Проведя почти все утро в размышлениях о том, не заработает ли она рак кожи на предательском флоридском солнце, а также о том, какой презренный тип Клэй Эдвардс, Мэрион испытала радостное облегчение, когда ровно в полдень увидела мужа. Он шел к бассейну по выложенной каменными плитками дорожке, и она, лежа на животе под пальмами, должна была приподняться на локтях, чтобы увидеть мужа в полный рост. Его худое мускулистое тело всегда доставляло ей радость.

Хэнк шагал, то и дело задевая головой листву кустов, слишком буйно разросшихся вдоль дорожки к бассейну. На нем был легкий серый костюм; и хотя он надел его только утром, брюки уже имели довольно мятый вид, а рубашка у воротничка была несвежая из-за его привычки без конца расстегивать и застегивать верхнюю пуговицу. Хотя он сделал блестящую карьеру, вид у него всегда был немного обтрепанный. Может быть, именно поэтому он нравился не только Мэрион, но и профсоюзным лидерам, — неясно только, как он ухитрялся преуспевать в своем бизнесе.

Узнав за завтраком, что сегодня Мэрион не сможет работать, так как у нее сломалась машинка, он догадался, что она скорее всего решит позагорать у бассейна. И вот он бросил свои бесконечные важные заседания и презентации и примчался за двадцать миль, чтобы просто побыть с ней. Мэрион все еще не верила своему счастью — найти такого человека, как Хэнк!

Она поднялась ему навстречу. Ее бледное, намазанное маслом для загара тело поблескивало на солнце. Гимнастика и постоянное нервное напряжение помогли Мэрион сохраниться лучше многих сверстниц; она носила эластичные купальники и никогда не забывала втягивать живот. Когда она улыбалась, вокруг глаз собирались морщинки, а шею портили три отвратительные поперечные складки. Она хотела сделать себе подтяжку, но Хэнк заявил, что докторская степень и пластическая хирургия — две вещи несовместные. Она уважала такие парадоксальные суждения и пошла на компромисс, ограничившись небольшими инъекциями силикона.

— Господи, как я рада тебя видеть, — сказала Мэрион. — Сегодня звонил Клэй. Догадайся, зачем?

— Зачем? — спросил Хэнк, поцеловав ее в щеку и слегка замаслив при этом губы.

— Он женится на женщине с двумя детьми.

— Потрясающе! Кто она? — Хэнк снял пиджак и положил его на спинку шезлонга.

— Некая Синтия Мур. Она из Велфорда, представляешь? Из местной знати. Он познакомился с ней прошлым летом, когда плавал на яхте по «нашим старым любимым местам», как он изволил выразиться.

— А ты ее тоже знаешь? — поинтересовался Хэнк.

— У нее магазинчик на Главной улице, называется «Приют гурмана». Я смутно припоминаю пышную блондинку за прилавком. С коровьими глазами.

— С коровьими? Ну, ты несправедлива.

— Ничуть. Одна мысль о том, что Клэй опять нацелился на семейное счастье, выводит меня из себя.

Ее неутихающая, яростная злость на Клэя была излюбленным предметом шуток и полусерьезных обсуждений, которые их обоих развлекали. Хэнк не очень верил в то, что Мэрион действительно ненавидит своего бывшего мужа. Ему было непонятно, как можно подолгу испытывать какое-то негативное чувство, не стараясь его подавить или дать ему выход. Но он любил поддразнивать Мэрион, посмеиваться над ее злостью, как посмеиваются над какой-нибудь безобидной привычкой, вроде привычки есть в постели мороженое.

— Я спокойна и счастлива только если знаю, что Клэй чудовищно несчастлив. И знать это мне нужно каждый день. Знать, что он живет на жалкие семьдесят пять долларов в неделю, что слоняется по огромной, полупустой квартире, где осталась только самая захудалая мебель, а вместо обеда ест всухомятку булочки из соседней кондитерской.

Мэрион знала, что Хэнка такие речи забавляют; она пыталась и себя убедить в том, что ее неприязнь несерьезна, поверхностна. Но себя не обманешь — сердце начинало колотиться сильнее, грудь сжимала знакомая боль.

— А я рад за него, — сказал Хэнк, опускаясь в шезлонг и смяв при этом пиджак.

— Просто ты добряк. Хочешь окунуться?

