Вопреки всем слухам, твердящим обратное, я не коп и не частный детектив. Чтобы держаться на плаву, я занимаюсь выездкой лошадей, но и пяти центов на этом не зарабатываю. Я изгой в выбранной профессии и не хочу иного.

К сожалению, наши судьбы имеют мало общего с тем, чего мы хотим или не хотим. Я знаю это слишком хорошо.

Тем февральским утром, когда только забрезжил рассвет, я вышла из гостевого коттеджа, который называла домом весь последний год. Восточный горизонт был раскрашен огненно-оранжевыми, розовыми и ярко-желтыми полосами. Я любила раннее утро, когда бóльшая часть мира только просыпается. Все вокруг кажется неподвижным и безмолвным, и я чувствую себя единственным человеком на земле. Широкие листья луговой травы были усыпаны тяжелой росой, тонкие слои тумана стелились над полями, в ожидании, когда солнце Флориды испарит их. В воздухе витал острый органический запах зеленых растений, грязной воды канала и лошадей. Был понедельник, что означало мир и покой абсолютного уединения. Мой старый друг и спаситель, Шон Авадон, владелец маленькой конной фермы на окраине Веллингтона, повез свою последнюю пассию в Саут-Бич, где они будут поливать друг друга маслом и жариться под солнцем с несколькими тысячами других красивых людей. У Ирины, нашего конюха, выходной. Всю свою жизнь я предпочитала компанию лошадей обществу людей. Лошади – верные, простые создания, лишенные лукавства и скрытых мотивов. Вы всегда знаете, в каких вы отношениях с конем. По своему опыту не могу сказать того же о человеческих существах.

Я следовала заведенному порядку утреннего кормления восьми прекрасных животных, проживающих в конюшне Шона. Все они привезены из Европы, и каждое стоило больше, чем дом средней американской семьи. Дизайн конюшни принадлежал известному архитектору из Палм-Бич и был выполнен в колониальном стиле. Высокий потолок отделан тиковым деревом, над центральным проходом висели огромные люстры в стиле ар-деко, добытые в одном из отелей в Майами.

Тем утром я не стала усаживаться внутри конюшни со своей обычной первой чашкой кофе, чтобы послушать, как лошади тихонько жуют корм. Я плохо спала – не то чтобы со мной такого никогда не случалось, но сегодня, надо признаться, спалось хуже, чем обычно. Двадцать минут здесь, десять минут там. В голове все время крутилась одна мысль, билась о стенки черепа, оставляя тупую, пульсирующую боль: я – эгоистка, трусиха, сука.

Что-то из этого правда. Может и все. Мне плевать. Я никогда не притворялась тем, кем не являлась. Я никогда не притворялась, что хочу измениться.

Больше всего огорчала не сама мысль, а тот факт, что она преследовала меня. Все, чего мне хотелось – сбежать от нее.

Я потеряла время на размышления. Лошади окончили завтрак и занялись другими делами, свесив головы из окон или над дверьми своих денников. Один жеребец схватил висевший слева от двери чомбур и развлекал себя тем, что раскачивал его из стороны в сторону.

– Ладно, Арли. – пробормотала я. – Так и быть.

Я вывела большого серого мерина из стойла, оседлала и выехала за пределы имения. Район, где располагались владения Шона, назывался Палм-Бич-Пойнт, и не имел никакого отношения к населенному пункту или предместью Палм-Бич. Кругом только коневодческие хозяйства, поэтому привычно видеть наездников на дороге или около нее, или на песчаных тропах, тянущихся вдоль каналов. По-над дорогой частенько бегали поло-пони по три-четыре в ряд с обеих сторон от тренера-наездника. Но сегодня понедельник – единственный день недели, когда лошадники отдыхали.

Я была одна, и жеребцу подо мной это не нравилось. Очевидно, что я замышляла что-то нехорошее, или он так думал. Он нервный малый, легковозбудимый и слишком пугливый для прогулки по тропе. Я выбрала Арли именно по этой причине. Мое внимание должно быть приковано только к нему, иначе я оказалась бы в воздухе, потом на земле, а затем топающей домой. Ничто не могло занимать мои мысли кроме каждого его шага, каждого подергивания уха, каждого напрягшегося мускула.

