54

Западный Иерусалим, Гиват-Рам

В декабре 1949 года, вскоре после Войны за независимость Израиля, которая закончилась соглашением о перемирии между вновь образованным государством и его соседями — арабскими странами, был составлен план строительства комплекса правительственных учреждений в Иерусалиме. Местом для его возведения был выбран холм Шейх-Бадр, который израильтяне переименовали в Гиват-Рам. Музей Израиля, о строительстве которого они мечтали с первых лет существования государства Израиль, был основан в 1965 году, и включал в себя Храм Книги, созданный для хранения, Свитков Мертвого моря, объемную модель Иерусалима времен Иисуса, музей искусств, археологическую коллекцию Бронфмана, а также современную библиотеку и научно-исследовательский центр.

Главной задачей Рэнда было доставить свиток в Центр консервации и реставрации Музея Израиля. Зная, насколько хрупкими бывают подобные находки, он оставил свиток там, где нашел его, — в углу оссуария Каиафы.

«Оссуарий Мириам пусть пока побудет в машине», — подумал Рэнд и понес оссуарий Каиафы со свитком внутри на территорию музейного комплекса.

Когда он отдаст кому-нибудь свиток для консервации и исследования, можно будет по одному отнести оссуарий к археологам, и тогда надо надеяться, что какой-нибудь сотрудник исследовательского отдела согласится провести анализ изотопов кислорода.

Ориентируясь по схемам и указателям, Рэнд нашел дорогу к лаборатории консервации. Симпатичная женщина-секретарь в светло-зеленой блузке заметила его еще издали. Когда он приблизился, она вынула из ушей наушники МР3-плеера.

— Шалом, — поздоровался Рэнд, пристроив оссуарий на краешек стола.

— Мы не покупаем антиквариат, — ответила она безапелляционным тоном.

— Мне нужен начальник лаборатории по работе с документами, — сказал Рэнд. — У меня свиток из случайно обнаруженного захоронения.

Женщина посмотрела на него внимательно, сняла трубку и что-то быстро сказала по-еврейски.

— Его нет на месте.

— Можно узнать его имя?

— Джордж Мур, — как будто что-то прикинув в уме, ответила женщина.

— Есть ли еще кто-нибудь, с кем я могу поговорить? У меня документ, его надо обработать, чтобы он не испортился, перевести, сделать необходимые анализы.

Женщина подумала и снова стала говорить по телефону. После короткой, но оживленной беседы она положила трубку и вышла из-за стола.

— Пойдемте.

Рэнд последовал за ней по коридорам. Они остановились перед дверью с надписью: «Лаборатория консервации документов».

— Это здесь. — Женщина развернулась и пошла к себе.

Рэнд видел, как она вернула наушники на место.

За дверью он увидел трех человек, мужчину и двух женщин в лабораторных халатах, все моложе тридцати. Они склонились над столом, но как только он вошел, подняли головы.

Рэнд осторожно поставил оссуарий на стол.

— У меня тут свиток, который надо законсервировать и исследовать, — сказал он.

Все посмотрели на оссуарий.

— Насколько древний? — спросил мужчина.

— Возможно, две тысячи лет.

— Откуда? — спросила женщина.

— Я только что, в пятницу, закончил раскопки случайно обнаруженной гробницы в Тальпиоте. Вероятно, периода Второго Храма, — ответил Рэнд.

— Кто вы? — поинтересовалась вторая лаборантка.

— Профессор Рэндал Баллок. Я работал в Тель-Мареша с Игалем Хавнером.

Лаборанты переглянулись.

— Надо позвонить профессору Елону, — решила женщина.

 

55

[37]

28 год от P. X.

Близ Вифавара, восточный берег реки Иордан

Размеры толпы поразили Каиафу. Она заполнила оба берега реки Иордан. Пришедший сюда с небольшим эскортом, Каиафа видел, как люди сотнями стекаются отовсюду — из Иерихона, Гилгала, Вифании и Есевона.

Каиафа прибыл из Иерусалима в сопровождении Малха, Александра, казначея Храма, и Елеазара. Они хотели своими глазами увидеть человека, имя которого было у всех на слуху. Иоханан Погружающий. Иоанн Креститель. [38]Так у автора. Хотя «Иоанн Креститель» соответствует христианской традиции, которая в описываемый период еще не сформировалась.
Он появился совсем недавно, словно ниоткуда, и начал проповедовать здесь, в глуши, на берегах Иордана, убеждая людей отринуть грехи и обратиться к добродетели. Такую проповедь Каиафа мог только приветствовать.

— Может ли он оказаться пророком? — спросил Каиафа Елеазара, который уже видел этого человека.

Они возлежали перед низким столом, под навесом, на переполненном постоялом дворе в Иерихоне.

Елеазар задумался.

— Некоторые считают и так, — сказал он негромко.

Вокруг было немало народа, а первосвященник не хотел, чтобы о его приезде стало известно.

— Вид у него вполне соответствующий. Одеяние из верблюжьей шерсти и кожаный пояс…

— Как Илия Пророк, — сказал Каиафа, чувствуя, как волосы на руках встают дыбом.

— И очень умно выбрано место для проповеди — Вифавар, — добавил Елеазар.

— Переправа, — согласился Каиафа. — Здесь Иисус Навин перевел евреев через Иордан. Здесь перешли его Илия и Елисей.

— И здесь Илия вознесся в вихре, — добавил Елеазар.

— И он призывает людей к тшува, [39]Тшува — в буквальном переводе с иврита «возвращение», в христианском понимании — «раскаяние».
— сказал Каиафа.

— Я слышал, — вступил в разговор Александр, — он говорит сборщикам податей, чтобы они продолжали собирать налоги для Рима.

— Но чтобы делали это по совести, — прибавил Елеазар.

Александр посмотрел на него гневно.

— А еще он говорит солдатам не отнимать деньги силой и не обвинять ложно!

— Неплохо для начала, — подытожил Каиафа.

— Но только для начала! — возразил Александр. — Если он и правда пророк, почему он не осуждает и сборщиков податей, и солдат?

— Он говорит: «Уже и секира при корне дерев лежит», — возразил Елеазар.

Каиафа поправил матерчатый пояс. За девять лет на посту первосвященника он отяжелел, и путешествие в Иерихон по каменистой дороге утомило его.

— Вы думаете, он хочет сказать…

— Грядет Мессия, — сказал Елеазар. — Перемены, которых мы так долго ждали, не за горами. Скоро будет восстановлена добродетель.

— Мессия — это он сам? — разделяя слова, спросил Каиафа.

— Нет! — воскликнул Александр. — Этого не может быть! Господь ведает, что его миква [40]Миква у иудеев — водный резервуар для омовения с целью очищения от ритуальной нечистоты.
— Иордан! Он что, и храм здесь построит?

— Он проповедует против Рима? — не обратив никакого внимания на возмущение Александра, спросил Каиафа.

— Нет. По крайней мере, пока. — Елеазар покачал головой.

Каиафа удовлетворенно кивнул.

— Те, кого он погружает в воду, становятся его последователями?

Елеазар задумался.

— Некоторые из них. Но большинство расходятся по домам.

— Он дает им какие-нибудь наставления?

— Не знаю…

Каиафа думал об этом всю ночь и всю дорогу к берегам Иордана, пересекающей Иудейскую пустыню узкой полоски воды, окаймленной пышной растительностью. До сих пор во всем, что он услышал, не было ничего, чего стоило бы опасаться. Высказывания Александра о солдатах и сборщиках податей верны, но с выводами торопиться не стоит. Он должен увидеть этого человека. И тогда сможет сам судить обо всем. И случится это совсем скоро.

Каиафа искренне надеялся, что этот человек прав и что топор и правда уже занесен над корнями дерева.

 

56

«Рамат-Рахель»

Трейси проснулась и вспомнила вечер позавчерашнего дня. Обеденный зал, в котором было столько мужчин, женщин и детей. Эти люди всех возрастов ели, пили, пели и разговаривали. Маленькие девочки и мальчики бегали по всему залу. Плакали младенцы, других кормили или укачивали. С удивлением она поняла, что это больше всего похоже на сбор всей семьи, хотя и не такой, как те, на которых ей приходилось бывать. Сюда, казалось, все пришли по собственному желанию. И тут она поняла. Это и была семья. Не такая семья, какие она уже видела, а семья во всех смыслах этого слова.

Перевернувшись на спину, Трейси поспешила натянуть одеяло на голову. Слишком много света. Утро. Отец ушел. Вчера она так долго спала… да и что еще делать в субботу в иерусалимском отеле? Разница во времени в семь часов тоже давала о себе знать — то головной болью, то ознобом. Когда они выбрались наконец из гробницы, Трейси поняла, что страшно устала, и чем сильнее чувствовала усталость, тем больше обижалась на отца, что он этого не замечает. Он провел весь день, пересчитывая, помечая и описывая все эти штуковины. Время от времени спрашивал, не нужно ли ей что-нибудь, но не могла же она ответить: «Да, немножечко твоего внимания не помешало бы» или «Да, я хочу, чтобы ты прервался и хотя бы сделал вид, что тебе есть до меня дело».

Трейси вспомнила, как сквозь сон слышала его шаги. Этим утром, пока она спала, он раз или два выходил из номера. Она рывком села в постели. А какой сегодня день? Потерев лицо, стала соображать. Вчера был Шаббат, суббота. Значит, сегодня воскресенье.

Сбросив одеяло, Трейси огляделась. Вот он, на прикроватном столике. Радиоприемник с электронными часами, на нем 9.40.

Еще плохо соображая, Трейси стала вспоминать вчерашние события. Нет, это было позавчера. А это вчера. Точно, вчера. Я лежала в постели, а папа звонил Игалю Хавнеру, в Тель-Мареша.

Тогда она не обратила на это внимания, ей только хотелось, чтобы отец перестал наконец разговаривать по телефону и дал ей еще поспать, но потом она услышала имя Карлоса и прислушалась. Отец что-то сказал по поводу того, что встретится с ним. В десять утра в воскресенье, на месте раскопок.

То есть через двадцать минут Карлос должен подъехать к гробнице. А может быть, он уже там. И если она не поспешит, Карлос погрузит оборудование и уедет.

Выпрыгнув из постели, Трейси помчалась в ванную.

 

57

Западный Иерусалим, Гиват-Рам

Профессор Елон, директор Центра консервации и реставрации Музея Израиля, рассматривал завернутый в кожу свиток, который лежал в обнаруженном Рэндом оссуарии.

Он заговорил по-английски с таким странным акцентом, что Рэнд с трудом улавливал смысл.

— Вообще-то это не совсем то, чем мы тут занимаемся…

— То есть?

Жак Елон поскреб темную бородку и склонил голову набок, не сводя глаз со свитка.

— Обычно мы не беремся за лабораторные исследования предметов не из коллекции нашего музея.

— Да, но вы же делали исследования для Игаля Хавнера, так что я подумал…

— Профессор Хавнер — член совета музея, поэтому для него мы сделали исключение.

— Понятно.

Повисла неловкая пауза.

— Это было найдено в Иерусалиме? — возобновил разговор Елон.

— В Тальпиоте. Строители случайно вскрыли гробницу.

— Кажется, я знаю, о чем вы говорите. — Елон наклонился над свитком. — Когда вы его нашли, он лежал именно так?

Рэнд понял, что профессор, безусловно, заинтригован.

— Да, — ответил он и пошел ва-банк. Подхватил оссуарий обеими руками и потянул со стола. — Извините, что отнял у вас время. Вы не порекомендуете мне лабораторию, в которой возьмутся за исследование свитка?

Елон поднял на него глаза. В них было нечто, похожее на ужас. Как будто его вот-вот хватит удар.

— Думаю, мы сможем вам помочь, — поспешил он успокоить Рэнда. — Не волнуйтесь, мы все сделаем.

— Но, я так понял, вы этим не занимаетесь…

— Так и есть. — Профессор словно обдумывал свой ответ. — Но иногда мы делаем исключение. Думаю, так мы поступим и в вашем случае.

— Мне неловко отрывать вас от работы. — Рэнд увлекся своей ролью. — Но у меня не слишком много времени, а у вас, я уверен, и так работы по горло…

— Да, но ведь свитки находят не каждый день!

Оссуарий легче не становился, но Рэнд не спешил снова поставить его на стол.

— Да, конечно, не каждый. Свитки находят редко, тем более в иудейских гробницах. Да еще внутри оссуария. Думаю, это случается очень редко.

Елон только кивал.

— Я тоже так считаю. Но мы же с вами ученые! А то, что является большой редкостью, нужно исследовать чрезвычайно внимательно.

— Да, безусловно…

— У нас хорошие сотрудники, лучшие в Израиле, может быть, даже одни из лучших в мире.

— Значит, вы согласны исследовать свиток?

Елон подхватил оссуарий через стол, и они вернули драгоценную находку на прежнее место.

— Мы позаботимся о нем, — сказал профессор.

И Рэнд выпустил оссуарий из рук.

— Наверное, мне нужно заполнить какие-то бумаги.

— Да-да, я вам сейчас все дам. А потом мы займемся консервацией свитка.

— У меня есть еще оссуарий, — сказал Рэнд. — На некоторых надписи, как на этом. Как вы думаете, можно будет сделать анализ изотопов кислорода?

— Да, конечно!

— Куда мне принести оссуарий?

— Да прямо сюда. Я возглавляю все лаборатории — консервационную, реставрационную и исследовательскую.

— Значит, вы сможете провести полное исследование?

— Да-да, не беспокойтесь. Сейчас я схожу в свой кабинет и принесу нужные бланки, хорошо?

И Елон устремился к двери.

— Я скоро вернусь.

Рэнд вздохнул с облегчением. Хоть что-то у него получилось. Посмотрел на часы. Уже 10.00. Он опоздал.

 

58

28 год от P. X.

Вифавар, восточный берег реки Иордан

Голос Погружающего звучал раскатисто, подобно грому. Каиафа и его спутники осторожно ступали по каменистой почве, пробираясь сквозь кустарник, которым заросли речные берега. Каиафа смог разобрать слова проповедника еще до того, как увидел его.

— Слушай, Израиль! Услышь глас вопиющего в пустыне: приготовьте путь Господу, прямыми сделайте в степи стези Богу нашему; всякий дол да наполнится, и всякая гора и холм да понизятся, кривизны выпрямятся и неровные пути сделаются гладкими; и явится слава Господня, и узрит всякая плоть спасение Божие; ибо уста Господни изрекли это.

Сердце первосвященника дрогнуло. Погружающий цитировал великое пророчество Исайи. Громогласный голос эхом отзывался в груди Каиафы, и первосвященник понял, что сам говорит вполголоса, словно обращаясь к Иоханану: «Взойди на высокую гору, благовествующий Сион! возвысь с силою голос твой, благовествующий Иерусалим! возвысь, не бойся; скажи городам Иудиным: вот Бог ваш!»

И в самом деле, когда первосвященник сквозь плотное кольцо внимающих Иоханану увидел на мелководье его самого, Иоханан посмотрел на него, как если бы Каиафа говорил в полный голос. По спине у него побежали мурашки, и Каиафа невольно отступил назад. Он, Кохен ха-Гадоль!

— Елеазар, — позвал он после недолгого раздумья, — Александр, идемте.

Они начали пробиваться сквозь толпу, Малх старался не отстать. Наконец они подошли совсем близко. Это был западный, противоположный от Вифавара, берег Иордана.

Погружающий стоял по пояс в воде, на обнаженной груди курчавилась густая поросль. Невысокого роста, он казался высеченным из гранита — мощный и незыблемый, как скала. Продолжая говорить, он обращался то к восточному берегу, то к западному.

— Вот, Господь Бог грядет с силою, и мышца Его с властью. Вот, награда его с Ним и воздаяние Его пред лицем Его. Как пастырь Он будет пасти стадо Свое; агнцев будет брать на руки и носить на груди Своей и водить дойных. Как же говоришь ты, Иаков, и высказываешь, Израиль, что «путь мой сокрыт от Господа, и дело мое забыто у Бога моего?» Нет, говорю вам! Покайтесь, ибо приблизилось Царствие Небесное. Сотворите же достойный плод покаяния. И не думайте говорить в себе: «отец у нас Авраам», ибо говорю вам, что Бог может из камней сих воздвигнуть детей Аврааму. Но делами своими покажите, что дети вы Авраамовы. Ибо уже и секира при корне дерев лежит: всякое дерево, не приносящее доброго плода, срубают и бросают в огонь. Пусть же все раскаявшиеся в грехах и отринувшие их приидут и примут крещение мое.

Погружающий закончил говорить, и люди ринулись к нему. Он говорил с каждым, иногда оборачиваясь и обращаясь к толпе. Затем возлагал руку на голову подошедшего и медленно погружал его в воду, словно заставляя сходить по ступеням миквы для ритуального омовения, которое принимал всякий иудей, прежде чем совершить жертвоприношение в Храме.

Каиафа смотрел на Иоханана, словно зачарованный. На своем веку он видел немало честолюбивых людей, да и боговдохновленных тоже. Но этот Погружающий отличался от всех. Он здоровался с каждым, кто пришел к нему, как отец с сыном, и тем не менее вид у него был отстраненный. Толпа, казалось, готова была на него молиться, но он не обращал внимания на то, что люди ловят каждое его слово.

Каиафа сделал знак Елеазару и Александру приблизиться — так, чтобы можно было говорить тихо, не привлекая внимания. Те послушно склонили головы и подошли ближе к берегу. Елеазар обратился к Погружающему.

— Кто ты? — крикнул саддукей. — Откуда ты пришел?

— Тот ли ты, о ком пророчествовали? — спросил Александр.

— Я крещу вас в воде в покаяние, — громогласно заговорил Иоханан, словно обращаясь к толпе, — но Идущий за мною сильнее меня; я не достоин понести обувь Его; Он будет крестить вас Духом Святым и огнем; лопата Его в руке Его, и Он очистит гумно Свое и соберет пшеницу Свою в житницу, а солому сожжет огнем неугасимым.

— Ты ха-Машиах? — не сдержавшись, прокричал Каиафа.

— Говорю тебе, я не Христос, — твердо отвечал Погружающий.

— Тогда кто ты? — спросил Елеазар. — Илия?

— Я не он.

— Ты пророк? — спросили с противоположного берега.

— Нет.

— Тогда кто ты? Дай ответ, чтобы мы передали его приславшим нас. Как ты назовешь себя?

— Говорил уже вам, я глас вопиющего в пустыне: «Приготовьте путь Господу».

Человек с противоположного берега снова заговорил, и, прежде чем увидеть его, Каиафа узнал голос. Никодим, член Синедриона и друг Гамалиила, стоял среди других фарисеев.

— Как же ты крестишь людей, если ты не Христос, не Илия и не пророк? — вопрошал Никодим.

— Я крещу в воде; но стоит среди вас Некто, Которого вы не знаете. — Иоханан обвел рукой толпу на берегах. — Он-то Идущий за мною, но Который стал впереди меня. Я недостоин развязать ремень у обуви его.

— Говорю тебе, — зашептал на ухо Каиафе Александр, — мы пришли сюда напрасно.

Каиафа с трудом оторвал взгляд от Иоханана и повернул наконец к дороге на Иерихон. Больше всего ему хотелось остаться одному и помолиться. Но предстоял неблизкий путь обратно в Иерусалим, и Каиафа был убежден, что узнал достаточно.

— Я пока ни в чем не уверен, Александр, — отвечал он, — но одно знаю точно: мы пришли сюда не напрасно.

 

59

Южный Иерусалим, Тальпиот

Трейси поспешно умылась и причесалась, слегка подкрасилась, заколола волосы на затылке и засунула в карманы джинсовых шорт ключ от номера и мобильник. Еще до того, как приемник подал звуковой сигнал в 10.00, она отправилась к месту раскопок.

Пока Трейси спускалась с холма, на котором стоял «Рамат-Рахель», и шла вдоль дороги, заболели ноги. Она свернула к стройке и пошла, осторожно ступая, по пыльному тротуару. Сейчас она могла гораздо лучше рассмотреть местность, чем из машины, когда за рулем сидел отец или Карлос. Знакомые вывески поражали воображение. «Мазда», «РЕ/МАКС Риелторз», «Пицца Хат»… и даже кошерный «Макдоналдс»! Все надписи — на трех языках: иврите, арабском и английском. Улицы уже, чем дома, а дома стоят вплотную друг к другу.

Трейси дошла до гробницы. На стройке кипела работа, был слышен гудок большегрузного самосвала, дающего задний ход, — казалось, он где-то рядом. В воздухе висела пыль. Желтые ленты вокруг гробницы исчезли, но дыра в земле осталась, ее лишь кое-как замаскировали нестругаными досками.

«Интересно, — подумала Трейси, — гробницу засыплют или просто сделают лишнее перекрытие?»

