Все свои фильмы я снимаю как человек православный

(Интервью В.И. Хотиненко для журналиста К. Кашириной)

Фильм режиссера Владимира Хотиненко «Паломничество в Вечный город» – первый совместный кинопроект Ватикана и Русской православной церкви.

Съемку фильма осуществлял Центр «Православная энциклопедия».

Картина состоит из пяти серий. Первая посвящена апостолу Петру, ее ведет Кшиштоф Занусси. Во второй серии Владимир Машков рассказывает об апостоле Павле. Третья серия – о первых христианских мучениках, ведущий – Юрий Соломин. Далее следует серия о первых христианках, ведет ее Ирина Купченко. Заключает фильм рассказ об императоре Константине и императрице Елене, прекращении гонений и становлении христианства как официальной религии, в роли ведущего выступает Никита Михалков.

Съемки картины во многом уникальны. Они велись в Риме в подземной части собора святого Петра, где находится старое кладбище и могила апостола Петра, в Мамертинской темнице (куда были заключены перед казнью Петр и Павел), в других древних римских храмах, где хранятся христианские святыни, а также в древних катакомбах.

– Владимир Иванович, как появилась идея снять фильм «Паломничество в вечный город«? Почему вы обратились к историческому жанру?

– Идея принадлежит не мне. Насколько я знаю, она родилась в церковно-научном центре «Православная энциклопедия». Пригласили меня. Но я тогда делал «Гибель Империи», у меня были съемки и совершенно не было времени. А тема-то ответственная, ей нельзя заниматься мимоходом. И я и отказался. Потом мне позвонили еще раз. Даже моя жена подключилась и… убедила. Вообще-то достаточно длительный это был процесс, я робел. Я представлял сложности, с которыми столкнусь. Тем более, сценария не было… Но в конце концов я решился. После этого отступать уже было некуда. Необходимо было в этот материал погрузиться, изучить. Мои знания, при всем моем интересе к этой теме, все равно поверхностные…

– Но интерес все же был?

– Интерес у меня был всегда. Конечно, я был в теме, как любой православный человек. Но я и не предполагал, какие вещи мне откроются в процессе работы. Я бы даже сказал, горизонты. Мой взгляд на происшедшие почти две тысячи лет назад события совершенно изменился. Я думаю, нам правильно удалось выбрать камертон. Мы решили не поражать зрителей знаниями или объемом информации, у нас другая цель – рассказать о живых людях. Я даже отказался от предложений поснимать на Афоне, в Иерусалиме, чтобы не превращать все в клуб кинопутешественников.

– Это совместный проект?

– Да, этот фильм – совместный проект Ватикана и Православной церкви. В этом, кстати, тоже была некоторая сложность: нужно было построить съемки так, чтобы отразить общие взгляды на события и не угробить первый шаг к сближению. Сама идея родилась в «Православной энциклопедии». Но разрешил Ватикан. Без его помощи мы бы не смогли свободно снимать в Риме. Они смотрели и утверждали сценарий, и так далее. Фильм будет в пяти сериях: первая – это апостол Петр, вторая – апостол Павел, третья – мученики-мужчины, четвертая – мученицы-женщины и пятая серия – Константин и Елена.

– Вы довольны результатом?

– Да, основная задача выполнена. Люди, которые для многих были символами, далекими, абстрактными персонажами – ожили. Они страдают, жертвуют жизнью ради своих идей, ради веры… Я заново открыл для себя апостола Павла. Фантастический человек! И его послания. Много раз их перечитывал, но никогда их так не чувствовал, как во время съемок.

– Вам разрешили снимать могилу апостола Петра. За всю историю кинематографа такое разрешение до вас давали лишь один раз.

– Да, до этого там сам Ватикан что-то делал и фирма Sony, которая реставрировала Сикстинскую капеллу. Больше там никто не снимал – это совершенно уникальные кадры. Плюс у нас есть потрясающие съемки с крыши Собора святого Петра. До нас никто этот ракурс не использовал. А нам удалось снять очень сложный и красивый кадр, он производит сильное впечатление. Я говорю «красивый», потому что я и хотел сделать красивую, драматичную, во всех отношениях духовную историю. Не хотелось просто пугать людей ужасами, которые действительно тогда происходили.

– Но вы снимали фильм не просто о людях, которые жили 2000 лет назад, а о святых. Что-то в вас самом изменилось?

– Знаете, что бы я ни ответил на этот вопрос, все будет выглядеть голословно. Но думаю, изменилось… Я открыл для себя и апостола Павла, и апостола Петра. Павел – яркий, оставил множество посланий, в подлинности которых просто невозможно усомниться. Чего стоит одна реплика: «Я сказал Петру при всех…»! Да она подтверждает достоверность посланий больше, чем уйма исследований! Эта интонация для меня лучшее свидетельство того, что это подлинные слова, подлинные мысли, чувства, характер… И у каждого из них своя драма. У Петра – отречение от Спасителя. У Павла – то, что он не видел Христа. Он всю жизнь нес этот крест. Его даже обвиняли в этом: вот, мол, сам Иисуса даже не видел, как же он может нас учить? И Павел преодолевал это постоянно. Потрясающе! Конечно, всего этого не передашь. У меня внутри осталось больше, чем удалось показать…

– А хочется продолжить работать в этом жанре?

– Когда я снял фильм «Мусульманин», это был самый популярный вопрос: не хочется ли продолжить? Не знаю. Хочется – не хочется… Для того чтобы продолжить, должен быть определенный повод, материал и стечение обстоятельств. За этот проект я взялся вопреки всему. Значит, так нужно, значит, это – судьба. Для меня это был риск: фильм документальный, это, как теперь говорят, не мое поле. Хотя я утверждал и продолжаю утверждать, что режиссура – профессия универсальная. И если ты профессионал, ты сможешь, ты должен уметь сделать хоть анимационный, хоть документальный фильм. Профессия такая. Все равно, что хирург. Ну да, у тебя специализация немножко другая, но если нужно будет помочь, хирург должен сделать операцию и не своего профиля. Я снимал «Мусульманина» не для мусульман, а для православных. Более того, абсолютно все свои фильмы я снимаю как человек православный. Для этого совсем не обязательно перед собой крест нести. Это может растворяться в содержании, в стиле и так далее. Для этого не всегда обязательно, а иногда даже вредно брать непосредственно православные темы. Хотя сейчас мы с «Православной энциклопедией» готовим проект о Псковской миссии. Это малоизвестная история времен Второй мировой войны. Тогда Гитлер хотел использовать священников для поддержки своего режима на оккупированной территории, потому что в Советском Союзе Православие преследовалось. А когда немцы поняли, что батюшки не выполняют этой функции, их стали убивать. Потом пришли красные и добили оставшихся… Вот такая трагичная история.

– И на какой стадии работа над этим проектом?

– На стадии подготовки, написания сценария. Но основа есть, мы знаем, о чем говорить. Это сложный проект, его надо долго готовить. Вообще, все, что непосредственно связано с религиозной темой – очень опасно, вернее рискованно. Всегда есть искушение впасть в морализаторство. А это может народ отпугнуть. Религиозная тема намного сложнее любой другой, так как затрагивает тайны, подход к которым у каждого человека сугубо индивидуален. В фильме «Паломничество в вечный город» есть сюжет о Константине Великом. У нас это всего одна серия, а можно было грандиозный фильм снять, блокбастер. Его жизнь полна противоречий и драматизма… Мне много раз предлагали снимать на религиозные темы, но я отказывался. За «Мусульманина» взялся только потому, что увидел необычный угол зрения на проблему.

– Кстати, у вас там два основных верующих персонажа – священник и главный герой. Почему батюшка так невозмутимо спокоен, хотя видит ту же действительность, которая ужасает мусульманина?

– Я понимаю, что это спорная точка зрения, но по моему глубочайшему убеждению, в «Мусульманине» очень правильно расставлены акценты. Ведь когда мать Коли Иванова пришла к священнику и рассказала, что ее сын стал мусульманином, помните ее реплику? «Молись, сказал батюшка, а больше ничего не сказал». Тот, кто верит в силу молитвы, поймет правильно. Дело не в том, что православие пассивно, а ислам активен. Просто это совершенно разные дороги, разные пути для души, а приводят ли они к одному или не приводят, не знаю. Понятен соблазн взять и сделать православие энергичным, с активными проповедниками. В Европе таких пастырей все время по телику показывают: огромные залы-стадионы, и энергичный пастырь им что-то рассказывает. Есть в этом что-то от большевизма. Что-то, что меня лично отпугнуло бы. Меня 25 лет назад никто не агитировал креститься. Я сам почувствовал в этом потребность, хотя вырос в атеистической семье. Моя мама крестилась позже меня, когда умер отец. Я ей по телефону диктовал «Отче наш» и «Символ веры».

Я лично считаю, что эти вещи нельзя инспирировать. Одно дело, когда князь Владимир загнал всех в Днепр и крестил. Здесь задача была во многом политическая. Поэтому они с Константином Великим и остаются совершенно отдельными персонажами в истории христианства. Но в нормальной обстановке приход к вере должен происходить спокойно, мягко, с детства. У меня трое внуков: старшему Серафиму – пять лет, есть еще Ванечка и Фекла. Вот они в храм ходят с детства. У них это все намного естественней. Православие – это уже часть их. Вера должна прививаться, что называется, с младых ногтей.

– Для кого же вы снимали фильм о первых христианах, на какую аудиторию он рассчитан?

– Он снимался для широкого круга зрителей. Поэтому мы долго и тщательно выбирали ведущих – для каждой серии своего. В первой, о Петре – это Кшиштоф Занусси, он у нас как мостик между православием и католицизмом. Во второй – Машков. Мне кажется, он так хорошо погрузился в тему апостола Павла, что даже сам изменился. Во всяком случае, с ним интересно было работать. А в пятой серии – Никита Михалков. Мы брали не просто известных актеров и режиссеров, а интересных рассказчиков. Каждая серия – рассказ. Историческая правда, конечно, остается исторической правдой, но, как известно, порой она диссонирует с верой. Надо было искать какой-то компромисс. И потом, мы хотели рассказать эту историю людям не только и не столько верующим, но и тем, кто далек от веры.

– Думаете, посмотрев ваш фильм, неверующий человек изменится?

– Я надеюсь, что это пробудит в нем интерес. К этим людям, мученикам, и их идеям. Ради чего, собственно, они страдали? Хотелось перекинуть мостик в то время. Может быть, кого-то это и направит. Ради этого стоит рисковать.

– Какие моменты съемок вам запомнились больше всего?

– Таких моментов было много. Те же съемки у могилы Петра… Но в тот день был еще один интересный случай. Могила апостола находится непосредственно под куполом (на этом месте раньше было кладбище). И вот, пока съемочная группа собирала внизу аппаратуру, я поднялся и оказался в Соборе, прямо под куполом, совершенно один! Это ни с чем не сравнимое ощущение! Там, к тому же, зажгли полный свет, который включают только для папских служб. Представляете, за окном ночь, и я один стою под куполом Микеланджело в залитом светом Соборе. Потрясающе…

Еще был замечательный случай. В Риме есть храм святого Франческо Нового. Там хранятся отпечатки колен апостола Петра. Они прямо выплавлены в камне. Был такой Симон Волхв, и в день Вознесения он, чтобы разоблачить христиан, при огромном стечении людей, стал тоже «возноситься». А Петр молился. И, в конце концов, Волхв упал и разбился. Многие говорят: «да ладно, какие там отпечатки», а для меня это реальность, потому что это было столкновение не только духовных, но и каких-то материальных сил, поэтому и следы на камне остались. Но дело даже не в отпечатках. Настоятель храма открыл нам придел и показал икону, которая была записана другой и открыта сравнительно недавно, в 50-х годах прошлого века. По преданию, ее написал апостол Лука. И я первый раз в своей жизни, прости Господи, поверил, что это именно та, настоящая икона, а не список. Представляете, она в пятом веке уже была почитаема! До появления рублевской «Троицы» еще 800 лет! А она уже почитаема! И вот стоишь перед ней, думаешь… На территории нашей страны еще вообще непонятно что творилось, а этой иконе уже поклонялись.

Есть там еще одно замечательное место. Это в церкви Санкта Санторум. Там находится лестница, которую святая Елена привезла из Иерусалима. В ней 28 ступеней, она закрыта деревянным настилом, а ступени отполированы паломниками, которые поднимаются по ней на коленях и на каждой ступеньке читают «Отче наш». Это непередаваемое ощущение. А когда поднимаешься наверх, видишь в окошечке икону Спаса Нерукотворного. Для нас ее открыли…

Да мне все запомнилось. Это же Рим! Это такой город, который невозможно до конца изучить.

– А что это за лестница?

– Вот мы и сняли фильм, чтобы об этом рассказать… По этой лестнице Иисус поднимался к Понтию Пилату. И когда это доходит, входит в тебя… и когда еще на коленях туда поднимешься…

– Вы так же трудно шли к Церкви?

– Это был длительный процесс, он продолжался, может быть, полгода. Я тогда учился на высших режиссерских курсах. И вот, почувствовал, что мне не хватает какой-то опоры. Не хватает и все, не могу. И крестился. В храме Знамения Божией Матери на Рижской. Потом там же венчался.

– Владимир Иванович, вы ведь закончили архитектурный. Как вы решили стать режиссером?

– Ну, тут судьба. Я, когда закончил институт, довольно быстро понял: тем, что я подразумевал под архитектурой, мне заниматься не придется. На дворе был семьдесят шестой год. Мне нужно было принимать какое-то решение. И я ушел в армию на год, чтобы не отрабатывать три года по распределению. А потом однажды в отпуске встретился с Никитой Михалковым – он по каким-то делам приезжал в Екатеринбург. Мы с ним довольно долго говорили, а под конец он сказал: «А не попробовать ли тебе пойти в кино, в режиссуру?». С этого все и началось. Одним словом, судьба. До этого я все время рисовал, что-то писал. Даже в армии. Кино знал достаточно хорошо – в архитектурном многие им увлекались, прорывались на просмотры Тарковского и других. В результате Оксана Черкасова, например, стала известным аниматором, Бутусов – рокенрольщиком знаменитым. Такой уж период был в архитектурном, многие сменили род деятельности.

– А как вообще приходит идея фильма, к примеру, того же «Мусульманина»?

– Мы тогда работали с Валерой Золотухой, мы с ним уже «Макарова» сделали, и он мне в двух словах рассказал эту историю: возвращается из Афганистана, из плена, парень по фамилии Иванов, по имени Коля и все бы хорошо, но он там, в плену, принял Ислам. Я сказал: «Хорошо, давай будем делать». Меня вдруг «пробило», я словно увидел всю картину. И Валера написал сценарий.

Но, вообще-то, у меня по-разному это происходит. У меня была замечательная картина, она, к сожалению, вышла, когда развалился СССР, и затерялась в межвременье. Она называлась «Рой», по роману замечательного писателя Сергея Алексеева. А идея возникла так: я летел в самолете к родителям, вижу – кто-то забыл журнал, я его взял и прочитал историю о том, как собака, дог, ползет к ослепленному медведю и лижет ему глаза. Потом связался с автором, и родилась картина. Очень по-разному бывает. По большей части – это просто стечение обстоятельств. Но это только на первый взгляд. На самом деле, ты всегда куда-то идешь. И если идешь по правильной дороге, попадаются правильные деревья, на них живут правильные пчелы, у которых находишь правильный мед. А если не туда свернул, то никакого меда нет. Внешне выглядит как случайность, но на самом деле… Есть такое замечательное выражение: кто верит в случайность, тот не верит в Бога.

– Есть такой режиссер, Владимир Иванович Хотиненко. Кто он? Что он за человек?

– Сложный вопрос, очень сложный. Я родился на Алтае, в маленьком степном городке Славгороде. У меня многое из детства в голове отпечаталось, но особенно помню один день: ранняя осень, дождичек мелкий, гулять никто не вышел. И вот я сижу под забором, мокрый забор такой, с зеленью… Мог бы домой пойти, но сижу. Смотрю на огороды, домишки, и мне одновременно тоскливо, одиноко и очень хорошо. Так тоскливо и так хорошо!.. Я тогда не читал Чехова, не знал «Трех сестер», но точно помню, в голове звучало: в Москву! в Москву! И поэтическое чувство, зародившееся тогда, по-прежнему живет. Это замес: одновременно и плохо, и хорошо. И весь смысл мироздания в такие минуты не понимаешь даже, а как-то вдруг ощущаешь. Что-то такое до сих пор во мне есть, я все еще тот мальчишка под забором. И еще столько хочется почувствовать, узнать, подготовиться, чтобы потом куда-то туда…

2005 г.

 

В верующих людей труднее поселить зло

(Интервью В.И. Хотиненко для интернет-издания «православие. ru». Журналист Игорь Зыбин)

Фильм «Поп» повествует о скорбях, радостях и повседневной жизни скромного сельского батюшки, который во время Великой Отечественной Войны окормлял православных верующих на оккупированных немцами территориях. О том, как шла работа над проектом, какое значение фильм приобрел для его создателей, рассказывает режиссер фильма «Поп» Владимир Иванович Хотиненко.

– Владимир Иванович, как случилось, что вы обратили внимание на роман «Поп» Александра Сегеня?

– Это было достаточно давно. Я совершенно случайно, хотя случайностей не бывает (тот, кто верит в случай, как правило, не верит в Бога), встретился с М. Швыдким, бывшим в ту пору министром культуры. Он сказал, что у него есть тема, которая может меня заинтересовать. И в двух словах рассказал мне историю Псковской миссии, о которой я не слышал ни-че-го. При этом он упомянул, что в этой миссии работал отец патриарха Алексия II. Меня эта история очень сильно «зацепила». Во-первых, потому что это совершенно неизвестная большинству страница Великой Отечественной войны. Драма невероятная. Тема тоже невероятно сложная, потому что это история священников, которые на оккупированной территории Псковской области организовали миссию – ее главой был владыка Сергий (Воскресенский) – и стали исполнять свой священнический и человеческий долг, что (и это совершенно естественно) вызывало, как минимум, двойственную реакцию. Ведь для кого-то они стали предателями… Ведь немцы поначалу помогали открывать церкви, восстанавливать их из клубов и складов. Кстати, это происходило не только в Пскове, а во многих других местах тоже. Я, когда занялся изучением этого материала, узнал много интересного: бывало, люди сами отыскивали какого-нибудь старого батюшку, который уже давно был на покое, приводили его в восстанавливаемый храм, и церковь оживала.

Ведь у этих людей на оккупированной территории, которые оказались фактически брошенными – а их было, по разным данным, от 50 до 70 миллионов человек, единственная опора, которая могла их поддержать, была в Боге и Церкви, где они могли быть рядом, вместе помолиться и укрепиться в окружавшем их неведении, в ожидании лучшего… Это нам сейчас легко рассуждать, а какого было им, когда они видели толпы пленных, бегущую армию? Это совсем другое ощущение! А, может, они думали: мало ли, вдруг это снова 300 лет «монголо-татарского ига»? Бог его знает!..

Меня эта история затронула тем, что не только священники были важны в ней, но и люди. Я вдруг понял, что об этих людях, о том, как они жили, у нас очень мало известно. Вот, например, какая-нибудь женщина, у которой на руках – тогда много было детишек – пятеро, да еще вдобавок старики родители. И что она должна была делать? Помирать? Или идти пахать, сеять хлеб? Да, немцы брали долю. Кстати, более щадяще, чем большевики.

Но когда у немцев ухудшилось положение на фронтах, они стали требовать от священников, чтобы те служили молебны во славу немецкой армии, хотя я не убежден, что они верили в силу нашей молитвы. Но я думаю, что, если кто из священников и совершал такие молебны, то эти батюшки наверняка лукавили, рассуждая: мол, ладно, отмолю этот грех, Бог с вами. А кто-то ведь отказывался. В частности, владыка Сергий (Воскресенский), на которого было устроено покушение – и он был убит.

Тут еще есть один момент, на который не все обращают внимание и на который нельзя закрывать глаза: может, благодаря этим процессам, которые происходили на оккупированной территории – конечно, не только им, но и им в том числе, – Сталин в 1943 году проявил инициативу, и был избран патриарх. А до этого в 1942 году праздновали Пасху, был ночной крестный ход в Москве.

– Но икону Божией Матери обносили по воздуху, на самолете, еще в 1941 году, до всякой миссии.

– Да, но, во всяком случае, миссия тоже имела значение… Когда на Псковщину пришла Красная армия, тех, кого немцы не арестовали, арестовали наши. Слава Богу, священников не расстреливали, а отправляли в лагеря, где они сидели долго, минимум по десять лет. Они выходили позже, чем другие наши политзаключенные. И вот эта трагедия людей, драма оказавшихся между молотом и наковальней, меня потрясла.

Но я тогда был занят другой картиной. И поскольку стало известно, что этой темой будет заниматься «Православная энциклопедия», с которой я уже до этого работал, сняв документальную картину «Паломничество в Вечный город», я попросил Сергея Леонидовича Кравца найти хорошего писателя, который бы смог подробно изучить материал и написать книгу. По книге уже можно было делать сценарий. У нас хороших драматургов, особенно умеющих работать с такой деликатной темой, почти нет. Эту тему предложили замечательному писателю Александру Сегеню. Мы с ним встретились, обговорили основные моменты будущей книги, характер главного героя. Как только я прочитал первую страницу рукописи написанного им романа – это был разговор с Мухой, – то сразу понял, что нам есть о чем говорить. Мы быстро нашли общий язык, вместе писали сценарий. Александр Сегень практически постоянно присутствовал на съемочной площадке, мы что-то придумывали по ходу, переделывали.

– А как рождался образ главного героя, образовывались сюжетные линии?

– Какие-то сюжетные линии появлялись из конкретных воспоминаний. Был священник, который оставил воспоминания. Но, в отличие от нашего главного героя, он не остался в России, а уехал и до конца своих дней жил в эмиграции, служа в Русской Зарубежной Церкви. Он оставил хорошие воспоминания, которые мы взяли за основу. Даже воспользовались его фамилией: у него была Ионов, а Сегень переделал в Ионин. Многое Александр Сегень и сам придумал, что-то я находил. Я перечитал уйму материала: хроники, записки, написанные как немцами, так и нашими. В частности, эпизод с мертвой коровой я нашел в простых человеческих воспоминаниях обычного немецкого солдата. В действительности все было намного страшней, чем показано в фильме.

– Сколько времени у вас ушло на изучение материала, его переработку и переосмысливание?

– Около года. Мы искали образ священника. Александр Сегень взял за основу образ своего духовника – замечательного священника. Он приходил к нам, когда мы работали над сценарием, дал нам пояс владыки Сергия – такой чудный расшитый священнический поясок. В фильме Сергей Маковецкий снимается подпоясанный этим поясом. Конечно, мы делали собирательный образ. Мы много смотрели материалов с отцом Иоанном (Крестьянкиным). Манеру поведения Маковецкий в основном брал с него. Слава Богу, что сохранилось много записанных проповедей отца Иоанна, дающих представление о его манере говорить, о его голосе и прочем. Отец Иоанн по характеру показался нам очень нужным для образа нашего главного героя, особенно его близость к людям. Он фантастически непосредственно со всеми общался. И очень личностно, и очень спокойно, и очень ярко – какой-то невероятный замес.

Правда, мне сейчас передают (я сам в Интернет не залезаю), что многие критики считают нашего героя слишком положительным.

– Действительно, на первый взгляд главный герой фильма кажется идеальным человеком, совсем уж без изъянов.

– А знаете, я, когда впервые смотрел на отца Иоанна (Крестьянкина), не видел у него изъянов. И у других священников не видел изъянов. Вы, когда подходите к картинам Рафаэля, Леонардо да Винчи, ищете там изъяны? Это какой-то порок нашего века! Если раньше в красоте искали суть, то сейчас ищут в чем-то другом – вот это меня очень сильно смущает. И еще смущает, что показ нормального человека вызывает такую реакцию. Это неправильно по существу. Мерзости и так вокруг хватает, вы ее наберете где угодно: и в нашем кино, и в литературе. А нас интересовал вот такой персонаж, как наш отец Александр, именно вот такой. А что значит «без изъяна»? И что мы подразумеваем под изъяном? Нам что, надо было наделить его каким-нибудь пороком? Чтобы он втихую пил, что ли? Или, не дай Бог, еще чего-нибудь? Что подразумевается под изъяном?

А у нашего героя есть характер. Ведь когда он отказывается отпевать – а священник не имеет права этого делать, – он отказывается отпевать – и все!

К тому же проблема подобного главного героя существует во все века, и это самая сложная проблема! Это самая сложная задача! Федор Михайлович Достоевский мучился, когда писал «Идиота», искал подобных персонажей в мировой литературе (тогда кино не было). И оказалось, что есть только Дон Кихот – и все. Наш великий писатель говорил о своем князе Мышкине, что он смешной, трогательный, даже чудаковатый порой. Но при чем здесь изъяны?

– Тогда вас можно поздравить с тем, что вам удалось создать на экране такого героя, который, словно в зеркале, показывает обществу его истинное лицо.

– Конечно. Я именно так отношусь к своему фильму. И всякая скептическая реакция на фильм – это патологическая реакция, означающая, что человеку о себе пора подумать, прежде всего. Подумать о том, чего он хочет от этого мира, каким он должен предстать перед ним? Что, этот идеальный герой не переживает драму? Что, кому-то показалось, что исполняющий главную роль Сергей Маковецкий не переживает, когда вешают партизан? А сцена, когда его в конце фильма увозят после всех этих событий, – это смирение, то, к чему мы все должны стремиться. У нас бы мир идеальным был, если бы состоял из таких людей, как отец Александр, чего, к сожалению, не может быть.

Для меня это абсолютно принципиальная позиция: мне нужен был именно такой герой – как лакмусовая бумажка. И то время, в которое он мог существовать, как предлагаемая ситуация.

– Год – это достаточное время для того, чтобы досконально изучить историю Псковской миссии. Какие моменты вас заинтересовали более всего?

– Их много. Сразу стало ясно, что нельзя объять необъятное. Я понимал, что некоторым людям это все будет очень сложно воспринять. Например, история – неважно, легенда это или не легенда, – о том, как немцы спасли Иверскую икону Божией Матери. А есть и хроника, и фотографии. Это сложно понять. Может, они выдумали, а может, и нет, но ее спас из пожара немецкий солдат. И в это можно поверить, ведь они не все были животными и зверьми. Я сам читал нормальные, человеческие воспоминания немцев. Или вот, например, запомнилась фотография, где сидят священники и немецкие офицеры. Глядя на нее, я понимал, сколько она может вызвать разноречивых мнений. Еще мне было интересно то (хотя я об этом особенно не думал), что многие священники, пришедшие работать в Псковскую миссию, – кстати, не только они, но и бежавшие от большевиков эмигранты, – воспринимали немцев как освободителей. Может, закрывали глаза, может, лукавили перед самими собой, но им казалось тогда, что немцы могут освободить Россию, которую они любили не меньше нашего, очистить ее от «большевистской заразы». Еще для меня было очень важно – и это похоже на правду, – что если бы еще пару лет не было войны, то в России не осталось бы ни одного храма. Что это такое? Промысел Божий? И они так именно к этому и относились. А у них была миссия служить Богу и России, они не служили большевикам. Вот такая идея их жизни, и они считали, что все делали правильно.

Вот мы сейчас, такие умные, думаем, что они заблуждались. Для них это было не так, это очевидно. Это были их убеждения. И это были живые люди. И это была их драма. Да, были и такие, которые по слабости душевной служили немцам, просто испугавшись. Ведь есть такое заблуждение, что священник – это какой-то совсем необычный человек. Так думать неправильно. В идеале так и должно быть, но ведь священники – это такие же, как мы, люди, которые – по разным причинам – выбрали путь служения Богу. Одно дело, когда – я знаю такой случай – танкист горел в танке и, хотя был совершенно неверующим, попросил Бога сохранить ему жизнь и обещал Ему служить за это. И стал впоследствии священником. Это идеальный случай, хотя и у этого человека могут быть слабости, но это яркий пример выбора пути служения Богу. Но были и другие. Поэтому не стоит удивляться, что кто-то проявлял слабость.

Меня потрясла одна вещь: партизаны казнили одного священника, служившего немцам, что-то вырезав на его теле. Это чудовищно! Каким бы он ни был… Другие священники помогали партизанам. Действительность была многогранной и совершенно неоднозначной. Все зависело от конкретного священника.

– По большому счету, вы сняли фильм не о Псковской миссии, а о милосердии…

– Да, конечно, Псковская миссия – это повод. Так всегда должно быть, чтобы с помощью какого-то повода высказаться о чем-то более обширном и значимом.

– …и главный герой – это остров милосердия среди кошмара и жестокости войны.

– Вне всякого сомнения. А на съемках каждую секунду мы: я, Александр Сегень, Сергей Маковецкий – думали, как не свалиться в некую сусальность, в некий глянец, а максимально приблизиться к настоящей человеческой жизни. Мы постоянно об этом думали. Но мы не искали пороков в нем, нашем герое, просто шли другим путем, пытаясь сделать его живым человеком. И вроде бы своими словами даже это объяснили. Вот, в разговоре с прихожанином, который жалуется на свою жену, отец Александр говорит: мол, и мне иногда свою хочется прибить. В другом месте тоже в уста главного героя вложили фразу, расставляющую все по своим местам: «Что же такое получается: мы предателями будем?»

Мы не играем, не прищуриваемся, делая вид, что ничего не видим; не прячемся от этой правды. И помните, что отвечает владыка Сергий? «Народу нашему под немцем и так худо будет. Неужели мы его оставим без Божиего благословения?» Вроде бы на все ответили, расставили фигуры на доске жизни, показав, что вот к этому подходим вот так. Смотрите по этим правилам. Нет, наши критики как будто бы другое кино смотрели! Может, стереоочки не сняли после просмотра «Аватара»? Я не знаю, я не понимаю, отчего это. От черстводушия? Как можно не понять, что на таких людях, как отец Александр, все и держится?!

И вдруг – меня от этого чуть покоробило; наверное, и дальше будет коробить всю жизнь – я догадался: эти люди не верят в силу молитвы. Для них это все абстракция. Для них такое служение, которое показано на примере отца Александра, – это просто спасение личной жизни, и все. Хотя я глубоко убежден, что если бы не дети, отец Александр – и в тексте об этом прямо говорится, – он бы не боялся, потому что уже лагеря прошел. И когда его допрашивали НКВДешники, он сказал, что согласен с тем, чтоб всем было хорошо, но ничего не может сделать с тем, что молился за Родину. Поэтому люди, которые не верят в силу молитвы, не могут понять, что это такое. Совершенно. И самое чудовищное, что Сталин поверил в силу молитвы, а они не верят. Так что же это такое?

Другой вопрос, что не все верующие, что есть атеисты. На здоровье! Хорошо, тогда посмотрите на эту историю просто по-человечески. Пройди и проживи с отцом Александром эту гуманитарную историю. Один зритель мне написал, что, с его точки зрения, отец Александр выступает как социальный работник. Бог с тобой. Не веришь ты в Бога, посмотри на отца Александра как на «социального работника». Попробуйте и вы так, спасите пяток детей. Из Саласпилса. Спасите – и все простится вам.

– Другая тема, которую вы обозначили в фильме как важную, – это возрождение веры перед лицом смерти.

– Да, очень важной и принципиальной для нас была сцена, когда достают колокола и открывают роспись на куполе в храме. Я люблю эту сцену. Для кого-то она слишком пафосная, а кого-то раздражает так сильно, как будто окропили его святой водой. Прямо аж зашипело. А что такого? Что?

Я очень хорошо помню: когда настало время перестройки и стали показывать наши разрушающиеся храмы, сколько было стенаний после этих документальных фильмов. Сейчас мы показали, как люди восстановили храм в условиях войны, и это вызывает бесовскую реакцию. Это поразительно! Что-то не так «в Датском королевстве». А для меня это важно, и все. Я непоколебим, потому что крестился я тогда, когда нельзя было это делать – 30 лет тому назад. Слава Богу, я пережил разные времена. Но даже, получается, не хватает и этого милосердия. А что же нужно? Я понимаю, что нужно этой либеральной мысли: хорошо было бы, если бы у священника был какой-то порок, если бы он был пьяницей, а еще лучше, если он окажется педофилом. Вот тут бы проснулся живой-преживой интерес, о-го-го какой! Как это печально…

– Скажите, как вы искали актера на главную роль?

– Это было сложно. У нас были долгие пробы. Сергей Маковецкий – мой любимый актер, но по сценарию священник был постарше, более пожилой. Но моя жена Татьяна убеждала меня, чтобы я взял Сергея. В конце концов мы попробовали Сережу, и, слава Богу, все получилось. Тем более что уже была выбрана на главную женскую роль Нина Усатова. Она была сразу безусловным кандидатом и для меня, и для Сегеня. Странным образом мы начали с матушки. Хотя чего тут странного? Матушка – это такой мостик между несколько отдаленным от паствы священником и паствой. Священник хоть и является центром приходской жизни, все равно отдельный человек. Сколько я ни встречал священников, они абсолютно другие, чем остальные люди. Разных встречал, даже не очень красноречивых, слабых, но в вопросах веры они абсолютно другие. И это особенно заметно по глазам.

Я опасался, что Нина Усатова с Сережей Маковецким, выражаясь киношным языком, «не смонтируются в кадре». Оказалось, что мои опасения были абсолютно напрасны, и получилась совершенно замечательная пара.

– Вас не смущало, что примерно в то же время Сергей Маковецкий играл абсолютно противоположного персонажа в фильме «Чудо»?

– Там тоже не совсем простая роль. Я внимательно смотрел картину А. Прошкина и работу Маковецкого в ней. Он там не простой уполномоченный. И хотя в фильме это и не показано, но, может быть, он, этот уполномоченный, в отличие от всех остальных, и пришел потом к Богу. Уполномоченный ведь только исполнял свою непростую службу, исполнял мастерски свой долг. Может, он такой Савл своеобразный. Не исключаю, что я что-то себе выдумал, но сути это не меняет. Сережа играл характер намного сложнее, чем рядового уполномоченного-искусителя.

– Вам в жизни много встречалось таких священников, как главный герой вашего фильма?

– Их много, наверное, не может быть, но встречать приходилось. Я не хочу их поименно называть. Я встречал разных священников. Но я стараюсь, пусть и не всегда получается, придерживаться правила, взятого после того, как крестился: не осуждать священника, каким бы он ни был. Все 30 лет я старался этому следовать. Еще раз подчеркну: не всегда это получается, иногда испытываешь искушения и раздражение. Но в любом случае, это полезно для меня, потому что всякий раз получалось разглядеть священника. Всякий раз мне удавалось различать то, что позволяло считать этого человека настоящим священником. И меня радует, что я видел очень разных священников: и резких в суждениях, и чуть ли не погоняющих бабок крестом, по-разному общающихся с паствой, косноязычных, ярких, но за этим такая жизнь! У нас консультантом картины был игумен Кирилл (Коровин), настоятель храма Святой Троицы в Листах. Вот он очень яркий человек. И смиренный.

Хотя я общался немного, но у меня остались очень яркие воспоминания о патриархе Алексии II. Может быть, когда-то я их запишу.

– Вы сказали, что для образа главного героя очень много взяли от отца Иоанна (Крестьянкина). А что вы взяли от старца в свою жизнь?

– Даже если бы я знал, что взял, то не стал бы перечислять. Не стал бы искушать ни себя, ни обстоятельства. Но, поверьте на слово, много. Для меня этот фильм – очень личный опыт, очень личное потрясение. Даже принятие решения. Понимаете, если ты принимаешь решение за персонаж, а это во власти режиссера сказать актеру, что делать, то ты совершаешь выбор, несмотря на то, что ты его делишь с актером и сценаристом. Здесь было очень много вещей, которые я выбирал вместе с героем. Это был очень личностный опыт, и поэтому я люблю эту картину.

– Как режиссер вы прожили часть жизни вашего героя, причем самую главную часть. Насколько это встряхнуло вашу жизнь?

– Зачем встряхивать? У меня такая жизнь, что ее не нужно встряхивать. Нет ни малейшей необходимости. Но эта картина совершенно определенно укрепила меня в православной вере. Я прошел путь сомнений, узнал много такого, что способно смутить, поколебать. Но я знаю одно, что картина меня укрепила. Если бы я оказался в таких же обстоятельствах, то в силу своего характера был бы подпольщиком, партизаном. А эта картина позволила мне прожить жизнь со священником.

– Премьера фильма состоялась на Пасху. Что это значит для вас?

– Для меня это очень ответственно. Я как-то робел. Это была не моя инициатива; не знаю, решился бы я сам на такое. Я боялся, что будет какой-нибудь сбой, что-то не получится. Но, слава Богу, все прошло хорошо при присутствии хорошего человеческого собрания, хотя священников было не так и много. Мне прислали sms-ку из Оптиной пустыни: «Всем посмотревшим отцам фильм очень понравился, благодарили и плакали». Вот это для меня очень важно. Важнее всего. Пусть потом говорят что угодно. «Благодарили и плакали». И все. Точка. Мне больше ничего не нужно.

В фильме есть историческая правда. Что это такое? Я давно декларировал, что не верю в историческую правду, еще со времен фильма «1612». Что такое историческая правда? Ее нет, не может быть, потому что ее пишут люди. Но я верю в правду чувств. Чувство – это единственный критерий. Да, ребенку можно объяснить, что такое совесть, как жить по правилам. Да это все написано в Священном Писании, только бы жили по этому! А разве кто живет? Хотя были такие святые, которые жили по заповедям. Там сказано, что горы можно сдвинуть по вере.

Недавно я присутствовал при совершенно фантастическом действии в Сергиевом Посаде. Студенты ВГИКа каждый год ездят дарить ветеранам подарки – традиция у них такая. Полный зал стареньких ветеранов в медалях. Я такого не видел давно. Студенты двух мастерских пели фронтовые песни; все было очень просто, без декораций и костюмов. И когда в финале запели «День Победы» – я вспоминаю это с мурашками по спине, – женщина-ветеран, которая с трудом пришла на концерт, встала, опираясь на костыль. И за ней встал весь зал, и плакали все – и студенты, и ветераны. Вот это правда чувств! Это был урок, который не расскажешь никакими словами, не прочтешь ни в каких книгах. Этот момент ничем не заменишь!.. Поэтому я верю в правду чувств.

– Наша молодежь сегодня практически не знает, кто такой генерал Д.М. Карбышев.

– А что вы хотите?! Сколько боролись с нашей историей, начиная с перестройки! Посмотрите на учебники. Сколько боролись с тем, на чем мы можем стоять, чем мы можем согреваться. Сколько это вытравливалось. А сейчас возвращать это уже вроде как искусственно. Вот в чем проблема. Мы возвращаем историю, а нам говорят: «Что вы нам навязываете?» Уже забиты те поры, через которые впитывалась драма того же генерала Карбышева. И тому много примеров. Все это подменено иронией, все это подменено хи-хи да ха-ха, подменено постмодернистским отношением: можно все – и добро, и зло; мы все одинаковые, и все одно и то же. В конечном счете все подменено кокетством: с верой, с жизнью, с собой. Что, конечно же, чудовищно.

– Снимая фильм, вы думали, насколько он будет интересен молодежи, сможет ее «зацепить»?

– Когда снимаешь, надо думать, что ты можешь делать, и делать это максимально. Это потом задают вопросы, начинаешь вспоминать: о чем думал, о чем не думал. Чего тут думать? У нас в основном молодежь в кино ходит. Тут важнее, чтобы другие пришли…

Странно, но при этой сегодняшней исторической недоразвитости мои студенты, которым я показывал рабочий материал, сцену, где наши бойцы шли сами сдаваться, не приняли, не захотели впускать в себя. Спрашивали, неужели это так? Оказывается, еще есть дух патриотизма. У меня разные студенты, очень современные, но то, как их это все потрясло, вселяет надежду.

Но уж совсем трагично другое – когда в отзывах на фильм пишут только, что там природа показана такая красивая. И ведь тут еще не лучше, чем с Карбышевым. Я ведь специально показываю эпизод: панорама земного рая, и немцы говорят: «Странный народ в этой России: такое поразительное сочетание красоты природы и чудовищной убогости». Вот просто для этого только снято! Мы показываем божественную красоту природы и мерзость человеческую. На контрасте. Не понимают. Тупоголовость и черстводушие, совершенная неспособность понять элементарные вещи. А куда дальше идти, если нет основы, зерна? А красота природы, история Карбышева, много других вещей – это те семечки, из которых что-то может вырасти.

– Если вспомнить вашу давнюю картину «Мусульманин» и последнюю «Поп», то просматривается определенная эволюция: там рассказывалось о рождении веры, здесь о ее плодах – милосердии. Между картинами четырнадцать лет. На ваш взгляд, наше общество прошло такой же путь за это время?

– Прежде всего, это не моя эволюция. Со мной тоже много чего происходило. Есть эволюция людей, есть и эволюция страны. И та картина согласовалась с тогдашним временем, и эта согласуется с нынешним.

– Чем вам интересны верующие люди?

– В первую очередь, они мне интересны тем, что они волей или неволей борются со злом. Даже не думая над этим. Но, несмотря на то, что они со злом борются, это не означает, что они от него защищены. Иногда они даже еще более искушаемы. Тем не менее, в верующих людей труднее поселить зло. Вот этим они мне интересны.

Я мог бы еще говорить, например, про смирение, но я говорю, прежде всего, об очевидных для меня вещах.

2010 г.

 

Россия мешает окончательной победе чертовщины

(Интервью В.И. Хотиненко для «Российской газеты». Журналисты В. Коновалов, Е. Яковлева)

Владимир Иванович, считается, что тема веры, религии, Церкви пока не очень удачна в российском кино. Образы либо ошибочны, либо не впечатляют, либо вызывают недоумение.

Владимир Хотиненко: По большому счету у нас еще и не снимались истории на эту тему. В фильме «Остров», потрясшем многих, герой – юродивый, он не столько живет по канонам, сколько их нарушает. Ну а поскольку наш зритель и сам мало что соблюдает, ему уже поэтому персонаж близок.

А вообще Церковь и священник – сложнейшие объекты для художественного исследования. Сколько сразу стереотипов (иногда находящих подтверждение в жизни) надо преодолеть: «поп – толоконный лоб» и прочее.

А суть священства до сих пор остается широким массам непонятной. Некоторые думают: это работа такая. Для других, наоборот, священник чуть ли не святой. Священник не обязательно святой, но он – человек с немыслимой ответственностью.

А герой фильма, который мы сейчас снимаем, еще и чистейший человек. И это тоже проблема для режиссера. Знаете, как удобно взять «тему негодяя» и показать, какое сложное и противоречивое существо человек. Но уродство не должно становиться единственным или преобладающим предметом искусства. Если человеку все время показывать, как много в нем мерзости, у него исчезают ориентиры.

РГ: И что добавляет в эту картину ваш новый фильм?

Хотиненко: Картина, которую мы сейчас снимаем – «На реках Вавилонских», посвящена неизвестной истории Церкви в Великую Отечественную войну. Тогда в оккупации оказалось огромное количество наших соотечественников, до 50-70 миллионов человек – население большой европейской страны. Это не считая пленных. Каково было всем этим людям? Как они жили? О той жизни мало что известно. Единственное, что осталось на память – графа в анкете, я сам лично заполнял ее: были ли ваши родственники в оккупации? А занималась ими тогда только Церковь. Только Церковь объединяла и укрепляла.

РГ: При этом сама не попадала в двусмысленное положение?

Хотиненко: Попадала. Немцы же не запрещали Церковь. Даже поначалу поощряли, как и открытие школ. Им нужен был порядок в тылу. И что было делать священникам? Бросать людей? В Евангелии ведь сказано, что это наемник бежит от овец в трудном положении, а «Аз есмь пастырь добрый» и не брошу паству свою. Потом началась сложная игра: и Сталин, и немцы хотели использовать возможности Церкви в своих интересах.

Идея снять об этой сложной ситуации фильм родилась, когда в редакции «Православной энциклопедии» появились первые исторические материалы об этом. Но наш фильм – не историческая хроника, не эпопея, а локальная история. И войну мы в фильме не показываем, только ее отголоски. Но глухая канонада и дальнее зарево могут быть тревожнее, чем сам бой, из-за неизвестности.

РГ: Какой, по-вашему, должна быть церковная тема в кино?

Хотиненко: Важен вопрос меры. Больших игровых фильмов о православии, я думаю, не должно быть много. Иначе будет чувствоваться некое давление. А православие, в моем понимании, – мягкая, деликатная религия. Без пресса. Но документальные и учебные фильмы об истории религии, о Святом Писании, анимация для детей – это хорошо.

Тем более что сейчас эта тема в обществе вызрела. Не потому, что на церковных службах появляются руководители государства, а потому, что люди идут в храм за укреплением себя.

Одновременно это вызывает и определенное сопротивление: зачем нам уроки основ православной культуры в школе? Не слишком ли Церковь давит на нас? Ну, цирк! Дерьмо, которое льется с экранов и рекламных плакатов, не давит, а час православной беседы в неделю сразу задавит!

РГ: Вообще, похоже, обществу нелегко выходить из атеистического состояния. Ваш собственный путь к вере был трудным?

Хотиненко: Я крестился взрослым, в 1980 году, учась на Высших режиссерских курсах. Почувствовал – если мой вольный образ жизни продолжится, я просто пропаду. Как будто на меня что-то сошло: мне это необходимо. Слава богу, нашлась у нас на курсах женщина, царствие ей небесное, она потом монахиней стала – Елизаветой, познакомила меня со священником в храме Знамения Божией Матери на Рижской.

Я при всей эмоциональности достаточно рациональный человек. Но когда собрался креститься, у меня, как говорят церковные люди, «начались искушения», доходящие до мистики. Я вообще опасаюсь такой мистики. Мне достаточно чудес судьбы, например, встречи с моей женой. Или встречи с Никитой Михалковым – в армии на мероприятии по линии общества «Знание».

РГ: А что на вас особенно подейст вовало, когда вы уже крестились?

Хотиненко: Рим. После того как я снял для «Православной энциклопедии» картину «Паломничество в Вечный город», Рим стал для меня как для верующего и творческого человека необходимым местом. Я называю это «синдромом Гоголя». Как известно, Николай Васильевич, которого трудно заподозрить в равнодушии к Родине, уезжал писать в Рим. Кто хотя бы однажды видел Италию, и в особенности Рим, тот уже никогда не будет до конца несчастным – это Гёте сказал.

РГ: А религиозность не мешает художнику? Ведь появляется тенденциозность, и может возникнуть другой «синдром Гоголя» – желание сжечь рукопись.

Хотиненко: Да, такая опасность существует. Но Рублев же написал «Троицу». А живописцы, музыканты знали религиозное вдохновение. Гоголь – отдельная история. И не настолько, может быть, и трагическая. Ведь мы почему-то думаем: или писатель, или никто. А может быть, он другие открытия совершил бы с тех высот, на которых ему писательство показалось уже не очень нужным.

РГ: Как любитель Рима, скажите, Москва, по-вашему, выдерживает свою историческую заявку на роль Третьего Рима?

Хотиненко: Внешне – не знаю. Здесь столько хулиганства! Меня, как бывшего архитектора, угнетает уродливость застроек. В Риме-то никто никогда ничего не построит в историческом центре, на Аппиевой дороге. А у нас, слава богу, что в Кремле ничего не снесли под новостройку.

Ну а по миссии своей – да. Пусть это вызывает сколько угодно иронии, но именно Москва – Третий Рим. Я убежден, что сейчас Россия – это территория борьбы между добром и злом. Россия мешает окончательной победе чертовщины. И если уж падет этот Рим…

2010 г.

 

Церковь должна идти туда, где сложно

(Интервью В.И. Хотиненко для «Комсомольской правды». Журналист Анна Балуева)

Режиссер отмечает свой юбилей, по поводу которого и дал интервью нашей газете.

– Владимир Иванович, 60 лет – это очень серьезно? Типа итоги подводить, с высоты полета глядеть, молодежь поучать, лавры с короной поправлять? Или ну это все к лешему – и просто расслабиться?

– Очень милое начало! (Хохочет.) Нужно антракт объявлять.

– О’кей, шутки в сторону. Вы народный артист Российской Федерации. Выше некуда. И все-таки юбилей. Каких наград ждете? Может, медаль какую, орден?

– Мне народного совсем недавно присвоили – а это очень высокая награда. Повыше многих орденов, поэтому в ближайшее время ничего не светит. Сейчас закон довольно жесткий.

– Лимит на ордена ввели?

– Просто какое-то время должно пройти, пока мне можно будет что-то очередное присвоить. Но это дело десятое. Мы начали с подведения итогов, и мне страшно. Хотиненко – 60. А я никак не могу увязать эти 60 с самим собой. А итоги можно подвести в любой момент. Рюмочку выпил, посидел, подвел. Я не очень люблю дни рождения. И отмечать буду сдержанно – только в память о родителях. Без подведения итогов. Я даже не знаю, сколько я снял фильмов.

– Штук 20 с лишним будет. А сейчас, кстати, если снимается кино – то такое, знаете, одноразовое.

– Я бы сказал – фильм-аттракцион. Я это без уничижения это говорю, потому что сам хожу и на «Пиратов», и на «Властелина колец». Я стараюсь быть в курсе того, что происходит в кино вообще. Но в период моей молодости кино занимало все-таки значительно большее место. Были такие мастера, как Антониони, Бергман, Тарковский, Феллини. Да, появлялись и Джеймсы Бонды, но каждый знал свое место. Сейчас Пантеон закрыт уже, и ключик выбросили. Но я убежден, что кино, которое многие не считали искусством, оно одно из всех видов искусства сохранило жизнь. То есть, оно развивается. Даже чисто технически. Выскажу крамольную мысль. Сейчас, может быть, сами художники чуть поотстали от технического прогресса кинематографа.

– А еще сегодня рулят сериалы. Рынок требует. Вот и у вас в активе есть сериал «Достоевский».

– Награды – хороший стимул. К тому же там действительно потрясающая роль Жени Миронова.

– Многие говорят, что выбор на роль Достоевского Евгения Миронова не очень-то удачен. Потому что у нас есть два актера, которые играют знаковых персонажей – Безруков и Миронов.

– Ну, есть достаточное количество людей, которым звучание и моей фамилии неприятно. И что теперь? Женя – перфекционист, и не было дня, чтобы он не пришел с чем-то новым прочитанным. Мы, например, долго не могли решить, как сыграть эпилептические припадки Достоевского. Пока не прочли слова самого писателя: «Дело в том, что в мгновения перед приступом я испытываю прозрение. Это я ни на что другое не променяю». И стало понятно, как это делать.

