Машина с легким шуршанием отъехала от подъезда и проследовала в сторону городских окраин, оставив позади деревья, украшенные бело-красными пятнами цветов, которые в этот год на удивление поздно распустились.

— Я думала, что акация не может цвести в такое время, — задумчиво сказала я. — Если бы холода продержались еще несколько дней, то этим цветам уже не суждено было бы увидеть солнечных лучей.

— Они просто распустились бы чуть позже, только и всего, — сказал он.

— Почему?

— Потому что всему свое время. Сначала оно пришло для заморозков, а теперь настало для акации.

— А когда придет наше время? — спросила я и отвернулась в сторону бокового окна. — Акация ведь могла и засохнуть от ожидания теплых дней.

— Нет, просто этот пример неудачный. Суть здесь не в этом, а в порядке вещей. Так или иначе, в холоде или зное, в мире или в войне, зима все равно приходит на смену осени, весна ее сменяет, лето следует дальше, а потом все повторяется снова. Это всего лишь мировой закон — люди расстаются, чтобы встречаться вновь, дают клятвы, чтобы их сдерживать, берут в долг, чтобы отдавать, отдают, потому что были должны и так далее…

— Но она могла засохнуть, не дождавшись тепла, — снова повторила я.

— Тогда из ее прошлогодних семян произросли бы деревья, которые стали бы снова и снова, также как и она по весне, вспыхивать мелкими огоньками пестрых соцветий.

— А мы с тобой тоже? Тоже не дождавшись теплых дней, засохнем и перевоплотимся, повинуясь этому мировому порядку, в каких-то иных людей, которые будут все не так как мы чувствовать, видеть и понимать? Я так не хочу. Я не согласна… — сказала я и, вновь отвернувшись к окну, закрыла глаза и расстроенная немного задремала.

Когда спустя некоторое время я очнулась, было около пяти часов вечера. Горячее солнце сияло из-за макушек деревьев, окрашивая серое покрытие дороги в неправдоподобно-бронзовый цвет. Мы ехали по какому-то незнакомому почти пустому шоссе, невдалеке от которого стояли деревенские дома с высокими печными трубами, и паслись среди трав рыжие коровы.

— Где мы находимся? — спросила я, удивленно разглядывая непривычный пейзаж.

— Сейчас узнаем, — ответил он, останавливая машину около двух устало бредущих по дороге фермеров в пыльной одежде.

— Ты хочешь спросить у них, как проехать к тому месту, где почти тысячу лет назад одна девушка влюбилась в хозяина нескольких гектаров земли? — засмеялась я.

Вместо ответа он только улыбнулся и, выйдя из машины, заговорил с этими прохожими на каком-то незнакомом мне языке. Они в ответ дружно закивали и, указывая граблями и вилами в сторону отходящей вбок дороги, стали что-то объяснять.

— Спасибо, до свидания, — сказал он и снова сел за руль.

— Что ты сказал? — спросила я, затаив дыхание.

— Я уточнил дорогу.

— Нет, я говорю о тех двух словах, которые ты произнес в самом конце.

— Кажется, я поблагодарил и попрощался, больше ничего, — сказал он, удивленно глядя на меня.

Я радостно рассмеялась:

— Я знаю этот язык! Точнее сказать, я знаю на нем только семь слов, два из которых ты только что произнес, так что теперь мне известно, где мы находимся, и что это за страна.

— Жаль, а я надеялся сделать тебе сюрприз, сообщив, что девять лет подряд свои каникулы ты проводила совсем недалеко от того места, где десяток столетий назад мы познали, что такое любовь.

Машина замедлила ход, и мы остановились неподалеку от придорожного кафе со странной деревянной вывеской на чугунных цепях.

— Передохнем немного? — предложил он.

— Да, конечно, — согласилась я, и через минуту мы уже пили кофе, сидя за столиком на террасе гостеприимного заведения.

— Ну вот, — он улыбнулся, — примерно в этом месте и стоял твой старый дом, неподалеку от которого находился и вересковый косогор и лес, который еще частично сохранился здесь, но уже, наверное, не столь уверенно зовет тебя в свои объятья.

Я отпила кофе и, задумавшись, стала рассуждать вслух:

— Поразительно! Ты можешь себе представить, что в этом самом месте много лет назад я была со своей сестрой. В то время я еще не верила ни в прошлые жизни, не помнила ни дворцов, ни лагерей, еще только начинала догадываться о твоем существовании, но в этом месте — я очень хорошо помню этот момент — в этом месте меня охватила такая неземная тоска, такая грусть, как будто мимо меня прошла величайшая в мире любовь, которую мне никогда не будет дано испытать в этой жизни. Я помню, как облокотилась вон на ту старую железную балку, и долго так стояла, погруженная в свои мысли.

Он внимательно слушал меня, рассматривая погнутую ржавую балку, а я сидела и вспоминала тот давно прошедший августовский день, который в отличие от многих других дней не стерся из моей памяти, а остался на всю жизнь, как случайный фотоснимок, подаренный проходящим мимо фотографом. Мне стало грустно и на глазах навернулись слезы. «Сколько лет прошло с того момента около предместья Рундалспилса, — подумала я, — сколько лет, и сколько несбывшихся надежд мне суждено было испытать с тех пор. Значит, я просто почувствовала там свое будущее, в котором никогда уже не будет места для такой любви, какой была та, рожденная свободным ветром вересковых косогоров…».