Двое рабочих забыли о работе и стали глазеть на нее. Один вытер лоб тряпкой, присвистнул и что-то крикнул — Трейси показалось, что он обращается к ней.

И вдруг она подумала, что шорты у нее слишком короткие, футболка слишком облегает грудь, а вырез чересчур откровенный. Трейси отвернулась, демонстративно не обращая на рабочих никакого внимания, и увидела место, где отец оставил оборудование. Теперь там ничего не было. Ни помоста, ни подъемника, ни генератора — ничего. Трейси поглядела по сторонам, но оборудования так и не увидела. Может быть, она плохо запомнила место?

Нет, это было именно то место. Метрах в трех от входа в гробницу. А теперь оборудования нет. И означать это может только одно.

Она достала мобильник. Если не считать случая, когда отец попросил отправить Игалю Хавнеру фотографии находок, она нечасто им пользовалась, так как звонки и сообщения стоили дорого, но все равно держала телефон при себе. Это была привычка, кроме того, мобильник заменял часы. Сейчас было 10.14. Значит, Карлос уже побывал здесь. Конечно, он наверняка тут уже был. Погрузил оборудование и… уехал.

Она потеряла его.

 

60

Южный Иерусалим, Тальпиот

Трейси растерялась.

Посмотрела на дорогу, которая поднималась по холму в сторону отеля «Рамат-Рахель», и заплакала. Так же горько она плакала, когда улетала из Чикаго. Некуда податься… только к отцу. Нечего ждать… кроме очередного отказа. Нечего делать… только страдать от одиночества.

«Можно было не уезжать из Чикаго — все равно ничего не изменилось», — подумала она, разглядывая придорожную пыль.

Рядом кто-то закричал. Подняв глаза, Трейси увидела рабочего, того самого, который присвистнул ей вслед. Он шел прямо к ней. Крепкий, на руках и груди играют мускулы. Бритая голова блестит на солнце. Такой может голыми руками разорвать на части. Или что похуже.

Сердце заколотилось. Другие рабочие, которые до этого с интересом на нее поглядывали, теперь сделали вид, что ничего не замечают. Вряд ли кто-то вступится за нее в случае чего. Если направиться в отель, то придется идти навстречу этому человеку, который явно ее преследует. И Трейси пошла в другую сторону, прочь от него и от «Рамат-Рахель».

Рабочего это не смутило. Он прибавил шаг, и то же самое сделала Трейси. Посмотрела вперед. Бежать некуда. Дома по обеим сторонам улицы. Может, забежать в какой-нибудь магазин? Там ее защитят. А может быть, она окажется в ловушке.

Рабочий снова что-то крикнул, более настойчиво, видимо убеждая ее остановиться, но Трейси понимала, что если он приблизится, деваться будет некуда. Она пошла еще быстрее, почти побежала.

И вдруг прямо перед ней остановилась большая машина, взвизгнули тормоза, из-под колес полетели песок и щебенка. Все произошло так быстро и так близко, что Трейси закричала, закрывшись руками.

— Трейси!

Она опустила руки.

— Трейси, стой!

Знакомый голос. И ее назвали по имени. Трейси обернулась. Рабочий был совсем рядом, она оказалась между ним и машиной.

И тут Трейси увидела знакомое лицо, хоть и не сразу поняла, кто это. Карлос! Он вышел из «лендровера» и направился к ней, широко улыбаясь.

— Это ты! Что ты здесь делаешь?

Вскрикнув от облегчения, она бросилась Карлосу на шею.

— Что ты здесь делаешь? — повторил он.

Трейси пробормотала что-то и увидела, что строитель стоит рядом. Она снова вскрикнула и попыталась укрыться за спиной Карлоса.

— Что происходит?

Он ничего не понимал.

Трейси не знала, к кому он обращается — к ней или к человеку, который хотел напасть на нее. Единственная надежда — Карлос сможет ее защитить. Но строитель выше и сильнее.

Рабочий заговорил, и Карлос что-то ответил на иврите. Трейси слушала их разговор из-за плеча Карлоса. Похоже, беседа была дружеская. Посмотрев Карлосу в лицо, Трейси увидела, что он улыбается.

Карлос сказал еще несколько слов, кивнул и повернулся к ней, а рабочий пошел на стройку.

— Что это значит? — спросила Трейси, не сходя с места. — Как тебе это удалось?

— Что? — удивился Карлос.

— Этот человек гнался за мной.

Трейси наконец осмелилась выйти из укрытия.

— Он хотел напасть на меня!

— Напасть? Почему ты так решила?

— Я все видела! Он свистел в мою сторону, потом кричал, а потом пошел за мной…

— Трейси, он вовсе не собирался нападать на тебя, — рассмеялся Карлос.

— Не собирался?

— Нет! Он запомнил, что ты была на раскопках. И хотел сказать, что рабочие перенесли оборудование в другое место.

Трейси часто заморгала.

— Он сказал, что звал тебя, но ты побежала, и он не мог тебя догнать… тут-то я и приехал.

— О!

Больше Трейси сказать было нечего.

— Почему ты подумала, что он хочет на тебя напасть? — улыбаясь во весь рот, спросил Карлос.

Это ее немного раздражало.

— Не смешно!

И Трейси покраснела.

— Конечно, не смешно, — с готовностью согласился Карлос, но по его лицу было видно, что он едва сдерживается, чтобы не расхохотаться.

 

61

28 год от P. X.

Иерусалим, Верхний город

Каиафа сидел на невысокой стене, которая шла по краю крыши. Сегодня особенно жарко, и только на крыше можно укрыться от жары и посмотреть с высоты на город и Храм. Каиафа всегда с удовольствием любовался этими видами, особенно когда солнце неторопливо клонилось к западу, освещая Храмовую гору, а луна вот-вот должна была показаться на небе. Это зрелище всегда заставляло трепетать его душу. Оторвавшись наконец от созерцания пейзажа, Каиафа обратился к собеседнику.

— Так ты говоришь, это произошло на следующий день после того, как там побывал я?

— На следующее утро, — уточнил Никодим, тот самый фарисей, что задавал вопросы Погружающему на реке Иордан. — Втайне, в глубине своих сердец, люди продолжали надеяться, что этот Иоханан и есть Мессия. Его слова настолько убедительны, так почему бы ему не быть Им?

— Он воодушевил многих, — согласился Каиафа.

Первосвященник отнюдь не был уверен в Никодиме. Гамалиил о нем высокого мнения, но для Каиафы его слова выглядели… как слова человека слишком доверчивого. Или он слушал невнимательно.

— Да, именно в это утро, когда Иоханан проповедовал, в воды Иордана вошел человек…

— До того, как началось крещение?

— Да.

— Откуда пришел этот человек?

Никодим озадаченно посмотрел на Каиафу.

— Откуда он пришел? Не знаю. Думаю, он стоял в камышах, у берега, как и остальные. Я первый увидел, как он подошел к Иоханану, и Погружающий знаком остановил его.

— Как это?

— Вытянул руку, когда тот был в нескольких шагах, и произнес — а глаза у него при этом горели: «Мне надобно креститься от Тебя, и Ты ли приходишь ко мне?»

— Погружающий сказал именно так?

— Да.

— А что ответил другой?

— Не могу сказать в точности, ибо говорил он очень тихо, но я спросил потом тех, что стояли ближе, и, похоже, они слышали то же самое, что и я.

— Так что сказал этот человек? — настойчиво повторил вопрос Каиафа.

Фарисеи слишком много значения придают словам, Каиафа же хотел увидеть знаки, свидетельствующие о пришествии Мессии.

— Он сказал: «Оставь теперь, ибо так надлежит нам исполнить всякую правду».

Глаза Каиафы расширились, он вскочил.

— Он так и сказал? «Надлежит исполнить всякую правду»?

— Да, — ответил Никодим. — «Надлежит исполнить всякую правду».

Каиафа отвернулся и скрестил руки на груди, глядя на залитые закатным солнцем стены Храма.

— Как он выглядит? Опиши его мне.

— Ничего особенного. — Фарисей пожал плечами. — Мне показалось, что он из Галилеи.

— Галилеянин! — воскликнул Каиафа, резко повернувшись к Никодиму.

— Деревенщина, — снова пожал плечами Никодим. — Его бы никто не запомнил, если бы не то, что произошло потом.

— Да-да, рассказывай.

— Погружающий возложил руку на голову этого человека и погрузил его в воду.

Никодим замолчал.

— Продолжай, — попросил Каиафа.

Фарисей старался не смотреть ему в глаза.

— Что такое?

— Не знаю, — ответил Никодим. — Не знаю, как объяснить. Не знаю даже, что именно рассказывать. Могу лишь сообщить, что я почувствовал, как… все замерло. Перестал дуть ветер, хотя было ветрено. Солнце померкло. Все вокруг будто стало исчезать: солнце, время, звуки…

Никодим замолчал и покачал головой, словно не верил самому себе.

— А потом он встал из воды. Одним движением, как будто вынырнул с большой глубины! Все были ошарашены, буквально все. Некоторые даже закричали от удивления. И я их понимаю: кто же так выныривает из миквы? Казалось, разверзлись небеса, и лицо его залил мерцающий свет, трепещущий, словно… словно птичье крыло, и раздался гром небесный.

— Гром, — скептически повторил Каиафа, пристально глядя на Никодима.

— Да, — беспомощно ответил тот, пряча взор.

— Гром и молния.

— Такого я никогда не видел. — Никодим развел руками.

Каиафа опустился на стену и оперся руками о колени.

— Что он сказал?

Никодим смотрел непонимающе.

— Человек, которого крестили, — уточнил Каиафа. — Что он сказал, вынырнув из воды?

— Ничего.

— Ничего?

— Да, — подтвердил Никодим. — Он постоял на месте, разведя руки в стороны, а его светящееся лицо было обращено к небесам, и глаза закрыты, будто он что-то слушал или ждал… или молился.

— Он что-нибудь сказал толпе?

— Нет. Просто пошел к берегу… и толпа расступилась, как Иордан перед Илией. И он прошел сквозь нее.

— Куда он пошел?

— Не знаю, — пожав плечами, ответил фарисей.

— Что сказал после этого Погружающий? Уверен, он что-нибудь сказал!

— Сказал.

— Ну? Что? — теряя терпение, спросил Каиафа.

— Он сказал: «Вот Агнец Божий, Который берет на Себя грех мира».

 

62

Западный Иерусалим, бульвар Руппин

Рэнд заполнил и подписал все бумаги, передал оссуарий и свиток профессору Елону, но безнадежно опоздал на встречу с Карлосом. Впрыгнув в «фиат», он достал мобильник и набрал номер Игаля Хавнера.

— Шалом, Игаль, — поздоровался он с другом, услышав его голос. — У этого парня есть мобильный? Мне надо ему позвонить. Я опоздал.

— Думаю, есть, — ответил Хавнер. — Однако его номер у меня в телефоне, и я не уверен, что смогу найти его, оставаясь на связи.

— Понимаю. У меня то же самое, — сказал Рэнд. — Можешь перезвонить мне и продиктовать номер? Мне не хотелось бы с ним разминуться.

— Я могу просто позвонить ему и от твоего имени предупредить, что ты задерживаешься.

— Так будет лучше всего, — согласился Рэнд.

— Сколько тебе нужно времени?

Рэнд как раз крутанул руль, чтобы не врезаться в запряженную ослом телегу.

— Минут десять-пятнадцать.

— Я скажу, чтобы он ждал тебя.

— Спасибо. Я твой должник, Игаль.

— Шалом.

— Шалом.

Сунув мобильник в карман, Рэнд поехал быстрее, направляясь в Тальпиот.

Через пару минут телефон зазвонил. Это был Игаль.

— Только что поговорил с Карлосом, — сказал он. — Он уже погрузил оборудование, так что тебе незачем туда спешить.

— Это здорово. Ну…

— Тебе еще зачем-нибудь туда надо?

— Думаю, нет. Просто хотел убедиться, что верну тебе все в целости и сохранности.

— Карлос говорит, он забрал все, что мы тебе одалживали. И сказал, привезет оборудование завтра.

— Завтра?

— Сегодня у него выходной. Он предложил съездить за оборудованием в обмен на «лендровер».

— Что ж, тогда мне точно туда не надо. Вернусь в отель.

— Как продвигается работа?

Рэнд обрисовал ситуацию — сначала рассказал про обнаруженный свиток, потом о реакции Жака Елона. Когда он упомянул это имя, Хавнер кашлянул.

— Он человек своеобразный, — заметил Игаль. — Но если ты действительно раскопал усыпальницу Каиафы, и особенно если найденный тобой свиток имеет какую-то ценность с точки зрения археологии, то Жак Елон — ценнейший специалист. Побольше бы таких, сам убедишься.

— Что ты имеешь в виду?

Мрачный смешок был ему ответом.

 

63

Южный Иерусалим, Тальпиот

Трейси забралась на пассажирское сиденье «лендровера».

— Ты же ничего ему не сказал про меня?

— Нет, — ответил Карлос. — Зачем?

Они уже погрузили в кузов последнюю деталь помоста, и Карлос предложил Трейси подбросить ее до отеля.

— Не стоит, — ответила она.

Некоторое время сидели молча. Карлос вырулил на дорогу и повернул в сторону «Рамат-Рахель». Наконец Трейси повернулась к нему.

— Тебе надо возвращаться в Тель-Мареша?

Карлос покачал головой.

— У меня сегодня выходной. — Он взглянул на нее и перевел взгляд на дорогу.

— Давай что-нибудь придумаем, — предложила она.

— Что придумаем?

— Ну, не знаю. Что-нибудь веселое. Я до того устала с тех пор, как сюда приехала. Здесь есть какие-нибудь развлечения?

— Полным-полно.

— Например?

— Я тебе покажу. Ты не хочешь позвонить отцу?

— Он даже не заметит, что меня нет. — Она пожала плечами.

— Разве он о тебе не беспокоится?

Опустив глаза, Трейси накручивала на палец какую-то нитку.

— Если и побеспокоится, это только пойдет ему на пользу, — уверенно ответила она.

 

64

28 год от P. X.

Иерусалим, Верхний город

Каиафа, конечно, позволил фарисею рассказать эту невероятную историю с омовением, но зарекся делать это впредь.

Никодим глупец. Если все это правда, если время для Никодима остановилось и тот человек действительно родом из Галилеи, то Каиафе не о чем беспокоиться. Он не принадлежал к фарисеям, которые фанатично верили в то, что сказано в Торе, пророчествах и Писании, равно как и в Книгах Моисеевых. Но не надо быть фарисеем, чтобы знать пророчества. А все пророки ясно говорили, что Мессия будет из колена Давидова и придет из града Давидова, Вифлеема.

«Надо думать, пример Иуды их чему-то научил», — сказал себе Каиафа, готовясь ко сну.

Иуда Галилеянин, как его чаще всего называли, поскольку родом он был из галилейского города Гамалы, примерно тридцать пять лет назад, в правление Цезаря Августа, поднял восстание против Рима. В тот год префект издал указ о переписи населения, чтобы заново рассчитать подати с иудеев. Иуду многие поддержали, и восстание ширилось, но, когда стало ясно, что первосвященник Иоазар не в силах положить ему конец, префект Сирии Квириний ввел в Иудею войска и провел перепись. Восстание было жестоко подавлено.

Хотя Иуду до сих пор почитали иудеи, называвшие себя зилотами, Каиафа не мог представить еврея — даже фарисея, который оказался бы настолько глуп, чтобы поверить в Мессию из Галилеи, не говоря уже о том, чтобы за ним последовать.

А последние слова Погружающего и вовсе разочаровали Каиафу. Агнец Божий? Кто пожелает быть названным Агнцем Божиим? Что это должен быть за человек, чтобы позволить так именовать себя? И кто последует за человеком, так себя назвавшим? Разве недостаточно евреи пребывали в положении жертвенных агнцев? Разве недостаточно их убили ассирийцы, вавилоняне, греки и римляне? То, чего они желают и о чем молятся, — это вождь, подобный Моисею, праведный судия, подобный Гедеону, царь, подобный Давиду.

Что бы там ни привиделось Никодиму на реке Иордан, в этом нет ничего из перечисленного.

«А значит, — сказал себе Каиафа, набрасывая на голову таллис, чтобы произнести ежевечерние молитвы, — мне не о чем беспокоиться».

 

65

«Рамат-Рахель»

Первое, что заметил Рэнд, вернувшись в номер отеля, пришедшее на компьютер сообщение. Второе — что Трейси куда-то запропастилась.

— Трейси? — позвал он.

Дверь в ванную была открыта, так что он просунул голову в дверной проем и позвал еще раз. Теперь Рэнд был уверен, что ее нет в номере. Он осмотрелся. Кровать не застелена, одежда валяется по полу, в углу стоит открытый чемодан. Поискал глазами какую-нибудь записку, но не нашел. Достал телефон и набрал номер дочери.

— Привет, это Трейси, — раздалось в трубке.

Голосовая почта. И тут его осенило. Он посмотрел на радиоприемник. 11.01.

— Ну конечно! — сказал он вслух.

«Наверное, она недавно проснулась и пошла поесть в кафе».

Перестав волноваться, Рэнд сел за компьютер. Пришло несколько писем по электронной почте, но его интересовало одно, от Нади Станишевой.

В строке «тема» стояло: «Предварительный анализ». Вот что писала Надя:

«Рэнд, было здорово получить от тебя письмо и узнать, что у тебя все в порядке. Я тоже в порядке, моя мама не поправляется, но, по крайней мере, ей не становится хуже. Спасибо, что спросил.

Фотографии, которые ты прислал, неплохого качества, но, сам знаешь, по фотографиям не особенно проведешь остеологический анализ. Я понимаю, что это максимум, что ты мог сделать, учитывая обстоятельства. Я напишу полный отчет позже, но, безусловно, ты понимаешь, что нельзя делать окончательных выводов, работая только с фотографиями.

На первый взгляд оба скелета превосходно сохранились. Поверхность костей выглядит так, будто с ними обращались чрезвычайно аккуратно. Я бы поставила обоим скелетам высший балл (насколько я могу судить по фотографиям). Впрочем, эту фразу — „насколько я могу судить“ — можно применить ко всем последующим заключениям».

Далее Надя подробно описывала особенности скелета Мириам. Практически полный скелет взрослой женщины ростом примерно метр шестьдесят два. Возраст — где-то около пятидесяти или немногим больше.

Но Рэнда больше всего интересовали результаты исследования второго скелета. Он читал их особенно внимательно.

«В скелете № 2 сохранилось большинство элементов, этого достаточно, чтобы считать его полным. Не хватает только коленных чашечек и некоторых фрагментов лицевых костей. То есть он цел на 90 процентов.

На основе морфологических особенностей черепа и таза скелет № 2 можно считать скелетом взрослого мужчины. Исходя из длины диафизов левых бедренной и берцовой костей, я бы сказала, что это скелет мужчины ростом примерно метр восемьдесят.

Состояние аурикулярных поверхностей и лонного сочленения позволяет предположить, что это пожилой человек. Пятая или шестая стадия. Извини, но это все, что я могу. Если бы мы делали ставки, посоветовала бы тебе поставить на 60 лет или немного больше».

На этом письмо Нади не заканчивалось, и Рэнд внимательно прочел его до конца. Но он уже узнал все, что хотел знать. Точнее, не совсем все, но кости были уже потеряны для научных исследований, а каких-либо явных противоречий он в письме не нашел.

Так что все возможно.

Рэнд вышел из-за стола. Посмотрел из окна на огромный бассейн, свадебную процессию на смотровой площадке. Скрестил руки на груди, потер давно не бритый подбородок.

Все возможно. Он понятия не имел, кто такая эта Мириам, но, согласно остеологическому анализу и учитывая доказанность места находки, вполне вероятно, что профессор Рэндал Баллок нашел могилу первосвященника, отправившего на смерть Иисуса.

 

66

«Рамат-Рахель»

Рэнд отошел от окна и задумался. Можно ли найти в кошерном отеле Иерусалима экземпляр Библии, как в любой американской гостинице?

Он открыл ящик стола. Пусто. Осмотрелся. В рабочем столе тоже есть ящик.

— Благослови Бог «Гедеоновых братьев»!

Устроившись за столом, где совсем недавно стоял оссуарий Каиафы со свитком, Рэнд стал листать Библию. Он достаточно подержал ее в руках в воскресной школе, так что не стал просматривать все подряд начиная с Бытия. Ухо постепенно привыкало к странным именам — Ездра, Авдий, Аввакум. Наконец он добрался до Евангелий.

«Интересно, — подумал Рэнд, — что бы сказала моя религиозная мать, если бы узнала, что ее младший сын больше знает о Евангелии от Фомы и Свитках Мертвого моря, чем о Писании, которое она читала, наверное, каждый день».