– С кем вам проще – с неизвестными, не раскрывшимися актерами, или с такими состоявшимися звездами, как Миронов или Маковецкий?

– Но с Сережей Маковецким мы начинали работать, он был неизвестным. Мы дозревали вместе. Да, я умею работать с актерами. Но я априорно работаю с талантливыми людьми – начинающий ли он, не начинающий… Когда Лиза Арзамасова пришла ко мне, я не знал, что она звезда телесериала. Я не возьму на себя смелость сказать, что она была никто, а я из нее что-то сделал. Открылись другие грани. Но она была природно талантлива.

– С талантом еще и сложно, жуть просто. А как на ваши взаимоотношения с людьми влияет ваша вера? Вы же человек верующий.

– Я где-то в 80-м году крестился. И проделал сложный путь за эти тридцать лет. И по мере вызревания понимаешь противоречия между профессией и мировоззрением. В идеале надо завязать с режиссурой и уйти в монастырь. И я сейчас сижу на двух стульях. На раскоряку. Но не могу отказаться от кино, хотя порой должен делать вещи, которые противоречат моей вере. Даже в кино на религиозную тему один елей не интересен никому. Нужен живой драматизм. Значит, нужно показывать похождения Марии Магдалины, например.

– Страшно спросить, что вас привело к перерождению в 80-м году?

– Я не буду все равно рассказывать. Грешен. И сильно грешен. Вопрос другой. Дорога к свету бесконечна. Поэтому я не могу и сейчас про себя сказать, что веду себя, как христианин. К сожалению.

– В связи с этим меня, например, шокировало, когда премьера вашего фильма «Поп» прошла в Храме Христа Спасителя.

– А почему?

– Мне это показалось жутким диссонансом между чистотой веры, церковью и искусством массовым, спорным. Раньше актеров хоронили за оградой кладбища.

– Время меняется. Но это была продюсерская идея. Мне она самому не очень нравилась. Но все равно я не вижу в этом ничего страшного. Во-первых, там есть специальный зал заседаний – не в самом храме. Я бы в жизни не согласился, если бы на месте иконостаса растянули экран. Но церковь должна искать какие-то новые формы работы с паствой. Многих смущает, что батюшки работают с рокерами. Но церковь должна идти туда, где сложно.

– Раньше у вас была репутация свободного художника – фильм «Макаров» тому пример. В последнее время вы больше известны, как государев режиссер. «Поп», «1612».

– В фильме «Поп» никто не призывает «будьте все православные». И ничего такого, что бы указывало на государеву службу, нет. Фильм «1612» – это был заказ. Хотя идея показать, что это было такое – Смутное время, у меня была давно. И я делал то, что мне интересно. И никогда под диктовку: ты должен сделать это, должна прозвучать тема партии, правительства. Я делал то, что хотел. Почему никого не смущает, что 90 процентов американских фильмов ура-патриотические? Америка имеет право, а мы?

– А меж тем, «1612» стал самым кассовым из снятых вами.

– Да. Но тут кассой не измеришь. Хотя хочется. У меня, кстати, на «1612» было 12 миллионов. Для американцев это – тьфу, гроши.

– А самая-самая святая вещь, которой вы учите своих учеников во ВГИКе?

– Профессионализму. Чтобы они могли зарабатывать на хлеб этой профессией. И надо понимать, что режиссура – это самый дорогостоящий способ самоудовлетворения. Ты берешь уйму денег, которые должен как-то оправдать. Вот пример. 13-го в пятницу моя жена выходит из дома, поскальзывается и ломает себе руку. Чудовищно. Но, слава богу, есть фантастическая больница, 67-я. Через час уже на операционном столе ей собрали руку. Профессионалы. Вот и все.

– Ух ты! Мы пришли к семейной теме. Юбилей в семейном кругу. Как вы будете отмечать?

– У нас есть традиция с Танечкой: мы на мой день рождения берем билеты и улетаем в горы – в Альпы, как правило, хотя и в отечественных был во всех. Так уже 10 лет. Мы не катаемся на лыжах. Мы гуляем. Потом возвращаемся, и я начинаю собирать по очереди: семейный круг, человек 20-30, потом с друзьями посидим. Со студентами тоже отмечаем.

– Мы начали нашу беседу с итогов. У меня вертелась такая штука в голове. Настоящий самурай не то что об итогах, он о смерти думать обязан два раза в день. Скажите, пожалуйста, есть вещь, о которой вы думаете каждый день?

– Тянет ответить красиво.

– Не надо красиво. Надо правду.

– Мерило жизни – ее конец. И меня реально интересует, каким я подойду к этой отметинке-то, после которой будет поздновато что-либо менять. Не считая каждодневной заботы о Танечке, поскольку она вытесняет все прочие мысли о вечном, бренном, о детях и тому подобное. Но в принципе, это ключевая мысль. И в этом я не вижу страха. Я прочитал любопытный случай. Монаха спрашивают, боится ли он смерти. Он подумал и сказал: «Не боюсь. Робею». Вот суть. Я же помню, когда я лет в шесть к маме подбежал в слезах: «Мама, неужели я умру?». И мама, гладя меня по стриженой головке, сказала: «Когда это еще будет». Это, может быть, и первое воспоминание, и, может быть, ключевое. Если без кокетства.

2012 г.

 

Вряд ли Россия – Европа в полном смысле этого понятия…

(Интервью В.И. Хотиненко для журналиста А. Заозерской)

В рамках 20-го юбилейного фестиваля «Окно в Европу» состоялся показ фильма «Макаров» с Сергеем Маковецким в главной роли – фильма, ставшего одним из первых победителей этого кинофорума. Режиссер картины Владимир Хотиненко рассказал о том, почему тема оружия и безопасности человека не утрачивает своей актуальности.

– Владимир Иванович, картина «Макаров» была снята в начале 1990 годов, когда в крупных городах России ежедневно происходили убийства. Это было время, когда человеческая жизнь ничего не стоила. Сегодня «Макаров» не устарел?

– В начале 90-х была очень популярна фраза «25 лет – глубокая старость», говорящая о том, что молодых людей, что называется, укладывали пачками. Начало 90-х с двумя путчами ассоциировалось у меня с пистолетом Макарова, и поэтому я так назвал свою картину. Фильм «Макаров» не устарел хотя бы потому, что постоянно на уровне правительства обсуждается введение разрешения оружия в целях защиты.

На мой взгляд, легализация в России оружия – это полное безумие с невероятно тяжелыми последствиями. Стоит на секунду представить, что начнется в России, если легализовать оружие, – волосы встают дыбом. Это будет безудержная, ежедневная пальба. Иллюзия силы, приобретенная войной и оружием, – это самая большая иллюзия, которая преследует человечество. Во мне самом есть любовь к оружию, более того, я наделяю оружие мистической силой, но считаю, что оружием следует восхищаться в музеях, а не применять его на практике и не держать у себя дома.

– Оружие легализовано во многих развитых странах Европы, в частности в Швейцарии, где, кстати, очень низкий уровень преступности. Может, не так страшен черт?

– В России любой самый мелкий конфликт приобретает огромные масштабы. Я видел, как в Баден-Бадене парковался один водитель, расталкивая при этом все, что только мешало его цели, и подумал: «А в России в этом случае началась бы пальба». Москва – не Баден-Баден и не Женева, да и вряд ли Россия – Европа в полном смысле этого понятия.

– Так все-таки, по большому счету, Россия – скорее Азия, нежели Европа? Вы сняли фильмы «Мусульманин» и «Поп» о двух самых распространенных религиях в России и, возможно, знаете ответ на этот вопрос…

– Эти две картины – о вере. Больше о вере, чем о религии. Ни в фильме «Мусульманин», ни в одной из последних моих картин «Поп» не было идеологии вообще, хотя обе эти картины критиковали по идеологическим соображениям. Россия – Европа или Азия? Трудно сказать. По большому счету, в мире со времен древности очень мало что изменилось.

Когда в Риме по заказу Ватикана и Русской православной церкви я снимал картину о Вечном городе, то довольно часто ходил в Колизей и каждый раз ловил себя на мысли: «Хлеба и зрелищ» – вот главный принцип человечества, и он неизменен. Увы. Прочитал недавно замечательную фразу: «Художники Возрождения писали свои картины, зрители смотрели на прекрасное и думали, что жизнь имеет смысл». К сожалению, все, что мы видим сегодня, наводит на мысль, что жизнь достаточно бессмысленная штука. Я не посыпаю голову пеплом, но прекрасно понимаю, что все мы ходим по замкнутому кругу.

– На ваш взгляд, что отличает наше время?

– Самая заметная и судьбоносная, на мой взгляд, примета нашего времени – появление мобильного телефона, связи, которую мы носим с собой в кармане. Фраза «Я снял кино на телефон», которая сейчас в обиходе, еще 20 лет назад показалась бы фантастикой.

– Владимир Иванович, вы ведете Мастерскую режиссуры игрового кино во ВГИКе, и среди ваших воспитанников – востребованные режиссеры Андрей Кавун, Анна Фенченко. Если вы учите людей снимать кино, значит, верите в силу кинематографа?

– На недавних парламентских слушаниях в очередной раз я выступил с инициативой о запуске примерно 50 дебютных фильмов выпускников режиссерских факультетов. В результате пришли к выводу, что, скорее всего, запустят всего пять дебютов. Но если так будет продолжаться и дальше, то молодые режиссеры, среди которых есть очень талантливые ребята, просто «закиснут». Есть серьезная проблема в нашем обществе, которую могли бы решить молодые режиссеры.

Молодежная аудитория страны очень агрессивно настроена к российскому кинематографу, и эта агрессия выработана у них в том числе и посредством Интернета. А молодые режиссеры со свежим взглядами, полные желания и решимости, могли бы привлечь некую часть пока еще агрессивно настроенной молодежи на сторону нашего кино.

Я, как режиссер, вряд ли могу это сделать, как и мои опытные коллеги, а вот молодежи это под силу. Мне, как педагогу, горько осознавать, что я воспитываю режиссеров, и, как мне кажется, хороших режиссеров, а они ничего не делают – не потому, что не хотят или не умеют, а потому, что им этого не дают. Не дают, и все тут, потому что к молодежи в нашей стране, увы, не очень бережное отношение. О кадрах, смене никто не думает – все живут только одним днем…

2012 г.

 

Достоевского долбали, теперь память о нем долбают

(Из интервью В.И. Хотиненко для передачи «Телохранитель». Ведущая Е. Афанасьева)

Е. АФАНАСЬЕВА: …Мы дозвонились до Владимира Ивановича Хотиненко, режиссера сериала «Достоевский». Добрый вечер, Владимир Иванович.

В. ХОТИНЕНКО: Добрый вечер.

Е. АФАНАСЬЕВА: Обидно, что вы не смогли приехать, но надеемся, это не помешает.

В. ХОТИНЕНКО: Я в Интернете смотрю, что там происходит.

Е. АФАНАСЬЕВА: А, вы нас видите. Ну, прекрасно. Жалко, мы вас не видим.

В. ХОТИНЕНКО: Очень жалко мне тоже.

Е. АФАНАСЬЕВА: Как, по-вашему, прошел сериал? Вы довольны результатами, рейтингами и реакцией общественной?

В. ХОТИНЕНКО: Рейтингом – не знаю, реакцией очень доволен, потому что это реакция. Мне только не понравилась ваша тенденциозность такая. Понимаете, есть ведь всякие отзывы. Вы не затруднили себя ни одним нормальным.

Е. АФАНАСЬЕВА: Нет, ну что вы? Я просто задаю те вопросы, которые задают.

В. ХОТИНЕНКО: Нет-нет, подождите. Это другой совершенно вопрос… Мне досадно что? Ведь понимаете, мнение достоевсковедов, особенно если они затруднят себя, если они по-настоящему относятся к Достоевскому, любят его, они затруднят себя и устроят какой-нибудь круглый стол со мной. Потому что устроили эту заочную разборку, абсолютно беспринципную. Я вам такого, знаете, начитаю, что писали про Федора Михайловича! Вот, пожалуйста: «“Преступление и наказание” наводит скуку, нисколько не выясняет лица героя. Действительно, подобное произведение можно было написать только в ненормальном состоянии». Они производят впечатление людей, которые ни разу не читали, что писали про самого Достоевского. Вот теперь повторяется абсолютно.

И совершенно определенно я бы ответил на любой вопрос, на любой. По поводу казни – слава богу, хоть один аргумент нашелся у автора сценария, что какая разница, мешок надели? Ну, надо же законы понимать: это кино. Никто не обещает документального исследования. А чего так безответственно заявлять, что я там чего-то не знал? Откуда они знают это?

Е. АФАНАСЬЕВА: Да, это… Хорошо.

В. ХОТИНЕНКО: Что я им, школьник, что ли? Я не знаю, сколько там они чего сделали в этой жизни, я знаю, что я сделал. Что это – так отчитывать меня?! Я что, школьник?!

Е. АФАНАСЬЕВА: Да нет, вас не отчитывает никто.

В. ХОТИНЕНКО: Я что, школьник на экзаменах?! Я им много чего могу рассказать.

Е. АФАНАСЬЕВА: Давайте вернемся к разговору все-таки о сериале, а не к заочному спору с критиками. Ну, вот, кстати, автор сценария, Эдуард Володарский, которого вряд ли вы относите к критикам, все-таки это человек, который вместе с вами работал, он не очень доволен тем, что сместился акцент на личную жизнь писателя в ущерб его писательской ипостаси и личности.

В. ХОТИНЕНКО: Вы знаете… Вот как вам это точнее сказать-то? Для этого существуют книжки такие буквальные, вот такие исследования. Для этого существует тот портрет перовский, где вот такой сидит серьезный мыслитель. Захотелось рассказать про другого Достоевского. И я вас уверяю, огромное количество людей на территории нашей страны приняли этого человека. Хотелось Достоевского как человека, потому что ладно сериал – я знаю людей, которые ненавидят Достоевского. И для которых, даже если не дай бог такого полюбят, это уже какое-то поражение. Я знаю очень много людей, которые ненавидят самого Достоевского, чего уж там? Включая писателя Набокова, к слову сказать.

Поэтому дело не в этом. Тут досадно немножко то, что мы все-таки работали вместе. И мы за кадром ничего не оставляли. Но есть такая кухня своя, и есть то, что потом можно выносить на публику. Значит, он испугался какого-то общественного мнения или еще чего-нибудь – я не знаю, честно говоря. Бог ему судья. А акцент – я вам так скажу: любовь. Если перестанет в нашей жизни занимать такое место любовь и, в частности, любовь к женщине, значит, это будет не человеческая жизнь. И слава богу, в этом смысле Достоевский был живым человеком. Слава богу. И не надо в данном случае передергивать. Мы рассказывали про живого Достоевского.

Е. АФАНАСЬЕВА: Вот здесь как раз была sms-ка с вопросом от нашего слушателя: «Зачем включались фрагменты произведений? Не сделано ли это было для тех, кто даже не читал его?»

В. ХОТИНЕНКО: Нет, не делалось. Слушателю надо понимать, что это общеизвестная формула, что жизнь Достоевского перетекала в его произведения. Потому не исключено, что именно это он сначала сказал в жизни, а потом написал. Поскольку это в буквальном смысле слова есть те объяснения с Аполлинарией, буквально из «Игрока», но это-то абсолютно известно, что он там писал Полину, Аполлинарию. Поэтому я не исключил, что возможно перетекание обратное – что сначала этот разговор произошел в жизни, потом в книжке, а потом мы его опять перенесли в киножизнь. Вот.

Е. АФАНАСЬЕВА: А насколько для вас важным было то, что в свое время Евгений Миронов играл все-таки один из главных образов в творчестве Достоевского – он играл в сериале «Идиот»?

В. ХОТИНЕНКО: Ну как «важно»? Хорошо он сыграл в «Идиоте» Мышкина. А вообще в Достоевском как минимум был еще и Рогожин. Как минимум. Поэтому… Ну как? Да никак. Никакого значения. Может, для Жени для самого – это другой вопрос. Но потом это совершенно определенно для Евгения Миронова совершенно замечательная роль абсолютно, в которой он старался безусловно. И вот эти похлопывания по плечу – я не могу просто – либо Евгения Миронова, либо меня, такие какие-то, да?

Е. АФАНАСЬЕВА: Владимир Иванович, вы долго искали исполнителя главной роли? Или вы сразу знали, что у вас будет Миронов играть?

В. ХОТИНЕНКО: Долго-долго-долго.

Е. АФАНАСЬЕВА: А откроете тайну, кто пробовался еще?

В. ХОТИНЕНКО: Нет. Это надо было Володарскому вспоминать.

Е. АФАНАСЬЕВА: Понятно.

В. ХОТИНЕНКО: А я никогда в жизни не называл, кто там у нас пробовался.

Е. АФАНАСЬЕВА: Насколько долго вы искали грим и портретное сходство?

В. ХОТИНЕНКО: Ну, вы понимаете, во-первых, портретное сходство – не вопрос первостепенной важности. Потому что известно, например, что есть портреты Пушкина работы Тропинина, Кипренского, Соколова. Они все разные, и Пушкин разный. Поэтому если бы писал не Перов, наверное, какой-нибудь другой бы был портрет Достоевского. Были фотографии – мы внимательно изучили все существующие фотографии. Поэтому мы искали то, что можно найти в облике и в существе Жени, Евгения Миронова, отталкивались от этого.

Но, вот, понимаете, система подтасовок. Для нас это был важный вопрос все равно, создание образа Федора Михайловича, а не сходство. Но очень смешно в одной газетке опубликовали. Прямо как издевательство и как метод работы. Про пожилого Достоевского, говорят: «Это Достоевский в жизни», а рядом молодого Миронова из нашего фильма: «А это Миронов так играл Достоевского». Так же нельзя. Понимали: если они публикуют фотографию Миронова из нашего фильма, то нормальный читатель скажет: «А чего? Нормальный Достоевский». Понимаете? И вот это вот подворовывание – оно сквозит во всем. Интересно даже разобраться в этом, честно говоря.

Е. АФАНАСЬЕВА: А здесь вот как раз был вопрос, на сайт заранее присланный: «Планируется ли продолжение сериала? Ведь, 7 серий охватывают период только до написания “Братьев Карамазовых”».

В. ХОТИНЕНКО: Вы знаете, даст бог, на «Культуре» покажут 8-серийную версию – пошире все чуть-чуть, поподробнее. Ну а то, что мы не стали доводить до смерти, да просто хотелось вот именно этим закончить. И я понять не могу, чем слова, реальные причем слова, сказанные в поездке с Соловьевым (абсолютно не важно, какой это Соловьев, потому что уже в этот момент знают, кто такой Достоевский) хуже? И те слова, которые сказал Соловьев: «А что, если человек…» – они ничем не хуже, чем целование железа. И тем более не целовал он никаких там оков. Короче говоря, это еще один портрет нами был предложен, понимаете?

Е. АФАНАСЬЕВА: Насколько вас как режиссера удивило или нет то, что следом за вашим сериалом поставили сериал «Бригада»? Вот такое странное соседство в эфире канала.

В. ХОТИНЕНКО: Это меня не то что удивило. Я – не хозяин канала, это не только меня удивило… Меня спрашивали постоянно, отчего поставили. Понятия не имею – у меня нет ответа.

Е. АФАНАСЬЕВА: Странно. Вызывает какие-то дополнительные, наверное, ассоциации и размышления, когда после Достоевского появляется Саша Белый.

В. ХОТИНЕНКО: Это, наверное, нужно у кого-то спрашивать, кто занимался формированием этой программы. Для меня это вопрос второй, во всяком случае.

Е. АФАНАСЬЕВА: Да, есть SMS-вопрос от Вячеслава из Новокузнецка, который пишет, что он смотрел отрывками, но считает, что время показа не очень удачное. По его мнению, «Достоевского» нужно показывать ближе к 24 часам, то есть для позднего зрителя.

В. ХОТИНЕНКО: Это тоже вопросы, на которые у меня нет ответа.

Е. АФАНАСЬЕВА: Это не я задаю, это наши слушатели.

В. ХОТИНЕНКО: Нет, вы – это он, кто там задал. Я разговариваю уже с человеком.

Е. АФАНАСЬЕВА: Вячеслав из Новокузнецка.

В. ХОТИНЕНКО: Поэтому я Вячеславу обращаю этот ответ. Не знаю. Это не я, к сожалению, время планирую. Нам тоже казалось, что это немножко не совсем удачно. Сейчас-то уже произошло, поэтому чего задним числом?

Е. АФАНАСЬЕВА: Наталья из Екатеринбурга задает вопрос: «Как вы считаете, сериал поднимет новую волну интереса к творчеству Достоевского?»

В. ХОТИНЕНКО: Ну, это гадание на кофейной гуще. Поднимет – хорошо. Не поднимет – значит, у нас чего-то, может, не получилось. Может, уже время такое. Ну и так далее, и тому подобное.

Вы понимаете, в чем дело? Пусть достоевсковеды возмущаются сколько угодно. Они должны понять одно. Во-первых, может быть, им кажется, что это имя навеки. Но слава богу, что пусть такая мысль, но она есть. Она о Достоевском, не закостеневшем, но все равно подразумевается стереотипный, удобный или неудобный Достоевский. Все равно подразумевается что-то такое, что либо удобно, либо неудобно. Мы постарались показать другого. Спорный? Так и слава богу. Федора Михайловича самого долбали, теперь память о нем долбают. Ничего такого страшного тут нет.

Е. АФАНАСЬЕВА: Спасибо, Владимир Иванович, за участие в программе. Жалко, что вы не пришли.

В. ХОТИНЕНКО: Очень жалко, я жалею.

Е. АФАНАСЬЕВА: Не кипятитесь, пожалуйста. Потому что когда что-то вызывает такую бурную реакцию у прессы, и хорошую, и плохую, естественно, это значит, что попал в какие-то обсуждения общества. Хуже, если бы не заметили ни критики, ни зрители.

В. ХОТИНЕНКО: Нет, поймите меня. Я говорю это только по одной простой причине, что если б это было хоть чуть-чуть объективно, ну, хоть чуть-чуть без похлопываний. Не надо меня похлопывать по плечу. Не люблю, когда меня похлопывают по плечу. Вот и все.

Е. АФАНАСЬЕВА: Понятно. Спасибо…

2011 г.

 

Спасать нужно не только редких животных, но и народ

(Интервью В.И. Хотиненко для газеты «Аргументы и факты». Журналист Юлия Шигарева)

Ю. ШИГАРЕВА: Ну что, Владимир Иванович, вас можно поздравить с началом съемок «Бесов» по Ф. Достоевскому?

В. ХОТИНЕНКО: С поздравлениями тут сложно (смеется). Это все равно что сказать: «Поздравляю вас с началом очень тяжелой работы, результат которой неизвестен». А так – да, механизм запущен, и это хорошо. Я же сам для себя это выбрал!

Ю. Ш.: А ведь Ленин в свое время хотел запретить «Бесов» как крайне вредное для умов молодежи произведение.

В. Х.: В общем-то, он думал правильно. Потому что роман этот показывал анамнез бунта, революции. «Бесы» – это навсегда, к сожалению. По прозорливости это нечто совершенно невероятное. В убийстве студента Иванова, которое осуществил в самом конце 1860-х революционный кружок Нечаева, Достоевский увидел «сперматозоид» будущих революционных событий в России. Хорошо, роман пытались признать идеологически вредным. Но вы откройте «Катехизис революционера», написанный Нечаевым. Это ужас!

Ю. Ш. Почему?

В. Х.: Нечаев призывает к отказу от всего – от дружбы, от любви. Потому что ничего не может быть выше идеи. И можно предать кого угодно ради идеи. Убить кого угодно во имя высшей справедливости. Причем эти античеловеческие вещи, был уверен Нечаев, человечеству пойдут во благо.

Недавно я у Кафки вычитал гениальную цитату: «Один из самых действенных соблазнов зла – призыв к борьбе». Когда у большинства молодых людей (особенно сегодня) идей в голове нет никаких, эта идея борьбы «во благо» становится весьма соблазнительной. Она придает жизни смысл. Пусть ложный, но смысл.

У нас ведь перед большинством молодых людей какая цель стоит? Деньги и слава. Больше ничего не осталось. Поэтому все рвутся туда, на эту гору, на Олимп, к богам, на которой очень мало места и очень много жертв на пути к ней. На мой взгляд, отсутствие целей – беда не одной только России. Сегодня вся наша цивилизация движется к закату.

Ю. Ш.: В связи с законами, которые принимает Европа (узаконивает однополые браки, решает проблемы мигрантов), невольно возникает вопрос: «А в себе ли эти люди?»

В. Х.: Мне кажется, что не в себе. Хотя бы один из европейцев, принимавших или поддерживавших эти законы о «зеленом коридоре» для мигрантов, пусть спросит самого себя: а ты способен выйти на улицу и первому встречному сказать: «Приходи в мой дом! Живи, делай в нем что хочешь. Я за все заплачу»? Возможно, пара таких подвижников и найдется. Но большинство скажет: «Вы что, с ума сошли? Это же мой дом!» Но ведь и страна – это тоже дом, со своими устоями!

Ю. Ш.: Сегодня все чаще слышится выражение «Надо укреплять властную вертикаль». А может, эта вертикаль не стоит не потому, что власть – неумеха, а потому что этой вертикали просто опереться не на что, ей опоры нормальной не найти?

В. Х.: Мне порой становится больно за нашу страну. Когда вижу, как Путину приходится руководить в режиме ручного управления, в среде, где очень мало людей, которые реально переживали бы за Россию и хотели бы решить ее проблемы – сложнейшие проблемы огромной страны, – как переживал за страну и пытался проводить реформы ей во благо в начале ХХ в. тот же Столыпин. Было ли в России так всегда? Возможно. И казнокрадство, воровство стали у нас уже особенностями национального характера…

Ю. Ш.: Мне кажется, что все-таки не всегда. И в XIX в., и в большей части ХХ в. базис страны составлял класс созидателей – да тот же пролетариат! А сегодня кто? Офисный планктон? Класс потребителей?

В. Х.: Я бы сказал так: в России все держалось на трех точках (может, закончу «Бесов» и сниму документальный триптих на эту тему) – пролетариат, крестьянство, интеллигенция. Каждый из них был классом созидателей. И самое печальное в нашей сегодняшней жизни – это исчезновение всех трех классов. А ведь у каждого из них была своя уникальная культура. Вспомните фильм «Юность Максима» – о люмпене, пробившемся в люди… И это (напевает): «Крутится, вертится шар голубой…» Ты буквально кожей ощущал эту жизнь низов, с их жаждой революционной романтики. А это (снова поет): «Не кочегары мы, не плотники…» И вся страна какое-то время жила этим фильмом, этой романтикой монтажников-высотников. И фильмы, и песни вызывали интерес у молодежи: может, в эту профессию пойти? Я уж не говорю о Распутине, Астафьеве, Белове, Шукшине – какой мощнейший пласт деревенской прозы! А песни, нормальные, хорошие песни, которые были одной из таких связующих страну нитей?!

Мы сейчас много говорим о губительной роли революции. Но гораздо более разрушительным стало новое время. Оно оказалось безыдейным. Идея, которую на знаменах перестройки принесли в новую Россию, была изрядно потрачена временем – идея денег, накопительства. Могли бы сперва «Подростка» Достоевского прочитать – там все про это написано: что не в деньгах счастье. Но забыли и про Достоевского, и про предупреждения других умных людей. И вот сейчас мы получили поколение молодых людей, у которых нет даже бледных корешков, которые бы связывали их с тем местом, где они живут. Они плохо образованны (я убедился в этом на вступительных экзаменах во ВГИКе), им ничего не нужно, кроме возможности потреблять. Вот мы боремся за сохранение редких видов животных – леопардов или панд. Нужно это? Нужно! Но дело-то в том, что мы сами уже на краю гибели! И не только леопардов – нас спасать надо! Потому что масштаб бедствия огромен!

Ю. Ш.: Да уж, мы тут недавно по Калининградской области проехали: заросшие бурьяном поля, борщевик по обочинам – выше человеческого роста…

В. Х.: Я несколько картин снимал в Беларуси. Конечно, там свои проблемы… Но в республике все заняты делом, поля ухоженные. Я сейчас не говорю о том, что перестройка ничего не дала… Просто хочу, чтобы мы сели и спокойно проанализировали: что мы, проведя все эти преобразования, потеряли и что приобрели. И пока у приобретенного нет никаких шансов перевесить утраченное.

А вообще (задумывается)… Умным людям неплохо было бы чуть-чуть заглянуть в будущее и подумать: а что такое технический прогресс? Да, это очевидно: машины придут на место людей. А люди-то чем будут заниматься?! Ведь работа – это не только деньги. Чтобы пройти тот путь, что отмерен ему на Земле, человек должен вызреть. Воспитывается, вызревает он, пока работает. Почему сегодня на дачах все снова ринулись к грядкам? Потому что работа на земле дает возможность ощутить реальные плоды своего труда. У меня в детстве был такой опыт. Мы тогда жили в Славгороде на Алтае. И мне, десятилетнему мальчишке, захотелось самому вырастить хлеб. Мама выделила на огороде небольшую деляночку, я засеял ее пшеницей. Она вызрела, мне удалось ее перемолоть. И мама мне испекла лепешку – корявенькую, небольшую. Но это была моя лепешка! И я теперь знаю, что такое – труд земледельца.

Понимаю: молодежь никто не заставляет в офисах сидеть. И многим реально интересны компьютеры с их возможностями. А меня не оставляет вопрос: что будет со всей нашей компьютерной цивилизацией, если выключат свет? А ведь это может произойти в любую минуту. И тогда любой мегаполис превратится в ад! Перестанет работать канализация. Самолетам некуда будет приземляться, поездам не на чем ехать… Или попробуй вскарабкаться без лифта в свой офис с шикарным панорамным видом на пятьдесят каком-то этаже!.. Это все говорит о близорукости нашей цивилизации. Кстати, как-то прочитал у Тарковского: «Технический прогресс, по существу, создает протезы – он удлиняет наши руки, позволяет передвигаться быстрее, но мы не стали от этого счастливее… Наше духовное развитие настолько отстало, что мы становимся жертвами этого прогресса».

Ю. Ш.: И выход где?

В. Х.: Я не призываю вернуться к лучинам, но если говорить серьезно, то не думать об этом нельзя.

Равно как и о том, в чем смысл жизни? Рано или поздно он встает перед каждым. Потому что это основной вопрос: что я делаю на этой земле? У человека верующего есть ответ, а у человека неверующего внутри оказывается пустота. Чем эту пустоту заполнить? Кто-то может ответить: «Человек рожден для того, чтобы получать наслаждение». Но это может продолжаться ровно столько, сколько позволит здоровье. Есть идея борьбы – но это тоже подмена, потому что она не направлена на вызревание человека. Вот и приходим мы к простой вещи – смысл жизни может быть в воспитании себя. Не образования, нет! Воспитания. Только оно позволит ответить на вопрос, для чего ты – Коля, Вася, Юля, Петя – пришел на этот свет. И учителей в этом направлении надо готовить. И тогда человеку было бы легче найти свое место в жизни. Он бы понял, что быть столяром-краснодеревщиком, ощущать запах стружки, видеть радость людей, для которых ты сделал этот стул или стол, не менее престижно, чем просиживать часы в офисе. А главное – понимать, что, когда человек что-то создает (пусть даже морковку на огороде выращивает), он вызревает. И не упадет на землю недозрелым плодом…

2013 г.

 

На сегодня нет более актуальной книги, чем «Бесы»

(Интервью В.И. Хотиненко для газеты «Культура». Журналист Е. Кузина)

– Почему вы вновь обращаетесь к Достоевскому?

Хотиненко: Много раз зарекался никогда не снимать классику. После сериала «Достоевский» мне предложили экранизировать «Бесов». Согласился, не раздумывая – померещилось: я знаю, как это сделать. Затем пришло разочарование. Потом вновь вернулась надежда. Сейчас нахожусь между двумя состояниями, но по-прежнему чувствую материал. С классикой всегда непросто, и «Бесы», с моей точки зрения, до сих пор не дались в кино никому. Необычайно сложное произведение. Поживем – увидим, был ли я прав. Фактически дебютирую как экранизатор.

– Поняв Достоевского как человека и автора в предыдущей картине, вы иными глазами перечитали роман?

Хотиненко: Мне очень близок Достоевский. У нас довольно много специалистов, разбирающихся в его творчестве, – так я могу составить компанию любому профессионалу – поддержать компетентный, опирающийся на факты разговор. Но сумма знаний ничего не решает, не несет понимания, подобного любви, посланной свыше. Экранизировать роман – то же самое, что беседовать с его автором. Это сложно, но я попробую.

– Вы снимаете для кино– или телеэкрана?

Хотиненко: Четырехсерийный фильм выйдет на канале «Россия». Но, полагаю, прежде следует сделать прокатную версию. Попробую убедить руководство отснятым материалом. Мне кажется, кино– и телеаудитория у нас не пересекаются. А юный зритель вообще телевизор почти не смотрит.

– Молодежи нравятся боевики и комедии, серьезные фильмы любят не все. На «Бесов» пойдут?

Хотиненко: Когда в нескольких кинотеатрах устроили пробный показ новой английской «Анны Карениной», мы с женой не смогли попасть в зал. Многое зависит от того, как преподнести роман. Более актуальной книги, чем «Бесы», на сегодня не существует. Если вы перечитаете роман, поймете: в головах персонажей происходит ровно то, что и сейчас в нашей жизни. Буквально. Один в один.

– Многие сегодня читают «Бесов»?

Хотиненко: Сколько бы их ни было – буду снимать именно для этих людей. Возможно, потом другие прочтут.

– Вы настаиваете на экранизации исходного текста или готовите современную трактовку?

Хотиненко: Первое условие, которое поставил продюсерам – снимаю роман! Никакой актуализации! Затем придумал ход, позволяющий заинтересовать аудиторию и пересказать произведение. Какой – тайна. Все, что написано у Федора Михайловича, в фильме будет. И диалоги, и сюжет.

– Кто будет сниматься в картине?

Хотиненко: Ставрогина сыграет Максим Матвеев. Об остальных пока не хотелось бы говорить.

– Когда и где запланированы съемки?

Хотиненко: В августе будем работать в Москве, потом – в Санкт-Петербурге, Костроме, немножко в Монтрё.

– На телевидении вы выступаете в качестве ведущего программы «Смотрим… Обсуждаем…» Это оригинальное ток-шоу канала «Культура» или есть аналоги за рубежом?

Хотиненко: Авторы проекта – Сергей Мирошниченко и Григорий Либергал. Насколько знаю, на западном ТВ подобной передачи нет. Моя роль в ней, условно говоря, пассивная. Могу рекомендовать для просмотра ту или иную картину – например, посоветовал показать «Ариран» Ким Кидука. Но в целом наш репертуар формирует целая команда. Она готовит и сценарную основу, на которую я опираюсь, присутствуя в кадре как ведущий и режиссер. Получив предложение вести программу, поначалу счел, что это не мое. Уговорил меня главный редактор «Культуры» Сергей Шумаков. Условием участия была абсолютная самостоятельность – говорю то, что хочу. И уже третий год смотрим, обсуждаем – втянулся, чувствую себя как рыба в воде. Пришлось освоить новую профессию, понять ее законы, драматургию. У нас очень многое зависит от аудитории – в первые минуты обсуждения пытаюсь уловить настроение людей.

– Чье мнение – экспертов или зала – наиболее интересно зрителям?

Хотиненко: Все зависит от картины. Есть фильмы, совершенно не волнующие студию. В такие дни от нее не дождешься интересных вопросов и ответов. Напротив, эксперты – профессионалы, всегда говорят интересно. Мне чрезвычайно важно присутствие молодежной аудитории, без нее программа носила бы иной характер. У молодых есть собственные взгляды на процессы, происходящие в обществе. В ходе обсуждений документальных фильмов можно увидеть, как молодежь понимает проблемы сегодняшнего мироустройства. Это захватывающий опыт, определяющий мою прямую заинтересованность в «Смотрим… Обсуждаем…»

– Основную аудиторию составляют студенты ВГИКа и журфака МГУ. Участие в проекте помогает состояться будущим профессионалам?

Хотиненко: Может быть. В юности я бы ходил на такую передачу регулярно. В нашем деле научить нельзя, а научиться можно – тот, кто слушает и слышит, а не ждет, когда придет его очередь выступить, обязательно что-то полезное для себя почерпнет. Наши эксперты – замечательные специалисты, могут многое подсказать, правильно направить.

– Их приглашают исходя из тематики картин?

Хотиненко: Да. Есть и практически постоянные участники обсуждений.

– Вы можете назвать фильм, который произвел на вас наиболее сильное впечатление?

Хотиненко: Их несколько. Например, «Мост» Эрика Стила – страшная картина о знаменитом подвесном мосте в Сан-Франциско, на котором происходит множество самоубийств. Невероятная, по-своему циничная история: документалисты снимают суицид. Им говорят: «Как можно? Он сейчас бросится, а вы вместо того, чтобы предотвратить это, включаете камеру?» Отвечают: «Если мы подойдем, самоубийца точно совершит задуманное. А если нет, может быть, передумает. Вызываем спецслужбы». Страшный выбор… У нас было много картин, которые меня потрясли. Пронзительный фильм про бухту в Японии, где охотятся на дельфинов. Ленту Герца Франка – он снял, как ему делают операцию на сердце – посмотрело огромное количество людей, и я получил много благожелательных отзывов об этой передаче, хотя картина очень тяжелая. Мне казалось, фильм трудно дастся аудитории, а вышло наоборот. Предугадать реакцию зала невозможно.

«Просто фильмы» не показываем. В передаче обсуждаются наиболее резонансные ленты – победители международных кинофестивалей. Светлых работ, конечно, меньше: такова жизнь, современное искусство тяготеет к мрачной стороне действительности. Если говорить о позитиве, нас порадовала картина об американском хоре пенсионеров. Потрясающе оптимистично. Как они поют! Коллектив существует очень давно, разъезжает по всему миру, исполняет классику и рок-н-ролл. Удивительные люди. И фильм получился запоминающимся, эмоциональным.

– Сегодня по телевизору мало увидишь светлого. Новости и художественные картины рассказывают про убийства, наводнения… Если бы ваша программа демонстрировала меньше мрачных фильмов, это было бы полезнее для аудитории?

Хотиненко: Конечно, нужно увеличивать количество позитивной информации не только на телевидении, но и в других СМИ тоже. Но у нас очень специфический проект, недаром он называется «Смотрим… Обсуждаем…» Когда все хорошо – и обсуждать нечего. К тому же у канала «Культура» заинтересованный, самостоятельно ориентирующийся зритель. Мы обозначаем проблемы и пытаемся нащупать пути их решения. Каждый должен задуматься всерьез, поразмышлять о том, как он повел бы себя в той или иной ситуации. Недостаточно констатировать: весь мир – бардак.

– Обсуждения могут помочь зрителям найти решения их личных проблем?

Хотиненко: Я не очень верю в какую-то практическую функцию программы, но убежден – многих передача укрепляет. Люди понимают, что живут не в вакууме. А это немало.

2013 г.

 

Родина должна быть на первом месте

(Интервью В.И. Хотиненко для радио «Эхо Москвы». Эфир вели Ксения Ларина и Вита Рамм)

К. ЛАРИНА: …У нас в гостях Сергей Гармаш, позже подойдет Владимир Хотиненко. Здравствуйте, Сергей!

С. ГАРМАШ: Здравствуйте.

К. ЛАРИНА: Давайте я начну с вопроса нашего слушателя. «Смотрел ли Сергей фильм “К-19”? Что он думает об этом фильме? Марина из Челябинска». Когда мы представляли сегодняшнее кино, конечно же, говорили, что это наш ответ «К-19», американцам. Что можно сказать об этом фильме?

С. ГАРМАШ: Это не наш ответ «К-19». Мы не хотели никому отвечать. Мы хотели сделать человеческое кино для широкого круга зрителей. Когда мы делали эту картину, мы думали о том, что она должна быть светлой, с большим титром надежды в конце. Самое главное то, что я сказал в начале, человеческое кино. Что касается «К-19», на мой взгляд, может быть, именно потому, что услуги этой кинокомпании оказывала киностудия «ТРИТЭ», и они снимали у нас, эта картина, американский фильм, снятый о нас, наиболее приближающийся к каким-то реальным вещам, но не до конца, безусловно. Это достаточно серьезная и честная картина. Даже удивительно, что она сделана женщиной. Мне, в первую очередь, понравилось, что там не было русских в валенках и с непонятными погонами, каких-то идиотов. Там был достаточно серьезный подход к историческому факту.

К. ЛАРИНА: А почему такой скандал был, почему ветераны-подводники были так возмущены этим фильмом? Кстати, по-моему, его еще и не видев, как у нас обычно случается.

В. РАММ: На всякий случай.

С. ГАРМАШ: Может быть, на всякий случай, а может быть, потому, что у людей старшего возраста существует такой патриотический момент: «А почему кто-то должен об этом рассказывать, а не мы?»

В. РАММ: Наверное, все-таки «К-19» подтолкнул к мысли, что нужно сделать этот фильм. Тем более, что произведение «72 метра» Александра Покровского уже было напечатано. И, насколько я знаю, по Владивостоку, по Калининграду очень популярно среди моряков. Они ценят этот юмор, это отношение к жизни. Просто нужно верить тому, что «72 метра» это не буквальная экранизация. Конечно, там есть очень много того, что привнес Валерий Золотуха, сценарист, и сами актеры.

С. ГАРМАШ: Да. Некоторые вещи мы просто на площадке додумывали, придумывали, естественно, с согласия сценариста. Но вообще, Володя в этом смысле удивительный режиссер, потому что он просто с открытыми объятиями, с распахнутой душой относится к предложениям актеров. Это не значит, что он их все принимает. Безусловно, не все. Но во всяком случае, он всегда к этому готов. Другое дело, что артистам нужно себя держать в рамках и не позволять себе заниматься не исполнением роли, а только предложениями к артисту, зная, что режиссер…

К. ЛАРИНА: Хвали, хвали! Вот он идет!

С. ГАРМАШ: Да.

К. ЛАРИНА: Это все про Владимира Хотиненко сейчас говорилось. Только хорошее, Володя.

С. ГАРМАШ: А что было поводом, пусть Володя и скажет. Был ли повод? Не думаю.

К. ЛАРИНА Володя, мы начали с того, что вспомнили американский фильм «К-19». Как говорят, наши «72 метра» – это наш ответ американцам на их «К-19».

В. ХОТИНЕНКО: В какой-то газете появилось это – «наш ответ Чемберлену». И потом стало расхожей фразой. Мне это не нравится. Почему? «К-19» может нравиться или не нравиться, это второй вопрос. Но это все картины (я надеюсь, и наша), которые льют воду на ту же самую мельницу этой профессии, на мельницу того духа, в котором существуют эти люди, честь и достоинство. Обратите внимание, картина «К-19» не очень успешно прошла у них в прокате, хотя затрачены были деньги очень большие.

В. РАММ: Она не окупилась.

В. ХОТИНЕНКО: Почему? Им наши герои не нужны. Им нужны наши несчастные люди. И эта бедная режиссерша, которая захотела честно разобраться в этом вопросе, потерпела, к сожалению, поражение. И в этом смысле я скорее ей сочувствую, и в этом смысле это никакой не ответ Чемберлену. Это просто еще одна картина про невероятных людей этой профессии.

К. ЛАРИНА: Факт в том, что все равно, кроме «Командира счастливой “Щуки”», я, например, больше не припомню фильмов на эту тему в истории отечественного кинематографа.

В. ХОТИНЕНКО: Да, может быть.

С. ГАРМАШ: Может быть, где-то в 80-е годы встречаются какие-то фильмы, связанные с подводной лодкой. Но так, как в «Командире счастливой “Щуки”» и в картине «72 метра», где все-таки подводная лодка – главное действующее лицо, такой картины я тоже не припомню.

В. ХОТИНЕНКО: Нет, конечно.

К. ЛАРИНА: Володя, я бы попросила вас сказать несколько слов о сюжете. Я понимаю, что мы не можем рассказывать весь сюжет, и это было бы глупо по радио. Но, чтобы представить кино, как это возможно сделать по радио, наверное, стоит.

В. ХОТИНЕНКО: Режиссеры и драматурги всегда стремятся, чтобы это был многослойный сюжет. Если иметь в виду сюжет как сюжет, это история затонувшей подводной лодки. 72 метра – это та глубина, на которой она лежит. Это 72 метра трагедии.

К. ЛАРИНА: Это реальная история?

В. ХОТИНЕНКО: Нет, это не реальная история. Более того, Покровский ведь написал саму повесть задолго до трагедии «Курска», и более того, его даже обвиняли, что накаркал. До «Титаника», говорят, книжка появилась. Думаю, даже и мистики никакой нет. Когда я погружался в эту тему, первое, что я прочитал в специальной литературе, причем эта литература была написана американцем, что подводная лодка – настолько сложный механизм, что так не может быть, чтобы с ней чего-нибудь не приключилось. Есть голословное утверждение, что всякая катастрофа – это недосмотр человеческий… Нет, это вовсе не так. Надо просто на одно мгновение представить себе, что, несмотря на всякое техническое оснащение, в полной слепоте, темноте… Знаете, каких катастроф наибольшее количество? Лодки нарывались в темноте на какое-нибудь препятствие. Потому что это очень трудно проконтролировать. Под водой нет никакой связи. Упал этот несчастный самолет с несчастными людьми, которые летели с отдыха. Людей там погибло больше, чем на «Курске», и детей… Ужасная трагедия. А шума вокруг этого, в общем, нет. Подумаешь, упал самолет… Лодка сложнее самолета во много-много раз. Хорошо, когда это не путается. Мы постарались это не путать. Мы сделали лодку дизельной. Никакой угрозы миру. Нам было интересно, а как же эти люди…

К. ЛАРИНА: То есть там никаких атомных реакторов нет?

В. ХОТИНЕНКО: Нет. Не надо глушить, не надо спасать мир от новой войны. Ничего не надо. Нужно попытаться понять тех людей, которые оказались внутри этой трагедии.

В. РАММ: Я вчера посмотрела этот фильм. Удивительно, как эти люди, живя в таких убогих условиях, когда все против того, чтобы они жили и служили, они все равно понимают… Что ими движет? Вчера даже спор был на пресс-конференции, оттого, что одна моя коллега сказала Владимиру Хотиненко, что он по-прежнему, как в старые советские времена, говорит, что падать на амбразуру – это очень хорошо. Это просто какая-то советская идеология – совершать подвиг, бессмысленный, казалось бы. Что движет этими людьми, что они выбирают эту профессию? Вчера Дыгало сказал, что конкурс на подводные училища увеличился.

С. ГАРМАШ: А можно мне два слова?

В. ХОТИНЕНКО: Сейчас я одну реплику, а потом ты. Очень хорошо, что мы вдвоем. Все, во всяком случае, мало-мальски образованные люди помнят эпизод, когда Наполеон видит поверженного Болконского со знаменем в руке и говорит: «Какая красивая смерть». Не отвечаю за точность, но смысл слов буквальный. Для военных людей честь, достоинство, Родина всегда были на первом месте. Это так и должно быть всегда, пока будет существовать армия. Не будет у нас армии, тогда, наверное, что-то другое будет. Но для военных это всегда стояло на первом месте. И самое замечательное, что в тех людях, которые там служат действительно в каких-то чудовищных условиях, это осталось. Причем без пафоса. Это мы об этом говорим с пафосом, а они об этом говорят совершенно спокойно.

К. ЛАРИНА: Тоже не для всех. Я бы не говорила, что для всех военных на первом месте честь, достоинство и Родина. Совсем по-разному.

С. ГАРМАШ: Там, где мы снимали это…

К. ЛАРИНА: А где вы снимали?

С. ГАРМАШ: Мы жили в Мурманске, снимали Полярный, Гаджиево, Североморск.

В. РАММ: То есть подводные центры?

С. ГАРМАШ: Да, основные базы. Но, я хочу сказать, я вчера не был на пресс-конференции, не мог, и когда, Вита, ты говоришь такую реплику по поводу амбразуры и по поводу советского пафоса, между прочим, на мой взгляд, все наши амбразуры Великой Отечественной войны – это единственный, может быть, самый главный момент прошлого века, которым мы можем по-настоящему гордиться. Поэтому, если мы каким-то образом перекликаемся с этим, это замечательно.

К. ЛАРИНА: Тут, кстати, наши слушатели предлагают Гармашу сыграть роль Александра Матросова.

С. ГАРМАШ: А это замечательно.

В. РАММ: Он был 18-летним.

С. ГАРМАШ: Я тоже езжу по стране, играю, снимаюсь, вижу военных людей и приходится играть военных людей. И я на сегодняшний день понимаю, где люди служат и какой за ними стоит пафос. Что они служат, для того чтобы сохранить семью, в силу какой-то необходимости, в силу того, что 10 лет назад это им казалось призванием. Но там ситуация совершенно другая. Я не смогу, может быть, Володя смог бы это объяснить. Я честно вам говорю, что я не смогу объяснить точно, что внутри у этих людей. Потому что это действительно что-то мистическое, загадочное и то, чем, наверное, не обладают другие. Это край земли. Края земли обладают каким-то особым магнетизмом. Вы думаете, там было очень уютно? Нет, там было холодно, жестко. Но если бы мне сейчас сказали, что можно опять поехать в Мурманск, я тут же полетел бы туда.

К. ЛАРИНА: Сергея Гармаша в начале программы уже представили. А теперь пришло время биографии Владимира Хотиненко.

В. РАММ: Владимир Хотиненко родился в городе Славгород Алтайского края в семье рабочего. Окончил Свердловский архитектурный институт и высшие режиссерские курсы при Госкино, мастерская Михалкова. Был ассистентом режиссера на фильмах Михалкова «Обломов», «Родня». С 83 года – режиссер-постановщик художественных фильмов. Начало работы – в Свердловской киностудии. Лауреат всесоюзных, российских и международных кинофестивалей. Напомню лишь несколько фильмов из очень обширной творческой биографии. «Зеркало для героя», «Рой», «Спальный вагон», «Патриотическая комедия», «Макаров», «Мусульманин». Сегодня мы говорим о «72 метрах». Заслуженный деятель искусств РФ. Преподает во ВГИКе, руководитель мастерской режиссуры игрового кино и ведет режиссерскую сценарную мастерскую на высших курсах сценаристов и режиссеров. Это совместно с сыном?

В. ХОТИНЕНКО: Да.

К. ЛАРИНА: А говорят, еще сын талантливый.

