Вот и моя очередь.

Уже без четверти пять.

Я даю свидетельскую присягу.

Клянусь Богом говорить по совести всю правду и ничего не утаивать.

Да, так точно, ничего не утаивать.

Пока я присягаю, в зале нарастает волнение.

Я быстро оборачиваюсь и вижу Еву.

В сопровождении надзирательницы, она садится на скамью свидетелей.

Как хочется увидеть ее глаза, проносится у меня в мозгу. Вот все скажу и посмотрю в них.

А пока я еще не заслужил.

Пока мне приходится показать ей спину, потому что прямо передо мной стоит распятие.

Сын Твой.

Боковым зрением вижу Ц.

Улыбается.

А может, она там у меня за спиной тоже улыбается? Начинаю отвечать на вопросы судьи. А он снова про негров, ну да, мы с ним друг друга поняли. Я даю Н. положительную характеристику, равно как и Ц. Во время убийства меня не было.

Председатель собирается уже меня отпустить, когда я говорю:

— Еще одна мелочь, господин судья!

— Да, пожалуйста!

— Дело в том, что шкатулку, в которой лежал дневник Ц., взломал не Н.

— Не Н.? Тогда кто же?

— Я. Это я проволокой открыл шкатулку.

Подействовало.

Председатель суда выронил ручку, защитник вскочил, Ц. разинул рот и вытаращился на меня, его матушка издала пронзительный вопль, булочник побелел, как мука, и схватился за сердце.

А Ева?

Не знаю.

Только чувствую за спиной общее волнение.

Бормочут, шушукаются.

Обвинитель встает как загипнотизированный и медленно вперяет в меня указующий перст.

— Вы? — вопрошает он.

— Да, — отвечаю, удивляясь собственному спокойствию.

Чувствую удивительную легкость.

И дальше рассказываю уже всё.

Почему вскрыл шкатулку и почему сразу не рассказал об этом Ц. Потому что мне было стыдно, и все-таки это была еще и трусость.

Я рассказываю всё.

Почему прочел дневник Ц., и как не стал обращаться к закону, потому что хотел внести поправки в расчеты, заметные поправки. Да, я был дураком. Замечаю, как прокурор что-то: записывает, но теперь мне уже все равно.

Всё, всё равно!

Только бы дорассказать до конца.

И про Адама и Еву, и про темные облака, и про человека на луне…

Стоило мне договорить, прокурор встает.

— Я хочу обратить внимание господина свидетеля на то, что у него не должно быть ни малейших иллюзий относительно последствий его интересного заявления.

Прокуратура оставляет за собой право выдвинуть против меня обвинение в том, что я ввел суд в заблуждение, а также в укрывательстве воров.

— Пожалуйста, — легонько кланяюсь я. — Я же поклялся ничего не утаивать.

Бакалейщик ревет:

— Мой сын на его совести! Только на его!

У него начинается сердечный приступ, его приходится увести. Его супруга грозно воздевает руку:

— Берегитесь! — кричит она мне, побойтесь гнева Божьего!

Нет, Бога я больше не боюсь.

Я чувствую отвращение, которое испытывают ко мне все в зале. Я не противен только одной паре глаз. Они на мне отдыхают.

Тихие, как темные озера в лесах моей родины.

Неужели ты уже осень, Ева?