Мэрион подошла к нему и расстегнула верхнюю пуговицу рубашки. Кардиолог сказал, что Хэнку необходима физическая нагрузка — не меньше трех часов в неделю. Купанье перед ланчем займет десять минут. До воскресенья придется проявить изобретательность и заполнить физической нагрузкой еще два часа пятьдесят минут.

— Я попрошу Хиро принести бутерброды и чего-нибуть выпить.

Своего слугу Хиро Хэнк вывез из Японии, где был в качестве консультанта во время войны с Кореей. Временами Мэрион думала, что даже если бы она так не любила Хэнка, за него стоило бы выйти замуж ради Хиро. Таких слуг теперь просто нет.

Хэнк начал раздеваться. Он был на редкость мускулист. То, что и у нее, и у Хэнка эффектная внешность, доставляло Мэрион не меньшее удовлетворение, чем их любовь, богатство и благополучие. Почти все знакомые их возраста похвастаться наружностью не могли. Теперь Мэрион все завидовали, и это придавало ее самоощущению особую остроту; а когда она была замужем за Клэем, многие ее жалели.

— Сколько лет его невесте? — поинтересовался Хэнк.

— Тридцать восемь. Для него слишком молода.

Хэнк собрал свою одежду в кучу и голышом нырнул в бассейн. Мэрион взяла телефонную трубку и позвонила Хиро. Она смотрела, как Хэнк плывет, и невольно морщилась, видя, как много сил он тратит попусту. Он до сих пор плавал старомодным кролем — так, как научился пятьдесят лет назад в каком-нибудь общественном бассейне в Нью-Йорке.

Какой у него счастливый вид, думала Мэрион. Бултыхается в своем крохотном бассейне и счастлив. И ничего ему больше не нужно. Его первая жена, от которой и в молодые годы было мало радости, десять томительных лет болела лейкемией и умерла, вконец измучив Хэнка жалобами и капризами. Ко всему прочему, красотой она тоже никогда не отличалась.

Если счастье покупается ценой страданий, то можно твердо сказать, что они оба сполна заплатили за все, что имеют сейчас. Только Мэрион не очень верила в такую справедливость. Одни всегда несчастны и при этом вечно только платят. А другие счастливы — и все.

Хэнк подплыл к краю бассейна и ухватился за лесенку. Его жидкие седые волосы прилипли ко лбу, а толстый, бесформенный нос наморщился от напряжения.

— Клэй говорил что-нибудь про мальчиков? Приедут они в октябре? Если нет, то я поехал бы в Мексику.

— Нет, мальчики приглашены на свадьбу. Вот так. Клэй не собирается жениться тихо-скромно в ратуше на своей велфордской любовнице. Они закатывают свадебный прием в ресторане «Лютеция». И он хочет отправить ее дочерей учиться в Хоуп-Холл. Это возмутительно! Я сама училась в Хоуп-Холле. Чего ради посылать их именно туда?

— А почему бы и нет? Ты сама ему говорила, какая это хорошая школа.

— Да он специально посылает их туда, чтобы заставить меня думать о нем, о них, об их семейной жизни, их проблемах. Погоди, он еще попросит, чтобы я написала девочкам рекомендательные письма для школы. Он считает, что им нужно «помочь». — Мэрион усмехнулась, и на лице ее появилось озорное мальчишеское выражение, прочно забытое за двадцать семь лет жизни с Клэем. — Он спросил, не знаю ли я хорошего специалиста по психологии подростков. Разве не прелесть? Собирается перевоспитывать ее дочерей с помощью психоанализа!

— Как по-твоему, он в нее влюблен?

— Это Клэй-то влюблен? Он понятия не имеет, что это такое. Правда, уверяет, что в постели с ней невероятно хорошо. Якобы раньше у нее никогда не бывало оргазма, а тут он ее пробудил. Ему теперь все время кажется, будто он спит с девственницей.

— Такое может быть?

— Да нет, конечно! В наше-то время, когда в любой аптеке продаются вибраторы! Или он имеет в виду вагинальный оргазм, или просто врет. Во всяком случае умом она, по-видимому, не блещет: подписала брачный контракт, по которому в случае развода не получит ни гроша. Вывод ясен: из велфордских шлюх она не самая сообразительная.

— Почему тебя так волнует контракт? Он ведь уже один раз потерял много денег.

— При разводе со мной. Потрясающе! Отличное оправдание! Уверяю тебя, причина не в этом. Он придумал контракт, чтобы показать ей, кто хозяин положения. Предотвратить возможную атаку с ее стороны.

