закрыл за собой дверь, Бронстайн встал. «Я думаю, что знаю, что Вы хотите мне сказать. Это тяжелое решение, но если Анне не будет иметь успеха, нам останется, пожалуй, только этот выход».

Вестинг кашлянул. «Я хотел..»

Комендант оборвал его неповоротливым жестом.

— Жребий еще не брошен. Следовательно мы можем обсудить все спокойно… Допустим, значит, что нервный коллапс не спадет, Далберг нуждается как можно быстрее в специальном лечении, которое мы ему не можем предоставить… В этих обстоятельствах Вы произнесете лично защитительную речь в пользу мгновенного отлета?

— Я не понимаю…

— … с какой стати мне вообще пришла в голову мысль, принять во внимание другую возможность? Я не то хотел сказать. Я лишь спрашиваю себя, выгодно ли лететь сразу при настоящем положении Сатурна. Расстояние до Земли сейчас экстремально велико. Даже если мы будем максимально использовать запас топлива, мы будем в пути одиннадцать-двенадцать месяцев — это означало бы, что мы распыляем все топливо на первую треть пути, беспрестанно ускоряемся, пока не наберем максимальную скорость, и полагаемся на то, что Земля отправит нам навстречу заправочный корабль. Вторым вариантом можно было бы назвать отложение старта, пока Сатурн не займет позицию, близкую к Земле. Это хоть и означает прежде всего потерю времени, но которую мы можем восполнить, потому что затем в любом случае у нас будет достаточно топлива, чтобы выйти на максимальную скорость.

Вестинг слушал, вытаращив глаза.

— Вы… Вы хотите прекратить экспедицию?

Теперь Бронстайн был озадаченным.

— А Вы нет?

— Я об этом никогда не думал.

— А Далберг?

Вестинг пожал плечами.

— Профессиональный риск.

Пару секунд они стояли молчи напротив друг друга.

— Надеюсь, что Вы не считаете меня черствым. — Вестинг присел на край навигационного стола и сложил руки. — Но бывают такие ситуации, в которых может действовать только разум. Наша профессия сопровождается риском. Каждый из нас знал это, когда решил стать космонавтом. И никто не может ожидать, что мир будет вращаться только вокруг него, когда он по воле случая станет жертвой этой профессии…

— Экспедиция «Пацифики», — спешно продолжил Вестинг, когда увидел, что Бронстайн снова хочет оборвать его на полуслове, — недюжинный проект на миллиарды. За ним стоит исследовательская работа, длившаяся десятилетия. В свою очередь, я не смог бы нести ответственность за то, что это будет прекращено, потому что… только потому что один член экспедиции вдруг сошел с ума.

Голос Бронстайна звучал грозно. «А если бы Вы сами были этой жертвой?»

— Я достаточно долго знаю свой профессиональный риск и не буду жаловаться, если мне однажды не повезет.

— Профессиональный риск! Не повезет! Не достает еще фразы о мучениках науки…!

Бронстайн ударил кулаком по открытой ладони. «Хотел бы я знать, в чем Вы видите смысл нашей экспедиции. Может быть в служении науке? Спасибо, не надо науки, которая идет по трупам! У нее нет права на существование. Наука, как я ее понимаю, существует, в первую очередь, для людей. Ей не нужно ни самоотверженных мучеников ни жертв, которые остаются на дистанции… в любом случае в наше время больше не нужно. Я…

Дверь распахнулась. Появился Веккер. За ним шли Анне и Далберг.

— Не помешаем? — Анне стояла в дверях. Я не знала, что Вы…

— Ничего. — Бронстайн провел рукой по лбу. — Проходите! — Что с Вами произошло, Далберг?

— Мне жаль, но большего я не могу Вам сказать.

Далберг говорил очень медленно и при этом то и дело подбирал слова, но он совершенно не производил впечатление умалишенного.

