В некотором смысле, эти несколько зимних дней я чувствовала себя умершей. Части меня, которые я считала давно погибшими, были воскрешены и заново вычищены.

В гибели Ирины я видела смерть мечтаний, которых не должно было быть. Жизнь, которую она хотела, причины, по которым она ее так жаждала, никогда не принесли бы ей счастья. Точно также, как я никогда бы не нашла счастья с Беннетом.

В смерти Беннета я видела колесо правосудия, провернувшееся в назначенный им, а не мной, час. Прежняя ненависть и горечь, которую я испытывала к Беннету Уокеру все эти годы просто перестали существовать. Я не чувствовала себя счастливой. Не чувствовала облегчения. Не чувствовала себя отмщенной или торжествующей, или нечто в этом роде. Я лишь ощущала отсутствие чувств, и знала, что пройдет еще много времени, прежде чем я полностью пойму, к чему все это.

В смерти Лизбет я видела слишком много, слишком близко, и увиденное ранило так сильно, что я могла лишь изредка доставать его из самого тайного уголка своего сердца и искоса бросать мимолетный взгляд, прежде чем убирала обратно. Лизбет была ребенком, которым я не была никогда. С открытым сердцем, которое я научилась так тщательно оберегать столько лет назад. И, возможно, поскольку я никогда не позволяла себе оплакивать потерю ребенка внутри себя, переживала ее смерть тяжелее всего. Гибель Лизбет оставила ощущение, что меня ранили так глубоко внутри, куда, я думала, ничто и никто никогда не доберется.

Мне не нравилось ошибаться.

Я позвонила родителям Лизбет в Мичиган и наплела небылицы об их милой дочери и несчастном случае. Им не нужно знать, как трагично складывалась ее жизнь в предшествовавшие смерти недели. Иногда правда бывает слишком жестокой, чтобы ее открывать. Правду Лизбет я оставила с ней.

Через несколько недель шумиха вокруг перестрелки на автосвалке Алексея Кулака пойдет на спад. Ее нужно перетерпеть, как укус комара. Я не давала интервью, не оставляла комментариев. Отвергла предложение сняться в «фильме недели». Выкроила день и отправила Билли Квинту лодку без дыр.

Когда вернулась, на ферме меня ждал Барбаро.

– Мне за столькие вещи нужно попросить прощения, – начал он, придерживая дверцу, пока я выбиралась из машины.

– Не у меня, – ответила я. – В конце ты принял правильное решение.

– Слишком незначительное, слишком поздно.

Я промолчала.

– Как ты, Елена? – спросил Барбаро. Он не смотрел на мою руку на перевязи. Не это он имел в виду.

Я передернула плечами.

– Не узнала ничего нового, чего не знала прежде, – отмахнулась я. – Преимущество моей прожженности и цинизма. Трудно быть одновременно шокированной и разочарованной.

– Я сожалею об этом, – заметил Барбаро. – Сожалею, что мы не смогли узнать друг друга в иное время, при иных обстоятельствах.

– Насколько мне известно, это единственное время, которым мы располагаем, – откликнулась я. – Нам остается только разыграть полученный расклад.

Он кивнул, вздохнул и отвернулся.

– Я собираюсь на время вернуться в Испанию, – сообщил Барбаро.

– А как же сезон?

– Будет другой. Я только хотел с тобой попрощаться. И поблагодарить.

– За что?

Он устало и грустно улыбнулся и коснулся моей щеки. Я уверена, что нежно, хотя на самом деле не могла почувствовать его прикосновение.

– За то, какая ты, – ответил он, – и за то, что помогла мне разглядеть, в кого я превратился.

Когда вечером заехал Лэндри, солнце низко висело на западном небосклоне, пламенея оранжевым и пурпурным на низком горизонте.

Я стояла у темной изгороди высотой в четыре доски, создавшей загон для хорошенькой кобылы Шона – Коко Шанель. Она щипала траву так деликатно, словно ела сэндвичи с огурцом на пикнике в саду.

Лэндри подошел и встал рядом со мной. Минуту мы наблюдали за лошадью.

– Как себя чувствуешь? – поинтересовался Джеймс.

– Бывали дни получше, – отозвалась я. – Бывали и похуже.

– Сегодня твой отец давал пресс-конференцию. Смотрела ее?

– Должно быть, мое приглашение затерялось на почте.

– Он пытается свалить все на русскую мафию. По его словам, Ирина была частью продуманной схемы, с помощью которой Алексей Кулак хотел подобраться к семье Уокеров.

– Вот почему он заколачивает большие бабки. Кинодеятелям следует к нему обратиться.

– Сожалею, что он во всем этом участвовал.

– Я сожалею, что любой из нас в этом участвовал.

– Ага.

– Я сожалею, что он мой отец, и точка. Давай не будем о нем говорить, – предложила я. – Он лишь испортит чудный закат.

Лэндри кивнул и приобнял меня за плечи. Как хорошо, что он касается меня, что он со мной, что, несмотря на свои многочисленные острые углы, когда потребуется Лэндри будет рядом. Из всех полученных мной за ту неделю уроков, этот для меня самый важный.

Я подумывала расспросить его о том, что произойдет с оставшимися членами алиби-клуба, но сама знала ответ. Ничего. С Джимом Броуди и остальными ничего не случится.

Помимо употребления незначительного количества легких наркотиков, они не совершили ничего противозаконного. Залягут на дно месяца на два, или даже на весь сезон. Но потом все пойдет как обычно.

Просто так устроен мир. Будут ли еще подобные Ирины и Лизбет? Определенно. Но они пойдут по этому пути согласно собственной воле и заплатят положенную цену. Я не могу спасти всех, и не хочу. Меня ждет своя жизнь, которую нужно прожить.

– Ты не подарок, Эстес, – наконец подал голос Лэндри.

Я еле заметно улыбнулась.

– Как и ты.

– Да уж.

– В таком случае мы друг друга стоим, а? – заметила я.

Он улыбнулся и кивнул.

Тогда я успокоилась и подняла на него глаза.

– Я не знаю, чего хочу, Джеймс. Не знаю, что мне нужно.

Он склонил мою голову к своему плечу и, прижавшись губами к моим волосам, поцеловал.

– Неважно, – мягко произнес он. – Мы имеем то, что имеем, и я не выпущу это из рук. Вот что важно.

И он прав.