В. ХОТИНЕНКО: Он интересный парень. Уже даже путают. Уже мне звонят всякие люди и обращаются по поводу его проектов.

К. ЛАРИНА: Деньги предлагают?

В. ХОТИНЕНКО: Нет, как-то крутится, находит. Он все-таки человек новой формации.

К. ЛАРИНА: А наши слушатели в это время работали, предлагали роли Сергею Гармашу. Я думаю, что Сережа будет приятно удивлен. Здесь очень разные есть роли. Я могу прочитать несколько предложений. Может быть, и режиссер воспользуется предложениями наших слушателей, и следующее кино снимет по просьбам слушателей радиостанции «Эхо Москвы». Итак, дон Вито Карлеоне в «Крестном отце». «Гармаш может сыграть трагедии Маяковского, последние годы жизни, Коровьева, Дон Жуана, Казанову, Печорина, Паратова в «Бесприданнице», Бориса в «Грозе». «Я бы сравнила Сергея Гармаша с Робертом де Ниро. Он похож внешне, но и по своим ролям мог бы сыграть в таких фильмах, как “Бешеный бык” и “Однажды в Америке”. Яго, солдат Иван Чонкин». «Увидеть в роли душевного героя по произведениям Шукшина». Ноздрев, «Мертвые души». Жуков или Рокоссовский, Наполеон, Гиляровский, Лаврецкий, Ноздрев, Базаров, Штольц, Отелло, Скалозуб, Богдан Хмельницкий, Штирлиц из «Семнадцати мгновений весны», Константин Левин в «Анне Карениной», Шерлок Холмс. «Артист огромного диапазона, может сыграть любую роль». Тартюф, капитан Немо, Валерий Чкалов, Александр Матросов, Петруччио, Егор Прокудин.

В. ХОТИНЕНКО: Несмотря на то, что этот список может вызвать ироническую улыбку, на самом деле я глубоко убежден и в присутствии Сережи Гармаша утверждаю, что, как это ни выглядит смешно, Сережа действительно может сыграть все эти роли. Потому что у него действительно фантастический диапазон, он замечательный артист. Поэтому замечательно, что зрители, даже стебаясь, предложили убедительный список.

С. ГАРМАШ: Спасибо, Володя! Спасибо зрителям!

К. ЛАРИНА: А вы работали вместе где-нибудь?

В. ХОТИНЕНКО: Конечно.

С. ГАРМАШ: У нас четвертая картина.

К. ЛАРИНА: А что было?

В. ХОТИНЕНКО: У меня с ним был первый мой проект, еще ученический достаточно. Это было уже взрослое кино «В стреляющей глуши». И мы с Сережей там уже достаточно хорошо познакомились. Во всяком случае, для меня было уже ясно, что я буду теперь снимать, пока он не скажет «нет».

С. ГАРМАШ: Потом был «Страстной бульвар».

В. ХОТИНЕНКО: Там была роскошная роль Сережи Гармаша. Он играл писателя.

К. ЛАРИНА: Но фильм какой-то разваленный получился.

В. ХОТИНЕНКО: Есть разные точки зрения на него, но мы любим этот фильм.

С. ГАРМАШ: Да.

К. ЛАРИНА: Это Сергей Колтаков придумал сценарий?

В. ХОТИНЕНКО: Да.

С. ГАРМАШ: Я там играю писателя. Мне это очень редко удавалось в кино. С вами как встречаешься, вы говорите только про ментов и про военных. А там я играл писателя, и мне очень дорога эта роль. А потом мы работали в картине «По ту сторону волков».

К. ЛАРИНА: Это телевизионный проект?

В. ХОТИНЕНКО: Да, но нам там удалось кое-что сделать. И вообще, это даже не предмет для разговора. Пока у Сережи будет находиться время и желание, я буду с ним работать.

С. ГАРМАШ: Мы и сейчас уже находимся в договорной связи по работе.

К. ЛАРИНА: Я хочу с помощью наших слушателей вернуться к фильму, о котором мы говорим. Здесь есть несколько вопросов. Мне кажется, они важные. Пишет нам бывший подводник Николай. «Вы беседуете все время с офицерами, снимая фильмы о военных, а надо беседовать с матросами срочной службы, которые несут на себе все тяготы. Тогда и фильм будет правдивый».

В. РАММ: Консультантами всегда генералы, майоры.

В. ХОТИНЕНКО: Может быть. Во-первых, это тоже необходимо. Потому что моряк не даст разрешения на съемки на атомном крейсере «Петр Великий». Мы должны, и это совершенно естественно, потому что организационные вопросы решают адмиралы. Моряки их не могут решить. Но у нас в картине есть замечательный кадр построения, когда на палубе лодки, перед походом стоит экипаж. И там половина экипажа настоящая, ребят с этой лодки, и половина наших актеров. Ровно пополам. Никто не отличит, если не сказать, кто актер, а кто нет. Они перемешались. И мы с ними, естественно, общались. Еще бы, не общаться с ними! Но общаться нужно на самом деле со всеми, потому что это разные точки зрения на предмет. И чем больше мы узнаем точек зрения на предмет, который мы исследуем, тем лучше.

К. ЛАРИНА: А подводники смотрели ваши фильмы?

В. РАММ: Да, я хотела спросить. Вчера после просмотра они обступили, что-то горячее обсуждали с вами.

В. ХОТИНЕНКО: Я не буду передавать деталей того, что говорят. Важно, чтобы они эту картину приняли.

К. ЛАРИНА: Они приняли?

В. ХОТИНЕНКО: Да. Сейчас, на этом этапе да. Но еще надо, чтобы много посмотрели. Нам нужно все-таки достаточно определенно знать реакцию именно моряков и подводников в частности, потому что картина, в первую очередь, для них. Все-таки это им реверанс. Это обращено к ним, это про них.

В. РАММ: А были цензуры изъятия из сценария или из фильма? Как реакция ВМФ на этот проект?

В. ХОТИНЕНКО: Один из самых фантастических моментов работы над этой картины следующий. Заявляю. Сценарий тому самому начальству, которое так обсуждается, не нравился. Он им не нравился.

В. РАММ: А по каким соображениям не нравился?

В. ХОТИНЕНКО: По идеологическим. Вопрос другой. Они помогали нам так, как будто это было их любимое детище. Этот вопрос разрешить невозможно. Поэтому все разговоры о цензуре здесь практически неуместны. Да, может быть, до сих пор что-то может нравиться или не нравиться. Но мы им, все вместе, обещали, что мы не будем ерничать, мы постараемся показать настоящих людей. И мы, я думаю, это сделали, и поэтому наша совесть чиста. Конечно, не хотелось бы, чтобы какие-то эпизоды там появлялись, но мы их тем не менее сняли. И сняли на базах, никто не стоял возле нас и не говорил: «Не-не-не, вы что? Это нельзя». Пару раз сказали: «В эту сторону не надо, пожалуйста, снимать». Вот и все. Там что-то было, наверное.

В. РАММ: Фильм «72 метра» еще замечателен тем, что очень здорово в нем применены современные кинотехнологии. Действительно, ощущение той мины, которая ползет, подкрадывается к лодке, сама лодка… Фильм о фильме. Я думала об этом. Кажется, что все это снято под водой. Это все современные компьютерные технологии. И это вкрапление было новостью в работе? Как все это сделать, чтобы эта компьютерная графика стала одушевленной, живой, как будто настоящая? Это у нас такие талантливые ребята?

В. ХОТИНЕНКО: Да, теперь я могу твердо сказать. После опыта картины «72 метра» могу уверенно сказать, что у нас уже есть очень талантливые ребята, способные делать графику на каком угодно уровне. В этой картине это обязательно входило в задачу. Вы знаете следующую проблему, что даже если наша картины пробиваются в прокат, то это либо боевики какие-нибудь… А такое кино еще не находит места. Даже вроде иногда дадут возможность показать, а народ почему-то не смотрит. Мы постарались в этой картине оснастить ее и техническими средствами, придать ей признаки блокбастера.

К. ЛАРИНА: Современного кино.

В. ХОТИНЕНКО: Да, яркого современного кино с блестящими актерами. Если сейчас это кино не смотрят, я тогда просто перестану вообще что-либо понимать… Что же касается нас самих, нам нужно было понять, почему люди идут служить в подводный флот.

С. ГАРМАШ: Почему они не уходят оттуда, почему они там живут, как, какими силами, что их там держит. Такой эпизод. Подходит к нам во время съемок молодая девушка, жена офицера. Естественно, ей интересно. Она что-то спрашивает про кино, про Москву и вдруг говорит: «А у нас с мужем есть дом в средней полосе России. Там у нас родственники, свой дом». Я думаю, почему она это говорит. «И мы туда поехали с мужем два года назад». Я говорю: «Ну?» – «Мы не смогли». Я спрашиваю: «И что, вернулись?» – «Да, конечно, вернулись». – «Почему?» Ответ, такой взгляд… Нужно видеть, какой при этом ответе идет взгляд. Она говорит: «Тянет сюда».

В. ХОТИНЕНКО: Знаете, я до этого никогда не был в Мурманске. Мы попали в золотую осень. Я обалдел! Пока мы ехали из аэропорта в Мурманск, это необыкновенная красота и тайна! Это, я думаю, тоже имеет большое значение.

С. ГАРМАШ: Безусловно.

К. ЛАРИНА: Я, кстати, там была, и в Мурманске, и в Североморске. Мы туда ездили с концертами, еще когда я училась в институте. Мы были и на подводных лодках, и знакомились мы с замечательными ребятами, которые там служат. Я с Сережей соглашусь, что есть какая-то мистика в преданности этому выбору. Это даже профессией не назовешь, это какой-то выбор человека. Правда?

С. ГАРМАШ: Безусловно.

К. ЛАРИНА: В этом есть какая-то мистика, и абсолютно неважно, что творится со временем, какая это страна, великая держава или Россия. Это неважно для этих людей, потому что этот выбор они делают совсем на другом уровне.

В. ХОТИНЕНКО: Ведь это, наверное, сродни… Про моряков, может, и немного снято картин, а про любовь очень много. И что, кто-нибудь рассказал про эту тайну что-нибудь нам? Рассказать-то рассказали, но тайну кто-нибудь разгадал? Нет. Потому что есть вещи неразгадываемые. Мы просто можем к ним обращаться, ими подпитываться, крутить в руках, как тайну, с разных сторон на нее смотреть, но разгадать не сможем. Я думаю, природа этого их выбора такая же. Это, в общем, любовь.

С. ГАРМАШ: Я хотел добавить. Действительно, может показаться невероятным, но у меня ощущение, что на сегодняшний день там действительно нет случайных людей. Случайный человек там не задержится.

К. ЛАРИНА: А там есть дедовщина?

С. ГАРМАШ: Не знаю.

В. ХОТИНЕНКО: Я думаю, на лодках это вообще невозможно.

С. ГАРМАШ: А вы знаете, что на лодке есть вещи, которые не существуют нигде? На лодке все едят из одного котла, в отличие от надводного флота. На лодке нет звания, они не обращаются по званиям, а обращаются по имени-отчеству.

В. ХОТИНЕНКО: Кстати, на кораблях тоже.

С. ГАРМАШ: Для моряков это было невероятное событие, что мы приехали туда и снимаем про них. Потому что давным-давно никто туда не приезжал и о них не снимал. И они даже как-то не верили. Поэтому они делились какими-то историями, случаями, мы их выслушивали. И старший, и младший офицерский состав. Но самое потрясающее, что когда они рассказывали какие-то истории, которые ты слушаешь, разевая рот, они так спокойно… «да, было в Атлантике, легли на грунт, трое суток».

В. РАММ: А будет премьера в Североморске, в Гаджиево?

В. ХОТИНЕНКО: Я думаю, должна быть…

К. ЛАРИНА: Кино выходит в прокат. Мы призываем всех это кино посмотреть. Спасибо большое. Удачи вам.

2004 г.

 

Патриотизм как критерий художественности

(Интервью В.И. Хотиненко для радио «Эхо Москвы». Ведущая К. Ларина)

К. ЛАРИНА: Добрый день. Сегодня очень красивая тема – патриотизм как критерий художественности. Эксперты в области патриотизма у нас в студии – это Владимир Хотиненко, режиссер, и Виктор Ерофеев, писатель. Добрый день. Виктор Ерофеев уже собаку съел на этой теме. Как и Владимир Хотиненко. Но разные подходы к этой теме. Хотя я так освежила в памяти у одного фильмографию, а у другого литературное творчество и поняла, что если у Владимира Хотиненко раз на раз не приходится, то с Ерофеевым понятно все. Там пробы негде ставить. Сплошное вредительство, очернительство и разрушительство. Уже сам факт участия в «Метрополе», абсолютно антигосударственном предприятии. Уже достаточно.

В. ЕРОФЕЕВ: Не будем путать.

К. ЛАРИНА: Сейчас будем шить дело тебе.

В. ЕРОФЕЕВ: Антигосударственное и антипатриотическое – это разные вещи.

К. ЛАРИНА: Замечательная статья «Поминки по советской литературе», в которой все и сказано, в том числе про патриотизм. Если говорить про Владимира Хотиненко, то я выписала себе кино любимые. Раз на раз не приходится. И потом все очень относительно. «Зеркало для героя». Конечно же, никакое не патриотическое кино. Абсолютно антисоветское. Такие фильмы и уничтожили нашу великую родину.

В. ХОТИНЕНКО: Нет. Тут бы поспорил.

К. ЛАРИНА: «Мусульманин» – сплошное очернительство. Ну что это такое? У тебя там русский человек…

В. ХОТИНЕНКО: При желании черное можно назвать белым и белое – черным, или стакан либо наполовину полным, либо наполовину пустым.

К. ЛАРИНА: Это понятно. Но есть вещи абсолютные. Вот «72 метра», конечно, абсолютно патриотическое кино. «Гибель империи» – опять вопрос. С другой стороны, если со стороны белых, то конечно, патриотическое. Со стороны красных – уж извините. Так что, самое интересное, я, конечно, все шучу. На самом деле мои гости прекрасно помнят время, когда количество патриотизма измеряло ценность художественного произведения. Сколько в нем патриотизма заложено, столько и стоит. Стоит в буквальном смысле этого слова. И по гонорарам, и по различным льготам, и по наградам, премиям сталинским, ленинским, брежневским, государственным и так далее. Давайте мы начнем вот с чего. Когда патриотическая тема становится востребованной, в какие времена? Владимир, Виктор?

В. ЕРОФЕЕВ: Я хочу вот что сразу сказать. Я тут не совсем с тобой согласен. Дело в том, что патриотическая тема у нас звучала в той литературе, которая совершенно не была государственной, была свободной. Она очень мне далека и чужда, но нельзя ни признать, что и у Распутина, и у Астафьева, у Белова патриотическая тема России звучала очень ярко.

В. ХОТИНЕНКО: «Ода огороду». Это патриотическая? Это потрясающая литература.

В. ЕРОФЕЕВ: И с гонораром там было более-менее прилично. Но власть очень обижалась. Так что можно сказать, что есть советский патриотизм, есть государственный патриотизм, а есть любовь именно к стране. Не к государству. Государство в России любить сложно. Это надо быть или извращенцем или конформистом. А что касается страны, я думаю, что мало кто из наших российских людей не любит Россию. Потому что Россия – действительно рай для творческого человека. И удивительные люди. И удивительные творческие возможности. Я, например, патриот русского искусства. Русской литературы. Ну, куда же тут денешься? Великая литература, великое искусство. Вот сидит режиссер, я его тоже патриот. И так далее. То есть получается, что патриотизм, если он не казенный, не квасной, то это нормальное, абсолютно естественное явление. А вот если он квасной, тогда правильный совершенно вопрос начинает делиться: если я русский патриот, почему тогда я не должен уважать эстонского или, например, финского патриота? Или китайского. Тогда начинается столкновение интересов, и тут должны возникать какие-то или дипломатические отношения, или хулиганство. А вот что касается искусства… Я люблю русское искусство, но если появится другой человек и скажет: я его не люблю, я ему скажу: знаешь, ты лучше пойди, посмотри фильмы, почитай и вообще погляди балет, послушай оперу – и тогда будем снова говорить. Вот тут такие нюансы.

В. ХОТИНЕНКО: А потом, может быть, это наивно звучит, но я убежден, что это по существу. Нормальный патриот, а «нормальный» для меня синоним «настоящий», тот, про которого сейчас Виктор говорил, дело в том, что он никогда не будет относиться пренебрежительно к чужому патриотизму. Если он знает, чего стоит его чувство, если эти чувства взращенные, а не накаченные анаболиками какими-то, если это реальные чувства, с детства взращенные на культуре, он никогда не превратится в националиста. Вот в чем фокус. Вот это тонкая грань. Он всегда будет уважать чувства другого человека. Поскольку знает свои. И он совершенно спокойно позволит и другому человеку любить свою родину. Вот и все. Вот это, мне кажется, достаточно определенная грань между патриотизмом и национализмом.

К. ЛАРИНА: Согласна абсолютно. Умные люди действительно собаку съели на этой теме. Дипломатично рассуждаете. Но вы прекрасно понимаете, почему сегодня эту тему мы решили взять в качестве главной в передаче. Хотя я буквально Виктору показывала, обнаружила у него же на радио «Свобода» его же передачу «Патриоты и космополиты». Эта тема сегодня обсуждается. Она сегодня одна из главных тем. Во-первых, она стоит в том же ряду в поиске этой пресловутой национальной идеи. А во-вторых, мы постоянно сваливаемся в эту яму. Извините, по-другому назвать не могу, если мы говорим о государственном патриотизме, о квасном патриотизме. Какой бы строй мы ни избирали, демократию или не демократию, советскую страну или антисоветскую, мы все равно сваливаемся в яму патриотизма. И сегодня, когда мы слушаем очередное выступление нашего президента, либо во время послания Федеральному собранию, либо сейчас на 9 мая его речь, она вся до краев наполнена этим великодержавным патриотизмом. Еще одно определение я вам…

В. ХОТИНЕНКО: Не сгущай краски.

К. ЛАРИНА: Я не сгущаю краски. Но мне кажется, это очень важно. Потому что сегодня мы начали так говорить о произведениях литературных, о спектаклях, о фильмах. Мы начали в первую голову оценивать степень его патриотичности.

В. ХОТИНЕНКО: Ксюшенька, ты точно сгущаешь краски.

К. ЛАРИНА: Моя такая задача.

В. ХОТИНЕНКО: Сгущать краски.

К. ЛАРИНА: А Хотиненко вообще снял «Патриотическую комедию», что кощунственно. Эти вещи несочетаемые.

В. ХОТИНЕНКО: Поэтому название такое дал, чтобы было парадоксальное отношение. Но раз твое дело сгущать краски, то может быть наше – разбавлять чуть-чуть. Поэтому я по-прежнему буду считать, что это сгущение краски. Но ты задала вопрос, в каком случае прибегают к этому инструменту – патриотизму. Всегда ли это сознательно? Во-первых, это не всегда осознанный процесс. Иногда он вызревает внутри, иногда причины совсем другие. Иногда – как политический инструмент. Но часто это как такая инъекция. Может быть, даже лечебная, может быть, противодействующая чему-то. Потому что мы все-таки довольно долго прожили в такой атмосфере уничижения собственного, что мы уже никто, и уже и Африка, и Гватемала и везде на 158-м месте. И патриотизм – это инъекция. Одна из версий моих. Как инъекция от уничижительности крайней.

К. ЛАРИНА: А что она меняет, эта инъекция?

В. ХОТИНЕНКО: Состояние духа, настроение меняет. Хотя бы так. Если человека простого бомбить, бомбить, он немножко притухнет. А если его поощрить, чего-то сделать хорошее, то он вспыхнет. Это одна из гипотез, одна из версий и одна из возможных причин. И еще раз подчеркиваю. Это не всегда, с моей точки зрения у Виктора может быть другая, но очень часто это чувство и вызревающее изнутри. Не все можно проманипулировать.

К. ЛАРИНА: Я думаю, я надеюсь, что Виктор по-другому к этому относится. Поскольку, в конце концов, от имени великих патриотов Виктора вообще отлучили от профессии в свое время. Именно на знамени патриотизма все были эти слова произнесены.

В. ЕРОФЕЕВ: Да, у меня есть такая репутация как бы, что я не патриот.

К. ЛАРИНА: У нас, к сожалению, эти две вещи не сходятся. У нас была программа на эту тему, либерализм и патриотизм две вещи несовместные почему-то в России.

В. ЕРОФЕЕВ: Я бы не стал себя называть либералом. Я вообще считаю, что русский писатель это русский писатель. В нем есть все, там плавают самые разные идеологические льдинки и льдины. И сказать, что просто такой писатель – либерал, это то же самое, как сказать, что писатель патриот, или католический писатель, или православный.

В. ХОТИНЕНКО: А Пушкин либералом был или нет?

В. ЕРОФЕЕВ: Я думаю, Пушкин был Пушкиным. И все. У него были и такие стихи, а когда надо было написать против варшавского восстания, он написал патриотические стихи, довольно, кстати, нескладные. И может быть, единственный раз в жизни. Но дело в том, что есть несколько поводов, почему сейчас стала муссироваться эта тема патриотическая. Во-первых, действительно, и тут Володя абсолютно прав, что в 90-х годах как-то мы все немножко осели. Были вроде в империи то ли солнца, то ли зла.

К. ЛАРИНА: Благодаря вам. И вам, в том числе Виктор Владимирович.

В. ЕРОФЕЕВ: Да, и, кстати говоря, империя все-таки была империя. Поэтому мы тоже тут, мы сейчас про патриотизм, а потом, может быть, и про империю. Вот получается так, что действительно нужно было сказать о том, что мы не лыком шиты, и все это правильно. Но грань государственная очень узкая, когда от патриотизма до национализма остается не только один шаг, а один сантиметр или миллиметр. И действительно используется этот инструмент, можно достаточно далеко пойти. Ведь идея того, что если, например, сказать, допустим, что развал Советского Союза – это геополитическая катастрофа, то тогда естественно по всему периметру границ возникает недоумение – а как же мы? Мы-то что же, обломки тогда внешней катастрофы? А значит, напряжение. А значит, на это напряжение надо отвечать какими-то, назовем – летаргическими формулами. И тогда надо говорить о том, что мы действительно патриоты, у нас свои позиции. Мы другие, мы не похожи на других. И начинает развиваться не то что мы часть мировой цивилизации, не то что нам близки Лондон и Париж, а нет – мы здесь, мы сами. И в этом тоже не было бы ничего плохого, если следующий шаг то, что нам тогда и надо посмотреть на свою историю, на свою географию. И нам не годится ни то, ни другое, ни демократизм, ни либерализм, а годится нам, чтобы вы служили государству. И вот это служение государству начинает называться патриотизмом. И вот тут-то та самая собака и зарыта. Если ты служишь государству и ты патриот, то тогда государство опять наступает на те же грабли и потом опять найдется следующий Ерофеев, который напишет поминки по великодержавной литературе. Мне кажется, что не хватает стратегических мозгов нашей стране. Есть творческие, есть народные мозги. А вот стратегических и политических нет. Ну как же можно так было взять и испортить со всеми соседями отношения?. Просто на пустом месте. Еще три года назад все было нормально, а теперь – национальная идея. Национальная идея состоит в том, что мы, русские, умеем общаться. Наше общение, вот мы сейчас что делаем в студии – исполняем национальную идею. Общаемся. У нас разные мнения, мы вырабатываем их. Что-то откладывается в творчество, что-то уходит в эфир и не возвращается. Где-то мы замечаем, что наш, допустим, коллега прав, где-то не прав. Например, совсем недавно у меня на радио «Свобода» был какой-то спор, сидел американец. Сказал: да у нас такое невозможно. Все бы обиделись, оскорбились и вообще никогда больше не встретились. То, что мы способны спорить, понимать – это наша очень хорошая национальная черта. Часть нашей идеи. Но мы-то вместо этого считаем, что если спорить, то надо разделять тогда людей. И мы – это уже другое, это не те мы, которые проводят эту национальную идею, а те, которые говорят: служите государству. А почему надо служить государству? А потому что государство начинает от нас все больше и больше чего-то скрывать и что-то от нас прятать. И мы живем какой-то той самой неопределенностью в таком неопределенном пузыре. Когда я, например, не знаю, что произойдет через три месяца, хотя везде объявлены демократия, свобода и равенство.

В. ХОТИНЕНКО: Меня тревожит только одно во всем, что вы сказали. Опять же мы…

В. ЕРОФЕЕВ: Почему на вы?

В. ХОТИНЕНКО: Потому что я к тебе и к Ксении обращаюсь. Нет, именно поэтому, что к вам обоим. Сейчас опять вы нарисовали картину такую мимоходом, что мы со всеми поссорились, и получается опять та же самая история. Что мы живем в неком идеальном мире, где кругом все хорошие, а мы такие плохие, что со всеми поссорились. Но ведь это по меньшей мере наивно. Вот мы такие. Значит, мы опять пришли к выводу, что мы опять плохие, и мы со всеми поссорились. Хотя думаю, картина мира чуть-чуть сложнее.

К. ЛАРИНА: То есть мы хорошие, а все вокруг плохие.

В. ХОТИНЕНКО: Нет, у всех есть свои недостатки, что называется. Но думаю, сам процесс этот значительно сложнее. Я глубоко убежден. Я не занимаюсь политикой, но убежден, что сам процесс образования вот этого некого вакуума, ссор вокруг России – он, конечно, сложнее, чем просто мы что-то не так сделали и со всеми поссорились. Могли поссорить, тут даже в человеческих отношениях все сложнее. А уж в геополитических это уже тем более все сложно. Поэтому я против такого упрощения. Что опять мы плохие. Тогда, конечно, нужна инъекция патриотизма. При этой формулировке. Тогда нужен вот такой шприц, если это так. Я думаю, что это не так.

К. ЛАРИНА: Володя, я обнаружила одно из твоих интервью, поскольку ты последнее время часто выступаешь…

В. ХОТИНЕНКО: Я выступаю. Меня привлекают.

К. ЛАРИНА: Как автор фильма посвященного Смутному времени, который, даст бог, осенью появится. В одном из интервью ты говоришь, что государство обязано защищать свои интересы. И ничего плохого ты в этом не видишь, когда государство привлекает деятелей культуры к себе в союзники для того, чтобы все-таки вместе попробовать защитить свои интересы. Тут у меня возникает вопрос: а ты лично как режиссер готов участвовать в этом процессе? Ты, когда снимал «Зеркало для героя», был на службе у государства? Вряд ли, наверное. Ты занимался своим делом любимым.

В. ХОТИНЕНКО: Вообще-то «Зеркало для героя» по своей идее шло, наоборот, вразрез с идеями антисталинизма и всего прочего. Я более того, скорее имел по этому поводу неприятностей, чем приятностей. Но дело не в том. Как известное выражение: служить бы рад. Мы уже более-менее определились, что служить родине, стране – это хорошо. А служить правительству – это плохо. Но, вообще-то говоря, мы чуть жонглируем словами. Во-вторых, что подразумевать под правительством? Сегодня оно плохое, завтра хорошее, и наоборот. Вообще если ты знаешь достаточно определенно для себя, что ты служишь родине, причем необязательно ты подписал обязательства служить родине, это же все должно быть по позыву внутреннему. И не то что тебя призвали – ты не в армии, но если у тебя есть потребность какая-то. Потому что спроси меня напрямую, я скажу: я государственный человек. Я как-то так воспитался, так образовался независимо оттого, что я дружу с Ерофеевым. Я государственный человек. У меня ощущение моего присутствия в этом мире вот такое. И я в этом смысле с собой ничего поделать не могу. И в этом смысле я готов служить. Я просто ощущаю себя в этом смысле на поприще, поэтому я служу. Вот и все. Но это моя абсолютно внутренняя потребность. Меня никто социально не натаскивал, не воспитывал где-то в определенном интернате. И так далее. Это так получилось. Я такой есть.

К. ЛАРИНА: Наталья Миронова пишет нам на наш интернет-сайт: Для меня патриотизм – критерий художественности с обратным знаком. «Кем к нам он явится? Мельмотом? Космополитом? Патриотом? Гарольдом? Квакером? Ханжой? Иль маской щегольнет иной?» Пушкин считал патриотизм такой же ханжеской маской, как любая другая. Что-то в этом натужном слове есть глубоко неискреннее. Патриотизм приходится взваливать на себя, как тяжкую ношу, это нечто внешнее, постороннее. Это все время надо доказывать. Роман «Доктор Живаго» прекрасен, но непатриотичен. Как быть?

В. ЕРОФЕЕВ: Это версия.

К. ЛАРИНА: Конечно, версия.

В. ЕРОФЕЕВ: Очень интересную Володя затронул тему – служение государству. Возьмем только Россию, хотя нужно говорить о разных странах. Вот, например, Маяковский сначала служил искусству, а потом государству. Кончилось тем, что это государственное служение никому не было нужно и эти стихи совершенно невозможно читать. Были страшные споры, потому что нашлись другие, более ярые сторонники служения государству, его оттеснили. Он оказался не у дел. Вспомним Фадеева, который уж совсем служил государству. Что случилось с «Молодой гвардией»? Когда он написал искренний роман, действительно патриотический, о том, как молодые люди пытались организовать подполье, ему сказали, что партии там нет, все не то, ему, уже маститому человеку, пришлось переписывать, позорно, унизительно переписывать свой роман. А дальше, когда он про металлургию стал писать, понятно, где все вредители, он хотел это показать. Потом вдруг отменили главного вредителя, то есть вредитель умер, я имею в виду Сталина, и поэтому все оказалось ерундой. А иногда служили, потому что думали, что так спасутся. Мандельштам писал стихи о Сталине, Ахматова писала. Не помогло. Пастернак не писал. Вернее писал, но не писал от страха. А писал порой от какого-то странного для меня восторга. Сталин ему сказал, что он небожитель, и помогло. Мне кажется, что служение, наверное, должно определяться своим внутренним камертоном свободы и ощущения того, что искусство, прежде всего, свободно. И по отношению к либерализму и патриотизму, и по отношению к космополитизму, и так далее. Видимо, есть какая-то в искусстве главная тайна, которая дает писателю каким-то удивительным образом быть верным не только самому себе, но и этой правде. Какая это правда, в этом есть и тайна искусства. Поэтому писатели – они, Ксюша, не журналисты, не публицисты, они такие какие-то странные существа.

К. ЛАРИНА: Но приходят все равно на встречу с президентом писатели. Молодые.

В. ЕРОФЕЕВ: Дело в том, чтобы придти и с интересом посмотреть на власть. А почему бы нет?

К. ЛАРИНА: Так не такие. Судя по тому, что спрашивали молодые писатели из Сибири, они просили помощи. Денег просили у президента на издание собственных книг.

В. ЕРОФЕЕВ: Потом говорят, что разговор с другими молодыми писателями был довольно жесткий.

К. ЛАРИНА: Как рокеры ходили к Суркову, правда.

В. ЕРОФЕЕВ: Я думаю, что ходить и разговаривать – это неплохо, а вот стоять на коленях и молиться верховной власти – это… Я приведу пример моего отца. В 1979 году он совершенно неожиданно, будучи советским послом, выступил в мою защиту, внутреннюю семейную защиту. Ведь, как можно было определить с точки зрения советской власти и вообще государства, это было непатриотично. Вместо того чтобы меня дожать, заставить написать покаянное письмо, из-за чего бы рухнул весь «Метрополь», он, самый главный слуга государства (кто более важный слуга, чем политик, дипломат, который защищает интересы Советского Союза?) стал защищать семейные ценности. Для меня он герой. Для меня он великий человек. Я знаю, как ломались другие люди. Когда поменялась система, ведь он остался честным, а другие оказались как-то непонятно где. И мне кажется, что тут должен быть какой-то нравственный инстинкт, ощущение того, что можно сделать, а что нельзя. Я написал книгу «Хороший Сталин», посвященную отцу, очень патриотическую в каком-то смысле.

К. ЛАРИНА: Это ты считаешь, что она патриотическая.

В. ЕРОФЕЕВ: Это загадка моего отца, который был переводчиком у Сталина, как известно некоторым радиослушателям, который просто был сталинский сокол. И в 1979 году его вызывали на ковер, и в ЦК КПСС, и на Лубянку, и в МИД, и говорили: вот тебе задание, ты вернешься на свою дипломатическую работу, если сын напишет покаянное письмо. А не напишет – все, конец карьеры. Ты представляешь, он даже на меня не давил. Он сначала искал компромисс 40 дней, а потом через 40 дней он сказал свои знаменитые теперь на весь мир слова. Он сказал: «В нашей семье есть один труп, – сказал он про себя. – Это я. Если напишешь письмо – будет два трупа». Это сказал советский, очень крупный чиновник. Человек, который никогда не позволял себе быть либеральным. Который отвергал все, что было с этим связано, но когда он проанализировал всю ситуацию, семейные ценности оказались патриотическими. И я не знаю (я ему не звонил сегодня), слышит он меня или нет, может быть даже хорошо, что не слышит, что я его так хвалю. Но хочу сказать, что эти его слова меня, что называется, как-то подвигли написать эту книгу. Проанализировать, а как так могло случиться, как так получилось, что этот человек патриотический оказался действительно настоящим патриотом. Но патриотом не только своей родины, но и своей семьи.

В. ХОТИНЕНКО: Если зайти с другой стороны, чтобы мы не забыли, что, вообще говоря, очень многие и очень большие художники – Леонардо да Винчи, Моцарт – вообще очень хотели служить при дворе. Вообще очень многие хотели служить при дворе, может быть, по простой причине, что может, за это денег больше платили, но причин могло быть несколько. Но Леонардо да Винчи льнул к власти очень сильно. Практически был составной частью. Рисовал убийственные машины, кроме всего прочего. Моцарт мечтал быть придворным композитором, Сальери отнял у него это место. Перебежал дорогу. И вообще таких случаев на самом деле много. Во-первых, потому что просто помучиться, и что-то поделать, порисовать или пописать желающих не очень много, просто в чистом виде послужить искусству бесплатно. Все хотят немножко, чтобы это выливалось во что-то. Чтобы на что-то можно было жить еще. И не только творить. Поэтому дело обыкновенное. Тут не надо сильно драматизировать этот момент.

К. ЛАРИНА: Ни в коей мере. Тут все очень индивидуально и не дай бог кого-то осуждать. Но есть случай Леонардо, есть случай Моцарта (кстати, Моцарт все-таки совсем трагический случай).

В. ХОТИНЕНКО: Но он очень хотел быть придворным композитором.

К. ЛАРИНА: Есть случай Мольера. Мы сегодня читаем пьесы Мольера и это видно невооруженным глазом, даже не нужно особо и стараться. Эти уши никуда не спрячешь. Служения королю. Любую пьесу его возьми…

В. ЕРОФЕЕВ: А вспомните Михаила Булгакова, который, в конечном счете, исстрадавшись, измучившись, написал «Батум»…

К. ЛАРИНА: За что даже самому Сталину стало стыдно.

В. ЕРОФЕЕВ: И правительство действительно спасло и его от позора быть плохим и советским драматургом. Вот спасло его. Вот это мерзкое правительство.

К. ЛАРИНА: Я бы хотела все-таки, чтобы мы с вами немножко перевернули ситуацию. Мы сейчас все с вами говорим с точки зрения художника. Действительно это все очень индивидуально и, в конце концов, служил Леонардо власти или не служил, уже сегодня абсолютно все равно, потому что мы его любим не за это. За все, что от него осталось.

В. ХОТИНЕНКО: Задним числом все умные.

К. ЛАРИНА: А вот что на выходе получает аудитория, меня волнует больше. Потому что фильм «Освобождение», который для меня символ вранья абсолютного, что касается отношения к войне, сегодня вновь проходит во всем каналам, как и в прошлом году и позапрошлом. А было достаточно…

В. ХОТИНЕНКО: А ты хочешь запретить или как? Чтобы не показывали?

К. ЛАРИНА: – Почему запретить.

В. ХОТИНЕНКО: Значит нормально, показывают – показывают.

К. ЛАРИНА: Этот фильм не может быть востребован нормальным человеком. Потому что есть правда Германа «Двадцать дней без войны» или фильм «Проверка на дорогах», а есть вот фильм «Освобождение». В нормальном обществе должна быть востребована правда, а не вранье. Я ничего не требую запретить.

В. ХОТИНЕНКО: Мне придется задать тебе вопрос, на который ты не сможешь ответить. А что такое правда? Это то же самое, как Понтий Пилат: что такое есть истина?

К. ЛАРИНА: Правда – это не вранье.

В. ХОТИНЕНКО: Это точка зрения. Больше ничего. Некой абсолютной правды не существует. Не существует. Вот абсолютной некой правды не существует. Есть точки зрения.

К. ЛАРИНА: У Меньшова, например, который был неделю назад в этой студии, у него такая точка зрения, что ГУЛАГ – это большое преувеличение. Вот у него такая точка зрения. Что на самом деле все это сильно преувеличено и ничего там особенного не было. Это я в качестве живого примера, поскольку это было совсем недавно.

В. ЕРОФЕЕВ: У нас даже в 50-е годы, когда только что началась оттепель, говорили о том, что Бабаевский – это лакировщик действительности.

К. ЛАРИНА: Что Сталин хороший. Это тоже точка зрения.

В. ЕРОФЕЕВ: Нет, я говорю сейчас, что наша либеральная критика начала с того, что стали критиковать Бабаевского за то, что он лакировщик действительности. Действительно, я не только прочитал его роман «Кавалер Золотой звезды», но даже с ним встретился когда-то. У него висел дома портрет Сталина, сделанный из каких-то зернышек, и он сказал: я его повесил, потому что это талантливое искусство, а не потому что… Но дело в том, что вопрос, надо ли сейчас переиздавать «Кавалера Золотой звезды», говорить о том, что этот танкист, который строит на государственные деньги электростанцию, это герой времени, я думаю, что не надо. Не потому что это произведение плохое или хорошее, но просто мне кажется, что это то, что нам всем не нужно сейчас делать. Сейчас объясню, почему. Потому что вот эта лакировка действительности, как в «Освобождении» и как вообще во всей советской литературе, привела к тому, что подорвала психологические наши силы человеческие. Мы поверили в то, что есть государство, которое за нас все будет решать. Что мы хорошие, пушистые и все прочее, но только тогда, когда свет государства на нас направится. Между прочим, роман Бабаевского – это самое антисоветское произведение, которое я читал за много лет. Я тебе скажу почему. Там человек хочет просто нормальную электростанцию построить. В любой стране собрались бы несколько спонсоров, построили и все сделали. Ему надо дойти до Кремля, до товарища Сталина, чтобы тот сказал: ну давай строй. Это надо было каждому кавалеру ходить куда-то, это же поразительно. То есть он показал такой бюрократизм. Беспомощность. Нас, кстати, это сейчас тоже подстерегает, когда нашу экономику начинают подверстывать под государственную. Видимо, тоже найдут свои кавалеры Золотой звезды. Мне кажется, что показывать эти фильмы – как показывать соцреализм в Третьяковской галерее. Да ради бога, приди, посмотри, но делать из этого выводы, что нам вот эти нужны, чтобы они у нас такие были лакированные все и что эти патриоты и есть настоящие, я думаю, если говорить про выход, наверное, это не надо делать. Но здесь, конечно, тоже все индивидуально. А кому-то хочется смотреть лакированное. Ну, пусть смотрит. И в этом ничего…

К. ЛАРИНА: А не надо это все завязывать в один узел. Потому что мы…

В. ЕРОФЕЕВ: А мы не можем не завязывать.

К. ЛАРИНА: Эдуард Володарский, ваш коллега-сценарист. «Проверка на дорогах», он же был автором сценария этого фильма. И он рассказывал о том, как Жуков оценивал фильм «Освобождение» в тот момент, когда они занимались «Проверкой на дорогах». Фильм они начали снимать, когда уже было «Освобождение». Володарский был свидетелем разговора, когда Жуков говорил о том, что наши генералы хотят в кино выиграть все сражения, которые они проиграли (он другое слово употребил) во время войны. Вот что получается. Вот против чего я выступаю сегодня. Неужели, Володя, ты тут со мной не согласишься? Я говорю про простые вещи.

В. ХОТИНЕНКО: Мне просто послышалось в твоей интонации, что запретить.

К. ЛАРИНА: Еще я буду говорить «запретить».

В. ХОТИНЕНКО: Я поэтому и спросил: ты хочешь запретить? Нет. Показывают и показывают.

В. ЕРОФЕЕВ: Я бы, наверное, взял более того на выходе. Вот у Лермонтова есть стихотворение «Прощай, немытая Россия», страна рабов, господ, и вы мундиры, голубые и ты, послушный им народ. Это что – патриотическое или не патриотическое стихотворение?

К. ЛАРИНА: Конечно, патриотическое. Человек сердце тратит на свою родину. На свое Отечество.

В. ЕРОФЕЕВ: Я думаю, когда возникает какой-то очень больной в стране режим, очень больной, как, наверное, при Николае I, о чем нам в каждом учебнике истории твердят, то, наверное, возникает какое-то отчаяние и человек может писать такие стихи, и это патриотические стихи. Хотя Николай I, прочитав «Героя нашего времени», ударил книгой об пол и заорал, что он мерзавец, этот Лермонтов. А для нас сейчас – классик и великий человек. Он не хотел, он тоже, наверное, в какой-то степени служил как офицер. И ухаживал, кстати, за дочкой императора. Но при этом в своем творчестве оставался абсолютно свободным. Я поэтому считаю, что Леонардо да Винчи хорошо служил, хорошо. Я думаю, что и наши художники, и наши писатели тоже служили, композитор Глинка служил очень плотно власти. Драматург Кукольник служил. Айвазовский вообще был просто человеком власти. Но при этом море-то писал очищенное от самодержавия. Море красивое писал. И поэтому, если есть у человека слабости, любит деньги, власть (очень многие писатели любят власть, потому что, мне кажется, что слава – это тень власти, а хочется еще почувствовать, что такое сама по себе реальная власть), ничего в этом плохого нет. Но мне кажется, что тут тема служения, наверное, самая ключевая. Служить, наверное, надо все-таки музам и искусству. А если при этом получается так, что и служишь государству, народу, или еще кому-то, из правильных людей – ну хорошо. А если не получается так, служи все-таки музам, искусству. И тогда тебе, наверное, когда-нибудь скажут, что ты делал это правильно. Занимался правильным делом.

К. ЛАРИНА: Я хочу вам почитать то, что пишут наши слушатели. «Почувствовала себя патриотом, устыдившись “Девятой роты” Бондарчука, которую выставили на суд европейского зрителя. Показывать такое зарубежному зрителю не патриотично», – считает Вика.

В. ЕРОФЕЕВ: Тут, наверное, сколько слушателей, столько мнений. Ты смотрел этот фильм?

В. ХОТИНЕНКО: Да, я смотрел, был на премьере. Но, Вить, я даже не буду говорить, я согласен или не согласен. Это нелепо. Человек высказал свою точку зрения.

В. ЕРОФЕЕВ: Патриотизм еще заключается в том, что у каждого радиослушателя может быть своя точка зрения. Вот когда будет единая точка зрения, то тогда в нашей стране будет не патриотизм, а «Архипелаг ГУЛАГ».

К. ЛАРИНА: Вот пишет Николай: в вашем вопросе для меня важно, как патриоты относятся к другим людям. Если человек не бьет себя в грудь, не орет до хрипа, что он патриот, то, по их мнению, он вроде как и не патриот. Для меня это самая большая проблема.

В. ЕРОФЕЕВ: Я считаю, что в России мы все патриоты. Я не видел еще в России ни одного не патриотически настроенного человека. Если человек от отчаяния идет получать грин-карту, он патриот, который отчаялся. А вот те, которые квасные патриоты, они не служат государству, они служат своему имени для того, чтобы иметь какую-то свою политическую партию, не знаю чего. Я таких тоже встречал. Это в основном люди, которые больше думают не о стране, а о том, чтобы себя возвеличить.

К. ЛАРИНА: Кстати, тут вспоминают наши слушатели поступок Владимира Меньшова, когда он не захотел вручать приз фильму «Сволочи». Знаете вы об этом? На самом деле, кстати, это тоже момент, который имеет непосредственное отношение к нашему сегодняшнему разговору. Человек оценил работу именно с точки зрения патриотичности и непатриотичности, а не с точки зрения художественных достоинств или недостатков.

В. ЕРОФЕЕВ: У нас неправильно выбрана тема сегодня…

К. ЛАРИНА: Существуют вредные произведения искусства.

В. ХОТИНЕНКО: Когда-то Марлон Брандо отказался получать «Оскара», потому что обижают индейцев.

К. ЛАРИНА: Он дурака валял.

В. ХОТИНЕНКО: Что значит – дурака валял? Он не получил «Оскара», о котором мечтал сам. Отказался, потому что с индейцами несправедливо обходятся.

В. ЕРОФЕЕВ: Ну давай скажем о том, что вообще произведения делятся на хорошие и плохие. На талантливые и бездарные. Давайте определимся, а кто там какую-то премию не донес, это его личное дело. Это совершенно не значит, что он режиссер хороший или плохой. Значит – какие он фильмы делает. А его политические взгляды или сексуальная ориентация – его сугубо личное дело.

К. ЛАРИНА: В «Литературной газете» каждый раз, когда группа российских писателей отправляется на книжную ярмарку в Париж или во Франкфурт, регулярно появляются статьи на тему: ага, вот опять отправили от имени России эту банду Ерофеева и всех его друзей. А где же писатели-патриоты?

В. ЕРОФЕЕВ: Интересно, что, в конце концов, они докричались. И теперь ездят смешанные компании…

К. ЛАРИНА: Есть же такое определение: писатель-патриот. Как бы ни смеяться.

В. ЕРОФЕЕВ – Да нет, есть. Но есть гомосексуальная литература, где описывается, наверное, жизнь гомосексуалистов. Есть патриотическая, где описывается патриотическая жизнь. Но я не делю эту литературу на хорошую патриотическую и на плохую непатриотическую. Или наоборот. Я считаю, что «Война и мир» – это патриотическая и литература свободного полета. Вот сейчас перечитываю. Там есть масса обидных для России кусков. Ну, так что же мы от этого Толстого или Лермонтова не будем любить. Или каждый писатель может сказать, какие-то очень резкие слова по отношению к своему государству, правительству и президенту. Так что же он по этому поводу должен быть распят или расстрелян. Я не думаю так. Если Володя хочет служить государству, ради бога. У меня нет никаких вопросов.

К. ЛАРИНА – Я задам этот вопрос Владимиру. Что имеется в виду – служить государству?

В. ХОТИНЕНКО – Да нет, я ничего не имею в виду буквального. Я занимаюсь, если перелистать просто мои фильмы, исследованиями в меру своих сил неких важных процессов, которые происходят в моей стране. Вот и все. Вот это я называю служением. Посмотрите фильм «Мусульманин». Или (сколько лет прошло) можно посмотреть «Гибель империи».

К. ЛАРИНА: Не показывают. Почему-то каждый год показывают «Государственную границу».

В. ХОТИНЕНКО: Это я считаю служением. То есть ты исследуешь некие процессы в надежде, что это будет полезно, что это полезность. Не просто самовыражения. Я думаю, наверное, есть художники, которые просто самовыражаются. Я просто самовыражаюсь – и все. Это его личное дело. Но для меня полезность своей деятельности государству я считаю служением. Вот и все. Больше я ничего другого не подразумеваю. И всякий, кто пролистает мои картины, он увидит, что это так. Я в данном случае не притягиваю то, что я делаю, к неким процессам. Если брать ту же «Патриотическую комедию» и «Макарова», это просто единовременная операция на поле боя. Потому что это все было связано с событием единовременно, не по следам горячих фактов, не как пророчество. Это две картины, которые происходили одновременно с событиями. Это – абсолютно в полевых условиях.

В. ЕРОФЕЕВ: Я вспомнил замечательное высказывание Джеймса Джойса, великого ирландского писателя ХХ века. Он сказал: мне надоело служить Ирландии. Пусть Ирландия служит мне. Взял и эмигрировал. Жил в Европе, на все наплевал. Прошло много лет, я приезжаю в Ирландию, мне выдают деньги ирландские – там Джеймс Джойс. Вот так кто кому служит.

В. ХОТИНЕНКО: А вообще любопытное определение родилось в процессе передачи. Есть любовь слепая и есть основанная на глубоком знании человека. Я думаю, патриотизм – это глубокая любовь, она длинная. Это не слепая любовь. Это когда способен другого человека не просто любить – и больше ничего, пусть он хоть убийца, хоть вор, кто угодно, а именно понимать человека. Именно жить с ним и именно сливаться с ним. Вот что такое с моей точки зрения патриотизм. Это не слепая любовь.

К. ЛАРИНА: Мы должны заканчивать нашу сегодняшнюю программу. Я благодарю гостей замечательных, замечательных еще и потому, что не дали слова сказать нашим слушателям. Хотя активно очень хотели слушатели включиться. Но я кое-что прочитала. Спасибо большое. Но тема какая-то действительно длинная. Мы к ней все равно обязательно вернемся. Удачи и Владимиру и Виктору. Спасибо.

В. ХОТИНЕНКО: Счастливо.

2007 г.

 

Нужен ли суд над прошлым?

(Интервью В.И. Хотиненко для радио «Эхо Москвы». Ведущая К. Ларина)

К. ЛАРИНА: Добрый день, в студии Ксения Ларина. Мы начинаем программу «Культурный шок». Тема у нас сегодня очень красивая, судя по количеству вопросов, которые пришли на наш интернет-сайт к сегодняшнему дню, к этому часу. Тема, которая очень интересует наших слушателей и зрителей, поскольку речь пойдет сегодня о кино. Итак, историческое кино: суд над прошлым или его оправдание? Так формулируется тема передачи. Наверное, подзаголовок я бы такой добавила: насколько пристрастен художник в освещении тех или иных исторических событий, если он берет за основу реальную историю, реальный сюжет из нашего прошлого. Особенно, когда речь идет о таких темных пятнах истории, если говорить о нашей стране, нашей страны. А таких темных пятен немало. Когда можно трактовать тот или иной исторический сюжет совершенно по-разному. Должен ли автор фильма выказывать свое отношение к тому, что случилось задолго до сегодняшнего дня, должен вставать на чью-то сторону, должен судить, в конце концов, тех реальных людей, которые совершении тот или иной поступок? Об этом мы сегодня поговорим. У нас, по-моему, сегодня интересная кампания складывается. Конечно же, в нашей кампании должен быть настоящий историк, он у нас есть. Это Ада Сванидзе. Добрый день Ада Анатольевна, здравствуйте.

