Увы, моя готовность кинуться на помощь овдовевшей Анечке Чигаревой натолкнулась на неожиданную преграду – после гибели мужа Аня переехала из московской квартиры куда-то в деревню, в старое дедовское имение. Пришлось опрашивать всех общих знакомых, чтобы узнать, где находится это уединенное место.

Оказалось, не так и далеко – всего несколько часов езды от Москвы. Я уж было собралась съездить к Анне, посмотреть, как она устроилась, как поживает, и предложить ей в случае нужды свою помощь и поддержку (ведь в том, что касается вопроса о вдовстве, я смело могу считать себя авторитетом), но в последний момент удержалась от соблазна пойти столь простым путем. Простой путь – не всегда самый верный.

Может статься, Аня специально укрылась в тихом лесном имении от людей, чтобы в одиночестве предаться скорби, и приезд незваной гостьи окажется вызывающе неуместным.

И тут я вспомнила о двоюродной тетушке моего мужа, Варваре Филипповне Здравомысловой, на чью неоценимую помощь мне не раз доводилось полагаться.

Я узнала ее в нелегкие времена, когда Варвара Филипповна, вдова, имевшая двух сыновей, находилась в весьма стесненных обстоятельствах, пытаясь поставить на ноги своих мальчиков. Почтенная вдова билась в тисках бедности, и каждая копейка, которую ей удавалось отложить, занять или выпросить, уходила на то, чтобы дать сыновьям хорошее образование. Потом на головы семейства Здравомысловых одно за другим свалились несколько крупных наследств, дела Варвары Филипповны наладились, и всю свою энергию, уходившую на добывание денег, она смогла направить на ниву общественной и благотворительной деятельности, вполне преуспев на новом поприще.

Сейчас она была увлечена новым прожектом – устройством в недавно унаследованном имении санатория для выздоравливающих после ранения фронтовиков.

Раненые с фронтов поступали в таком количестве, что тыловые военные госпитали не справлялись с потоком изувеченных людей, и среди москвичей развернулось патриотическое движение по устройству благотворительных лазаретов и лечебниц.

Под палаты для раненых отдавали частные клубы, пансионаты, жилые особняки, актовые и спортивные залы в учебных заведениях… Ни один состоятельный предприниматель не мог уверить партнеров в своей кредитоспособности, если не организовал собственным тщанием парочку лазаретов. Даже малоимущие жильцы бесплатных квартир Солодовникова задействовали все холлы и вестибюли в своих домах для размещения раненых.

Но Варвара Филипповна пошла еще дальше – она устроила пансионат для фронтовиков в лесном имении, где к услугам выздоравливающих был свежий воздух, целительные родники, парное молоко, натуральная пища и медицинская помощь опытного сельского эскулапа.

Реализация столь благородного замысла потребовала титанических усилий, причем проявлять эти усилия пришлось в основном в кабинетах начальства, добиваясь разрешений и согласований, – земские власти во многих местах противились устройству частных военных санаториев, опасаясь, что фронтовики со скуки начнут бесчинствовать и управы в сельской местности вдали от гарнизонной гауптвахты на них не найдется.

Князь Трубецкой, например, мечтавший устроить санаторий в собственном калужском имении, где можно было бы разместить до ста выздоравливающих, получил на свое прошение отказ, где было объявлено: «слишком опасно оставлять в деревне без начальства и без дисциплины большую, праздную толпу людей».

Князь быстро сдался, но такую инициативную даму, как госпожа Здравомыслова, одним отказом с пути было не свернуть – она вновь и вновь подавала прошения, добивалась аудиенции у высоких начальников, убеждала и уговаривала, скандалила и молила и сумела-таки добиться своего.

– Не каждый раненый может по тем или иным причинам использовать положенный ему отпуск, чтобы уехать на поправку домой к семье, – говаривала Варвара Филипповна. – Среди военных есть одинокие неустроенные люди, юноши-сироты, вдовцы, жители оккупированных губерний, наконец… И наш долг помочь таким людям, честно воевавшим и проливавшим кровь за отечество, встать после ранения на ноги! Ведь позаботиться о них некому!

К нуждам фронтовиков почтенная вдова относилась более чем неравнодушно – оба ее сына находились в действующей армии. (Впрочем, с недавних пор я стала подозревать в обширной благотворительной деятельности Варвары Филипповны изрядную толику эгоизма, как ни странно это звучит. Конечно, она делала людям много добра, но небескорыстно – ей всегда требовалась благодарность. И чем более горячими будут проявления благодарности, тем лучше. Почтенная вдова никому не позволяла забыть, как его облагодетельствовала…)

Расстелив на полу гостиной огромную подробную карту Московской губернии, я на четвереньках поползла на северо-восток и без труда установила, что Гиреево, где наша милая тетушка подвизается на ниве помощи ближним, и Привольное, где предается скорби молодая вдова, разделяют всего несколько верст.