Напротив: Его доклад был логично построен и представлял собой непрерывную цепочку деталей — начиная с того, как зашел в буровой пласт, о пребывании в кабине пилота, до прорыва в глубины свода, который он предпринял, чтобы получить информацию о протяженности россыпи гальки. Далберг мог точно описать и обратный путь к буровой машине; он знал, что осмотрел натяжное устройство в носовой части и, в конце концов, опустился перед входным люком.

Затем, правда, его память иссякла. О том, что произошло в период между этим моментом и его пробуждением в медицинской лаборатории, было для него темным лесом.

Анне все еще была растерянной. «Он проснулся неожиданно и без моего участия, и насколько я уже могу оценивать, шок, не оставил никаких последствий, если не считать провалы в памяти. С медицинской и психологической точки зрения Далберг здоров как бык».

Анне стояла перед иллюминатором в своей каюте и выглянула на равнину. Ночь еще не наступила. Вершины вулканов сияли в лучах заходящего солнца, и склоны сверкали янтарно-желтым. Но в низинах уже были черные как смоль тени, а на по ледяной поверхности и снежным полям расползались серые завесы тумана.

Далеко снаружи мерцали прожекторы. Там работали Веккер и Вестинг. Веккер! Образумился ли он, наконец, после катастрофы буровой машины и таинственного происшествия с Далбергом? Было нелегко думать об этом, несмотря на то, что в это самый момент, он, очевидно, под давлением этих двух инцидентов возложил на себя камень самодисциплины. Сколько продержатся его хорошие твердые намерения? Обещанию, данное им во время разведывательного полета, во всяком случае была грош цена.

Сейчас Веккер прокладывал вместе с Вестингом взрывные скважины. Комендант распорядился провести бурения буровой машиной, как только грунт во всей округе будет систематически обследован на предмет пустот: искусственным землетрясением и анализом сейсмических волн. Буровая машина все еще находилась на россыпи гальки. Его спасение планировалось провести в последующие дни. Бронстайн и Далберг начали контрольный осмотр «Пацифики».

Скоро наступит длинная лунная ночь. Она будет не темной, а блеклой — бледный диск Сатурна двигался к зениту. И она посеет не сон, а бурю: уже давали о себе знать отдельные шквалы. С запада двигалась снежная. Подстерегали смерчи.

Анне страстно желала этого шторма. Он будет стучаться в шлюзовые ворота, свистеть в передающие антенны, сыпать на «Пацифику» град, словно из кадки. Он будет бушевать, неиствовать, устроит ведьмины пляски.

Более тягостным было молчание, холодное изваяние смерти. Что-то скрывалось за этой призрачной тишиной. Она чувствовала это в каждом новом приступе чувствительности, когда рудимент в кончиках пальцев спонтанно начинал действовать и начинался волнующий зуд на коже головы. Это было неопределенное Нечто, вселявшее страх и одновременно манившее странным образом.

Да, это манило ее. Пару раз ей уже приходило в голову, что она должна надеть скафандр и покинуть космический корабль. Она должна выйти в сумерки, пройти по равнине, прочь, все дальше и дальше — в тишину.

Когда она впервые поймала себя на этой странной мысли, она устало улыбнулась. Она плохо переносила нагрузки прошедших дней. Чувства и настроения подавляли ее. Именно она, понимавшая удовольствие и неудовольствие, радость и страх, жизнерадостность и пессимизм как точно определяемые психические процессы, которые можно было объяснить активностью желез и игрой гормонов — именно она прислушивалась сейчас к призрачному призыву!

Она выпила крепкий кофе и начала организовывать данные, которые зафиксировали самописцы за то время, пока Далберг лежал в глубоком сне, согласно новых точек зрения. В чем-то должна был быть теоретический допуск, указание на причину нервного шока. Но ей недоставало концентрации. Она постоянно вставала и беспокойно мерила шагами каюту.

Очевидно, она была более чувствительна, чем она считала раньше. На это указывала и кожная чувствительность. Неосознанное, но постоянно присутствующее нервозное состояние ожидание, вызванное необычным окружением, могло повлиять на то, что оно было постоянно активным.

Была ли она слишком чувствительной? Тогда она тем более была обязана не доверять всему тому, что было плодом не чистого разума. Она должна была закалить свою волю.