Справа от тропы проходила дорога, слева – темный и грязный узкий канал. Я уселась, пришпорила коня, и он пустился в галоп, натягивая поводья. Стайка белых чибисов, кормившаяся на берегу, встрепенулась и упорхнула. Арли вздрогнул от взрыва ярких белых перьев, встал на дыбы, пронзительно заржал и понесся так, что земля замелькала под его длинными ногами.

Любой нормальный человек, задыхаясь от ужаса, натянул бы поводья и молился о спасении. Я же позволила лошади выйти из-под контроля. Адреналин устремился по моим венам как наркотик.

Арли мчался во весь опор, будто позади нас разверзся ад. Пригнувшись к коню, я вцепилась в него, словно клещ. Впереди дорога резко сворачивала вправо.

Я не прикасалась к поводьям, и Арли пронесся прямо, оставив дорогу позади и продолжая держаться близ канала. Не раздумывая, он перемахнул через небольшую канаву и продолжил бег мимо грунтовой дороги, заканчивающейся тупиком.

Он мог сломать ногу, упасть на меня, сбросить, парализовать. Мог достаточно сильно споткнуться, чтобы выбить из седла, и потащить за ногу, запутавшуюся в стремени. Но Арли не тот конь, который мог меня испугать, причинить вред или убить. Меня напугало волнение, которое я ощутила, эйфорическое пренебрежение к собственной жизни.

Именно это чувство окончательно заставило вернуть контроль над лошадью и собой. Постепенно Арли стал откликаться, перейдя с бешеной скачки на галоп, с галопа на размашистый бег рысцой. Когда он наконец более-менее остановился, его голова была задрана кверху, ноздри с шумом раздувались. От наших тел поднимался пар, и оба обливались пóтом. Мое сердце бешено колотилось, я прижала дрожащую руку к шее Арли. Конь фыркнул и, качнув головой, отпрянул в сторону.

Я не знала, как далеко мы умчались. Поля давно остались позади. По обе стороны проселочной дороги стоял лес. Высокие сосны острыми пиками тянулись к небу. Дальний берег канала зарос густым кустарником.

Арли танцевал подо мной, нервный, испуганный, готовый сорваться с места. Он дергал большой головой, пытаясь вырвать поводья из рук. Я ощущала, как дрожат его мышцы, и тут до меня дошло, что конь испытывал не волнение. Это был страх.

Он снова фыркнул и резко мотнул головой. Я осмотрела берега канала и опушку леса, на которой мы оказались. В этих кустах водились кабаны, а в каналах охотились аллигаторы. По округе рыскали одичавшие питбули, выпущенные на волю неотесанными болванами, которые сначала подло избивали их, а потом не желали оставлять у себя. Люди сообщали, что иногда в этих местах видели ягуаров. Слухи всегда изобиловали историями о тех или иных животных, сбежавших из «Львиного сафари».

Тело напряглось прежде, чем я поняла, что попалось мне на глаза. Из черной воды канала тянулась человеческая рука, словно моля о помощи, которую уже поздно ждать.

Какое-то животное – рысь или, может, очень настойчивая лиса – пыталось вытащить руку из воды, но явно не из добрых побуждений. Рука и запястье изуродованы, мышцы разодраны, обнажая кости. Черные мухи облепили конечность и ползали по ней, напоминая живую кружевную перчатку.

Нигде не было видно следов шин, ведущих к берегу и воде. Такое случалось постоянно – много выпил, заснул за рулем, никакого здравого смысла. Казалось, люди ныряли за своей смертью в каналы Южной Флориды каждый день. Но здесь нет никаких следов машины.

Зажав поводья одной рукой, другой я выдернула из-за пояса мобильник и набрала номер.

Телефон на другом конце линии прозвонил дважды.

– Лэндри. – Голос был отрывистым и резким.

– Ты захочешь приехать сюда, – сказала я.

– Зачем? Чтобы ты снова могла дать мне в зубы?

– Я нашла тело, – сказала я без эмоций. – Руку, если быть точной. Можешь не приезжать. Делай, что хочешь.