Иду обратно в лагерь. Слепая успокоилась и благодарила меня. За что? Разве не само собой разумеется, что я не оставлю ее лежать на земле? Ну и дикая банда, эти дети!

Но вдруг я останавливаюсь. Меня охватывает странное чувство: не так уж я возмущен их жестокостью. Не говоря уже о том, что обвинить их можно только в краже хлеба. Но почему? Почему меня это не возмущает? Просто потому, что они бедные дети и им нечего есть? Нет, не то.

Дорога делает изрядный крюк, и я решаю срезать. Могу себе это позволить. Ориентируюсь я хорошо.

Пробираюсь сквозь чащу. Где-то тут водится сорная трава. Особенно мне запомнилась девочка, как она встала во весь рост и посмотрела через забор. Она у них за атаманшу? Хочется увидеть ее глаза. Нет, я не святой.

Заросли тем временем все гуще.

А что это там лежит?

Кусок белого картона. На нем красным, печатными буквами — «Самолет». Ну да, пропавший летчик! Они так его и не нашли.

Так вот ты где упал! Это был воздушный бой или тебя подбили зенитки? Истребитель ты был или бомбардировщик? Теперь лежишь тут разбитый, обгорелый, обугленный. Картон, картон!

А может, ты еще жив? Ты тяжело ранен, а тебя все никак не найдут? Ты наш или вражеский? Сбитый летчик, за что умираешь ты сейчас?

Картон!

И вдруг я слышу голос: «Ничего тут не поделаешь!» Это женский голос, теплый и печальный. Он доносится из чащи леса.

Осторожно раздвигаю ветки.

Вон сидят две девушки, из замка, с ногами короткими и толстыми. У одной в руках расческа, другая плачет.

— Ну, на что он мне сдался, этот летчик, — всхлипывает она, — почему мы носимся тут по всему лесу? Посмотри, как ноги опухли! Не хочу больше маршировать! По мне хоть совсем бы он пропал, этот летчик! Я тоже жить хочу! Нет, Анни, надо держаться отсюда подальше! Только не обратно в этот замок, там тюрьма! Помыться бы, постираться, причесаться!

— Успокойся! — утешает ее Анни, нежно собирая расческой и зачесывая назад сальные волосы с зареванного лица. — Что нам, бедным девчонкам, делать-то? Учительница тоже тут плакала потихоньку. Мама говорит, мужчины посходили с ума, напридумывали этих законов…

Я настораживаюсь, прислушиваюсь. Мужчины?

Тут Анни целует подругу в лоб, а мне становится стыдно. Как скор я был на насмешку сегодня утром.

Может быть, мама Анни и права, мужчины посходили с ума, а кто не сошел, у тех не хватает мужества засунуть буйных в смирительные рубашки.

Да, она права.

Да и сам я трус.