Анне закрыла иллюминатор шторкой и села за свой рабочий стол. Было важно найти причину невроза Далберга.

Существовало несметное количество естественных наркотиков и химических соединений, которые, попадая в желудок или в кровяное русло человека, могли вызвать психические расстройства с похожими симптомами. В данном случае наркотики исключались. Химическое соединение — как продукт разложения испорченных продуктов, например. Об этом не могло быть и речи: И анализы содержимого желудка и кишечника и крови оказались абсолютно отрицательными.

Оставались психические яды: перераздражение, острая перегрузка. Далберг сам категорически отклонил эту возможность. «Перегрузка? От чего?»

И, действительно, события последних дней казалось, коснулись его меньше всего.

Анне со вздохом откинулась назад. Определенные газы вызывали расстройства речи, парализовывали или стимулировали части центральной нервной системы, усыпляли ее. Существовали безвредный газ веселящий газ и смертельный нервный газ… Но кислородный прибор Далберга был исправным; он не мог соприкоснуться с атмосферой Титана.

Electrical Stimulation of the Brain? Анне несколько месяцев работала в парижском институте исследования мозга и познакомилась с поразительными возможностями метода ESB. Она часто наблюдала, как подопытным животным в мозг высокоскоростными сверлами загонялись каналы толщиной с волос, и пару раз она сама подключала электроды и направляла ток импульсов, которые должны были раздражать предусмотренные клетки мозга. С помощью этого метода удавалось вызвать у подопытных животных ненависть и дружбу, ярость и ужас, властолюбие и раболепие, агрессивность и меланхолию. Под принуждением импульсов мыши бросались на кошек, и кошки обращались в бегство в паническом страхе. ESB могло вызвать у людей сон и слезы, эротические ощущения и волчий аппетит, нарушения речи и спонтанные детские воспоминания.

Но Далберг находился не в институте исследования мозга, а в буровой машине!

Анне дернулась от ужаса, когда взрыв разорвал тишину. Веккер и Вестинг спешили со своими исследованиями. Немного позднее она услышала шаги. Они исходили с верхней палубы и приближались к мостику. Затем их было слышно в шлюзовой камере. Анне побежала к иллюминатору. Бронстайн и Далберг только что ступили на посадочную платформу перед внешней перегородкой. Они спустились на равнину и удалились в направлении обоих товарищей. Вероятно они хотели узнать результат первого сейсмического анализа.

Исследовательская программа шла своим чередом. У каждого была своя задача. Лишь она, Анне, не продвигалась вперед. Как и прежде, она стояла перед загадкой. Была это треть или четвертая загадка, с тех пор, как они ступили на спутник Сатурна?

Бронстайн и Далберг исчезли на поле стелющегося по льду тумана. Через несколько десятков шагов они снова появились. Было видно лишь их головы и плечи — чудовища без тел, плывшие по морю из ваты.

Анне вернулась обратно к своему столу. ESB не выходила у нее из головы. И сначала без настоящего намерения, словно играючи, она развила до конца мысль, что там внизу, на россыпи, существовал феномен… Субстанция, которая вызывала ESB-подобные проявления? Она запнулась. Излучение, которое проходило через гермошлем и действовало на определенные участки мозга?

Анне почувствовала, что она пошла на поводу у идеи. Она не боролась с этим. Не только Далберг, но и они все находились на россыпи, но это ни о чем не говорит. Сфера влияния излучения могла быть строго ограниченной, и Далберг пробрался в свод глубже, чем другие.

Сейчас, когда она нашла точку опоры, мысли Анне начали работать с холодной объективностью. Необходимо было обследовать свод. Было важно точно реконструировать каждый шаг Далберга.

Анне поднялась. Она должна была склонить спутников к этому плану.

Предвестники ночи сидели под корпусом корабля и таращились на Анне застывшими от холода глазами, когда она вышла из шлюзовой камеры. Они терлись своими ледяными телами о гидравлические амортизаторы, визжали, швыряли в нее обрывки тумана и зернистый лед, когда она вышла на равнину.