Тут Мэрион услышала у себя за спиной быстрые легкие шаги Хиро и замолчала. На японце была ослепительно белая рубашка, белые шорты и красные сандалии. Самой заметной чертой его наружности были тоже ослепительно белые фальшивые зубы, а самой привлекательной — глаза, в которых светилось беззаветное обожание и преданность хозяину. Он нес поднос с двумя бокалами «кровавой мэри» — в каждом зеленел стебелек сельдерея — и два толстых сэндвича с ростбифом и стручками зеленой фасоли. Увидев, что хозяин в голом виде, он тактично отвернулся, но успел кинуть на стул у самого бассейна полотенце. Быстрыми, ловкими движениями он накрыл под зонтиком столик на двоих, вложив в каждую салфетку цветок, и ушел так же молча, как появился.

— Во Франции брачные контракты существуют уже несколько веков, — заявил Хэнк, который после войны учился во Франции по союзному договору и навсегда остался франкофилом.

— Она же не француженка. Она велфордская лавочница, мать двоих детей, и она выходит замуж за человека, которому пятьдесят пять и который имеет трехмиллионное состояние. Эту цифру, между прочим, он называет сам. Не знаю, разделить ее пополам или удвоить. Чтобы пробиться через его вранье, надо знать его сегодняшнюю политику. Короче, шесть у него миллионов или полтора — все равно это сумма немалая, и на месте его избранницы я почувствовала бы себя оскорбленной.

— Он имеет полное право обезопасить себя.

— Тогда почему ты не предложил мне составить контракт? — спросила Мэрион — эта мысль пришла к ней только сейчас.

— Как-то ни к чему было. Ты имела свой капитал после развода. Да и вообще мы оба были уже не молоды и лучше знали друг друга. А для Клэя все совсем иначе.

— Это-то и ужасно. Если бы они были в равном положении, тогда другое дело.

— Может быть, он ей не доверяет.

— Может быть? Разумеется, не доверяет! Если бы доверял… А ты мне доверяешь? — Мэрион с очень серьезным видом подошла к Хэнку и, сорвав полотенце, прижалась к его прохладному влажному телу своим разгоряченным, намасленным.

— Ничуть. Женщине, которая так себя ведет средь бела дня… Господи, ты меня распаляешь… Нам это не по возрасту.

Мэрион чмокнула его в ухо, села и взяла бокал.

— Почему не по возрасту? Просто тебе надо возвращаться на работу, командовать там всем и всеми, поэтому сейчас не время. Надо смотреть фактам в лицо, раз мы с тобой такие тщеславные.

Он снова завернулся в полотенце и задумчиво произнес:

— Предположим, я хочу жениться на девушке…

— Помилуй, на какой девушке? Ей тридцать восемь лет!

— Хорошо, на женщине в стесненных обстоятельствах, с двумя детьми; и предположим, я в нее страстно влюблен… даже тогда, если я не полный кретин, я могу заподозрить, что она выходит за меня ради денег. И предприму все необходимые, законные шаги, чтобы она не обогатилась за мой счет, если вдруг решит со мной развестись. — Хэнк пожевал стебель сельдерея и бросил его в бокал.

— Если бы мне было тридцать восемь и я выходила бы за человека на семнадцать лет старше меня и несравненно богаче и он вынуждал бы меня подписать подобный брачный контракт, я бы сразу поняла, какого он обо мне мнения. И я бы этого не потерпела.

— Зачем же она подписала?

— По глупости? По неразборчивости? А может, она просто отчаянно хочет замуж?

— Или собирается его прикончить через год-другой? — предположил Хэнк.

— Надеюсь, у нее есть в запасе какой-то план. Иначе ей несладко придется, как только она обнаружит, что за мерзкая личность Клэй Эдвардс.

— Ты не допускаешь, что он изменился?

— Мужчина в пятьдесят пять лет не перестанет лгать и бегать по бабам только потому, что женился на какой-то лавочнице из Велфорда. Нет, с ней он будет проделывать то же, что со мной. Будет говорить, что уезжает в соседний штат по делам, а через три дня позвонит из Барбадоса. Или пригласит на обед десяток гостей, а сам явится в десять вечера, весь пропахший чужими духами. О-о-о! — Мэрион надкусила сэндвич и принялась яростно жевать. — И будет каждый уик-энд оставлять ее одну, и вечно опаздывать на поезда, и будет то терять, то набирать вес — не успеешь порадоваться, что у него приличный вид, как он снова превратится в бегемота. Нет, пусть она попробует, каково жить с человеком, если у него в шкафу висят костюмы пяти разных размеров, а на маскараде он желает появляться только в виде Генриха VIII.

