ПРОЛОГ

Поразительно, насколько быстро это происходит. Как мало времени отделяет неприятность от трагедии. Всего лишь несколько секунд без воздуха — и мозг начинает отказывать. Нет времени для сопротивления и даже для паники.

Петля сжимает горло все сильнее, как удав, душащий свою жертву. Неважно, какие мысли роятся в голове. “Двигайся! Хватай веревку! Пытайся дышать!” Но координация нарушена, и мышцы рук не слушаются приказов.

Веревка трещит под весом тела. Балка издает скрип.

Это напоминает кошмарный танец марионетки. Тело вращается в разные стороны, руки дергаются туда-сюда, пальцы сгибаются и разгибаются, колени также пытаются согнуться, затем выпрямляются вновь. Это признаки повреждения мозга.

Жуткие конвульсии продолжаются. Секунды кажутся часами во время этой пляски смерти. Одна минута… две… четыре… Единственные звуки в безмолвном помещении — скрип веревки и балки. Глаза открыты, но они ничего не видят. Последние секунды жизни — самые драгоценные и самые мучительные, последний удар сердца…

Наконец все кончено.

Ослепительно белая вспышка — и все погружается во мрак.

 

Глава 1

— Следовало бы повесить сукиного сына, который придумал эту хреновину, — ворчал Сэм Ковач, пытаясь выудить никотиновую жевательную резинку из пакетика.

— Жвачку или обертку?

— То и другое. Я не могу вскрыть эту чертову пачку. Уж лучше жевать кошачье дерьмо.

— А по вкусу эта жвачка сильно отличается от сигареты? — спросила Никки Лиска.

Они шли по широкому белому коридору здания муниципалитета Миннеаполиса, пробираясь сквозь небольшую толпу. Копы, направляющиеся к ларьку у лестницы за сигаретами и возвращающиеся оттуда с добычей; простые граждане, рассчитывающие что-то получить за уплачиваемые ими налоги…

Ковач сердито покосился на спутницу. Лиска добивалась всего исключительно силой воли. Ему всегда казалось, что бог нарочно сделал ее миниатюрной, так как она подчинила бы себе весь мир, если бы обладала большими габаритами. Энергии у нее было хоть отбавляй.

— Что ты понимаешь в сигаретах? — осведомился он.

— Мой бывший муж курил. Иногда даже докуривал бычки из пепельницы. Потому мы и развелись — с ним было противно целоваться.

— Господи, Динь, можно подумать, что мне это интересно!

Ковач дал ей прозвище Динь-Динь : светлые “нордические” волосы Лиски были подстрижены в стиле Питера Пэна, голубые глаза напоминали озеро в солнечный день. Фигура была женственной и в то же время атлетической. За годы, проведенные в полиции, она арестовала куда больше громил и головорезов, чем любой из известных Ковачу парней. Лиска пришла в отдел расследования убийств пять или шесть лет назад — Ковач точно не помнил. Впрочем, он толком не помнил, сколько лет сам там прослужил. Во всяком случае, большую часть своего двадцатитрехлетнего стажа. Через семь лет стаж станет тридцатилетним, он уйдет на пенсию и следующие десять лет будет отсыпаться, наверстывая упущенное. Иногда Ковач спрашивал себя, почему он не перешел куда-нибудь по истечении двадцатилетнего срока. Очевидно, потому, что переходить было решительно некуда…

Лиска проскользнула между двумя полицейскими, стоявшими у двери комнаты 126 — бюро внутрислужебных дел.

— Курево — еще не самое худшее, — сказала она. — Меня больше беспокоило то, с кем он трахался.

Ковач брезгливо поморщился.

— Ее звали Бренди! — с озорной усмешкой добавила Лиска.

Офисы уголовного розыска недавно отремонтировали, и теперь их стены приобрели цвет засохшей крови. Ковача интересовало, случайно это получилось или намеренно. Если намеренно, то это было единственным указанием на то, что помещения предназначены для полицейских. В узких каморках, рассчитанных на двух человек, с таким же успехом могли работать счетоводы.

