Признаться по совести, графская оранжерея, на которую я возлагала такие надежды, находилась в весьма плачевном состоянии и грозила вот-вот рухнуть на голову.
И все же я решила для очистки совести детально обследовать и оранжерею – ведь если предположить, что некогда здесь в соответствии с планом были расставлены бочки или горшки с растениями (а это более чем вероятно!), то место для припрятывания ларца казалось вполне подходящим и даже много удобнее, чем под колоннами бальной залы.
Но прежде чем провести пробные раскопки, мне пришлось освободить оранжерею от всякого садового хлама, скопившегося за долгие годы. Прохудившиеся лейки и корзины, мотыги со сломанными черенками, колышки для подвязки растений, мотки бечевки, ржавые серпы и прочую никому не нужную рухлядь приходилось вытаскивать наружу, и вскоре у меня возникло ощущение, что старое барахло не кончается, а напротив, все прибывает и прибывает, словно из рога изобилия…
Когда я, как археолог, сняла несколько культурных слоев, то почувствовала себя почти итальянской королевой Еленой (мы с ней тезки как-никак).
В газетах пишут, что эта просвещенная государыня уже свыше десяти лет увлеченно занимается археологическими раскопками в королевском имении Кастель Порциано под Римом. Ей удалось извлечь из земли множество ценных вещей – античные скульптуры, вазы, оружие, предметы быта. Своими находками королева одаривает итальянские музеи, и в особенности музей Диоклетиана, к которому испытывает явную слабость.
Но в отличие от ее итальянского величества мне попадались не столь ценные находки. Вряд ли кого-либо прельстит экспонат под названием «Тачка садовая (неиспр.), вторая половина XIX века. Автор неизвестен».
Освободив в конце концов плацдарм для земляных работ в оранжерее (какое счастье, что летом так поздно темнеет!), я снова развернула план.
О да, внутренний интерьер оранжереи вполне мог бы походить на тот, что изображен на дедушкиной схеме. Особенно если расставить бочки с растениями по нужным местам. Останки этих бочек были мной обнаружены в ходе раскопок, и весьма вероятно, что я на верном пути.
Прикинув, где могла бы стоять бочка, обозначенная на чертеже кругом с крестиком, я вонзила заступ в слежавшуюся землю. Не могу сказать, что земляные работы были когда-либо моей сильной стороной, но все же вскоре мне удалось проковырять в земле довольно большую ямку и убедиться, что в этом месте ничего нет. Если, конечно же, клад не покоится на глубине трех-четырех саженей, что все-таки маловероятно. Говорят, на севере и северо-востоке Московской губернии наблюдается близкое залегание грунтовых вод, и глубокие ямы сразу же наполняются водой. Вряд ли Анин дедушка, пряча клад, ухитрился выкопать небольшой колодец и швырнул драгоценный ларец в воду…
Для верности я покопалась еще в разных углах оранжереи (может быть, поиск тайного места нужно было начинать с другой точки, ведь север и юг на схеме не обозначены), и вдруг заступ ударил в дерево… С удвоенной силой принявшись копать и моля бога, чтобы моя находка не оказалась куском забытого садового инструмента, присыпанного землей в старые времена, я раскопала яму пошире. Из земли выступила крышка довольно грубо сколоченного и тронутого тлением деревянного ларца. Я не верила своим глазам! В одном из закутков старой оранжереи, который, строго говоря, не очень-то и соответствовал помеченному на дедовском плане тайному месту, был и вправду зарыт клад!
Я отказалась от заступа и, вооружившись старым садовым совком, принялась бережно очищать ларец от земли. Извлечь его из ямы было тяжело, но открыть крышку, чтобы заглянуть внутрь, я уже могла. Вот только проржавевшие петли слишком крепко ее держали. Засунув совок в щель под крышкой, я попыталась воспользоваться им как рычагом, но узнать, что скрывается внутри, я, увы, не успела.
За моей спиной мелькнула чья-то тень, от сильного удара в затылок загудела голова и перед глазами все поплыло…
… Очнулась я в сумерках, обнаружив себя лежащей на земле все в той же старой оранжерее. Передо мной была разрытая яма, рядом валялся разломанный трухлявый ларец, из которого высыпалась внушительная куча старых, позеленевших медных монет.