АДА СВАНИДЗЕ: Здравствуйте.

К. ЛАРИНА: Конечно же, есть режиссеры. Режиссер Владимир Хотиненко.

ВЛАДИМИР ХОТИНЕНКО: Да, здравствуйте.

К. ЛАРИНА: Ну, наверное, стоит в контексте сегодняшней передачи особо отметить, что Владимир Хотиненко, автор фильмов «Зеркало для героя», безусловно имеет отношение прямое к сегодняшней передаче. Конечно же, фильм «Гибель империи». И, конечно же, фильм «1612-й», который вызвал много споров. Фильм, посвященный Смутному времени. Здесь же в студии Юрий Грымов, режиссер. Добрый день, Юра, здравствуйте.

ЮРИЙ ГРЫМОВ: Добрый день.

К. ЛАРИНА: Юрий, автор фильма «Казус Кукотского», наверное, в первую очередь, можно назвать, если говорить о том, что ближе к теме нашего сегодняшнего разговора. И я знаю, что Юру тоже эта тема очень интересует.

А. СВАНИДЗЕ: Все еще не работает.

К. ЛАРИНА: Для начала все-таки попробуем ответить на вопрос, насколько объективен режиссер, будем говорить о кино в данном случае, когда он берется за ту или иную конкретную историю. Вот я хочу у Ады Анатольевны спросить: вы же смотрите кино, и историческое кино, безусловно. И часто у вас возникают внутренние протесты – что вот не имеют права такие ставить акценты смысловые, это же было не так. Скажите, пожалуйста.

А. СВАНИДЗЕ: Ну, знаете, если говорить о моем отрицательном впечатлении, то я, прежде всего, должна назвать картину священника Тихона, которая была посвящена византийскому уроку. На что имеет право, на что не имеет права режиссер? Он, прежде всего, должен знать материал. Чтобы выбрать из него что-то, нужно его просто знать. Когда человек не знает материал, он прибегает к подделкам. Он прибегает к тому, чтобы привлечь реалии сегодняшнего дня, опрокинуть их в прошлое.

К. ЛАРИНА: Подтянуть.

А. СВАНИДЗЕ: Подтянуть. Это совершенно недопустимо, потому что в разные эпохи – разные люди и разные ценности все-таки. Ну, а в этом фильме просто очень много грубых ошибок. Зачем это сделано, я не понимаю. Кому нужно это? Ведь по существу, что же, пропагандировать благо византийского урока? Ведь Византия, в отличие от Запада, который резко переменился после гибели Римской империи (там возник абсолютно новый, политический и общественный строй), не претерпела таких изменений. Это старое, абсолютно старое образование. И ее дряхлость очень ощутилась в Средние века.

К. ЛАРИНА: Подождите, Ада Анатольевна. Архимандрит Тихон скажет вам на это: уважаемая Ада Анатольевна, я не историк. Я автор этого фильма. Я так вижу, мне кажется, что данная история является уроком для сегодняшнего дня. И я хочу вот этот урок облечь в такую художественную форму. Я не помню, что это по жанру такое было. Это все-таки даже не документальное кино. Это такая авторская программа. Подождите, но, в конце концов, на этом подтягивании к сегодняшнему дню, на этой пропаганде, будем говорить так, было построено все советское историческое кино. Ведь самые говорящие примеры, это, конечно же, то, что было снято в сталинскую эпоху. Это «Александр Невский», который тогда понадобился срочно, или «Иван Грозный», которого мы прекрасно с вами помним. Сегодня другие запросы общества. Совсем другие. И мне бы, конечно, сегодня хотелось бы говорить о том, что по-настоящему волнует авторов фильма, что является для них болью личностной. В конце концов, давайте, вспомним, что на прошлой неделе был премьерный показ фильма «Катынь» Анджея Вайды. Как угодно можно обсуждать его художественные достоинства или недостатки. Можно судить то, что касается именно кино. Но то, что это личностная история, видно в каждом кадре. Я не знаю, смотрели ли все окружающие этот фильм. У меня было ощущение, что он просто себя сдерживал изо всех сил, чтобы не дать волю своим эмоциям, и не сказать, не прокричать все, что он думает по этому поводу на самом деле. Нет. Он выдержал, это удивительная сдержанность такая авторская, которая мне очень импонирует в этом фильме. Он никого не судил. Он никого не назвал преступником. Он отдал все это на откуп своим героям. Он столкнул их в этой истории. И каждый получил то, что он получил в итоге. Володь, я к тебе уже обращаюсь. К Владимиру Хотиненко. Насколько все-таки граница между объективностью и таким страстным соучастием…

В. ХОТИНЕНКО: Я очень коротко обозначу свою позицию в этом вопросе, который меня интересует принципиально и достаточно давно. Я не верю в историческую правду. Я считаю, что исторической правды не существует. Вот замечательный режиссер Гинвейн недавно на каком-то кинофестивале то ли в Берлине, то ли в Венеции сказал: истории нет, есть историки.

К. ЛАРИНА: Извините, Ада Анатольевна.

В. ХОТИНЕНКО: Нет, мы здесь собрались не для того, чтобы поддакивать друг другу – для того, чтобы изложить важные вещи. Это моя совершенно устойчивая, твердая позиция. Нет более ангажированной науки, чем история. Известно выражение: Россия – это страна с непредсказуемым прошлым. И это могло быть смешно, если бы не было так грустно. Но это действительно так. Плюс ко всему сами исторические факты всегда очень субъективны. Исходный материал очень субъективен. Основным источником об определенном раннем периоде являются «Иудейские войны» Иосифа Флавия. Очень важный источник и, в общем, очень субъективный источник. Или те же «Галльские войны» Юлия Цезаря. Это очень важный, но очень субъективный источник.

А. СВАНИДЗЕ: Это же авторские работы.

В. ХОТИНЕНКО: Авторские работы. А история вообще превращается в авторскую работу. Следовательно, сам режиссер, в общем, тоже имеет право на некую точку зрения, могущую не совпадать в той или иной степени с мнением, например, других…

К. ЛАРИНА: С мнением других кого?

В. ХОТИНЕНКО: Либо историков, либо художников, либо того и другого вместе взятых. Мне кажется, с этим и бороться бессмысленно, мне кажется, это и осуждать довольно бессмысленно. Потому что историю войны 1812 года будут знать по Льву Николаевичу Толстому и ни по каким другим источникам. Только узкий круг людей будут заниматься этим вопросом из других источников, а так будут знать. Более того, ведь есть ответы Льва Николаевича Толстого на обвинения, когда его обвинили в антиисторизме, например. И существует замечательный ответ…

К. ЛАРИНА: А его тоже обвиняли в фальсификации истории?

В. ХОТИНЕНКО: Еще как. Мы забываем кое-какие вещи. Поэтому я считаю, история всегда была субъективная и таковой и останется. Будет ли это государственная субъективностьто есть как заказ какой-то. Причем я устал по «1612 году», невинной картине.

К. ЛАРИНА: Это такой невинной фэнтази историческое.

В. ХОТИНЕНКО: Я устал говорить о госзаказе. Ну, найдите там его, ну, давайте поговорим, если найдете. Ну, это совсем другие ставились задачи. И вообще, возбудить интерес, хоть чуть-чуть прояснить. Теперь будут знать, когда это было хотя бы. Не заголовок. Просто время. Не будут гадать. Но меня поразило все равно желание знать какую-то, вот желание знать историческую правду есть. А думаю, возможности ее знать не будет никогда. Вот в чем фокус. Я в этом абсолютно убежден. Что и дает, скажем, художникам, писателям, обобщенно возьмем – художникам право интерпретировать эти образы. Есть исторические картины очень знаменитые, которые к истории не имеют никакого отношения. Фильм «Гладиатор»: там просто не слабо…

К. ЛАРИНА: Там своя культура в Голливуде, конечно.

В. ХОТИНЕНКО: Или, например, я называю картины, которые молодежь, вообще, известные, или “Brave heart”. Там практически нет ни слова правды, но общее ощущение, что это все так и было, есть. И тогда возникает право на художественную правду. Ну, я уж не говорю о том, что все это иногда и возникает. Иногда художник на уровне интуиции художественной, какого-то прозрения, может, добивается большей правды, чем некий анализ и сумма документов. Вот в это я тоже верю, строго говоря.

А. СВАНИДЗЕ: А вы не считаете, что…

К. ЛАРИНА: А давайте, мы Юре дадим слово, а то он еще молчит.

А. СВАНИДЗЕ: У меня просто вопрос есть. А вы не считаете, что ведь многое зависит от того, кто смотрит вещь. Если абсолютно невежественный человек – он абсолютно поверит в клюкву, которую ему предлагают, и потом понесет ее по жизни. Но если это более или менее образованный, культурный человек, он будет другие требования предъявлять. Он в это не поверит или частично не поверит.

В. ХОТИНЕНКО: Я думаю, что все равно всякий миф устойчивее некоей правды. И мы все равно живем в исторических мифах. Мы не живем в истории. Мы все равно живем в исторических мифах.

К. ЛАРИНА: Но все равно, когда клюквенный фильм, это определенно рассчитано на определенный уровень. Это рассчитывало на то, что схавают.

В. ХОТИНЕНКО: Если вы сейчас имеете в виду вот эту картину… Я немножко знаю архимандрита Тихона. Вообще, он знает материал. Единственное, что я хочу сказать, – он не нуждается совершенно в моей защите. Он может себя сам защитить. Но я могу сказать одно твердо: он не то чтобы поверхностный. Он материал знает точно.

А. СВАНИДЗЕ: Так вот поэтому он особенно опасен. Что он его вывернул наизнанку, этот материал. Ведь это была диктатура сверху и снизу рабы, что мы от нее и получили.

В. ХОТИНЕНКО: Жалко, у нас мало времени. Византия – это моя тема. Византия, Константинополь – это просто моя боль.

К. ЛАРИНА: Ада Анатольевна, дайте нам, у нас еще замечательный художник. Дайте слово.

Ю. ГРЫМОВ: Да, нет, мне кажется, хорошо идет хороший разговор. Я вот слушаю. Нет, на самом деле я думаю, что правда находится где-то посередине. Я поставил бы вопрос шире. Художественный вымысел, понятно, и угол зрения художника, отношение к теме – это очень важно. Может быть, посмотреть шире – то, что сейчас происходит в научпопе на телевидении, там катастрофа полная. Опять-таки я оперирую только к собственному творчеству. Легче, потому что за это отвечаю. Делая фильм «Казус Кукотского» о таком сложном периоде времени, я всю историю, понятно, сдвинул к отношению семьи. Я всю историю рассказал через семью. Это мое право – наделить их темпераментом, энергией, мыслью в тот исторический период. А то, что по телевидению в сегодняшний день идет и называется «документальное кино» – вот это страшно. Потому что для многих людей смотрящих, говорят, такое ощущение, что инопланетяне к нам через день прилетают. Под землей вообще что-то страшное творится. Вот научпоп в России исчез, а художественный вымысел всегда будет существовать, с Володей согласен полностью. Но для меня лично есть момент такого, знаете, будоражащей ответственности. Я это очень четко ощущаю, даже когда я до этого занимался рекламой. На физическом уровне мне страшно, что вдруг я чего-то сделаю, и кто-то в это поверит, и я что-то могу сдвинуть. Помните, как-то на одном из эфиров мы обсуждали с вами вообще про ответственность художника. Смотрите, у нас у всех сидящих здесь в студии – четыре человека – есть возможность общаться. Нас сейчас слушают 100 тысяч человек…

К. ЛАРИНА: 250 тысяч. Докладываю по последним рейтингам.

Ю. ГРЫМОВ: 250 тысяч. Вы понимаете, какая ответственность у нас у всех сейчас – общаться с этими людьми? И каждый художник это использует по-своему. Кто-то на телевидении облизывает пальцы. Засовывает в какие-то места, говорит про гламур. Это уровень этих людей. Они свою возможность общения используют так. Поэтому для меня ответственность существует. Вот Володя – я знаю очень хорошо его. Очень уважаю. И мы вспомнили фильм, мой любимый фильм «Зеркало…» – специально говорю при нем. Потому что любимый фильм, я ходил 4 раза в кинотеатр «Сатурн» и смотрел это кино. Это сделано тонко, аккуратно, потому что там есть человеческое начало. То человеческое, которое в последних фильмах американских исчезает. Исчезает человечность, а там человечность есть. Поэтому ответственность существует. Это очень важно. Художник без ответственности – это очень опасный инструмент в руках государства.

К. ЛАРИНА: Согласна, Ада Анатольевна?

А. СВАНИДЗЕ: Согласна. Я полностью согласна с этим. Это правильно. Большая очень ответственность художника. Любого.

К. ЛАРИНА: Ну, а вот вопрос компетенции все-таки, то, на чем вы настаивали?

А. СВАНИДЗЕ: Компетенция очень важна. Возвращаясь к этому фильму: я не знаю Тихона, я не знаю, чем он руководствовался. Мне это не ясно. Может быть, самыми благими намерениями. Говорят, что он грамотный человек, что он знает материал. Но он вытащил из этого материала не то, что нужно сегодняшней России.

К. ЛАРИНА: Так подождите. Этим занимаются, наверное, все нормальные творческие люди, в конце концов, которые так или иначе прикасаются, – они интерпретируют.

А. СВАНИДЗЕ: Конечно.

К. ЛАРИНА: Давайте тогда уж скажем правду: Николай Карлович Сванидзе, который делает свои «Исторические хроники», – это что? Это, безусловно, очень субъективный авторский взгляд.

А. СВАНИДЗЕ: Авторская интерпретация.

К. ЛАРИНА: Это его понимание конкретного периода, или конкретной истории, конкретного человека. И найдется немало людей, и они есть, вы это знаете лучше меня, которые скажут ему: это вранье. Ты нам врешь по телевизору. То же самое скажут Хотиненко про «1612» или про «Гибель империи».

В. ХОТИНЕНКО: Мне уже сказали неоднократно.

К. ЛАРИНА: А уж не говоря про «Казус Кукоцкого». Там уж тоже…

Ю. ГРЫМОВ: Ксения, знаете, ну, вот мы говорим про вот эту ответственность. И я неожиданно вспомнил про одну вещь. Снимая фильм последний сейчас, закончил с американцами «Чужие». У меня на площадке работала цензура арабская.

К. ЛАРИНА: А, арабская.

Ю. ГРЫМОВ: Каждый день за моей спиной сидели две милые женщины…

К. ЛАРИНА: А где съемки происходили? В Африке?

Ю. ГРЫМОВ: Марокко и Египет. Ну, территория Африки. И они сидели каждый день. Каждый день. Они никогда не опаздывали. Смотрели в мониторы. Они прочитали сценарий. Министерство культуры утвердило.

К. ЛАРИНА: Они принимают участие в производстве фильма?

В. ХОТИНЕНКО: Просто у них на территории снимают – и все.

Ю. ГРЫМОВ: Я на их территории снимаю. Но что самая удивительная вещь? Вопрос: понравилось мне это или не понравилось? Ответ: где-то посередине. Вы знаете почему? Когда вдруг мы снимаем арабские сцены, и они очень бережно к этому относятся, мне это очень понравилось. Мы немножко неправильно положили шарфик во время похорон… во время похорон одевают белые шарфы. И он был закинут не так, а по-другому. И у нас были долгие дебаты о том, что «надо переснять, Юрий, потому что это неправильно. На арабских похоронах так не бывает».

А. СВАНИДЗЕ: Значит, не поверят потом.

Ю. ГРЫМОВ: Мне это очень… Это колоссальная помощь. Но потом эти девушки, женщины вошли во вкус.

А. СВАНИДЗЕ: Стали указывать.

Ю. ГРЫМОВ: Да. Они так вперед чуть-чуть. Я думаю, как же хорошо, у меня три консультанта и еще две бесплатные со мной сидят. Но они потом вошли во вкус. Что вот ту-то не то, вот это опасно.

К. ЛАРИНА: И этого быть не могло.

Ю. ГРЫМОВ: Поэтому вот этот ценз, это же, как мы говорим сейчас, художник ответственный. Также ответственный цензор. Он или помощник, или разрушитель. Это сто процентов.

К. ЛАРИНА: Ну, это такие консультанты получаются на картине.

Ю. ГРЫМОВ: Вот я за консультантов. У нас цензор имел право в контракте запретить съемки. Он мог сказать: стоп. И вы в течение 24 часов покидаете страну. Вот такое существует в арабском мире сегодня. Я это прошел сейчас 2 месяца в Африке.

А. СВАНИДЗЕ: Ксень, а вот знаешь, еще такой любопытный пример по нашей теме. Когда Александр Сергеевич Пушкин хотел написать историю Пугачевскую, а получилось…

А. СВАНИДЗЕ: Он написал историю…

К. ЛАРИНА: Историю пугачевского бунта.

В. ХОТИНЕНКО: А получилась «Капитанская дочка».

А. СВАНИДЗЕ: Нет, это две у него вещи были. Еще и история пугачевская. Два разных Пугачева…

В. ХОТИНЕНКО: А мы знаем «Капитанскую дочку». Я думаю…. У тебя как название передачи, напомни, еще раз звучит?

К. ЛАРИНА: Историческое кино: суд над прошлым или его оправдание?

Ю. ГРЫМОВ: Осмысление, может быть, надо было потоньше…

В. ХОТИНЕНКО: Ты знаешь, вообще, я лично всегда стараюсь видеть эти аллюзии. Я ведь еще снимал (это тоже совсем невозможно назвать документальным фильмом) «Паломничество в Вечный город».

К. ЛАРИНА: А, кстати, я про это забыла.

В. ХОТИНЕНКО: Совместный проект Ватикана, православной церкви о первомучениках.

К. ЛАРИНА: Что это за жанр? Это же документальное кино? Что это?

В. ХОТИНЕНКО: Понимаешь, это довольно трудно. Документальный в том смысле, что некоторые вещи я имел возможность снимать на том месте, где некогда происходили события. Потрогать тот камень, потрогать эту колонну, мимо которой, может быть, проходил Моисей. Ну, и так далее, то есть в этом смысле. И так документов мало, и тема была специфическая. Но дело не в этом: все равно дальше возникает вопрос интерпретации. Понимаешь, не суда. Все равно мы будем сталкиваться хоть так, хоть этак с интерпретацией. Просто с точкой зрения на тот или иной предмет. Это всегда было.

К. ЛАРИНА: Теперь все-таки возникает вопрос целеполагания. А для чего? Только я вас умоляю… Когда я спрашиваю режиссера: «Для чего вы берете именно эту тему, почему вас интересует именно этот сюжет истории?», они обычно отвечают так: «Меня вообще не интересует, в какое время это происходило. Меня волнуют люди». Это лукавство, это все ерунда. Я уже наслушалась этого… Поэтому вопрос целеполагания очень важен. Почему режиссер, в данном случае, если мы говорим о кино, выбирает именно этот исторический период? Будем говорить о нашей стране, поскольку это все-таки важнее для нас. Когда я читала последнее по времени интервью с Анджеем Вайдой, меня поразило совершенно, что, оказывается, все, что касается Катынской истории – табу (еще раз просто хочу об этом сказать, и нашим слушателям напомнить, что табу на эту тему – не только проблема России, это проблема Польши). Там на эту тему говорить было нельзя те же самые 50 лет. И Вайда про это как раз и говорил, что целое поколение, а то и больше, выросло в Польше, которое ничего про это не знает вообще.

Ю. ГРЫМОВ: А что вы говорите про Вайду и про эти вещи? Конкретный пример. Документ: выпуская фильм «Казус Кукоцкого», я получаю письмо от канала НТВ – вырезать то-то и то-то.

К. ЛАРИНА: Вот ты напомни, что просили вырезать, кстати.

Ю. ГРЫМОВ: Для меня это было, и для Улицкой Люси – шок. Мы хотели наоборот, культурно. А сослались на книгу, что там было. Когда возвращается из очередного плена Голдберг, кто читал книжку «Казус Кукоцкого», он говорит о том, что русские войска мародерствуют. Это было написано в книге. Изнасилования, воровство и т. д. Я подумал, (это мое мнение было), что слишком широко сказано. В кино, мне кажется, что когда написано широко, есть элемент неправды. И я свел это до частного случая, когда сказал, что я был свидетелем одного случая, когда был изнасилован детский приют полным составом. То есть я сузил грех…

К. ЛАРИНА: Масштаб.

Ю. ГРЫМОВ: На что мне канал говорил: «Вы обижаете русские войска. В книге не так». Но, ребята, в книге было написано еще страшнее. Вы понимаете, еще страшнее, поэтому, когда вы говорите, что все-таки движет…

К. ЛАРИНА: Что движет? Почему это?

Ю. ГРЫМОВ: Мне был очень важен, делая фильм «Казус Кукоцкого», именно генофонд. У меня много вопросов к себе. Много вопросов к своей семье, к моим друзьям, к тому, что сейчас происходит. Вот этот хомо совьетикус, победа Томочки, когда в кино заканчивается, все достается этому человеку, который не ценит этого родства, даже приемного родства воспитания, для меня эти люди страшные и сейчас. Поэтому, снимая фильм «Казус Кукотского», я снимал о сегодняшнем дне. У меня много вопросов.

К. ЛАРИНА: Это тема Пастернака, которая им поднята в «Докторе Живаго». Кстати, хотелось мне очень, чтобы и Прошкин тоже принимал участие в нашем разговоре, но, к сожалению, он не смог. Потому что у него тоже эта тема очень сильно звучит в его экранизации «Доктор Живаго». Там Андрей Краско, если помните, играет вот этого замечательного дворника, который в итоге становится хозяином вообще всего. Жизни.

Ю. ГРЫМОВ: Жизни. Вот, это же происходит. И когда я подымал эту тему, я хотел… Давайте поговорим вот об этом.

К. ЛАРИНА: Ну, кстати, эта тема есть и «Гибели империи». Я этот кадр обожаю. Я тысячу раз Володе про это говорила, когда солдат… Какой это год? Эпизод? Когда он смотрит в окошко.

В. ХОТИНЕНКО: Эпизод этот – 17-й год.

К. ЛАРИНА: 17-й год. Снег идет, он смотрит в окошко, там, где сидит семья персонажа. И говорит им в окошко: твари. И все понятно, что будет дальше.

А. СВАНИДЗЕ: А можно, я в связи с этим скажу о Вайде? Я скажу не о Вайде, я скажу о Катыни. И не о фильме, а о живой Катыни. Когда вы приезжаете в Катынь, первое, что вы видите там – гигантские сосны, который выросли там после всего этого, и они настолько велики, огромны, величественны, что у вас сразу возникает варварская мысль языческая, что они выросли на живой крови, они ею напитаны. Вот это место – Катынь. В уголку где-то рядышком находится большой булыжник. Я обожаю такие памятники. На котором написано: здесь погибла сотня тысяч советских солдат. Вот это памятник тем сотням тысяч советских солдат, которые воевали здесь, освобождали эти места и т. д. Там, где были убиты польские офицеры, там цветы. Туда регулярно приезжают делегации поляков. И эти же поляки, положив туда цветы, они потом идут, цветочек, смотришь, достается булыжнику. Народная толпа к булыжнику заросла. Что меня привлекает в фильме Вайды? У нас говорят: вот это антирусский фильм. Это неверно. Это не антирусский фильм. Это фильм против звериного лика тех, кто допускал эти вещи. Это к русским, к русскому народу отношение имеет, в общем, весьма опосредованное. И в Вайде меня привлекает, как в режиссере то, что у него сердце болит. У него болит сердце за историю своей страны. Болит сердце за прошлое, за тех людей, которые погибли. Вот то сердце, которое он вложил в эту картину, меня, как человека, как историка привлекает больше всего. Мне кажется, что это правильно. Так и должно быть. Нужно помнить свое прошлое, нужно каяться, если ты кому-то что-то сделал. И нужно поднимать тех, кто погиб. Помнить о них, надо просто помнить о них.

К. ЛАРИНА: Кстати, в этом фильме он не щадит и своих соотечественников…

А. СВАНИДЗЕ: Абсолютно.

К. ЛАРИНА: Нужно это отметить.

А. СВАНИДЗЕ: Совершенно верно.

К. ЛАРИНА: Это очень важно. Он не снимает кино о преступлении чужого народа. Он снимает фильм о том, что с человеком происходит. О том, как рождается страх, из чего он складывается. Как человек становится предателем. Что происходит с человеком. Как он берет на себя ответственность за свой поступок. Ну, это опять же «Гибель империи». Я вспоминаю генерала Духова смерть, вот эта история. Это, конечно… Духонин, простите. Это история конкретного человека. Она о том же абсолютно. Об этой невероятной страстности по отношению к себе, к своему народу.

В. ХОТИНЕНКО: Ну, мне кажется, что современное кино, вот которое, мы говорим, про сегодняшний день, оно должно быть максимально честным. Потому что игра в запудривание – это уже вчерашнее кино. И если мы апеллировали к «Гладиатору», к американцам, ну, так же есть и у американцев очень хорошая картина. Когда был гигантский грех с Вьетнамом, и как Америка ухитрилась выйти из этой ситуации. И снимать фильмы ну настолько открытые, настолько честные! Они смогли это сделать. В этом мудрость.

К. ЛАРИНА: Ну, все равно, вы же кому-то счет предъявляете, Володь, ты же предъявляешь счет, когда говоришь про это.

В. ХОТИНЕНКО: Мы как раз говорили об аллюзиях современных, но если взять меня, то для меня как раз современные аллюзии в той истории важны. А, иначе – ну что, история сама по себе может быть интересна. И в истории очень много чего интересного, в той прошлой. Но мне кажется, аллюзии, которые возникают с современностью, позволяют прочитывать эту историю немножко современно, немножко актуальней. Я даже не имею в виду «полезно». Но эту актуальность звучания, такую неразрывность времени, включая и главные исторические ситуации. Что касается «1612», я их взял, потому что это поразительно. Я его придумал 25 лет назад. Даже не было еще таких аллюзий. Когда он мне в голову пришел, этот фильм. А история вся пронизанная, пропитанная аллюзиями, причем не единовременными. Поэтому я лично люблю аллюзии. Я их ищу, потому что для меня это все равно современность звучания. Не просто рассказ о некогда происшедших событиях. Тогда это историческое исследование, независимо от художественности. А когда ты это связываешь с современностью, ты превращаешься в некий вообще поток человеческой жизни, истории, судьбы и т. д. и т. п. Включая судьбу народа даже любого. Поэтому я как раз не против аллюзий. Я считаю, аллюзии как раз позволяют…

К. ЛАРИНА: Понимать, что происходило. Но при этом уже есть и твой взгляд. Ты же тоже судишь. В конце концов, мы же вспомнили «Зеркало для героя». Вот там два подхода: героя, которого играл Бортник, и героя, которого – Сережа Колтаков. Один говорит: что ты с ними разговариваешь, они же не люди. А другой пытается их изменить. Их спасти, вытащить. Вот два подхода.

В. ХОТИНЕНКО: Ну, в общем, мы уже говорили об ответственности. Я считаю, что я имею право. Знаете почему? Потому что я готов отвечать. Вот в чем фокус. Вот я себя, а может, родители меня так воспитали. Я готов отвечать. Мне не страшно отвечать. Мне не страшно нести ответственность за то, что я сказал, сделал или там снял. Мне не страшно, чего бы это ни стоило. Я разным подвергался уколам. Но я говорю: я готов отвечать. Как получится, это другой вопрос, но я готов отвечать. Но, понимаешь, все равно, это такой любопытный момент. Вот история. Я еще раз напоминаю: нет более ангажированной науки. История всегда манипулированная была. Ведь и Романовы писали свою историю, как раз закончили, они стали писать свою историю. Стали придумывать персонажи. Появился Иван Сусанин, как некая очень яркая фигура. Хотя всерьез если рассматривать, исторически, – сомнительная. Появилось много, много персонажей. То есть они делали, и я даже ведь не могу сказать, что это плохо. Они просто делали свое дело. Они творили мифологию династии. И ничего худого, строго говоря, в этом нет. Но если мы подойдем с другой стороны, ну, они же там наврали, они то сделали, они то, это тоже будет точка зрения, но какая-то другая. Она может быть даже и художественной, а может быть исторической.

К. ЛАРИНА: Ну, подождите, я не могу себе представить даже в страшном сне, что вот, допустим, в Германии сняли фильм, воспевающий сталинское время.

А. СВАНИДЗЕ: Или Гитлера?

К. ЛАРИНА: Ой, конечно, гитлеровское. Гитлера. Время нацизма. Вот представьте себе такое кино, которое снимается на тему: и тогда тоже были хорошие моменты. Вот и экономика, и безработицы не было. Представьте себе.

В. ХОТИНЕНКО: Ну, был такой фильм. Почти они туда вышли. Фильм «Гитлер». Большой, очень мощный фильм «Гитлер». Я смотрел очень внимательно этот фильм. И если вы заметили, фильм заканчивается как раз для умного зрителя тем, что начинается 40-й год, и мы понимаем, что 41-й начинается, – там вообще все, все, все. Но они подводят, они показывают успехи Германии. Они говорят, какой Гитлер энергичный парень. Там же это все было сделано. Но выход… вот тоже, кстати, когда мы обсуждали вопрос русского кино о бандитизме, нет осуждения – вот грех-то. А в любом кино они тебе говорят: смотрите, Гитлер поднял производство, наладил то, наладил это, но выход?

А. СВАНИДЗЕ: А кончилось гибелью.

В. ХОТИНЕНКО: А кончилось гибелью земного шара.

А. СВАНИДЗЕ: Кризисом.

В. ХОТИНЕНКО: Фактически страшным. Вот что существует. Но такие фильмы есть.

К. ЛАРИНА: У нас такого нет. У нас есть либо…

В. ХОТИНЕНКО: Русское ханжество. Ребята, русское ханжество: мы боимся, как бы чего не вышло. Гоголь самый популярный на сегодняшний день.

А. СВАНИДЗЕ: Мне кажется, таким подходом сейчас немцы доказали, что они великая нация. Когда сомневались в этом – в результате гитлеризма. Сказали: ну, что это, мы привыкли, великая нация и т. д. Теперь они доказали, что они великая нация, тем, что сумели это прошлое оценить, отказаться от него…

К. ЛАРИНА: И взять на себя эту ответственность.

А. СВАНИДЗЕ: Только я все-таки скажу. Давайте подождем еще чуть-чуть. Понимаете, от чего Гитлер возник? Гитлер возник через унижение Первой мировой войны. Было унижение. А сейчас посмотрим, поживем – увидим. Я не думаю, что все так просто. Я не думаю, что там все просто. У Германии есть сложная своя история. И поэтому я бы не делала таких скоропалительных выводов…

К. ЛАРИНА: Ну а куда нам деваться? Потому что, извини меня, ведь опять же, поскольку мы апеллируем, как ты сказал правильно, Юра, к тому, что имеем в этой студии, – к фильмам, которые есть взгляд на историю октябрьского переворота. Я так его называю – извините, Владимир Хотиненко. А есть взгляд кого-то другого, который называет это Великой октябрьской социалистической революцией. И он по-прежнему существует, его никто не отменял. Так же как и есть взгляд на Сталина Юрия Грымова – на роль Сталина в истории советского государства, а есть взгляд совсем других людей, которые считают его победителем, которые считают его лучшим, как написано в одном из учебников истории сегодняшнем менеджером советской эпохи, самый лучший управленец успешный. Есть и такой взгляд, который тоже никто не отменял. Вот как с этим быть? Тогда получается, что кто-то из вас неправ, ребята.

В. ХОТИНЕНКО: А знаешь, здесь по анекдоту. И ты прав, и ты прав. К сожалению, боюсь, это именно так. Вот именно по анекдоту.

Ю. ГРЫМОВ: А может быть, если мы говорим про зрителя, мы говорим про читателя. Да, про нас с вами. Может быть, все-таки надо давать полную палитру?

К. ЛАРИНА: Полную.

Ю. ГРЫМОВ: Вот Володя снял так. Но этот же период я снял по-другому. И еще 15-150 человек снимут по-третьему. Вот как раз я – за умного зрителя и читателя. Когда мы в нашей школе изучаем Достоевского, Чехова и т. д., и вдруг это все куда-то скатывается и превращается в безнравственный кинематограф, вот тут страшно. Потому что, может быть, за последние 10 лет все перестали ворочать своей головой. Нужно уже не прожевать и дать в рот, а уже проглотить, а ему остается, видимо, только сходить в туалет. И то он уже, по-моему, перестанет это делать, слишком сложно. Давайте, пусть зритель сам рассуждает и сам соединяет в своей голове. Не хватит ему информации из наших фильмов – он будет еще что-то…

К. ЛАРИНА: Юра, уже выросло целое поколение, если ты не заметил, совершенно молодых людей, непуганое поколение, которое то время, в которое мы с тобой родились и учились в институтах, воспринимают как Эльдорадо, страну счастья. Понимаешь? Страну счастья.

В. ХОТИНЕНКО: Посмотрите, что получается. Я уже говорил, мифы устойчивее правды. Есть некие мифы. И миф Чингисхана, миф Александра Македонского, миф Наполеона. Странным образом, мифа Кутузова, победителя Наполеона, нет. Это странная вещь. Есть миф Гитлера, есть миф Сталина. Раз уж почти бессмысленно с ними сражаться, потому что те, кто это смотрит, им надо отдельно просто решать проблему образования элементарного и культуры, Ксюш. Это двойной процесс нужен. Нельзя просто сказать: Гитлер такой-то, этот такой-то. Они все равно персонажи непростые, все равно сложные. И не они даже, а время…

К. ЛАРИНА: Подождите, Гитлер преступник или нет?

Ю. ГРЫМОВ: Гитлер преступник, как и Сталин.

В. ХОТИНЕНКО: Гитлер преступник, вне всякого сомнения, но давайте зададимся вопросом: почему он никак, несмотря на все приговоры, не выходит из сознания? Почему?

К. ЛАРИНА: Согласна, Володя.

В. ХОТИНЕНКО: Почему этот странный с усиками персонаж мучает и мучает людей? Что это такое?

Ю. ГРЫМОВ: Так что он сотворил?

К. ЛАРИНА: Что он сделал с людьми?

В. ХОТИНЕНКО: Какие струны затронул? Чтобы этому противостоять, все равно нужно воспитание.

К. ЛАРИНА: Но ты же исходишь все равно из того, что это преступник.

В. ХОТИНЕНКО: Нужно воспитание все равно. Нужен двойной процесс. Само собой разумеется. И я мгновенно стану преступником, когда скажу, что Гитлер не преступник. Я автоматом должен стать преступником. Вопрос другой: мы же понимаем, что мы не отговоримся. Приговором таким, «Гитлер – преступник», мы ничего не сделаем. И пользы никакой не принесем. Процесс сам сложный, понимаешь, разрушить стереотип, это миф разрушить. Задача практически невозможная.

К. ЛАРИНА: Хорошо, другой вопрос задаю. Советская власть – это что такое, Володь?

В. ХОТИНЕНКО: Советская власть – это определенный период в развитии нашей многострадальной родины.

К. ЛАРИНА: Какой?

В. ХОТИНЕНКО: Сложный, всякий, однозначно не могу сказать, что это было правление преступное…

А. СВАНИДЗЕ: И довольно закономерное.

В. ХОТИНЕНКО: Скорее всего, закономерное, поскольку, я уже говорил, и Розанов с удивлением написал, как народ…

А. СВАНИДЗЕ: Ментальность.

В. ХОТИНЕНКО: С удовольствием православный народ вдруг превратился в безбожника и стал рушить все. Это какая-то закономерность. Я думаю, закономерность историческая. Я думаю, закономерность, так же, как у всякого человека есть судьба, это судьба такой, понимаешь. Но закономерность историческая, совершенно точно. Интересно, драматично. Вопрос другой. В этот же период выросло огромное количество людей. Мы сейчас имеем дело с поколением, выросшим в этой среде. Либо с юным поколением, выросшим в никакой среде. Вообще вне культуры, вне памяти, вне ценностей…

К. ЛАРИНА: И они пытаются за что-то зацепиться.

В. ХОТИНЕНКО: У нас же сейчас чудовищный замес на самом деле. У нас сейчас чудовищный социальный замес. Мне кажется, это нельзя не учитывать.

А. СВАНИДЗЕ: Обязательно, конечно.

В. ХОТИНЕНКО: При всем при том, что я верю в мистическую составляющую вот того, что мы условно называем народом русским, вот я в мистическую составляющую верю. Он какой-то самоорганизующийся. Но не знаю, все равно не учитывать это невозможно.

К. ЛАРИНА: А для вас, Ада Анатольевна, советская власть?

А. СВАНИДЗЕ: Советская власть для меня точно так же абсолютно закономерный период, хотя Вы знаете, в моем осознании прошлого есть точка зрения, которая соответствует тому, что писал Алданов в известном смысле, когда он писал свое «Самоубийство». Совершенно гениальная, на мой взгляд, книга. Но дело не в этом. А дело в том, мне представляется, что хотя судьбы народов складываются, в общем, достаточно закономерно для того менталитета, который выработался от среды, от обстановки, от географии, от судьбы на разных этапах и т. д., вырабатывается определенный менталитет. И еще имеет значение случайность. Ну давайте на минуту представим себе, что Каплан, негодяйка, убила Ленина в 18-м году. Не было бы Сталина во главе страны. Потому что Сталин в 18-м году был никто. Просто вот никто – и все. Были бы другие руководители. Тогда, может быть, не было бы ГУЛАГа, не было бы крепостного права для крестьян.

К. ЛАРИНА: Советского.

А. СВАНИДЗЕ: Советского, когда они работали за галочку и не имели паспорта. Не было бы много такого, что нам очень страшно вспоминать наряду с тем, что там было что-то, что нам приятно вспоминать. Были хорошие детские сады, например, но не будем об этом.

В. ХОТИНЕНКО: Хотя есть.

А. СВАНИДЗЕ: Хотя есть о чем. И, между прочим, были и ПТУ, и ФЗУ. Были рабочие хорошие, которых сейчас вы не найдете. Ну, дело не в этом. Я не тоскую по тому времени. Вот вам роль случайностей. Закономерность прорывается сквозь случайности, как говорил Гегель. Маркса я уже не цитирую, поскольку у нас его не уважают. Но, тем не менее, случайность свою роль играет. Она изгибает что-то в ходе истории. Посмотрите: предположим, не убили бы Александра II. И он в этот день подписал бы конституцию, подготовленную Лорис-Меликовым. Он же ехал туда, чтобы ее подписать, когда его убили. Вот его бы не убили. Не было бы Александра III так быстро. Не было бы тогда, если хотите знать, и революции 17-го года, может быть, даже и февральской. Потому что была бы конституция, еще один разворот в русской истории, и все пошло бы иначе. Поэтому я думаю, что советская власть была продукт необходимости, закономерности, воспитанный ментальностью, потому что перейти от крепостного права 61-го года и сразу к торжеству демократии социализма не способен ни один народ, это невозможно. Тем более наш народ, достаточно традиционный. С одной стороны, а с другой стороны, это еще и замес со случайностью известной. Которая бывает тоже в истории каждого народа. Вот не пришел не пришел бы Вильгельм Завоеватель в XI веке…

К. ЛАРИНА: Сколько всего, да.

А. СВАНИДЗЕ: Да. Бастард, как его называли, незаконнорожденный, к тому же еще сын герцогов Нормандских. Не пришел бы он в Англию, не установил бы там новую династию – сколько бы еще англичане пухли в своем медленном развитии, неизвестно. А он внес туда французский феномен, гораздо более продвинутый, и англичане ринулись вперед с XI века. Вот вам – в XIII веке они уже имели конституцию.

К. ЛАРИНА: Вы знаете, я очень люблю тему, вернее, не то, что люблю, для меня очень важна тема в историческом кино, условно историческом, – это тема (тоже условно назову для себя так) – «прокляты и забыты». Это когда я испытываю невероятную боль за то, что делали с моей страной. И когда, благодаря тому же Владимиру Хотиненко, Юрию Грымову, Николаю Досталю, не знаю, Александру Прошкину, можно еще Алексею Герману, мне из небытия достают людей, которых растоптали, та же власть, та же моя родина растоптала этих людей и сделала все для того, чтобы я, гражданин этой страны, о них забыла. Для меня это невероятно важно. Мне кажется, это самое главное. То, собственно говоря, чем, наверное, руководствовался и Анджей Вайда, когда…

А. СВАНИДЗЕ: Конечно.

К. ЛАРИНА: Когда начинал свою работу над «Катынью». Мне кажется, это самое главное. Потому что гордиться этим официозом, уже все понятно. Мне очень хочется гордиться чувством, что моя родина не забыла этих людей. И я очень люблю, когда моя родина так поступает. Я очень люблю, когда люди просят прощения, когда я никогда не забуду этого чувства сопричастности к простой вещи, когда Борис Ельцин, которого сегодня все, кому не лень, пинают ногами, взял и попросил прощения за трех погибших мальчиков, которые погибли во время этого путча 91-го года. Это потом уже началась кровавая бойня, началась Чечня, и все уже забыли. И перестали считать, никто уже прощения не просит. Мне кажется, это очень важно. Не знаю, насколько вы со мной согласны.

А. СВАНИДЗЕ: Ну, как можно не согласиться. Это Пушкин еще писал, что неуважение к своим предкам, забвение их – это признак люмпенства, это признак упадочничества. Нельзя этого делать.

Ю. ГРЫМОВ: Ксения, вы сказали, в учебнике написано про, что Сталин был менеджером. Вы знаете, что для меня страшно? Я уверен, что менеджер не может попросить прощения. А императрица, матушка Мария Федоровна, называя себя матушкой, может попросить прощения. Понимаете? Она на другом уровне находится по отношению к людям. Она может сказать: простите меня. Или там: я вас люблю. А вот менеджер, если Сталина называют менеджером, вот как раз философия менеджера – он временщик.

А. СВАНИДЗЕ: Интересно.

Ю. ГРЫМОВ: Вы понимаете, что менеджер – временщик. И его наняли, оплатили его время, контракт, и он уходит. А если ты матушка…

К. ЛАРИНА: Сейчас скажут: Грымов – монархист.

А. СВАНИДЗЕ: Ты себя не унизишь…

Ю. ГРЫМОВ: А я сам признаюсь, я монархист. Я сам признаюсь.

К. ЛАРИНА: Ну, там люди-то были, конечно.

К. ЛАРИНА: Мы должны уже заканчивать.

В. ХОТИНЕНКО: Можно я два слова скажу? Что все равно, независимо ни от чего – интерпретации, аллюзии, трактовки всех прочих слов – я знаю, что нужна некая сумма знаний. Вот это обязательно нужно.

А. СВАНИДЗЕ: Безусловно.

В. ХОТИНЕНКО: Вот это ключевой момент. Если все будет строиться на домыслах, аллюзиях, прозрениях художественных, тут мы заблудимся окончательно. Все равно нужна некая базовая сумма знаний.

А. СВАНИДЗЕ: И у того, кто делает, и у того, кто смотрит.

Ю. ГРЫМОВ: И очень важно – должна быть мораль. Мораль не может быть сдвинута. Если мораль подвинута, ну, чуть-чуть, во время исторической какой-то ситуации, это уже не мораль, господа.

К. ЛАРИНА: Во имя исторической целесообразности.

Ю. ГРЫМОВ: Чуть-чуть мораль подвинуть. Поэтому я считаю – то, что сказал Володя, и обязательно мораль. У меня бабушка, царствие ей небесное, говорила: «Юра, это непорядочно».

А. СВАНИДЗЕ: Вот какое хорошее слово.

Ю. ГРЫМОВ: И мне все время до 16 лет говорили: это непорядочно. Где это слово сейчас? Оно ушло из средств массовой информации. Непорядочно. Давайте жить порядочно.

К. ЛАРИНА: Спасибо большое. Юрий Грымов, Владимир Хотиненко, Ада Сванидзе, огромное спасибо гостям за замечательную программу.

А. СВАНИДЗЕ: Вам спасибо за интересную тему.

В. ХОТИНЕНКО: Спасибо.

Ю. ГРЫМОВ: Спасибо.

2008 г.

 

Фильмы о войне – какими они должны быть?

(Интервью В.И. Хотиненко для радио «Эхо Москвы». Ведущие Матвей Ганапольский, Татьяна Фельгенгауэр)

Т. ФЕЛЬГЕНГАУЭР: У нас на прямой линии телефонной связи Владимир Иванович Хотиненко, российский режиссер, актер, сценарист, народный артист России. Здравствуйте, Владимир Иванович.

В. ХОТИНЕНКО: Доброе утро.

Т. ФЕЛЬГЕНГАУЭР: Матвей Ганапольский, Татьяна Фельгенгауэр, «Эхо Москвы».

М. ГАНАПОЛЬСКИЙ: Владимир Иванович, ну, у нас тема сегодня, так сказать, накануне выхода «Цитадели» и 9 мая, так сказать. Мы ищем, почему мало или практически нет хороших фильмов о войне. Вот, чего не хватает современным фильмам о войне, чтобы народ рванулся в кинотеатр?

В. ХОТИНЕНКО: Ну, ты знаешь, так ответ-то простой, если в общих чертах, чьего-то таланта, понимания этого. Потому что наши известные фильмы, знаменитые, о войне – это и Чухрая «Баллада о солдате», и «Летят журавли». Это все люди, которые знали, что это такое, и им не нужна была дополнительная какая-то вздрючка, чтобы рассказать полно, интересно, талантливо, гениально о войне.

Сейчас ищется новый язык – поколение поменялось, знание поменялось, вернее, исчезло или исчезает. Но, тем не менее, какие-то опыты понимаешь. «Мы из будущего» была такая – у нее хороший прокат был. Значит, интерес все-таки есть к этой теме.

М. ГАНАПОЛЬСКИЙ: То есть ты имеешь в виду, что, например, военную тему надо разбавлять какими-то современными приемами?

В. ХОТИНЕНКО: Ну, не то что разбавлять. Понимаешь, это так называется язык, на котором ты разговариваешь с сегодняшней аудиторией. Одно дело аудитория, которая знает предмет, да? И другое дело, когда не знает предмета. Вот у нас преподавательница была искусствоведения. И она начинала: «Искусство Египта – это есть искусство консервов», дальше нам интересно слушать. Понимаешь? Есть еще смешной анекдот про глобус. Ну, он на грани, не буду его рассказывать. Понимаешь?

Это язык, это все просто на самом деле. Это язык, на котором должен разговаривать создатель с аудиторией.

М. ГАНАПОЛЬСКИЙ: Хорошо. Вот смотри, такой вопрос, Володь. Представь себе, что тебе дали кучу денег и сказали «Вот, реализуй». По какому бы ты пути пошел? Два варианта тебе даю. Первый – что-то типа Озерова, знаешь, с масштабами безумными, но абсолютно реалистический фильм. Или, например (бред я говорю, конечно, но ты понимаешь, в каком смысле) ты бы сделал про войну, но «Аватар».

В. ХОТИНЕНКО: Наверное, сегодня я бы попробовал про войну «Аватар». Потому что «Мы из будущего» – она с фантазийными элементами такими, и современная аудитория лучше это считала, понимаешь? Немножко другое время. Даже не немножко, а сильно. Поэтому я бы… Ну, кто-то другой мог бы, наверное, сделать и в старой традиции, не знаю. Но я бы постарался найти какое-то звучание современное.

М. ГАНАПОЛЬСКИЙ: Вот смотри, что слушатели пишут. Валентина: «Новенькие гимнастерки, покрашенная трава, пластмассовые блиндажи, кукольные актеры – это сейчас».

В. ХОТИНЕНКО: Молодцы.

М. ГАНАПОЛЬСКИЙ: Да. «Старые смотрю до сих пор». Пишет Костя: «В нынешних фильмах правдивости не хватает – не кровавых подробностей и советско-пропагандистских прихватов, а правды, человеческой персональной правды».

В. ХОТИНЕНКО: Ну ты посмотри, как хорошо, какие пишут-то слова. Значит, пока, скорее, творцы не могут удовлетворить высокие запросы времени.

Т. ФЕЛЬГЕНГАУЭР: Скажите, пожалуйста, Владимир Иванович, для современного кино вообще это серьезная проблема – то, что ориентироваться приходится в первую очередь на кинопрокат, а понятно, что в кинотеатр идет в первую очередь молодежь?

В. ХОТИНЕНКО: Молодежь, да. Ну, понимаете, тут так. Ведь ориентироваться – это одно, приседать – это другое, подстраиваться – это третье. И ориентироваться все равно нужно. Ну а как иначе? Вопрос другой. Хорошо бы расширять аудиторию – вот к чему нужно стремиться. И это, например, то, к чему бы я стремился, – к расширению аудитории, к возвращению в кинотеатры людей других возрастов. Но вопрос другой. Судя по этим письмам, ну, месседжам, которые отправляет молодежь, они все понимают ничуть не хуже, чем, в общем, люди старшего поколения.

М. ГАНАПОЛЬСКИЙ: Тогда еще один вопрос, финальный такой. Скажи, пожалуйста, если бы у тебя были деньги и тебе сказали «Снимай фильм какой хочешь, на любую тему», ты бы выбрал фильм о войне или не о войне?

В. ХОТИНЕНКО: Какой провокационный-то вопрос. Думаю, не о войне. Потому что, ты знаешь, у меня перед глазами просто все вот эти – и «Летят журавли», и «Баллада о солдате», и «В бой идут одни старики», и «Они сражались за Родину». Я уже столько видел высказываний совершенно замечательных, мне к ним нечего добавить, вот в чем дело. Мне правда к ним нечего добавить, реально.

М. ГАНАПОЛЬСКИЙ: Все. Бабла не получишь.

В. ХОТИНЕНКО: (смеется).

М. ГАНАПОЛЬСКИЙ: Бабла не получишь. На самом деле, я говорил с тобой от имени кремлевской администрации (шутка). Там завалялись несколько миллиардов, но всё, ты себя дискредитировал.

Т. ФЕЛЬГЕНГАУЭР: Но надо обязательно о войне.

В. ХОТИНЕНКО: Ничего страшного. Я… (смеется). С наступающим праздником.

Т. ФЕЛЬГЕНГАУЭР: Спасибо большое.

М. ГАНАПОЛЬСКИЙ: Да, Владимир Иванович, я тебя от всей души и всех кинематографистов, которые делают хорошие фильмы, и которые делают честные фильмы, искренние, я желаю тебе всего самого наилучшего и хороших праздников, и ждем твое кино.

В. ХОТИНЕНКО: Спасибо. Спасибо огромное.

Т. ФЕЛЬГЕНГАУЭР: Спасибо большое.

2011 г.

