— Приемная доктора Уоллака? Можно поговорить с доктором?

Он уставился на поверхность своего стола красного дерева, попробовал вглядеться в узор, но не сумел — все плыло перед глазами. У него взмокли ладони, в которых он сжимал телефонную трубку.

— Извините, доктор вышел. Что передать? — Он узнал голос жены психиатра, всезнающей особы с бесцветными глазами, которая иногда открывала дверь пациентам.

— Говорит Клэй Эдвардс.

— Вы лечитесь у доктора Уоллака?

— Нет, моя жена, то есть бывшая жена, лечилась у него. Я иногда сопровождал ее. Заходил вместе с ней.

— Вот как! Я могу вас записать только на вторник на следующей неделе. — В голосе появились сочувственные нотки. — Что-нибудь срочное? Может, порекомендовать вам другого врача?

— Нет, не нужно.

— Какой у вас телефон?

— Да, но до вторника я не…

— Доктор обязательно позвонит.

— Нет! — Руки разжались, трубка ударилась о край стола и повисла на гибком шнуре, раскачиваясь, как тело в петле. Он схватил трубку, закрыл глаза. — Извините, телефон упал! — прокричал он и нажал на рычаг.

Раздался гудок селектора.

— Звонит ваша жена. — Чуть хрипловатое контральто мисс Макмиллан резануло уши и эхом раскатилось по кабинету.

— Скажите, что меня нет в городе.

— Я сказала, что вы на месте.

— Тогда пошлите ее к черту.

— Клэй, ну что вы, право! — Она засмеялась грудным смехом и отключила связь.

Он чувствовал, как она усмехается, сидя за своей перегородкой. На второй день работы у него она призналась, что не жалует жен. Что ж, он разделял ее чувства.

Калифорния! Это ж кому сказать — две недели в роскошном отеле, да еще вчетвером! И ведь она не просила — требовала! Стояла и разглядывала себя в зеркало. Само спокойствие. А сколько ненависти к нему! Не нужно и психоаналитика, чтобы понять это — как и то, что она сука каких свет не видывал!

Он посмотрел на пресс-папье, стаканчик для карандашей и коробку для входящих документов, которые она подарила ему на Рождество. Проведя рукой по столу, он смахнул все на пол. Кожаные вещички мягко шлепнулись на толстый ковер. Клэй обошел стол и поддал ботинком стаканчик для карандашей.

Подойдя к окнам с такими толстыми стеклами, что ни один самоубийца — захоти он выскочить из окна — не сумел бы их разбить, он посмотрел вниз с высоты двадцать третьего этажа, подергал несгораемые портьеры, раздвинул их, снова задернул. Они держались на прочных железных кольцах с зажимами. Ухватившись обеими руками за ткань у верхней кромки портьер, он оторвал ноги от пола и повис. Все двести сорок фунтов его плоти. Раздался слабый треск. Уф, наконец-то. Два-три зажима все-таки соскочили.

— Она обещала перезвонить попозже. Я сказала, что вы на совещании. Вам помочь поправить портьеры?

Мисс Макмиллан сделала несколько шагов вглубь комнаты и заметила беспорядок на полу. Очки она держала в руках. Она всегда снимала очки, когда входила в кабинет. По ее словам, ей стукнуло пятьдесят. Клэй полагал, что шестьдесят гораздо ближе к истине. Рано или поздно все выяснится — как только она решит уйти на пенсию.

— Спасибо, не нужно.

— Ну, тогда хоть стол приведу в порядок. — Она начала собирать бумаги, выпавшие из коробки.

— Прошу вас, мисс Макмиллан. Я сам справлюсь. Помогать мне не надо. Вы свободны.

Встревоженная его тоном, она подняла голову, потеряла равновесие и повалилась на бок, а он промчался через кабинет к двери. Под ногами что-то хрустнуло — ее очки. Но он уже выскочил из кабинета и окунулся в пугающую тишину служебного коридора.

Стены были отделаны матовым кожзаменителем. В ковры подложен специальный пружинящий материал. Ворс — толще подошв его ботинок. На Клэя обрушилась тишина. Кабинет президента компании, кабинет председателя, зал заседаний совета.

Отчаянно нажимая на кнопку вызова лифта, он свободной рукой обтирал вспотевшее лицо. Негромкий залп звуков — стук пишущей машинки — показался музыкой. Ноги дрожали. Какое-то разъяренное чудовище бушевало у него в груди — оно пожирало деревья, расшвыривало здания, дышало огнем. Где же лифт?