Самые крупные из них были достоинством в пятак, и общая сумма клада, наверное, составила бы сотни полторы…
Но этот клад был явно зарыт не графом. Графский должен был состоять из подарков императрицы, а она вряд ли одаривала возлюбленных пятаками и полушками. Да и год чеканки монет не совпадал со временем царствования Екатерины…
С проклятьями я поднялась на ноги и от души пнула ногой обломки ларчика, из-за которого чуть всерьез не пострадала.
Графский клад мне так и не дался. Пришлось вернуться в дом ни с чем. Одна радость, что неизвестному преступнику, посмевшему поднять руку на женщину, тоже ничего не перепало. Он, без сомнения, рассчитывал на что-то более ценное, чем несколько пригоршней медяков. Надеюсь, золотых слитков среди копеечных монет припрятано не было, а медью наш тать побрезговал.
И я решила, что, пожалуй, не буду рассказывать Анне и Салтыкову о нападении, как-то неловко. Ведь придется выглядеть в их глазах полной дурой! Здесь, в Привольном, непрестанно черт знает что случается. И что толку без конца кому-нибудь жаловаться? Анюта начнет волноваться, кудахтать… Уж больно дурацкая ситуация, а большого вреда, кроме разве шишки на затылке, мне не нанесли.
Вот сыскному агенту, может, и расскажу при случае про очередное бесчинство неведомого врага. И шишку предъявлю! Пусть тогда попробует сказать, что неизвестный визитер нас не истязает и вообще пальцем не трогает… Спасибо, что не убил пока!
Оставив заступ у крыльца, я поднялась по ступеням и прошла в переднюю, где натолкнулась на кучу чемоданов, баулов и полевых укладок, принадлежавших скорее всего нашему штабс-капитану, решившему всерьез перебраться в Привольное.
Что ж, с подобной экипировкой можно переселиться куда угодно, даже отправиться на вечное поселение в Сибирь.
В столовой меня ожидала очень милая и уютная картина – Аня и Салтыков чаевничали у самовара. Няни нигде видно не было, вероятно, добрая старушка тактично удалилась к себе в спаленку.
Мне тоже не мешало бы проявить деликатность, тем более что мой внешний вид производил скорее всего пугающее впечатление – мне ведь пришлось возиться с пылью, землей и паутиной, да еще и без чувств полежать, а это не добавляет облику человека свежести и привлекательности…
Но я все же не смогла обойти столовую, не перекинувшись с хозяйкой и ее гостем парой слов. Да, я отношусь к числу женщин, придающих значение даже таким пустякам, как собственная внешность, и показываться перед людьми в образе чумички не люблю, тем не менее правил без исключений не бывает – сегодня мне было не так уж стыдно за свой вид. Небрежность моего облика вполне оправдывалась обстоятельствами.
Аня-то знала, чем я занимаюсь в старой оранжерее, и встретила меня спокойно, лишь кротко предложила горячую воду и ужин. А вот на лице Валентина читалось некоторое изумление.
Ну что ж, друзья давно считают меня экстравагантной особой, я к этому уже привыкла.
– Господа, мне удалось кое-что найти в оранжерее, – сообщила я, интригуя хозяйку дома и Валентина.
– Неужели клад? – воскликнула Аня.
Я, не давая ей возможности углубиться в подробности – ведь Салтыкову о дедовских сокровищах пока неизвестно, а само по себе слово «клад» звучит в таком контексте вполне невинно, – продолжила:
– Представь себе, да. Но только ценности особой он не представляет. Кто-то, может быть, садовник, работавший в оранжерее, зарыл некогда на черный день свои копеечные сбережения. Копеечные в прямом смысле – одна медная мелочь. Если хочешь, Анюта, отправь потом прислугу собрать медяки, они так кучкой в оранжерее валяются. У меня на это уже сил нет.
– Ты права, наверное, это сбережения садовника, – подтвердила Аня. – Няня говорила, что одного из садовников когда-то, еще при бабушке, подозревали в том, что он потихоньку отправляет на базар фрукты и цветы из хозяйской оранжереи. Вот он, видно, свои накопления и припрятал от греха.