Он открыл Евангелие от Матфея, первое из четырех канонических Евангелий, и стал медленно переворачивать страницу за страницей, отыскивая имена Мириам и Каиафы. Дойдя до шестой главы, он начал читать вслух, без всякого выражения. Знакомые слова «Отче наш», молитвы, которую он в раннем детстве учил в маленькой церкви в родном канзасском городке. Чтение его увлекло. Когда он наткнулся на первое упоминание о Каиафе, в 26-й главе, прошло уже почти два часа. Затаив дыхание, Рэнд читал о «первосвященниках и книжниках и старейшинах народа», собравшихся в доме Каиафы, чтобы договориться, как схватить Иисуса так, чтобы не вызвать бунта «в праздник».

Далее Рэнд с интересом прочел о том, как Иисуса привели в дом Каиафы, где первосвященники, старейшины и Совет обвиняли его, насмехались над ним и сочли его достойным казни. Словно зачарованный, Рэнд перешел к 27-й главе, где первосвященники отдали Иисуса на суд Понтию Пилату, римскому префекту. Обратил внимание, что в этой главе Каиафа не упоминается.

— Куда же ты делся, Каиафа? — прошептал Рэнд. — Ушел в тень, как только Иисусу в твоем присутствии вынесли приговор? Или стал держаться особняком?

Он вернулся к 26-й главе.

«Тут ты явно при исполнении обязанностей».

Снова перевернул страницы, просматривая 27-ю главу.

«Интересно, почему о тебе нет ни слова именно тогда, когда Иисуса отправили к Пилату… и распяли».

Так он дошел до 28-й главы, последней в этом Евангелии. Главы о воскресении Иисуса, о том, как первосвященники — был ли среди них Каиафа? — узнали от римских солдат о землетрясении: ангел отвалил камень от входа в гробницу. Заканчивалась глава явлением Иисуса апостолам и его словами о том, что они должны рассказать людям о новой вере. Рэнд встал, потянулся и положил раскрытую Библию на стол.

«Как странно быть здесь, в Иерусалиме, — подумал он, — где, возможно, все это происходило на самом деле. Еще более странно читать о землетрясении, благодаря которому две тысячи лет назад отворилась гробница, где только что был погребен человек. Ведь не прошло и недели, как бульдозер устроил своего рода маленькое землетрясение, открывшее древнюю гробницу… Могилу одного из непосредственных участников всей этой истории…»

— Не забегай вперед, Рэнд, — сказал он самому себе. — Пока что доказательств недостаточно. Нужно быть последовательным и продвигаться вперед шаг за шагом.

«Шаг за шагом», — повторил он мысленно, снова беря в руки Библию.

Рэнд удобно устроился на кровати, подложив под спину подушки. Еще раз перечитал три последние главы Евангелия от Матфея, прежде чем перейти к Евангелию от Марка, которое он прочел от начала до конца за час, отметив для себя, что автор ни разу не называет имени Каиафы, говоря о «первосвященнике».

Рэнд перестал читать. Возникло какое-то новое, незнакомое ощущение. Он смотрел в раскрытую книгу. Что же это?

Встал с кровати, подошел к столу. Положил на него Библию и нашел последние страницы Евангелия от Марка. Водил по ним пальцем и пытался понять, что чувствует, о чем думает. И вдруг его осенило.

Он и раньше слышал библейские истории, некоторые читал — еще в детстве. Старался запомнить, какие тексты читают на свадьбах, какие — на похоронах. Но того ощущения, которое возникло в эти несколько часов, никогда не было. Он не единожды слышал все эти слова, но они никогда не производили на него такого сильного впечатления.

Адам и Ева, Давид и Голиаф, Иона и кит. Лазарь. Захария. Иисус. Распятие. Воскресение. Хорошо знакомые истории, по крайней мере, он знал их давно. Но всегда библейские сказания оставались только историями. Он воспринимал их как сказки для детей. Гензель и Гретель, Красная Шапочка, мальчик, который кричал: «Волк!»

Но сейчас он увидел все это другими глазами. Он читал Библию не как художественное произведение. А все потому, что в усыпальнице в Тальпиоте он своими глазами видел надпись «Каиафа» на оссуарии. И возможно, держал в руках кости того самого первосвященника, о котором шла речь на этих страницах. Теперь эти слова, фразы и главы были свидетельством. Такой же достоверной информацией, какую он вчера весь день заносил в компьютер.

Рэнду никогда не приходило в голову, что рассказы об Иисусе могут быть правдой.

 

67

28 год от P. X.

Иерусалим, Храмовая гора

Каиафа только что покинул Зал тесаных камней вместе с двумя братьями жены, Ионатаном и Александром. Они шли за ним следом. Шум уже стих. Они свернули за угол и вошли во Двор язычников, окруженный с трех сторон колоннадой. Каиафа резко остановился, будто перед ним возникла стена.

Что здесь творилось!

Столы менял перевернуты, повалены набок, а мостовая усыпана монетами. Теперь, чтобы отделить храмовые монеты от римских, понадобится не один час. А навести здесь хоть какой-то порядок, чтобы можно было снова заняться делом, удастся вообще неизвестно когда.

Обескураженные торговцы бродили среди этого бедлама как потерянные, пока другие лихорадочно ловили голубей, хлопающих крыльями, блеющих овец и мычащих волов, пытались заново установить разбитые палатки и починить стойла. Собиралась толпа зевак. Одним было просто любопытно, что произошло, другие открыто торжествовали, третьи застыли в изумлении.

И был еще один человек.

Он стоял среди разбитых клетей и палаток, перевернутых столов, рассыпанных монет и растерянных людей. В руке его была зажата толстая веревка. Он спокойно смотрел вокруг, как десятник, изучающий место будущей стройки.

— Уберите все это, — сказал он громко.

Глаза его горели, но это было не безумие, а осознание собственной власти и гнев. Он притягивал к себе внимание, и все, кто был на площади, смотрели на него с изумлением.

— Дом Отца Моего не делайте домом торговли.

— Где охрана? — спросил Каиафа, оглядываясь вокруг в поисках храмовой стражи, чтобы отдать приказ. — Почему они не делают свою работу? Почему этого человека до сих пор не схватили?

— Подожди, — сказал Александр, выходя вперед.

— Ждать? Не говори глупостей! — взорвался первосвященник. — Если на то пошло, я сам его остановлю.

Он хотел было обойти Александра, но Ионатан присоединился к брату, чтобы задержать зятя.

— Александр прав, — сказал он. — Послушай. Все знают, что эти столы и стойла принадлежат тебе и нашему отцу, Анне.

— Это еще один повод схватить его!

— Нет. — Александр покачал головой. — Посмотри на этих людей.

— И что? — вскипел Каиафа.

— Посмотри на них, — повторил Ионатан.

Скрипя зубами, Каиафа позволил братьям жены преградить ему дорогу и бросил взгляд на толпу, окружившую площадь с трех сторон. Он вглядывался в лица. Они довольны. Кто-то смеется. Старуха грозит кулаком меняле, покидающему площадь. А вот знакомое лицо. Фарисей Никодим стоит в тени портика Соломона и восхищенно смотрит на человека в центре площади.

«Конечно, — подумал Каиафа. — У фарисея от такого зрелища сердце не будет обливаться кровью».

Фарисеи приносили жертвы в Храме подобно другим верующим евреям, но они совершали и другие обряды, такие как чтение Торы в синагогах, предпочитая их посещению Храма. Храм был опорой саддукеев, а Тора — основой авторитета фарисеев. Но толпа-то состояла не из одних фарисеев…

— Посмотри, сколько народа, — сказал Ионатан. — И все они считают, что этот человек совершил смелый поступок. И при этом поступил справедливо.

— Как они могут так думать? — ужаснулся Каиафа.

Братья переглянулись. Александр заговорил так, словно вынужден сообщать неприятные вещи.

— Торговцы обманывают людей.

— Что? — не поверил Каиафа.

Он чувствовал, как в нем закипает гнев.

— Храмовые торговцы? В доме Господнем?

— Мы хотели этому помешать, — начал Ионатан.

— Но уследить за ними невозможно, — закончил его мысль Александр.

Возмущению Каиафы не было предела. Конечно, они сыновья Анны. Когда Каиафа стал первосвященником, он осторожно, но последовательно стал проводить реформы. Он не собирался упразднять торговлю в Храме. Паломникам было проще купить жертвенных животных на месте, а не везти с собой вола или ягненка. И ни при каких обстоятельствах денежные пожертвования не могли быть принесены римской монетой с изображением профиля императора или префекта. Все это делало присутствие в Храме менял и торговцев необходимым, но и позволяло совершать беззакония во времена священничества Анны, Измаила, Елеазара и Шимона. Купцы заламывали немыслимые цены за жертвенных животных. Священники проверяли животных, привезенных для жертвоприношения, и лишь в редчайших случаях не могли найти в них изъяна, делающего вола или ягненка непригодным для жертвы. Тем самым паломников вынуждали покупать животных у храмовых купцов. Те же исправно платили процент с прибыли первосвященнику. Менялы брали пошлину за обмен римской монеты на храмовую и тоже делились со священниками.

Каиафа считал, что ему удалось изменить положение вещей. Он ограничил наценки и пошлины, ужесточил надзор за соблюдением Закона при проверке жертвенных животных. Он знал, что не может пойти против системы, которая приносит доход его семье и семье жены, но надеялся, что торговлю можно сделать честной и при этом получать прибыль, пусть и небольшую. Но Каиафа знал, что братья жены были яростными противниками его реформ и в их интересах было сделать так, чтобы все оставалось по-прежнему.

Каиафа посмотрел на человека, который решился всем открыть глаза на происходящее. Должно быть, это какой-нибудь новый рабби. В сельской местности их — как полевых лилий. Большинство ненадолго завладевают вниманием толпы. Людям свойственно откликаться на проповедь чего-то нового, за кем-то следовать, для них это что-то вроде светлого луча в этой жизни, не слишком-то богатой радостными событиями.

«Но этот, похоже, совсем другое дело, — подумал Каиафа. — Ловкач».

Каиафа понимающе кивнул. Вот в чем дело. Этот новый рабби умен. Он совершил безумный поступок, вовсе не поддавшись сиюминутному порыву. Он не собирался вступать в пререкания со священниками. И не хотел разыграть представление. Он хорошо понимал, что делает. Он правильно просчитал, чем можно привлечь внимание за несколько дней до наступления Пасхи. Такая новость быстро облетит всю округу. Огромные толпы будут ловить каждое его слово, сопровождать его повсюду.

— Поговорим об этом позже, — наконец вымолвил Каиафа. — А сейчас идите и спросите этого человека, может ли он совершить чудо и доказать, что имеет право на подобные поступки. И пусть зевакам велят разойтись, а на площади наведут порядок.

Глядя вслед сыновьям Анны, Каиафа решил, что их интриги требуют более пристального внимания, а этот, безусловно, умный человек заслуживает того, чтобы, он, Каиафа, узнал о нем побольше.

 

68

Иерусалим, Старый город

Трейси шла за Карлосом по пятам, насколько это было возможно на узкой улочке.

— Почему ты идешь так быстро? — спросила она.

— Хочу тебе кое-что показать.

Трейси представления не имела, где они находятся. Карлос припарковал «лендровер» за воротами Старого города, и они пошли бродить по лабиринтам улочек и переулков, где было множество магазинов. Мощенные грубо отесанными камнями улицы, заполненные людьми, тележками и лотками торговцев, подчас были такие узкие, что проехать по ним можно разве что на скутере. Тем не менее торговцы ухитрялись подвозить огромное количество товара: еды, тканей, электроники и сувениров для туристов. Трейси часто не могла понять не только в каком направлении они движутся, но и где они — на улице или в здании, поскольку над головой почти всегда была крыша или навес.

— Ты идешь слишком быстро! — пожаловалась она.

— Мы уже почти пришли.

Наконец-то Карлос сбавил шаг и взял Трейси за руку. Он провел ее по нескольким коротким лестницам, потом они свернули за угол и внезапно оказались на балконе, с которого открывался вид на широкую площадь, заполненную толпой. С двух сторон площадь окружали дома, а с третьей поднималась каменная стена. Над ней — здание голубого цвета, увенчанное сверкающим золотым куполом.

— Я видела это на фотографии! — удивилась Трейси.

Карлос улыбнулся, довольный ее реакцией.

— Это Западная стена, самое священное место для иудеев. Считается, что после разрушения римлянами иудейского Храма уцелела только она.

— Она была частью Храма?

— Нет, не самого Храма. Частью храмового комплекса. Само здание Храма находилось там, где теперь стоит это, с золотым куполом. Евреи приходят сюда в пятницу днем, каждую неделю, чтобы молиться и оплакивать разрушение Храма. Поэтому это место также называют Стеной Плача. Здесь часто проводят свадьбы и бар-мицва.

— Потрясающе. А что это за ограда? — спросила Трейси.

Ближайшая к стене часть площади была огорожена метровым барьером.

— Для безопасности… молящихся и самой стены. Тут случались и теракты.

— Да ты что!

— Было и такое. Еще один барьер идет посередине, он отделяет мужскую часть площади от женской. У иудеев мужчины и женщины молятся отдельно.

Они помолчали, и Карлос спросил, готова ли Трейси идти дальше.

— А куда?

— Посмотрим.

Он пожал плечами.

И вот они снова идут по извилистым мощеным улочкам. В переулке развешаны разноцветные ковры, коврики, шарфы, одежда, — все это преграждает им путь.

— Мы на улице или в доме?

— На улице, — говорит Карлос.

— Хелло! Хелло, американцы! — Человек говорил с сильным акцентом. — Заходите, не пожалеете, дешево отдам!

— Заходите, заходите, я дам вам подарок, — вторил ему другой.

Трейси уцепилась за Карлоса обеими руками.

— Нет, спасибо!

— Ло тода, — повторил Карлос ее слова на иврите.

— Заходите, заходите, — настаивал торговец, загораживая им дорогу и показывая на свой магазинчик. — Моя жена сегодня родила ребенка, и я хочу это отпраздновать.

— Ло тода, — еще раз сказал Карлос, и они попытались обойти торговца.

— Заходи, оберу! — крикнул другой продавец, выходя из лавки и широко улыбаясь. — Облапошу!

Трейси расхохоталась и, отпустив руку Карлоса, ринулась в магазинчик.

Рассматривая полки, уставленные бронзовыми семисвечниками, всяческими безделушками и деревянными статуэтками, она заметила вешалку с платьями. Торговец сопровождал Трейси, пытаясь протиснуться между нею и Карлосом.

Трейси сняла с вешалки длинное зеленое платье.

— Нравится? — спросил торговец. — Отлично подойдет к твоему цвету глаз.

— Сколько?

— Для тебя — двадцать пять долларов.

— Слишком дорого, — сказал Карлос.

— Нет-нет, — оправдывался торговец. — Хорошая цена для хорошенькой леди.

— Не думаю.

Трейси повесила платье на вешалку.

— Если видишь что-то, что тебе нравится, не говори это вслух, — шепнул Карлос ей на ухо. — Просто дотронься до уха или носа, чтобы я понял.

У Трейси вдруг пересохло в горле. Его губы коснулись ее уха, он никогда не был так близко.

— Хорошо, — ответила она тихо.

Трейси взяла следующее платье, похожее на первое, но голубого цвета. Взглянула на Карлоса — и заправила прядь волос за ухо, то самое, к которому он только что наклонялся.

— Не тот цвет, — едва заметно улыбнувшись, сказал Карлос.

— Это отдам за двадцать долларов, — уступил продавец.

— В Вифлееме куплю дешевле, — нахмурился Карлос.

— В Вифлееме! Разве там найдешь такое качество! Восемнадцать долларов.

Карлос покачал головой и повесил платье на вешалку.

— Посмотрим еще.

Он взял Трейси за руку и направился к выходу.

Но они не успели дойти до двери, как Трейси почувствовала, как торговец положил руку ей на плечо, и обернулась. Тот спешил за ними, прихватив платье.

— Пятнадцать долларов. Дешевле нигде не купите. Карлос вышел из магазина, не обращая на него внимания.

Трейси поспешила за ним.

Продавец не сдавался.

— Ладно, вам отдам за двенадцать. Последняя цена.

— Ло тода, — бросил Карлос, не останавливаясь.

— Десять долларов! — взмолился продавец, остановившись у двери.

Карлос обернулся. Трейси тоже.

— Десять долларов? — переспросила она.

— Да-да, давай. Никогда так дешево не отдавал.

Трейси полезла в карман, но Карлос снова наклонился к ее уху.

— Заплачу я, ладно?

Трейси смерила его взглядом.

— Спасибо, но я могу заплатить сама.

Его глаза были совсем близко.

— Тут дело не в деньгах, понимаешь? — шепнул он. — Для них это дело чести, как следует поторговаться и все-таки договориться. Это как армрестлинг. Почетнее выиграть или проиграть, соревнуясь с мужчиной.

— Самый настоящий мужской шовинизм, — закатила глаза Трейси.

— Он самый.

Карлос улыбался.

— Ну что ж, будь по-твоему, — ответила Трейси, тоже улыбнувшись. — Дам вам обоим возможность почувствовать себя настоящим мужчиной.

Карлос достал деньги, все еще качая головой.

— Все равно слишком много, — сказал он. — Ну ты и дерешь!

И отдал продавцу десять долларов.

Продавец взял деньги и отдал Карлосу платье.

Тот передал его Трейси, и она перекинула покупку через руку. Они пошли было дальше, но Трейси обернулась. Торговец смотрел им вслед.

— Спасибо! — сказала она.

— Приходи завтра! — отозвался продавец, широко улыбаясь. — Облапошу!

 

69

«Рамат-Рахель»

Рэнд потер глаза, словно очнувшись ото сна. Который час? Увидев, сколько показывают часы на приемнике, он не на шутку взволновался.

Где Трейси? Ее нет уже так долго! Рэнд думал, что дочь спустилась позавтракать, хотя для завтрака было уже поздновато. Но она все еще не вернулась, а он с головой ушел в чтение и забыл о времени.

Обругав себя эгоистичным тупицей, он набрал номер дочери. Несколько гудков — и включилась голосовая почта. Попробовал еще раз, но ничего не вышло.

— Куда она подевалась?!

Рэнд вспомнил, что в вестибюле отеля есть компьютер, подключенный к Интернету. Трейси могла пойти туда, войти в Сеть и потерять счет времени, как он сам.

«Пожалуйста, пусть она окажется там!»

Вышел из номера и направился к лифту.

Но в вестибюле Трейси не было. Рэнд обошел обеденный зал, в котором никого не оказалось, за исключением пожилой семейной пары, занявшей столик в углу, у окна, и любовавшейся пейзажем. Он трижды обогнул бассейн, но здесь дочери тоже не было.

Рэнд вернулся в номер, подумав, что Трейси могла вернуться, пока он ее искал. Он шел по отелю, посматривая на указатели. Заглянул в магазин подарков и салон красоты, спа-салон и спортзал. Остановился у стойки администратора и спросил, нет ли для него сообщений. Наконец вышел на улицу и посмотрел на дорогу и окрестности. Вернулся назад и, пересекая просторный вестибюль, достал мобильный и набрал Трейси.

— Привет, это Трейси!

Опять голосовая почта. Рэнд дал отбой и пошел к лифту.

А если сейчас ее не окажется в номере, что тогда делать? Вдруг с ней что-нибудь случилось? Может быть, она потерялась? И сейчас совершенно одна и ей нужна помощь?

«Она позвонит сама, — подумал Рэнд. — Обязательно позвонит, если я буду ей нужен. Но что, если у нее нет возможности позвонить? Разрядился аккумулятор? Или нет связи? А вдруг она ранена… или без сознания? Или… Мне надо выпить».

Страх нарастал, но это было особое ощущение, раньше Рэнд такого никогда не испытывал. Для дочери он всегда оставался «второстепенным членом семьи». Джой вела дом, Рэнд занимался карьерой.

«И содержал семью», — напомнил он себе.

Если Трейси падала с велосипеда, Джой была рядом. Когда ее бросил парень, Джой была рядом. А когда Джой умерла… рядом никого не осталось.

«Я выпью совсем чуть-чуть», — пообещал себе Рэнд.

Казалось, если он не выпьет прямо сейчас, ему не удастся привести мысли и чувства в порядок.

Он открыл дверь номера. Трейси не возвращалась. Рэнд быстро подошел к телефону на столике между кроватей и набрал 0.

— Да, шалом, — ответил он на приветствие дежурного.

Какое-то мгновение Рэнда одолевали сомнения, правильно ли он поступает, но он все-таки решился.

— Мне нужен номер полиции. Я хочу найти старшего сержанта Мириам Шарон.

 

70

28 год от P. X.