 

Нужен ли закон о патриотическом воспитании?

(Интервью В.И. Хотиненко для радио «Эхо Москвы». Ведущая К. Ларина)

К. ЛАРИНА: Мы начинаем… Итак, здесь в студии Владимир Хотиненко, кинорежиссер. Здесь директор школы, учитель, преподаватель, легендарная личность Евгений Ямбург. И еще Алексей Чадаев, политолог, член Общественной палаты.

К. ЛАРИНА: У нас сегодня тема очень важная и вечная, скажу так, поскольку речь, уж извините, дорогие друзья, вновь пойдет о нашем с вами патриотическом воспитании, о патриотическом воспитании детей, коли мы на родительском собрании заседаем. Об этом мы будем говорить в первую очередь. Итак, повод для нашей встречи – это депутаты государственной думы, которые, к сожалению, отказались придти в наш эфир. Мне очень обидно, потому что один из инициаторов распространения патриотизма по территории Российской Федерации, господин Тараканов, который возглавляет в Государственной думе комитет по делам молодежи. Он долго нас мучил, сначала согласился, потом начал спрашивать, кто придет, стал ставить условия. А потом позвонил и сказал, что не придет, потому что заболел. Это оставим на его совести, может, когда-нибудь мы с ним увидимся. Я очень благодарна Алексею, что он с радостью согласился, принял наше предложение, хотя мы практически за день попросили вас придти. Поэтому большое вам спасибо. Итак, депутаты на круглом столе, это я расскажу слушателям, чтобы они тоже поняли, высказали ряд таких инициатив. Необходимо, чтобы в обязательных программах средних образовательных учреждений, то есть в школах, появились уроки патриотического воспитания. Необходимо вернуть преподавание на факультативной основе начальной военной подготовки. Депутаты рекомендуют правительству России создать совет по вопросам патриотического воспитания, который будет координировать деятельность всех государственных и общественных структур по пропаганде патриотизма, формирования госзаказа в этой области, проведение экспертизы образовательных гуманитарных программ на соответствие их госполитике в области патриотизма. Министерству образования и науки совместно с министерством по спорту, туризму и молодежной политике предлагается усилить патриотическую составляющую в курсах гуманитарных и специальных дисциплин, как в средних и средних специальных, так и в высших учебных заведениях. Министерства связи и культуры должны отвечать за формирование госзаказов на производство патриотических проектов в кино (это к Владимиру Хотиненко), на радио и на телевидении (это ко мне), в других средствах массовой информации, в том числе в Интернете. Минэкономразвития тоже без работы не останется. Ему рекомендуется разработать систему мер господдержки для отечественных компаний-производителей определенного перечня продукции массового потребления, с изображением государственной символики РФ и другой патриотической наглядной агитации. Я устала, честно говоря, все это уже читать. Завершу предложением от депутата «Единой России» Ирины Яровой. Она выступает за разработку и принятие отдельного закона, который так и называется – «О патриотическом воспитании». Есть смысл перенести эти разрозненные нормативные акты, которые я так долго сейчас перечисляла, в единый документ, который был бы понятен, мог бы сегодня координировать ту разрозненную деятельность, которая сейчас осуществляется. Собственно говоря, всё, но мне важно было это прочитать, чтобы не самой интерпретировать. Сейчас будем это дело комментировать и понимать, насколько это всё необходимо. Есть ли существенная необходимость в принятии такого закона на сегодняшний день? Пожалуйста, Евгений Александрович.

Е. ЯМБУРГ: Знаете, как-то странно все это слушать, потому что это было и в предыдущие советские годы. Вообще, у меня такое ощущение, что опять возрождается новое секретное оружие, таблетки от танков: съел – и никаких танков. Потому что по-настоящему патриотическое воспитание велось и ведется. И нормальное преподавание великой русской литературы и истории на это и нацелено. Все попытки воссоздать, по сути дела, советскую систему патриотического воспитания, конечно же обречены. Во-первых, жизнь переменилась. Начнем с того, что сегодня фактор безопасности при выборе школы в ряде случаев, как показывают исследования, выше, чем содержание образования. Вообще, всё стало очень опасно. Родитель, который отдает ребенка в школу, хочет быть уверен, что ему там не дадут наркотики в туалете, что не будет дедовщины, а это мы наблюдаем иногда даже в детском саду. Поэтому есть предмет – основы безопасности жизнедеятельности. Очень важный, кстати, предмет. Я приведу пример: вот девочка 12 лет в подъезде дома, где я живу. Я стоял около лифта, нажимаю кнопку. Она со мной не входит и говорит абсолютно правильно: «Мне запрещают входить с незнакомыми мужчинами в лифт». Ведь кругом очень опасная жизнь, сексуальные маньяки и так далее. Заменить основы безопасности жизнедеятельности маршировками довольно глуповато. Потому что если мы говорим о патриотизме, то действительно нужны хорошие крепкие ребята, прекрасно образованные, которые в случае необходимости будут владеть высокоточным оружием. Что такое материальная база школ сегодня? Хорошо, там тир есть, с удовольствием они стреляют. А вообще, все разрушено. В этом смысле заменить серьезные вещи просто формальными – это довольно худо. Тем более, если говорить по-серьезному, сейчас будет сокращен в армии срок военной подготовки. Для этого требуются большие вложения не в министерство образования, а в министерство обороны, чтобы там были хорошие образцы техники и многие другие вещи. Поэтому это попытка формальными способами вернуть то, что было, и то, что себя уже дискредитировало.

К. ЛАРИНА: Владимир Хотиненко. Володя, пожалуйста.

В. ХОТИНЕНКО: Что я хотел сказать. Это пока выглядит в такой трактовке действительно диковато. Потому что вопрос этот тонкий. Я прошел полную систему советского военно-патриотического образования. Более того, я состоял членом в обществе военно-патриотического объединения «Гринабль», когда еще в школе учился, это писатель Грин и разведчик Абель. Туда привлекались подростки, это было интересно. Элементы исключительности были, это привлекало, была отдельная форма, это все жутко нравилось. Плюс я пел в хоре, пел всякие песни патриотические. Более того, когда поешь в хоре «То березка, то рябина», это процесс воспитания, своего рода инъекция.

К. ЛАРИНА: Мало этого, ты даже снял фильм «Патриотическая комедия».

В. ХОТИНЕНКО: Да. Я прошел эту школу. Я на себе никаких худых изменений не заметил. Вопрос другой. Ежели это вдруг делать, я бы в ужасе услышал про такой урок патриотического воспитания. На этот урок никто не придет, или придут из-под палки. О чем там будут говорить? Литература, история – если это грамотно выстроенный процесс, то это и есть процесс патриотического воспитания. И другого быть не может. Тут главное не перегнуть палку, не сказать в дебатах: «Да, пусть все идет своим путем, не надо ничего делать». Тут совершенно другой вопрос. И собственно говоря, сам вопрос, так ли он будет решаться, как это предлагается, волюнтаристски назначить какие-то уроки? Я не думаю, что по сегодняшним временам это получится хорошо.

Е. ЯМБУРГ: А можно еще одну реплику?

К. ЛАРИНА: Давайте Алексею дадим слово. Алексей, пожалуйста.

А. ЧАДАЕВ: У меня будет два тезиса. Один pro, а другой – contra. Тезис pro звучит так, что в сущности школа, как государственный институт, финансированный за государственный счет, конечно должна проводить те или иные формы государственной политики. И то, что во всем мире образование очень тесно переплетено с пропагандой, это мне было особенно заметно, когда я поездил по европейским, американским вузам, посмотрел, какого типа там курсы, особенно в последнее время которые начали появляться. Я понимаю, что в сущности школа как таковая – это мощнейший пропагандистский инструмент. Это означает, что оставлять эту сферу без внимания означает отдать эту сферу кому-то, кто будет делать пропаганду вместо тебя. Не делая чекинг школьных программ по этому критерию патриотического воспитания, ты отдаешь эту сферу на откуп не очень понятно кому. Мы видели в 90-е огромное количество образовательных экспериментов, порой чудовищных, калечивших детей. Это действительно значимая вещь. А тезис contra говорит о том, что я в случае таких инициатив всегда задаю вопрос: а кто это будет делать? Кто кадры, кто идеология этого процесса? Нельзя в нашей истории второй раз напороться на ситуацию, когда школьный предмет закона божьего штамповал отъявленных безбожников в течение нескольких поколений. Когда из гимназии люди выходили пресыщенные по горло очень слабо поставленной программой, выходили с таким революционным пафосом, стремлением переворачивать мир. Это совершено точно работало против своей же собственной идеи. И пока не будет понятно, как это работает, пока не будет понятно, кто эти люди, которые будут учить патриотическому воспитанию, я буду относиться к этому очень осторожно.

К. ЛАРИНА: Ну, вот учебник по истории. Нашлись люди, написали. Я, кстати, буквально вчера в вашем блоге прочла, что у вас тоже есть такие амбиции, поскольку вы там со многим не согласны. С тем учебником, который сегодня у нас есть для старших классов, по поводу «Новейшей истории», что вы готовы и свой учебник написать когда-нибудь. Значит, есть люди, которые могут на себя взять и этот тяжелый труд по патриотическому воспитанию. Не исключая, что те же самые, которые писали учебник по «Новейшей истории России». Вполне возможно. А если бы вам дали такую возможность? То как? У вас есть ответ на этот вопрос – как?

А. ЧАДАЕВ: Дело в том, что написать учебник – это на самом деле даже не полдела. Потому что учит не учебник, а учитель. И вот здесь присутствует учитель, и я думаю, что очень интересно было бы услышать его комментарий по этому вопросу. С моей позиции скорее родителя, чем учителя. У меня сейчас ребенок учится. Переходит во второй класс.

К. ЛАРИНА: Мальчик?

А. ЧАДАЕВ: Девочка.

К. ЛАРИНА: Девочка.

А. ЧАДАЕВ: Мне почему-то кажется, что, конечно, учебник важная штука, но важная для учителя больше, чем для ученика. А для ученика, в конечном счете, важен тот человек, который ему это объясняет.

К. ЛАРИНА: Понятно. Евгений Александрович, пожалуйста. Вы хотели реплику.

Е. ЯМБУРГ: Реплика такая. Меня всегда очень смущает стремление к фиктивно-демонстративным эффектам. Ну, хорошо. Закон, наверное, примут, судя по тому, как развиваются события. Но я был совершенно потрясен, когда, по-моему, на прошлой или позапрошлой неделе Государственная дума фактически отвергла закон о дополнительном образовании. Для непосвященных объясняю, что те учреждения, которые в девичестве назывались «Дома пионеров», а сейчас называются «Домами творчества», они, конечно, в убогом состоянии находятся. И финансирования нет нормального. Аргументы были любопытные высказаны. Что если школа выполняет государственные программы, то учреждения негосударственной программы должны быть платными. Чушь, конечно, несусветная. Сюда же входят и спортивные, и, кстати, военно-патриотические, и экологические, и многие другие вещи. И вместо того чтобы заниматься делом, чтобы у нас дети не шли с дефицитом веса в армию, чтобы они были действительно увлечены и подготовлены, мы опять начинаем заниматься идеологией. И считаем, что эта идеология заменит реальные шаги. Если какие-то прошлые годы мы детей увозили на стрельбы, сегодня нам говорят: «А вы знаете, сколько долларов стоит один выстрел?» Значит, вместо того чтобы действительно выращивать серьезные вещи, куда вкладываются деньги и так далее, мы опять занимаемся пропагандой. А ничего омерзительней пропаганды нет. Я не согласен со своим коллегой по той простой причине, что полное огосударствление я не представляю себе в условиях нашей страны – моноидеологию. Мы что, этого опять хотим? Я думаю, что это очень опасно. Что же касается учебников – ну, любой учебник, конечно, может быть критикуем. Но основная идея и заключается в том, что если мы действительно хотим людей ответственных за свою страну – мы врать должны перестать. Заниматься самолюбованием. Кричать о том, что мы лучше всех. Потому что национальный нарциссизм – это путь опять к национальным поражениям. Это очень опасно. Вот многие последние учебники страдают нарциссизмом.

В. ХОТИНЕНКО: Я знаю, что хотел сказать. Тут вот человек, люди, которые испытывают вот это чувство, которое мы называем патриотическим… Я хотел к этому вопросу подойти. Они не обязаны знать, из чего это чувство складывается. Есть потрясающая песня «С чего начинается родина». Это такое пособие, там перечислено, из чего это тонкое достаточно чувство соткано. Дело в том, что люди, которые формулируют закон, должны представлять, из чего в принципе это может сложиться, из чего может сложиться это духовное состояние человека. А всякий более-менее разумный человек поймет, что это тонкое чувство. Оно бог знает из чего, из калитки покосившейся, еще из чего-то. В конечном счете, мы придем к определению, что, в общем, это культурный человек. Это человек, получивший культурный заряд определенный. Включается ли в это умение стрелять из автомата? Я с увлечением этим занимался, когда был мальчишкой. Для меня собрать и разобрать автомат с закрытыми глазами – одно удовольствие, и пострелять из него тоже. Но это не может быть основой этого чувства. Поэтому при составлении таких программ мы думали – а что же это должно быть такое?

К. ЛАРИНА: Нужны такие программы? Я хочу понять. Почему сегодня возникла эта необходимость?

В. ХОТИНЕНКО: Это, прежде всего, может быть обозначение интереса, это не результат. За некоторые прошлые годы это было потеряно, этому не уделялось внимание. А мы же кричим: «А что, если не это»? Вот давайте зададимся этим вопросом. Мы просто вообще этим не занимаемся, и это отдаем на откуп случая.

К. ЛАРИНА: Кому? Вот Алексей говорит, что кому-то отдаем.

В. ХОТИНЕНКО: Может быть, это просто повод для дискуссии. Вот в такой форме, да бог с ним. Важно, чтобы это вылилось в какой-то результат толковый, а его в три секунды не сформулируешь. Потому что нужно знать, что это такое, от чего я испытываю это чувство.

К. ЛАРИНА: Что такое чувство патриотизма?

В. ХОТИНЕНКО: Вообще, это любовь к родине. Ничего такого сложного нет.

К. ЛАРИНА: В чем она выражается?

В. ХОТИНЕНКО: Я не имею в виду, чтобы тебе материальное дали…

К. ЛАРИНА: Любовь – бескорыстное чувство, оно включает в себя и горечь, и стыд, и разочарование, жалость, сострадание. Разве нет?

В. ХОТИНЕНКО: На самом деле, чтобы была такая протяженность. Ведь можно любить и за историю, и за литературу. Я сейчас упрощаю, но в пределах разумного. У меня был случай, коротко расскажу. Я возвращался еще из той неразделенной Германии, цивилизованной, рафинированной, на съемки, «Рой» снимать, в тайгу. Я долго там был и соскучился по родине. Приезжаю – и прослезился. Формально это совершенно неправильно. Но я прослезился от этих каких-то плетней. Домики, чистота абсолютная, вымытые с мылом тротуары… Понимаешь, я испытал это чувство литературное, наверное. Это чувство, идущее из детства. Но я больше люблю это, вот эти домики, вот этот лес, этот заборчик покосившийся. Это неправильно, но для меня чувство вот к этому. Насадить невозможно. В этом нужно жить некоторое время, вот в чем дело. Вот так воспитать, как будто выучить какой-то язык, я думаю, что это вообще невозможно. Для этого нужна какая-то протяженность времени, чтобы у человека с детского садика это все было, накапливалось. Это выросшее чувство. Это некое зерно, которое можно посеять, и его быстренько не соберешь. Это не тот анекдот, когда вечером сажаем, утром выкапываем картошку. Почему? Потому что кушать хочется. Это ни в коем случае нельзя сделать. А все остальное – это такой тонкий, на грани мистики, процесс.

К. ЛАРИНА: Алексей.

А. ЧАДАЕВ: После художника мне придется выступить циником, но я бы хотел сказать, что видимо, в данном случае речь идет о более прагматических вещах. Речь идет о некой базовой лояльности институтам государства, об уважении к закону, о нормах поведения себя во внешнем открытом мире. Если раньше ты был представителем своей страны только тогда, когда выезжал за границу, то теперь эта граница рядом с тобой – в эпоху, когда есть Интернет, в эпоху, когда есть глобальные коммуникации, когда мир открыт. В этой ситуации занавеса нет. И в этой ситуации ты каждый день, повседневно, выступаешь представителем своей страны, своего народа, своей культуры, в общении в диалоге с представителями других стран, других народов и других культур. Раньше за тебя государство было агентом и представителем, только если ты выезжал за границу, тебя предварительно обрабатывали, объясняя, что говорить, а что не говорить. Теперь это умерло навсегда, и ты сам за себя отвечаешь в этом мире в любой момент, в любой точке пространства. Там ты все равно находишься в открытом мире, и там ты представляешь свою страну.

К. ЛАРИНА: В данном случае вы говорите о воспитании чувства гражданина в человеке? Чтобы человек понимал, что он не просто часть страны, а гражданин этой страны?

А. ЧАДАЕВ: Да. В том числе о вполне прикладных вещах. Как пользоваться демократией, как в ней участвовать, как с ней работать, как себя вести, как иметь свою точку зрения, как публично высказываться по тем или иным значимым вопросам.

К. ЛАРИНА: Спасибо… Вот что-то меня в этих разъяснениях смущает, но что не могу пока сформулировать. Может, Евгений Александрович мне поможет?

Е. ЯМБУРГ: Меня многое смущает при всем уважении к моему коллеге. Насколько я понимаю, центральная задача воспитания – это координированный рост свободы и ответственности личности. Эти вещи ищутся на путях формирования мировоззрения человека, надо ему помогать. Это ничего общего не имеет с пропагандой, потому что пропаганда – это всегда огрубленное мировоззрение, навязанное сверху, которое никогда не будет до конца искренне принято. В этом смысле, касается ли это учебников или преподавания. Я хочу сослаться на человека, которого трудно обвинить в непатриотизме, – это Хомяков. У него есть довольно потрясающие стихи. Он обращается к молодому поколению: «Не говори что то – былое, что старина – то грех отцов, а наше племя молодое не знает старых тех грехов». Дальше я пропускаю, он пишет: «За все, за всякое страданье, за всякий попранный закон, за темное отцов преданье, за тяжкий грех былых времен, за все беды родного края, пред Бога радости и сил, молитесь, плача и рыдая, чтоб он простил, чтоб он простил». Это пишет Хомяков, славянофил, который прекрасно понимал, что истинный патриотизм – это и боль за те гадости и мерзости, которые были. Стремление их преодолеть, хотя бы в следующем поколении. Я очень боюсь, что когда эти вещи пропадают, когда начинается второе пришествие государства на это поле, то все это будет умертвлено. И мы будем высчитывать по процентам, сколько мы Достоевского преподаем, а сколько западных авторов. И обвинять в непатриотизме при изучении западной литературы. Опасная это история, а главное – гибельная для содержания воспитания, прежде всего.

К. ЛАРИНА: Володя, ты согласен?

В. ХОТИНЕНКО: Я хочу сказать несколько слов в защиту пропаганды. Шучу. Но во всякой шутке есть доля шутки. Дело в том, что пропаганда была во все века, всегда была, она есть, и думаю, что в любой государственной системе элемент необходимый, как элемент массового влияния, огрубленного, да, тут под всем можно подписаться. Но просто говорить, что пропаганда… К ней можно по-всякому относиться, и она может быть тонкой, грубой, какой угодно. Но думаю, что пропаганда – это абсолютно естественный составляющий элемент устройства государства. Для меня просто нет других. Вопрос другой. Если этих элементов много-много, и само государство – это такой сложный слоеный пирог, складывающийся из культуры, пропаганды, и все это достаточно дозировано. Причем не думаю, что это человек будет дозировать, вообще, дозирует всё жизнь, по моему глубочайшему убеждению. Если где-то переизбыток чего-то поступает, природа, либо человеческое массовое сознание, либо божественное, природа этому сопротивляется, и это отторгается. Может, не через год, не через два, но все равно происходит саморегуляция этих всех структур. Поэтому и это предложение, и всякие другие предложения государственные – забота вообще-то государственная, государство должно заботиться о том, как держать это большое человеческое пространство, человеческих мнений, некой физической энергетики в каком-то порядке. Государство – это же не стихийное существование, мы же все это понимаем. Поэтому государство предпринимает иногда неумелые шаги, иногда нелепые, но так было всегда. Так было всегда.

К. ЛАРИНА: Всегда где?

В. ХОТИНЕНКО: Всегда в истории человечества, и везде. Мы говорим о конкретном случае, о нас сейчас, на протяжении небольшого промежутка времени. Были у нас издержки, заброшена была тема. Слово «патриотизм» невозможно было произносить. Человек, произнесший «я патриот», становился объектом насмешек, иронии. Ведь было так.

К. ЛАРИНА: Во-первых, я хочу сказать сразу, что это не ко мне. Это слово за годы своего существования так девальвировало, что я не понимаю уже, что это значит. У меня вопрос самый главный. Несмотря на то, что вы мне пытаетесь объяснить, зачем об этом всерьез так разговаривать? Я не могу понять целеполагания – во имя чего? Во имя того, чтобы удобнее было управлять этими людьми, во имя того, чтобы воспитать подданных, понимаю. Тогда скажите об этом прямо, что мы ходим вокруг да около. Я не понимаю, что такое государственная политика в школе, я не очень это понимаю. Это идеология? Она у нас запрещена по конституции, если мне не изменяет память. Алексей, к вам уже опять обращаюсь. Давайте объясним до конца, зачем, и что это значит?

А. ЧАДАЕВ: Во-первых, есть очень мудрый советский анекдот, когда я всегда в таких случаях, когда дискуссия приходит именно в эту точку, цитирую. Такой был вопрос: «Будет ли КГБ при коммунизме?» Ответ был: «Нет, люди научатся самоарестовываться». Мне кажется то, о чем мы сегодня говорим, оно как раз про это, потому что грубые механизмы государственного принуждения, насилия и пропаганды не нужны в ситуации, когда человек обладает достаточно высоким уровнем самореорганизации сознательности, когда он сам ведет себя так, и самореализует себя в обществе так, что это согласуется с общими целями, и не противоречит ему, работает на общую социальную синергию. Если говорить о вашем вопросе, то я тоже задаю себе тот же самый вопрос – зачем. Потому что объективно, в историческую эпоху тотального отступления государства из тех сфер, которые оно когда-то захватило, образование возникло не как государственный институт. Образование возникло как культурный институт отдельно. Он возник скорее в церкви, чем в государстве. Потом и церковь была огосударвствлена, но это уже другое. Но сейчас, когда государство уходит из целого ряда когда-то национализированных им сфер, приватизирует их, отдает на откуп, говорит: «все, не надо, меня здесь больше нет». Надо ли в этой ситуации пытаться воспитывать людей на основе лояльности государству, на основе патриотизма, понимаемого как лояльность власти? Это вопрос, вопрос философский, на него ответа нет. Кстати говоря, про цитировавшегося здесь Хомякова. Я не согласен с тем, что Хомяков – это знамя патриотизма в смысле государственного патриотизма. Их славянофильство – заимствованный у немцев, переведенный на русский язык проект национализма, то есть замены государственной идентичности заменой национальной идентичности, национально-культурной. Опять своего рода форма ухода от государственных форм лояльности и идентичности. Поэтому как раз цитирование здесь Хомякова более чем уместно, но не в контексте патриотизма.

Е. ЯМБУРГ: Тогда я вам еще одного поэта процитирую. Вы знаете, любопытная подмена происходит. Патриотизм почему-то только государственный. Что, другого нет? Есть такой поэт, Александр Тимофеевский, уже преклонных лет человек, известный всем нам по бессмертным фразам: «Пусть бегут неуклюже пешеходы по лужам». Но у него есть стихи, вот оцените их, пожалуйста: «Наверное, ты прав: хоть на луну, хоть к черту на куличики податься, чем больше я люблю свою страну, тем больше ненавижу государство». Скажите, пожалуйста, он патриот или нет? Понимаете, государство в нашей жизни разное было. Почему мы идентифицируем тот или иной строй, аппарат с любовью к своей родине?

К. ЛАРИНА: Это Салтыков-Щедрин. Давайте мы сейчас будем соревноваться в цитатах по поводу вашего отечества и вашего превосходительства. То, что путают у нас понятия.

Е. ЯМБУРГ: Для меня совершенно очевидно, что полное государственное образование – это смерть образования. Это абсолютно очевидно. Если мы хотим внутренне свободных людей, которые нам будут и хай-тек делать и ноу-хау, то никакие индоктринации пропаганды не приведут к развитию личности человека.

К. ЛАРИНА: Сколько бы ни снимал патриотических фильмов Владимир Хотиненко, все равно самый твой патриотический фильм – это «Зеркало для героя», между прочим. Там нет никакого воспевания, никаких торжеств. Там есть горечь, попытка разобраться в собственной истории, переделать ее. Не переписать, а переделать, себя переделать. И вот эти два подхода двух героев, которого играет Бортник и которого играет Колтаков. Это, собственно говоря, и есть один патриотизм и другой патриотизм. Вот я говорю, у меня прямо мурашки, потому что я понимаю, насколько важен этот фильм, важен этот подход. Разве это не патриотический фильм, спрашиваю я у автора?

В. ХОТИНЕНКО: Парацельс еще сказал: «Всё есть яд, и всё есть лекарство». Понимаешь, любую идею можно довести до ее собственной противоположности, хорошую идею, я имею в виду. Поэтому, сколько бы мы ни приводили разных примеров и с той, и с другой стороны, суть сводится к одному: кто этим будет заниматься? У нас этот вопрос прозвучал в самом начале этой передачи. Кто будет заниматься – вот ключевой вопрос. Даст бог, у меня получится, понимаешь. Хотя мне себя странно чувствовать экспертом по этому вопросу. Мне всегда казалось, что я какими-то другими делами занимаюсь. Теперь оказалось, что я эксперт по патриотизму. Хорошо, меня это не смущает. Хотя спроси меня, понимаю я в этом или нет, я скажу – нет, что я и говорю в течение этой передачи. Я не понимаю до конца, откуда это вырастает. Я не знаю, за что я люблю маленький город Славгород, в котором я родился.

К. ЛАРИНА: Не потому, что у тебя были уроки воспитания в советской школе.

В. ХОТИНЕНКО: Там все было формальное, грязное. Но я его люблю, вот в чем фокус. Но еще раз, еще и еще. Я как тот сенатор: «Карфаген должен быть разрушен». В основе всего на самом деле лежит культура. Эта культура лежит в основе всего вообще. Не в том смысле, что человек прочитал много книжек или мало, а во всей многослойности. Это семейное воспитание, отношения в семье, школьное образование, и образование вообще, элементарные знания. Воспитание каких-то духовных основ у человека. Ведь на самом деле та проклятая советская система… Я так прикидываю сейчас – а что мы в школе и в хоре пели? Вообще говоря, может, по-советски, может, тупо, но мы проходили все стадии, о которых я говорил. Все равно этот слоеный пирог сооружался. У нас последний троечник мог рассказать про Пушкина больше, чем сегодняшний человек, сдающий ЕГЭ. Я все равно буду говорить, что во всем только культура. Всякий перехлест возникнет в не культурной среде. Вне культурной среды возникнет все, что угодно, возникнут всякие перегибы, возникнет тот идиотизм, о котором мы говорим. Но в общем и целом в таком посыле я ничего плохого не вижу, в том, чтобы государство этим занималось. Вопрос опять же тонкости и всего прочего. Но в самом посыле, в самой попытке обратить на это внимание худого ничего не вижу. Дальше либо привьется, либо разовьется, отчасти и однажды зависит от него.

К. ЛАРИНА: А почему государство должно заниматься проблемой патриотизма?

В. ХОТИНЕНКО: Кто же, если не оно?

К. ЛАРИНА: А кто это такое?

В. ХОТИНЕНКО: У нас пока нет поколения, воспитанного в хороших традициях.

К. ЛАРИНА: Что такое государство – это группа чиновников?

В. ХОТИНЕНКО: Ему сложнее, видимо, министерство культуры, например.

К. ЛАРИНА: И кто там? Почему человек, который стоит во главе министерства культуры…?

В. ХОТИНЕНКО: Министерство культуры должно заниматься культурой. А образованием должно заниматься оно.

К. ЛАРИНА: Вот я спрашиваю тебя, почему абстрактный человек, который стоит во главе министерства культуры, в патриотизме понимает больше, чем (неразборчиво)? Откуда это?

В. ХОТИНЕНКО: Человек, воспитанный в джунглях, конечно, мы знаем романтическую историю Маугли, просто человек, который вырастает в джунглях, это будет белый лист бумаги.

К. ЛАРИНА: Я хочу понять, что такое государственная политика? Это политика чья? Опять же, к Алексею вопрос.

А. ЧАДАЕВ: Я ждал этого момента, когда вы зададите вопрос: государство – это кто? Конечно, это вопрос человека, который не мыслит категориями демократии. Потому что человек, который мыслит категориями демократии, скажет: «Государство – это мы». Мы избиратели, мы граждане, мы те, кто формирует власть посредством демократических процедур, влияя на нее, давя на нее через общественные организации. А государственная политика – это просто те решения, в которые оформляются наши же с вами запросы, формируемые через те самые демократические процедуры. Мы голосуем, мы избираем, скажем, Пашу Тараканова депутатом Госдумы, главой комитета по делам молодежи. И он после этого предлагает, соответственно, эту программу. Строго говоря, они имеют право на такие инициативы, и вполне полномочны. Школа, повторяю, государственный институт, финансируемый на государственный счет, и государство вправе заявить в этом смысле какую-то свою линию. Причем под государством я понимаю, что это мы с вами.

К. ЛАРИНА: Я не понимаю, что такое государство. Эти слова – «государство – это я, государство – это мы». Что мы имеем в виду, когда произносим это слово сегодня? Мы кого-то конкретного имеем в виду?

А. ЧАДАЕВ: Государство – это инструмент реализации запросов населения. Если мы живем в демократии. Кстати, если вы посмотрите социологию, то вы обнаружите там огромный запрос на то, что мы с вами здесь в дискуссии называем патриотическим воспитанием. Я был на встрече с учителями Суркова и Фурсенко, посвященной как раз этим учебникам. Я был ведущим этой встречи, проводил ее. Должен сказать, что главная претензия учителей, приехавших из самых разных российских регионов, была к начальству – что начальство мало им диктует генеральную линию. Очень мало им сообщают, что надо правильно говорить. Оно забыло их вообще, бросило и предоставило их самим себе. Начальство демократически разводило руками, и говорило: ну как же, вы же учителя, вы же детей должны воспитывать сами, в соответствии со своим пониманием и представлением. К сожалению, такие учителя, которые как раз не хотят пропаганды у нас в школе, в абсолютном меньшинстве.

К. ЛАРИНА: Я согласна. На этой передаче у нас разные учителя присутствуют. Я никогда не забуду одну учительницу, которая так же прямо и сказала: «мы, учителя, проводники государственных идей в школе. И когда государство нам ничего не сформулировало, что оно от нас хочет, так что вы тогда от нас хотите», – сказала нам учительница. Поэтому я согласна, что вы в меньшинстве, Евгений Александрович, к сожалению.

Е. ЯМБУРГ: Я это знаю, это правда. Но эта правда не затмевает другую истину. Огромная трагедия в том, что все-таки большое количество учительского корпуса говорит: «Сделайте нам красиво, покажите нам знамена, куда мы пойдем». Это просто говорит о том, что очень мало времени прошло. Это достояние личности, ответственность. Если этого нет в учительской голове, то трудно требовать этого от детей.

К. ЛАРИНА: Вот Владимир говорит, что так везде.

Е. ЯМБУРГ: Я не верю, что так везде. Это некая метафора, что так везде. Я тоже, как вы догадываетесь, кое-где бываю, и на просторах нашей родины, и за пределами. Это действительно говорит только о том, что мы до конца из себя рабов еще не выдавили. Это так, это правда, но это грустная правда. Если государство идет на поводу у этой части населения, учительского, так конечно удобнее управлять. Я же понимаю, что это будет на практике, вот коллега и государство – это мы. Это такая метафора мощная, что мы такие прямо… Я представляю себе все эти циркуляры, эти месячники патриотизма. Все это проходили, сознание-то советское, механизмы все те же. И мы будем там по месяцам отчитываться, какие мероприятия провели. Это не будет результатом этого закона сразу. Потом появится инструкция. Мы все это знаем, как это будет работать…

К. ЛАРИНА: А теперь у нас звонок от слушателя.

Слушатель: Здравствуйте. Я бы хотел начать с того, что такое патриотизм и чувство патриотизма. Мне кажется, что оно состоит из двух составляющих. Одна – это то, что человек родился и живет в этой окружающей среде, в народе и природе. Это естественно впитывается с молоком матери. Вторая составляющая – это гордость за страну. Если мы говорим о второй составляющей, то обращаться к истории бессмысленно. В истории всех стран есть и славные, и безобразные. Надо к теперешнему времени. Теперь можно гордиться, что очень богато живут, все есть. Это не то. Главное, как мне кажется, доставляет гордость человеку то, что он видит, как страна развивается, и что он сам в этом развитии, что он может где-то учиться, потом успешно работать. Не в том смысле, что много заработал, а именно в творчестве. Поэтому воспитывать патриотизм нужно не лекциями о том, что мы хорошие, а создавать в стране вот эти условия развития.

К. ЛАРИНА: Спасибо вам. Мы поняли. Тут даже нечего добавить… Следующий вопрос. Алло, здравствуйте.

Слушатель: Здравствуйте. Меня зовут Александр. К вопросу о самом термине «патриотизм». Так получилось, что в молодости, когда я был совсем молодым человеком, я влюбился очень во Льва Николаевича Толстого, как в писателя, и все, что можно, я прочитал. И у него почти везде, это подтвердят знатоки Толстого, слово «патриотизм» применяется в негативном контексте.

К. ЛАРИНА: Спасибо большое. Еще звонок, пожалуйста. Алло, здравствуйте.

Слушатель: Здравствуйте. Меня зовут Евгений Александрович. Я считаю, что патриотизм – это не только гордость за свою страну, но это и стыд за свою страну при неблаговидных поступках. Это стыд за сталинизм, это стыд за Политковскую, это стыд за фальсификацию выборов. Очень много стыда. И только тот человек, который может гордиться страной, может и стыдиться. Вот в этом заключается патриотизм. А вот это все, это разговоры от лукавого, никто не сможет воспитывать стыд за неблаговидные поступки. Будут только воспитывать стыд, что мы самые лучшие, что мы самые великие, что мы самые-самые. А все остальное – это так, мусор.

К. ЛАРИНА: Понятно. Спасибо. И еще один звонок давайте послушаем. Алло, здравствуйте.

Слушатель: Здравствуйте, меня зовут Александр, я из Москвы. Ближе всех мне позиция Владимира Ивановича Хотиненко, как он все хорошо сказал. Еще просьба такая. Может быть, большие ученые гости возвратятся к дореволюционной системе образования, разделить мальчиков от девочек и так далее?

К. ЛАРИНА: Вы считаете, что такая необходимость тоже существует?

Слушатель: Сто процентов. Девочки быстрее созревают, и мальчики на них смотрят не совсем адекватно.

А. ЧАДАЕВ: представляете, я прыгнул через класс. Представляете, я был на два года моложе всех. Представляете, каково мне было учиться, смотреть на девочек.

Е. ЯМБУРГ: Такой эксперимент уже проведен в Ставрополье.

К. ЛАРИНА: Что же, у нас остается две минуты для того, чтобы каждый из вас произнес заключительные слова в этой программе, что для вас важно в этой теме, и от каких опасностей следует предостеречь тех, кто пытается таким образом насадить, как мне кажется, извращенный патриотизм, насадить как картошку на поле, которое вспахивал Ямбург, а все зря.

В. ХОТИНЕНКО: Нет, одним из инструментов идеологии всегда являлось и будет являться главным из всех важнейших искусств – это кино. Я про себя скажу. Я бы снимал сейчас фильм «Цусима». Это история поражения, вообще говоря, русского флота. Но я бы его снимал, и был бы абсолютно убежден, что именно это нужно сейчас. Что такой фильм важнее, чем фильм о какой-нибудь знаменательной победе. Вот моя точка зрения на сегодняшний момент.

Е. ЯМБУРГ: Я полностью согласен с коллегой режиссером. Я хочу сказать, что для меня лично патриотизм – это боль за свою страну. Ощущение, что все-таки, несмотря ни на что, мы можем вылезти из какой-то ямы, в которой мы периодически оказываемся. Тогда этот патриотизм действенный, а не лицемерный.

А. ЧАДАЕВ: Мне опять придется выступить циником, но я бы сказал, что патриотическая пропаганда очень сильно зависит от контекста, поэтому я очень поддерживаю идею про «Цусиму». Потому что сейчас, когда с утра до вечера гремят фанфары, не футбол, так Билан, мне очень хочется в контексте патриотического воспитания вручить каждому воспитуемому портативную машинку для закатывания губ.

В. ХОТИНЕНКО: А я за хоккей радовался. На самом деле надо очень хорошо знать свою страну и трезво к ней относиться, и это действительно будет патриотизмом.

К. ЛАРИНА: Что же, большое спасибо всем участникам нашей дискуссии. А я бы во всех школах показывала бы «Гибель империи» того же Владимира Хотиненко, в качестве элемента патриотического воспитания. Спасибо вам большое…

2008 г.

 

Нельзя без идеологии…

(Интервью В.И. Хотиненко для радио «Эхо Москвы». Ведущие К. Ларина, М. Антонов)

М. АНТОНОВ: У нас в гостях режиссер, сценарист и в прошлом актер Владимир Иванович Хотиненко. Мы поговорим о фильмах о Первой мировой войне…

К. ЛАРИНА: Вообще удивительно, потому что, Володь, Миша Антонов сделал по этому поводу такой радиоочерк «Первая мировая война на экране». Мне даже интересно – из чего? Что он там собрал? Потому что я, кроме «Хождения по мукам», ничего вспомнить не могу.

В. ХОТИНЕНКО: Ну, понятно, что тема сложная, и даже в вашей, слава богу, достаточно обширной передаче на все вопросы ответить невозможно, но я все равно очень хочу ответить. Я, естественно, задавался этим вопросом – почему, как, отчего это неизвестная война по-настоящему. Если помните, была документальная картина про Вторую мировую, снятая с американцами, – «Неизвестная война», но она как бы для американцев неизвестная, для нас она всегда была известная и известная до сих пор – Вторая.

А про Первую действительно не было ничего известно, и когда мы так же изучали материалы, в наших правилах смотреть все, что снято. Но я вот к какому выводу пришел. Никакая война невозможна без идеологии. И естественно, мы все практически, и я, и другие, воспитывались в советское время, и, скажем, советскому режиму было совершенно не нужно освещать эту войну. Совершенно не нужно, потому что нужно было показывать безобразия, которые в конце этой войны случились и привели к революции, но это безобразия. На самом деле это бардак, который так или иначе будет бросать тень на армию вообще и на народ в частности. Это был бардак форменный, который мы немножко покажем. Во-вторых, дело в том, что была еще ведь одна война, война 1904-1905 годов, также нами проигранная, с японцами. Но ту войну большевики освещали лучше. Почему? Потому что та война, то поражение буквально привели к революции 1905 года. И этот механизм революционный на самом деле включился тогда. Почему я до сих пор хочу снять фильм «Цусима». Почему до сих пор хочу и, даст бог, может быть, удастся. Поэтому это было просто идеологически невыгодно освещать. И, главное, трудно было бы найти форму. А как показывать героями этих офицеров? А потом они стали белыми. Это идеологически было не нужно. Этот инструмент в идеологической машине был совершенно не нужен. И поэтому предпочитали кое-что обозревать, немножко нам в школе рассказывали про победу: Брусиловский прорыв, единственная большая победа.

М. АНТОНОВ: Потом про японскую войну говорили о подвиге «Варяга».

В. ХОТИНЕНКО: О подвиге «Варяга», безусловно. То есть там были образцы мужества, подвига, а поражения в Цусиме, в частности, и в Порт-Артуре привели к тому, что получилась революция. Там механизм был внятен.

К. ЛАРИНА: А здесь?

В. ХОТИНЕНКО: А здесь не нужно.

К. ЛАРИНА: Вы дали народу оружие, и это оружие обратилось против вас. Вот классическая история.

В. ХОТИНЕНКО: Хотя, конечно, тема потрясающая, совершенно потрясающая. Я вообще удивляюсь, как дали снять в свое время «Хождение по мукам»… И более того, еще «Белую гвардию», например, Булгакова. То есть что-то каким-то странным образом просачивалось.

К. ЛАРИНА: Я еще вспомнила (вот вы никто не помните этого фильма?) «Города и годы» по Федину. Тоже был телевизионный многосерийный художественный фильм. Там Игорь Старыгин играл главную роль. Я помню, там были сцены из Первой мировой войны, в том числе и эта жуткая сцена, жуткая в смысле эмоционального впечатления, газовой атаки. Это тоже я запомнила.

В. ХОТИНЕНКО: Но все равно, ты видишь, это крохи. Но более того – мы отсмотрели всякие картины, снятые зарубежными кинорежиссерами. У меня, например, опорной была картина «Великая иллюзия» Ренуара. Вот для меня это была картина, на которую я так или иначе ориентировался. Там действие еще в концлагере – и у нас есть концлагерь. Но дело не в этом.

К. ЛАРИНА: Все, о чем ты говоришь, есть в этом фильме. Прости, что перебиваю. Просто хочется сказать хорошее. Когда человек стремится сказать хорошее, надо ему позволить сделать. То, что в этом фильме действительно я увидела какие-то булгаковские ассоциации, вот то, что ты говоришь – «Белая гвардия», я видела, из чего складывалось Белое движение. Вот оно здесь начиналось. Ведь завтра они все будут там. Второе. Я в этом фильме увидела совершенно потрясающий эпизод. Хочу его процитировать для тех, кто не помнит. Одна из серий заканчивается, когда мальчик смотрит в окошко в Петрограде, идет крупный снег, и камера уходит вниз: на пустынной сумрачной улице стоит человек в шинели без погон с поднятым воротником, с ненавистью смотрит на это окно и говорит: «Твари!». Я поняла: вот оно. Вот из этого потом сложилась наша советская жизнь. Вот отсюда все зарождалось.

В. ХОТИНЕНКО: Знаешь, я эту сцену придумал, беседуя с продюсером Максимовым. Когда я думал, когда я еще не знал, возьмусь я за это дело или не возьмусь, потому что я представлял, что нас ждет, и я даже не смог предвидеть до конца, что нас в конечном счете ожидало. Но, когда я понял, про что, эта сцена у меня – я ее не придумывал в кабинетной какой-то тиши. Мы разговаривали, и она у меня придумалась. Вот там наверху где-то танцуют танго, вот эта уходящая жизнь, мальчик поет, панорамой стоит внизу человек, и вот тогда мне придумалось «Твари! Твари!». Вот это наши проблемы, до сих пор не разрешенные на самом деле. Вот это и есть…

М. АНТОНОВ: Ну, не знаю. Я должен, извините, теперь я должен сказать что для того, чтобы смотреть этот фильм и понимать его, нужно хотя бы минимально знать историю.

В. ХОТИНЕНКО: Да, нет, нет, мы это учитывали, естественно. Слава богу…

М. АНТОНОВ: Ну как? Человек, по крайней мере, должен знать, что эти вот нижние чины, которые приходили, они не имели даже права в кинотеатр зайти. Им было запрещено, то есть «нижние чины не допускаются». Нужно знать, что приходило много отравленных вот этим.

В. ХОТИНЕНКО: Нет, нет, нет и ни в коем случае. Вы знаете, даже насколько серьезно все-таки Солженицын эту тему в книгах, подробно, и то, наверное, он не все написал. И нельзя объять необъятное. Нельзя тему, которую мы хотим просто открыть как неизвестную войну, нельзя ее перегружать информацией. Ни в коем случае. Это труба. Это никто не будет смотреть. Нам нужно было найти некую форму, может быть, чуть-чуть компромиссную и облегченную. Но чтобы люди все-таки прикоснулись к этой теме. Чтобы люди открыли эту книжку. Для начала они открыть должны были эту книжку. А там много забавных эпизодов, мы просто не успели их снять. Объявление в парке: «Собакам и нижним чинам вход воспрещен». Там много. Но мы зато открыли все-таки много совершенно свежих фактур. Мы показали гонки (из того, что уже зрители увидели). Мы показали, что были гонки автомобильные. Это действительно так. В Санкт-Петербурге.

К. ЛАРИНА: А где это все собирал, весь этот реквизит, эту технику удивительную?

В. ХОТИНЕНКО: Ой, это всей передачи вашей не хватит. Ну, ты понимаешь, у нас автомобилей осталось всего два с половиной на всю нашу одну шестую часть суши. Два с половиной. Поэтому мы вынуждены были, подчеркиваю, не для красивой жизни, ездить снимать сцены, связанные с автомобилями, все, что как-то имело к этому отношение, ездить в Чехию снимать.

К. ЛАРИНА: А боевую технику?

В. ХОТИНЕНКО: Что-то делали разными способами, добывали. Ну, то есть каждый раз это требовало абсолютно индивидуального такого решения.

К. ЛАРИНА: Это настоящее все?

В. ХОТИНЕНКО: Что-то настоящее, что-то не совсем настоящее.

К. ЛАРИНА: Самолет, с которого они сбрасывали…

В. ХОТИНЕНКО: Самолет снимался живьем. Самолет, к слову сказать, есть. Самолет и у нас есть, на родине.

К. ЛАРИНА: А танк?

В. ХОТИНЕНКО: Вот. Все остальное, это что-то мы делали компьютерной графикой, но уже ребята, вот эта синематека, с которой я работаю с «72 метров», они уже могут сделать все. Я счастлив, что встретился с ними, у меня в руках появилось очень мощное производственное и художественное средство благодаря компьютерной графике.

К. ЛАРИНА: Это удивительно, потому что я, например, такой зритель доверчивый, вот если бы не сказал Володя про компьютерную графику, я бы никогда бы и не додумалась.

В. ХОТИНЕНКО: И не надо.

К. ЛАРИНА: Потому что это ни в коей мере не портит эмоциональную составляющую фильма. Потому что обычно говорят, что если компьютерная графика, то, мол, это сразу увидишь, это техника, технология, это вообще голое все, такое вот техничное. Никаких эмоций не рождает. Неправда, рождает. Важно, как это сделать.

В. ХОТИНЕНКО: Обязательно. Один молодой человек, который недавно к нам присоединился, такой саунд-дизайнер (такая даже новая профессия появилась – саунд-дизайн), Паша Далюля, он сказал: «Я не видел такого фильма, где бы компьютерная графика имела такой бы смысл». То есть где бы ты видел, что это не зря затраченные силы, средства, и так далее, и тому подобное. Более того: это обыкновенное совершенно, и не только для «Властелина колец», нормальное кинематографическое средство, которым я за эти годы, слава богу, чуть-чуть научился владеть, и уже теперь без этого не представляю.

К. ЛАРИНА: Насколько исторически достоверны все эти орудия и оружие массового поражения?

В. ХОТИНЕНКО: Это гипердостоверно. Потому что это все делалось по фотографиям, чертежам. Ну, скажем, могу рассказать секрет. Вы же видели этот пролог с броненосцем, притом, что броненосцев в помине нету уже нигде, и они не плавают, тем более, не стреляют. Вот. И поэтому это компьютерная графика, но это такого уровня компьютерная графика, что материальна. Там же люди ходят. Там ржавчинка. Там вода течет, и нужен был образ надвигающейся войны, поэтому я придумал вот этот броненосец как образ войны надвигающейся. У меня уже много лет висит фотография броненосца «Ослябя», я его, в частности, тоже приносил, потому что это подлинная фотография. А сейчас рядом будет висеть фотография нашего броненосца из нашего фильма. Плюс дирижабль. Это все по чертежам, это все абсолютно, абсолютно достоверное.

К. ЛАРИНА: Это немецкий дирижабль, да?

В. ХОТИНЕНКО: Да. И самолеты. Более того, мы ведь сколько свежих страниц открыли! Вот эта сцена со стрелами.

К. ЛАРИНА: Удивительно. Для меня это было просто открытие. Я не знала, что они этим пользовались.

В. ХОТИНЕНКО – Вот представляете, какой это ужас вообще. Потому что к взрывам уже люди привыкли. Война, солдаты, к выстрелам люди привычные, и вдруг с неба летят вот эти железяки, которые пробивали действительно всадника с конем. И это выглядит даже как вымысел. Но на самом деле нужно было придумать это, если бы этого не было. На самом деле образчик такой стрелы лежит в музее Революции, их там типов разных было много. Потрясающе – новая совершенно фактура.

М. АНТОНОВ: Но, вообще, эти десять серий, они, конечно… Хотелось бы еще и продолжения, то есть чтобы история не останавливалась.

К. ЛАРИНА: Вот Гражданскую войну не зря вспомнили. Вот про Белое движение никто еще ничего не сделал.

В. ХОТИНЕНКО: А может быть, по-настоящему, и про Гражданскую, вот знаешь, я вот так… Ну, я, наверное, не все книжки читаю, но странным образом у меня запечатлелся образ Гражданской войны по книжке Юрия Трифонова. Он же все-таки умел найти это лезвие бритвы, по которому можно было пройти, рассказать. Наверное, но нам нужно учитывать, что тот подвиг, который совершил Первый канал и моя доблестная группа, его трудно повторить. Это очень, невероятно тяжелый сейчас труд. Это немножко не то время, как раньше, когда все лошади наши и все солдаты могут работать на нас. Сегодня это просто на грани возможного – производство такого фильма. Это должен быть какой-то принципиальный интерес, который проявил, например, Первый канал, продюсеры, Максимов. И это было мужественно, потому что рисковали, я знаю, как рисковали. Потому что не знали: а откроется, захотят ли открыть эту вот книжицу?

К. ЛАРИНА: Мало этого, еще про царскую охранку, про которую мы знаем только одно. Вот чем занималась царская охранка – она следила за большевиками.

В. ХОТИНЕНКО: Да, вот филеры там, ну и так далее. Поэтому задач было очень много… Первое собрание группы производственной я начал со слов: «Как известно, русская армия вступила в Первую мировую войну неподготовленной». Смех в зале. Потом мы были точно также не подготовлены. Потом у меня была вторая цитата, уже взятая для линии, ну, скажем, Балуева это персонаж, Костин, который самурай у нас немножко. Я нашел в кодексе самурая несколько изречений, которые нашли отражение в сюжете, и в данном случае выражение следующее, которое мы писали каждый день на вызывных листах. Это каждый день пишутся вызывные листы, кому что делать. И вот, чтобы взбодрить немножко публику, цитата звучит следующим образом: «Никогда не говори, что чего-то сделать невозможно. Ибо тем самым ты обнаруживаешь скудость своего духа». Вот. И вот эту цитату мог каждый видеть каждый день. И самурай там какой-то, шестнадцатый там какой-то век. И вот между этими выражениями существовал весь наш производственный процесс.