Дверцы лифта раскрылись. Он вошел и уставился на заднюю стенку. Она была из сверкающего пупырчатого алюминия — по-видимому, предполагалось, что ослепленный пассажир невольно повернется к дверям. Вцепившись ногтями в мерзкие пупырышки, он заставил себя выдержать это нестерпимое сияние. У него сводило челюсти: хотелось зажать весь лифт зубами и расколоть, как орех.

Еще десять этажей. Пусть никто не входит, приказал он. Пусть никто меня не останавливает. На четвертом этаже лифт остановился. Вошли две девушки. Одна жевала резинку, другая грызла ногти, и обе украдкой поглядывали на него.

Вестибюль — отделанный мрамором, высокий, огромный, душный — был пуст. Он промчался сквозь него и — наконец! — улица: шум, солнце, люди, порывистый, полный бензиновых паров ветер. В груди у Клэя заворочалась трехпалая лапа. Так и хотелось разгромить здание компании Пан-Американ, немым силуэтом загромождавшее ярко-синее небо.

Иди, приказал он себе, нет, беги. К Сэнди Имис. К Джейн Торино. К этой мерзкой Нэнси. В Квинс. Ему хотелось оказаться на мосту в Квинсе и заплакать. На углу Пятьдесят третьей улицы и Третьей авеню был вход в подземку. Ринувшись вниз по ступенькам метро, он задел женщину с тележкой коробок из магазина Блуминг-дейла и оттолкнул дрожащего хиппи с безумными глазами, купил жетон, проскочил турникет.

Швырнуть ее под поезд. Нет, схватить за шею, придушить и швырнуть в Ист-Ривер. Нет, нанять яхту, отплыть на середину залива Лонг-Айленд, вколоть ей воздух в вены. Потом привязать к якорю и бросить ее за борт. Смыло волной. Очень просто.

Нет, еще лучше подождать, когда она пойдет в ванную. Встать у края. Схватить за лодыжки. Дернуть на себя. Беспомощная, голая, руки цепляются за края ванны. Тянуть, пока не уйдет под воду. Не отпускать. Сколько секунд? Всплеск, бульканье, судороги. Главное не отпускать.

Синтия Мур Эдвардс. Утонула в собственной ванне.

Поезд с грохотом подошел к перрону. Толпа устремилась в вагоны. В ноздри ударило едким влажным воздухом. Его толкали спереди и сзади, в живот давили чьи-то локти и пакеты. Он пощупал нагрудный карман. Бумажник на месте, целы его денежки, будь они неладны, пока целы — какого страха он из-за них натерпелся, сколько мучений перенес!

Она начала перетаскивать в комнату мальчиков то, что не помещалось у нее в гардеробной. Он насчитал двенадцать платьев — семь шелковых и пять шерстяных, двадцать юбок, а туфель и вовсе не счесть.

Ящики в спальне ломились от коробочек с ее духами. Когда ему нужно было достать щетку для волос, он всякий раз что-нибудь опрокидывал. «Господи, Клэй! От спирта остаются пятна. Ты же знаешь, этой полировке двести лет». Двери поезда закрылись. Он так и не вошел в вагон.

Опустив голову, он расшвыривал попадавшихся ему навстречу карликов и ведьм, летя вверх по ступенькам метро. Легкие у него работали как вулканы.

Клэй смотрел, как прыгают с камня на камне две крысы на берегу реки. Ему показалось, что они играют, но, возможно, они за кем-то охотились. Он стоял, прислонившись к ограде небольшого садика неподалеку от Саттон-Плейс, выходящего на Ист-Ривер. Это был один из его любимых, заветных уголков в Нью-Йорке. Жаль, что сразу не приехал сюда, а потащился в офис звонить доктору Уоллаку.