Ну что ж, для начала я предложу свою помощь Варваре Филипповне, ей она будет нелишней. И уж где-где, а в Гиреево мне точно не откажут в гостеприимстве. А оттуда по-соседски проще будет нанести необременительный визит в Привольное и посмотреть на месте, как живет Аня Чигарева, как она справляется с постигшим ее горем и не пали ли первые зерна безумия на ее и без того склонный к тоске и унынию разум.

Мой дражайший супруг как раз собирался в очередную длительную поездку по местам дислокации наших войск (по здоровью не подлежащий призыву, Михаил, как настоящий мужчина, не пожелал оставаться в стороне от войны, вступил в Союз городов, преобразовавшийся с течением времени в какой-то загадочный военизированный «Земгор», занялся военными поставками и постоянно пропадал где-то вблизи линии фронта, разрывая мое сердце).

Я все время была на нервах, представляя, как мой любимый супруг, внезапно оказавшись в эпицентре сражения, спонтанно вступит в бой с прорвавшимися частями немцев и примется валить супостата в рукопашной, рискуя собственной жизнью.

Боясь его потерять, я, моля о заступничестве у Господа, даже собиралась дать какой-нибудь обет, но в голову не пришло ничего подходящего, и я обошлась без пустых обещаний, уповая на силу молитв и бескорыстную доброту Всевышнего.

Пожалуй, поездка в Гиреево с благой целью помощи ближним отвлечет меня от излишней тревоги и поможет немного развеяться. Да и неотложных дел, из-за которых я не смогла бы оставить Первопрестольную, у меня сейчас не было.

Даже мое любимое детище – парфюмерная фабрика, выстроенная несколько лет назад, вполне могла нынче обойтись без хозяйского пригляда. Производство духов, одеколонов и туалетной воды приходилось неуклонно сокращать – спирт с начала войны превратился в жгучий дефицит, закупаемые за границей ароматические масла и другие компоненты парфюмерной продукции из-за повсеместно ведущихся военных действий попадали в Россию кружным путем, нерегулярно и в малых количествах, хорошие химики были призваны в армию и налаживали на военных заводах выпуск боевых отравляющих веществ…

Удержаться со своей фабрикой на плаву мне удавалось только благодаря увеличению выпуска простого мыла, поставляемого для нужд армии и тыловых госпиталей. Но процесс мыловарения в отличие от процесса создания нового парфюмерного аромата настолько лишен всякой романтики, так прозаичен, что мне и в голову не приходило дневать и ночевать на фабрике, наблюдая за кипящими котлами с мылом.

Для этого есть управляющий на хорошем жалованье. А для меня жизнь – нечто большее, чем просто погоня за деньгами.

Списавшись с Варварой Филипповной, я, как и ожидала, получила от нее восторженное приглашение – меня-де сам Бог посылает в Гиреево, ибо почтенной вдове необходимо уехать по срочным делам, и она как раз собиралась умолять меня присмотреть недельку-другую за домом, а главное – за лечебницей для фронтовиков, такое дело ведь на произвол судьбы не бросишь…

Не скажу, что ближайшие недели обещали мне много приятного, но чувство долга позвало меня в дорогу.

На следующий день, ближе к вечеру, я подъезжала по лесной дороге к гиреевской усадьбе. Варвара Филипповна, встретившая меня на станции, уже в экипаже принялась давать различные хозяйственные наставления:

– Леля, дорогая, я так рада, что вы откликнулись на мою просьбу о помощи, ведь на вас смело можно во всем положиться. Пожалуйста, следите, чтобы в меню для раненых включали побольше молочной пищи и овощей, им нужно здоровое питание. Доктор посещает нас раз в два-три дня, и если он выпишет какие-то лекарства, сразу же отправляйте кучера с рецептами в город, в аптеку. Кучер у нас с ленцой, ему обо всем нужно напоминать по пять раз, иначе раненые останутся без медикаментов… Текущими медицинскими делами занимаются две квалифицированные сестры милосердия, но за ними тоже приходится следить. Главным образом, чтобы не позволяли себе излишних вольностей с пациентами, ну вы меня понимаете… Здесь не место для амурных интрижек. Дисциплина прежде всего! Девушек следует муштровать, чтобы не слишком распускались.

Я потихоньку вздохнула. Нет уж, подобную миссию я на себя не возьму. Варвара Филипповна, между тем, продолжала:

– Стирки у нас теперь очень много, но, пожалуйста, дорогая моя, не сочтите за труд, отдавая белье прачкам, делайте опись, а потом принимайте белье по счету, особенно мелкие предметы – полотенца, сорочки, салфетки. Прачки вечно все теряют и путают, обязательно чего-нибудь недосчитаешься.