М. АНТОНОВ: Вы под эту цитату согласились? Я понимаю, что сначала был запал у продюсеров все это сделать. Они стали долго уговаривать Владимира Ивановича Хотиненко взяться за работу над этим фильмом. Владимир Иванович долго думал, начинать ему эту работу или не начинать.

В. ХОТИНЕНКО: Я бы так сказал: Владимир Иванович в ужасе, в ужасе долго думал перед принятием решения. Но вы знаете, как ни странно, на самом деле каплей последней, а может быть, и первой, основным поводом послужила музыка. Когда господин Максимов увидел, что я сейчас вот откажусь, он поставил мне музыку. Причем замечательным образом я мог ее слышать в фильме, например, «Гладиатор». Но там (я потом его даже посмотрел) ее не очень слышно. А это концертное исполнение Ханса Циммера из фильма «Гладиатор». Две темы.

М. АНТОНОВ: С дудуком?

В. ХОТИНЕНКО: Ну, не только, нет. Вот эта вот мощная самая, и Максимов сказал: «Я хочу вот это». Ну, а дальше мы стали искать, каким образом это «Красное колесо» сделать. Вот и все. На самом деле основным мотивом была музыка.

М. АНТОНОВ – Можно я еще? Здесь же пока готовились, пока анонсировал это все Первый канал, было же интересно, кто в главных ролях – Балуев, опять Балуев. «По ту сторону волков» снимался у Хотиненко, и так далее. Актеры одни и те же.

К. ЛАРИНА: Это самые лучшие.

В. ХОТИНЕНКО: Ну, это общеизвестно: я всегда снимаю одних и тех же актеров.

К. ЛАРИНА: Нет, ну лучшие актеры, их мало.

М. АНТОНОВ: Посмотрите, как их форма-то изменила, Белой армии, да? Русской армии. Вот Балуев…

К. ЛАРИНА: Я, кстати, хотела про актеров спросить, Володь, потому что вчера вот Маковецкий был, я знаю, это тот артист, который с погружением работает. Он вчера пришел, до эфира рассказывал час про своего Нестеровского, во время эфира и после эфира. То есть он знает все, с самого детства: каким был, где служил, кто мама, кто папа. Все остальные точно также?

В. ХОТИНЕНКО: Вот тут я про Сашу Балуева не могу не сказать. Потому что, когда я ему сделал очередное предложение человека в форме и в фуражке, надо было видеть выражение лица Сашиного. Но я в этом смысле был совершенно непоколебим. Я хотел в этой роли снимать Сашу Балуева. И я ему сказал: «Саша, мы все равно придумаем что-то, что тебя выделит из этого ряда, этих военных, которых ты сыграл».

К. ЛАРИНА: И это протез, да.

В. ХОТИНЕНКО: Потом меня стали вдруг мучить вопросом: а вам не кажется, что зря Японию ввели, тут у Акунина Япония и Фандорин. Я говорю: «Ну сравните два характера, совершенно разные два персонажа». И Япония появилась по одной простой причине: нужно было придумать, где руку потерял человек. Где? До этого была война, война 1905-го. С кем она? С японцами. Попал в плен. В плену потерял. Нужна романтическая история. Она была придумана. Вот и все. И Япония – это красиво. В одной из серий это увидят, как это красиво может быть, несмотря на трагизм. Это я объясняю, и еще не раз придется, всем. Для чего, почему Япония. Не говоря уже о том, что Японией я интересуюсь со времен архитектурного института: и гравюрами, и миром. И мой дипломный проект на Высших режиссерских курсах, который я снимал, тридцатиминутная картина, – там были уже китайцы, японцы. Я про Хабарова хотел снимать. И там вот эта экзотика уже была. То есть у меня она замешана буквально с первых шагов в кинематографе. Мало того, что это исторически верно, и плюс экзотика. И, как потом оказалось, это еще и очень модная тема.

К. ЛАРИНА: Ой, я хотела еще про одного актера сказать, поскольку у него редко… Он очень много снимается, но как-то у него таких ролей мощных не было. Здесь небольшой эпизод. Это Александр Пашутин. Просто блестяще сыгранный эпизод генерала… Григорьев, по-моему, да?

В. ХОТИНЕНКО: Да. Генерал Григорьев, трагическая фигура.

К. ЛАРИНА: Которого обвинили в предательстве, и который должен был застрелиться, если бы вовремя не пришел Маковецкий. Он всего сколько минут-то, эпизод?

В. ХОТИНЕНКО: Там три сцены. Они довольно большие. Я ему предлагал…

К. ЛАРИНА: Там чувствуется офицер, характер, какая-то история мощная. Как-то хочется про этого человека еще, с ним еще встретиться где-нибудь.

В. ХОТИНЕНКО: Вы знаете, замечательно. Со времен, когда мы собирались снимать «Великий поход за освобождение Индии», мы уже с Пашутиным говорили про это. Много я обещал, и тут появилась возможность предложить поработать все-таки, поработать, познакомиться в работе, и, слава богу, он согласился. Потому что не очень часто актеры соглашаются играть такие небольшие роли. Но вот замечательный, к слову сказать, пример с Пашутиным. Как он в двух сценах сыграл такой диапазон трагедии человека.

К. ЛАРИНА: И трагедии страны, между прочим.

В. ХОТИНЕНКО: И трагедии страны. Это, говорит, другая война, просто другая война.

К. ЛАРИНА: Давайте тогда еще назовем. Для меня открытием был Марат Башаров, который уже приелся абсолютно в образе героя-любовника, а здесь он совершенно такую характерную роль играет, у него необыкновенные очки. Где ты нашел такие очки, которые продолжаются еще и на висках? Что, на заказ делали?

В. ХОТИНЕНКО. Ну, доставали, и делалось, конечно. Нет, исторически у него костюм, во-первых, абсолютно достоверен. Велосипед специально делали, на котором он ездит. Дело в том, что мы с актерами… подчеркиваю, даже не я (я что-то предварительно придумаю), но в принципе у меня ведь была каждому написана биография, каждому из основных персонажей. Беседа с ними начиналась с того, что я им давал, и они читали мою точку зрения, где были какие-то детали, даже те, которых в сценарии нет вообще. Но это была жизнь этих персонажей. Они прочитывали, мы тогда начинали придумывать персонажей. И вот Марату придумали. Они вообще вместе с Краско были два такие придуманы как амплуа, клоуны. Они вот в начале смешные, и как потом их жизнь в трагедию перерастает. А сначала они появляются как клоуны, смешные, ездят. Два человека, которых видит там Костин. Тут принцип простой. Если придумывать, то придумается.

К. ЛАРИНА: Так что ты говоришь, опять Балуев? А Балуев, думаешь, не сказал про себя точно так же, только еще круче?

В. ХОТИНЕНКО: Надо было видеть выражение его лица.

К. ЛАРИНА: На этом, кстати, и проверяются.

В. ХОТИНЕНКО: Но вопрос другой: я убежден, что им сейчас жалеть не о чем. Они доверились мне, мы с ними ответственно работали, и уж точно им сейчас жалеть не о чем.

К. ЛАРИНА: А Маша Миронова – тоже открытие этого фильма, совсем не свойственная ей роль, она до этого такой не была. Вот что мы там видели: «Свадьба», где-то там еще я ее видела в каких-то фильмах. Здесь взрослая, настоящая драматическая роль.

М. АНТОНОВ: У нас кино снимается по принципу «ввязаться в драку, а там посмотрим».

В.ХОТИНЕНКО: О! Очень хорошо, что ты вспомнил это. Вот этот фильм снят именно по принципу Наполеона: «Главное – навязать бой, а там разберемся». Вот абсолютно.

М. АНТОНОВ: Как там: «В два часа я проиграл битву, а в четыре уже выиграл». Хорошо.

К. ЛАРИНА: «Скажите, пожалуйста, какие литературные источники были использованы при создании вашего фильма», – спрашивает Юрий. Там в титрах значится фамилия писателя Юзефовича, которые пишет как раз детективы на фоне этого времени.

В.ХОТИНЕНКО: Да, исторические детективы, да. То есть он и написал все эти серии. Но вопрос другой. Далее – работа над фильмом. Для меня вообще никогда не представлялось, что просто беру и буквально снимаю сценарий. Я считаю, что так вообще невозможно, потому что сценарий нужно переводить на кинематографический язык. И поэтому, например, если говорить об источниках, всем актерам было дано задание, всем основным исполнителям прочитать три книжки в обязательном порядке: «Три сестры» Чехова, «Белую гвардию» Булгакова и «Окаянные дни» Бунина. Потому что это весь чувственный спектр нашей истории, той истории, которую мы собирались рассказывать. Плюс, естественно, массу-массу исторической литературы. Максимов, продюсер, меня завалил просто всякими книжками, привозил их, откуда только было возможно. По-моему, такой литературы, которой у нас просто не найдешь. Эти справочники бесконечные, эти по костюмам издания – то есть гора. Я ему сейчас собрал возвращать книги, набралась вот такая коробка огромная книг, которыми он меня снабжал.

К. ЛАРИНА: Ну, кстати, здесь есть вопрос от нашей слушательницы Галины: «Владимир, пожалуйста, скажите, было ли для вас что-нибудь неожиданным в документах той эпохи? Что вас поразило? Спасибо за ваш труд, кино отличное, смотрим всей семьей».

В. ХОТИНЕНКО: Ой, вы знаете, я вот в школе очень хорошо учился и считал, что я знаю нашу историю. Даже со скидками на то, что советское время, не все рассказывали, я еще кое-что все-таки читал, самиздат читал, и так далее, и тому подобное. Но я твердо могу сказать, что ради этого даже можно было браться за этот проект, что, работая над этим фильмом, я в общем во многом заново узнал и увидел нашу историю. Деталей столько, что, конечно, их не в один фильм не воткнуть, даже если бы было сто серий.

К. ЛАРИНА: А герои были на той войне?

В. ХОТИНЕНКО: Конечно, еще какие. Не все, не успели мы снять. Вот, например, замечательные там же были священники полковые, из них были же награжденные Георгиевским крестом. И мне наш консультант, Саша Киборский, принес такую сцену замечательную – как в атаку отступали наши войска, и как батюшка вскочил на коня и повел за собой полк. Потрясающе! Совершенно свежая сцена. Это было, это никакая не экзотика.

К. ЛАРИНА: Кстати, эту тему использовал Николай Досталь в фильме «Штрафбат». Если ты помнишь, там у них есть образ священника, так на него столько собак спустили за это, а это, оказывается, было. Может быть, не на этой войне, так на той, которую ты снимал.

В. ХОТИНЕНКО: Точно было. Теперь говорят – маленькая роль. На самом деле деталей столько у нас будет в дальнейшем, там вот эти одни… Ведь бардак, о котором я говорю, на фронте начался разнообразный. И например, у нас будет такая сцена, которую тоже Киборский подсказал, нашел, – как начиналось братание, одна из сцен братания. На нашей стороне заиграла гармошка, на той стороне заиграл аккордеон, потом они вышли, и «не стрелять», «нихт шлиссен», там то да се, и пошли навстречу друг другу. Играет наша гармошка – и с той стороны аккордеон. И они вот под эту музыку встретились, началось братание. У нас будет, например, такой эпизод. Совершенно свежая фактура. А у нас три сцены братания совершенно разных.

К. ЛАРИНА: Кстати, Польша, мы не вспомнили, особое место занимает здесь Польша и поляки, и лично товарищ Ольбрыхский. Неожиданно его появление в этом фильме.

В. ХОТИНЕНКО: Ой, у нас принято… Вы понимаете, у нас кинематограф, я могу быть благодарен, например, за то, что Ольбрыхский, когда я был пацаном, был кумиром моим, просто кумиром. Фильмы с его участием я смотрел по 250 раз. Когда я учился в архитектурном, я купил точно такую дубленку, как была у него в фильме «Все на продажу». И мог ли я подумать тогда, что спустя много лет (мы как раз снимали сцену гонок вот этих в Праге) вдруг приходит вдруг кумир моей юности Данек Ольбрыхский. Замечательный совершенно человек. Совершенно замечательный. Это такое невероятное счастье – встретиться, да потом поработать…

К. ЛАРИНА: Он там сам говорит в фильме или его переозвучивали?

В. ХОТИНЕНКО: Его переозвучили.

К. ЛАРИНА: Он же по-русски говорит.

В. ХОТИНЕНКО: Он по-русски говорит вполне пристойно. Но там он еще и по-немецки у нас говорит много – а я был убежден, что он по-немецки говорит. Но, к сожалению, у нас просто не было времени, можно было его вызвать, повозиться, и он бы все сделал. Не дай бог, еще и обидится на нас за то, что мы его не вызвали, но, в общем, невозможно было.

СЛУШАТЕЛЬ: Алло, здравствуйте, я хотела бы вопрос задать…

К. ЛАРИНА: Давайте. Давайте, говорите.

СЛУШАТЕЛЬ: У меня такой вопрос. Я смотрю фильм, и мне очень нравится, все детали, атмосфера кажутся достоверными и вызывают доверие. Но вот момент: звучит музыка танго, и Мария Миронова с Балуевым танцуют, ну, в общем, не танго, а переминаются с ноги на ногу в духе сегодняшнего дня. Ну, это называется большой ляп, вы уж извините. Как можно допускать такое?

В. ХОТИНЕНКО: Ну, я объясню следующее. Во-первых, Балуев честно признается, что он танго танцевать не может. Это раз. Второе: дело в том, что танец танго только-только появился, и изощренно его, боюсь, не танцевали даже в Аргентине. Напомню, все танго тогда назывались аргентинскими. И запись, которая звучит у нас, это уникальная запись, одна из самых первых записей танго. Если бы полностью прослушать его, там объявления есть. Я прослушал, наверное, штук 50 вариантов танго, пока не наткнулся вот на этот с поразительным совершенно звучанием. Запись какого-то, я не знаю, там 1909 года. Поэтому это допустимо. Я понимаю желание зрителя. И замечание хорошее. И, наверное, если бы мы находились немножко в других условиях, не в телевизионных рамках, мы, наверное, пригласили бы хореографа, но не думаю, что…

К. ЛАРИНА: И был бы вставной номер – и все.

В. ХОТИНЕНКО: Да, да, да. Вот видишь. Поэтому я не считаю это ляпом. Не ляп, это совершенно точно.

К. ЛАРИНА: Если бы они вальс не умели танцевать, я бы удивилась.

В. ХОТИНЕНКО: Да, да, да. А танго только появилось. Думаю, мы даже чуть-чуть нарушаем. Его еще даже не очень в России вообще танцевали. В этом смысле может быть легкое историческое допущение. Но это не ляп, это сто процентов.

СЛУШАТЕЛЬ: Алло. Добрый день. Меня Александр зовут. Я хотел бы выразить восхищение фильмом. Вы правы, отметив, что не снимают у нас фильмы про Первую мировую войну, и очень бы хотелось увидеть продолжение типа «Московской саги», что стало с героями. Как-то было бы забавно посмотреть, кого из них расстреляют.

М. АНТОНОВ: Владимир Иванович, но ведь вы придумали легенду для героев. У вас легенда эта чем-то заканчивается?

В. ХОТИНЕНКО: Я уже говорил и повторю еще раз: мы когда с героями работаем над характерами, мы пользуемся принципом, который в свое время использовал Хичкок. Он всегда наговаривал с актерами всю их биографию, все то, что за рамками сценария. То есть в каком магазине он покупает то-то и то-то, какой электричкой или поездом едет в Лондон, и так далее, и тому подобное. Сколько детей, какой незаконный. Он наговаривает, чтобы человек чувствовал свою историю. Естественно, я написал всю биографию до, и мы, естественно, наговаривали биографии какие-то после. Так или иначе, вот досмотрят до конца, я просто не буду выдавать всех секретов, там это все так или иначе чувствуется. Я не имею права говорить, чтобы не раскрывать карты, потому что все-таки еще шесть серий предстоит посмотреть, но у нас, в общем, там все эти мостики проброшены для каждого из основных персонажей, и догадаться даже можно.

СЛУШАТЕЛЬ: Добрый день. Это Сергей беспокоит… А будет ли пересечение героев (вот Дальний Восток подвязали к фильму) с Колчаком или Красновым, которые воевали на Дальнем Востоке?

В. ХОТИНЕНКО: Ой, такой простой вопрос – и сложный. Я начинал ведь нашу передачу с того, что нельзя объять необъятное. Там столько материала! Потому что судьба любого из персонажей, например, Деникина, например, Корнилова, Каледина того же, который у нас там мелькает, да того же Брусилова, – каждый достоин такого вот сериала.

К. ЛАРИНА: Все кладбище Сен-Женевьев де Буа – это отдельный фильм про каждую могилу.

В. ХОТИНЕНКО: И десяти-то серий не очень хватит, чтобы про все рассказать. Поэтому, я еще раз повторяю, нам важно было заинтересовать этими персонажами людей, чтобы они как минимум, может быть, там открыли, где-нибудь прочитали в другом месте. Мы постарались на примере кого-то чуть-чуть их судьбу открыть. И для этого был выбран генерал Духонин в исполнении Димы Певцова. По-моему (не люблю вперед говорить, его еще не было), но, по-моему, просто потрясающе. Это трагическая фигура генерала Духонина, про которого тот же Деникин написал (он такой замечательный был персонаж сам по себе, этот Духонин): «Он остался бы истории неизвестен, если бы не его смерть». И когда я Диму приглашал, я сказал: «Дима, у тебя есть одна сцена – смерть». Поэтому все мы, конечно же, не смогли, это было просто даже не в наших силах и планах. Дай бог героев разрулить.

М. АНТОНОВ: В десятой серии точка стоит или многоточие? Там есть лазейка для продолжения?

В. ХОТИНЕНКО: Есть. Там вообще нет точки в этой теме, которая называется «Гибель империи». Это вообще открытая тема, скорее всего мы отпускаем и чувства, и сознание на свободу.

К. ЛАРИНА: Спасибо большое. Владимир Хотиненко был наш сегодняшний гость.

2005 г.

 

Общество по-прежнему политизировано…

(Интервью В.И. Хотиненко для радио «Эхо Москвы». Ведущая К. Ларина)

К. ЛАРИНА: Добрый день… Наш сегодняшний гость получил главную телевизионную премию этого года, премию «ТЭФИ», за режиссуру, как лучший режиссер. Это Владимир Хотиненко. Здравствуйте, Володя.

В. ХОТИНЕНКО: Добрый день.

К. ЛАРИНА – Владимир Хотиненко, режиссер фильма «Гибель империи». Именно за это кино Владимир Иванович получил «ТЭФИ». Но он не один, по-хорошему, должна была присутствовать здесь вся творческая группа этого масштабного телевизионного проекта, который прошел в прошлом сезоне на Первом канале, вызвал очень сильный резонанс, много было споров по этому поводу…. Очень примечательно, что фильмы, которые сегодня выходят в лидеры (мы говорим о телевидении, телевизионные проекты), они все так или иначе обращены к историческому прошлому – давнему, недавнему, вчерашнему или позавчерашнему, но очень-очень живому сегодня… Что это за феномен такой, объясни мне, пожалуйста? Причем, прости, можно сказать про каждую, даже из тех, кто были номинированы в тройке, и «Дети Арбата», и «Штрафбат», который просто взорвал тут общество, как все это разделилось пополам. Ведь все крутится вокруг того, было или не было, так ли, сяк ли, как в этом споре, кто здесь победитель?

В. ХОТИНЕНКО: Если тебя интересует моя личная точка зрения, мне от этих споров… я к ним нормально отношусь, но, конечно, это печально. Хорошо бы, если бы и об этом поговорили, да еще немножечко об искусстве поговорили. Ты обратила, наверное, внимание – сейчас об искусстве говорят все реже и реже. Наверное, по многим причинам, я не буду в них вдаваться сейчас. Это болезнь общества, строго говоря, не до искусства. Общество еще по-прежнему политизировано. Тут важнее разобраться, кто прав, кто виноват. Но забывается одна простая вещь: это все происходит от уже падающей образованности, единственное, что позволю себе сказать. Это низкий образовательный ценз, поэтому политический спектр – он простой, он воспринимается с ходу, а культурный спектр – он сложный. А забывается главное: что по-настоящему в человека внедряется все, в том числе и идеи, в том числе и идеология и так далее только через проникновение внутреннее, только через художественные инструменты. Но, к сожалению, сейчас пользуются простыми – топор…

К. ЛАРИНА: Кайло.

В. ХОТИНЕНКО: Молоток, гвоздь, да, это опять же все современно. Конечно, печально. Ты думаешь, мне приятно сидеть на какой-нибудь дискуссии и слушать какие-то политические страсти?

К. ЛАРИНА: Ты же в это включаешься тоже.

В. ХОТИНЕНКО: Включаюсь, не сидеть же дураком.

К. ЛАРИНА: Тут я прекрасно понимаю, что режиссер Хотиненко лукавит, поскольку все-таки ты не картинки снимаешь красивые, правда же? Ты же туда вкладываешь какой-то смысл, с которым ты это начинаешь делать.

В. ХОТИНЕНКО: Ты мне еще объясни, в чем я лукавлю.

К. ЛАРИНА: Ты говоришь, что все-таки не надо подменять, как я понимаю твой смысл сейчас твоего монолога, что не надо все-таки подменять какую-то идеологическую составляющую художественную, скажу так грубо, примитивно, но, на самом деле, одно от другого неотделимо в нашей, как ты говоришь сам, политизированной стране, неотделимо.

В. ХОТИНЕНКО: Понимаешь, фильм ведь «Чапаев» до сих пор считается выдающимся произведением и у нас, и за рубежом. Ведь более идеологизированной вещи представить невозможно.

К. ЛАРИНА: А «Броненосец “Потемкин”»?

В. ХОТИНЕНКО – Я даже не говорю о «Броненосце “Потемкин”, который без слов. Поэтому известно, что это все можно благополучно совмещать, все это благополучно совмещается. Вопрос другой: воспринимается это или не воспринимается аудиторией? Вот в чем дело. Воспринимается ли тот спектр, которому ты уделяешь особое внимание, художественное, воспринимается ли он аудиторией или не воспринимается, важен аудитории или не важен? Но, правда, как показывает последнее время, в общем, он важен.

К. ЛАРИНА: Еще как.

В. ХОТИНЕНКО: При всем при том, что огромной популярностью просто мыльные всякие штучки пользуются, для аудитории важен художественный уровень. Это меня, в общем, радует. А в таких же дискуссиях, которые устраиваются на телевидении, там важно, чтобы говорили быстро, коротко.

К. ЛАРИНА: Страстно.

В. ХОТИНЕНКО: Страстно. И все. Что там говорят, кому там интересно, о чем там говорят, более или менее определенная тема.

К. ЛАРИНА: Все равно заслуга «Гибели империи» не только в том, что это талантливо сделано, как произведение художественное. Но все-таки и в том, что впервые история такая, мутная история Первой мировой войны и вообще ближайшего предреволюционного кануна в России, впервые была очищена от этой шелухи школьной, в которую нас загнали, загоняли в течение 70 лет. То есть это была попытка все-таки эту мифологию немножечко разворошить, повернуть ее на другую сторону, повернуть ее обратной стороной, показать, что это были за люди.

В. ХОТИНЕНКО: Хотя бы показать обратную сторону, в чем меня обвиняли.

К. ЛАРИНА: Да, что за люди.

В. ХОТИНЕНКО: Но все равно ее нужно показать хотя бы, потому что остальные тысячи фильмов показывали противоположную, показать хотя бы эту, пусть даже с перегибом, если это и так, в чем я не убежден. Но я именно поэтому взялся за этот проект, потому что подумал, что вряд ли мне когда-нибудь еще судьба предоставит такую возможность. Чуть-чуть попытаться разгрести этот период, который, на самом деле, ключевой для нашей истории. Ключевой и, как это ни печально, он и повторяющийся, что-то в этом так современно, что ни в сказке сказать, ни пером описать.

К. ЛАРИНА: Я помню, что когда мы говорили про «Гибель империи» еще в процессе, по-моему, даже показа, когда впервые мы встретились по этому поводу, был страшно ты увлечен этим временем, этим периодом истории России. Очень много рассказывал о том, что ты узнал, увидел, пролистал, так быстро все равно расстаешься, сейчас, смотри, глаза, сразу стал вспоминать, как это было. Так быстро расстаешься, и тебя уже это больше не интересует. Сейчас ты чем-то другим горишь.

В. ХОТИНЕНКО: В общем, строго говоря, да. Это сентиментально, я понимаю, но я после «ТЭФИ» пришел домой, поставил диски, посмотрел кусочки картины, которые я люблю, это как-то доставило мне отдельное удовольствие. Но все равно, я уже говорил это как-то, что фильмы – это как дети. Появляется другой ребенок, ему родители вынуждены больше внимания оказывать, так или иначе заботясь обо всех. А потом это же мой ребенок, но в определенном смысле он и общественный такой. Интерес общественности определяет судьбу, интересы канала определяют судьбу этого ребенка, как если бы я его отдал в какой-нибудь лицей. Ребенок там где-то живет, сейчас модно в Англии воспитывать детей, он где-то там воспитывается. И я с ним переговариваюсь, переписываюсь.

К. ЛАРИНА: Я поняла, конечно, что я спросила, думаю, что же тут ответить? Что остаться в этом времени – «что-то не договорил я про это и хочу еще раз к этому вернуться и это снять». Потом подумала о том, что в кинематографе, в отличие от литературы, обрати внимание, никогда не было деления, как в литературе: деревенский писатель, писатель, который пишет книги о Гражданской войне, специалист по Великой отечественной войне, он все время пишет про это книжки. В кино у нас, слава богу, такого не было.

В. ХОТИНЕНКО: Нет, было-было, Озеров все-таки, он практически все снимал.

К. ЛАРИНА: Озеров – про войну полотна.

В. ХОТИНЕНКО – Да, в любом случае это исключение из правил, скажем так. А так нет у нас особой специализации такой, конечно, и не было. Ну, разве Василий Макарович Шукшин тоже.

К. ЛАРИНА: А можно ли по фильмам историческим, к коим, безусловно, относится и «Гибель империи», историю изучать?

В. ХОТИНЕНКО: Можно.

К. ЛАРИНА: Отвечаешь?

В. ХОТИНЕНКО: Да, конечно, отвечаю. Да и более того, ведь со мной найдется много желающих поспорить, но буквально некой объективной истории не существует. Существует точка зрения. Это было так давно, это кто-то взял, собрал материал, написал книжку, по этой книжке учатся дети, так он написал, чуть-чуть не так. Потом написана еще одна книжка, по этой книжке еще учатся дети, а там уже немножко, да по-другому написано. На Украине вообще переписали всю историю, и по ней учатся дети. В США войну выиграли американцы, Вторую мировую войну.

К. ЛАРИНА: Мы тоже всего столько напереписывали за всю нашу жизнь в России.

В. ХОТИНЕНКО: Дело не в том. Просто есть некая точка зрения группы товарищей или одного человека. И с историями было. Один пишущий человек 800 лет назад записал, и от него донеслось. Что там было? Да бог его знает. Я, когда занимался «Гибелью империи»… прошло-то всего без малого 100 лет, да и то уже не найдешь концов. Есть и такая точка зрения, есть такая точка зрения, существует масса точек зрения. Поэтому выдвигается некая еще одна точка зрения, вопрос честности художника. Он должен опираться на факты исторические, которые вызывают сомнения все-таки. Но в общем и в целом это некие образы. И чем интереснее записана история, тем ее лучше будут читать. Если мы подразумеваем обучение – обучаться будут. если это интересно читать, неинтересно – не будут обучаться. Поэтому я глубоко убежден, что можно. Более того, в определенном смысле, потом история так будет выглядеть, вот так именно.

К. ЛАРИНА: Подожди, следуя твоей логике, можно историю изучать по сериалу «Рожденная революцией».

В. ХОТИНЕНКО: Можно.

К. ЛАРИНА: Это же неприлично.

В. ХОТИНЕНКО: Нет, нельзя так говорить. Ведь понимаешь, важно заинтересоваться историей, дальше заинтересовал тебя этот вопрос. Вызвал он у тебя внутреннее сопротивление – достань с полки книжку. Прочитал и там не нашел ответ – достань еще одну книжку, посмотри еще одну картину. Вопрос другой. Я вот что хочу сказать: нет такого учебника, в котором бы все написано было по правде. Нет, понимаешь, нет такого учебника – и все. А как историю изучать? Я все-таки учился в школе, учился очень хорошо. Я сейчас монтирую картину документальную, она относится к периоду первых христиан, то есть это I-IV век нашей эры.

К. ЛАРИНА: То есть вообще никаких свидетелей не осталось?

В. ХОТИНЕНКО: Ты понимаешь, да, что оттуда донеслось. Порой, даже если довольно много написано, я даже не представляю количества этих манускриптов, я даже не понимаю, как они это все ухитрялись записывать. Но изучают же все равно, все равно какие-то отголоски, что-то достоверно, что-то менее достоверно, но ты все равно опираешься и создаешь свою историю. Я вчера посмотрел какой-то фильм, там про апостола Павла, например, сказано, что неизвестно, где он закончил свою жизнь. А в Риме тебе всякий покажет место, аббатство Трех фонтанов, где ему отрубили голову, голова трижды ударилась о землю. А фильм Би-би-си – они говорят, что неизвестно, где закончил свою жизнь апостол Павел. У меня он заканчивает там, где есть эта версия, там, где сейчас стоит аббатство Трех фонтанов. Еще раз, заканчиваю: можно, можно изучать историю, потому что ты же не всю историю собираешься изучить по фильму. Ты собираешься часть какую-то изучить. Может, просто даже заинтересоваться. В этом смысле можно.

К. ЛАРИНА: А Лени Рифеншталь?

В. ХОТИНЕНКО: В каком смысле этого слова?

К. ЛАРИНА: По ней можно изучать историю?

В. ХОТИНЕНКО: Конечно, можно. Это же тоже была точка зрения. Может быть, это один из самых вообще фантастических моментов в истории, как Лени Рифеншталь, умница, разумница, как она попала под обаяние, очарование, колдовство, я уже не знаю, что, этого времени и этого человека. Это вообще феномен, который до сих пор не разгадан. Ведь сколько уже фильмов снято, а феномен Гитлера не разгадан совершенно. Совершенно, потому что пока он фигурирует дурачком эдаким, таким придурком, за которым почему-то пошла нация.

К. ЛАРИНА: Между прочим, была как раз в этом году, по-моему, принята попытка чуть ли ни впервые показать Гитлера с человеческим лицом, условно говоря.

В. ХОТИНЕНКО: Условно, да, мы боимся.

К. ЛАРИНА: Да, фильм «Бункер» с потрясающим немецким актером в главной роли, чем все кончилось, ты видел это кино?

В. ХОТИНЕНКО: К сожалению, не видел, но посмотрю обязательно.

К. ЛАРИНА: Интересный фильм, вообще чего там говорить, хорошо сделано кино. Но его запретили в прокате в Израиле, понимаешь?

В. ХОТИНЕНКО: Понимаешь, у нас пока все болит, что называется, с другой стороны, я другой пример приведу. Вышел очень хорошим режиссером снятый фильм «Александр» про Александра Македонского. Он провалился.

К. ЛАРИНА: Это Спилберга?

В. ХОТИНЕНКО: Нет, это картина Стоуна, о которой он мечтал. Он сделал, уйма денег, масштабные съемки. Фильм провалился в прокате, он никому не был интересен. Знаешь, почему? Потому что он сделал политкорректный фильм о том, как Александр Македонский заботился о тех нациях, куда он пришел, а он не заботился. За ним выжженная земля оставалась, этот златокудрый бог такой жестокостью обладал! А Стоун попытался сделать и вашим, и нашим, и кино никому не стало интересно. Поэтому здесь все равно важна точка зрения.

К. ЛАРИНА: Безусловно.

В. ХОТИНЕНКО: Пусть ты ошибся, не ошибся, но нужна точка зрения.

К. ЛАРИНА: Даже если ты заблуждаешься.

В. ХОТИНЕНКО: Читателю нужен диалог, читателю, зрителю. А так он не будет знать, все хорошо, так и все хорошо, о чем мы тогда и говорим? Поэтому все равно можно, да, более того, нужно, особенно в наши дни, когда книжечку-то в руки и нечасто возьмут, а телевизор посмотрят.

К. ЛАРИНА: Возвращаясь к Лени Рифеншталь. Почему я все время про нее вспоминаю? Потому что как-то самый яркий пример, сколько споров тоже вызывает эта фигура, можно ли ее считать талантливым человеком, надо ли издавать на дисках и на видеокассетах ее фильмы, надо ли относиться к этому как к произведению художественному, кинематографическому. С другой стороны, несет ли она ответственность как художник за то, что немалое количество привлеченных молодых людей на этот алтарь жуткий, извини за богохульство, на ниву этого нацистского движения, привлекла и она своим талантом. Тот самый случай, когда талант стоит на службе у сатаны. Ведь, с другой стороны, когда мы на эту тему спорим, я задаю себе резонный вопрос: извините меня, а наше кино сталинского времени, прославляющее великую державу и великого мыслителя и руководителя, кормчего, – это что? А наше кино про Гражданскую войну, где понятно, что такое, кто такие беляки, это мы уже с детства знаем – это враг. И как они изображались? А все вранье про Великую отечественную войну, которым нас кормили долгие годы, когда только какие-то зерна, жемчужины возникали, попытка сказать хоть что-то. Это, в первую очередь, Алексей Герман пытался сделать в своем кино, «20 дней без войны» или «Проверка на дорогах». Здесь отвечает ли человек, который снимает кино, за то, что он творит?

В. ХОТИНЕНКО: Вообще, если это нормальный человек, то, безусловно, отвечает. И обязан отвечать. Вопрос другой, что не все отвечают, да кому-то главное прокукарекать, а потом пусть хоть солнце не встает, это неважно. Но думается, Лени Рифеншталь, там немножко другая история, все-таки она молодец, я глубоко убежден, что она все равно молодец. Вы понимаете, если бы она стала каяться, это все равно, что эти коммунисты, которые сжигали свои билеты партийные, а потом перекрасившиеся такие. Это не годится. Мы не знаем, что творилось у нее в душе, не знаем. Но жизнь она прожила сложную после этого, сложную. И как она ответит на том свете, мы не знаем, вообще основной ответ для людей нормальных – он не здесь. Основной ответ там, в жизни бесконечной. Что несет ответственность, безусловно, несет. Снимаешь ты фильм во славу наркотиков или косвенно, скажем так, или рекламу, но ты должен это понимать. К сожалению, отчасти несут ответственность не только те, кто это делает, но и те, кто это заказывает, что, в общем, мы видим даже сегодня каждый день в меньших масштабах. А так – да конечно, несет, конечно, несет.

К. ЛАРИНА: А у тебя были когда-нибудь такие внутренние противоречия, когда ты понимал, что во имя некой целесообразности ты должен говорить таким языком в своем фильме, но, на самом деле, ты думаешь совсем по-другому?

В. ХОТИНЕНКО: Вообще, имеется в виду, или по «Гибели империи»?

К. ЛАРИНА: Нет, в твоей жизни творческой вообще.

В. ХОТИНЕНКО: В моей жизни? В моей жизни не очень много.

К. ЛАРИНА: Но бывали?

В. ХОТИНЕНКО: Если и было – было не очень много, я такую революционную тоже картину снимал, «В стреляющей глуши», хотя там как-то мне удалось выкрутиться. Но тогда и время было такое, там все выражались иносказательно, скажем так.

К. ЛАРИНА: Нет, это вообще боевик, что там говорить, это же не идеологическая картина.

В. ХОТИНЕНКО: Все равно там тема-то такая.

К. ЛАРИНА: А «Неуловимые мстители»?

В. ХОТИНЕНКО: Мы пытались там сложно сделать, к моему счастью, немного, мне как-то в этом смысле, может быть, повезло. Я вступил в кино на излете уже застоя, как-то господь миловал, поэтому не знаю, как бы я там в более сложных обстоятельствах себя вел, но я надеюсь, что мне хватило бы чувства достоинства, чтобы не лукавить.

К. ЛАРИНА: Еще один вопрос задам. Мне кажется, может быть, я ошибаюсь, что сегодня пришло время снять «Зеркало для героя-2», поскольку уже поколение целое прожито с тех пор, мне кажется, что те вопросы, которые ты ставил в том фильме, они очень актуальны сегодня. Посмотреть, какое сегодняшнее разрешение этих сомнений, мне кажется, было бы важно.

В. ХОТИНЕНКО: Замечательно, было бы замечательно.

К. ЛАРИНА: Подумай-подумай. Иногда стоит и вернуться, и попробовать войти в эту реку.

В. ХОТИНЕНКО: Хотя два раза в одну реку, как известно, не очень войдешь…

СЛУШАТЕЛЬ: Я хотел бы сказать по поводу «Штрафбата» или «Дети Арбата», – это, извините меня, просто семитская лажа и больше ничего.

К. ЛАРИНА: Какая?

СЛУШАТЕЛЬ: Семитская.

К. ЛАРИНА: Не очень понимаю.

СЛУШАТЕЛЬ: Бывает антисемитская, а здесь семитская, русофобская, не более, совершенно бездарно, необыкновенно.

К. ЛАРИНА: Итак, новый у нас изобретен жанр, семитская лажа. Пожалуйста, прошу прокомментировать, Владимир Иванович.

В. ХОТИНЕНКО: Я не знаю, как это комментировать, это точка зрения такая человека, я не заметил семитской лажи.

К. ЛАРИНА: Вообще красивое получилось название.

В. ХОТИНЕНКО: Вы знаете, это как раз к разговору о политизированности.

К. ЛАРИНА: Сейчас кино, которое идет по телевизору, уже прошло, «Есенин», – его обвиняют как раз в антисемитизме постоянно все, большинство.

В. ХОТИНЕНКО: Еще одна тема.

К. ЛАРИНА: Да.

В. ХОТИНЕНКО: Ты знаешь, эти темы, они, может быть, вечные, они, может, и всегда будут обсуждаться. Что касается меня, я бегу этого, потому что это бесперспективно, все эти темы бесперспективны, в них правды не найдется никогда, в них можно выразить просто свою точку зрения. И больше ничего, что не даст никакого положительного результата. Как показала моя практика, это означает, что нужно делать вид, что этого нет или это есть, то есть, наверное, нужны трибуны определенные для высказываний таких, наверное, для этого пишутся книги, но лично я считаю все эти темы бесперспективными, они добра точно не принесут, а вред принести могут. Это вообще очень тонкая ткань, тонкая-тонкая, как глаз оперируют. Я не знаю, как они там оперируют его, что он продолжает видеть. Эти все темы касаются религиозной, национально…

К. ЛАРИНА: Ты эту тему поднимал, кстати, тоже немало за это получил не только призов, но и проклятий. Я имею в виду фильм «Мусульманин». Как раз об этом кино, – о ксенофобии, выражаясь научной терминологией.

В. ХОТИНЕНКО: Да.

К. ЛАРИНА: Об этом кино, об этом неприятии чужого.

В. ХОТИНЕНКО: Понимаете, этому, на самом деле, много-много лет всему, две тысячи лет, наверное, а, может, и больше.

К. ЛАРИНА: В смутные времена все это начинает обостряться и валиться.

В. ХОТИНЕНКО: Да, просто время от времени такие хронические болезни даже не то что обостряются – я тебе так скажу: просто, когда выгодно, вытаскивают эти все знамена из сундучков и поднимают их. Как правило, это инспирированные акции, как правило, это все акции организованные. И нет тут никакой тайны. Все на самом деле элементарно просто и так же ужасно.

К. ЛАРИНА: На этой ноте мы завершаем наш сегодняшний разговор с Владимиром Хотиненко. Я не спросила его о творческих планах, но он вам сам рассказал о том, что сейчас заканчивает кино, посвященное апостолам. Да, что это такое?

В. ХОТИНЕНКО: Вообще первомученикам, это совместный проект православной и католической церквей.

К. ЛАРИНА: Это тоже телевизионная продукция?

В. ХОТИНЕНКО: Телевизионная, 5 серий.

К. ЛАРИНА: Как называется, хоть чтобы мы сориентировались?

В. ХОТИНЕНКО: Будет называться «Паломничество в Вечный город», потому что все повествование из Рима идет.

К. ЛАРИНА: Рим, прекрасно. Так что ждите эту премьеру на телевидении. А что касается творчества, большого кинематографа, то об этом отдельный разговор, во всяком случае, удачи желаю я Владимиру Ивановичу Хотиненко.

В. ХОТИНЕНКО: Спасибо огромное вам.

К. ЛАРИНА: Спасибо.

2005 г.

 

Возможно ли примирение?

(Интервью В.И. Хотиненко для радио «Эхо Москвы». Ведущая К. Ларина)

К. ЛАРИНА: …Попробуем сегодня поговорить об истории. Итак, тема программы – «От 4 ноября до 7 ноября: возможно ли примирение с собственной историей». Скажу сразу, что на эту же тему проводился в начале ноября круглый стол во Всероссийском центре изучения общественного мнения, во ВЦИОМе. Там принимали участие в этом круглом столе историки, журналисты, и вот по следам этого форума, конечно, мне захотелось такой небольшой свой форум здесь устроить в программе. У нас достойные люди сегодня в студии. Всех по порядку представлю. Владимир Хотиненко, кинорежиссер. Александр Архангельский, писатель, журналист, ведущий, историк, все в одном лице. И Владимир Кара-Мурза, журналист и историк тоже, в контексте сегодняшней передачи стоит напомнить…

Теперь 4 ноября – что это за праздник? 48 процентов россиян не смогли назвать праздник, который отмечают в России 4 ноября. Какие были варианты: День народного единства. День единства России. День независимости России. День единства и согласия. День согласия и примирения. День единения. День единства и примирения. День Октябрьской революции – 4 ноября. День России. День примирения. День единства народа. День конституции. День солидарности. День Казанской иконы Божией Матери. День объединения народов. Есть и такое называние. День освобождения от польской интервенции. Один человек и так сказал. Это то, что касается 4 ноября.

В. ХОТИНЕНКО: Ну, и практически все правы.

К. ЛАРИНА: Ну, понятно, да. Вокруг единения все крутилось… 7 ноября, треть россиян, то есть то же самое, что и 4-е, 38 процентов – для них 7 ноября по-прежнему остается праздником Великой Октябрьской социалистической революции. Какие были варианты? Здесь их немного. День примирения и согласия. Праздник Великой Октябрьской социалистической революции. Трагическая страница в истории нашей страны. Это просто старый праздник, который отмечался много лет назад, и от которого я не хочу отказываться. Ну, собственно говоря, здесь такие достаточно абстрактные варианты. Вот вам и ответы на все вопросы, которыми нас обычно мучают на такого рода программах… Владимир Хотиненко, вам слово.

В. ХОТИНЕНКО: Ну, вы знаете, по поводу 4 ноября я снял заказной фильм. Для того, чтобы люди немножко понимали, по какому поводу праздник.

К. ЛАРИНА: Гуляем.

В. ХОТИНЕНКО: Да. Это фильм «1612» или «Шестнадцать двенадцать». И другое, более, может быть, подробное и серьезное исследование телевизионное – потому что и цели были другие. Это «Гибель империи», которое мне тоже хотелось, чтобы показали.

К. ЛАРИНА: Никак почему-то.

В. ХОТИНЕНКО: Почему-то ни разу с тех пор не показывают. Это какой-то для меня тревожный симптом. Потому что меня со всех сторон спрашивают, почему не показывают «Гибель империи», я не знаю ответ.

А. АРХАНГЕЛЬСКИЙ: Наверное, по той же причине, по какой мы не говорим о том, что у нас экономический кризис.

К. ЛАРИНА: Ну, не знаю.

А. АРХАНГЕЛЬСКИЙ: Чтобы людей не будоражить.

В. ХОТИНЕНКО: Во всяком случае, для меня это любопытно. Дело не в том, что это дорогая мне картина. Мне все картины так или иначе дороги. Поэтому я, наверное, не так, как историки, но довольно подробно изучал и тот, и другой период. И вообще-то говоря, у меня на этот счет твердая точка зрения, которая может вызвать и возражения, и ярость. Вот здесь как раз, может, лучше устроить длинный уикенд, что называется. С 4 по 7-е отмечать День народного единства. И не просто отмечать День народного единства – совершать поступки, которые приводили бы к нему. Потому что однозначно решить этот вопрос на сегодняшний день невозможно. То есть лично для меня, скажем так, он достаточно определенно решенный. Потому что 4 ноября – это действительно, условно, но все-таки конец некой смуты, некого смутного периода в истории России, а другой – это начало. В этом их принципиальная разница. Начало уже совершенно другой смуты. Хотя Россия довольно перманентно переживает вот эти периоды смуты. Может быть, это судьба. Не знаю. Во всяком случае, может быть, смутно догадываюсь, но сейчас не буду об этом распространяться. Но у меня был метод не буквального, а такого художественного исследования. Интуитивного и плюс достаточно личностного, субъективного. Но я понял одно – что правды одной нет. Здесь по анекдоту: и ты прав, и ты прав.

К. ЛАРИНА: Почему нет? Одной оценки нет. А правда должна быть все-таки одна.

В. ХОТИНЕНКО: Нет ее, вот ты знаешь, нет.

К. ЛАРИНА: Не может быть…

В. ХОТИНЕНКО: Нет ее, нет. Вот я заявлял, заявляю: исторической правды вообще не существует. Ее не может быть, потому что доходят просто некие свидетельства. Если опросить очевидцев любого происшествия, у них будут разные показания. Происшествие как-то было достаточно объективным. Но показания, свидетельства о нем будут субъективными и потому очень разными.

К. ЛАРИНА: А потому что они оценочные.

В. ХОТИНЕНКО: И, как известно, история всегда была материалом для трансформации, для приспособления, для нужд следующих времен. Это было всегда. Не только у нас. Это было во всех, во всех странах, во всем, во всем мире. История, она как дышло – куда повернешь, туда и вышло. В зависимости от того, кому что выгодно, тот то и извлекает. Ну, я много раз говорил, что в основе трогательной истории Смутного времени про Ивана Сусанина есть какое-то событие, причем достоверно никто не знает, какое и что. Но Романовым был нужен некий эпизод, который бы…

К. ЛАРИНА: Ну, понятно. Как потом Сталину потребовался Александр Матросов.

В. ХОТИНЕНКО: Например. Но вопрос другой – потом у Глинки появилась опера. А потом появилось замечательное какое-то художественное произведение. И художественное произведение теперь будет жить всегда. С названием «Жизнь за царя». И в основе лежит правда, полунеправда, какой-то эпизод. Но это будет в форме искусства, в виде искусства, даст Бог, будет жить человечество вечно. Поэтому самый правильный путь – ни в коем случае не пытаться кого-то или что-то приговорить. Это сложно, это никогда не бывает. Но стремиться все равно к этому нужно. Эти две параллельные прямые где-то в бесконечности должны пересечься. Иначе правды не найдем. Я думаю, это отчасти феномен. Вот «Гибель империи». Ведь у нас сейчас живут в стране потомки победившей половины России. Не те, кого изгнали. Скажем, победившие. Им сейчас ни с того, ни с сего вдруг своих бабушек, дедушек проклинать, отрекаться от них тоже вроде ни к чему. Тех, которые совершали революцию, тех, которые стали победителями, ну и т. д. Это история нашей страны драматическая, чудовищная. Но вообще это на самом деле жизнь.

К. ЛАРИНА: Володь, поняли. Уже несколько тезисов было высказано Владимиром Хотиненко. Александр Архангельский, пожалуйста.

А. АРХАНГЕЛЬСКИЙ: Ну, я некоторые тезисы сразу отведу в сторону, просто иначе мы уйдем в мелочи. Я не согласен с тем, что история не подлежит реконструкции. Потому что историки говорят: врет, как очевидец. Из чего никак не следует, что невозможно устроить перекрестный допрос документов, если они есть. И понять, что история про Ивана Сусанина – это миф. А то, что наросло на этот миф – это часть уже следующей русской истории. Ну, это уже не так важно. Важно, мне кажется, другое: вопрос, что мы празднуем. Вот 7 ноября для меня – праздник глубоко отрицательный. Я ненавижу ту часть русской истории, которая с этим праздником связана, и считаю, что за ХХ век почти погублено несколько поколений. Это кровавый праздник, это не праздник, а трагедия, но я понимаю логику, которая руководила властями, приговорившими этот день к тому, чтобы он был праздником. Почему его до сих пор празднуют? Потому что в нем была своя логика. Это день, когда было основано коммунистическое государство. Впервые в истории коммунизм победил в одной отдельно изъятой из мировой истории стране. Именно поэтому там была своя логика. Дальше – мифология, конечно, все было не так, как показывали в красивых, отличных, кинематографически отличных фильмах про Октябрьскую революцию. С точки зрения истории кино – большие фильмы.

К. ЛАРИНА: Начиная с первой мистификации Эйзенштейна.

А. АРХАНГЕЛЬСКИЙ: Да. И роммовские там. Это все большие художники, которые мифологизировали, да, по заказу власти мифологизировали, но была идея. Почему 4 ноября останется только поводом для снятия хорошего фильма Владимира Хотиненко? И не войдет… Объясню очень просто. Не потому праздник плохой – хороший, идея хорошая. Потому что ничего с этим в новой русской истории не связано. Это неправда. Когда не просто большая государственная ложь, а конкретная неправда мифологии, тогда мифология не срабатывает. Ну, грубо говоря, понятно, почему для истории династия Романовых – это праздник. Потому что действительно династия Романовых входит в русскую империю, в русскую историю через эти события. Понятно. Как это связано с днем сегодняшним, с судьбой наших детей – ноль ответов. С другой стороны, я не брошу камень в тех, кто сегодня на 4 ноября указал пальцем. Потому что понятно, что людей не надо обижать и напрягать. Все привыкли 7 ноября выпивать…

В. ХОТИНЕНКО: Нет, мы же взрослые люди. Нужна же новая мифология все равно. Новому времени нужна новая мифология.

А. АРХАНГЕЛЬСКИЙ: Я как раз про то, что 4 ноября понятно, чтобы с 7-го сместить ноябрьские. И не очень далеко уходить, и чтобы люди не обижались.