Мэрион хотела было встать, ударилась коленкой о шезлонг Хэнка, передумала и опустила спинку своего шезлонга.

— Райское блаженство! — засмеялся Хэнк и взял ее за руку.

Мэрион попыталась улыбнуться в ответ.

— Она будет, как я, сходить с ума, только ее никто не спасет. Тут шансы у нее нулевые: во-первых, она из Велфорда, а во-вторых, если она подписала такой унизительный брачный контракт, значит, она круглая дура и просто неспособна найти себе такого мужа, как ты.

— Очень уж мрачно у тебя получается.

— Такой уж он есть, вот и мрачно.

— А я все вижу иначе. Мне кажется, что они должны вполне друг друга устроить. Ты только представь себе — добродушный толстяк, который любит, удовлетворив свою даму, полакомиться в постели булочкой с паштетом, водит ее детей к психоаналитикам, чтобы избавить их от комплексов, а летом по субботам и воскресеньям стоит за прилавком в ее магазинчике и рассказывает посетителям, как он счастлив, и знаете, как ни странно, у нее раньше не бывало оргазма, а теперь…

— Она продает свой магазинчик. Они переезжают в Нью-Йорк. Я не могу ее осуждать, но, по-моему, это еще одна глупость.

— Клэю легче с людьми, которых он вырвал из их привычной среды. Из него еще может получиться прекрасный муж: он будет хозяином положения, а как раз этого ему всегда и не хватало.

Полотенце Хэнка развернулось, обнажив его тощие, поросшие седыми волосками бедра и небольшой, аккуратный пенис. Мэрион нахмурилась. Ее раздражало, когда Хэнк говорил о Клэе дружеским тоном и вникал в его проблемы. Она наклонила зонтик к себе и укрылась в тени.

После ланча, надев свежий костюм, который Хиро по настоянию Мэрион принес в раздевалку у бассейна, Хэнк поехал назад, в контору. Одно из преимуществ его нынешней службы в качестве президента фирмы «Пластмассы Беллами» заключалось в том, что правление компании находилось в двадцати милях от его дома. Когда годовой оборот фирмы Беллами перевалил за пятьсот миллионов долларов, прежний глава компании перевел правление во Флориду, сманив Хэнка из небольшой корпорации в Нью-Йорке, которой тот успешно руководил пятнадцать лет.

Хэнк и Мэрион не очень жаждали жить во Флориде, но предложение от «Беллами» совпало с окончанием бракоразводного процесса. Хэнк ухватился за возможность уехать подальше от Нью-Йорка, где все слишком напоминало ему и Мэрион о невеселом опыте прежней семейной жизни. Он повторял, что им обоим надо начать все сначала. Мэрион согласилась, хотя понимала, что дело не просто в переезде. Нужно было дать новый ход собственным мыслям — этот поворот постепенно, хотя и медленно, уже происходил в ней. И Мэрион не спешила, стараясь использовать редкие моменты вдохновения.

Проводив Хэнка, она почувствовала, что сегодня как раз такой момент. Ей сразу же захотелось обдумать свои новые идеи. Она поспешила в дом и поднялась наверх, в свой «кабинет».

После рождения третьего сына Мэрион завела себе кабинет, где она работала. Много лет подряд она с завидным рвением сочиняла рассказы и даже пыталась написать роман, но напечататься ей не удавалось. Ее творения носили слишком явственные следы неимоверных усилий автора, чересчур изобиловали автобиографическими моментами. Гораздо лучше ей удавались короткие статьи для женских журналов: разные жизненные советы, проблемные очерки («Десять способов избавиться от навязчивых идей» и тому подобное). Хотя Мэрион ни за одну статью не получила больше тысячи долларов и в них, как правило, не содержалось особенно оригинальных мыслей, сам факт, что ее статьи появлялись в журналах два-три раза в год, неимоверно повышал престиж Мэрион в глазах жен и вдов руководителей компании Беллами, с которыми она теперь общалась. Она понимала, что восторг их направлен не совсем по адресу, но тем не менее ей это льстило.

