Гамилькар Панде жил в скромном овальном здании, вдалеке от модных башен, где резвились денежные мешки Катманду. Он, разумеется, мог себе позволить и больше: будучи служителем Центральной Администрации он накопил достаточно баллов, чтобы реквизировать практически любое жилое помещение. Но он жил на грани аскетизма и все соблазны наркотиков, секса и виртуальности слабо его привлекали. В городе хватало людей, шатавшихся от оргии до крышесносной оргии, пока ЛМА раскалялись, очищая их кровь, и Гамилькару казалось, что вскоре они деградировали в единую бездумную тварь, не сохраняя более индивидуальности, к которой так отчаянно стремились.

Он поддерживал живые, пусть ограниченные, отношения. Раз в месяц встречался с родителями, чтобы поужинать в их доме (они все еще были женаты), его мать еще старалась готовить сама, хотя теперь это было почти невозможно — все ингредиенты поступали в форме куба и неминуемо изготовлялись из некоей вариации водорослей. Все-таки традиции нужно было поддерживать, момо защипывать и ставить на пар, а чай подавать определенным образом.

Его братья и сестры, кузены и полукузены, расселились по всему городу, и он добросовестно обменивался с ними сообщениями и посещал встречи. Они даже собрали семейный военный орден рыцарей в Финальной Фантазии 9000, и устраивали миссии по одному или два раза в месяц. У него не было жены, но над ним жила привлекательная полковница, к которой у него были чувства. Канелия Шакия работала в Обороне, собравшей группу резерва человеческих офицеров и солдат на случай, если система дронов однажды рухнет. В основном они проводили военные учения и устраивали строевые с архаичной экипировкой. Карма готовилась к любым неучтенным обстоятельствам, предупреждая собственную ошибку: необходимые альтернативы или имитация деятельности, никто не был уверен. Все же общественное служение приносило баллы, и этого было вполне достаточно для большинства людей.

Раз в неделю, во вторник, собственно, Гамилькар ужинал с полковницей Шакией, а затем они проводили ночь в ее кровати, где изобретательно и безудержно занимались сексом до изнеможения. Ему хотелось большего, но она держала его на строгом расписании и кажется не собиралась от него отступать. Он часто задавался вопросом, есть ли у нее другие любовники по графику, но полковница не выглядела любительницей тайн и он никогда не видел, чтобы кто-нибудь приходил к ней в гости, не говоря уж о том, чтобы провести ночь. Иметь нескольких партнеров было совершенно допустимым поведением, но Гамилькар был старомоден и за последние два года встреч он почти влюбился в ее неизменную рутину.

Проснувшись этим утром, он обнаружил, что она ушла, но оставила для него горячий чай и милую записку. Ему совершенно не запрещалось задерживаться, но оставаясь один в ее квартире, он всегда чувствовал себя чужаком. Желание порыться в ее ящиках или шкафу было почти неодолимым, но Гамилькар был человеком чести. Кроме того, любая неправедная информация обесценила бы доставшиеся с большим трудом доверительные моменты, подбрасываемые время от времени полковницей, осколки ее жизни, которыми он дорожил и хранил словно камешки-голыши в кладовых своего разума.

Ее чай был великолепен, с идеальной дозировкой сахара и молока, заваренный в чайнике, а не кухонном юните, и он пил его у окна, голый, отраженный в городе. Он думал, что, возможно, был скучным человеком, со скучной работой, что жизнь отчего-то всегда держала его на задворках, словно он скользил по ее поверхности, никогда не окунаясь в самые кровь с кишками. Может это полковница в нем и видела — бутафорию, манекен?

Сохранилось ли еще какие-нибудь достижения, где-нибудь в мире? Еще существовали до жути бедные места, места уничтоженные нанотехом; постчеловеческий и каменный век сплетались воедино, на планете переплетались а рай и преисподняя, и ему казалось, он должен быть благодарен, что живет в первом. Он и был благодарен. Он верил в Карму с убежденностью, далеко превышающей его веру в богов или нирвану. В конце концов, о ее работе он знал из первых рук. В ее алгоритмах не было ничего тайного, нормальный человеческий мозг не мог их понять, но мог видеть символы и числа когда пожелает, изучать интересующие его части. Какая богиня задирала рубашку и позволяла верующим разглядывать ее кожу?

Когда чай закончился, он помыл чашку и чайник, и поставил их сушиться. Затем оделся, разобрал постель, сменил простыни и наволочки, потратив последние несколько минут, чтобы стереть любые следы своего проникновения. Он делал это каждый раз, хотя она никогда об этом не просила, казалось, даже не замечала этого. Привычные действия помогали ему сконцентрироваться, и он считал это меньшим, что может сделать за ее нарушенную упорядоченность. Со слегка отяжелевшим сердцем он спустился по лестнице в свою квартиру, как случалось каждое утро среды. Позже, приняв душ и побрившись, он устроился на диване, чтобы поработать.