– Надо же, сколько занятных тайн хранят старые усадьбы! – заметил Салтыков, похоже, переставший удивляться, что я провожу свой досуг в поисках кладов…
Анна и штабс-капитан нашли фонарь и отправились любопытства ради посмотреть на найденное мной «сокровище», а я, прихватив большой кувшин с горячей водой, уединилась в своей спальне, чтобы вдоволь поплескаться в тазу.
Боже, вспоминая здесь, среди диких лесов, мою московскую ванну со сверкающими медными кранами, из которых льется сколько душе угодно горячей воды, я могу заболеть жесточайшей ностальгией и буду бродить по усадьбе, уныло повторяя, как чеховские три сестры: «В Москву! В Москву!».
Впрочем, я всегда гордилась своим снисходительно-философским отношением к проблемам бытия… У незабвенных сестриц-неврастеничек был, помнится, еще один идефикс: «Работать! Работать!», а с этим у меня как раз все в порядке как никогда. Все силы кладу на трудовом поприще!
Ужин я решила проигнорировать. Голова все еще болела от удара, а это никак не способствует аппетиту.
Намазав кремом натруженные лопатой руки, я забралась под одеяло и попыталась сосредоточиться на чем-нибудь веселом. После такого денька, как выпал мне сегодня, человеку обязательно нужны приятные эмоции, даже если придется вызвать их искусственно.
Жаль, что у меня с собой нет ни одного заграничного roman policier или хотя бы отечественного криминального романчика – в отличие от кровавых драм Шекспира те же самые смертоубийственные сюжеты в детективной литературе вселяют большой оптимизм. Представляю, какую конфетку сделал бы из «Макбета» Артур Конан Дойл…
Увы, за неимением легкого чтива пришлось сосредоточиться на собственных приятных воспоминаниях – вечерний час как раз располагал к некоторой мечтательности.
Убаюканная своими мыслями, я почти погрузилась в дрему, когда меня разбудил странный звук, напоминавший стук копыт по дороге.
За окном уже совсем стемнело, лунные квадраты расчерчивали комнату словно бы для игры в «классы», и время для верховых прогулок было, судя по всему, совершенно неподходящее. Скакать в темноте по заросшим тропинкам усадебного парка под силу только очень хорошему наезднику.
К тому же, насколько мне известно, в имении была лишь та древняя кляча, на которой мы с Анютой с шиком подкатывали к гиреевскому крыльцу, но это несчастное животное ни одному, даже очень хорошему, наезднику при всем желании не удалось бы заставить скакать галопом, да так, чтобы из-под копыт летели искры, а цокот раскатывался по всей округе.
До предела заинтригованная, я встала, подошла к окну и даже распахнула створки, презрев опасение, что комары расценят мои действия как гостеприимное приглашение к позднему ужину.
Со стороны парка, из глухих зарослей, к дому направлялся всадник, которого пока нелегко было рассмотреть за деревьями и кустами. Но темная тень несущегося во весь опор верхового, мелькая за ветвями, все приближалась и приближалась. А там, где проносился всадник, между ветвей струился какой-то странный, неземной свет… Картина была прямо-таки апокалипсической. «И ад следовал за ним»…
Впрочем, насчет ада необходимо разобраться получше. Я вспомнила о прихваченном из сундука старого графа полевом бинокле, метнулась к столу, протерла подолом рубашки окуляры прибора и настроила оптику на ночного гостя. Всадник как раз вылетел на открытое место, освещенное луной, и его можно было как следует рассмотреть.
Проклятье! Громадная черная лошадь с глазами, извергающими жуткий огонь, с пылающей мордой и горящими копытами… А на ней… О Боже! Закутавшаяся в бесформенный плащ фигура в треуголке (да-да, именно в треуголке екатерининских времен!) и с темным пятном вместо лица. Воистину конь вороной и всадник Апокалипсиса!
Я почувствовала, как по моей спине бежит неприятный морозец. Кажется, в этой усадьбе ко всему привыкли, но на этот раз происходит нечто новенькое, доселе невиданное! И не могу сказать, что сюрпризец из приятных!
Неужели мы ухитрились потревожить прах куртуазного пращура? Всадник ведь в треуголке – это даже не мундир старого образца, это весьма однозначно указывает, из какой эпохи человек прибыл… Как-никак двадцатый век на дворе, и треуголки стали атрибутами разве что маскарадных костюмов. А в Привольном на сегодняшний вечер костюмированный бал не назначался…
Черный всадник уже приблизился к дому, когда со стороны крыльца к нему кинулась стройная мужская фигура с револьвером в руке.
