Поскольку бабушка велела узнать побольше о московском особняке Оболенских, для того чтобы найти подсказку, Маргарита решила посмотреть кое-что из литературы, не откладывая дела в долгий ящик. Можно было бы заняться этим и по возвращении в Москву, но раз уж сегодня придется посетить коллег не только в академической библиотеке, но и в бывшей Салтыковке, которой отныне было присвоено гордое звание Российской национальной библиотеки, Маргарита решила воспользоваться случаем. В фондах таких крупных книжных собраний всегда удается разыскать кое-что ценное, и необязательно ждать возвращения домой, чтобы припасть к живительным родникам печатного слова.
Среди книг, в которых можно было обнаружить упоминание об арбатском особняке Оболенских, имелось одно всеми забытое издание, вышедшие в свет в 1927 году. Его автор, букинист Евгений Баранов, в 1920-е годы торговал на Арбате старыми книгами, а заодно собирал и записывал городские легенды и предания, которые потом изложил в своей книге, так и озаглавленной: «Московские легенды». Естественно, он не обошел вниманием и знаменитый дом с привидениями. Маргоше доводилось держать в руках это издание, хотя тогда ей и в голову не пришло, что история дома Оболенских имеет прямое отношение к ее собственной семье.
Заказав книгу Баранова и устроившись в читальном зале за старым столом под зеленой лампой, Маргарита открыла потертый томик и быстро нашла нужное место: «Этот дом, бывший особняк, стоит на Арбате под номером 14 и представляет собой большое старинное здание с подвальным помещением и довольно обширным двором, в глубине которого видно одноэтажное строение, вероятно когда-то служившее кухней и людской. Обращает на себя внимание фасад главного дома с огромным шестиколонным балконом и десятью высокими окнами. Парадный подъезд очень незатейлив: это обыкновенное крыльцо из тесаного камня со ступеньками с трех сторон. Над ним покоится на двух железных столбиках тоже незатейливый зонтик. Ворота железные и, кажется, не очень давнего происхождения. Со двора, недалеко от ворот, имеется другой подъезд – высокое открытое каменное крылечко, украшенное одним стоящим бронзовым львом. Говорят, был и другой, но он куда-то исчез».
Стало быть, вот так выглядело семейное гнездо Оболенских в первое послереволюционное десятилетие, когда особняк еще пребывал в материальном мире.
«Мое знакомство с домом началось с июня 1919 года, когда я по май 1921 года торговал книгами на его подъезде, – писал Баранов. – В 1919 году он был необитаем, затем в нем поместилась государственная закройная мастерская, на которую однажды летом бандиты сделали налет: связали сторожа, забрали несколько сот катушек швейных ниток и благополучно скрылись. Затем в доме находился главный склад спичек – „Главспичка“, после него – какая-то канцелярия, потом контора винной торговли „Винторг“, которая находится в нем и сейчас».
Что ж, во всяком случае, в книге Баранова имелась подсказка, как должен выглядеть особняк Оболенских, вызванный из небытия магическими чарами. И долгие поиски не потребовались… Если на каменном крыльце окажется только один лев, а на дверях учережденческая вывеска, значит, особняк явился из 1920-х годов, и обнаружить в нем можно будет либо «Главспичку», либо «Винторг», а для Маргариты ни то, ни другое интереса не представляет… А если дом будут украшать парные скульптуры бронзовых львов, значит, с высокой долей вероятности можно будет сказать, что особняк явился из дореволюционного периода, и есть шанс отыскать тайник князя Михаила и ознакомиться с содержимым этого тайника…
Не вдаваясь в подробности, Маргарита занесла в свой блокнот фразу: «Два бронзовых льва на каменном крыльце», загадочную для всех, кроме обладательницы этого блокнота.
Покинуть гостиницу московским гостьям довелось буквально под барабанный бой. Поскольку они отсутствовали целые сутки и (о ужас!) даже не ночевали в своем номере, дежурная устроила страшный скандал. Почему-то мысль о том, что номер все равно оплачен и те сутки, когда комната пустовала, не нанесли гостиничному бюджету никакого ущерба, не могла примирить с жизнью даму, сидевшую на ресепшене (в прежние времена ее назвали бы дежурным администратором, но ныне это как-то неактуально). Впрочем, все свои жизненные принципы и ухватки нервная дама явно вынесла из тех самых «прежних времен».
Даже спускаясь вниз на лифте, Маргоша и Валька вынуждены были слушать разнообразные нелестные замечания в свой адрес – дескать, шляются невесть где, номер простаивает, добрым людям койко-мест не хватает из-за таких; да еще изволь гадать, объявятся наглые постоялицы или свалили по-тихому…
Только к первому этажу визгливые крики прекратились. Маргарита вздохнула: чары взаимопонимания, которые помогали ей найти общий язык даже с племенем беоритов – человеко-медведей, живущих в совершенно ином, чрезвычайно далеком от Санкт-Петербурга мире, – оказались бессильны при установлении человеческого контакта с мадам-ресепшен, хотя она-то вроде бы медведем не являлась и владела русским, и довольно-таки свободно. Лишний раз убеждаешься, что магия не всесильна!