Напрасная трата времени. Но в какой-то момент, после столкновения с Синтией в ванной, когда он услышал как раз то, чего опасался, у него возникла эта жалкая детская потребность понежиться в горькой пророческой мудрости Уоллака, снова внимать его объяснениям про то, как всем мужчинам приходится время от времени вот так мучиться со своими женами, потому что мужчины, конечно, гораздо рассудительнее женщин и прямодушней, но вынуждены терпеть их дикие выходки, чтобы утвердить свое превосходство. Но все это чушь. Просто трюк, чтобы он оплачивал счета этого шарлатана. Та неопровержимая логика, которая была в словах Уоллака — или любого другого психоаналитика, к которому обращалась Мэрион, — улетучивалась сразу же, как только Клэй уходил из кабинета врача. Потому что ни один врач не мог объяснить ему, как разрешить его личную проблему во взаимоотношениях с женщинами. Она заключалась в том, что он всегда сначала внушал им любовь, потом злость, потом ненависть. Даже Нэнси Крэмер ненавидит его. Она этого не говорила, никто не говорит, но он и так знал. Когда возненавидит его крошка Сэнди? Он отогнал эту мысль.

Для него, как и для любого мужчины, спасением была только работа. Это бесконечное бесполое хитросплетение цифр, фактов, планов и рисков. И без психиатра понятно, что происходит: целительное воздействие работы, в которую он погружается насколько хватает сил, и муки любви и ненависти в остальное время. Еще еда и сон.

Вверх по реке медленно двигалась старая баржа — неуклюжая, проржавевшая, перегруженная. Сердце Клэя наполнилось сочувствием к барже. Потому что в глубине души он понимал, как похож на нее: все время движется против течения, подгоняемый такой же непоколебимой бесстрастной решимостью двигаться. Зачем? Чтобы просто существовать? Неужели в этом вся суть?

Он резко отвернулся, поглядел на чаек, восхитился спокойствием их плавных движений, ощутил прелесть теплого прозрачного весеннего воздуха, обвевавшего его лицо, и подумал: нет, не надо преувеличивать и впадать в уныние. Если честно, в его жизни есть и светлые пятна: удачные сделки, блестящая карьера Джеральда, вкусная еда, его нередкие оргазмы, улыбки и любовь женщин, пока они не начинали злиться. Все это нельзя сбрасывать со счетов, это и придает жизни подлинный смысл. Он научился ценить маленькие радости, как говорится, использовать их по максимуму, отводить им большую, хотя и не до конца понятную, роль. А если когда-нибудь и этого станет мало? На этот случай в ящике письменного стола есть нембутал. В отличие от баржи у него была возможность распорядиться собой подобным образом.

Двое детишек со славными мордашками под присмотром худой, желтой, злой няньки прижимались к прутьям ограды и строили рожицы крысам. Река была черная, неприятная, течение быстрое и безжалостное, как резкая, быстрая реакция Синтии, о чем бы ни зашла речь: «Я от тебя никогда не уйду».

Она хотела, чтобы Алекс и Лэнс отдали свои ключи от квартиры и, приходя, звонили в дверь. «У нас нет ключей от их квартиры, почему у них должны быть ключи от нашей?» — сказала она две недели назад.

Через неделю она выплеснула бренди в лицо Джеральду. А что он такого сказал? «Ты очень неплохо устроилась, правда, Синтия?» — только и всего. Положим, в голосе угадывалась насмешка, но совершенно беззлобная. Синтия схватила свой бокал с бренди и выплеснула ему в лицо. А если бы он ослеп? Залила ему костюм, все кругом пропиталось этим запахом. Взять и плеснуть ей щелоком в лицо, чтобы знала. А почему бы нет? Есть люди, которые за деньги пойдут на что угодно.

Конечно, ничего этого он не сделает.

Крысы забились в узкую щель под камнями. Больше смотреть не на что, кроме скучных воркующих голубей.

Если он разрешит ей поехать в Калифорнию, она не будет мозолить ему глаза целых две недели. Он мог бы каждый вечер приводить Сэнди Имис. Может, она переехала бы к нему на это время, просто взяла бы свои вещи и переехала. Утром они вместе выходили бы на работу. Конечно, швейцар будет болтать, ну и пусть. Синтия все равно никогда от него не уйдет. Он вспомнил золотистые искорки в ее глазах, ее тело, крупное и чувственное. По правде говоря, она все еще нравилась ему. А это достаточная причина, чтобы ненавидеть ее всю жизнь.

Один из детей, мальчик, забрался на ограду и сел верхом, подняв вверх руки.

— Но-о! Но-о! — кричал он, подпрыгивая, словно в седле, и вдруг накренился набок.