— Не плачь, — сказал он, прервав мои горькие раздумья, — это было не предчувствие, а воспоминание. Только воспоминание, об очень давно ушедших днях. О них не надо печалиться, потому что тогда можно захотеть туда вернуться, о них надо думать только хорошее, потому что, являясь частью нашего прошлого, они определяют настоящее — единственное, что мы можем действительно реально ощущать и проживать в нашей теперешней жизни.

— Да-да, конечно, — сказала я, поспешно вытирая газа платком, который он мне протянул, — просто мне стало немного страшно. Страшно, что ты вдруг так никогда и не станешь этим настоящим, которое мы можем реально ощущать…

Я тяжело вздохнула и взяла в руки чашку остывающего кофе, а он смотрел на меня, и я никак не могла прочесть в его взгляде, о чем он в этот момент думает. «Кто знает, — промелькнуло у меня в голове, — кому из нас двоих тяжелее переносить эту разобщенность. Быть может, с его стороны все это выглядит куда ужаснее, чем с моей?»

— Расскажи мне, чем закончилась наша вересковая история, — сказал он спустя некоторое время.

Я кивнула и, откинувшись на высокую резную спинку стула, стала рассказывать.

После нашей свадьбы, которой я почему-то так и не увидела, я стала жить в твоем доме. Я не могу точно описать его архитектуру, потому что все эти видения очень туманны и зыбки, но мне кажется, что это какой-то не очень большой замок сложенный из неровных серых камней. Зимой в нем довольно холодно и промозгло, летом прохладно, там есть столы и кровати, но нет никаких книжных шкафов. Там много собак, с которыми ты ходишь на охоту, и много шкур всевозможных животных, которые нередко служат нам одеялами. У нас много прислуги и много людей, которые приходят к тебе по разным делам. Я вижу, что стала немного по-иному одеваться: теперь я ношу платья, сшитые из более дорогих тканей, окрашенных в разные цвета, которые, однако, по нашим современным меркам мне видятся недостаточно яркими и насыщенными.

Как ни странно, но первое время проведенное в твоем доме очень благотворно сказалось на моем душевном состоянии. Я перестала поминутно грустить и смотреть в сторону леса, на моем лице все чаще стала появляться счастливая улыбка, которую я даже не пыталась скрывать от посторонних взглядов. Я была очень влюблена и очень любима и это отчетливо видно даже сквозь такой туман давних лет. Тоже самое я могу сказать и о тебе — я прекрасно вижу, как ты был счастлив и влюблен в меня в то далекое время, и эти два чувства, год от года все более крепнущие, ни разу не покинули тебя до конца твоих дней.

Твой замок стоит сравнительно недалеко от моего старого дома и дома моей сестры. Поэтому изредка, видимо в те дни, когда ты занят охотой, я могу навещать своих родных. Один из таких моментов мне удается достаточно четко разглядеть.

Я слезаю с лошади во дворе родительского дома. На пороге стоит мой отец и радостно улыбаясь распахивает руки, чтобы меня обнять. Я прижимаюсь к нему и вижу, что готова заплакать. Он непонимающе смотрит на меня, а я всхлипывая объясняю, что у меня будет ребенок и я очень боюсь родов, так как с детства запомнила, как кричала наша мать, рожая младшую сестру. Отец смеется, принимается утешать меня и мы еще долго после этого сидим обнявшись прямо на крыльце. Я чувствую, как он доволен моей судьбой, и счастлив, что выполнил какой-то свой внутренний долг перед нашей матерью, воспитав нас и выдав замуж.

Я встаю и говорю, что хочу повидать свою сестру, по которой я очень соскучилась. У нее ведь уже родился первенец, а я еще не побывала у нее в гостях. Отец как-то странно качает головой, но не удерживает меня, и я ухожу по тропинке. Дом сестры очень похож на отцовский, только чуть больше. Я останавливаюсь на пороге и зову сестру. Спустя некоторое время она выходит. Мы обнимаемся. Но я чувствую, что она хочет, чтобы я быстрее ушла. Чего она боится? Того ли, что скоро вернется ее муж и увидит меня в этом красивом платье, или того, сколь убог ее быт в сравнении с моим собственным? Не знаю точно. Но там я и после замужества остаюсь достаточно далека от таких наблюдений и только в очередной раз расстраиваюсь, что той душевной близости, которая была у нас с сестрой до появления на нашем горизонте ее будущего мужа, нам уже как видно никогда не достичь. И я, грустно простившись с ней, иду обратно к отцу. И только сейчас, в этой нынешней жизни, я знаю, что потребуется примерно тысяча лет, чтобы моя сестра из вересковой страны вновь стала мне по-настоящему родной, хотя в нынешней жизни будет только троюродной.