Отчеты безопасности были нормальными: кидалы на баллы, багоюзеры, аферисты — все были в пределах известных параметров, список наблюдения за склонными к насилию был под контролем дронов, наблюдался рост неграждан, но это было ожидаемо во время туристического сезона и, в любом случае, зажиточные туристы никогда не доставляли проблем. Дни европейских рюкзачников в поисках философии молитвенной мельницы, жизненных установок и дешевого хаша, давным-давно прошли. Карма облагала гостей налогом в твердой валюте, и они хорошо платили, чтобы увидеть Жемчужину Гималаев.

Что-то его беспокоило, какой-то зуд под кожей, и дело было далеко за обед, когда он вспомнил двух селюков. Ни эхо, ни ЛМА. Он затребовал прямую слежку. Где отчет? Он отправил запрос Карме и обнаружил небольшой сбой. Не сбой. Скорей отсутствие. Всего несколько снимков. Размытых. А потом ничего. Большие отрезки времени, ничего, будто дроны внезапно перестали видеть в каждой частоте света, локатора и магнитных полей. Технически сбой дронов был возможен. Маловероятен, но возможен. Так почему он нутром чуял, что виноваты были селюки?

Он увеличил снимки. Первый Селюк был большим, размытым, неясной национальности. Это он был одет в козла. Второй Селюк без сомнений был гуркхом. Что-то во взгляде, бесстрастном выражении лица, нечто затаенное. Что? Кем был этот мужчина? Он был не так уж стар, так почему у него не было ЛМА и эхо?

– Поиск по базе лиц, — затребовал он у Кармы. — По заявке Центральной Администрации, пожалуйста.

Это было официальным делом. Гамилькар был скрупулезен с запросами. Если что-то даже показалось бы личным, он бы истратил собственные баллы и позволил Карме определять компенсацию.

– Гражданство Катманду или иной корпорации отсутствует, — доложила Карма. Значит к иностранным державам он тоже не принадлежит.

– Поиск по догражданам, пожалуйста. Он точно гуркха, так что региональный поиск. Запрос внешних записей, если понадобится.

«Внешними» были базы данных до Кармы, за которые необходимо было платить в твердой валюте, в единицах, не являвшихся кармической системой баллов. Гамилькар по сути использовал со своего дивана внешний баланс платежей Катманду, пусть в ничтожных объемах. Карма пока выполняла приказы как обычный ИскИн ввода-вывода. Если однажды его запрос станет серьезней, она перехватит управление, задействуя высшие уровни разума, и ее анализ достигнет предала куда выше человеческой логики или интуиции.

Этот поиск занял больше времени, достаточно долго, чтобы он свернул незаконную сигарету, эффект которой его тело очистило практически одновременно со вспыхнувших огоньком.

– Бхан Гурунг. Совпадение 80 процентов.

– Вполне достаточно. Кто или что этот Бхан Гурунг?

– Мужчина, около шестидесяти. Без постоянного адреса, аффилированности или информационного следа. Скорей всего рецидивист.

– Без баллов? Даже гостевых? — Карма вела неофициальный подсчет баллов для гостей, на случай если они захотят что-нибудь заказать в счет хороших поступков. Кроме того, среди туристов было поветрие — приехать в Катманду и получить знаменитые кармические баллы. Она даже выписывала сертификаты для уезжающих, если кто-то совершал что-нибудь особенно полезное.

– Никаких. Нет даже игровых записей.

– Значит какой-то луддит. — Вспышка вдохновения. — Где он был в Первый Кармический День?

Затянувшаяся пауза. Он ощутил трепет в Карме, словно к ее разуму подключился второй уровень.

– Тюрьма. Смертный приговор. Его должны были казнить в Первый Кармический День.

– И ты это отменила?

– В Первый День была общая амнистия, стирание долга, расторжение всех контрактов, депонирование всех средств обращения и национализация всей частной собственности, — ответила Карма. — Да, его казнь была остановлена за два часа до исполнения.

– Каким было его преступление?

– Записи засекречены и недоступны.

– Он в наших стенах. Запрос во имя национальной безопасности!

– Засекречены не из этических соображений. Зашифрованы, даже файлы выглядят пустыми. Скрыты. Записи физически недоступны.

– Даже для тебя? То есть, для высших уровней тебя?

– Против полного и финального стирания нет средств.

– Разве это вообще возможно?

– Это аномалия. Многие вещи были аномальны до КД1.

– Мы можем его задержать? — спросил Гамилькар.

– Пока он ничего не нарушил. На данный момент его задержание запросу не подлежит.

– Запусти, пожалуйста, продвинутый прогнозирующий алгоритм по будущему уровню угрозы.

– Это проблема, — сказала Карма.

– Что? Почему?

– Прогнозирующий алгоритм на них не работает. Безымянный мужчина… Первый Селюк. Он блокирует алгоритм.

– Что? Как? Он хакер? Гребаный будда, да он в козью шкуру одет.

– Он не взламывает. Самим существованием. Он блокирует алгоритм просто находясь здесь, — ответила Карма. В ее голосе появился вес, будто на разговор навалилось неизвестное количество уровней ее разума. — Шериф. Вы авторизированы расследовать лично.

В этот раз прозвище почему-то не казалось насмешливым.