Ого, да это штабс-капитан Салтыков и в полной военной амуниции! Похоже, наш доблестный защитник даже не ложился, поджидая врагов в засаде. Сделав предупредительный выстрел в воздух, он приказал верховому остановиться, используя при этом весьма странные выражения, свидетельствующие о некотором душевном смятении. Фронтовая привычка, надо полагать… Интересно, в восемнадцатом столетии господа, получившие утонченное воспитание, такой язык понимали? Наверное, да, говорят, подобные идиоматические выражения пришли из глубины веков, хотя на всем протяжении русской истории их употребление не поощрялось.
Что ж, загадочный всадник слова Салтыкова, надо думать, поймет. Но я от души порадовалась, что в усадьбе нет детей, которые могли бы услышать то, что штабс-капитан думает обо всех черных призраках, вместе взятых. Дамам же в условиях военного времени не следует быть излишне щепетильными – бывают времена и ситуации, когда у мужчин не получается казаться утонченными и благовоспитанными. На войне как на войне. Полагаю, сейчас как раз такой момент, что просто никак нельзя позволить себе хорошие манеры…
Между тем штабс-капитан опрометью мчался наперерез всаднику, вероятно, намереваясь схватить лошадь под уздцы и скинуть седока на землю. Черный человек в треуголке вздрогнул и натянул поводья. Резкое движение подняло лошадь на дыбы.
Нет, никакой это не призрак! Призрак сейчас, без сомнения, должен был бы растаять в воздухе вместе со своим адским конем, а не крутиться волчком, нервно пришпоривая испуганное животное и изо всех сил стараясь удержать его в поводу.
Я почувствовала сильное желание оказаться рядом с Валентином – вдвоем мы бы легко справились с этим чертовым «призраком» и наконец смогли бы взглянуть в его подлинное лицо, чтобы узнать, кто он такой. Но штабс-капитан был во дворе, а я в доме… Не прыгать же мне вниз из окна – в старом доме второй этаж был очень высоким. А пока я пробегу по всем коридорам, лестницам, холлам и ступеням, мерзавец-«призрак» сто раз успеет улизнуть, он ведь верхом!
В моей несчастной, разбитой и больной голове прыгали эти мысли, я заметалась у окна, не зная, что предпринять, а всадник тем временем направил коня прямо на Салтыкова и сбил штабс-капитана с ног. Эх, ну почему же Валентин не стреляет? Стреляй же, Валечка, стреляй, не жди, пока тебя потопчут копытами!
Упавший Салтыков ловко откатился в сторону и вооружился брошенным мной у крыльца заступом. Иного оружия в его руке, как оказалось, уже не было – наверное, «призраку» удалось выбить у штабс-капитана револьвер или Валентин сам обронил наган, падая под копыта лошади…
Всадник сверкнул шпорами и поскакал прочь, и тогда Салтыков, размахнувшись, как древний витязь копьем, послал лопату ему вслед. Лопата на излете догнала верхового, основательно ударив его по спине и сбив шляпу. Треуголка покатилась по траве, а черный всадник кулем осел в седле, вероятно, мучаясь от боли. Триумф, безусловно, был за штабс-капитаном.
Без треуголки сразу стало заметно, что лицо всадника обвязано темным платком, концы которого, прежде спрятанные под шляпой, затрепыхались на ветру, словно заячьи уши. Но долго любоваться на спину удирающего врага мне не довелось, он скрылся в зарослях, а вскоре и стук копыт затих…
Я сама не помнила, как скатилась по ступеням лестницы и преодолела путь во двор.
Валентин сидел на крыльце, держась одной рукой за бок, и тяжело дышал.
– С тобой все в порядке? – осторожно спросила я и, видя, что Валентин собрался рассказывать о своем приключении, добавила: – Я видела все из окна в бинокль. Этот мерзавец опять болтается возле Привольного! Надо думать, с дурными намерениями. Однако, помня о твоих кулаках, он на этот раз побоялся влезть в дом и решил пугать нас издали. Черный призрак, видишь ли… Собак бы на такого призрака спустить, да жаль, Анюта псарню не держит. Ты не узнал, кто это был?