Теперь никакого иного выбора, кроме как переселиться к тетушке в ее мистический особняк, у Маргариты все равно не оставалось. И даже Валька, прежде воспринимавшая подобную перспективу довольно кисло, сочла это вполне разумным решением. Чарами невидимости барышни на этот раз пренебрегли, так как практическая польза от них все равно оказалась сомнительной. Опыт подсказывал, что в случае чего крепкий кулак Вальки действует намного надежнее.
Выходя из гостиничной подворотни на Миллионную улицу, Маргарита не столько заметила, сколько кожей ощутила некое шевеление за спиной. Но сколько она ни оборачивалась, ей не удалось никого разглядеть. Охраняющий пентакль, дар бабушки Маргариты Стефановны, не подавал никаких сигналов опасности, и Маргоша решила, что не стоит обращать внимание на собственные смутные тревоги. Все время что-нибудь кажется опасным, и если будешь реагировать на каждое неверное ощущение или предчувствие, сил на другие дела просто не останется.
Во всяком случае, никаких бритоголовых парней в черных рубашках в подворотне не оказалось, а это само по себе уже было неплохо.
Но если бы Маргарита проявила больше интереса к происходящему и обратилась к своему внутреннему зрению, открывающему магам то, что скрыто от обычных людей, она различила бы двух призраков, причем самых настоящих, явившихся из мира иного, а не каких-нибудь притворяшек вроде Вальки и самой Маргоши, замаскировавшихся чарами невидимости.
Оба призрака были мужеского пола, в старинных кафтанах, пудреных париках и треугольных шляпах, наводящих на мысль о модах бурного осьмнадцатого столетия. Один из них уже являлся в этом дворе, грозя шпагой неразумным юношам, а второй, чрезвычайно похожий на первого, явно очутился здесь впервые. С интересом озираясь вокруг, он заметил:
– Да, братец Яков, зело разросся град Петров, превелик стал и заселен густо. Однако об нем не скажешь, что предивно украшен и чистотой сверкает…
Призрак, названный Яковом, не задержался с ответом:
– Вот ты бы и присматривал за городским порядком, Роман, чем бока на кладбище отлеживать. Тем паче по положению твоему надзор за обывателями на предмет соблюдения благоустроения городского вельми уместен. А тебе лишь бы почивать безмятежно, пустив дела на самотек. У нас на Москве ныне порядок наблюдают усерднее, хотя и московские порядки немало недовольства у горожан вызывают…
Роман покачал головой:
– Не по нраву мне житье нынешнее! Глаза бы не глядели… Да если бы ты, брат, не заявился и покой мой ныне не потревожил, я бы и с места не сдвинулся.
– Да, лень-матушка твоя мне сызмальства известна, не хвались пороками… Лучше скажи, брат, как ты находишь мой предмет обожания? Глянулась тебе красавица али обхаивать дерзнешь?
Роман взлетел в воздух и сделал небольшой круг, демонстрируя, что для восхваления красотки у него просто слов нет, потом, спикировав вниз, вернулся к разговору:
– Нет, Яша, воистину говорится: горбатого могила исправит. Тебе уж не первый век надлежит холодность соблюдать и без человеческих чувств обретаться, а ты, гляжу, вновь стрелой амура уязвлен в самое сердце, и без того беспрестанно в любовные тенета увлекаемом… Хотя такового, я о сердце твоем, и нет давно в помине и амурные шалости – лишь дань старым привычкам.
– Не ворчи, брат. Сердце, которого нет, предивно чувствовать умеет и восхищению предаваться, а от красоты молодой очаровательницы оживает и бьется. Ради одного этого сердечного восторга смысл вижу, дабы искать повсеместно юных прелестниц. Вот и нет мне покою, брат… В имении же моем подмосковном, что некогда выкупил я у князей Долгоруких, в Глинках то бишь, устроили богадельню, и юное личико нынче увидеть там – редкость большая…
Роман удивился:
– Неужто в Глинках ныне богадельня? В том самом имении с дворцом, кордегардией и обсерваторией, что сынок мой Сашка после смерти твоей унаследовал?
Яков печально кивнул:
– Да, брат, вот оно как обернулось. И давно уж, шестой десяток лет без малого, как устроили. Именуется богадельня сия – санаторий для лечения заболеваний желудочно-кишечного тракта. Я уж голову немало поломал, что за тракт такой неведомый? Питерский тракт знаю, Владимирский тракт знаю, а Желудочный – никогда допреж и не слыхивал о таком… Потом только распознал, что сие означает – утроба и кишки. Так вот, понавезли туда старушек, старичков болезных. Только что-то быстро они там сменяются. Месяц в богадельне не проживут, глядишь, уж новые убожки на их лежанках устраиваются. Не иначе мрет народишко быстро от лечения докторского… Так вот, бродил-бродил я в Глинках среди старушек желудочных, да и заскучал. Подался в Москву-матушку… Там и поныне есть места, что мой дух принимают, хотя и испаскудилось все в Первопрестольной за три сотни лет. Дома моего на Мещанской и след простыл. Да и нет больше той Мещанской улицы – перестроили все и прешпектом Мира назвали.