В последние месяцы она забросила беллетристику и даже не стала посылать издателям, как делала обычно каждый месяц, заявки на очередные статьи. Она нуждалась в передышке, чтобы собраться с мыслями. Она была почти уверена, что вот-вот примется за диссертацию. И диссертация будет совсем не о Камю.

Пока что у Мэрион был только голый остов ее теории. Остальное — исследовательская часть, документальные материалы, сопоставление с другими направлениями социальной мысли — добавится потом.

Иногда ее пугала грандиозность выбранной темы. Она тщательно скрывала свою работу от Хэнка. Он всегда был очень осторожен в своих высказываниях, но все же мог повлиять на ход ее мыслей или отбить у нее охоту продолжать.

Впервые с двадцатитрехлетнего возраста, когда она мечтала о славе «самой умной женщины» в университете Маунт-Хилл, штат Мичиган, Мэрион чувствовала, как ее ум, забитый — после двух замужеств подряд — смутными идеями и подавленными интуициями, вновь, как в те далекие годы, устремляется на поиски истины.

Она вошла в кабинет и включила большой вентилятор под потолком, который установила потому, что он напоминал ей о Сомерсете Моэме и заодно заглушал вечное гудение пылесоса Хиро. Разбросанные по столу бумаги зашуршали и зашевелились в струях воздуха от вентилятора. Мэрион быстро поставила на них пресс-папье.

Эта комната — ее личная комната! — больше всего напоминала Мэрион запущенный сад. Книжные полки, заставленные журналами и книгами, грозили вот-вот рухнуть. Ее громадный письменный стол был загроможден неочиненными карандашами, авторучками, пузырьками засохших белил для исправления опечаток, коробочками со старыми лентами для машинки. Пол был усыпан скомканными листами бумаги. Вместо того чтобы бросить испорченную страницу в корзину, она просто вытаскивала ее из машинки, как выполотый сорняк, и, смяв в комок, кидала на пол. Ей казалось, что так она дольше сохраняет живую связь с написанным. В конце недели Хиро или приходившая в дом уборщица собирали весь бумажный мусор с пола в большой черный полиэтиленовый мешок и тем самым клали конец всем ее бесчисленным началам.

Мэрион смотрела на темную зелень под окном, ждала и чувствовала, как медленно, постепенно у нее в крови начинает вырабатываться адреналин. Ей казалось, что, открывая блокнот, она молодеет и обретает новую остроту зрения. Сам воздух становился другим — не таким удушливым, более легким и чистым. Она перечитала три последние странички, то, что написала на прошлой неделе. На первой странице наверху была нарисована схема:

БОГ — ПРИРОДА

мужчина — общество

женщина — дом

Под схемой четким мелким почерком, который, по словам одного графолога, напоминал почерк Ньютона и некоторых других гениальных людей, было написано:

«Во Вселенной существуют три сферы власти. Средоточие высшей власти — Природа, то есть та часть реальности, которая не контролируется человеком: небо, земля, язык обезьян, смена времен года — все это данности природы, с которой человек сталкивается при рождении (включая само рождение).

Поскольку мы мыслим категориями причины и следствия, мы полагаем, что Природа создана и организована тем, кого мы именуем Богом — кем-то абстрактным и непознаваемым, чье могущество подавляет и унижает человека.

Осознание могущества Бога порождает в человеке «религиозное чувство», а также всевозможные домыслы — о любви Бога к человеку, о божественной воле и т. д.

Вторая сфера власти заключена в той совокупности разных институтов, которые мы называем Обществом (религия, право, искусство, политика, экономика и др.). В разных частях земного шара и в разные эпохи характер общества различен, но один его аспект остается неизменным — оно управляется мужчинами (за исключением малоизвестных и скорее всего мифических матриархатов).

Третья сфера власти распространяется на дом, где растят детей, готовят пищу, заботятся об одежде и о состоянии самого дома. Этой сферой ведают женщины. Дом — это самая малая единица власти».

Мэрион послюнила палец, перевернула страницу, взяла ручку и торопливо принялась писать:

«Власть мужчин над жизнью людей, отличных от них, т. е. над жизнью женщин и детей, столь же реальна и ощутима и столь же унизительна, как власть Бога над всеми людьми. И отношение женщин к мужчинам есть по существу отношение скрыто религиозное, хотя это само по себе позор и святотатство.

Задумаемся, что сильнее влияет на жизнь женщины или ребенка: война, развязанная мужчинами, или ураган, посланный Богом? Депрессия в экономике или засуха? Сердитый муж или разгневанный Бог в исповедальне?»