Дальше я вижу короткие и достаточно печальные отрывки. Я была несколько раз беременна, но все мои попытки родить кончались неудачами. Дети рождались, жили несколько дней, а потом по неизвестным причинам умирали. Я очень страдала и винила себя в их смертях. Ты меня утешал и долгое время не мог понять, почему я была так уверена в своей вине. Но однажды, когда я узнала, что в очередной раз жду ребенка, я открыла тебе свои тайны и сказала:

— Наши дети. Их забирает лес. Он всегда берет то, что принадлежит ему. Надо было мне уйти. Я бы не сделала тебя несчастным.

Ты обнимаешь меня и говоришь:

— Я буду счастлив и без детей. Но этого последнего ребенка мы сохраним. Лес хочет его получить? Что ж. Пусть будет так.

И я вижу, что в положенный срок меня везут рожать в сторожку местного знахаря, которая стоит в самой чаще леса. У меня очень тяжелые роды, но этот старик умеет выхаживать. Проходит сравнительно немного времени, и я уже вижу себя матерью здорового младенца…

— Вот, кажется и все, о чем я хотела тебе рассказать, — сказала я.

— Но эта история еще не закончена, не так ли? — спросил он, вставая из-за стола. — Почему же ты не поинтересовалась, как мы жили дальше, как рос наш ребенок?

— Наверное, потому, что я побоялась увидеть, что он опять умер, — задумчиво сказала я, спускаясь с веранды. — А ты считаешь, что все эти жизни мне стоит вспоминать от начала до конца?

Мы сели в машину и поехали по покрытой узором асфальтовых трещин узкой дороге, которая минут через десять привела нас к окраине леса. Мы вышли и осмотрелись. Кроме пьяно пахнущих луговых трав и как будто наклонившейся над нами громады леса, я не заметила ничего особенного. Но он, внимательно приглядевшись к каким-то разбросанным в траве камням, протянул мне руку и сказал:

— Пойдем, я покажу тебе кое-что интересное, а заодно отвечу на твой вопрос.

Взявшись за руки, мы пролезли сквозь колючие заросли невысокого кустарника и оказались на каких-то развалинах. На небольшом возвышении, представлявшем собой по всей видимости фундамент этой древней постройки, высился обломок стены метра три высотой, в котором угадывался дверной проем и обсыпавшиеся очертания окон. Пока я удивленно рассматривала эти руины чужих жизней, он прислонился к единственной стене этого сооружения и сказал:

— Узнаешь? Ты сейчас стоишь на том самом месте, где мы жили с тобой после нашей свадьбы. Конечно, среди осколков этих камней вряд ли отыщется хоть один, действительно оставшийся с тех времен, ведь за сотни лет здесь был заново возведен и снова разрушен не один замок. Но все равно, пустив в ход воображение, легко можно представить, как все здесь выглядело в те дни.

Я присела на большой кусок слепленных камней, вероятно отвалившийся от верхнего края стены, и, разгребая руками вековую пыль, задумчиво произнесла:

— Вот он и финал. Мы жили там, потом умерли, затем умерли наши потомки, и уже теперь нет совсем никакой разницы, чем закончилась наша история. Ведь так?

— Отнюдь, — сказал он, выкрошив из стены небольшой кусок кварца, — то что ты видишь, происходит сейчас, а то что ты помнишь — происходит тогда…

— Но ты говоришь так, — перебила я, не дав ему договорить, — как будто все это и здесь и там происходит в одно и то же время. Это какая-то путаница или во всем этом скрыт неизвестный смысл?

— Он не скрыт, он лежит на поверхности, как эти рассыпающиеся от времени камни. Действительно, сейчас, когда мы здесь с тобой разговариваем, одновременно в тысячах мест «позади» и «впереди» нас кто-то, то есть мы сами только немного другие, одновременно умираем в лесу от рук разбойников, взбегаем по вересковому косогору навстречу друг другу, плывем на гондоле по большому каналу на бал и так далее и тому подобное… Все происходит одновременно, и все эти жизни не просто связаны между собой, а скорее представляют единое целое, подобно воде, налитой в сотни сообщающихся сосудов.

— Но я не могу всего этого постичь, понять, хотя бы как-то представить себе это, — сказала я, разводя руками. — Что все это значит, то о чем ты только что говорил?

— Это значит, что и прошлое и будущее каждую минуту оказывает на нас некое влияние, потому что оно не закончилось в тот момент, когда наши мертвые тела накрыли деревянной крышкой гроба, а стало частью нашей вечной истории, с которой всегда мы будем неразрывно связаны. А потому «старайся осторожнее ходить по этой ничего не забывающей земле», как сказал один наш знакомый монах, и если имеешь возможность «помнить», то используй ее, чтобы лучше видеть свою собственную жизнь длинною в жизнь человечества.

— А что делать, если всего что там было, мне просто не дают вспомнить? Что тогда? Да и вообще, пытаться ли мне видеть себя абсолютно во всех воплощениях?

Он подошел ко мне, хрустя каблуками по мелким камням руин нашего прошлого, и подав мне руку, сказал:

— Не обременяй себя лишними вопросами — тебе покажут ровно столько, сколько потребуется для твоего понимания. — А теперь пойдем к машине, нам уже пора возвращаться.