Иерусалим, Верхний город

— Быстрее! Иди быстрее!

Каиафа с трудом открыл глаза и сел в постели.

— Что? — голос его прозвучал жалобно. — Что случилось?

В дверях стояла жена, держа в руке глиняный светильник, в котором бился язычок пламени.

— Наша сестра, Мириам. — Она имела в виду жену брата. — Пошли быстрее!

Каиафа со стоном встал с кровати. Снял с колышка в стене одежду, накинул на плечи и, пошатываясь, вышел из спальни. Жена повесила светильник на стену и повела его через двор к воротам.

— Помедленнее, жена! — Каиафа впустил в легкие холодный ночной воздух.

В Верхнем городе, где они жили, селились самые богатые горожане. У всех были роскошно убранные дома с большим внутренним двором. За исключением двух римлян, которые построили свои дома рядом с дворцом префекта у западной городской стены, Каиафа и его тесть Анна были самыми обеспеченными из здешних жителей. Почти не уступал им в богатстве Ионатан, старший сын Анны. Сейчас Каиафа и Саломея спешили именно к нему.

— Она там. — Саломея пропустила Каиафу в спальню Ионатана и Мириам.

Ионатан, скрестив ноги, сидел на полу, рядом с женой, лежавшей в постели. Когда Каиафа и Саломея вошли, он не встал и ничем не дал понять, что заметил их. Протянув руку к стоявшему рядом кувшину, достал тонкий платок, слегка отжал его и положил на лоб Мириам, заменив прежний.

— Жар становится сильнее.

Ионатан бросил платок в кувшин.

— Платок сразу становится горячим. Он сохнет так быстро, словно лихорадка вытягивает из него воду… Вода как будто уходит в песок… Ей не становится лучше, только хуже и хуже.

— Врач приходил? — спросила Саломея.

— И уже ушел, — ответил Ионатан.

Откинув тонкую простыню, он показал ноги Мириам — на них было не меньше десятка присосавшихся пиявок.

— Он сказал, пиявки высосут из нее лихорадку.

Ионатан поправил простыню.

— Но ей все хуже.

— Она в сознании?

Саломея опустилась на колени рядом с невесткой, дотронулась до ее щеки.

— Нет. Ей, похоже, даже сны не снятся. Ни единого звука, ни разу не застонала с тех пор, как ты ушла. И не двигается… Совсем не двигается.

Ионатан снова протянул руку к кувшину.

Саломея посмотрела на мужа, который так и остался стоять у самой двери в полутемную комнату. Лунный свет лился из квадратного окна позади кровати.

— Что можно сделать?

Казалось, Саломея чем-то недовольна.

— Ведь можно же сделать хоть что-нибудь?

Каиафа пристально посмотрел на жену и перевел взгляд на Мириам. Глядя на ее неподвижное тело, он почему-то вспомнил рабби, несколько дней назад изгнавшего торговцев со двора Храма. Каиафа послал Малха проследить за ним и разузнать хорошенько об этом человеке, хотя особой надобности в этом, может быть, и не было. Но о нем говорил весь город. Все в Иерусалиме судачили об учителе — оказалось, он из Галилеи! — который «очистил» Храм. Именно так все и говорили: «Он очистил Храм». На самом-то деле ему это сделать не удалось — уже на следующий день менялы и торговцы занялись привычным делом под охраной храмовой стражи. Но об этом никто не вспоминал. Люди радовались, что этот рабби совершил такое — и при этом его не схватили, да и вообще никак не наказали.

Но Каиафа узнал от Малха и другое. Выяснилось, что рабби не только проповедник, но и чудотворец. Он творил чудеса прямо здесь, у стен Храма Господня. Малх рассказал, что сам видел, как он взял на руки младенца, плачущего и покрывшегося пятнами лихорадки, и нежно укачивал его до тех пор, пока он не затих и на смену лихорадке пришел здоровый румянец. Болезнь прошла.

Глядя на неподвижное тело невестки, Каиафа внезапно почувствовал нечто среднее между надеждой и отчаянием. И причиной был не только рассказ Малха, но и вспомнившиеся слова пророка Малахии: «Вот, Я посылаю Ангела Моего, и он приготовит путь предо Мною, и внезапно придет в храм Свой Господь, Которого вы ищете, и Ангел завета, Которого вы желаете; вот, Он идет, говорит Господь Саваоф. И кто выдержит день пришествия Его, и кто устоит, когда Он явится? Ибо Он — как огонь расплавляющий и как щелок очищающий, и сядет переплавлять и очищать серебро, и очистит сынов Левия и переплавит их, как золото и серебро, чтобы приносили жертву Господу в правде. Тогда благоприятна будет Господу жертва Иуды и Иерусалима, как во дни древние и как в лета прежние».

Каиафа покрылся холодным потом. Может быть, он ошибся. А может быть, донесения об исцелениях были правдой, и Малх действительно видел, что делает Сила Божия. Разве не сказал пророк, что «взойдет Солнце правды и исцеление в лучах Его»? Могло ли такое произойти? Что, если человек, пришедший в Храм с возмездием и исцелявший людей с таким состраданием к ним, — последняя надежда Мириам? Что, если он в силах исцелить ее, даже после того как врач расписался в своем бессилии?

— Муж мой! — вывел его из задумчивости требовательный голос Саломеи. — Неужели ничего нельзя сделать?!

Надежды не было, и Каиафа знал это. Но он не только близкий родственник Мириам. Он — первосвященник. На нем лежит ответственность за весь его народ, за Израиль. Он не может взять и пригласить этого мнимого целителя к постели невестки. Вдруг он окажется шарлатаном? А если узнают, что Каиафа призвал рабби, чтобы тот совершил чудо исцеления невестки Анны, жены его сына? Люди могут сказать, что первосвященник стал одним из последователей этого рабби! А это может повлечь за собой ужасные последствия. Настоящую смуту.

Каиафа сделал вдох и только теперь заметил, как долго задерживал дыхание.

— Нет, — сказал он.

Лицо его было непроницаемым.

— Ничего нельзя сделать.

 

71

Иерусалим, Старый город

— Я хочу есть.

Трейси действительно проголодалась.

— Я тоже, — отозвался Карлос. — Знаю тут одно хорошее местечко. Но сначала хочу тебе еще кое-что показать.

— Мы ведь не потерялись, как в прошлый раз?

Они весь день плутали по лабиринтам улочек Старого города, и несколько раз Карлос честно признавался, что понятия не имеет, куда идти дальше. Но всякий раз они шли и шли, пока он не находил знакомые ориентиры, и все-таки находили нужное место.

— Да, — признался Карлос. — Но скоро найдем дорогу.

Гуляя, они держались за руки. Так повелось с тех пор, как Карлос вел Трейси по лестницам и переулкам к Храму Гроба Господня, месту, которое традиционно считается усыпальницей Иисуса, к базилике Ессе Homo, где мостовая была выложена во времена римского господства и по которым, возможно, ступала нога самого Христа, по Кардо, главной улице Иерусалима в те времена. Теперь Карлос уже не отпускал ее руку, и они так и шли по городу.

Перекусили в пиццерии в еврейском квартале (в Старом городе четыре квартала: еврейский, христианский, мусульманский и армянский). В одном месте, когда они сворачивали за угол, Трейси краем глаза заметила свисающий с крюка коровий бок и едва не поскользнулась. Посмотрев под ноги, она увидела, что по мостовой течет вода пополам с кровью. Трейси прикрыла рот рукой, сдерживая тошноту, и взгляд ее скользнул по выставленным вдоль улицы лоткам с цыплятами, овечьими головами и прочим, что продается в мясных рядах.

Карлос обнял ее за плечи.

— Закрой глаза и прислонись к моему плечу, — велел он.

Они резко повернули и зашагали в противоположном направлении. Карлос извинился: он сам не знал, как они оказались рядом с улицей Мясников, и вовсе не хотел приводить ее сюда.

Трейси стало лучше, но аппетит пропал надолго… вплоть до этой минуты, когда она почувствовала, что проголодалась.

— Сможешь подождать еще часок? — спросил Карлос.

— Думаю, да.

И вот они уже вышли из армянского квартала через Сионские ворота, на которых видны были многочисленные следы от пуль, оставшиеся после их штурма в 1948 году, во время Войны за независимость. Карлос подошел к известняковому зданию и заплатил служащему за входные билеты.

— Что это? — спросила Трейси.

— Один из старинных домов этого района — в древности он назывался Верхний город.

— Откуда ты все это знаешь?

— Я внимательно слушаю, — пожал плечами Карлос.

— А почему ты хотел привести меня именно сюда?

— Профессор Хавнер сказал, что одна из надписей в гробнице, возможно, имеет отношение к Каиафе.

— Верно…

— Понимаешь, эти камни, эти ступени, по которым мы поднялись сюда… по ним наверняка шел Иисус.

— Не может быть! Именно сюда?

— Не сюда, а в это место, каким оно было тогда.

— Что же это было за место?

Трейси изобразила нетерпение.

— Дом Каиафы.

И Карлос обвел рукой окружающие стены.

 

72

«Рамат-Рахель»

Рэнд мерил шагами вестибюль в ожидании Мири Шарон. Разговор с ней получился неловкий, особенно когда он объяснил, что Трейси нет уже несколько часов.

— Когда вы обнаружили, что ее нет?

— Я вернулся в номер отеля сегодня утром, в одиннадцатом часу.

— Ее уже не было?

— Да. Но я не придал этому значения, решил, что она пошла позавтракать или что-нибудь в этом роде.

— Когда вы поняли, что это не так?

Рэнд стал объяснять, что он увлекся работой, потерял счет времени, а потом побежал искать дочь по всему отелю… и окончательно запутался. Чем больше он говорил, тем сильнее становилось чувство, что он никудышный отец. Судя по молчанию Мири в телефонной трубке, было ясно, что и она так думает.

Наконец к гостинице подъехала патрульная машина. Мири припарковалась на разворотном круге, позади автобуса, из которого выходили туристы. Рэнд встретил ее в дверях.

— Спасибо вам огромное, что приехали.

Мири оглядела вестибюль и показала на несколько отдельно стоящих кресел. А когда они сели, скрестила загорелые ноги и слегка наклонилась вперед.

— Я хочу помочь вам, но я не следователь, — сразу предупредила она.

— Это ничего. Я просто хотел, чтобы это были именно вы.

— Почему?

— Почему? — эхом отозвался Рэнд.

— Почему? — не отступала Шарон.

— Ну, наверное… потому что мы знакомы. Я не знал, кому звонить.

— Ладно, — кивнула Мири. — У вас есть ее фотография?

Рэнд потянулся к бумажнику и замер.

— Нет… Думаю, что нет.

— Может, в компьютере?

— Нет. — Рэнд был удручен.

— Но вы же фотографировали на раскопках?

Рэнд наклонил голову, задумался.

— Нет. Все фотографии, с тех пор как Трейси приехала, делала только она сама.

— Вы можете предположить, куда Трейси могла направиться?

Рэнд отрицательно помотал головой.

— Вы знаете, во что она одета?

Он провел рукой по волосам.

— Нет. Понятия не имею.

— О чем вы говорили с ней в последний раз?

Рэнд задумался.

— Мы особенно не разговаривали… с того момента, как расстались с вами.

Мири удивленно подняла брови.

— Но ведь это было почти двое суток назад…

— Когда я вечером вернулся в номер, она уже спала. Всю субботу я работал, с утра до вечера. А она почти все время спала.

Рэнд вдруг понял, что не может поднять глаза на Мири.

— Наверное, сказалась разница в часовых поясах, — добавил он смущенно.

— Если у вас нет фотографии, если Трейси не обсуждала с вами, куда пойдет, если вы не можете даже предположить, где она… тогда что у нас есть?

Рэнд облокотился о колени и опустил лицо в ладони.

— Не знаю. Извините, я действительно не знаю, что сказать…

Мири дотронулась до его руки. Несколько минут они сидели молча, потом она заговорила.

— У нее есть друзья или родственники в Израиле? Кто-то, к кому она могла пойти?

Рэнд покачал головой, не показывая лица.

Мири откинулась в кресле. Им оставалось только помолчать. Наконец Рэнд поднял голову.

— Извините, что заставил вас приехать сюда. Я просто не знал, что делать.

 

73

Иерусалим, Старый город

Трейси и Карлос вошли в армянскую таверну в доме номер 79 на улице, где находится патриархат Армянской апостольской церкви.

Спустившись на несколько ступеней, они оказались внутри. Трейси снова охватило чувство, которое сегодня она испытывала уже не раз. Словно из XXI века она попала в далекое прошлое. Куполообразный потолок говорил о том, что это здание — один из храмов, построенных крестоносцами. С потолка свисала огромная люстра, посреди зала журчал старинный фонтан, выложенный красочной армянской мозаикой. Разномастные столы и стулья выглядели так, словно были сработаны вручную столетия назад…

Официант помог им выбрать в меню блюда армянской кухни, и Трейси наклонилась к Карлосу.

— Объясни, что это такое.

— Понимаешь, многие армянские блюда похожи на турецкие, так что их можно спутать, если, конечно, ты не армянин и не турок.

— Я не про меню. Я про дом Каиафы.

— А! И что ты хочешь узнать?

— Этот дом действительно принадлежал Каиафе?

— Весьма вероятно. — Карлос пожал плечами. — В разные времена разные дома в этом районе называли домом Каиафы. Не так давно во время строительства были обнаружены развалины дома, где мы сегодня были.

— Как при строительстве наткнулись на гробницу…

— Здесь это часто случается. Иерусалиму тысячи лет. За это время город не однажды был разрушен, и всякий раз его восстанавливали. У нас под ногами, слой за слоем, лежат свидетельства существования разных цивилизаций. Если начать копать прямо здесь, скорее всего, наткнешься на останки людей, живших много веков назад.

Официант налил в стаканы воды из стеклянного графина.

— Но как же удалось установить, что именно этот дом принадлежал Каиафе? — не унималась Трейси. — Так решили просто потому, что в этом районе когда-то жила семья Каиафы?

— Нет, просто археологи нашли еще и развалины древней церкви, так называемой Церкви Апостолов, про которую в исторических источниках говорилось, что она возведена на месте дома первосвященника. Об этом писали многие паломники, посещавшие Святую землю примерно два столетия спустя после завершения земной жизни Иисуса. Они бывали в этой церкви и свидетельствовали, что она построена на месте дома, в котором когда-то жил Каиафа.

— Повтори еще раз, что ты мне рассказывал, когда мы спускались там по каменной лестнице…

— Это темница, в которой держали Иисуса в ту самую ночь, когда Каиафа и члены Синедриона допрашивали его.

— Но лестница туда не ведет?

— Да, в темницу нет лестницы, и окон в ней нет. Скорее всего, узника спускали вниз через отверстие в потолке камеры и точно так же поднимали обратно.

Им начали приносить блюда, одно за другим, пока стол не был сплошь уставлен чашками и тарелками. На время Трейси и Карлосу пришлось прервать разговор, поскольку официант стал перечислять названия блюд. Он говорил с очень сильным акцентом, так что Трейси понимала с трудом. Когда официант ушел, Карлос накрыл руку Трейси своей ладонью.

— Ты не возражаешь, если перед едой я произнесу благодарственную молитву?

Трейси смущенно улыбнулась, и Карлос благодарно пожал ей руку. Она опустила глаза и стала слушать.

— Спасибо Тебе, Боже, за пищу, данную нам в радость и… за прекрасную девушку, с которой я буду вкушать эту пищу. Аминь.

Трейси подняла глаза и изумленно уставилась на Карлоса. Он все так же держал ее за руку.

— Кто ты? — спросила она.

Карлос расправил на коленях салфетку.

— Что именно ты имеешь в виду?

Они еще не притронулись к еде.

— Я к такому не привыкла.

— К чему именно?

— Ты так хорошо ко мне относишься. Ты очень заботливый. Мне кажется, ты знаешь все на свете, как будто… В общем, ты слишком уж хороший, так не бывает.

— Извини, — пошутил Карлос.

— Я серьезно. Никогда не встречала такого человека, как ты.

— Это плохо?

— Всякий раз, когда что-то казалось мне слишком хорошим, чтобы быть правдой, так оно и случалось.

— В смысле, оказывалось не таким уж хорошим? Или неправдой?

— И то и другое.

Карлос слушал ее очень серьезно.

— Пока ты будешь есть, я расскажу о себе всю правду, — пообещал он. — А уж хороша она или нет — решай сама.

 

74

«Рамат-Рахель»

Мимо проходила группа японских туристов, когда Рэнд резко встал с кресла.

— Куда она могла пойти? У нее нет машины, так что куда она вообще могла деться из отеля, если была одна?

— Куда угодно, — ответила Мири.

— Нет, вы не понимаете. Куда могла пойти пешком девятнадцатилетняя американская девушка? Какие есть варианты? Поблизости нет торгового центра или квартала? Может быть, ей захотелось зайти в парикмахерскую?

— В отеле есть салон красоты, — напомнила Мири. — И магазины. Ей не надо было куда-то идти.

— Но она пошла! Если она ушла из отеля, была же у нее какая-то цель!

— На этот вопрос нет ответа, профессор Баллок. Вы не раз ездили в отель и обратно. И знаете, что он стоит на вершине холма. Дороги в «Рамат-Рахель» ведут через жилые кварталы, и девятнадцатилетней американской девушке, как и всякой другой, пришлось бы пройти пешком километр или два, прежде чем на пути встретится что-то, чего нет в отеле.

— Но ведь можно как-то это выяснить!

Рэнд нервничал.

— Я не знаю, где моя дочь!

Мири тоже встала.

— Профессор Баллок, прошу вас, сядьте.

Мири была ниже его сантиметров на десять, но она придвинулась вплотную и так пристально посмотрела ему в глаза, что Рэнд опустился в кресло и нахмурился.

— Я сделаю все, чтобы вам помочь, — сказала Мири, как отрезала. — Мне понятно ваше беспокойство…

— Я должен ее найти. Куда пойти искать ее?

— Это последнее, что стоит делать. Вы должны оставаться здесь на случай, если она вернется.

— Вы правы, — согласился Рэнд и посмотрел на двери отеля.

И вдруг Мири щелкнула пальцами, словно ее осенило.

— Вы не искали в номере ее паспорт?

— Нет, — удивился Рэнд. — Думаете, она решила уехать из страны?

— Нет. Просто в паспорте должна быть фотография.

— О черт, конечно!

— Идите в номер. Я подожду здесь. Если найдете паспорт, я попрошу администрацию отеля, чтобы фотографию показали всем сотрудникам. Возможно, Трейси где-то на территории гостиницы и кто-нибудь узнает ее по фотографии. Или кто-то видел, как она уходила.

— Хорошо.

Рэнд пошел к лифту.

— И еще, профессор Баллок.

— Да?

— Можно ваш мобильный?

— Зачем?

Мири терпеливо улыбнулась.

— Обещаю вернуть.

Рэнд достал из кармана телефон и протянул ей.

— Зачем он вам?

— Долго объяснять, а учитывая обстоятельства, время дорого. Вы согласны?

— Да, конечно.

И Рэнд быстро пошел к лифту.

 

75

29 год от P. X.

Иерусалим, Храмовая гора

Ионатан, сын Анны, никогда не отличался добродушием, но после того как в прошлом году умерла его жена Мириам, стал угрюм и нелюдим. Увидев, как шурин приближается ко Двору язычников, Каиафа приготовился к долгому неприятному разговору о том, в каком состоянии находятся загоны и купальни для овец.

Но оказалось, Ионатан принес новости.

— Тот рабби из Галилеи, которым ты так интересовался, сейчас у Овечьей купальни, — сказал он.

Овечью купальню, или Вифезду, где били подземные источники, загораживали портики Храма, но она была совсем близко. Вокруг нее — пять колоннад в том же стиле, в каком при Ироде Великом было изготовлено новое убранство Храма. Там часто можно было видеть больных, слепых, увечных, парализованных. Многие считали, что вода в Овечьей купальне обладает исцеляющей силой. Если чудотворец хотел показать свои способности, лучшего места, чем Вифезда, не найти.

Каиафа открыл было рот, но промолчал. В разговоре с Ионатаном приходилось осторожно подбирать слова, особенно после смерти Мириам. Ионатан знает, что Каиафа ждет пришествия Мессии, но относится к этому ожиданию с нескрываемым презрением.

— Что он делает?

— Ничего, — скривился Ионатан. — Я долго смотрел на него. Он просто стоит там со своими учениками и смотрит на убогих, как пастух на овец.

— Он никого не исцелял?

— В Шаббат? Нет. И даже виду не подал, что собирается что-то делать.

— Так зачем он туда пришел?

Ионатан пожал плечами, словно говоря: «Кто знает!»