Ковач предпочитал временные комнаты, которые им выделяли во время ремонта, — грязные обшарпанные помещения с такими же грязными обшарпанными столами, где усталые копы зарабатывали себе мигрень под яркими лампами дневного света. Отдел убийств запихнули в одну комнату, отдел ограблений — в другую, а половину ребят из отдела сексуальных преступлений — в кладовку. Но там была подходящая атмосфера.

— Как идет расследование нападения на Никсона?

При звуке этого голоса Ковач застыл, словно его ухватили крюком за ворот, и стиснул зубами жвачку.

Лиска двинулась дальше.

Новые офисы, новый лейтенант, новая колючка в заднице! Кабинет начальника отдела расследования убийств или, выражаясь фигурально, быстро вращающуюся дверь. Он служил лишь недолгой остановкой на пути вверх для умеющих быстро делать карьеру. Теперешний его обитатель по крайней мере относился к сотрудникам как к партнерам по работе, в отличие от своего предшественника, который истязал подчиненных мудреными концепциями о высококвалифицированной команде и скользящим графиком, лишавший их сна.

К сожалению, это не означало, что нынешний лейтенант не был таким же занудой.

— Разбираемся, — ответил Ковач. — Кстати, Элвуд только что привел парня, который, кажется, замешан в убийстве Трумена .

Леонард порозовел. У него была подходящая для этого очень светлая кожа и коротко стриженные волосы серовагого оттенка, похожие на пух.

— Какого черта вы до сих пор копаетесь с убийством Трумена? Оно произошло неделю назад. За это время у нас накопилось по горло нераскрытых дел о нападениях.

Лиска вернулась к ним:

— Мы думаем, что этот парень замешан и в том и в другом, лейтенант. Похоже, нация открывает охоту на мертвых президентов.

Ковач коротко усмехнулся:

— Kaк будто эти тупицы могут узнать президента, даже если бы он помочился на них!

Лиска бросила на него выразительный взгляд.

— Элвуд привел его в “комнату для гостей”. Пойдем побеседуем с ним.

Леонард нахмурился. Губы у него отсутствовали, а уши торчали перпендикулярно голове, как у шимпанзе. Ковач прозвал его “медной обезьяной”. Лейтенант выглядел так, словно раскрытие убийства испортит ему весь день.

— Не беспокойтесь, — сказал Ковач. — Разбойных нападений на ваш век хватит.

Он повернулся, прежде чем Леонард успел отреагировать, и направился вместе с Лиской к комнате для допросов.

— Ты в самом деле думаешь, что этот парень замешан и в нападении на Никсона?

— Понятия не имею. Но Леонарду это понравилось.

— Чертов болван! — выругался Ковач. — Кто-нибудь должен показать ему табличку на двери. Там ведь все еще написано “Отдел расследования убийств”, верно?

— Да. Во всяком случае, было написано, когда я в последний раз видела табличку.

— А он хочет, чтобы мы копались в разбойных нападениях.

— Сегодня нападение — завтра убийство, — философически заметила Лиска.

— Пускай он вытатуирует эту фразу у себя на члене!

— Тогда понадобится микроскоп, чтобы ее прочитать. Подарю его тебе на Рождество.

Лиска открыла дверь, и Ковач проследовал за ней в комнату размером со стенной шкаф для пальто. Архитектор, очевидно, считал, что это должно создавать интимную атмосферу. В соответствии с новейшими теориями проведения допросов преступников стол был маленьким и круглым. Таким образом, сидящему за ним могло казаться, что он беседует с приятелем.

Но в данный момент за столом никто не сидел. Элвуд Кнутсон стоял возле двери, похожий на медведя в черной шляпе-котелке из диснеевского мультфильма. Джамал Джексон занимал противоположный угол возле пустой и бесполезной книжной полки под вмонтированной в стену видеокамерой. Согласно законам штата Миннесота, камера была необходима для доказательства, что полиция не выбивает признания из подозреваемых.