Роман покачал головой:
– В Москве отродясь никаких прешпектов не было, токмо в Питере по европейским образцам прешпекты прорубать начали.
– А потом увлеклись и в Москве нарубили. И там, где их и вообразить-то невозможно было, отныне тянутся. Собачьей площадки на Арбате более нет, вместо нее – прешпект, Новым Арбатом именуемый.
– Да что ты говоришь, брат?
– Ты бы сам, Роман, подивился. Прешпект Мира так долго тянется, от Сухаревки, через Крестовскую заставу и аж до Останкино доходит. А в Останкино башню поставили – до небес, много выше Сухаревой. Только видом Останкинская престранная вышла – нанижи на острие шпаги яблоко и поставь ее эфесом в землю – аккурат Останкинская башня и выйдет, только в иной препорции. Для чего она пригодна – не пойму. Слышал про какое-то «еле видение», но это, брат, точно не про нее – чуть не со всей Москвы видна.
Яков помолчал и горько вздохнул.
– А вот Сухареву башню, где я науками занимался и где тщанием своим Навигацкую школу основал, снесли…
– Ты не привираешь ли, братец? Сухареву башню снесли? – поразился Роман. – Красоту-то такую? Да кому ж она помешала?
– А вот помешала, Рома. Снесли, брат, до основанья, а затем… дорогу проезжую на ее месте проложили. Ты, может, братец, и не приметил пока, что люди ныне на самоходных экипажах передвигаются, и столько этих экипажей развелось, что уже ни улиц, ни дорог проезжих для них не хватает. На стены домов колесами залезть норовят. Вот и на Сухаревке башню снесли и чуть не шестнадцать рядов дороги для экипажей проложили.
– Да кто ж по Сухаревке в шестнадцать рядов ездить будет? Что-то ты, Яша, завираешься больно.
– Говорю тебе, Рома, москвичи отныне только на самоходных экипажах и шастают, туда-сюда, туда-сюда… И повозок этих в городе уже больше, чем людей, не протолкнешься. Нет, на Сухаревке пребывать ныне не по душе мне стало. Разве что на Разгуляе, в доме Мусиных-Пушкиных приютишься – родня все-таки. Или по Брюсову переулку побродишь… Тоже место привычное. А на Никитской, за Кисловской слободой, там, где в прежние времена владения князей Дашковых простирались, устроена ассамблея для музицирования. Причем не токмо в зале преогромнейшей музыканты на инструментах различных играют, а еще и маститые мужи юношей музыке и пению обучают, дабы они талант свой мастерством преискусно укрепили. Называется заведение сие консерватория. Так вот, прелестница моя имеет пристрастие сию консерваторию посещать и музыкой слух свой услаждать, наблюдая полную в этом деле регулярность. А после по Брюсову переулку направляется к Тверской, сохраняя на дивном личике своем возвышенное выражение, что музыка ей навеяла. Тут-то я, брат ты мой, взор свой на нее и обратил… Навел справки, и оказалось, что особа сия происходит из старого рода и, что особо меня порадовало, магическим даром наделена и колдовские опыты проводить не боится. Сродство душ притягивает…
Роман, слушавший брата затаив дыхание, все же позволил себе перебить его:
– Старый ты греховодник! Особа сия, как бы ни казалась прелестна, века на три моложе тебя будет. К тому же ты, Яков, давно почил, а она жива-живехонька. Никак она в пару тебе не годится!
Яков тяжко вздохнул. Надо сказать, вздох, вырвавшийся из груди привидения, вызвал сильный порыв ветра, закрутившийся по Миллионной…
– Мне и самому это ведомо. Но ты, брат, дурного-то не думай! В моем почтенном возрасте надобно уметь нежные чувства обуздывать. Я за младой прелестницей лишь издали наблюдать дерзаю, ну разве что в невидимом обличье за ней проследую для защиты и помощи. Ныне принято, чтобы молодые дамы расхаживали по городу в одиночестве, без провожатых, а это, что ни говори, всегда опасно. Иной раз случается и шпагу в ее защиту обнажить…
Роман оглянулся и тронул разговорившегося брата за плечо.
– Однако мы с тобой разболтались, брат, а предмета твоего обожания и след давно простыл. Давай-ка догоним и проследим, чтобы прелестнице твоей никакой обиды в Санкт-Петербурге не учинили. Ибо здесь во все времена лихих людей встретить можно.
Два духа взмыли ввысь и понеслись вдоль по Миллионной, высматривая, далеко ли успела уйти Маргарита со своей подругой.