Каиафа кивнул, скрывая нетерпение. Иногда он представлял себе сцену у Овечьей купальни. Когда придет Мессия, он исцелит всех этих несчастных! Исполнит пророчество Иеремии, который сказал: «Я приложу ему пластырь и целебные средства, и уврачую их… и возвращу плен Иуды и плен Израиля, и устрою их, как вначале». Он обратит увечных и слепых в воинов правды! Уничтожит нападающих на нас, изгонит тех, кто отправил нас в изгнание! Если человек из Галилеи и вправду от Бога, конечно, он должен был пойти к Вифезде!

— Здесь я дела закончил, — сказал Каиафа. — Думаю, пора мне самому посмотреть на этого человека.

Ионатан шел за Каиафой по колоннаде и мраморной лестнице, которые вели к Овечьим воротам. Они не сделали и десяти шагов, как увидели толпу, главным образом из фарисеев, которые оживленно разговаривали и размахивали руками. Неудивительно — фарисеи по-другому не умеют.

Но что-то в их словах — а они доносились до ушей первосвященника — заставило Каиафу остановиться. Он прислушался.

— Сейчас Шаббат!

— Ты нарушаешь Закон Моисеев!

Каиафа подошел ближе, чтобы понять, в чем дело. Люди стояли кругом, а в центре — невысокий человек с худыми и бледными ногами. Правой рукой он придерживал зажатую под мышкой свернутую постель. Человек был явно сбит с толку, он с недоумением смотрел на окружающих.

— Исцеливший меня сказал: «Встань, возьми постель свою и ходи».

— Кто? — потребовали ответа сразу несколько человек. — Кто тебе это сказал?

— Я не спросил, как его зовут.

— Никто не может так сказать, — сказал кто-то.

Каиафа подошел к исцеленному и почувствовал дрожь.

— Ты знаешь, кто я такой?

— Ты Кохен ха-Гадоль, — с благоговением ответил тот, глядя на богатые одежды первосвященника.

— Именно так.

Каиафа был на полголовы выше и смотрел на него с состраданием и благоволением.

— Человек, исцеливший тебя, исцелял ли и других? — спросил Каиафа ласково, как отец сына.

— Не знаю.

— Если ты снова увидишь его, узнаешь ли?

— О да, я никогда его не забуду.

— Хорошо. Если еще раз увидишь его, приди ко мне или к этому человеку, — добавил он, показывая на Ионатана, стоявшего у него за левым плечом, — и скажи нам о нем.

Исцелившийся кивнул головой, вглядываясь в лица вокруг, и снова посмотрел на Каиафу.

— Да.

— Ты же не шел через двор Храма, чтобы попасть на другую сторону? Ты ведь знаешь, что это непочтительно?

— Храм Хашема — не место для прогулок! — возмущенно крикнул кто-то из фарисеев.

— О нет, ваше превосходительство! — взмолился излечившийся калека, не обращая внимания на возглас фарисея. — Я иду в Храм, дабы поблагодарить Хашема, будь Он благословен!

— Аминь, — ответил ему Каиафа, и фарисеи повторили это обязательное окончание молитвы.

— Но ты не должен нести с собой постель, — сказал кто-то из фарисеев. — Это неподобающее поведение.

— Это грех!

Человек посмотрел вокруг.

— Тридцать восемь лет эта постель несла меня на себе, — сказал он с чувством. — Шаббат сегодня или нет, я не обменяю эту ношу ни на какую другую.

 

76

Иерусалим, Старый город

— Я родом из Турции, это ты знаешь, — начал Карлос свой рассказ, а Трейси принялась за еду. — Но Карлос — не мое настоящее имя.

Трейси вскинула брови.

— Да, — подтвердил он. — Когда я родился, меня назвали Кираль Эргуль, а родился я в Эльконду, деревне в провинции Сивас, второй по величине турецкой провинции. И первые мои воспоминания о детстве — это то, как мать будила меня до рассвета, чтобы я пас коров, которых держала моя семья, перегоняя их туда, где побольше травы. А вечером я возвращался домой, и отец бил меня, прежде чем я ложился спать.

Трейси перестала жевать и прикрыла рот рукой.

— Каждый вечер? — изумленно переспросила она. — Он бил тебя каждый вечер? За что?

Карлос пожал плечами.

— Может быть, потому что его отец точно так же бил его. Или потому, что я был его единственным сыном. После моего рождения мать больше не могла иметь детей, а он хотел еще сыновей. Или другого сына, лучшего, чем я. Не знаю, почему именно.

— Он выпивал?

— О да. Очень часто напивался. Но это не играло роли — трезв он или пьян. Бил он меня в обоих случаях.

— Просто ужас какой-то, Карлос.

— Многие годы я считал это единственным способом общения отца с сыном.

— И сколько тебе тогда было лет?

— Так было с тех пор, как я себя помню.

Трейси покачала головой.

— Да. Как грустно. То есть у меня самой не было таких отношений с отцом, какие они должны быть. Но по крайней мере, он меня не бил.

Она подумала, не следует ли быть благодарной отцу хотя бы за это. Он был ей как чужой, но хотя бы не был злым. Может быть, стоит быть признательной и за это? Но ничего такого она не чувствовала.

— Ешь, — напомнил Карлос. — Вкусно?

— Очень, — ответила Трейси, не выпуская вилку.

— В десять лет я сбежал из дому, — продолжал Карлос. — Спрятал одежду и немного еды в хлеву и как-то вечером, когда отец особенно сильно напился, вытащил у него из кармана деньги и навсегда сбежал из Эльконду.

— В десять лет?!

И тут запищал мобильный. Трейси вытащила телефон из кармана, прочитала номер и закатила глаза. А потом спрятала телефон в карман.

— И куда ты отправился?

— В Сивас, столицу провинции Сивас. Когда я добрался до города, уже очень проголодался, но, хотя мне и было немного лет, понимал, что если стану тратить деньги на еду, они быстро закончатся. Поэтому я купил коробку американских сигарет и стал продавать их на улице и в кафе — по одной пачке, даже по одной сигарете. Когда я продал все, на заработанные деньги купил еще больше сигарет и снова стал продавать их.

— А что же ты ел?

Карлос улыбнулся.

— Первую неделю я ел лишь то, что выбрасывали уличные торговцы и официанты ресторанов. Но мало-помалу дела пошли на лад: я продавал сигареты, газеты и воду — по утрам у железнодорожной станции, а днем в правительственном квартале. Ты опять перестала есть, — заметил Карлос.

— Просто не верится!

— Ты мне не веришь?

— Да нет, верю… Очень жаль, что тебе пришлось пережить все это.

— Не стоит огорчаться. Конечно, ужасно, когда отец так обращается с собственным сыном, но если бы мой отец был добрее ко мне, я бы никуда не сбежал. А если бы я не сбежал, я не попал бы в Сивас. А если бы я не попал в Сивас, то не встретил бы доктора Карлоса.

 

77

29 год от P. X.

Иерусалим, Храмовая гора

— Его зовут Иешуа.

Каиафа обернулся. К нему обращался тот самый человек, который таскал с собой постель. С их первой встречи прошел час или два, но Каиафа не сразу узнал его. Он сильно изменился, кажется, даже стал выше ростом!

— Иешуа, — повторил первосвященник.

— Да, Иешуа Назарянин.

Каиафа задумался.

— Благодарю тебя. Значит, ты его видел?

— Да, ваше превосходительство. Он нашел меня на наружном дворе и сказал: «Вот, ты выздоровел; не греши больше, чтобы не случилось с тобою чего хуже».

— А твоя постель? — спросил Каиафа. — Ты ее потерял?

— Нет, ваше превосходительство, — ответил человек, смущенно склонив голову. — Я оставил ее в Храме как благодарственное подношение.

Каиафа улыбнулся. Такая простота и искренность тронут любого.

— А Иешуа, где он сейчас?

Человек повернулся в сторону Царского портика.

— Он на ступенях у Тройных ворот.

Каиафа поблагодарил и неторопливо направился к Царской колоннаде. Первосвященнику Израиля не подобает спешить.

 

78

«Рамат-Рахель»

Рэнд нашел паспорт Трейси в боковом кармане чемодана. Это мог быть только ее паспорт, но он все-таки заглянул в него, прежде чем выйти из номера. И вот он уже подходит к Мири Шарон, ожидающей его в вестибюле, и размахивает паспортом Трейси, как флагом на параде по поводу Дня независимости.

— Вам звонили, — сказала Мири, у нее в руке был его телефон.

— Трейси?

— Нет, кто-то из Центра консервации и реставрации.

— Из Центра… Это, наверное, профессор Елон, насчет свитка.

— Я попросила его перезвонить и прислать сообщение по голосовой почте.

— Да, отлично. А что насчет Трейси?

— Это ее паспорт?

Рэнд понял, что все еще сжимает паспорт в руке.

— Да.

Он отдал документ Мири, а она вернула ему мобильный.

Мири раскрыла паспорт.

— Я отнесу его администратору отеля, чтобы сделали копии фотографии и раздали персоналу отеля — в ресторане, бассейне, спа, везде. И спросили, не видел ли ее кто-нибудь.

— Хорошо.

— Пока я займусь этим, продолжайте ей дозваниваться. Я только что позвонила Трейси с вашего телефона, но никто не ответил. Думаю, вам стоит набирать ее номер каждые три минуты.

Рэнд посмотрел на красивые длинные ноги Мири, когда она стремительно направилась к стойке администратора. Набрал номер дочери. Три гудка, и включилась голосовая почта. Посмотрев, который час, он спрятал телефон, не заметив, что пришло сообщение по голосовой почте.

 

79

Иерусалим, Старый город

— Доктор Карлос, — повторила Трейси.

— Да. Мне понравилось в Сивасе с самого начала. Впервые в жизни я понял, как хорошо ложиться спать небитым и засыпать, не чувствуя боли. Когда не нужно пасти коров, каждое утро выводить их на пастбище и каждый вечер загонять в хлев. Когда можно идти куда-то еще — куда захочешь.

— Но тебе было всего десять лет! — воскликнула Трейси. — Ты должен был ходить в школу, играть, кататься на велосипеде.

— Да, может быть, — улыбнулся Карлос. — Но моими друзьями стали торговцы, имамы и правительственные чиновники, люди намного старше меня. Они научили меня многому, чего я никогда бы не узнал в деревенской школе. Особенно хорошо я это понял, встретив профессора Карлоса, человека, который научил меня любить Бога.

Трейси ощутила легкий холодок по затылку, но ничего не сказала. Карлос внимательно смотрел на нее, словно изучая.

— Он был… священник?

— Нет, именно доктор. Врач. Покупал у меня газеты. Запомнил мое имя. Потом спросил, откуда я родом. Понемногу выведал у меня историю моей жизни. Рассказал о своей. И постепенно мы стали друзьями.

Телефон Трейси снова запищал. Раздраженно выдернув его из кармана, она посмотрела на дисплей.

— Извини. — Трейси положила мобильник рядом с тарелкой. — Продолжай.

— Ничего, — ответил Карлос.

Трейси выключила телефон.

— Вот так. Больше нам не будут мешать.

— Так о чем я говорил? Ах да, о докторе Карлосе. Он стал рассказывать мне о Боге, о Его любви ко мне. Научил меня читать Библию. Именно поэтому, как ты понимаешь, живя в турецком Сивасе, я стал верить в Иисуса. Так зачем мне жалеть, что я приехал в Сивас? Понимаешь?

Трейси кивнула.

— Когда я научился грамоте, я стал читать и газеты, которые продавал. Ведь проще продать людям газету, если знаешь ее содержание и можешь рассказать о нем. Даешь лишний повод ее купить. А когда я стал читать газеты, узнал, что в Турции есть университеты, где можно многому научиться. Тогда я подумал: «Это именно то, чем я хочу заниматься».

— Ты жил на улице, продавая сигареты и газеты, чтобы заработать на пропитание, и вдруг решил: «Ха, пойду-ка я учиться в колледж!..»

— Ну, не совсем так.

— Сколько тебе тогда было лет?

Карлос задумчиво наклонил голову.

— Может, двенадцать. Да, думаю, так. Двенадцать лет.

— Но разве в Турции учеба в колледже не стоит денег? — спросила Трейси. — В Америке это очень дорого.

— Да, конечно. Я не знал, сколько именно, но, сама понимаешь, я учился зарабатывать и откладывать и хотел сделать так, чтобы деньги сами делали деньги.

Он наклонился ближе.

— Доктор Карлос помог мне составить план. В Сивасе есть университет, но я решил в него не поступать. Я хотел поехать в Стамбул, самый большой город в Турции, примерно в семистах километрах от Сиваса. Это целое путешествие для двенадцатилетнего мальчика… Но я уже больше двух лет продавал сигареты, газеты и воду на железнодорожной станции. Многих знал, со многими подружился. Поэтому вместо того чтобы покупать дорогой билет в Стамбул, я нанялся помощником к проводникам. Кроме того, мне позволили продавать пассажирам американские сигареты.

Трейси положила вилку и взяла стакан с водой.

— Ты больше не голодна? — спросил Карлос.

Трейси кивнула и отпила из стакана.

— Тогда пришло время десерта!

— Нет, — жалобно запротестовала Трейси и поставила стакан. — Я больше не могу.

Карлос взял ее за руку.

— Наверное, я слишком много говорю.

— Что ты, я просто потрясена. Рассказывай дальше.

— Но мы уже пообедали.

— Неважно. Просто поверить не могу, что ты заработал на учебу в колледже, продавая сигареты.

Карлос беспечно улыбался.

— К тому времени это были не только сигареты. В Стамбуле я сразу взялся за дело, как и в Сивасе. Вложил в торговлю все скопленные деньги и практически ничего не тратил на себя. Я знал, что трудно будет подготовиться и сдать вступительные экзамены, но, даже если я сумею это сделать, еще труднее будет заработать деньги на оплату учебы и учебников. Однако я твердо решил добиться своего. Настроился на то, что поступлю в университет, даже если мне потребуется на это лет десять. А хватило четырех, — улыбнулся Карлос.

— Четыре года?

— Я заработал в Стамбуле немало денег и почти все оставил на учебу. И в шестнадцать лет смог поступить в Стамбульский университет.

— В шестнадцать?

— У меня ушло на учебу больше времени, чем у остальных студентов, поскольку пришлось одновременно зарабатывать, чтобы платить за обучение. Обычно мне приходилось спать всего четыре часа в сутки. Но когда я закончил университет, у меня была возможность продать все свои предприятия и уехать из страны на платную стажировку к знаменитому Игалю Хавнеру.

— Твои предприятия?

Трейси показалось, что Карлос немного смутился.

— Да. К тому времени, как я закончил университет, у меня в собственности был небольшой магазин — совсем небольшой — и три торговые тележки. Они приносили доход, и я мог платить за обучение и покупать учебники.

Трейси смотрела на Карлоса с нескрываемым восхищением.

— Ты просто потрясающий человек.

— Изо всех сил старался убедить тебя в этом.

Карлос лучезарно улыбался.

 

80

29 год от P. X.

Иерусалим, Храмовая гора

Иешуа Галилеянин был не единственным, кто сидел на ступенях у южного входа в Храм — его окружала самая большая и самая шумная толпа. Каиафа, стараясь не привлекать к себе внимания, подошел ближе.

— Ты признаешься в том, что исцелял в Шаббат?! — гневно крикнул фарисей, потрясая длинными кистями таллиса.

— Почему ты трудился в Шаббат? — спросил другой.

— Отец Мой доныне делает, — ответил рабби. — И Я делаю.

Эти слова заставили Каиафу замереть. Галилеянин упомянул Хашема, чье имя слишком свято, чтобы произносить его всуе, и назвал Его своим Отцом! Каиафа тряхнул головой. Может быть, этот человек и правда исцеляет людей, а не только делает вид, но как он может говорить такое?

Каиафа сделал еще несколько шагов и увидел сидящего на ступенях рабби. Это был, как он и предполагал, тот самый человек, который в прошлую Пасху изгонял менял и торговцев из Храма. С тех пор первосвященник не единожды получал донесения о новом рабби-чудотворце, причем самые разные. Рассказывали о человеке, исцелившем многих и изгонявшем бесов, но рассказывали и о том, что он исцелил сына одного из придворных Ирода. У этого же человека, судя по всему, были талмидим — ученики-последователи, как и у других рабби, но среди его талмидим, как говорят, был даже сборщик податей! Рабби наделал немало шума, проповедуя в синагогах по всей Галилее, но в родном Назарете его изгнали из синагоги, едва не побив камнями, за возмутительные слова о Хашеме, который якобы благоволит язычникам. И хуже всего, что произошло это в Галилее.

Какая-то бессмыслица. То, что Каиафа узнавал о человеке из Галилеи, заставляло его надеяться и в то же время убивало всякую надежду. Этот рабби оправдывал ожидания Каиафы… и тут же не оставлял от них камня на камне. Когда до Каиафы доходил какой-нибудь слух, он начинал думать, что назначенный День настал, но проходило совсем немного времени — и рабби вызывал у Каиафы лишь глухое раздражение: первосвященник в который раз убеждался, что человек из Галилеи говорит неподобающие речи и совершает неподобающие поступки.

И теперь этот рабби сидел на ступенях Храма в окружении простолюдинов (это, как видно, его талмидим, решил Каиафа), зевак и обозленных фарисеев. Так же, как год назад у Овечьей купальни.

— Истинно, истинно говорю вам: Сын ничего не может творить Сам от Себя, если не увидит Отца творящего: ибо, что творит Он, то и Сын творит также. Ибо отец любит Сына и показывает ему все, что творит Сам; и покажет Ему дела больше сих, так что вы удивитесь. Ибо, как Отец воскрешает мертвых и оживляет, так и Сын оживляет, кого хочет.

Остановившись неподалеку, облаченный в роскошные одежды Каиафа не верил своим ушам. Так не может говорить рабби. Рабби не произносят такие проповеди. А этот человек говорит слова, какие не придут в голову человеку в здравом рассудке. Он говорит сейчас о себе или имеет в виду кого-то другого?

— Истинно, истинно говорю вам: слушающий слово Мое и верующий в Пославшего Меня имеет жизнь вечную, и на суд не приходит, но перешел от смерти в жизнь.

Каиафа рассвирепел. Саддукеи не верят в загробную жизнь. Они считают, что человек должен сделать все, что ему отпущено, в этой жизни, поскольку другой ему не дано. А этот рабби открыто пренебрегал возможностью заручиться поддержкой могущественной части духовенства.

— Истинно, истинно говорю вам: наступает время, и настало уже, когда мертвые услышат голос Сына Божия и, услышав, оживут. Ибо, как Отец имеет жизнь в Самом Себе, так и Сыну дал иметь жизнь в Самом Себе. И дал власть производить и суд, потому что Он есть Сын Человеческий.

Каиафа почувствовал, что сердце заколотилось как бешеное. Он понимал, что не он один так воспринимает речи этого рабби. Фарисеи, да и не только они, вскрикнули от возмущения.

— Не дивитесь сему; ибо наступает время, в которое все, находящиеся в гробах, услышат глас Сына Божия, — спокойно, но властно произнес галилеянин, обводя рукой долину Кедрон, на склонах которой было множество гробниц. — И изыдут творившие добро в воскресение жизни, а делавшие зло — в воскресение осуждения. Я ничего не могу творить Сам от Себя. Как слышу, так и сужу, и суд Мой праведен; ибо ищу не Моей воли, но воли пославшего Меня Отца. Если Я свидетельствую Сам о Себе, то свидетельство Мое не есть истинно. Есть другой, свидетельствующий о Мне; и Я знаю, что истинно то свидетельство, которым он свидетельствуете Мне. Вы посылали к Иоанну, и он засвидетельствовал об истине. Впрочем, Я не от человека принимаю свидетельство, но говорю это для того, чтобы вы спаслись. Он был светильник, горящий и светящий; а вы хотели малое время порадоваться при свете его. Я же имею свидетельство больше Иоаннова: ибо дела, которые Отец дал Мне совершить, самые дела сии, Мною творимые, свидетельствуют о Мне, что Отец послал Меня. И пославший Меня Отец Сам засвидетельствовал о Мне. А вы ни гласа Его никогда не слышали, ни лица Его не видели; и не имеете слова Его, пребывающего в вас, потому что вы не веруете Тому, Которого Он послал. Исследуйте Писания, — голос его звучал все печальнее, — ибо вы думаете чрез них иметь жизнь вечную; а они свидетельствуют о Мне! Но вы не хотите прийти ко Мне, чтобы иметь жизнь.