Джинсы, которые пришлись бы впору Элвуду, соскальзывали с тощей задницы Джамала. Просторная куртка, раскрашенная в цвета американского флага, болталась на костлявой фигуре. Сам он выглядел не лучше, чем его одежда. Нижняя губа у него была толщиной с садовый шланг, и он воинственно выпятил ее, глядя на Ковача.

— Все это вранье. Я никого и пальцем не трогал.

Ковач поднял брови:

— В самом деле? Должно быть, произошла ошибка. — Он повернулся к Элвуду и развел руками: — Кажется, ты говорил, Элвуд, что это именно тот парень. А он утверждает, что это не так.

— Наверно, я ошибся, — сказал Элвуд. — Примите мои глубочайшие извинения, мистер Джексон.

— Мы отвезем тебя домой в полицейской машине, — продолжал Ковач, — и объявим через мегафон, что не собираемся тебя арестовывать. Пусть все соседи знают, что это ошибка.

Джамал уставился на него, шевеля губой.

— Мы можем даже объявить, что ты не имеешь никакого отношения к убийству Джона Трумена. Таким образом, все поймут, что тебя привели в полицию совсем не из-за этого. Мы не хотим, чтобы из-за нас о тебе распространялись скверные слухи.

— Да пошли вы! — заорал Джамал, повысив голос на целую октаву. — Вам нужно, чтобы меня прикончили?

Ковач рассмеялся.

— Ты же говоришь, что не делал этого. Отлично — я отправлю тебя домой.

— Чтобы братишки подумали, будто я вам настучал. Нет уж!

Джамал прошелся по комнате, дергая себя руками, скованными наручниками, за торчащие в разные стороны на голове косички.

— Сажайте меня в тюрьму! — заявил он.

— Не могу.

— Я под арестом, — настаивал Джамал.

— Нет, если ты ничего не сделал.

— Я много чего сделал.

— Значит, вы признаетесь? — спросила Лиска. Джамал озадаченно уставился на нее:

— А это еще кто? Твоя подружка?

— Не оскорбляй леди, — сказал ему Ковач. — Ты признаешь, что убил Джона Трумена?

— Черта с два!

— Тогда кто?

— Понятия не имею.

— Элвуд, проследи, чтобы этого человека отправили домой с шиком.

— Но я под арестом! — взвыл Джамал. — Сажайте, меня в тюрьму!

— Тюрьма переполнена, — покачал головой Ковач. — Это тебе не отель. За что ты его задержал, Элвуд?

— По-моему, за бродяжничество.

— Ну, это мелкое правонарушение.

Джамал выругался и ткнул в сторону Элвуда указательными пальцами скованных рук.

— Ты же видел, как я продавал кокаин на углу Чикаго-авеню и Двадцать шестой улицы!

— При нем был кокаин, когда ты его арестовал? — спросил Ковач.

— Нет, сэр. У него была нюхательная трубка.

— Обладание принадлежностями для употребления наркотиков? — Лиска поморщилась. — Пустяки. Отпусти его. Он не стоит нашего времени.

— Да пошла ты, сука! — рявкнул Джамал, повернувшись к ней. — Я бы не дал тебе сосать свой член! — Я бы скорее выковыряла себе глаза ржавым гвоздем. — Голубые глаза Лиски устремились на него, словно пара лазеров. — Держи свой член в штанах, Джамал. Если ты проживешь достаточно долго, то, может быть, найдешь в тюрьме какого-нибудь симпатичного парня, который окажет тебе эту услугу.

— Сегодня он не пойдет в тюрьму, — решительно заявил Ковач. — Давайте с этим кончать. У меня есть другие дела.