– Нет, он прятал лицо. Впрочем, человека можно узнать и по повадке. У меня появились кое-какие соображения, но об этом пока рано. Я должен быть до конца уверен, прежде чем… М-м-м! – Валентин запнулся и застонал. – Черт, он, кажется, изрядно повредил мне ребро…
– Болит? Ну еще бы! Конские копыта не шутка! Я провожу тебя в дом и сделаю тугую повязку из длинного полотенца, говорят, это помогает в качестве неотложной помощи даже при переломе ребер. И холод на ушиб нужно положить, чтобы гематома не набежала. А завтра тебя осмотрит врач.
Я попыталась подставить Валентину плечо так, как это делают изображенные на фронтовых открытках сестры милосердия, выводящие раненых бойцов с поля брани.
Но штабс-капитан, как и следует бравому офицеру, отверг опору в моем лице.
– Не смеши меня, Леночка, дойти до своей комнаты я пока еще способен и без посторонней помощи. А вот за повязку спасибо, будет очень любезно с твоей стороны немного позаботиться обо мне. Послушай, а где же Анна Афанасьевна? Неужели она ничего не слышала и продолжает спокойно спать?
Отсутствие Анны и вправду казалось странным…
Анюту мы обнаружили сразу же, как только вошли в дом. Она без сознания лежала на ступенях лестницы, а возле нее в полном отчаянии суетилась няня.
– Батюшки-святы, – забормотала старушка, увидев нас. – Дитятко мое, Нюточка, на шум побежала и недобежала… Совсем стала слабенькая – чуть что, кувырк, и без чувств. Ой, боюсь, как бы головушку-то об ступени не разбила. Детка моя золотая… Хуже нет – на лестнице падать. Вот горюшко! И ведь обморок за обмороком, это не к добру!
Несмотря на все мои возражения и напоминания о поврежденном ребре, Валентин все же поднял бесчувственную Анну на руки и бережно, как ребенка, понес наверх в спальню.
У меня снова появилось много дел – нужно было оказать медицинскую помощь всем страждущим, к числу которых присоединилась и требующая сердечных капель няня.
Когда со всеми повязками, растираниями, компрессами, каплями и микстурами было покончено и обитатели дома устроились в своих спальнях, я, вооружившись фонарем и на всякий случай браунингом, спустилась во двор, чтобы разыскать потерянную всадником треуголку. Ведь она, поди, так до сих пор и валяется там, где он ее обронил.
Как ни отвратителен был этот маскарад, но все же старинная шляпа – еще одна улика… Да какая улика! Если не следователю, так сыскному агенту или на худой конец мне самой она могла бы на что-нибудь сгодиться.
Но треуголки во дворе не оказалось… Исчезла, как и не бывало.
Сделав это малоприятное открытие, я повернулась и побрела к дому, хотя, может быть, следовало обойти парк и проверить, не скрывает ли он еще каких-нибудь неприятных сюрпризов.
Осторожный человек скорее всего так и поступил бы, однако я была измотана до последней степени и мечтала лишь о том, чтобы свалиться в постель. Меня не покидало чувство, что в наше время все, что ни возьми, происходит с единственной целью – доставить человеку побольше хлопот и неприятностей. Тут уж не до прогулок при луне…
Наутро я отправилась в Гиреево в полном одиночестве (Аня и Салтыков, как мне казалось, найдут в себе силы позаботиться друг о друге и без меня, а дела лечебницы на самотек не бросишь).
В этот день местный эскулап как раз навещал раненых, и мне, к счастью, не пришлось разыскивать его по всем окрестностям, чтобы отвезти в Привольное к новым больным.
Наскоро и с немалой долей формализма переделав в лечебнице самые необходимые дела, я попросила доктора поехать со мной к нашим пострадавшим. Поврежденное ребро Валентина меня сильно беспокоило, да и обмороки у Ани слишком уж часто случаются, что, впрочем, вполне объяснимо обстоятельствами. О собственной шишке на затылке я уж и не вспоминала…
Доктор обещал предоставить себя в мое полное распоряжение, как только завершит осмотр гиреевских пациентов. У меня осталось время, чтобы разыскать сыскного агента и рассказать ему о вчерашнем явлении призрака-верхового. Причем я настолько увлеклась историей с черным всадником, что чуть было не забыла о прочих, не менее важных фактах, как, например, следы постороннего пребывания в парадных покоях Привольного и нападение на меня в оранжерее…
Как я и ожидала, господин Стукалин выслушал сообщение про верхового призрака с большим интересом (ей-богу, заносчивому судебному следователю не мешало бы поучиться у полицейского агента вниманию к людям).