Эти слова вызвали у фарисеев хохот. Они насмехались над оратором и выкрикивали обвинения — не только рабби, но всем стоявшим вокруг него и зачарованно внимавшим. Однако бешенство фарисеев, казалось, нисколько не поколебало учителя. Он отрешенно смотрел на них, терпеливо ожидая, пока крики стихнут. А дождавшись тишины, продолжил:

— Не принимаю славы от человеков, но знаю вас: вы не имеете в себе любви к Богу. Я пришел во имя Отца Моего, и не принимаете Меня; а если иной придет во имя свое, его примете. Как вы можете веровать, когда друг от друга принимаете славу, а славы, которая от Единого Бога, не ищете? Не думайте, что Я буду обвинять вас пред Отцем: есть на вас обвинитель Моисей, на которого вы уповаете.

Каиафа открыл рот в изумлении, а фарисеи настолько взбесились, что, как ему показалось, готовы были броситься на рабби прямо здесь, перед лицом толпы у стен Храма.

— Кто ты такой, чтобы говорить это?!

— Ты преступаешь Закон Моисеев и смеешь обвинять нас?!

— Он преступник!

— Он назвал Хашема Отцом своим!

— Он нарушает Шаббат!

— Как ты смеешь говорить нам о Моисее?!

Но рабби продолжал говорить, повысив голос, чтобы его было слышно.

— Да, я говорю о Моисее, которого вы, по словам вашим, столь чтите. Ибо если бы вы верили Моисею, то поверили бы и Мне, потому что он писал обо Мне. Если же его писаниям не верите, как поверите Моим словам?

Снова раздались протестующие выкрики, и Каиафа решил, что ему пора оставить спорщиков, которых вывел из себя этот человек из Галилеи. У Каиафы кружилась голова. Нужно обдумать все, что он услышал. А сейчас подальше от толпы, от Храма, от всего, что здесь происходит.

То, что говорит этот человек, просто безумие. Но слова его взвешенны и убедительны — ясно, что он не безумец. Когда рабби упомянул Иоанна Крестителя, Каиафа понял, что это именно тот человек, о котором говорил ему Никодим. Очевидно, совершаемые им чудеса видели уже многие.

Каиафа пересек долину Кедрон и вышел в Гефсиманский сад. Если этот человек от Хашема, если рассказы о совершенных им чудесах — правда, разве не должен он объединять евреев, а не разделять их? Не должен ли он проповедовать против Рима, вместо того чтобы изобличать фарисеев? Если он и правда послан Богом, то должен куда лучше понимать, какие слова нельзя бросать в лицо фарисеям! Слова о том, что их обвинителем будет Моисей, которого равно почитают фарисеи и саддукеи, но фарисеи особенно — в силу их фанатичной приверженности Закону! Глупо. И опасно. Это все равно что…

Каиафа задумался, подыскивая сравнение. Все равно что…

И вдруг понял.

«Да, — подумал он, поворачиваясь к сверкающей белым известняком величественной Храмовой горе. — Все равно, что прийти в Храм… и сказать толпе саддукеев, что они превратили дом Господа в торжище».

 

81

«Рамат-Рахель»

— Что? — Мири говорила по мобильному телефону. — Где?

Рэнд внимательно смотрел на нее, вслушиваясь в каждое слово.

— Ты уверен? Как давно?.. Хорошо, держи меня в курсе. Сообщи, если что-то изменится.

Она закончила разговор и повернулась к Рэнду.

— Пойдемте.

— Куда?

Мири направилась к дверям отеля.

— Садитесь в машину, — бросила она через плечо.

Рэнд пошел следом к патрульной машине, и через минуту они уехали из «Рамат-Рахель».

— Что происходит? — спросил он.

Мири свернула на улицу Эмек-Рефаим, вклинившись в поток машин.

— Она неподалеку, — сказала Мири, включая проблесковый маячок и сирену.

— Что? Вы знаете, где она? — всполошился Рэнд.

Мири кивнула.

— Откуда?

— Ее мобильный.

— То есть?

Навстречу им на большой скорости летел панелевоз, и Рэнд непроизвольно прикрыл лицо рукой, но Мири молниеносно бросила машину в сторону и тут же снова встроилась в полосу.

— Я дала нашим техникам номер телефона Трейси. С помощью GPS и чего-то там еще они определили ее местонахождение. Пока при ней мобильный телефон, мы будем знать, где она находится. По крайней мере, где только что была.

Рэнд вздрогнул. Ему и в голову не приходило, что Трейси и ее мобильный могут находиться в разных местах. Как и то, почему такое может произойти. Он невольно помотал головой, чтобы прогнать подобные мысли.

— И где она?

— В Старом городе. В армянском квартале. Неподалеку от Яффских ворот.

— В Старом городе? Как она там оказалась?

— Я догадываюсь, — ответила Мири, снова бросая машину из стороны в сторону и чудом ускользая от столкновения с городским автобусом, который боком свернул к тротуару.

— И что вы думаете? — спросил Рэнд.

— Ресторан, — ответила Мири.

— Ресторан?

Она кивнула.

— Большая часть армянского квартала — закрытая территория большого монастыря, уже несколько столетий. Кроме монастыря, остальные памятники, не считая нескольких церквей, к которым устремляются туристы, сосредоточены у Яффских ворот. А рядом с Яффскими воротами…

Мири притормозила, каким-то чудом не сбив запряженную осликом повозку — правивший ею сухой старик то ли не слышал полицейской сирены, то ли не обращал на нее никакого внимания.

— …находится известный ресторан, его называют армянской таверной, — закончила Мириам как ни в чем не бывало.

— Значит, она там.

— Я думаю, да.

Рэнд обеими руками ухватился за приборную доску, когда Мири заложила головокружительный вираж, съезжая с главной дороги, и остановила машину у бетонных столбов, отгораживающих стоянку с автобусами, грузовиками и повозками от пешеходного перехода к Яффским воротам.

Сержант Шарон вышла из машины, пробежала под воротами и свернула направо, к армянской таверне.

 

82

Иерусалим, Старый город

Рэнд вошел в армянскую таверну вслед за Мири, спускавшейся по узкой лестнице. Повернув за угол, они оказались в ресторане и стали искать глазами Трейси.

— Вы ее видите? — спросила Мири.

Освещение было тусклое, но, несмотря на это, с того места, где они стояли, были видны все столики, может быть, за исключением одного-двух.

— Нет, — ответил Рэнд.

Он сделал несколько шагов вперед, чтобы увидеть столики справа, за углом, но Трейси не увидел.

— И там ее нет.

Мири достала паспорт Трейси из нагрудного кармана и подошла к молодой женщине в униформе: белая рубашка, черная юбка. Показав фотографию, Мири что-то быстро сказала на иврите. Ее собеседница начала оживленно кивать и показала на столик в самом углу.

Там никого не было.

 

83

30 год от P. X.

Иерусалим, Верхний город

Каиафа увидел Малха, который вошел во двор и терпеливо стоял у высокого куста хны, поднимавшегося над его головой на четыре или пять футов. [50]Так у автора. Фут — 30,48 см, древнеримский фут — 29,62 см, аналогичная мера длины у древних евреев — зерет (28 см).
Кайфа опустил глаза к свитку и дочитал до того места, где можно было прерваться. Первосвященник знал, что слуга не посмеет обратиться к хозяину, пока он сам его не окликнет.

— Как моя жена? — спросил Каиафа.

— Она отдыхает, — сдержанно ответил Малх.

Каиафа мрачно кивнул. Со времени смерти невестки Саломея чувствовала себя так, словно была тяжело больна, но он знал, что причина ее недомогания не телесная.

— Он пришел, — сказал Малх.

— Кто? Кто пришел? — удивился Каиафа.

— Рабби. Тот, о котором вы сказали, что он не посмеет явиться сюда на Пасху. Он пришел.

— Где же он?

— На ступенях Храма, во дворе Храма. Везде.

— На виду, одним словом, — уточнил Каиафа.

Малх кивнул утвердительно.

— И проповедует на ступенях Храма. Люди говорят: «Разве это не тот человек, которого ищут священники и книжники? Вот он, открыто проповедует, и они слова ему не скажут». Говорят даже так: «Может быть, власти предержащие решили, что он и есть Христос!»

Каиафа нахмурился и потер переносицу. Этот учитель и чудотворец из Назарета то и дело повергал его в смущение. Каиафа был разочарован. Когда он впервые услышал о Галилеянине, у него появилась надежда.

«Любопытно, — подумал тогда первосвященник, — не Помазанник ли он Божий?»

Даже после того как рабби имел наглость ворваться в Храм и изгнать из него купцов и менял, Каиафа не вынес окончательного суждения. Он решил подождать, пока этот человек из Галилеи докажет свое право поступать именно так, а не иначе или же обнаружит свою несостоятельность.

Но прошли многие месяцы, а рабби ничего не сделал для того, чтобы снискать расположение властителей Израиля. Конечно, шли разговоры о чудесах, совершенных им в селениях и малых городах. К тому времени, когда эти вести достигали ушей первосвященника и фарисеев в Иерусалиме, они обычно обрастали слухами и домыслами… и наверняка были сильно преувеличены. Но, что еще хуже, когда Каиафа или Гамалиил отправляли посланцев, дабы засвидетельствовать совершаемые Галилеянином чудеса, он просто-напросто отказывался их совершать, а то и проклинал их за требование подтвердить свои способности.

В последнее время дошло до того, что многие фарисеи, устав от неуважения, которое рабби-деревенщина выказывал им и Закону Моисееву, настаивали на том, что его надо схватить и казнить, прежде чем он приобретет еще больше последователей. Но у него и так уже сотни учеников, а кое-кто говорит, что и тысячи готовы пойти за ним. Каиафа попал в неловкое положение: с одной стороны, он сдерживал фарисеев, желающих расправиться с новоявленным рабби, с другой — изо всех сил старался отыскать хоть какую-то логику в противоречивых поступках Галилеянина. И Каиафе уже стало казаться, что он не преуспел ни в том ни в другом.

Тяжело вздохнув, он посмотрел на Малха.

— Толпа превозносит его? Они приветствуют его, как Мессию?

— Они говорят: «Разве Мессия, придя, явит больше чудес, чем этот человек?» — раздельно произнес Малх и пожал плечами, будто давая понять, что у него эти слова вызывают недоумение.

Каиафа бережно положил свиток на скамью и встал. Теребя бороду, он медленно пошел в дом. Малх последовал за ним. Каиафа остановился и покачал головой.

— Вызови начальника храмовой стражи, — распорядился он. — Скажи, что мне надо поговорить с ним.

 

84

Иерусалим, Старый город

Трейси вышла из дамской комнаты. Возвращаясь к Карлосу, она увидела, что за столиком, где они сидели, никого нет. Замедлив шаг, Трейси тревожно огляделась.

Карлос выходил из мужского туалета.

И тут она увидела отца.

Она преградила дорогу Карлосу и первой подбежала к отцу. У того было странное выражение лица.

— Папа, что ты здесь делаешь? — спросила Трейси.

Она не успела закончить фразу, как отец шагнул к Карлосу и ударил его по лицу с такой силой, словно был чемпионом по боксу. Карлос, никак не ожидавший этого, упал на стул и, не удержавшись, с грохотом рухнул на пол.

— Карлос! — вскрикнула Трейси.

Она хотела удержать его, но все произошло так быстро, что Карлос уже неподвижно лежал на полу, а она размахивала над ним руками. Трейси бросилась на колени и приподняла его голову.

— Карлос, как ты?

Он не отвечал, и Трейси обернулась к отцу.

— Что с тобой?! — закричала она.

 

85

«Рамат-Рахель»

С тех пор как они вышли из ресторана, Трейси не сказала отцу ни слова. Когда Рэнд ударил Карлоса, вмешалась Мири Шарон. Она извинилась перед персоналом ресторана, заплатила по счету и подбросила Карлоса к припаркованному «лендроверу». Объяснила ему, как быстрее добраться до Тель-Мареша, вернулась в ресторан и отвезла Рэнда и Трейси в «Рамат-Рахель».

И вот отец с дочерью оказались в гостиничном номере, каждый наедине со своими мыслями. Рэнд перед всеми извинился за свое поведение в ресторане, особенно перед Карлосом, а Карлос, в свою очередь, попросил прощения у Рэнда за то, что доставил столько беспокойства. Но Трейси не сказала ничего, даже Карлосу.

Рэнд сидел на краю своей кровати, а Трейси лежала на своей, свернувшись калачиком и обхватив руками подушку. Она отвернулась от отца, и Рэнд не знал, открыты ее глаза или закрыты. Несколько раз он пытался заговорить с ней, извиниться, объяснить, как волновался, как думал, что может потерять ее. Но Трейси не отвечала и даже не подавала виду, что слышит.

Рэнд жалел, что в номере нет мини-бара. Ему хотелось выпить. С тех самых пор, как он приехал в Тальпиот, Рэнд не пил ничего крепче газировки, а сейчас он бы напился как следует, чтобы забыть, какой он никудышный отец. Но у него не было такой возможности. Он не мог уйти из номера. Не мог работать. Приходилось сидеть, пока дочь осуждающе молчала.

Он и сидел. Слушал. Вспоминал.

Рэнд никогда не думал, что он хороший отец. Студент — да. Археолог — в полной мере. Иногда ему казалось, что он неплохой муж. Конечно, у него не было оснований так считать. Может быть, ему так казалось потому, что Джой была хорошей женой. Терпеливой, понимающей, всепрощающей. Но от ребенка такого терпения ждать не приходится. Малышке, которая только начала ходить, не объяснишь, почему папа отсутствует так долго. И нечего удивляться, что девушка не может простить отца, которого никогда не было рядом и который не знал, что сказать и что сделать, в те редкие минуты, когда они были вместе.

Но Трейси уже не ребенок. В следующем году ей исполнится двадцать. Может быть, уже поздно. Вполне возможно, она никогда не сможет его простить. Что, если он настолько все испортил, что уже не сможет стать таким отцом, какого заслуживает его дочь. А может, она все-таки дочь своей матери и у Рэнда есть еще один шанс? Но сохранилось ли в их отношениях хоть что-то, чтобы можно было начать все заново?

Рэнд опустил голову на грудь. Он не молился уже многие годы и даже не знал, можно ли назвать молитвой то, что он сейчас делает, но тихо попросил, даже не закрывая глаз: «Помоги мне, пожалуйста. Я не знаю, что делать. Не знаю, с чего начать. Даже не знаю, что это такое — быть отцом».

Разглядывая ковер в гостиничном номере, Рэнд задумался над тем, что сказал. И мысль приобрела четкость и законченность. Как будто не сама родилась в его мозгу, а кто-то подсказал ее. Рэнд чувствовал, что она пришла откуда-то извне. Неужели сам Бог ответил на его молитву?

И все-таки это Бог сказал ему: «Начинай прямо сейчас. Прямо здесь. Скажи Трейси то, что только что сказал мне».

 

86

[51]

30 год от P. X.

Иерусалим, Храмовая гора

У Елеазара было лицо человека, готового совершить убийство.

— Этого человека нужно остановить! — прохрипел он сквозь зубы.

Каиафа отвел священника в сторону, под колоннаду, где праздничная толпа была не такой плотной. Он знал, что Елеазар говорит об Иешуа. Рабби из Назарета стал единственной темой разговоров на протяжении семи дней ежегодного Праздника кущей, Суккота. Второе название он получил от шатров из веток (кущей). Эти шатры, или палатки, устанавливали в садах, на крышах, площадях, вдоль городских стен и вокруг Храма. В них евреи жили семь дней праздника в память о тех сорока годах, что их предки провели в Синайской пустыне. Суккот был одним из трех праздников, когда каждый еврей, согласно Закону Моисееву, должен был совершить паломничество в Иерусалим.

Восьмой день, Шмини Ацерет, был главным в праздновании Суккота. После утренних жертвоприношений священник возглавлял шествие из храма к купальне Си-лоам, за городские стены. Там он наполнял водой из купальни золотой кувшин, а люди радостно кричали и пели. Затем процессия возвращалась в Храм через Водяные ворота — их стали так называть в честь этого ритуала. Троекратно звучал рог, священник всходил по ступеням, жертвовал на алтарь воду и вино, и кругом раздавались радостные возгласы и пение.

— Он осквернил подношение! — продолжал Елеазар. — Едва я сошел с алтаря, совершив возлияние воды, как в толпе прозвучал его голос: «Кто жаждет, иди ко Мне и пей. Кто верует в Меня, у того, как сказано в Писании, из чрева потекут реки воды живой».

Закончив, Елеазар развел руками от возмущения.

— Да, знаю, — сказал Каиафа.

Он сам видел это. Иешуа стоял в Воротах Никанора, между Двором израильтян и Двором женщин, где собрались толпы молящихся.

— Они говорят, что он Мессия! — добавил Елеазар.

— Не все, — покачал головой Каиафа.

— Не станешь же ты говорить, что он не представляет никакой опасности!

— Нет, не стану. Не беспокойся об этом, Елеазар. Страже отдан приказ схватить его, как только представится подходящий случай. Незачем давать повод для мятежа.

Однако на следующий день, когда палатки убрали и толпы паломников начали редеть, рабби из Галилеи все еще не схватили. Каиафа вызвал начальника храмовой стражи в Зал тесаных камней. С ним были Елеазар и несколько фарисеев, в том числе Никодим. Начальник стражи пришел с четырьмя своими подчиненными.

— Ну? — спросил его Каиафа. — И где тот человек, которого вам приказано было схватить? Почему вы не привели его с собой?

Начальник храмовой стражи бросил гневный взгляд на своих спутников.

— Ваше превосходительство, — начал он, обращаясь к Каиафе, но не сводя глаз с подчиненных, — вот те люди, которым я приказал выполнить ваш приказ.

Стражи посмотрели на Каиафу, на своего начальника — и снова на Каиафу.

— Ваше превосходительство, мы пробовали… — нерешительно сказал один из них.

— Пробовали? — переспросил Каиафа. — Вы пробовали? Моя стража пробует сделать что-то? Или просто исполняет свои обязанности?

— Ваше превосходительство, — другой страж с опаской оглянулся на начальника, — нам было приказано схватить этого человека, когда рядом не будет толпы, а лучше совсем без свидетелей.

— Да, это так. И что же?

— Толпа постоянно окружает его. Не было ни малейшей возможности.

Каиафа всем своим видом выразил презрение.

— Ни малейшей возможности, — повторил он. — Вы думаете, я поверю, что этот человек никогда не остается один? Что толпа окружает его день и ночь?

— Но это так, — отвечал страж. — Никто не говорит таких слов, как он.

Молодой фарисей Савл вышел вперед.

— Он и вас одурачил? — с багровым от ярости лицом спросил он стража. — Скажи мне, хоть один из священников или фарисеев ему поверил? Или, может быть, члены Синедриона, властители народа нашего, стали его талмидим? Нет! Но чернь, толпа, ничего не знающая о Законе… Будь они прокляты!

Никодим примиряюще поднял руки. За последние недели Каиафа не раз видел этот жест.

— Народ Израиля, разве Закон наш позволяет осуждать кого-либо, ни разу его не выслушав? Кто из нас дал Галилеянину такую возможность?

Савл повернулся к Никодиму.

— Ты что, тоже из Галилеи?! — крикнул он. — Посмотри в Писание и увидишь, что не бывает пророков из Галилеи. Этот человек опасен для всех нас! Его нужно остановить.

 

87

«Рамат-Рахель»

Рэнд встал с кровати и повернулся к Трейси. Она все так же лежала, повернувшись к нему спиной и прижав к груди подушку. Сейчас она выглядела младше своих лет, как подросток, а не девятнадцатилетняя девушка. Рэнд снова опустился на кровать, глядя на спину дочери.

— Трейси, я не знаю, что делать, — начал он. — Не знаю, с чего начать. Я понимаю, сейчас ты обижена на меня и тебе трудно посмотреть на все трезво, не то что поговорить со мной.

Он помолчал, подбирая нужные слова.

— Поэтому ты не обязана что-то говорить. Я только надеюсь, что ты выслушаешь меня. Дашь мне шанс, даже если я этого не заслуживаю. Я испугался, Трейси. Я очень испугался. Уговаривал себя, что с тобой все в порядке, что все будет хорошо, но ничего не получалось. Я был в ужасе от мысли, что могу потерять тебя, что сейчас придут и скажут, что ты пропала, ранена… или что похуже. Это был мой самый страшный кошмар, такой же, когда я потерял твою маму.

Внезапно глаза его наполнились слезами. Рэнд перевел дух, чтобы говорить спокойно, но голос выдавал его. Нелегко было вспоминать о смерти жены.

Трейси лежала не шелохнувшись. Рэнд не знал, слушает она его или спит, но продолжал говорить.

— Когда я увидел с тобой Карлоса, злость и страх будто вырвались наружу, и я ударил его. Пойми, я думал, что это он заморочил тебе голову. По твоей реакции я сразу понял, что он ни в чем не виноват! Я увидел, что он тебе не безразличен, и тут же пожалел о том, что сделал. Но было уже поздно.