Ковач двинулся к двери, но Джамал внезапно схватил одну из пустых книжных полок и бросился на него сзади. Элвуд с проклятием прыгнул вперед, но не успел его остановить. Ковач резко повернулся и ухватился рукой за полку, но угол доски срезал ему кусок кожи над левой бровью.

— Черт!

У Ковача потемнело в глазах. Чувствуя, что пол под ним шатается, он опустился на колени.

Элвуд схватил Джамала за запястья и рванул их вверх. Полка отлетела в сторону, ударившись о недавно покрашенную стену. Джамал с визгом пригнулся и ткнул локтем Элвуда с такой силой, что тот отскочил с выпученными от боли глазами. В следующую секунду. Лиска прыгнула на Джамала сзади, повалила его на пол и уперлась коленями ему в спину.

Дверь распахнулась. На пороге возникли полдюжины детективов с револьверами в руках.

С видом простодушного удивления Лиска помахала короткой черной дубинкой.

— Посмотрите, что я нашла у себя в кармане куртки! — Склонившись к Джексону, она шепнула ему на ухо с соблазнительной улыбкой: — Похоже, мне придется выполнить одно из твоих пожеланий, Джамал. Ты арестован.

* * *

— С этой штукой Ковач выглядит как педик.

— У тебя большой опыт общения с педиками, Типпен?

— Скорее с тобой.

— Это означает “нет” или стремление выдать желаемое за действительное?

За столом послышался громкий хохот — так смеются люди, которым каждый день приходится видеть слишком много мерзостей. Юмор копов был грубым и резким, как мир, в котором они существовали. У них не было ни времени, ни терпения для изящных острот.

Группа занимала угловой стол в “Патрике” — баре, который, несмотря на ирландское наименование, принадлежал шведам. Расположенный на полпути между полицейским управлением Миннеаполиса и офисом шерифа округа Хеннепин, бар бывал в это время дня битком набит полицейскими. Сюда заходили копы дневной смены, чтобы расслабиться после работы, отставные копы, обнаружившие после ухода на пенсию, что не могут общаться с обычными людьми, ночные патрульные, убивающие время перед выходом на дежурство.

Но сегодняшний день был необычным. Помимо обычных клиентов, в баре присутствовало полицейское начальство, городские политиканы и просто любопытные. Группа журналистов с одной из местных радиостанций расположилась у переднего окна. Все это создавало напряжение в воздухе, насыщенном табачным дымом и крепкими словечками.

— Нужно было настоять на обыкновенных старомодных швах, — продолжал Типпен.

Стряхнув пепел, он поднес сигарету к губам и затянулся. Его лицо походило на морду ирландского волкодава — некрасивое, продолговатое, с серыми колючими усами и смышлеными темными глазами. Детектив из офиса шерифа, Типпен состоял в оперативной группе, которая более года тому назад занималась убийствами, совершенными человеком по кличке Сжига-тель. Некоторые члены группы подружились с копами из управления, которые раскрыли это дело, — встречались с ними в баре, вместе выпивали, болтали и подкалывали друг друга.

— Тогда бы у него остался большой безобразный шрам, как у Франкенштейна, — сказала Лиска. — А от скобки-бабочки останется только маленький аккуратный шрамик — из тех, которые женщины считают сексуальными.

— Женщины-садистки, — уточнил Элвуд.

— А разве бывают другие? — усмехнулся Типпен.

— Конечно, — отозвалась Лиска. — Например, те, которые имеют дело с тобой, — мазохистки.

Типпен швырнул в нее чипе.

Ковач критически рассматривал себя в зеркале пудреницы Лиски. Рану на лбу прочистила и подлатала усталая ординаторша в кабинете неотложной помощи медцентра округа Хеннепин, где постоянно штопали раны местным громилам или упаковывали их трупы в мешки. Ковачу было неловко являться туда с царапиной, а не с огнестрельной раной — к тому же обслуживающая его молодая, но не отличавшаяся сексуальной привлекательностью женщина ясно давала понять, что эта работа ниже ее достоинства.