Анне засмеялась. Она столкнулась с порывами ветра, которые дули со стороны взрывных скважин, и пристально направила свой взгляд на приглушенный свет прожектора. К черту всю эту чувствительность! Еще были средства успокоить раздраженные чувства. Был ли там странный, звук, словно кто-то волочит что-то кожаное? Глупости, высохший аммиачный снег скрипел под ее ногами. Там по льду прошмыгнул коричневый, грибовидный образ, остановился на месте и следовал сейчас за ней по пятам? Песок, принесенный ветром от вулканов — и ничего более.

Будет шторм или нет. Будет в зените Солнце или бледный как воск диск Сатурна. Не внешние факторы, не непривычное окружение — это вдруг стало ясно Анне — были причиной ее нервозного беспокойства. Она сама оказалась в таком состоянии по своей вине. Потому что она слишком часто была занята самой собой, своим эго. Интроспекция — это был справедливый и полезный метод исследования. Но он и таил в себе опасности: тенденцию, прислушиваться к себе более, чем необходимо; неосознанное желание, найти что-то, что не соответствовало бы «норме», склонность к гиохондрии.

И как быстро было найдено что-то, раздуто, искусственно превышено! Интроспекция? Не здесь, не на продолжительное время экспедиции! Она отвлекала от настоящих задач, сковывала решимость. И кожная чувствительность в кончиках пальцев было таким Нечто, которому она посвятила слишком много внимания. Пусть проявляется, сколько ему влезет. В будущем она будет его игнорировать.

Куполообразное всплыло из тумана. Она вспомнила, что Вестинг высказывал намерение поставить экспериментальную палатку рядом со взрывными скважинами. Он придавал большое значение немедленному анализу на месте, как данных сейсмографа, так и проб бурового мусора.

Палатка была уже полностью установлена и закреплена на льду нейлоновыми тросами, которые скрещивались над притупленным куполом. Жалюзи из алюминия закрывало вход. Позади него находился похожий на шланг, протянутый внутрь шлюз, разделенный на несколько камер.

В конце шлюза Анне натолкнулась на Далберга. Он сидел на корточках рядом с эксгаустером и поприветствовал ее мимолетным движением. Его взгляд был направлен на шкалу.

— Десять процентов гелия, шесть процентов метана, двенадцать процентов кислорода, семьдесят процентов азота… Мы откачаем первоначальную смесь газов и заменим ее земным воздухом, — объяснил он. — Через полчаса Вы можете снять скафандр.

— Большое спасибо.

Анне постаралась разглядеть спутников в полумраке палатки, но ее взгляд преградил штабель ящиков.

— Температуры ниже минус ста градусов мне не особо по душе.

Далберг показал большим пальцем руки на купол палатки.

— Поэтому мы установили там наверху инфракрасный излучатель. Там скоро будет жарко.

Анне нашла Бронстайна и Вестинга в отделенной от палатки, слабо освещенной кладовке. Они сидели, склонившись над сейсмограммой. Когда она вошла, комендант встал.

— Результат первого взрыва. — Он посмотрел на свет один из листов бумаги изрисованный зигзагами. — Точно так, как предполагал Веккер: лабиринт из пустот подо льдом.

— В непосредственном окружении, — сказал Вестинг. — Подождем, что принесет вторая детонация.

Бронстайн посмотрел на свои наручные часы.

— Она, кстати, запоздала на восемь минут. Хотел бы я знать, что там Веккер так долго тянется.

— Возможно запальные шнуры задуло. Порывы ветра становится сильнее из часа в час.

Словно в подтверждение палатку потрясло сильным порывом ветра. Жалюзи поднялись вверх и громыхая упали обратно, привязные тросы кряхтели, электрические лампы качались. На равнине послышался звук словно от разлетавшегося вдребезги стекла.