Замолчав, Рэнд наклонился вперед, облокотившись на колени и сжав руки. Ему казалось, что он потерял первоначальную мысль, забыл, о чем он на самом деле хотел сказать.

«Зачем я все это говорю?» — спрашивал он себя.

И не находил ответа.

— Я даже не знаю, зачем говорю тебе все это, Трейси. Наверное, просто хочу объяснить, что мне очень жаль, что все так получилось.

Он умолк и посмотрел на Трейси — обратила ли она внимание на его слова? Но все было по-прежнему.

— Я знаю, что окончательно разочаровал тебя как отец. Черт возьми, да я разочаровал самого себя! Все дело в том, что я даже не понимаю, как должен вести себя хороший отец. Единственное, что я слышал от своего отца, это «заткнись» и «не хнычь». Когда ты родилась, я понятия не имел, как стать тебе хорошим отцом. И когда ты была маленькой, и уж тем более сейчас, когда тебе уже девятнадцать. Ведь ты почти взрослая. Но я хочу научиться, Трейси, правда хочу. Хочу стать таким отцом, который тебе нужен… ведь ты этого заслуживаешь. Но я просто не знаю, как это сделать. Конечно, это звучит глупо, особенно теперь, когда прошло уже девятнадцать лет с тех пор, как ты родилась, но это правда.

Слезы снова душили его, и Рэнд стал искать платок. Но не нашел и вытер глаза тыльной стороной ладони.

— Я очень хочу научиться, Трейси. Мне сейчас больше ничего не надо. Но наверное, сам я так и не пойму, как это сделать. Мне нужна твоя помощь. Конечно, я должен бы знать, что это такое, но я не знаю. Если ты сможешь простить меня и помочь хоть немного, скажи, что мне делать, что я делаю не так. Я буду очень благодарен.

Рэнд помолчал, чтобы сдержать поднимающиеся в горле рыдания.

— Я обещаю… обещаю тебе, что изо всех сил постараюсь стать хорошим отцом.

Он посмотрел на дочь, надеясь, что она повернется к нему. Если бы она улыбнулась! Или заплакала. И назвала бы его папой.

Но Трейси не двинулась с места. Рэнд тихонько встал, обошел кровать и заглянул ей в лицо.

Трейси спала.

 

88

[52]

31 год от P. X.

Иерусалим, Зал тесаных камней

Вокруг Каиафы громко спорили и перешептывались, стоял ровный гул.

«Совсем как пчелиный рой или стая саранчи в засуху», — подумал Каиафа.

Семьдесят один член Синедриона, включая его самого. Священники, влиятельные фарисеи заполнили Зал тесаных камней вскоре после того, как пришла весть из Вифании, небольшой деревушки к востоку от Иерусалима, до которой можно было дойти даже в Шаббат.

Известия доходили отовсюду, были противоречивы, но суть — одинакова. Иешуа, знаменитый рабби из Галилеи, пришел в Вифанию во время шива, семи дней, когда оплакивают умершего, и покойник по имени Лазарь… восстал из гроба! Иешуа воскресил его из мертвых! Вести об этом распространялись по всей стране, и многие открыто объявляли Галилеянина Мессией. По этой причине и собрался Синедрион.

Каиафа, как первосвященник, призвал собрание к порядку, но это мало что изменило.

— Властители Израиля! — несколько раз воззвал Каиафа. — Дайте сказать Иосифу Аримафейскому! Он с нами! Он хочет говорить!

Иосиф Аримафейский поднялся с места, и крики постепенно перешли в шепот.

— Здесь не может быть никаких разногласий. Я был там. Я свидетельствую. Лазарь из Вифании умер. Его положили в гроб. Иешуа воззвал к нему, и он восстал из гроба. И теперь Лазарь жив!

— Будь Иешуа чудотворец, он не дал бы ему умереть! — крикнул один из священников. — Почему он не исцелил Лазаря?

В зале снова зашумели, и Иосифу Аримафейскому пришлось перейти на крик.

— Его там не было! Он пришел туда после того, как Лазарь умер!

Он выкрикивал это снова и снова, пока не охрип.

Но члены Синедриона говорили уже о том, что произошло в Вифании. Они спорили о самом Иешуа. Некоторые призывали к осторожности, другие предлагали вызвать Иешуа на Совет. Третьи ожесточенно протестовали против самой возможности признать правоту странного учителя из Галилеи — прямо или косвенно. Фарисеи расходились во мнениях, но саддукеи были заодно.

— Он угрожал разрушить Храм сей! — вскричал Ионатан, сын Анны. — Многие из вас слышали это богохульство собственными ушами!

— Он сказал, что воздвигнет его на том же месте в три дня, — возразил один из фарисеев. — Разве человек, воскрешающий мертвых, не способен на такое?

— Вы не понимаете! — закричал Елеазар. — Чего вы добились? А этот человек добивается своего, творит чудеса, и все больше людей идет за ним. Если мы оставим все как есть, у него будет все больше и больше последователей, и это привлечет внимание префекта!

— Ирод уже хотел бросить его в застенок в Галилее! — крикнул кто-то.

— Неужели вы думаете, что римляне будут терпеливы, как мы? — добавил Ионатан.

— Конечно нет, — ответил ему Елеазар. — Вы сами знаете, римляне долго раздумывать не станут. Они не будут разбирать, где этот человек и его ученики, а где народ. Где его последователи, а где мы, преданные Закону и Храму. И не пощадят никого. Просто уничтожат — и страну нашу, и народ наш.

— Но что, если этого человека наделил такой силой сам Хашем? — спросил Никодим. — Что, если он действительно послан, чтобы освободить нас от римлян?

— Ты не понимаешь, что говоришь! — в гневе воскликнул Каиафа.

Казалось, его сейчас хватит удар.

— Ты ничего не знаешь! Понятия не имеешь, что для тебя лучше — лучше для всех нас, — чтобы один человек умер за всех или чтобы исчез с лица земли весь народ наш!

Все вскочили с мест и стали кричать на Никодима, Иосифа и нескольких других членов Синедриона, которые проявляли непозволительную мягкость. Когда большинство пришло к согласию, несколько человек покинули зал. Оставшиеся сошлись на одном. Поскольку приближается Пасха, нужно оповестить всех в Иудее, что каждый, кому известно, где находится Иешуа, должен оповестить об этом Синедрион. И тогда Иешуа схватят.

 

89

«Рамат-Рахель»

Рэнд проснулся и посмотрел в окно. Светило солнце. Он прикрыл глаза и снова открыл, чтобы убедиться, что это не сон.

Трейси сидела за столом. Она была одета и, по-видимому, уже давно смотрела прямо на него. Оторвав голову от подушки, Рэнд вгляделся. Да, она смотрела ему прямо в глаза.

— Привет, — сказал он, приподнимаясь на локте. — Ты рано встала.

— Нет. Это ты спал долго.

Рэнд сел.

— Который час?

— Почти одиннадцать.

— Ты шутишь?

— Нисколько. Тебе все время звонят, и пришла куча голосовых сообщений. — Она взмахнула телефоном, который все это время держала в руке.

Рэнд потер лицо, чтобы прогнать остатки сна, но все еще не мог прийти в себя.

— Поверить не могу, что столько проспал.

— Ты очень устал вчера, — заметила Трейси.

Рэнд внимательно посмотрел на нее. Трудно сказать, она все еще злится на него или нет. Но что-то в ней изменилось, это точно. Вот только что?

— Ну да, — со вздохом согласился Рэнд. — Когда ведешь себя так по-дурацки, это очень утомляет.

Трейси ничего не ответила.

— Кто звонил? — спросил Рэнд.

— С двух номеров. — Она пожала плечами. — Один — какой-то Жак.

Она бросила ему телефон.

Поймав мобильный, Рэнд просмотрел последние звонки и положил телефон на кровать.

— Что-нибудь важное? — спросила Трейси.

— Да. Это насчет свитка.

— Насчет свитка? Что же ты не перезвонишь? Неужели тебе не хочется узнать, что там?

Рэнд вздохнул.

— Конечно, хочется. Но есть вещи более важные.

— Например? — Трейси подобрала ноги и обхватила их руками.

— Трейси, я многое хотел тебе сказать. Я попытался было вчера вечером, но ты…

— Я тебя слушала.

— Что?

— Я слышала почти все, что ты говорил.

— Я думал, ты спишь.

Трейси уперлась подбородком в колени.

— Я правда заснула. Наверное, ты еще говорил.

Она взглянула на Рэнда. Их взгляды встретились, и какое-то время отец и дочь молча смотрели друг на друга. Наконец Трейси опустила глаза.

— Я вчера так разозлилась, я… просто не знала, что делать. Не могла думать спокойно. И разозлилась еще больше, когда ты начал говорить, потому что вступать с тобой в разговор мне хотелось меньше всего. Я думала, что бы ты мне ни говорил, станет только хуже. Но когда ты сказал, что не знаешь, что это такое — быть отцом, я засомневалась.

Она умолкла и снова на него посмотрела.

— Я поняла, что никогда не относилась к тебе просто как к человеку, понимаешь? То есть ты же мой папа, значит, ты всегда должен знать, что делать, что говорить, догадываться, что мне нужно. Я и представить не могла, что ты можешь этого и не знать. Ведь маленькие дети уверены, что взрослые все знают. Но вчера вечером я как будто впервые узнала тебя по-настоящему.

В глазах Трейси появились слезы.

— Я услышала настоящие слова, а не… «папочкины речи», ну, все то, что родители обычно говорят детям, вроде «я тебя люблю», «ты у меня красавица» или «прибери в своей комнате». Но вчера я была слишком зла на тебя, чтобы что-то ответить или хотя бы дать понять, что слушаю. Но я слушала. Я давно встала и с тех пор сижу здесь и думаю.

Трейси смущенно улыбнулась.

— Особенно о своем поведении.

Она подошла к отцу и села рядом. Рэнд в изумлении смотрел на дочь, пораженный этой неожиданной переменой. И не только в ней, хотя она казалась совсем другим человеком, чем та девушка, что приехала к нему на раскопки всего пару дней назад. Он и сам изменился. Казалось, в эту самую минуту наступает поворотный момент в их жизни, вроде падения Берлинской стены. Причем что-то происходит не только с ним, но и в нем самом. Рэнд опустил голову и пытался совладать с нахлынувшими чувствами.

— Я вела себя как соплячка, — продолжала Трейси. — Эгоистично и безответственно. И хочу извиниться. Я считала, что в моих проблемах виноваты ты и твоя дурацкая работа. Ну и что, что ты — не самый лучший отец в мире? Могло быть куда хуже.

Трейси махнула рукой, будто отгоняя эту мысль.

— Но то, что ты сказал вчера вечером, очень много для меня значит.

Голос ее дрожал.

— И я даже не знаю, смогу ли сделать то, о чем ты меня просил. Не знаю, получится ли у меня помочь тебе стать хорошим отцом. Я не знаю, смогу ли стать тебе хорошей дочерью. Но может быть…

Трейси опять замолчала, и Рэнд увидел, что слезы текут по ее лицу.

— Может быть, если мы оба попытаемся помочь друг другу, ты научишься быть отцом, а я… научусь быть дочерью.

Рэнд обнял Трейси за плечи и притянул к себе. Казалось, у обоих прорвались наружу все чувства, накопившиеся за девятнадцать лет.

 

90

«Рамат-Рахелъ»

Они сидели на кровати обнявшись и плакали, когда зажужжал виброзвонок телефона Рэнда.

— Может, ответишь? — сказала Трейси. — Наверное, важный звонок.

Разомкнув объятия, Рэнд не глядя отодвинул мобильник подальше.

— Думаю, у меня теперь другие критерии важности.

— Да ты что! — Трейси немного выпятила нижнюю губу.

— Точно, — ответил Рэнд, понимая, что она хочет подшутить над ним. — Не хочу повторять одни и те же ошибки. В отношении тебя.

— Все равно мне надо идти умываться, — пожала плечами Трейси.

И она заперлась в ванной. Открыла кран, посмотрела на себя в зеркало. Убрала за уши пряди волос. Щеки красные, веки опухли…

Трейси была изумлена. Никогда еще ей не доводилось так откровенно разговаривать с отцом, и теперь это ее испугало. Отец говорил с ней искренне, в этом она не сомневалась. Но что, если одной искренности недостаточно? Может быть, проблема не только в том, что можно знать, как быть отцом, а можно не знать? Он почти двадцать лет играл роль «отсутствующего отца», сможет ли он теперь стать другим? Ведь дело не в том, захочет ли он меняться, а в том, сможет ли.

А она сама? Сумеет ли она изменить свое отношение к отцу? Сможет ли откровенно признаться ему в этом, когда заметит, что он не обращает на нее внимания, не заботится о ней, или оставит язык за зубами, как поступала до девятнадцати лет? Сможет ли она найти слова, чтобы выразить то, что чувствует и думает?

Чем больше Трейси думала об этом, тем меньше верила, что что-то в их отношениях может измениться к лучшему. Она всем сердцем хотела ему верить. Очень хотела, чтобы он изменился. Только бы все ее надежды не оказались тщетными. Потому что, если все вернется на круги своя, будет очень больно. Она этого просто не выдержит.

— У меня ничего не получится, — сказала Трейси своему отражению в зеркале. — Я не смогу.

И она начала умываться.

 

91

[53]

31 год от P. X.

Иерусалим, Верхний город

Солнце вставало над Иерусалимом, когда первосвященники и один из наиболее влиятельных саддукеев собрались на крыше дома Каиафы, где было прохладнее. Каиафа сосчитал всех, прежде чем начать разговор. Обычно он не начинал говорить до прихода тех, без кого нельзя принять решение, конечно, за исключением Анны, который слишком стар и грузен, чтобы подняться на крышу по узкой лестнице. Но отсутствие тестя не особенно беспокоило Каиафу.

На последнюю встречу, где речь шла об Иешуа Назарянине, фарисеев не пригласили. Не только потому, что Каиафа заметил, что некоторые из них — Никодим, Иосиф Аримафейский и еще двое — все больше склонялись на сторону этого человека из Галилеи и верили тому, что он говорил в своих проповедях. Каиафе даже донесли, что они предупредили рабби о планах Ирода схватить его в Галилее. А ведь это он, Каиафа, послал к Ироду гонца, чтобы договориться об этом. С другой стороны, фарисеи были мелочны: их возмущало то, что Иешуа нарушает Закон Моисеев — исцеляет в Шаббат, не совершает омовения рук перед трапезой, отрицает устные заповеди и тому подобное. Некоторые из фарисеев даже готовы были согласиться с его утверждением, что среди них, как и среди саддукеев, слишком распространены ханжество и лицемерие. Да и большинство их, похоже, совсем не беспокоили слова и поступки Иешуа, оскорбляющие священников. Он то и дело говорил о разрушении Храма, словно подготавливал людей к тому, что конфликт с Римом неизбежен. Впрочем, этот конфликт может вызвать он сам.

Только за последние дни Каиафе не раз докладывали, что этот человек сказал своим последователям, указывая на сверкающие белым известняком стены Храма. «Видите сии великие здания? Все это будет разрушено, так что не останется здесь камня на камне».

Он, в общем-то, пообещал, что «восстанет народ на народ и царство на царство; и будут землетрясения по местам, и будут глады и смятения. Это — начало болезней». Дошло до того, что он предрек «мерзость запустения», подобную той, что была два столетия назад, когда правитель Сирии Антиох Епифан поставил в Храме статую Зевса и велел приносить ему жертвы.

Подобные речи раз и навсегда разрешили сомнения Каиафы по поводу рабби из Галилеи. Это ненормальный, который открыто призывает к войне с Римом, а она, без сомнения, закончится опустошением страны и… уничтожением Храма. А может быть, и всех евреев.

В любом случае Каиафа решил, что будет благоразумно обсудить сложившееся положение в узком кругу доверенных лиц.

— Властители Израиля, — начал он, когда все собрались. — Мы не раз говорили о том, что рабби из Галилеи опасен. Мы велели всем, кто знает о нем, докладывать об этом Синедриону. Но никто так и не пришел и не сообщил, где он. Время разговоров закончилось. Скоро Пасха, и он обязан, как все евреи, прийти в Иерусалим. И он придет, он и его ученики. И его должны схватить сразу же. Нельзя позволить ему произносить тлетворные проповеди и впредь, достаточно и того, что он успел сказать.

— Он стал слишком известен! Толпы народа ходят за ним повсюду! — раздались крики.

— Если его схватят публично, поднимется шум, — сказал Александр. — Его последователи могут оказать сопротивление, а их немало.

— Все должно быть сделано тайно, — предложил Ионатан, сын Анны.

— Нет! — воскликнул Каиафа. — Все должно быть сделано при первой же возможности, независимо от того, будет вокруг толпа или нет. С каждым мгновением положение становится все хуже!

— Какая разница, схватить его сейчас или через два дня после Пасхи? — спросил Елеазар.

— Тебе ли это говорить, Елеазар? — удивился Каиафа. — Почему его не схватили два года назад, когда он первый раз пришел в Храм? Тогда ведь ты тоже побоялся толпы, не так ли?

— На Пасху в Иерусалим придет очень много людей, — сказал Ионатан. — В том числе из Галилеи. Из ближних городов. И многие из них верят этому рабби. Если мы схватим его в праздник, волнений не избежать.

Каиафа оглядел всех, кто сидел на крыше его дома.

— Не мы ли властители Израиля? Или мы тоже ученики Иешуа?

— Его надо остановить во что бы то ни стало, брат мой, — жестко ответил Ионатан. — Но не на Пасху, иначе начнется мятеж.

Каиафа почувствовал, как волосы у него на голове зашевелились. Его шурин обратился к нему «брат мой» вместо «ваше превосходительство». И сделал это намеренно.

Каиафа подумал, стоит ли затевать ссору с Ионатаном. Его отец стареет, а Каиафа четырнадцатый год занимает пост первосвященника. Второй сын Анны все упорнее стремится к власти. Но на этот раз Каиафа решил сдержаться и не стал указывать Ионатану на его ошибку. Есть вещи поважнее, чем даже пост первосвященника. Нужно сохранить страну и народ Израиля, а это значит, надо что-то делать с рабби из Галилеи.

— Это мудрый совет, Ионатан, — без тени улыбки ответил Каиафа. — Его схватят так, что толпы людей, собравшихся на праздник Пасхи, не смогут этому помешать. Когда речь идет о судьбе страны, рисковать не пристало.

 

92

«Рамат-Рахелъ»

Просматривая входящие звонки на мобильном, Рэнд увидел, что Жак Елон звонил ему пять раз. Потом прослушал голосовую почту. Было четыре сообщения.

Первое — от Елона. «Шалом, профессор Баллок, это профессор Елон из Центра консервации и реставрации. Я провел исследования оссуариев, которые вы обнаружили. Хотелось бы поскорее переговорить с вами. Шалом».

Второе сообщение — тоже от Елона, но датированное сегодняшним утром. Оно пришло каких-нибудь два часа назад, и его тон оказался еще более настойчивым, чем первого, которое Рэнд получил вчера вечером, перед тем как они с Мири уехали из отеля. «Шалом, профессор Баллок, это снова профессор Елон. Надеюсь как можно скорее поговорить с вами, так как результаты исследования оссуариев и свитка уже готовы. Свиток обработали, и его можно посмотреть. Было бы хорошо, если бы вы перезвонили мне сразу, как получите это сообщение. Спасибо, шалом».

Третье и четвертое дублировали первое, более короткое. Елон настаивал на необходимости разговора. Рэнд стер сообщения и набрал номер Елона. Тот ответил после первого же гудка.

— Шалом, — поприветствовал его Рэнд.

Он даже не успел извиниться, что не смог перезвонить сразу же. Профессор перебил его и спросил, когда Рэнд сможет приехать. Рэнд ответил, что планирует сделать это как можно скорее, в течение часа.

— Хорошо, — ответил Елон. — Тогда до скорой встречи.

— Свиток хорошо сохранился?

— Мамаш тов.

— Простите?

— Мамаш тов. Да-да, очень хорошо. Свиток в очень хорошем состоянии.

Рэнд дал отбой. Трейси вышла из ванной, и он положил мобильный на кровать.

— Так кто это был? — спросила Трейси.

— Человек из Центра консервации и реставрации. Насчет оссуариев и свитка.

— И что он сказал?

— Сказал, что мы можем прийти и посмотреть свиток.

— О! — неопределенно ответила Трейси.

— Ты не хочешь поехать со мной?

— Запросто!

— Собирайся.

Рэнд встал с кровати и подошел к дочери.

— Я бы хотел, чтобы теперь мы проводили вместе все время, — сказал он. — Если ты не против, твоя помощь очень мне пригодится.

Трейси еле заметно улыбнулась.