К. ЛАРИНА: Так в итоге они все празднуют. Наши люди – им только дай.

А. АРХАНГЕЛЬСКИЙ: Но проблема для меня в том, что пустота на месте общего праздника на сегодняшний день есть. Я думаю, что 4 ноября не обрастет мифологией. Просто потому, что там нет ядра, отвечающего на важный вопрос современности. А я-то тут причем? Моя судьба, судьба моих детей тут причем? Смута? Какая смута? Где смута? Это что, 90-е годы смута, что ли? Ребята, вы забыли вообще про книжки о Смуте. Какая это Смута? Никакая это не Смута. Вот так я думаю, что придется еще думать над тем, какой праздник по-настоящему объединяет людей. А то, что мы 4 ноября празднуем именно как 4 ноября – не День единства, а просто 4 ноября, это ответ на вопрос, где мы здесь и сейчас находимся. Мы находимся в стадии, когда мы не знаем, что нас всех соединяет. Без ответа на этот вопрос никакого общенационального праздника быть просто не может. Он еще не вырос изнутри народа.

К. ЛАРИНА: А тогда вопрос сразу встречный, Саш, вам. А какое историческое событие вообще может объединить нацию? С чем оно должно быть связано? Только с победой над чем-то, над кем-то? Что это может быть?

А. АРХАНГЕЛЬСКИЙ: 14 июля – абсолютная мифология. Но нация приняла республиканскую идею как свою. Мне она, допустим, не близка. Не для меня, собственно говоря, этот праздник французы придумали.

К. ЛАРИНА: Все равно День революции у них.

А. АРХАНГЕЛЬСКИЙ: Для них – да. Потому что это нация революционная, это нация республиканская. Она выбрала этот путь, и она его осознала как свой. И это точка, с которой начинается новая Франция, не Франция империй, а Франция республик. Совершенно понятно почему. День независимости США – понятно, 7 ноября мне было понятно, потому что это враждебный праздник, но понятно. Здесь еще просто не появилось это понимание: кто мы? Откуда? И куда? А мы просто прикрываем дымом, дымовой завесой вот эту пустоту. Не вина политтехнологов, не вина художников, что это не мифологизируется. Кино останется. А праздник сменится.

К. ЛАРИНА: Владимир Кара-Мурза.

В. КАРА-МУРЗА: Да, я вот считаю, что в эти дни проявилась вся противоречивость нашей ситуации политической. Потому что из любого праздника можно сделать день со знаком минус, со знаком плюс. Даже проявилось это в названии фильма Владимира «1612», потому что это максимально не патриотичное название. (Смех). Потому что летоисчисление принял он польское. Поляки только к тому времени из всех участников Смуты признавали календарь от Рождества Христова. В России это был 7120 год.

В. ХОТИНЕНКО: Нет, ну, если бы еще тогда прибавлял 5000 лет, ну, кто бы догадался, что это было вот тогда-то. Все равно, что победа Суворова в Альпах, вот датировать календарем Французской революции.

А. АРХАНГЕЛЬСКИЙ: Надо попробовать. Вообще, интересно.

В. ХОТИНЕНКО: Да, потому что российская церковь даже до сих пор не перешла на григорианский календарь. Все по юлианскому мерит. В этом была самобытность России. Они отчасти поэтому поляков не принимали, что не хотели, чтобы было 1612. А фильм так называется. Но у нас есть другие примеры…

В. КАРА-МУРЗА: Но кино хорошее, пусть называется, как хочет.

В. ХОТИНЕНКО: Есть драма Пушкина «Борис Годунов». Вот она вроде о Смутном времени. В андроповское время ее поставил не Юрий Любимов, а поставил в кино Сергей Бондарчук, примерно в одно и то же андроповское время. И только один спектакль запретили, а второй фильм прошел по всем экранам, но его никто даже не запомнил.

К. ЛАРИНА: Была всесоюзная премьера.

В. ХОТИНЕНКО: Из одного и того же произведения, если его препарировать в другом политическом контексте, можно сделать совершенно взаимоисключающие вещи. Так же и с этими праздниками. Можно превратить при умелой раскрутке и 4 ноября в день народного единства. А можно очернить, или, наоборот, возвеличить 7 ноября, как это пытались сделать весь ХХ век. Поэтому зависит только от подхода. Вот это проявилось в эти дни, потому что каша была и на телеэкранах. Показывали фильм «Офицеры» 4 ноября. Хотя, разумеется, эти офицеры признавали только 7 ноября. Для них 4 ноября вообще был абсурд. День Казанской Богоматери. И наоборот – показывали какие-то фильмы про советскую армию, про десантников.

К. ЛАРИНА: Ну, такой абстрактный общегосударственный праздник.

А. АРХАНГЕЛЬСКИЙ: Все для всех понемножку, но в целом ничего.

К. ЛАРИНА: Я сейчас все-таки думаю про 4 ноября. Мне кажется, что, может быть, они искали там, чтобы не было такого раскола в обществе. Потому что любое другое, что ближе, оно неминуемо влечет за собой наших, чужих и своих. А здесь как-то за давностью уже никто и не помнит. Здесь поляки какие-то и то их предки.

А. АРХАНГЕЛЬСКИЙ: Ну, это накладывается на современный контекст, на то, что Россия в окружении бесконечных врагов.

К. ЛАРИНА: Это да. Это…

А. АРХАНГЕЛЬСКИЙ: Это неверный политический путь в XXI веке. Неверный политический путь. Мы сами себя через мифологию обрекаем на сегодняшнее неверное решение… Вот когда хоронили останки Деникина и философа Ильина, называли это примирением. Я очень рад, что останки выдающихся сыновей отечества на русской земле захоронены, но никакой это не день примирения. Если примирение, тогда давайте по образцу Испании, когда правые, левые, красные, черные – все тогда давайте примиряться с Троцким. Я, например, с Троцким примириться не готов. Поэтому я, как гражданин, не готов на это примирение. Примирение, когда мы договорились. Вот мы идем к этому будущему, идем все вместе.

К. ЛАРИНА: То есть что, мы всех прощаем? Это амнистия.

А. АРХАНГЕЛЬСКИЙ: Амнистия – это не прощение. Это согласие выпустить на волю правых и виноватых в равной мере. А покаяние – это когда мы сказали: вот это было зло, но мы это зло готовы забыть ради будущего. Мы прощаем тем, кто это зло совершил.

К. ЛАРИНА: Саш, тогда должен начальник сказать. Что есть зло.

А. АРХАНГЕЛЬСКИЙ: А начальник должен слушать подчиненных в данном случае. Подчиненные должны между собой сначала договориться, а потом начальник должен озвучить совокупное мнение.

К. ЛАРИНА: Возможно договориться в нашем обществе сегодня?

А. АРХАНГЕЛЬСКИЙ: Если ничего не делать, невозможно. А если долго разговаривать и дискутировать… Вот на «Эхе» есть программа, связанная с историей. Там Киселев, Дымарский. Но таких программ должно быть не две, не пять, не только на радио. У нас в серьезных газетах невозможны большие дискуссии. Начинать, вообще говоря, надо не на телевидении, и даже не на радио, а в больших качественных газетах. Как во всем, как в Германии, там должны быть тетради дискуссий. Чтобы люди сначала в малом кругу, ну, в относительно малом кругу. Потом этот круг расширялся. Дискутировать всерьез. Не «за, против, воздержался», а в глубину идти. И это единственный путь на долгие годы.

К. ЛАРИНА: Но тут еще общая такая историческая безграмотность, которая нам, к сожалению, присуща.

А. АРХАНГЕЛЬСКИЙ: Она всем присуща.

К. ЛАРИНА: Серьезно?

А. АРХАНГЕЛЬСКИЙ: Не преувеличивайте.

К. ЛАРИНА: Потому что мне все время кажется, что может быть, мы такие.

В. ХОТИНЕНКО: Понимаете, в чем дело. Как показывает опыт, и грамотность тоже ничего особенного не дает. Чем больше люди знают… многие знания – дальше начинаются многие печали. Дальше по Экклезиасту. И знания-то, оказывается, ничего не дают. История формируется не за счет каких-то даже личностей, во что мы когда-то бесконечно верили, а образуется неким мистическим образом. И может быть, даже в большей части своей она образуется, я, во всяком случае, и на твоей передаче неоднократно это делал заявление. Мистическим образом. Я больше верю в эту часть ее, то есть в некотором смысле в судьбу. Вот какая судьба у России, так оно на самом деле и произойдет. Мне понравилась логика рассуждений Александра насчет того, что праздник просто, что называется, не замотивирован, Но тут надо понимать, что праздники все назначены. И 8 марта – назначенный праздник. И прости Господи, даже Рождество Христово – это назначенный праздник. Буквально никто не знает. И Новый год – назначенный праздник. У нас раньше был в сентябре. Не в этом проблема. И этот праздник может прижиться. Я тут не согласен с Сашей. Он может прижиться вполне. И это вопрос, что называется, особенно в наши дни, раскрутки. И мотивации опять же.

А. АРХАНГЕЛЬСКИЙ: Я даже готов подыграть.

В. ХОТИНЕНКО: Хотя с логикой с твоей согласен абсолютно. Она хорошая.

А. АРХАНГЕЛЬСКИЙ: Я готов подыграть, я готов описать условия, при которых…

В. ХОТИНЕНКО: Но дело то не в этом. Понятно, для чего это сделано. А, наверное, умело это, не умело – другой вопрос. Но все равно это попытка примирения нашего чудовищно раздерганного и когда-то в 17-м разрезанного почти пополам общества нашего. Но вот смотрите, немцы – они были разделены, причем значительно более короткий период времени. Вот их сейчас соединили…

К. ЛАРИНА: Не соединяется.

В. ХОТИНЕНКО: А ведь по большому счету не соединяется, не слепливается.

К. ЛАРИНА: Там проблемы большие.

В. ХОТИНЕНКО: А проблемы остаются. Вот уже, казалось бы…

К. ЛАРИНА: Менталитет разный у одной нации.

В. ХОТИНЕНКО: И соединились. Оказывается, может, нужно, чтобы и поколения какие-то прошли. С одной стороны, меня незнание уже определенного количества людей о том, что такое 7 ноября, странным образом одновременно и огорчает и радует. Ты понимаешь, в чем дело? Значит, этого менталитета уже нет чудовищного. Но плохо, что нет знания. А уже хорошо, что нет вот этого рефлекса на этот праздник.

К. ЛАРИНА: Я хочу понять, сейчас, Володь, прости, пожалуйста, все-таки возвращаясь к самому началу программы, к этому тезису, который Владимир Хотиненко высказал по поводу того, что исторической правды вовсе не существует. Если мы это принимаем, как данность, то о каком примирении вообще может идти речь? Это будет вечно между нами такая пропасть. Белые и красные будут вечно друг с другом бороться.

В. ХОТИНЕНКО: Я хотел сказать, что примирение – это большая химера. Приведу в пример Испанию. Ничего там подобного не произошло. Единственное – что они примирились вокруг формы монархической, политической. А так потомки тех, кто пытал друг друга, друг друга ненавидят. То же самое в Чили не произошло. Нас учили с детства, что в Бельгии фламандцы и валлоны дружно живут. А оказалось, они ненавидят друг друга и хотят разделиться. И то же самое французы и англичане в Канаде.

К. ЛАРИНА: Ну, подожди, там это обсуждается, или как-то вообще лучше не трогать.

В. ХОТИНЕНКО: Там обсуждается, что они едва-едва не разделились. И это вроде бы цивилизованная Европа.

В. КАРА-МУРЗА: У нас наша империя советская, там армяне, азербайджанцы, якобы была дружба народов. Ничего подобного. Сразу же началась война. И масса таких примеров. То есть никакого примирения по большому счету не произойдет.

А. АРХАНГЕЛЬСКИЙ: Нет, дело в том, что в Испании примирение – как государственная политика, а не как индивидуальное человеческое чувство. Это разные вещи. Индивидуальное человеческое чувство останется, каким было, но есть внутренний договор, что мы не даем выплескиваться вовне этому чувству. Никто не заставит любить красных или белых, но если мы договорились по поводу прошлого, мы должны думать о будущем и настоящем. Во имя чего мы договариваемся о забвении добровольном каких-то трагических моментов. К чему мы идем. Вы говорите: 4-е приживется. Может быть. Если мы будем монархией, если мы будем враждовать со всем миром, то, конечно, картинка, которая связана с 4 ноября, очень к этому подходит. Она сразу мотивируется. Вопрос в том, к чему мы идем, к какому обществу мы идем сейчас. Тогда ответ на вопрос про прошлое. Дальше история познаваема… Документированная история познаваема. Мифология надстраивается над познанной историей, а общество может согласиться не по поводу того, что было, чего не было, а как оно оценивает сегодня то, что было когда-то. Вы говорите – англичане, французы. Англичане, французы, да, а внутри Европы, которая объединяется, встает тот же самый вопрос, который встал и у нас. После объединения они должны были поставить вопрос об общей европейской истории. Уже нет французской, уже нет испанской, итальянской в головах людей. И возникла проблема новых учебников истории, где совершенно ни с точки зрения французов, ни с точки зрения итальянцев, испанцев. Да, Владимир Хотиненко правильно сказал – это путь для поколений. Вопрос в том, встаем мы на этот путь или в этой нулевой зоне остаемся навсегда. Или мы двигаемся, или нет…

В. КАРА-МУРЗА: Я постараюсь коротко-коротко сказать. Потому что очень важный момент – куда идти. Когда большевики захватили власть, у них была цель некая, они к ней шли. Да, потом не пришли. Это все рухнуло. Демократии куда-то идут, идут… Вообще-то говоря, если трезвым взглядом посмотреть на то, что сейчас творится с демократиями…

К. ЛАРИНА: Это не демократии.

В. ХОТИНЕНКО: Это кризис демократии совершенно очевидный.

К. ЛАРИНА: Ты имеешь в виду в Европе, в Америке?

В. ХОТИНЕНКО: Значит, на сегодняшний день ни у кого нет некоего идеала, куда идти, вот в чем дело. Поэтому я с полным правом могу предположить: может, мы так стихийно, иногда неловко, но нащупываем какую-то новую форму этой идеи. Цели, куда идти. Я не верю в демократию не потому, что я монархист. А потому что я вижу, что это такое на сегодняшний день. Это цирк, а не демократия. Это цирк.

А. АРХАНГЕЛЬСКИЙ: Это потому что вы монархию не видите в ее настоящем виде.

В. ХОТИНЕНКО: Нет, это другое. Ну, правда. Может быть, в этом все дело. Просто ее нет вообще в глобальном смысле этого слова. И может быть, это нащупывается как-то нами. Во всяком случае, я в это очень хотел бы верить.

К. ЛАРИНА: Сейчас дадим слово Володе Кара-Мурзе. Пожалуйста.

В. КАРА-МУРЗА: Вообще, я не думаю, что общество должно быть едино. Потому что Гегель учил, что все держится на противоречиях. Обязательно должны быть различные партии, различные силы, не надо доводить до кровопролития, до стрельбы из танков на улицах. Но не должно быть примирения вот такого механического в обществе. И не надо и в России к этому стремиться тем более, в стране с такой историей.

К. ЛАРИНА: А не надо все-таки реабилитировать оболганных и уничтоженных людей в нашей истории?

В. КАРА-МУРЗА: Это покаяние. Это не примирение, это покаяние.

К. ЛАРИНА: Ну, как это может быть? Вот мы сейчас все говорим о возможном примирении. Оно, условно, какая-то моральная амнистия историческая, или забвение. Но мы же тем самым…

В. ХОТИНЕНКО: Фильм «Покаяние».

К. ЛАРИНА: Ну, мы же тем самым тем более предаем тех, кто лежит в этих гробах, а то и не в гробах, разбросаны по стране. Те люди, о которых снимал «Гибель империи» Владимир Хотиненко. Те, о которых снимал Досталь «Штрафбат». Да Шаламов, Солженицын. В конце концов, да что…

В. КАРА-МУРЗА: Это не должно быть государственной политикой. Это мы для себя можем это признать.

К. ЛАРИНА: Как для себя? Ну как для себя? Ты для себя…

В. КАРА-МУРЗА: Ну, жили же люди при царизме. Скольких декабристов не амнистировали. Пришла история, Пушкин жил, притом, что это были его друзья повешены на Заячьем острове. А он прожил при Николае Первом, писал стансы ему. Ну, ничего страшного не произошло. Он для себя их чтил, всегда собирался там 14-19 декабря со своими лицеистами.

К. ЛАРИНА: И фильм замечательный «Звезда пленительного счастья».

В. ХОТИНЕНКО: А можно банальность скажу? Банальную, банальную мысль. Вообще надо с детства просто, взрослых довольно трудно переделывать. У моей мамы дед в лагерях умер…

К. ЛАРИНА: В каждой семье есть история.

В. ХОТИНЕНКО: А у нас Сталина бюст стоял очень долго. Ну что с этим поделаешь? Ничего. Не переделать.

А. АРХАНГЕЛЬСКИЙ: Согласие может быть только по реперным точкам. По одной, двум, трем датам на историю всей страны. Согласие, что мы в этот день не раздираемся, а празднуем. Да, некоторые с иронией. Некоторые с пафосом. Но это неизбежно. Если общество договорилось само о себе, не о своем прошлом, а само о себе – чего оно хочет в этом мире, на чем оно стоит, на какой базе, – тогда это в принципе возможно. Я Владимиру просто хочу сказать: правильно он говорит, что примирение…

К. ЛАРИНА: Невозможно.

А. АРХАНГЕЛЬСКИЙ: Я-то сторонник покаяния. Мне кажется, не примирение, а покаяние. Мы должны понять.

В. КАРА-МУРЗА: Не надо навязывать друг другу чуждую правду. Не надо отмечать 90-летие комсомола всем вместе. Не надо ходить в мавзолей.

В. ХОТИНЕНКО: Не надо носить значки «80 лет НКВД». Не надо, потому что если ФСБ хочет быть спецслужбой современного государства, давайте точку отсчета, когда в новом государстве оно возникает. Тогда это другое дело.

К. ЛАРИНА: Я хочу обратиться к тем репликам, которые пришли до нашей программы на наш сайт. Давайте я вам процитирую. Здесь есть и хорошие вопросы, и мнения. Очень, кстати, разные.

Яков, журналист, Москва, СССР, пишет: «О каком примирении может идти речь? Наша семья праздновала, празднует и будет праздновать 7 ноября. Годовщину Великой Октябрьской социалистической революции. А 4 ноября обычный для нас день». Василий Голяев, пенсионер, Тамбов, Россия: «Филарет и сын его Михаил – русский царь 1613-го года присягнули в 1610-м году поляку Владиславу (поляку – выделено). Князь Пожарский в первой половине 1612-го желал, чтобы в Москве правил швед – Карл Филипп. Такие примеры для примирения в истории только для зомбированных людей, не знавших этих и подобных им фактов. Всем мог помочь только Андрей Дмитриевич Сахаров, но его не поняли. И не могли понять, т. к. мы ленивы и не любознательны, по Пушкину, до сих пор. Вы согласны со мной?» Ну, я думаю, что на этот вопрос можно попробовать ответить.

А. АРХАНГЕЛЬСКИЙ: Хотя сейчас вам скажут, что он на американские деньги…

В. ХОТИНЕНКО: Я единственное хотел напомнить, что вообще-то говоря, немножко в это время послереволюционное этот праздник вытравился. Дело в том что 4 ноября был всегда праздником Казанской Божией Матери. Но он был привязан именно к этому конкретному событию. Был крестный ход с Казанской Божией Матерью. Ну, он не обязательно 4-го, на этот счет расходятся – плюс-минус. Летоисчисление, сдвиги во времени и т. д. Но в принципе он был государственным праздником, когда страна была. В принципе этот праздник существовал всегда. Я просто хотел…

А. АРХАНГЕЛЬСКИЙ: Так Казанская всегда. Он остался, он и будет существовать.

В. КАРА-МУРЗА: Правильно, но сейчас его навязывают всем нациям и народностям. И мусульманам, они должны его отмечать. И иудаисты, и буддисты. С какой стати? У нас многонациональная, равноконфессиональная страна.

В. ХОТИНЕНКО: Нет. Ну, поэтому он и называется, скажем так, иначе. И больше используется повод, по которому…

В. КАРА-МУРЗА: И поляки у нас есть, католики. Они-то с какой стати будут…

А. АРХАНГЕЛЬСКИЙ: Иудеи будут собираться и говорить на Казанскую – лехаим.

К. ЛАРИНА: Вокруг Куликовской битвы что у нас тут творилось! Миф, миф, безусловно! Вот сегодня, опять же возвращаясь к сегодняшней передаче, звонила девушка из Казани, которая очень возмущалась мультфильмом каким-то – «Кто-то и Тугарин змей». Что там путают, как всегда, татар с монголами, и это для них, конечно, оскорбительно. И я в связи с этой темой вспомнила: учительница у нас в школе очень хорошая по истории у моего сына. Ездили специально они в Казань, устраивали там круглый стол по поводу этого периода в истории России. Как договориться, чтобы все-таки взгляд на этот период истории был все-таки одинаковый в стране…

А. АРХАНГЕЛЬСКИЙ: Он не может быть одинаковым. Но может быть нейтральным.

К. ЛАРИНА: Но хоть какая-то толерантность должна быть проявлена.

А. АРХАНГЕЛЬСКИЙ: Это очень важно, мы должны быть готовы к тому, что дети наши будут соглашаться по поводу истории не так, как мы.

В. КАРА-МУРЗА: Я, как потомок Чингисхана, могу добавить, что наша, например, ветвь приняла православие куда раньше, чем некоторые русские князья. Поэтому тут не надо путать национальность и вероисповедание.

К. ЛАРИНА: Давайте мы послушаем несколько звонков, у нас время остается. Я всегда стараюсь допустить хоть какое-то минимальное участие наших слушателей в программе. Алло, здравствуйте.

СЛУШАТЕЛЬ: У меня вопрос к Хотиненко. Вам не кажется, что в вашем фильме полно плагиата? Там напрямую эпизоды из фильмов «Горец», «Мушкетеры», «Армия тьмы» американский.

К. ЛАРИНА: Вау.

В. ХОТИНЕНКО: Ну, немножко не по теме вопрос.

К. ЛАРИНА: Коротко ответь. И все.

В. ХОТИНЕНКО: Да, но вообще это в кино всегда называлось нормальной преемственностью. Есть законы жанра. В этом жанре применяются определенные приемы. И это есть во всех фильмах. Если бы была другая тема, я бы поподробнее мог бы.

К. ЛАРИНА: Алло, здравствуйте.

СЛУШАТЕЛЬНИЦА: Здравствуйте, Марина Николаевна, Москва. Вы знаете, ваш спор ходит все время вокруг да около. А ведь упор-то на нашем народе. Вот почитать Бунина нужно «Окаянные дни». Ведь люди не меняются. Ни царизм, ни советская власть не изменяют нашего народа. В революцию неграмотные крестьяне писали доносы друг на друга, чтобы отнять корову, лошадь. Ведь это все в народе, все. Никакая власть его не изменит. Только столетие развития.

К. ЛАРИНА: Только чего-то не развиваемся никак, получается.

МАРИНА НИКОЛАЕВНА: Да, вот пока не развиваемся.

К. ЛАРИНА: Спасибо.

А. АРХАНГЕЛЬСКИЙ: Ну, в народе ведь есть и святость. И то, и то проявляется.

К. ЛАРИНА: Какая святость?

А. АРХАНГЕЛЬСКИЙ: А кто у нас мученики ХХ века? Это что, не народ, что ли?

В. КАРА-МУРЗА: Народ-богоносец.

К. ЛАРИНА: Ну, их же сколько, мучеников?

В. ХОТИНЕНКО: Точнее у Ильина написано, например. К слову сказать, о русском национализме у него есть работа большая, подбор статей. И все таки посложнее вся эта шелуха. Не просто какие-то полуграмотные крестьяне, которые… Это, во-первых, не весь народ. Ну, да, кто-то был…

К. ЛАРИНА: Но большинство, к сожалению, может быть, здесь права наша слушательница. Не при историках говорить, они лучше меня это все знают. Не помнят, а знают. Все-таки с какой легкостью отказались от религии, от православия в 17-м году. Те, кто поклоны бил, тут же стал колокола сбрасывать и кресты бить.

В. ХОТИНЕНКО: Я бы адресовал всех к Ильину, у него про это очень хорошо все написано.

А. АРХАНГЕЛЬСКИЙ: А немцы как озверели в ХХ веке. Могли ли Гёте и Шиллер предполагать, что дойдут немцы до такого края? Это, кстати говоря, очень важно. Вот урок ХХ века единственный, может быть, для всех одинаковый. Мы говорим, что все бесполезно – все эти культуры, которые мы прививаем, школа, которую мы развиваем, все это не нужно, потому что результатов не видно, народ не меняется. Знаете что? Как только мы перестаем работать, народы сваливаются в такую пропасть…

В. КАРА-МУРЗА: Совершенно точно.

А. АРХАНГЕЛЬСКИЙ: Если не бить лапками. Пока бьешь лапками, вроде ничего не происходит, не видно. Как только опустили лапки, рухнули туда, где вообще ад, а в аду жизни нет.

В. КАРА-МУРЗА: А дальше вот по этой истории с лягушками, которая била, била лапками и сбила себе все-таки кусочек маслица и спаслась. Вот тут точно нужно работать, независимо ни от чего. И я еще раз повторю свою банальность. И надо с младых ногтей только, обязательно с младых ногтей, и достаточно подробную программу подготовленности к толерантности. Вообще это точно вопрос воспитания. Да, есть уроды от рождения. Но это все исключение из правил. В принципе что-то воспитать в человеке можно. А если в это не верить, тогда вообще все ерунда.

К. ЛАРИНА: Алло, здравствуйте.

СЛУШАТЕЛЬ: Добрый день. Виктор из Перми. Я вот сейчас слушаю вашу передачу и вот думаю, что единственной сферой, фактором, который может объединить вообще и малограмотных и интеллигентных, и философствующих, будет экология. Мы все зависим от нее. Какие бы у нас ни были политические взгляды, чего бы мы ни придерживались в смысле культуры, мы дышим одним воздухом, мы пьем одну воду. Экология – это единственный стержень, вокруг которого, как я считаю, могут объединиться в нашем веке…

К. ЛАРИНА: Мне кажется, Виктор, уважаемый, может быть, я тоже не права, уже радикальные мысли стали высказывать по конец передачи, что на экологию нам особенно наплевать как-то.

В. ХОТИНЕНКО: К сожалению.

К. ЛАРИНА: Вот прямо плевать. Тут можно вспомнить и трагическую историю Чернобыля, когда сказали людям: уезжайте отсюда. Вы умрете. Уезжайте. Сколько людей там осталось! До сих пор там ходят люди в запретных зонах – о чем там говорить? Плевать на экологию.

В. ХОТИНЕНКО: Мысль замечательная. Дай бог, если бы вдруг это случилось.

К. ЛАРИНА: Нет, не будет.

В. ХОТИНЕНКО: Чтобы у нас главной идеей стала жизнь планеты и экология…

А. АРХАНГЕЛЬСКИЙ: Тогда мы будем преподавать в школах историю экологии.

К. ЛАРИНА: Мы живем по другому принципу, к сожалению, и те, кто нами правит, и те, кто здесь живет. После нас хоть потоп. Во всех смыслах. И в политическом и в экологическом. Алло, здравствуйте. Пожалуйста.

СЛУШАТЕЛЬ: Добрый день. Юрий Викторович, Москва. Я хочу вам сказать, что единственный, как мне кажется, удачный пример покаяния, примирения – это послегитлеровская Германия. Попробуйте сегодня выйти на демонстрацию с портретом Гитлера. Или предложить в бундестаге установить памятник Гимлеру. Не получится. Но это сделано даже не властью, а оккупантами, американскими оккупационными властями, которые буквально железной метлой вымели эту всю нечисть. А у нас так не получилось. Потому что мы победили.

К. ЛАРИНА: Нет, подождите. Мы тогда неминуемо должны поставить знак равенства между нацистским режимом и коммунистическим режимом. А этого нам как-то никак не получается, не удается нам это сделать. Почти подсудно. Скоро за это будут сажать. За попытку даже такую аналогию провести.

ЮРИЙ ВИКТОРОВИЧ: Потому что у нас пытаются это сделать частные лица. А там это сделали сверху. Причем не германские власти, а победители.

К. ЛАРИНА: Поправит сейчас Александр. Спасибо.

А. АРХАНГЕЛЬСКИЙ: Одно уточнение. Да, это сделали победители, это был оккупационный режим, но в комиссии по денацификации входили именно граждане Германии. Они должны были не иметь предыстории связи с НСДАП. Они должны были сами принять решение. Да, под дулом, может, чужих автоматов, но они добровольно входили в эти комиссии. И там, например, проблема Хайдеггера до сих пор не решена в Германии. Да, он великий немецкий философ, – и кто он по отношению к истории?

К. ЛАРИНА: Знак равенства можно поставить между нацистами и коммунистами?

В. ХОТИНЕНКО: Я думаю, это не от того, что мы чего-то боимся. Для меня это неправильно. Это некорректно.

К. ЛАРИНА: Тогда и судить не можем.

А. АРХАНГЕЛЬСКИЙ: Вопрос – зло это? Для меня зло, разное, но зло. Вот с точки зрения, добро это или зло – для меня это в одной зоне. Это зло, которое пришло в ХХ веке в мир. И через два входа вошло в эту общую зону и погубило несколько поколений. И гитлеровская Германия губила больше людей, но в более короткий отрезок времени. А советская власть, в общем, сгубила несколько….

В. КАРА-МУРЗА: Да, но раз мы говорим про национальную идею, то это строй, большевизм, сама идеология была не органична нашему созданию.

К. ЛАРИНА: Это ты мягко говоришь – не органична. Это преступление. Это преступный режим весь с 17-го по 91-й.

В. КАРА-МУРЗА: В том числе оно включало в себя и преступления. Но были там и честные люди.

К. ЛАРИНА: Нет, люди-то были честные во все времена. И в Германии.

В. ХОТИНЕНКО: А что, в нацистской Германии не было людей, которые честно верили национал-социализму?

В. КАРА-МУРЗА: Подождите, тогда и у американцев преступный режим, они индейцев истребили. И долго преследовали негров.

А. АРХАНГЕЛЬСКИЙ: И каялись в той мере, в какой…

К. ЛАРИНА: Зато они сегодня должны гордиться своей нацией. Что они проголосовали за темнокожего президента.

В. КАРА-МУРЗА: Значит, какие-то процессы произошли. Они дозрели до какого-то своего. Но все равно это же было.

В. ХОТИНЕНКО: И за это они расплатились – война Севера и Юга, и дальше негров действительно использовали по полной программе, но за это платят тоже…

К. ЛАРИНА: Платят. Мы это видим, как платят.

В. КАРА-МУРЗА: Это процесс, поэтому такой же спор мы проведем и через год в эти же дни, и еще может быть похлеще.

К. ЛАРИНА: Нет, мне бы не хотелось. Все-таки мне хочется какой-то консенсус найти. Потому что для меня, объективно, то, что связано с коммунизмом, с властью советов, – это преступление против собственного народа.

В. ХОТИНЕНКО: Ксюш, зернышко должно прорасти. Вот мы сегодняшней передачей, пусть немножко, но какое-то зернышко сеем. Зерна должны взойти.

К. ЛАРИНА: Мы уже начинаем ходить по кругу. У нас в начале 90-х или даже раньше, в перестроечное время, все-таки была хоть какая-то попытка когда гласность объявили, когда многое-многое стали узнавать, открывать. На чем мы остановились? Давайте вспомним: мы остановились на том самом моменте, когда возникла идея рассекретить архивы КГБ и назвать имена стукачей во всех сферах нашей жизни. Помните? На этом мы остановились.

А. АРХАНГЕЛЬСКИЙ: Мы остановились на отказе довести до конца суд над КПСС.

К. ЛАРИНА: Тогда нужно всех называть, понимаете, Саша. А называть всех нельзя.

В. ХОТИНЕНКО: В Польше это закончилось не очень хорошо. Это точно не вопрос единения.

А. АРХАНГЕЛЬСКИЙ: Реституция, люстрация – это совершенно не то же самое, что называть всех стукачей. Люстрация – это не запрет всем на все профессии. Это ограничение в полномочиях. Кроме того, из люстрации всегда есть выход. Вы можете через выборы, сказав «я был агентом КГБ, я был коммунистом», идти на выборы, выиграть. Если вас люди поддержали, они с вас сняли прошлое. Это был сложный момент, просто не решились. Это была роковая, с моей точки зрения, ошибка.

К. ЛАРИНА: Ну, давайте. Кому дать финальное слово?

А. АРХАНГЕЛЬСКИЙ: Давайте с Владимира начнем.

В. ХОТИНЕНКО: Нет, я свою точку зрения… Я с удовольствием побеседовал, у меня были замечательные совершенно собеседники. Даже что-то я для себя узнал, какие-то новые вещи. Но, я считаю, параллельные прямые пересекаются в бесконечности. И для меня это скорее судьба, нежели некая формулировка.

К. ЛАРИНА: Александр Архангельский.

А. АРХАНГЕЛЬСКИЙ: Это очень просто. Для того, чтобы ответить на вопрос, какое прошлое нас объединяет, нужно подумать о том, какое будущее объединит нас.

К. ЛАРИНА: И Владимир.

В. КАРА-МУРЗА: Да. Я еще раз хочу сказать, что это спор бесконечный, даже хорошо, что в таком узком отрезке. Вот в начале ноября сошлись столь противоречивые даты. Это будет поводом задуматься. И новому поколению как раз хорошо, что люди не механически относятся к этим праздникам.

К. ЛАРИНА: А 10 ноября всегда будет днем милиции. Спасибо.

В. ХОТИНЕНКО: Ура.

2008 г.

 

С кем вы, мастера культуры: с властью или против нее?

(Интервью В.И. Хотиненко для радио «Эхо Москвы». Ведущая К. Ларина)

К. ЛАРИНА: Сейчас я представлю наших гостей и тему для начала объявлю. Тема у нас – вопрос ребром: с кем вы, мастера культуры, с властью или против нее? Ну, мы собственно, к этой теме обращаемся регулярно, когда возникают какие-то поводы для обсуждения той или иной гражданской позиции, высказанной деятелями культуры. Но сегодня мы будем говорить не о письмах деятелей культуры, а, наоборот, об обращении к коллегам. Обращение к коллегам опубликовал в своем блоге актер Алексей Девотченко, который, конечно же, должен был быть здесь в нашей студии. Но, к сожалению, у него съемки сегодня. Поэтому он прийти не смог. Но я думаю, что мы с Алексеем еще на эту тему обязательно поговорим. Я представлю гостей сегодняшней программы. Итак, в нашей студии режиссер театра и кино Кирилл Серебряников, Сэм Клебанов, кинопродюсер, президент кинокомпании «Кино без границ», и кинорежиссер Владимир Хотиненко…

Хочу сказать, что не только Алексей Девотченко такой демарш совершил на прошедшей неделе, но и Юрий Шевчук. Кстати, питерские… Итак, для начала хочу процитировать несколько фраз, аргументов Алексея Девотченко, обращение к коллегам: «А мы-то что можем сделать?» Обращается он действительно к коллегам, к артистам, музыкантам, художникам, режиссерам. Все мы люди разные по своим убеждениям, темпераменту, психофизике и т. д. Но есть вещи, которые могут нас объединить в стремлении противостоять постыдной ситуации, сложившейся в России. Понимая всю наивность моих предложений, все же приведу их ниже. Что могут делать люди, связавшие свои судьбы с искусством и культурой, спрашивает Алексей. И предлагает: не принимать участие в съемках заведомо ура-патриотических, шовинистических, антисемитских и восхваляющих Сталина кинокартинах и телесериалах. Не принимать участие в записи закадрового текста к пропагандистским документальным фильмам и роликам. Не участвовать ни в каких театрализованных праздниках, организованных Кремлем, Смольным, «Единой Россией» и т. п. Не принимать участия в передачах лживых и тенденциозных телеканалов – Первом, РТР, НТВ, ТВЦ. Не являться на великосветские приемы и банкеты с участием слуг народа. Не принимать участия в правительственных концертах. Не принимать участие в поздравлениях градоначальников по случаю именин, юбилеев, рождений их внуков и т. д. Не давать интервью путинско-медведевским печатным СМИ. Ну, и дальше он предлагает свои варианты зарабатывания денег, которые можно зарабатывать, оставаясь при этом в культурном пространстве, но честным трудом. И аргументирует это так. Мне кажется, что эти деньги, которые зарабатываются тем самым способом, от которого он предлагает отказаться, эти деньги пахнут нечистотами тюремных камер, смрадом неухоженных больниц и приютом для бездомных, прогорклым дымом сгоревших памятников архитектуры, исторических зданий, клубов, домов престарелых и потом ОМОНовских сапог. Очень красиво говорит, ну, вот, по сути, пытается нарисовать картину сегодняшнего дня. Простите, что долго цитирую, потому что я надеюсь, что вы все-таки ознакомились с этим текстом, уважаемые гости. Но для слушателей было бы важно понять, с чего все началось. И второе обращение – это уже Юрий Шевчук, который не в блоге, а напрямую обратился к своим зрителям на огромном концерте, который состоялся в Олимпийском 7 марта. Перед началом концерта он просто произнес речь. Ну, как Шевчук это может сделать, вы можете себе представить. Богатые богатеют, нищие нищают. Воруют все. Система выстроила в нашей стране жестокую, бесчеловечную власть. Народ мучается, не только в тюрьмах и лагерях, но и в детских домах и больницах. Сколько сейчас беды, ребята, – говорит Юрий Шевчук. Ну, вот допустим, Ходорковский со своим другом. Сколько можно их парить, они уже все долги раздали. Сколько можно их закатывать в бетон этот зоновский. А с другой стороны, посмотрите, сколько сволочи, около власти кормящейся, в погонах и с мигалками в башке грабят нас, сбивают на дорогах, расстреливают в магазинах, и никто за это по большому счету не поплатился. Рок – это не когда все хорошо, простите. Но когда что-то плохо. И об этом надо петь и говорить. Это Юрий Шевчук. Там еще есть несколько примеров. Я, может, в течение передачи их вспомню. Теперь попрошу все-таки позиции определить, Ваше отношение к этому призыву, поскольку обращаемся к коллегам Алексея Девотченко по цеху. Кирилл, пожалуйста.

К. СЕРЕБРЕННИКОВ: Мне кажется, во-первых, мысль Алексея – не строго его личная мысль. Вообще, это развитие мысли Солженицына. Солженицын действительно призывал именно к этому – не соучаствуй во лжи, не соучаствуй в пропаганде, живи не по лжи и прочее. Это развитие концепции Александра Исаевича, мне кажется, это как бы такой идеал прекрасный, для себя я эту позицию называю очень человеческой, понятной. Могу сказать, что я не хотел бы выбирать ту позицию, которую вы озвучили в названии передачи: вы с властью или против власти? Вы, таким образом, сужаете поле. Превращаете опять в выборную ситуацию, ужасную для России. Мне также не хочется звать людей к топору. Мы все знаем, чем заканчиваются революции. Я не хочу быть ни с властью, ни против власти. Я хочу быть с совестью, с порядочностью, со здравым смыслом, с цивилизацией, с развитием чего-нибудь хорошего, с культурой, а не с бескультурьем. Я не хочу, чтобы народ превратился в толпу, я не хочу, чтобы действительно вокруг была пропаганда. Я в ней не буду принимать участие. Это мой личный выбор. Так, если вкратце….

К. ЛАРИНА: А были случаи в истории вашей, Кирилл, когда вы от чего-то отказывались именно по таким причинам?

К. СЕРЕБРЕННИКОВ: Да.

К. ЛАРИНА: Ну, например.

К. СЕРЕБРЕННИКОВ: Мне предложили принять участие в одном государственном мероприятии, оно мне показалось пропагандистским, я ушел прямо с мероприятия, понимая, что могут быть какие-то неприятности, но на самом деле никаких неприятностей не было. Все бывает по-разному. Там ситуации бывают самые разные. И давать интервью этим самым СМИ можно и честно, и призывая людей не к топору, допустим, что, разумеется, не опубликуют, а призывать к здравому смыслу и призывая людей задуматься. И сделать свой порядочный, человеческий выбор. Мне кажется, этим должна заниматься культура, она должна заниматься не призывами против, не призывами «долой». А призывами задуматься, разобраться в собственном человеческом устройстве, быть честными, порядочными, сохранять, соблюдать вот эти самые заповеди и не совершать безобразий.

К. ЛАРИНА: То есть соблюдать правила гигиены.

К. СЕРЕБРЕННИКОВ: Ну, да, экологии психической, человеческой и нравственной, вот собственно и все.

К. ЛАРИНА: Сэм?

С. КЛЕБАНОВ: Ну, для начала обращение Алексея Девотченко – это, конечно очень редкий в наше время пример, когда художник, артист высказывает очень четкую, очень ясную гражданскую позицию. Высказывает ее публично. Потому что все-таки мы живем в очень прагматичные времена, когда каждый старается как-то встроиться. Это очень конформистские времена. И уже только за это Алексей заслуживает огромного уважения. За то, что у него есть позиция и он ее открыто заявляет. Но я бы хотел поговорить более широко вообще о самой теме нашей программы – с кем вы, художники, с властью или против нее. Даже сама постановка вопроса в принципе возможна только в той ситуации, когда власть является недемократичной. Когда только в авторитарном обществе власть является такой надсущностью, которая существует сама по себе. Потому что в Америке такой вопрос задавать очень сложно. Потому что сегодня ты, например, с властью, которую олицетворяет Буш, завтра власть олицетворяет Обама.

В. ХОТИНЕНКО: Или вообще без власти.

С. КЛЕБАНОВ: Или вообще может быть ситуация, когда президент – республиканец, а в конгрессе – демократы.

К. ЛАРИНА: Тем не менее, когда случаются ключевые события в стране, если вспомните, когда были введены войска в Ирак, в Америке очень сильно раскололось общество, в том числе и общество, которое представляет американскую культуру.

С. КЛЕБАНОВ: Совершенно верно, да.

К. ЛАРИНА: И вы помните, как на «Оскаре» многие актеры выходили со значками такими на сцену и в открытую говорили, что устроители церемонии очень просили не не касаться этой темы в своих речах, Значит, это действительно вопрос не праздный. Когда речь идет о каких-то конкретных событиях, к которым необходимо обозначить свое отношение.

С. КЛЕБАНОВ: Мы сейчас говорим о том, что у артиста, режиссера, художника должна быть своя гражданская позиция, но вот власть сейчас в нашем разговоре – это нечто, что от нас не зависит, что существует всегда. Сегодня, например, он против власти, потому что власть ввела войска в Ирак. Власть может поменяться.

К. СЕРЕБРЕННИКОВ: Сэм, но не надо превращаться в таких людей, которые сакрализируют или…

К. ЛАРИНА: Демонизируют.

К. СЕРЕБРЕННИКОВ: Демонизируют власть, дают ей какие-то полномочия. Давайте ее десакрализируем.

К. ЛАРИНА: Давайте, Володя.

В. ХОТИНЕНКО: А если завтра будет власть, которая его устраивает, он будет готов ей служить, или что? Или это позиция, которую у нас принято считать интеллигентно правильной, – интеллигенция должна быть всегда против власти? Что под этим подразумевается?

С. КЛЕБАНОВ: Мне кажется, у человека должна быть своя гражданская позиция.

В. ХОТИНЕНКО: Вот и все.

С. КЛЕБАНОВ: Вот и все. Если нынешняя власть каким-то образом позиции соответствует, хорошо…

В. ХОТИНЕНКО: Да почему она должна обязательно соответствовать? Ведь так никогда не было. Побойтесь бога, в конце концов. Это похоже на анекдот, который в застойные времена был популярным. Мужик расклеивает листовки. Его хватают, естественно, люди, стриженные под скобку. Подводят. А на этих листовках ничего не написано. Белые листы. Они говорят: ты чего расклеиваешь? А он говорит: и так все всё знают. Вот это очень похоже на этот анекдот. Я не буду комментировать это, но в принципе, с моей точки зрения, это, во-первых, общеизвестно, во-вторых, чуть-чуть наивно по-человечески.

К. СЕРЕБРЕННИКОВ: Что именно?

В. ХОТИНЕНКО: Вот эти декларации. Насквозь прогнившее общество – ну что это? Такие общие декларации. С кем мастера культуры? Ну, давайте разберемся хотя бы в историческом аспекте. Ретроспективном. А что, Пушкин диссидентом был? А что, Гоголь был диссидентом?

К. ЛАРИНА: В какой-то степени да.

В. ХОТИНЕНКО: В какой? Он хотел камер-юнкера получить. А что, Достоевский был диссидентом? Мастера культуры были, прежде всего, мастерами культуры. И они занимались тем, что позволяла их совесть, что требовал их талант. И все. Входило это в контру с властью, не входило – это был уже совсем другой вопрос. У кого-то входило, у кого-то не входило. Кто-то пользовался, например, как тот же Маяковский: революционные мотивы его вдохновляли на творчество и были для него стимулом. Потом он разочаровался, трагически закончил и т. д. Картина очень пестрая. Не надо все валить в одну кучу. Горящие памятники меня, как в прошлом еще и архитектора, заботят ничуть не меньше. Это трагедия и действительно проблема. Это одно. Ходорковский – это совсем другая проблема. Здесь, в такой передачке, да свалить все в одну кучу – да мы ни в чем никогда не разберемся. Мы просто закончим тем, что каждый из нас озвучит свою позицию. И в ней никогда не будет звучать: я с властью или против власти. А причем здесь это? Раз, во-первых, Шевчук смог выступить публично при огромном количестве людей и его не арестовали в зале или после концерта, значит, это хорошо. Этот человек опубликовал в Интернете – в Интернете вообще публикуется все. Мы сидим, об этом разговариваем. О чем разговор? Значит, если мы имеем возможность соблюсти основную ценность демократическую – свободу слова, значит, это не насквозь прогнившее общество. Поэтому вопрос другой: вопрос чудовищного бескультурья, вопрос чудовищной пошлости, в которой мы живем. Опошление всего, опошление в принципе культуры, это торжество попсы, тошнотворная атмосфера попсы. Это другой вопрос. И Шевчук одно время с ней боролся. Но это каждый раз что-то отдельное и что-то чрезвычайно важное. Политика – это совсем другое. Мы, может, не совсем даже в ней разбираемся. И во всех этих тонкостях. Это возможно везде. И события в Ираке, в Америке показали, что это возможно. И давление государства возможно. Даже там, в этом идеально демократическом обществе.

К. ЛАРИНА: Володя, правильно ли я понимаю, что ваша позиция в том, что человек, который работает в культурном пространстве, любой художник, должен абстрагироваться от власти вообще? То есть культура вне политики (существует такой постулат)? Я так понимаю, что вы на этом настаиваете.

В. ХОТИНЕНКО: Я настаиваю на этом. Вот мы трое – разные совершенно люди. Но это не мешает нам сидеть, разговаривать, если как минимум не доводить до истерических каких-то выплесков. Это не исключает темперамента, не исключает боли, не исключает темпераментной боли в том, что мы делаем. Я послушал, Кирилл рассказывал сейчас о том, что он делает. Но превращать это в такие хлесткие лозунги, в декларации – да мы их наслушались за всю свою жизнь, этих деклараций. Моцарт мечтал быть на службе государства…

К. ЛАРИНА: Моцарт не жил в РФ, он жил совсем в другой стране, в другое время.

В. ХОТИНЕНКО: Я и про Россию привел примеры.

К. ЛАРИНА: Пушкин вообще ни разу не был за границей.

С. КЛЕБАНОВ: А Булгаков попытался написать пропагандистскую пьесу, и не получилось. За это его даже можно уважать.

К. СЕРЕБРЕННИКОВ: Знаете, я позволю себе не согласиться с тем, что культура вообще должна быть вне политики. Потому что культура делается людьми. Эти люди живут в реальном мире. Эти люди сталкиваются с проблемами реального мира. Мне кажется, как раз одна из задач мастеров культуры – это художественно осмыслить мир, в котором мы живем. Без политики тут никак не обойтись. И без собственной гражданской позиции автора.

В. ХОТИНЕНКО: В свое время знаменитая была пресс-конференция, шведы брали интервью у Тарковского, когда он собирался оставаться за границей. И они никак не могли понять простой вещи. Они спрашивали: а кто вам деньги дает на кино? Он говорит: государство. А кто запрещает ваше кино? – Государство. Они совершенно не могли это понять.

К. ЛАРИНА: Ну, помимо того, что они денег давали на кино, они еще и уродовали это кино нещадно.

В. ХОТИНЕНКО: Ну, дай бог нам сейчас иметь такое кино, которое…

К. ЛАРИНА: В том-то и дело. Это вообще отдельная судьба…

К. СЕРЕБРЕННИКОВ: Ксения, а когда он эмигрировал, его попытались какие-то организации затащить в какие-то диссидентские кружки. И он не пошел, потому что он понял, что это не то что скользкий путь, а слишком узкий для него путь. Он остался художником. И в этом, мне кажется, большое его достоинство. При этом это не отменяет личной гражданской позиции.

В. ХОТИНЕНКО: Ему прямо говорили: сделай выбор. И у тебя все будет хорошо. Тебе без этого не будут давать здесь денег.

К. ЛАРИНА: Его выбор был виден в его картинах.

К. СЕРЕБРЕННИКОВ: В его эстетике, да. И мне кажется, это тоже важно.

К. ЛАРИНА: Так же, как Бродский, который никогда не писал стихов призывающих, как говорит Кирилл, Русь к топору. Правда. Но, тем не менее, этого человека убрали из страны именно по политическим причинам. Потому что он позволил себе выразить все, что он думает по этому поводу в своем творчестве.

К. СЕРЕБРЕННИКОВ: Ксения, шире, он позволил себе быть свободным. Мне кажется, культура и все, кто за нее отвечают, должны призывать людей не к топору, потому что топор – это обратная сторона рабства. А именно к свободному мышлению. Я свою задачу вижу исключительно в этом.

К. ЛАРИНА: Да. Сэм.

С. КЛЕБАНОВ: Наверное, не случайно вы вспомнили, что Тарковскому на кино деньги давало государство, потому что мы сейчас приходим к очень похожей ситуации. И тогда возникает проблема сервильности. Должен ли ты обслуживать интересы организации, выдающей тебе деньги? Вот тут, наверное, ответ на этот вопрос сформулировал режиссер Дмитрий Месхиев. В одном интервью он сказал: нельзя снимать кино на деньги государства и ругать это государство. И вот эта фраза – она потрясающая, потому что, например, человеку, живущему не здесь, ее не понять. У европейского человека нет такого понятия – «деньги государства». Есть деньги налогоплательщика. Это деньги, которые мы даем. А государство – на народные деньги. Это некоторая избранная демократия, которая как-то распоряжается бюджетом. Но вот тут мы встаем в ситуацию, когда государство распоряжается еще и идеологией.