В тон своим просьбам почтенная вдова так энергично кивала головой, что казалось – перья из ее шляпки вот-вот разлетятся в разные стороны. Голову Варвары Филипповны украшало одно из тех затейливых «вороньих гнезд», которые обычно стоят уйму денег.

Вообще облик тетушки претерпел ряд существенных изменений с тех пор, как состоялось наше знакомство. Варвара Филипповна сделала все возможное, чтобы придать себе побольше респектабельности. На пальцах сверкали кольца, замысловатая прическа требовала как минимум три валика для волос. Шикарный покрой ее шелкового платья явно был призван скрыть некоторые излишества в области талии, хотя, боюсь, тут усилия милой тетушки оказались тщетными.

И все же я от души порадовалась, что те времена, когда Варвара Филипповна страдала от благородной бедности и вынуждена была носить блузки цвета вчерашней овсянки, украшенные художественной штопкой, прошли безвозвратно…

– Среди наших пациентов много нижних чинов, унтеров и рядовых, они живут в общих палатах, устроенных в большом флигеле, – говорила она. – Офицеров всего девять человек, и комнаты для них я отвела в большом доме. Они нуждаются в особом внимании – вы же знаете, мужчины становятся такими мнительными и капризными, когда заболевают. Просто как дети! Леля, вы по возможности постарайтесь с каждым из них побольше беседовать. Мальчики немного загрубели от фронтовой жизни, предались унынию, а дамское общество так благотворно… Только женское участие может привить им более светлый взгляд на мир. Я отношусь к офицерам по-матерински, и они отвечают мне сыновьей преданностью, даже рассказывают свои маленькие тайны.

Пожалуй, милейшая Варвара Филипповна, как всегда, склонна переходить в своих требованиях все разумные границы. Я, признаться, не испытывала особой потребности выпытывать маленькие секреты у каждого офицера, другое дело проследить, чтобы им вовремя заказали лекарство, подали парное молоко и не растеряли при стирке сорочки.

А уж тайны пусть господа офицеры оставят при себе (в глубине души я была уверена, что о своих тайнах они могут прекрасно позаботиться сами).

Однако наша тетушка относилась к той породе людей, которые любят строить жизненные планы не только для себя, но и для окружающих, не ожидая встретить с их стороны никаких возражений…

– Чувствуйте себя здесь как дома, дорогая, – этой ритуальной фразой Варвара Филипповна завершила поток наставлений.

Видит бог, я не была уверена, что смогу чувствовать себя как дома в чужом поместье, битком набитом изнывающими от скуки фронтовиками…

Офицеры, которых мне представили в усадьбе, поначалу показались неотличимыми друг от друга и слились в некое единое существо цвета хаки, перетянутое ремнями портупей, но постепенно лица гиреевских пациентов стали обретать собственные черты, и общая мозаика распалась на составляющие.

Прежде всего обратил на себя внимание штабс-капитан с изуродованным шрамами лицом, который показался мне смутно знакомым. Но узнать его я так и не смогла, а повнимательнее разглядеть посовестилась – он ведь мог неправильно истолковать мое любопытство. Люди, получившие подобные увечья, часто бывают такими мнительными.

Молоденький поручик, заметно хромавший, тоже не был похож на других. Если природа наградила тебя круглым, курносым и жизнерадостным лицом, нелегко казаться болезненным созданием, но ему это удавалось. Мне даже подумалось, что он старается выглядеть несколько более слабым, чем на самом деле, лишь бы вызвать у окружающих жалость к себе, несчастному…

Полагаю, мальчику нравится, когда его жалеют, он только-только вошел во вкус, а рана затянулась слишком быстро, не позволив насладиться чужой жалостью в полной мере.

Его приятель, еще один поручик, ликом (да-да, именно ликом!) походил на самого кроткого из христовых апостолов. Но, несмотря на иконописную внешность, вел он себя довольно дерзко. Вернее, это была смесь дерзости и смущения, свойственная молодым нигилистам, не забывшим еще строгих нотаций своей матушки. Палец поручика украшало массивное кольцо с черепом, символизирующее, вероятно, свободомыслие обладателя.

Вообще-то я никогда не доверяла таким писаным красавчикам – юноши подобного типа слишком смахивают на благородных отравителей, служивших в подручных у семейки Борджиа.

Эти двое юных офицеров почему-то сразу заставили меня насторожиться – похоже, каждый из них своим путем пришел к общему философскому неприятию мира и теперь пестовал в себе зарождающуюся мизантропию.

Если бы я не знала, что тут залечивают раны фронтовики, я бы подумала, что эта парочка ограбила банк, застрелив по ходу дела пяток-другой человек, или совершила крупный террористический акт и теперь скрывается от полиции в глухом сельском местечке.