Однако при всем оказанном мне внимании трудно было понять, насколько серьезно сыскарь отнесся к моим словам – он был настроен на веселый лад.
– Что вы говорите, мадам! – поражался Стукалин. – Штабс-капитан, значится, его лопатой хрясть! Демона-то этого черномордого! Кто бы мог подумать… Вот что значит – фронтовая закалка. Ни черта, ни дьявола не боится! А треуголка-то с головы всадника, стало быть, фьють! А сам он коня пришпорил и дра-ла-ла…
Так посмеиваясь и делая пометки в блокноте, он все задавал и задавал вопросы, а потом вдруг подвел неожиданное резюме:
– Полагаю, это один из гиреевских постояльцев на лошади у вас под окнами гарцевал… Офицеры обычно хорошие наездники, даже если служат в пехоте или в артиллерии. В гарнизонах без верховой лошади офицеру никуда, не на извозчике же на маневры ездить.
В ответ я выразила удивление (но не потому, что не поверила сыскному агенту, а потому, что мне хотелось заставить его разговориться и поделиться кое-какими умозаключениями, которые скрытный Стукалин наверняка для себя уже сделал).
– Быть не может! Откуда у гиреевских раненых взялся бы такой роскошный конь? Я понимаю, что офицеры обычно ездят верхом, но ведь их лошади остались в расположении частей, сюда они прибыли налегке, без коней, без денщиков и без подчиненных субалтерн-офицеров.
– Без коней? Ох, голубушка, неужели вы полагаете, что господа офицеры сидят в лечебнице днем и ночью, не высовывая носа за пределы Гиреева? – усмехнулся полицейский агент. – Этак-то они все давно бы со скуки удавились! Офицеры уже протоптали дорожки в ближние села и разыскали все, что может их развлечь. Эти красавцы прекрасно знают, где можно достать лошадь для верховой езды, выпивку, и не только самогонку, а и хорошего вина из прежних запасов (я выяснил, что трактирщик в Мытнино приторговывает помаленьку), и где найти женское общество.
– Неужели здесь есть и женское общество? – удивилась я. Мне-то казалось, что в этих глухих местах кроме медицинских сестер и нас с Анной офицеры не видят никаких дам…
– Женское общество есть везде, – строго ответствовал Стукалин. – На невзыскательный вкус и на взыскательный – у кого к чему тяга… Кого-то устроит пьянка со скучающими солдатками, а кого-то романтическое свидание с местной учительницей или барышней с почты. Кстати, у всех погибших девушек были, по слухам, романы с офицерами. Каждая из девиц по своим резонам пыталась сохранить любовную историю в тайне, но в селе, сами знаете… Шила в мешке не утаишь, хотя я и не могу раскрывать свои источники информации.
Наконец-то Стукалин позволил себе слегка проговориться. Чтобы узнать еще хоть что-нибудь, я решила поддерживать эту тему.
– Конечно, если источники раскрываешь, они могут быстро иссякнуть. Но если действовать умело, нетрудно собрать все циркулирующие в округе слухи. В таких местах любые новости распространяются чрезвычайно быстро. Даже если ты распеваешь песни в собственной ванной комнате, то наугро кумушки в окрестных деревнях будут обсуждать твои вокальные данные.
В азарте я не успела хотя бы чуть-чуть задуматься над своими словами и, только изложив эту замечательную сентенцию, поняла, какую чушь я несу. Пришлось, хотя и с опозданием, прикусить язык.
– Все верно, – галантно согласился Стукалин. – За исключением того, что местная публика не поет в ванных комнатах за неимением таковых. Село, знаете ли, уровень комфорта крайне низок.
Тут как раз подошел доктор, и мы втроем отправились в Привольное.
Дорогой я предалась поучительным размышлениям о том, что строить дуру набитую обычно не составляет особого труда, но все же следовало бы иногда и воздерживаться от подобной практики.