К. ЛАРИНА: Я хотела один пример привести. Я не могу о нем не сказать, потому что он тоже такой резонанс вызвал в обществе. Это история с фильмом «Мы из будущего-2». Продолжение фильма, которое вышло, по-моему, в прокат. Фильм этот запрещен на Украине, и я его не видела. Но судя по тому, что пишут критики, это такая достаточно примитивная агитка, составленная очень быстро авторами фильма, антиукраинская прежде всего. Так вот от приглашения сниматься в этом фильме отказались несколько актеров, в том числе и Данила Козловский, который сыграл главную роль в фильме «Мы из будущего-1». Когда он заявил о своем отказе, директора его вызвали в компанию производительную, в кинокомпанию, которую возглавляет Людмила Кукоба. И там с директором Данилы Козловского был проведен такой инструктаж, достаточно жесткий разговор. Опубликован этот материал в журнале «Нью таймс», я небольшой фрагмент этого диалога зачитаю: «Вам понятно, что этим людям не отказывают. Они этого не поймут». Говорит генеральный директор кинокомпании Людмила Кукоба директору Данилы Козловского Дмитрию Савельеву. «Он должен сниматься во втором фильме». – «Кому должен, Людмила Сергеевна?» – «Должен. Премьера назначена на осень, накануне выборов на Украине. Вы вообще понимаете, какие времена наступают?» – «Какие? Надеюсь, вы не имеете в виду тоталитарные?» – «Именно они. Как реакция на тот беспредел, который творился в стране в 90-е годы. Понимаете, Дмитрий, фильмов сейчас снимают мало (сейчас внимательно), а будет еще меньше. И все будут такие, как наш. Так что отказываться – значит оставаться вообще без работы. Кроме того, Козловский может перечеркнуть свою карьеру. Если он сам этого не понимает, то вы это понимать должны».

К. СЕРЕБРЕННИКОВ: Ну, Ксения, это не вполне корректно, потому что это какие-то дураки.

С. КЛЕБАНОВ: По-моему, аферисты какие-то, разводят людей. Мы обсуждаем бред.

К. ЛАРИНА: Она не отказалась от своих слов, эта женщина…

В. ХОТИНЕНКО: Даниил Козловский снимается, и более того…

К. ЛАРИНА: Нет, он снимается в принципе в кино, конечно.

В. ХОТИНЕНКО: Снимается вот сейчас буквально, и ничего с ним худого не случилось.

К. ЛАРИНА: Володь, он отказался. Но кто-то другой купится на эту туфту и согласится.

К. СЕРЕБРЕННИКОВ: Это действительно какая-то мутная история с заказчиком, потому что на меня выходили какие-то странные люди. И просили меня дать денег на фильм «Мы из будущего», потому что они по ходу съемок кончились…

К. ЛАРИНА: Подождите, вот мы сейчас заболтаем эту тему. Она все равно при всей своей комичности важна. Потому что если они позволяют себе даже блефовать на эту тему, они же все равно понимают прекрасно, что в сегодняшнем контексте кто-то испугается.

С. КЛЕБАНОВ: Нет, не в контексте. Есть ген рабства в каждом. И вот этот ген рабства при определенных условиях сидит в нас за 70 лет, за 100 лет. У нас же сначала крепостное право, потом другое право, и ну и прочее, прочее, он каким-то образом начинает всплывать, и мы пугаемся. А культура должна сделать так, чтобы люди этого не боялись. И чтобы поступили, как Данила Козловский сказал: дураки, я про вас сейчас расскажу всему миру. И вы будете дураками выглядеть в глазах всех.

К. ЛАРИНА: Нет, они действительно выглядят дураками. Но, тем не менее, фильм «Россия-88», который мы тоже обсуждали в этой студии, он, по сути, так в прокат и не вышел. Он получил прокатное удостоверение, он идет в Москве в одном кинотеатре и без всякой афиши.

С. КЛЕБАНОВ: Тем не менее, все его скачали. Ну, кино – это еще и бизнес. И нужен нормальный процесс. И когда в течение этого процесса возникают преграды, люди начинают скачивать в Интернете и прочее. Но так нельзя.

В. ХОТИНЕНКО: Но много фильмов и менее острых тоже были в прокате очень ограниченном. Это отдельный вопрос.

С. КЛЕБАНОВ: Я занимаюсь ограниченным прокатом, меня законодательно никто не ограничивает.

К. СЕРЕБРЕННИКОВ: Нет, запрещение фильма «Россия-88» – это возмутительный факт, который требует обсуждения. И почему кто-то имеет право запрещать кино?

С. КЛЕБАНОВ: Все-таки в этой истории «Мы из будущего-2» есть один момент очень важный. Мы говорили про ген рабства, но этот ген находится в спящем состоянии у большинства людей. Но эти аферисты, дураки, кто они, я не знаю, но они почувствовали контекст, в котором этот ген может активизироваться.

К. ЛАРИНА: Конечно.

С. КЛЕБАНОВ: Это важно. То, что есть контекст, когда можно сказать: ты понимаешь, кто. И так глаза многозначительно наверх поднять. И все поймут. И когда они говорят: скоро все кино будет такое, это тоже, наверное, связано с нынешней ситуацией, с финансированием кинематографа, с распределением денег, с тем, что государство превращается в монополиста, в заказчика, и в орган, который определяет, что снимать, а что не снимать.

В. ХОТИНЕНКО: Подождите, ну, вообще все последнее время, слава богу, государство давало деньги на кино, иначе наше кино загнулось бы.

К. СЕРЕБРЕННИКОВ: Это правда.

В. ХОТИНЕНКО: Не будем передергивать. И в этом смысле оно всегда выступало заказчиком.

К. ЛАРИНА: Что есть государство? Я хотела бы продолжить тему, которую Сэм предложил к обсуждению.

С. КЛЕБАНОВ: А почему государство эти деньги себе присвоило? Это деньги налогоплательщиков. Ну, это вопрос другой, чтобы мы не путали одно с другим. У нас, слава богу, что деньги на кино дает государство, иначе оно бы загнулось.

К. ЛАРИНА: Оно же еще при этом выступает заказчиком и каких-то идей, которые просят.

В. ХОТИНЕНКО: Понимаете, мы пользуемся одним всего примером, а в последнее время вышедшие фильмы, все достаточно известные, сделаны при поддержке государства. И на международной арене, и призовые фильмы – все сделаны с поддержкой государства. Давайте это все-таки помнить. И, стало быть, это тоже заказ. А пока мы только думаем, что так будет.

К. ЛАРИНА: Володя, каждый раз, когда государство дает деньги на производство того или иного культурного продукта, оно заказывает нечто. Мы это так воспринимаем? Ты говоришь – это заказ. Это все равно заказ?

С. КЛЕБАНОВ: Это не так. Это не должно быть так.

К. СЕРЕБРЕННИКОВ: Это поддержание культурных инициатив.

В. ХОТИНЕНКО: Более-менее без государства делались только блокбастеры, кассовые фильмы. А…

К. СЕРЕБРЕННИКОВ: Авторское кино, весь артхаус сделан при поддержке государства.

С. КЛЕБАНОВ: Давайте я все-таки попробую какую-то ясность внести в эту дискуссию. Система государственной поддержки кинематографа существует не только в России, но и практически во всех европейских и во многих азиатских странах. Ее нет более-менее только в Америке, где кино является чистым рынком. Но при этом государство, поддерживая кино в Швеции, во Франции, в Германии, в общем-то, как это было и в России, не определяет, что должны снимать кинематографисты, и не является заказчиком определенных идеологических ценностей, которые должны продвигаться в кино. В общем-то, в разных странах уже сформировалась система, когда по каким-то причинам министерство культуры, киноинституты, кинофонды дают…

К. СЕРЕБРЕННИКОВ: В некоторых странах запрещена пропаганда идеологии.

С. КЛЕБАНОВ: Совершенно верно. Есть некоторые критерии профессиональные, кинематографические, по которым дают или не дают деньги на кино. Но сейчас все чаще звучат слова о том, что государство должно финансировать кино, которое бы отвечало задачам этого же государства. Мы сейчас вступаем в другую все-таки ситуацию, когда государство будет говорить, что снимать, а что не снимать.

К. ЛАРИНА: Так вопрос, который я опять же Володе Хотиненко задаю: имеет ли право государство, как главный продюсер в данном случае, диктовать еще свои творческие пожелания художнику, идеологические?

В. ХОТИНЕНКО: Государство имеет право делать то, что делало даже в глубоко застойные времена, когда появлялись шедевры. Государство имеет право заказывать фильмы какие-то, которые ему нужны, с нужной идеологией. Имеет право, потому что оно ведь дает деньги. Но всякое разумное государство будет проводить дифференцированную политику, культурную политику, где будет широкий спектр фильмов, широкий спектр тем. И совершенно определенная художественная свобода для художников. Вот и все. Тут все просто.

К. СЕРЕБРЕННИКОВ: Ну, я бы еще очередную десакрализацию государства произвел, назвав это все-таки не государством. Какое это государство? Это чиновники. Это менеджеры, которые либо выбраны народом, либо назначены кем-то еще. Вот и все. Они меняют позицию в зависимости от каких-то своих требований. И эти требования, кстати, бывают не всегда бездарными и бессмысленными. Мы имеем в виду сразу идеологему некую. А есть пропаганда здорового образа жизни. А есть пропаганда нравственных ценностей. Ну, это звучит как оксюморон, я сейчас понимаю.

К. ЛАРИНА: Вам было бы интересно снимать пропаганду?

К. СЕРЕБРЕННИКОВ: Не получится, у меня не выйдет.

К. ЛАРИНА: Даже самых свежих, прекрасных идей?

К. СЕРЕБРЕННИКОВ: Я смешлив.

С. КЛЕБАНОВ: Во-первых, все-таки государственная поддержка кино опять же не является заказом. Это действует немножко по-другому. Режиссеры, продюсеры приходят в какие-то органы, финансирующие кино, со своими заявками. Они просят деньги на кино. Государство не заказывает: ну-ка, снимите нам фильм про то, как хорошо Россия поднимается с колен. А когда вы говорите, что государство должно заказывать кино, соответствующее его идеологии…

В. ХОТИНЕНКО: Я не говорил, что должно. Имеет право.

К. СЕРЕБРЕННИКОВ: А я считаю, не имеет права. Потому что если мы говорим о демократическом государстве, в нем присутствуют разные идеологии. И идеология партии, которая сейчас у власти, которая в демократическом государстве может представлять 52 % населения, может не соответствовать…

В. ХОТИНЕНКО: Вообще надо запретить пропаганду идеологии.

К. СЕРЕБРЕННИКОВ: Да. Не соответствовать другой идеологии.

К. ЛАРИНА: А как ты это запретишь?

К. СЕРЕБРЕННИКОВ: Законодательно.

К. ЛАРИНА: А она у нас запрещена конституцией.

К. СЕРЕБРЕННИКОВ: Значит, надо акции в поддержку конституции. 31-й статьи.

К. ЛАРИНА: У нас есть такая акция – называется Стратегия-31. Я думаю, вы в курсе судьбы этой акции.

К. СЕРЕБРЕННИКОВ: Товарищ мой пошел на эту выставку… Что я говорю? На выставку достижений общественной мысли. Да, он пошел на манифестацию в поддержку 31-й статьи, он хороший композитор, замечательный, получил дубинкой по голове. Он под судом сейчас. И я просто его уговариваю: «Можно пойти еще раз и еще раз, но эффективней, если ты напишешь музыку, или оперу, которая называется “31”. Эффективней, если ты выскажешься таким образом, как художник.

К. ЛАРИНА: Такой случай произошел с другим композитором, который написал реквием, какой-то концерт, посвященный Ходорковскому Михаилу. И ему разрешили исполнить это в большом зале консерватории. После чего зам ректора был уволен из консерватории. Алексей Грибуль, кстати, был уволен после того, как он разрешил этот концерт. Вот, пожалуйста.

К. СЕРЕБРЕННИКОВ: Это возмутительно.

К. ЛАРИНА: Конечно, можно нарисовать, написать, опубликовать, если это кто-то опубликует и если это дойдет до аудитории. А если нет? Конечно, есть, наверное, какая-то черта, которая определяет выбор каждого человека. Когда он понимает, что ему мало возможности для высказывания, и тогда он выходит на улицу, 31-е, 32-е – не важно, какое.

К. СЕРЕБРЕННИКОВ: Более того, умное государство сделает так, чтобы это черта была как можно дальше. И не ставить людей в бесконечное состояние выбора: за власть, против власти. За топор или против топора.

К. ЛАРИНА: Возвращаюсь к призыву Алексея. Он все-таки говорит об очень простых вещах. Можно перевести на простой человеческий язык без пафоса. Если ты не разделяешь идеологии, которая сложилась сегодня в нашем государстве, не сотрудничай с этим государством. Вот и все. Позволь себе эту роскошь. Потому что, конечно же, не обязательно для этого выходить 31 числа на площадь Триумфальную под дубинки. И даже совсем не обязательно писать по этому поводу призывы или какие-то прокламации и расклеивать их во дворах московских или питерских. Просто сказать себе: я в этом не участвую. Я вас не обслуживаю.

К. СЕРЕБРЕННИКОВ: Нет, он призывает не принимать участие в пропагандистских мероприятиях. Государственные деньги – это значит, что театры должны отказаться от государственных дотаций? И просто сказать государству: мы не берем вашу дотацию? И закрыться? Вы это предлагаете?

К. ЛАРИНА: У нас Газпром имеет контрольный пакет акций радиостанции «Эхо Москвы». Конечно, следуя этой логике, я должна встать и выйти отсюда, понимаете?

К. СЕРЕБРЕННИКОВ: И больше не подходить к этому микрофону.

В. ХОТИНЕНКО: Мы, так или иначе, к кино обращаемся, или во всяком случае к таким массовым действиям. Это очень дорогое удовольствие, много раз об этом говорил. Ты совершенно свободен, кстати, тот же Тарковский, упомянутый нами, уже это говорил. Ты свободен абсолютно, если у тебя есть листы бумаги, карандаш – и ты пишешь. Или там у тебя ноутбук есть, и ты пишешь. Выражаешь свою точку зрения. Но как только ты связываешься с такой громоздкой системой, как кино, значит, нужно тут хитрить, думать, как, и т. д. Может, обманывать. Но вот так голословно – «давайте от всего откажемся, и такой паралич культурный объявим» – это очень наивно.

К. ЛАРИНА: Володя, они же проверяют на вшивость каждый раз. И они прогибают людей.

В. ХОТИНЕНКО: Не прогибайтесь.

С. КЛЕБАНОВ: И не дайте себя завшивить, вот и все. Здесь вопрос свободы выбора каждого человека. Если человек слаб, если понимает, что да, мне надо кормить семью, и читает эти пропагандистские агитки, и ролики пропагандистские партийные, то это его выбор. И мы его даже судить не можем. Мы не знаем всех обстоятельств. Может, ему надо на больного ребенка деньги заработать. Мы не знаем.

В. ХОТИНЕНКО: Потом мы же упоминали все-таки Булгакова, уважаемого нами автора, который хотел немножечко, ему нужно было жить просто. Он находился в крайне бедственном положении.

К. ЛАРИНА: И Мандельштам пытался писать хорошие стихи про Сталина.

В. ХОТИНЕНКО: И Ахматова писала, потому что нужно было спасти. Каждый раз могут быть обстоятельства, которые… Понимаете, человек берет на себя грех и он за него отвечает. Вот и все. Это такое личное дело.

К. СЕРЕБРЕННИКОВ: Это личная ответственность – выйти на площадь или не выйти на площадь. Как и личная ответственность – принять участие в гражданской акции и высказаться, или не принять участие. Также это все система личных выборов. Мне кажется, она должна быть.

В. ХОТИНЕНКО: Вот Сэм тоже говорит: может быть, а мне не дадут денег. Вот тут, понимаете, такая игра. Опасность заключается только в том, что, дескать, я скажу что-нибудь не то, а мне потом на кино не дадут денег. Это тоже инстинкт самосохранения называется.

С. КЛЕБАНОВ: Я такого не говорил.

В. ХОТИНЕНКО: Ну, приблизительно такое ты практически и говорил. Но вопрос другой. Ты выбираешь: либо ты говоришь и живешь по правде и мучаешься. В конце концов, Ван Гог не продал ни одной картины своей.

К. ЛАРИНА: Мне кажется, это некорректное сравнение, Володь.

С. КЛЕБАНОВ: Во-первых, я не говорил такого. Я говорил, что есть такая позиция сервильности. И очень многие кинематографисты сейчас выстраиваются в очередь, чтобы этой позиции следовать. Во-вторых, не очень корректно сейчас говорить о Булгакове и Ахматовой. Потому что все-таки они жили в тоталитарном обществе. Там уж точно не гораздо страшнее было. И не было никаких других возможностей. Сейчас все-таки тоталитаризма нету. Есть, может быть, авторитарная власть, можно обсуждать степень демократичности, но сейчас есть очень много других возможностей, и не обязательно, задрав штаны, бежать впереди паровоза.

К. СЕРЕБРЕННИКОВ: Не участвуй в мерзопакостных мероприятиях.

С. КЛЕБАНОВ: И работать по своей профессии, жить спокойно и жить по совести.

К. СЕРЕБРЕННИКОВ: И создавать художественные произведения.

К. ЛАРИНА: Так почему же все-таки трусоватые мастера культуры у нас, объясните.

С. КЛЕБАНОВ: Может, нам больше платят просто за трусоватость?

К. СЕРЕБРЕННИКОВ: Надо, наверное, обсуждать не возможность участия или неучастия в этих пропагандистских акциях, а вопрос гражданской позиции культуры в целом. Вот я, например, выступаю, как ты знаешь, за то, что у театра должна быть гражданская позиция. Театр не может сидеть в башне из слоновой кости и все время ставить бесконечного Островского, даже чуть-чуть показывая, как он актуален и как это про нас. Театр должен брать современные тексты, острые, жесткие, и призывать общество к размышлению. Быть в состоянии быть свободными. Это не так просто, как выясняется.

К. ЛАРИНА: Кстати, если говорить о театре, можно вспомнить, как мне кажется, позитивную историю, фестиваль «Новая драма», который раньше существовал автономно, сегодня он идет в рамках национальной премии «Золотая маска». Фестиваль «Новая драма». Именно в рамках «Золотой маски», я надеюсь, это получится, Михаил Угаров представит и свой спектакль по дневникам Сергея Магницкого, который называется «Час 18». Ну, всем известна эта история. Это тот случай открытого высказывания на очень актуальную и страшную тему. Тема, которая даже в новостях не присутствовала. Для меня это поступок. Но учитывая, в каком состоянии живет этот театр «Док», что это за подвал такой, каковы там условия – все равно это абсолютная обочина жизни.

К. СЕРЕБРЕННИКОВ: Ксения, но и не стоит говорить так, что этот театр «Док» сослан на эту обочину. Он выбрал эту обочину.

К. ЛАРИНА: Это его выбор. Да.

К. СЕРЕБРЕННИКОВ: Ни в одном театре, в котором я работал, с которым я сотрудничал, не было ситуации, когда принесли острую пьесу, а театр бы сказал: ой, мы боимся, давайте не будем ее ставить. Не было никогда такого. Если бы пьесу про Магницкого Угаров принес в Московский художественный театр, я думаю, она была бы оставлена.

К. ЛАРИНА: У нас остается мало времени. Давайте мы спросим у аудитории, потому что с мастерами культуры мы разговариваем о высоком. А что нам скажет наша аудитория, ваши зрители, отвечая на этот вопрос? С кем должны быть мастера культуры? Должна ли культура принимать участие в политической жизни страны и ее представителей? Или действительно у каждого должна быть возможность высказаться или совершить свой личный выбор? Алло, здравствуйте, пожалуйста.

СЛУШАТЕЛЬ: Ксения, добрый день, я также приветствую ваших уважаемых гостей, это люди довольно известные и уважаемые в нашей стране. Но, тем не менее, я слушал вашу дискуссию с самого начала, слушал позицию, озвученную Юрой Шевчуком. Мне все-таки гораздо ближе позиция этого барда, человека не от искусства, а человека действительно массового искусства. Ведь надо все-таки иметь определенное мужество, чтобы заявить на всю Россию свою гражданскую позицию. Да, у ваших гостей есть своя позиция, я согласен. Но все-таки мне несколько, Ксения, вас жаль. И знаете почему. Вам трудно достучаться до сердца, ума, чести из трех названных гостей.

К. ЛАРИНА: Ну, с переменным успехом, скажем так.

СЛУШАТЕЛЬ: Да.

К. ЛАРИНА: Давайте я сейчас вас все-таки остановлю. Спасибо большое, я бы еще хотела один звонок дать в эфир. Алло, здравствуйте.

СЛУШАТЕЛЬНИЦА: Здравствуйте. Я считаю, что люди искусства должны быть прежде всего, с народом, а вот сидит Ларина, и вербует их, чтобы они были с «Эхом»…

К. ЛАРИНА: Против народа.

СЛУШАТЕЛЬНИЦА: Это просто неприлично.

К. ЛАРИНА: Спасибо большое. Что, что? Ну, я поняла. Видите, и я получила приятное.

В. ХОТИНЕНКО: То есть вы нас перевербовываете.

К. ЛАРИНА: Я надеюсь, что нет. Алло, здравствуйте.

СЛУШАТЕЛЬ: Добрый день, меня зовут Игорь, Москва. Мне кажется, что сама постановка все-таки несколько искусственная. Если брать обращение, в нем очень много правильного, и есть вещи, которые кажутся странными. Вопрос в том, вести себя порядочно или непорядочно, стоит перед каждым человеком, и каждый тут должен делать правильный выбор. А вопрос, сотрудничать с властью или не сотрудничать, неправильный, неправомерный. С хорошей властью сотрудничать. С плохой – нет. По-моему, ответ такой. Ведь если власть – это необходимая часть общественной жизни, вообще жизни, нельзя без власти, без власти хуже.

К. ЛАРИНА: Скажите, а как определить, хорошая она или плохая? Если я в сомнениях?

СЛУШАТЕЬ: У каждого человека есть своя линеечка. Каждый человек…

К. ЛАРИНА: Т. е. для кого-то она хорошая, для кого-то плохая.

СЛУШАТЕЛЬ: Конечно. Не может быть одной точки зрения.

К. ЛАРИНА: То есть если, допустим, фашистский режим в Германии, который существовал какое-то время, для кого-то был хорош, для кого-то он плох?

СЛУШАТЕЛЬ: Ну, естественно, кто-то с ним сотрудничал.

К. ЛАРИНА: И тот и другой прав. И тот, кто работал на него, и тот, кто на него не работал.

СЛУШАТЕЛЬ: Ну, сказано же: не судите, не судимы будете.

К. ЛАРИНА: Ну, это товарищ дорогой, вообще не для меня. Эту тему я не хочу развивать… На этом мы заканчиваем передачу, всем спасибо.

2010 г.

 

«Наверное, я наивен…». О присоединении Крыма и ситуации на юго-востоке Украины

(В.И. Хотиненко в телепередаче 1-го канала российского телевидения. Ведущий П. Толстой)

Петр Толстой: Добрый вечер! Сегодня вновь мы обсуждаем ситуацию на Украине и в России в связи с грядущим референдумом в Крыму. Жители Крыма должны будут ответить на очень простой вопрос, хотят ли они быть в составе России, или они хотят остаться автономией в составе Украины. И, собственно, от этого волеизъявления и будет зависеть развитие событий в мировой политике на ближайшие годы, наверное, скорее всего.

Ваш прогноз по поводу воскресного референдума, Сергей? Как Вы считаете?

Сергей Доренко: Я думаю, что все крымчане чувствуют какой-то канун большого исторического праздника. Не каждое столетие появляется такой шанс.

Толстой: То есть ваш прогноз, что проголосуют «за»?

Доренко: Я убежден в том, что крымчане все, которых я знаю, я не знаю ни одного, который проголосует против. Только с Россией, только с Россией.

Толстой: Вопрос к Михаилу Леонтьеву. Чем это обусловлено, такое единодушие, Михаил?

Леонтьев: Чем это может быть обусловлено? Вообще, самая неинтересная тема обсуждать перспективы референдума в Крыму. Что там обсуждать-то? Смешно.

Толстой: Вы считаете, что она абсолютно, так сказать, ясна? Давайте тогда поговорим о другом…

Леонтьев: Нет, ну есть проблема крымских татар, которая каким-то чудесным образом, значит, частично решается, что, кстати, является доказательством, что крымские татары были вынужденными сторонниками «незалежной» Украины. Больше там сторонников незалежной Украины, кроме татар, нет. Понятно, что там есть экстремистское меньшинство, наверное, с ним будут проблемы в будущем…

Толстой: Как отреагируют власти в Киеве на референдум?

Леонтьев: В Киеве не власть, в Киеве власть пока осуществляется через, так сказать, европейские и американские структуры. Собственно, кто устроил, тот и власть, да?

Толстой: И ваш прогноз, как отреагируют американцы?

Леонтьев: Истерично, но непродуктивно.

Толстой: Господин Дугин, у меня вопрос к вам. Скажите, пожалуйста, вы чувствуете, что референдум в Крыму скажется и на России, и на ее политике, на смене курса?

Дугин: Безусловно… Мы будем жить в другой стране. Она будет территориально другой, она будет политически другой, она будет концептуально другой. Мы попрощались с закрытием Олимпийских и Параолимпийских игр с Америкой, мы больше не можем испытывать никаких иллюзий относительно того, кто друг и враг России в этом мире. Нам надо делать опору только на свои силы, на свою собственную страну.

Толстой: Она какая, эта новая эра?

Дугин: Эра? Я думаю это русское пробуждение. Когда люди назвали это «русской весной»…

Толстой: «Русская весна».

Дугин: «Русская весна» – это совершенно справедливо, это русское возрождение, это утверждение и возвращение нас в историю, возвращение как самостоятельного, суверенного, свободного субъекта, который может постоять за себя, который может сказать любому, кто покушается на нашу безопасность «досюда и дальше нет», может одернуть преступника, может отстоять свои собственные интересы и не спрашивает ни у кого на это санкции, идя на огромные риски. Это возрождение России!

Толстой: Давайте обсудим ситуацию на юго-востоке Украины, там масса столкновений. Вопрос к Михаилу Леонтьеву. Как вы считаете, какова природа вот этого противостояния на юго-востоке Украины?

Леонтьев: Природа простая, дело в том, что в процессе борьбы за власть, который был инициирован в данном случае напрямую Вашингтоном, они вывели на улицы нацистов. Нацист отличается от другого политика тем, что после того, как дана команда вперед, команду назад он не понимает. Они не могут уже эти процессом управлять.

Толстой: Сейчас вас обвинят в том, что вы наклеиваете ярлыки.

Леонтьев: Я не наклеиваю ярлыки, они сами себя идентифицируют как бандеровцы, нацисты и так далее. Они ходят в этой форме. Пограничные переходы и посты на Западной Украине стоят люди в форме УПА. В форме, вот в этих вот немецких кепочках. Они откуда-то их достали. Это реальность. Это надо понимать.

Это неприемлемо для юго-востока Украины. Неприемлемо! И нет никакого правового, юридического, физического, морального основания подчиняться этим людям, которым подчиняются яценюки, тимошенки, кличко, потому что они их боятся…

Толстой: У меня вопрос к господину Дугину. Скажите, а как вы считаете, каковы должны быть действия России по отношению к русским юго-востока Украины?

Дугин: Это принципиальный вопрос. В той ситуации, которая сложилась в Киеве, с этим неонацистским режимом, с хунтой, которая там утвердилась, абсолютно русофобской, – юго-восток в таком государстве существовать не может.

Толстой: Ну, а что делать?

Дугин: Будет отделяться. Проводить референдумы, готовиться к вооруженному сопротивлению против террора, который не исключено, что начнется вот-вот. Надо биться за свою свободу и независимость. А мы должны им помогать в этом.

Доренко: Ребята, я вам горькую вещь скажу. Мне позвонил приятель из Донецка и сказал: «Ребят, вот мы поднялись, мы на вас надеемся, ребят, а вы нас сдаете, во-первых, а во-вторых, вы нас держите под размен, ради своего Крыма. Вы нас размениваете, перед америкосами». Вот что сказал мне человек из Донецка. Это их ощущения. Они говорят: «Почему нам никто не помогает? Где чертовы «вежливые люди»?!»

Дугин: Подождите, мы не можем ввести войска без всяких оснований. Для этого должна быть соорганизация восточной и южной Украины. Мы не оккупанты и не агрессоры.

Сивков: Есть вариант, который я уже говорил неоднократно, – в рамках учений нужно было ввести войска и оккупировать, прошу прощения, занять весь юго-восток Украины и Крым. То есть решить эту задачу теми группировками, которые у нас там существуют, в рамках двух приграничных округов можно было в течение суток. В этих условиях, конечно, крику со стороны запада было бы не меньше, но задача была бы решена…

Костин: Президент России сказал, что если вдруг русскоязычному населению, русскому населению, будет что-то угрожать, если будет развернут террор в отношении гражданского населения, то наши вооруженные силы будут введены для того, чтобы навести порядок. И мне кажется, что на этом этапе – достаточно…

Доренко: Ждем Европу теперь…

Толстой: У меня вопрос к господину Хотиненко… Вчера появилось письмо поддержки от пятидесяти деятелей культуры, и вы – один из людей, которые его подписали. Почему вы это сделали? И какое ваше отношение к ситуации в Крыму и на юго-востоке Украины сейчас?

Хотиненко: Ну, у меня сегодня телефон разрывается. Меня уже все обзвонили – редакции, каналы, интернет-издания – спрашивают о том, почему я подписал это письмо. Причем, что меня смущает в этом, что в основном-то это… у нас такой анекдот был в советское время – «А где вы были в октябре 17-го года?» И практически уже в вопросе звучит некое осуждение, вот… Я сразу останавливаю и говорю: «Подождите, подождите, вы что хотите узнать?» Одним тем, что я подписал, я выразил свое мнение. Все. Это мое мнение, я имею на него право. Заблуждаюсь я, не заблуждаюсь… Это мое личное право. Мне комментировать нечего, причем убеждать меня в том, как я заинтересован в событиях… Я сам наполовину украинец, наполовину – условно русский, все у нас в этом смысле достаточно условно. И мне уже сны – неделю, как минимум – мне уже сны снятся про Украину! Это немножко сумасшедший дом… Вы знаете, надо устроить накануне референдума крымского, нужно устроить какой-то день молчания… Прозвучала уже мысль: главное – не заболтать.

Толстой: Да, чтобы не было вот этой эйфории.

Хотиненко: Вот я смотрю все передачи. Я маниакально смотрю, слушаю, и мы уже идем по второму кругу. Есть риск, что мы заболтаем. Я убежден, что нужно обязательно устроить день молчания перед этим вот историческим – безусловно историческим – событием… Безусловно важным! Чтоб это действительно люди выбрали. А когда по поводу Харькова звучит – ввести войска… Ну, помилуйте, это и так очень тонко все…

Леонтьев: Ну придется, ну придется же… Куда же деться?

Хотиненко: Приведу пример, который может улыбку вызвать. Когда-то Ганди вел безоружных индусов на вооруженных солдат. И они шли, шли, шли, шли, шли, и победили. Они безоружно победили, не сделав ни единого выстрела. Наверное, это пример наивный…

Костин: Мы имеем дело с террористами! Это фашисты! Они будут стрелять!

Хотиненко: Они, эти бандеровцы, тоже время от времени угасали, у них не было идеи, и тогда они подкачивали это кровью. И кровь двигала дальше этот процесс, возбуждала публику. У нормальных людей, которые уже помитинговали, вроде бы все уже сказали – это может выдохнуться, понимаете?

Доренко: Вы слишком рассудочны для украинца.

Хотиненко: Нет, нет… Обвинять меня в рассудочности для любого человека, который меня хоть чуть-чуть знает, это абсурдно! Это абсурдно, вот!.. А мы тут прямо как Генштаб, причем публично, на весь мир, говорим: «Значит так, если что, мы вводим войска…» Мы тут уже войска вводим… Это называется «не дай Бог»! Не дай Бог! Не дай Бог!.. У меня, вот, многие друзья говорят: «Мы к Путину относились отрицательно, а в этих обстоятельствах мы поменяли к нему точку зрения». Вот…

Доренко: Я хочу сказать еще вот о чем. Последние 20 лет в России воспиталась некая прослойка людей, привыкших связывать свое будущее, будущее своих семей, своих детей с Западом, имеющие второе жилье, вторую Родину, уже теперь как бы укоренившиеся на Западе… Вот именно по ним ударят санкции европейцев с американцами. Что нельзя не приветствовать, товарищи! Это прекрасно!

Толстой: Какой вы, Сергей, категоричный! А как же квартира в Болгарии, Черногории?

Доренко: А у меня нет!

Толстой: У вас нет, понятно… А у тех, у кого есть?..

Хотиненко: Я продолжу. Я недавно увидел сравнительный анализ заголовков популярных газет, журналов 2008-го года после известных событий и нынешних.

Толстой: В Грузии.

Хотиненко: Да. И там, порой, даже жестче звучали эти формулировки. С тех пор прошло 6 лет… Это вообще любопытно! Это одно и то же!

Леонтьев: Я хотел бы сказать – Россия поставила на суверенитет. Наша экономика нынешняя, в нынешнем своем состоянии, наша экономическая политика современная не гарантируют России суверенитета. То есть мы встаем перед необходимостью на следующем этапе резкого, кардинального изменения экономической стратегии. Это другая будет стратегия. Это будет стратегия, при которой Россия должна свой успех и свое развитие основывать на собственных ресурсах и собственных возможностях, а не на надеждах на внешнюю конъюнктуру.

Толстой: Спасибо большое! До скорой встречи, всего доброго!

2014 г.

 

О книге А. Турчинова и о том, как трудно быть патриотом

(В.И. Хотиненко в гостях в программе Hard Day’s Night. Ведущие Д. Казнин, Р. Давлетгильдеев и другие)

Казнин: Владимир Иванович, скажите, нужно ли и будут ли делать крымский Голливуд в Ялте?

Хотиненко: Нужно ли? Там действительно очень подходящее для этого место, вопроса нет. Будут ли? Наверное, имело бы смысл, вообще-то говоря. Я сам много раз был там. Я там был на съемках, когда это еще был такой крымский Голливуд, я попал тогда, когда снимались «Пираты 20 века», там затапливаемые декорации стояли, там была атмосфера маленького, но Голливуда. Поэтому смысл имеет. Но всякий смысл требует денег, желаний. Так было бы, наверное, резонно, но не думаю, что все так просто.

Казнин: Вы в курсе, может, уже разговоры об том идут?

Хотиненко: Разговоры идут, но я не в курсе каких-то конкретных.

Давлетгильдеев: Вам не предлагали пока возглавить, возможно, будущую киностудию?

Хотиненко: Даже если бы предложили, я не смог бы возглавить, я не то что не люблю, я не умею возглавлять что-то такое, что требует администрирования, честно говоря. Я могу возглавлять любую съемочную группу, но это не администрирование, это все сложнее. А вот так, где нужно администрировать, мне не надо такие вещи доверять.

Давлетгильдеев: Сейчас очень много говорят про Крым. Как вам кажется, какое-то патриотическое кино про Крым снимут? Вы бы взялись, например, за такое?

Хотиненко: Это как относиться к самому термину, и что под этим подразумевается. Я уже снял, его вполне можно считать патриотическим фильмом, он масштабный, это «1612».

Давлетгильдеев: Мы с вашим творчеством знакомы. А про Крым бы сняли?

Хотиненко: Там же столько событий происходило, раз Лев Николаевич написал, то Владимиру Ивановичу можно и снять.

Катаев: Владимир Владимирович написал новую историю. Про это вы бы сняли кино?

Хотиненко: Я о другом скажу. В вашей передаче впервые могу об этом рассказать, это как раз будет для вас. Нынешний исполняющий обязанности президента Украины Александр Турчинов мне предлагал снять кино по его книге, это было лет пять назад. Это художественная книга была. Это была современная история современного бизнесмена с такими евангельскими мотивами, с евангельскими аллюзиями какими-то, ну а потом… я уже сейчас узнал, что он проповедник оказывается баптистский, я тогда не знал… Собирались в Крыму снимать, а потом начались у него неприятности личные, он же тогда возглавлял ФСБ Украины, службу безопасности, а потому начались какие-то у них проблемы, и эта тема увяла.

Катаев: А так бы сняли? Хорошая книжка была?

Хотиненко: Может быть, и снял был. Почему? Там любопытно было, там любопытно. Мы ещё кое-что придумали, я всего рассказывать не буду, не корректно…

Монгайт: Значит работа шла?

Хотиненко: Да! Работа шла, сценарий писался…нет, я бы скорее всего снимал. В тех обстоятельствах я скорее всего снимал бы, там ничего такого не было, это была любопытная очень история.

Монгайт: Может, сейчас стоит вернуться?

Хотиненко: Не знаю, посмотрим, сейчас это будет на совсем другом витке… Вообще, я не знаю, как снимать фильмы на современные события. Если вы, как говорили, знакомы с моим творчеством, я могу снимать фильмы одновременно с событиями. У меня был такой период в моей жизни, когда я снимал одновременно с событиями. Это у меня «Патриотическая комедия» про первый путч, это «Макаров», это второй путч, «Мусульманин», это Чечня и так далее. Тогда меня стали спрашивать: «Что ты дальше собираешь снимать?». Это не пророческие, это некая одновременность мироощущения. Сейчас я не знаю, у меня нет ни темы такой, ничего, чтобы можно было про современные события снять. Плюс я не очень люблю кино, которое вдогонку, это в Америке, у них есть опыт, у них есть практика, они могут быстро написать сценарий. Они умеют снимать фильмы на современные события.

Катаев: «72 метра» были по мотивам.

Хотиненко: По мотивам, но все-таки довольно отдаленных событий и трансформированных значительно, потому что там я даже лодку делал дизельную, хотя от этого все равно было трудно избавиться, может, даже невозможно.

Монгайт: Можно я вас спрошу про фильм «Мусульманин»? Когда увидела фильм «Homeland», я была поражена, ведь это «Мусульманин». Вы видели?

Хотиненко: Ну, конечно, я современное кино смотрю, я один из самых смотрящих режиссеров.

Монгайт: По которому сейчас снимают сериал «Родина», но это абсолютно фабула «Мусульманина» – и плен, и военные, и возвращение. Резонанс невероятный.

Хотиненко: Вы видели «День сурка»?

Давлетгильдеев: Конечно.

Монгайт: Естественно.

Хотиненко: Он был снят спустя пять лет после «Зеркала для героя». И два раза придумать ход с повторением одного дня невозможно. Это я точно знаю. Это придумала Надя Кожушаная, царство ей небесное, и там было буквально заимствование.

Тыркин: Подождите, а у Брэдбери не было что-то подобного?

Хотиненко: Нет, одного дня не было ни у кого. Это Надя Кожушаная придумала, даже не я.

Монгайт: Вы входите в Патриарший совет по культуре.

Хотиненко: И в Президентский совет по культуре вхожу. Я вообще вхожу туда, где мне кажется, я что-нибудь могу сделать.

Монгайт: Я слышала, что вы снимали фильм «Поп» при помощи российской православной церкви.

Хотиненко: Нет, не на деньги. Я даже не продюсер, поэтому механизм добывания денег на фильм «Поп» я не знаю. Например, я был продюсером фильма «Макаров». Вы можете спрашивать, я вам расскажу, как я добывал деньги. На «Попе» я не был продюсером, я был режиссером. Я механизм добывания знаю, церковь на это не давала. Давали люди, которых, возможно, церковь просила, чтобы дали деньги на этот фильм.

Монгайт: Что вам дает участие в этих советах по культуре президентском, патриаршем? Вы говорите, что вы можете что-то сделать, что-то изменить, что вам удается?

Хотиненко: Может, это иллюзия. Дело иногда не в конкретной помощи, но там рассматриваются вопросы актуальные на сегодняшний день: вопросы культуры и взаимоотношения церкви с культурой и с обществом. Быть немножечко в курсе, в прямом контакте мне представляется интересным в любом случае. Плюс иногда принимаются какие-то решения. Понимаете, практическая целесообразность для меня, может быть, не настолько большая, сколько общение. Для меня это общение.

Монгайт: Вам не жалко времени на эти отсиживания на советах?

Хотиненко: Меня часто спрашивают, а как вообще у меня хватает времени, потому что у меня мастерская на ВГИКе, мастерская на Высших курсах, я снимаю кино безостановочно. Я привык в таком режиме, и потом эти советы собираются не часто. Может, даже к сожалению. Они раз в два года, два раза собираются. Это не часто. Я в пробке провел больше времени.

Давлетгильдеев: А советовать получается? Прислушиваются к советам?

Хотиненко: В общем, да. Если вы меня спросите, насколько я верю в эффективность, то я не думаю, что они очень эффективны. Это все-таки по моим ощущениям больше общение, больше обмен присутствующих информацией, нежели получение 100 % результата, хотя результатом президентских советов часто были конкретные решения.

Монгайт: Например?

Хотиненко: Сейчас не будем.

Казнин: То есть ради удовольствия, ради светской тусовки?

Хотиненко: Это можно называть светской тусовкой, я это называю общением. Вопрос в формулировке. Для меня это общение существенное и важное, потому что, к сожалению, в этой суете, в которой мы находимся, пообщаться удается не часто.

Давлетгильдеев: Вообще известно про вас, что вы достаточно верующий человек, насколько я понимаю, да?

Хотиненко: Ну да, хотя я не люблю про себя говорить, что верующий. Это такое личное дело, но я воцерковленный человек.

Давлетгильдеев: Совсем недавно был такой опрос «Левада-Центра», по которому 70 % опрошенных россиян, они хоть и называют себя православными, они признаются, что в церковь они не ходят. Это такой миф, что у нас православная страна. Во время всех соцопросов они признают, что в Бога верят, мы – православные, но в церковь ходить боимся.

Казнин: 2 % ходит.

Хотиненко: Я, как человек, который ходит в храм, могу сказать, что 2 % – это неточная цифра. Это не означает, конечно, что все 70 % ходит и все 70 % не ходят. Может, процентов 10, но не 2 % точно. Я регулярно хожу в храм, причем на всей территории нашей страны. Нет, конечно, это не 2 %, этот процент значительно больше. Но дело в том, что от количества ходящих в храм я не думаю, что зависит результат.

Давлетгильдеев: Для вас это кажется проблемой, вам это кажется бедой?

Хотиненко: Нет-нет, для меня это не кажется проблемой совершенно. Это я часто вижу в храме, это тоже можно было бы рассматривать как проблему, родители приходят. Видно, что родители невоцерквленные, но они к причастию приносят детей. Я вижу, что они сами невоцерквленные – они службы не знают, ничего. Но иногда достаточно какого-то импульса даже, какого-то движения. Мы не знаем, ведь разбойник, который покаялся, который был распят на кресте, мы не знаем, какие он совершил проступки. А он в последний момент обратился: «Помяни меня, Господи, во Царствии Твоем!», вот и все.

Монгайт: А у кино есть миссионерская функция? Можно ли снимать кино с конкретными миссионерскими задачами?

Хотиненко: Не думаю. Я вообще не очень верю в воспитательную функцию кино. Самым замечательным образом я больше верю в разрушительную, чем в воспитательную функцию кино. Это легче получается. Воспитательную – нет. Это иногда затрагивает человека, заставляет задуматься. Я крестился в 1980 году. Прикиньте, сколько времени прошло, 30 с лишним лет. Я до сих пор не знаю, насколько я продвинулся в этом вопросе, насколько я сейчас больше в этом понимаю, чем тогда, когда я был неофитом. Для меня тогда это было откровением, более того, рискованным, я собирался быть режиссером, я учился на высших режиссерских курсах, я знал, что это стремно, хотя я не испытывал такого чувств риска, что потом я буду за это страдать. Это меня почему-то не волновало. Но я не знаю, насколько я продвинулся, а, может, наоборот. Это я не кокетничаю с вами, я говорю то, что я ощущаю.

Казнин: А поднимаются вопросы веры сейчас в кино? Если мы берем писателей дореволюционных, тогда кино не было, Лесков, Достоевский, там пронизано все этими вопросами. Сейчас такое ощущение, что это уже далекое прошлое. Это надо, чтобы было? Это должно насаждаться?

Хотиненко: Я так скажу, что это можно, чтобы было. Вот когда надо, вообще хуже все получается. Вообще я думаю, что архисложно снять картину, условно говоря, религиозную, невероятно сложно. Сложнее, чем про что бы то ни было. Это я совершенно определенно могу сказать, потому что чувство настолько индивидуальное, настолько не поддается какому-то обобщению, можно снять с каким-то порывом и так далее, но, в общем, это слишком тонкая вещь. Поскольку я пробовал, у меня и документальный есть фильм, был совместный проект Ватикана и православной церкви, условно говоря, документальный, о первомучениках общих, идея объединяющая была. И фильм «Поп», да и «Мусульманин», в общем, но, вообще-то говоря, я даже зарекался это делать. Я просто рискнул, я азартный человек, попробовал, лишний раз убедился, что это невероятно сложно, поэтому как заказ, я думаю, что это делать практически невозможно.

Катаев: Вы только что были в жюри фестиваля «Движение» в Омске, фестиваль дебютантов, молодых режиссеров. Обычно молодые авторы, характерно молодым людям снимать радикальное, смелое кино, может, даже немножко оппозиционное. У меня в связи с этим два вопроса. Первый – показалось ли вам, что это так? Второй вопрос – сейчас, например, с телевидения государственного раздается критика режиссеров, в том числе театральных – Серебрянникова Кирилла, Константина Богомолова, ругают, что как можно очернять классику, как можно ставить такие радикальные постановки, не место им в нашем российском театре, не место им в российском кино. Как вы относитесь к молодым авторам, к смелым авторам, к радикальным авторам?

Хотиненко: Я хорошо отношусь к молодым, смелым, радикальным. Я хотел как раз сказать, вы чуть опередили, но в том же направлении. Там был фильм, которому мы дали фильм за режиссуру как бы документальный, называется «Русские гонки». Там главный герой был батюшка, который участвует в этих собачьих гонках. Вот так снять – это можно.

Монгайт: Простите, собачьи гонки на упряжках что ли?

Тыркин: Да.

Хотиненко: И более того, он отвечает на вопрос совсем даже не прихожан, он присутствует в атмосфере мужской сугубо, где брать, где они обсуждают скабрезные вещи. Задают ему вопросы: как же, батюшка, вам нельзя испытывать азартные чувства, как же вы участвуете, вам все равно соревноваться приходится. На что он смиренно отвечает: «Я стараюсь, конечно. А что так просто ехать-то? Так просто неинтересно ехать. И потом, если бы я не стремился победить, я приехал бы позже и крест не поставил, у меня бы времени не хватило». Он дает ответ этим людям, которые невоцерквленные совершенно, и он среди них существует. Это такой образец очень современного существования такого человека, когда батюшка в современном мире.

Катаев: Как нельзя.

Хотиненко: Как раз, как можно… Радикальное тут только одно, что это документальный фильм, они снимали в тех условиях, когда те соревновались, проезжая тысячи километров. В этом смысле радикально, что они проживали эту жизнь.

Катаев: А что делать с атакой на режиссеров? Как вы вообще к этому относитесь.

Хотиненко: Во-первых, я отношусь положительно к высказыванию и такой точке зрения, и другой. Скажем, у меня достаточно приятельские отношения с Серебрянниковым, у меня достаточно приятельские отношения со всеми из перечисленных вами людей. Я с ними общаюсь совершенно хорошо, спокойно, без всякой позы. Даже странно, что я об этом говорю. Я спокойно отношусь к разным точкам зрения, и есть люди, которые считают, что они делают что-то неправильно. Ведь суть либерализма – это свобода высказывания.

Катаев: Одно дело высказывать, другое дело – запрещать.

Хотиненко: Я еще не знаю, чтобы Серебрянникову что-то запретили. И вообще, может, были попытки запретить, но даже самые такие спектакли Богомолова, которые, казалось, завтра запретят, и он уходит из театра, их не запрещают, они идут. Я не знаю случая, чтобы что-то запретили. Вообще я против запрета, но в современном мире это все сложно с этими запретами. В современном мире сложно говорить о цензуре, когда есть интернет, почти смешно.

Катаев: Который тоже пытаются закрыть.

Хотиненко: Гипотетически пытаются. Может, скоро конец света будет, что мы заслужили вполне. Мы говорим о гипотетических вещах, вот когда запретят вдруг, не дай Бог, мы тогда встретимся и будем говорить об этом, что нельзя, потому что все есть зло, как Парацельс сказал, точнее не скажешь. Интернет – это современная данность, я сам пользуюсь, уже не знаю, как без него обходиться, хотя одновременно же я чувствую и опасность. Я – подчеркиваю, вы можете со мной быть не согласны.

Тыркин: Так ее все чувствуют в Америке и где угодно, только не все пытаются прикрыть. Вот, в чем вопрос.

Хотиненко: И я понимаю, что с этим ничего не поделаешь, это логика современного мира. Поэтому я ни разу не выступал за закрытие того или чего-то, потому что я думаю, это может быть губительная логика, вдруг меня осенило… мы недавно с женой были в Риме, а меня постоянно осеняет в Риме. Я серьезно, это почти шутка, но это так. И вдруг я понял, что такое Ставрогин, наверное, вы знаете, я сейчас заканчиваю работу над «Бесами». И вдруг я понял, почему писали серьезные исследователи, что Ставрогина нет, он сложный, его практически в романе нет, потому что Ставрогин – это человек-идея. И я совершенно определенно понял, что Ставрогин – человек-идея, потому что он до всего доходит до края во всем, как пишет сам Федор Михайлович, как видно по поступкам. Современная цивилизация – это абсолютно Ставрогин, это абсолютная идея во всем дойти до края. К чему это приведет – к петле как у Ставрогина или, может, нам откроются другие горизонты, я не знаю, но это точно, я вдруг совершенно ясно понял, что это идея ставрогинская, во всем дойти до края, во всех направлениях дойти до края.

Это я для себя понял определенно, и мне вдруг стало легко и свободно…

2014 г.