(Прости меня, Господи, за злые мысли, молодые офицеры скорее всего не заслужили таких подозрений. Но с другой стороны, что поделаешь, если оба поручика не понравились мне с первого взгляда – первое впечатление чаще всего оказывается самым стойким.)

После ужина все собрались в гостиной, где я для начала взвалила на свои плечи нелегкую обязанность разливать чай для героев. Господа офицеры, скучавшие в Гиреево без общества, похоже, были рады новому человеку в моем лице и засыпали меня вопросами о московской жизни.

Я подробно рассказывала обо всем, что их интересовало (Москва за время войны и вправду сильно переменилась), а про себя подумала – необходимо выписать сюда, в имение, все крупные газеты, ибо жестоко оставлять раненых без свежих новостей. Это явное упущение Варвары Филипповны. Она, видимо, желала таким образом утаить от господ офицеров плохие сводки с фронта, но в военное время все равно лучше владеть всей полнотой информации.

После обстоятельной беседы я сочла себя вправе, сославшись на усталость, первой покинуть общество и удалиться в свою комнату. Варвара Филипповна пошла меня проводить, по дороге рассказывая мне кое-какие подробности из жизни каждого офицера. Почтенная вдова никогда не упускала возможности поделиться пикантными сведениями из жизни ближних. Впрочем, этот недостаток ее натуры уравновешивался иными, весьма многочисленными достоинствами.

Положив руку на сердце, можно сказать, что тетушка уже вполне заслужила своими добрыми делами нимб размером с обеденную тарелку…

– Кстати, Лелечка, у меня будет к вам еще одна просьба, – вспомнила она вдруг. – Тут неподалеку, в соседнем имении Привольное, поселилась молодая вдова. Такая юная, совсем девочка. Родителей уже нет в живых. Муж погиб на фронте. Боже, что делает эта бесчеловечная война! Я понимаю, почему бедняжка оставила большой город – приехала сюда искать покоя. Вы не могли бы попытаться завязать с ней знакомство? Вы ведь всегда умели легко сходиться с людьми. Мне бы хотелось привлечь бедняжку к благотворительным делам – ее нельзя оставлять в одиночестве, это чревато плохими последствиями… А помощь ближним обычно помогает справиться с собственным горем, по себе знаю. Да и на людях быть полезно. Навестите бедняжку, она в одиночестве погрязнет в полном отчаянии…

Я уже поняла, что речь идет об Ане Чигаревой, но преодолела соблазн признаться, что давно и хорошо знаю молодую вдову. Узнав, что Аня – сестра моей гимназической подруги, Варвара Филипповна наверняка попыталась бы вытянуть у меня всю подноготную соседки по имению.

Конечно, ничего порочащего Анюту сообщить было бы просто невозможно, но мне все равно не хотелось подкармливать сплетнями ненасытное воображение почтенной матроны.

Зато, если не проявлять собственной осведомленности, держать рот на замке в присутствии Варвары Филипповны совсем несложно – она умеет говорить, практически не останавливаясь. Пока я готовилась ко сну, мне пришлось выслушать трагическую сагу еще об одной молодой вдове, наложившей на себя руки от горя.

– По себе знаю, как важны дружеские знаки внимания, особенно когда человеку плохо и он один. Остается лишь корить себя, что вовремя не протянули бедной девочке руку помощи, – подытожила почтенная матрона. – Ведь мы могли бы ей помочь, не будь так заняты собственными персонами.

Даже во время этого прочувствованного монолога она не изменяла своей привычной манере – высоко держать горделиво вскинутую голову, манере, появившейся у Варвары Филипповны после получения первого крупного наследства. Что и говорить, для обладательницы двух мощных подбородков поза весьма выгодная…

К несчастью, Бог вернул этой даме высокое общественное положение и возможность быть на виду именно тогда, когда безвозвратно забрал ее молодость и красоту.

Но ведь женщине всегда хочется быть привлекательной, общаясь с людьми, и это вовсе не суетность, как утверждают строгие моралисты мужского пола, а жизненная необходимость, толкающая дам на простительные уловки. Не думаю, что из-за этих невинных хитростей Варвару Филипповну можно назвать лживой особой, ведущей двойную жизнь…

Оставшись наконец в одиночестве, я впервые задумалась о том, какие здесь мрачные места. И дело не только в угрюмых еловых лесах, окружающих здешние усадьбы, – все вокруг только и делают, что вспоминают умерших и толкуют о смерти. От завета античных римлян – memento mori (помни о смерти!) – просто никуда не уйти. Не иначе как души мертвых витают в темных лесах и тревожат живых…

Ночные часы тянулись без сна, но мне все равно ничего не оставалось, кроме как предаваться унылым раздумьям, – комары, налетевшие в мою спальню, хищно зудели у меня над ухом и как вампиры норовили напиться моей кровушки. Уснуть в таких условиях было просто невозможно.