— Сколько у меня есть времени?

— А сколько тебе надо? — удивился Рэнд.

Он сам еще не умылся и не побрился, но Трейси, наверное, хочет надеть что-нибудь другое. Хотя вряд ли она сильно его задержит.

— Я готова, — рапортовала Трейси, прихватывая со стола свой мобильный.

 

93

Западный Иерусалим, Гиват-Рам

Трейси увидела оссуарий сразу, как только вошла в комнату три на три метра и без единого окна. В ней была стерильная чистота. Утопленные в потолок светильники давали немного света, и здесь вряд ли понравилось бы человеку, страдающему клаустрофобией.

Отец только что представил ее профессору Елону. Трейси подумала, что он не слишком приятный человек, скорее странный, к тому же весьма непривлекательной наружности. Тем не менее она улыбнулась и сказала, что рада познакомиться. Теперь все трое разглядывали два целехоньких оссуария.

— В первую очередь я решил исследовать эти оссуарии, полностью сохранившиеся, — объяснил Елон. — Фрагментами других и прочими вашими находками мы займемся позднее.

Рэнд кивнул.

— Что вы выяснили? — спросил он.

Трейси показалась, что Жак Елон улыбается точь-в-точь как какой-нибудь чокнутый профессор из комедии. Она с трудом воспринимала его всерьез, но отец сейчас не смотрел в ее сторону. Поэтому взгляд, которым она хотела спросить: «Он точно не шутит?», остался без ответа.

Профессор Елон потеребил бородку и открыл папку с бумагами, которую принес с собой. Заглянув в нее, он заговорил с каким-то странным акцентом.

— Я исследовал камень и следы обызвествления под лупой. Визуальный анализ подтвердил, что обызвествление на поверхности полностью соответствует географическому ареалу и климатическим условиям гробницы, в которой вы обнаружили оссуарии.

Оторвавшись от страницы, он коротко взглянул на Рэнда и снова стал читать.

— Частицы почвы с днищ обоих оссуариев вкупе с пробами обызвествления с нескольких точек на поверхности были изучены с помощью электронного микроскопа. Почва — терра росса, красная глина, которая часто встречается в этом районе наряду с известняком. Это позволяет сделать вывод, что предметы найдены в Сильване, районе Иерусалима.

Трейси посмотрела на отца. В отличие от нее, он хорошо понимает все, что говорит профессор. Отец кивал, и она кивала тоже.

— В извести не содержится включений современного происхождения, — продолжал Елон. — Она глубоко въелась в камень. Не обнаружено никаких признаков применения современных инструментов и механизмов. Изотопный анализ дал картину, соответствующую археологическим находкам в известковых пластах Иерусалима и Иудеи в целом. Соотношение изотопов показывает, что этим предметам около двух тысяч лет.

Манера речи Елона напомнила Трейси ее стоматолога, который мог говорить не переставая, орудуя при этом инструментами у нее во рту и не проявляя ни малейшего сочувствия к ее страданиям.

— А надписи? — спросил Рэнд.

Елон кивнул, переворачивая страницу.

— Анализ надписей подтверждает их соответствие тому времени, когда происходило обызвествление. Надписи оригинальные, можно утверждать, что они не были сделаны позже.

— Превосходно, — сказал Рэнд.

— Думаю, вы должны быть довольны.

— Вы не провели палеографический анализ?

— Да, конечно, — и Елон перевернул страницу. — Надписи сделаны на арамейском, языке, на котором в этом регионе говорили во времена Второго Храма. Это был повсеместно распространенный язык, хотя местные жители знали и древнегреческий, и древнееврейский.

— А что там написано? — спросила Трейси.

Елон не взглянул в ее сторону, но ответил, положив руку на ближайший оссуарий.

— На этом оссуарии написано «Мириам, дочь Шимона». На этом, — он дотронулся до второго оссуария, — «Иосиф, сын Каиафы».

 

94

31 год от P. X.

Иерусалим, Зал тесаных камней

Каиафа ждал остальных членов Синедриона. Гомон толпы во дворах Храма здесь, в Зале тесаных камней, казался не громче шепота. Каиафа пришел сюда раньше других, чтобы хоть ненадолго остаться в одиночестве. Ему нужно было время. Он хотел собраться с мыслями и разобраться в том, что происходит.

Непонятно, когда все пошло не так, как он задумал. Каиафа всегда был непоколебим в своем желании стать праведным первосвященником и восстановить добродетель в народе Израилевом. Его никогда не покидала надежда дождаться пришествия Мессии, увидеть, как еврейский народ освободится от власти Рима и станет народом Божиим, как Хашем заповедал Моисею. Каиафа всегда, как и теперь, желал этого больше, чем чего-либо. Но на пути, который он избрал, его поджидало столько неожиданностей… Он далеко не всегда был уверен, какое решение праведное, особенно когда средства не соответствовали целям. Так, как сейчас.

Какое право имел первосвященник Израиля, Помазанник, бросить в темницу любимого в народе рабби, прославленного чудотворца? Как могло произойти, что еще два года назад он видел в этом человеке нового Моисея, который выведет народ из римского рабства, а теперь он согласен на все, лишь бы предотвратить волнения и чтобы его народ не был уничтожен римлянами? Может ли избавитель целого народа заслужить большую любовь и уважение? Сумеет ли кто-то повторить его деяния, о которых столько говорят, если Бог не стоит у него за спиной? Неужели Каиафа, препятствуя тому, чтобы учение этого человека распространялось все дальше и дальше, хочет остановить того, о чьем пришествии он молил Бога все эти годы?

Каиафа опустился на каменное сиденье. Наклонил голову, так что его недлинная борода коснулась груди. Он не может понять этого. Человек из Галилеи противопоставлял себя властителям Израиля и пресекал любые попытки обратить его проповеди против Рима, а не против старейшин. Похоже, у Галилеянина были совсем другие планы, чем у Каиафы. И чем у любого из пророков.

Каиафа услышал шаги. Конец покою. Он договорился встретиться здесь с Ионатаном и Александром. Они снова прикажут начальнику храмовой стражи задержать Иешуа сразу после Пасхи, прежде чем он опять удалится в сельскую местность.

Но в зал вошел не Ионатан и не Александр. Это был человек в простой одежде, а не в форме храмовой стражи, и у него были глаза зверя, загнанного в угол.

— Кто ты и что здесь делаешь? — надменно спросил Каиафа.

— Простите, господин, — ответил человек, и было видно, что им овладел страх. — Я вижу, вы священник.

— Кого ты ищешь?

— Я ищу кого-нибудь из Совета. Меня зовут Иуда.

 

95

Западный Иерусалим, Гиват-Рам

Рэнд открыл дверь, пропуская дочь вперед.

— Устала? — спросил он.

— Нет.

Рэнд был уверен, что Трейси говорит неправду, но, с другой стороны, обрадовался такому ответу. Они прошли вслед за профессором Елоном в другую комнату, такую же, как первая, но еще более темную.

Эксперты из Центра консервации и реставрации обработали свиток укрепляющим составом и, осторожно развернув, поместили его между двумя пластинами из специального стекла. Размером он был со стандартный лист бумаги, может быть чуть меньше. Хотя края обтрепались, в целом свиток действительно сохранился на удивление хорошо.

— Один лист? — спросил Рэнд.

— Да, — отозвался Елон. — Небольшой свиток. Ничего необычного.

«Достаточно необычно», — подумал Рэнд.

Он знал, что папирус в древнем мире был не очень-то дешев, чтобы использовать его для обычных писем или записей. Для этих целей предназначалась табула цевата, две деревянные пластины, на одну из которых наносили подкрашенный воск. Буквы в нем процарапывали металлическим стилом, а для повторного использования воск затирали или подплавляли. Пластины перевязывали ремешком или снабжали застежкой, чтобы их можно было закрывать, как книгу. Но листы папируса чаще всего склеивали друг с другом и сворачивали в свиток, похожий на рулон бумаги. Папирус стоил дорого, и его экономили, так что не было ничего необычного в желании уместить письмо на одном листе. Многие ученые считали, что именно это обстоятельство стало причиной краткости, с которой написаны Послание к Филимону, Второе и Третье Деяния Иоанна и Деяние Иуды из Нового Завета.

Но что было удивительно — так это то, что этот лист папируса сохранился и был найден в XXI веке. Возникал вопрос: «Каким образом?» Почему этот свиток в один лист положили в усыпальницу первосвященника Каиафы?

— Такой маленький, — прошептала Трейси.

Рэнд смотрел на свиток как зачарованный, но все-таки перевел взгляд на дочь.

— Ты понимаешь, что эти слова написал кто-то две тысячи лет назад?

— Да, — улыбнулась Трейси. — Здорово!

Рэнд улыбнулся ей в ответ и снова стал изучать свиток.

— Какое вы сделали заключение?

— Что, простите? — переспросил Елон, собрав бородку в кулак.

— Какие выводы? Вы уже исследовали папирус?

— Нет, что вы. Только начали. Взяли небольшой фрагмент, чтобы сделать гранулометрический анализ и определить возраст.

— Ясно. Сколько времени на это понадобится?

— Немного.

— Несколько дней?

— Может быть, быстрее, — пожал плечами Елон.

— Отлично.

Рэнд не мог оторвать глаз от свитка.

Он надеялся, что удастся сделать открытие, но знал по опыту, что в таких делах спешка ни к чему хорошему ни приводит. И все-таки он был немного разочарован.

— Буду с нетерпением ждать от вас сообщения.

И он посмотрел на Трейси.

— Ну что, пойдем?

— Конечно.

Рэнд пожал руку профессору.

— Спасибо вам огромное. Я очень благодарен. Вы проделали большую работу за такое короткое время. Нельзя ли мне получить копии этих отчетов?

И Рэнд показал на листы из папки Елона.

Тот продолжал жать Рэнду руку, а на лице появилось озадаченное выражение.

— Я не понял…

— Что именно?

Рэнд наконец закончил рукопожатие.

— Вы уходите?

— Да. А что не так?

— И вы не хотите узнать, что написано на свитке?

— Я не…

Рэнд стал быстрее моргать от неожиданности.

— Вы хотите сказать, что уже перевели текст?

— Да, конечно. Палеограф поработал и с надписями на оссуариях, и со свитком.

 

96

31 год от P. X.

Иерусалим, Верхний город

Сквозь гвалт голосов, наполнивший его дом, Каиафа расслышал шаги. По первому его зову пришли многие члены Синедриона, когда он оповестил их о том, что Иуда Искариот, один из талмидим Галилеянина, пообещал указать храмовой страже местонахождение рабби. В любом случае решение следовало принять с первыми лучами солнца: по Закону Синедрион не мог собираться ночью, но до наступления дня надо было сделать еще немало дел. Каиафа планировал заключить Галилеянина в собственную тюрьму, высеченную в скальном основании его дома, а за ночь найти свидетелей и необходимые доказательства вины.

В дверях появился Малх. Он едва дышал. Члены Синедриона сидели на скамьях, расставленных полукругом в несколько рядов. Каиафа видел, как слуга окинул взглядом зал и, когда тот заметил первосвященника, дал знак подойти ближе.

— Они схватили его, — задыхаясь, произнес Малх.

— Скоро прибудут? — спросил Каиафа.

— Я… не знаю, ваше превосходительство.

— То есть как это не знаешь? Они сильно отстали?

— Они…

Малх уставился в пол.

— Они повели его… в дом Анны.

Схватив слугу за плечо, Каиафа вышел с ним во двор. Там, на свежем воздухе и в относительной тишине, он ослабил хватку и поднес руку к глазам.

— Твоя туника. В чем она?

— Прошу прощения, ваше превосходительство, — прошептал Малх, и глаза его расширились от страха.

Каиафа вытер руку о край его одежды.

— Что это?

— Это кровь, — ответил Малх.

— Кровь? Откуда у тебя на тунике кровь? Ты ранен?

— Да, ваше превосходительство. То есть нет, ваше превосходительство.

Малх дотронулся до уха.

— Я был ранен. Один из учеников рабби выхватил меч и взмахнул им, а я… хотел увернуться от удара, но сделал это недостаточно быстро.

— Они на тебя напали? — спросил Каиафа, разглядывая при свете факела тунику слуги.

Почти все левое плечо было залито кровью.

— Только один из них. Я почувствовал резкую боль, и хлынула кровь, но тут рабби встал между мной и своим учеником и протянул руку. Я не успел ничего понять, но кровь перестала течь, и…

Малх нервно ощупал ухо, словно желая убедиться, что оно на месте.

Каиафа взял слугу за подбородок и повернул к себе его лицо. Обычно Малх не лжет, но даже в свете факела было видно, что эта кровь, откуда бы она ни взялась, ему не принадлежала. Каиафа опустил руки.

— Ты сказал, они повели его к Анне. Зачем?

— Я… не знаю, ваше превосходительство. Я сразу пошел сюда, чтобы оповестить вас.

Каиафа задумался. Елеазар пришел по его зову. Александр тоже. Но шурин Ионатан так и не появился. Значит, дело в нем. Ионатан забрал рабби в дом Анны. Зачем? Понятно, что Ионатан при любой возможности будет делать все, чтобы укрепить свое влияние. Но какой толк от того, что он приведет Иешуа к Анне, прежде чем доставит его к Каиафе? Возможно, тут нечто большее, чем уважение к отцу.

Что бы там ни замышлял Ионатан, Каиафа застанет его врасплох. Он с радостью примет любое решение Анны, которого и по сей день в народе Израилевом считают праведным священником. Что ж, тогда тестю придется разделить бремя принятого решения с Каиафой. Он будет даже настаивать на том, чтобы Ионатан передал решение Анны Совету. Пусть в деле рабби Иешуа Анна станет его сообщником.

 

97

Западный Иерусалим, Гиват-Рам

Профессор Елон достал из папки два листа бумаги и протянул их Рэнду.

— Первый, как вы видите, распечатка фотографии свитка. Написано на арамейском, очень разборчиво.

Рэнд кивнул. Он держал лист перед собой так, чтобы его смогла разглядеть и Трейси, стоявшая от него по левую руку. Поверх первого листа лег второй.

— Здесь перевод текста на английский, — объяснил Елон.

У Рэнда внезапно пересохло во рту, он облизнул губы и стал медленно читать вслух.

— «Никодим, слуга Иисуса Христа и член Совета, Иосифу, сыну Каиафы, священнику Всевышнего.

Мир тебе, друг мой, и да благоволит к тебе Господь наш Иисус Христос. Молюсь о твоем скорейшем телесном и душевном выздоровлении.

Отягощены мы грузом прожитых лет, и не хочу оставлять тебя в неведении, что без задержки пришел бы к тебе, если бы не был прикован к постели уже некоторое время. Но, пусть телесное мое здоровье убывает, дух же мой становится сильнее с каждым днем, в чем укрепляет его и твое последнее письмо.

Истинно, велика ноша твоя, которую несешь ты с той горестной Пасхи, когда Господь был приговорен к смерти. Но возрадовался я, услышав, что давно уже ты познал правду, „после донесения от солдат“, как ты сам писал мне, а еще более — тому, что желаешь ты стать на Путь наш. Даже в плохом здравии твое признание в вере в истину Воскресения, свидетельство саддукея и первосвященника Израилева, может оказать большее влияние, чем проповеди брата нашего Павла.

Как ты и подтверждаешь в письме твоем, следует соблюдать предельную осторожность. Среди противников Пути есть такие, которые ни перед чем не остановятся, чтобы заставить замолчать человека столь влиятельного, как ты. Поэтому советую тебе быть осмотрительным во всех беседах и в переписке, ничем не выдавая грядущего. Уместно же и правильно будет тебе заявить о своем мнении неожиданно и публично, насколько это будет возможно. До той поры же, ради своей безопасности, храни все в тайне.

Посылаю письмо это с моим верным другом Юнием, который может лучше объяснить тебе Путь наш и помолиться за здравие твое, чтобы Слово Истины и далее исходило от тебя, во славу Богу и во спасение многих.

Мир тебе и дому твоему».

В комнате воцарилось молчание. Его нарушал только шорох вентиляции в коробе над их головами.

Рэнд потряс головой, как боксер, пропустивший удар. Еще раз просмотрел перевод. Трейси тоже глядела на лист через его плечо. Рэнду это было очень кстати, ему было нужно, чтобы кто-то подтвердил, что все, что он видел своими глазами и прочел вслух, ему не привиделось. Это трудно представить, и все-таки есть вероятность, что Каиафа, первосвященник, принимавший участие в судилище над Иисусом, уверовал в него и его воскресение. Рэнд откашлялся.

— Да, — еле слышно сказал он. — Вот это сюрприз.

Рэнд посмотрел на Трейси. Ее глаза были расширены, но она молчала.

— У вас больше ничего нет от палеографа? — спросил Рэнд профессора Елона.

Тот достал из папки еще одну страницу, но не отдал ее Рэнду. Только мельком просмотрел и заговорил.

— Палеограф сообщает, что характер букв и грамматика вполне соответствуют нашим данным о периоде Второго Храма. Стиль скорее возвышенный, если сравнивать с большинством дошедших до нас документов на арамейском.

— Вполне логично, — заметил Рэнд. — Учитывая, кто автор письма.

— В каком смысле? — не поняла Трейси.

Рэнд пожал плечами.

— Если автор действительно Никодим, то он был очень образованный человек. Фарисей. Еще и член Синедриона. Человек, скорее всего, привыкший к возвышенной манере речи и письма.

— А имело ли какое-то значение, что он писал это письмо первосвященнику? — спросила Трейси.

— Хорошо подмечено, — похвалил Рэнд, и в его взгляде на дочь читалась смесь удивления и одобрения. — Возможно, он и правда тщательно подбирал слова и старался быть подчеркнуто вежливым, ведь он обращался к человеку, занимавшему верхнюю ступень в духовной и светской иерархии.

— Но Никодим был еврей, так почему он не писал на древнееврейском?

— Это вовсе не обязательно. — Рэнд покачал головой. — Арамейский в те времена был повседневным языком евреев. Что касается личной переписки, то я не вижу ничего необычного в том, что она ведется на арамейском.

— Но разве Новый Завет не был написан на греческом?

Рэнд опять улыбнулся, радуясь, какие знания она выказывает, задавая такие вопросы. И задумался.

— Да, но это было сделано специально, чтобы христианское учение распространялось как можно шире. А арамейский, я думаю, был привычнее для частной переписки людей, живших в Иерусалиме и его окрестностях.

Рэнд повернулся к Елону.

— Палеограф написал что-нибудь еще?

— Сравнения слов, употребляемых в данном тексте, как внутри его, так и с другими документами, показали соответствие грамматики и написания арамейскому языку первого века новой эры. Проще говоря, сомнений в аутентичности текста не возникает.

Рэнд провел рукой по волосам и выдохнул. Его сердце билось как бешеное с того самого момента, как он начал читать перевод. Рэнд попытался упорядочить мысли. Открытия оказались просто поразительными. Не только найти кости первосвященника, возглавлявшего судилище, на котором Иисуса приговорили к смерти, но и обнаружить его переписку с Никодимом, который, насколько помнил Рэнд из Евангелий, по крайней мере один раз лично встречался с Иисусом. Не говоря уже о совершенно невероятной возможности того, что первосвященник иудеев, самый главный среди них в то время, когда был распят Иисус, стал верить в Него и Его воскресение!

Рэнд вспомнил о знаменитом оссуарии Иакова, найденном несколько лет назад. Сначала поднялся крик, что это гроб с костями Иакова, брата Иисуса, но позднее Департамент древностей в официальном докладе подверг эти выводы сомнению. Оссуарий нашли на Кипре, а не в Иерусалиме, и часть надписи, касающаяся Иисуса, оказалась поддельной. Но и поныне, как было хорошо известно Рэнду, одни ученые считали, что оссуарий и надпись на нем подлинные, а другие с ними не соглашались. Однозначный ответ на вопрос так до сих пор и не найден, хотя было немало споров среди ученых и разночтений в докладах.

«Конечно, — убеждал себя Рэнд, — между оссуарием Иакова и оссуарием Каиафы со свитком есть существенная разница».

Владельцем оссуария Иакова был частный коллекционер. Будь тот оссуарий настоящим, его цена составила бы миллионы долларов. Но оссуарий Каиафы и свиток были найдены в Иерусалиме, в присутствии официальных лиц, и они станут собственностью государства Израиль. В силу этого происхождение находки не вызывает сомнений, а возможность подделки или неправильной интерпретации сводится к минимуму. Поскольку за исследования взялся профессор Елон из Центра консервации и реставрации и до сих пор не выявлено каких-либо вопиющих несоответствий, велика вероятность того, что Рэнд действительно нашел первое археологическое свидетельство не только реального существования Каиафы и Никодима, но и воскресения Иисуса Христа из мертвых.