— Восемь процентов гелия, четыре процента метана, четырнадцать процентов кислорода, — равнодушно крикнул Далберг. — Поправка: пятнадцать процентов кислорода, семьдесят один…

Его голос утонул в усиливающемся свисте и вое. Что-то стремительно двигалось на палатку с растущей скоростью; звук, становился все пронзительнее, наполнил воздух, от него щекотало, вибрировало и кололо в ушах. Теперь он перешел предел слышимости, вернулся к исходному состояния, стих и закончился с глухим грохотом.

— Шторм, — сухо сказал Вестинг. — Должно быть прошел довольно близко.

Бронстайн обеспокоено взглянул на часы. «Насколько далеко Веккер вышел за пределы?»

— Почти три с половиной километра. Вторая, третья и четвертая взрывные скважины находятся на подножье кратера.

Комендант включил радиосвязь.

— Эй, Фрол! Ответьте, Веккер!

В наушниках фыркало и завывало. В промежутке между этим было слышно неразборчивое бормотание. Неразборчивый, но узнаваемый голос Фрола Веккера.

— Циклоны, Фрол! Возвращайтесь!

— Оставьте динамит там. Мы повторим попытку позже! — крикнул Вестинг.

Ответом был гулкий смех. Спутники удивленно и обеспокоено переглянулись. Они все еще прекрасно помнили нервный коллапс Далберга.

— Чем Вы там занимаетесь? Вы должны немедленно…

— Я схожу с ума. — Веккер снова рассмеялся. Но теперь было ясно, что это был не настоящий, а вынужденный, неуверенный смех. — Я уже на обратном пути. Потерпите пару минуток.

Он оставил рацию включенной. Они слышали по его дыханию, что он приближался. Пару раз он оступился. Уже рядом с палаткой, он свалился на пол и выругался. Над ним со свистом пролетел смерч. Наконец, он втиснулся в шлюз.

— Загадка номер четыре.

С раскрасневшим, потным лицом, Веккер сидел на перевернутом ящике и угрюмо смотрел на собравшихся.

— Могу себе подумать, что Вы сразу усомнитесь, в своем ли я уме. Сам уже думал, что спятил. Но это ничего не меняет в том, что динамит бесследно пропал.

Вестинг нахмурил брови.

— Из каких взрывных скважин?

— Из всех трех.

— Глупости. Их…

— Их не засыпало! — Веккер вскочил. — Я своими собственными руками обшарил снег сантиметр за сантиметром!

— И в волнении Вы забыли, что несколько дней назад случилось нечто подобное, — сказал Бронстайн. — Передатчик…

Веккер сильно покачал головой. «Передатчик свободно стоял на поверхности. Но динамит лежал в тесных скважинах, почти что метровой глубины.

Бронстайн повернулся к астрохимику.

— Как были размещены взрывные скважины?

— В ряд. По прямой линии. Промежуток между ними составляет…

— Ну да. Они совершенно случайно находились точно на пути смерча — у которого, разумеется, должна была быть совершенно потрясающая сила засасывания…

— И вдобавок разум! — воскликнул Веккер. — Потому что запальные шнуры еще там, несмотря на то, что я крепко подсоединил их к динамиту. Они не могли просто так оборваться, потому что их другие концы нигде не были закреплены, а лежали на поверхности беспорядочно.

— Вы уверены, что они еще там? — Вестинг пристально посмотрел на геолога. — На улице довольно темно, и штормит.

— У меня есть фонарь.

— Вы не дотрагивались до фитиля? Я имею ввиду руками.

— Но видел!

— Возможно, лишь их отпечатки на снегу?

Веккер провел рукой по забралу шлема и выругался: Одно из двух: или я действительно схожу с ума — или здесь завелись призраки.

— Будем надеяться, ни то ни другое, — с улыбкой сказал Бронстайн. — Это выяснится, когда закончится шторм. Тем временем мы…

— … еще раз основательно осмотрим россыпь гальки, — быстро оборвала его на слове Анне, которая прежде молча слушала. Она, наконец, сподобилась изложить свой план.

Спутники сразу же согласились с ней. Правда, Бронстайн решил, что не все участники должны проникать в свод одновременно.

— Сначала Далберг, Вы, Анне, и я. Вестинг и Веккер пока что останутся наверху…