Господи! Клэй схватил мальчишку за голую ногу. Костлявая нянька метнулась вперед и рванула его за воротник курточки. Пуговицы отскочили, и мальчик, выскальзывая из куртки, всем телом качнулся вниз, навстречу камням и крысам. Клэй попытался свободной рукой удержать его, но не успел. Нянька и девочка испуганно вскрикнули. Тогда, перегнувшись через ограду, Клэй ухватил мальчика за вторую ногу, вытянул его наверх и передал няньке.

— Gracias, gracias, senior, спасибо, сеньор, — лепетала она со слезами на глазах.

Он почувствовал себя героем, великаном, самим собой.

Мальчик, бледный от страха, вцепился в няньку и уткнулся лицом ей в плечо — ни дать ни взять какой-то паразит, присосавшийся к худой желтой собаке. Она отцепила от себя его руки и опустила ребенка на тротуар. Он начал кричать. Широко расставив ноги, она размахнулась и сильно, очень сильно, ударила мальчика по лицу. Дважды.

Клэй повернулся и быстро пошел из сада. Пошел по Саттон-Плейс, глухой улице, где шансов поймать такси почти не было. Да он и не хотел ехать в такси. Ему нужно было не спеша разобраться в том решении, которое он успел принять, пока спасал ребенка и убегал от няньки.

Во-первых, не спать с Синтией. Ни под каким предлогом. Пусть потерзается. Во-вторых, отобрать у нее кредитные карточки и закрыть ее счета в магазинах Блумингдейла и Закса. В-третьих, уволить этого педика-декоратора, пока он не накупил еще какой-нибудь мебели. Потом как-то заставить ее показаться специалисту (не Уоллаку) и установить, кто она такая на самом деле — подлая баба или просто психопатка и неврастеничка и ее надо лечить.

У него все-таки теплилась слабая надежда, что еще можно сделать жизнь приемлемой. Очень слабая надежда.

Перед домом с внушительным гранитным фасадом остановилось такси, из которого выходила женщина. Одну ногу она уже поставила на тротуар. Шофер переглянулся с Клэем и обреченно кивнул в сторону женщины, которая безостановочно что-то говорила, роясь в кошельке и одновременно пытаясь собрать свои коробки и пакеты. С каждым движением она действовала все более неуклюже, у нее ничего не получалось. Наконец из дома вышел швейцар и освободил такси от нее и от ее пакетов.

Водитель подмигнул Клэю и открыл перед ним дверцу. У Клэя потеплело на душе от приятного чувства мужской солидарности.

— Бабы! — сказал шофер, снисходительно хмыкнув. — Вам куда?

Клэй улыбнулся, назвал свой адрес и с удовольствием откинулся на спинку потертого сиденья. Машина рванула с места, проскочила по зеленому перекресток Пятьдесят шестой, но на Пятьдесят пятой им не повезло. Машина резко затормозила, Клэй ухватился за ременную петлю сбоку и едва не стукнулся лбом о пуленепробиваемую перегородку, отделявшую его от водителя. Дохмыкались!

Пускать или не пускать ее в Калифорнию? Он представил себе, как она останется дол, без художника-оформителя и без счета в банке. Пр, ставил ее злость. Ее дочек, которых силком не вытолкашь ни в какие музеи. Их чудовищную музыку. Бет, которая танцует в своем трико, лезет в холодильник, открывает все банки подряд и никогда их не закрывает и сводит с ума своими лживыми зелеными глазами.

Конечно, на две недели можно куда-нибудь переехать. Можно пожить у Сэнди в ее тесной, заставленной цветами квартирке. Пустит она его? На одну-две ночи, не больше. Снять номер в гостинице? Гостиниц он терпеть не мог. Нет, лучше уж позволить Синтии уехать. Кредитную карточку «Американ-экспресс» надо у нее отобрать, и пускай себе летят всем скопом. Потом, когда она вернется, он установит свои правила.

А он будет наслаждаться двумя прекрасными неделями полной свободы и на время забудет о ней. Квартира была отделана великолепно, такого красивого дома он ни у кого не видел. Мэрион позеленела бы от зависти. Вообще-то надо бы устроить вечеринку, пока Синтии не будет. Назвать побольше гостей, нанять официантов, чтобы разносили еду и напитки. Музыка, шум, суета в каждой комнате, свежие цветы в ее любимых китайских вазах.

Но как это сделать? Кого позвать? Друзей у него не было.