Из зеркала на него смотрело квадратное, испещренное морщинами и шрамами лицо с ястребиным носом и ртом, словно навечно скривившимся в сардонической усмешке. Некогда каштановые волосы стали серыми и торчали ежиком — благодаря десяти баксам, которые он раз в месяц платил старому парикмахеру-норвежцу.

Ковач никогда не блистал красотой в общепринятом смысле слова, но женщины от него не шарахались — во всяком случае, по причине его внешности. Так что лишний шрам едва ли имел значение. Лиска разглядывала его, потягивая пиво.

— Этот шрам придает тебе индивидуальность, Сэм.

— У меня и без него достаточно индивидуальности, — проворчал он, возвращая ей пудреницу. — Если он что-то и придает, так это головную боль.

— Тогда давай я поцелую его, и тебе станет легче. Впрочем, я уже сбила с ног парня, который тебя изукрасил, так что свои обязанности я выполнила.

— И ты еще удивляешься, почему у тебя никого нет! — ухмыльнулся Типпен.

Лиска послала ему воздушный поцелуй:

— Можешь в ответ поцеловать мою дубинку, Тип.

Входная дверь распахнулась, и в помещение ворвался холодный воздух вместе с новой порцией клиентов. Напряжение в зале сразу достигло высшей точки.

— Герой дня, — заметил Элвуд, услышав приветственные крики. — Пришел пообщаться с низами перед очередным восхождением.

Ковач промолчал. Эйс Уайетт стоял на пороге в двубортном пальто из верблюжьей шерсти, похожий на Капитана Америка . Квадратная челюсть, белозубая улыбка, весь напомажен, как распорядитель шоу.

— Неужели Эйс действительно пользуется косметикой? — сквозь зубы процедил Типпен. — Я слышал, что он красит ресницы.

— Вот что случается, когда попадаешь в Голливуд, — заметил Элвуд.

— Я бы согласилась на такое унижение, — ехидно сказала Лиска. — Тебе известно, сколько денег он огреб за этот фильм?

Типпен затянулся сигаретой и выпустил дым. Ковач посмотрел на капитана Эйса Уайетта сквозь голубоватую пелену. Какое-то время они работали в одной бригаде. Казалось, это было сто лет назад. Он как раз перешел из отдела ограблений в отдел убийств, а Уайетт уже тогда стал легендой и метил в звезды. Сделав карьеру в полицейском департаменте и оставаясь капитаном в отделе убийств, он стал сниматься на телевидении в полудокументальном сериале “Время преступления”, имевшем общенациональный успех.

— Ненавижу этого типа. — Ковач взял стакан бренди и выпил залпом, забыв, что его нельзя смешивать с болеутоляющим.

— Завидуешь? — усмехнулась Лиска.

— Кому? Этому мудаку?

— Не пыжься, Коджак . Ты такой же мудак, как любой из здесь присутствующих.

Ковачу внезапно захотелось очутиться где угодно, только не здесь. Какого черта он сюда пришел? Он едва не заполучил сотрясение мозга и имел отличный предлог для того, чтобы пойти домой. А впрочем, что ему делать в пустом доме с пустым аквариумом в гостиной? Все рыбы погибли от голода, когда Ковач семьдесят два часа подряд занимался делом Сжигателя, а новыми он обзавестись не успел.

Присутствовать на вечеринке в честь Эйса Уайетта означало быть таким же мазохистом, как те женщины, с которыми встречался Типпен. “Когда компания Эйса освободит дверь, — подумал Ковач, — можно будет? пробраться сквозь толпу, выскользнуть потихоньку и пойти в бар, где тусуются копы из пятого участка. Им наплевать на Эйса Уайетта”.

Как только он принял это решение, Уайетт заметил его, приветствовал ослепительной улыбкой и направился к нему в сопровождении квартета прихлебателей. По пути он пожимал руки, хлопал кого-то по плечу и был похож на папу, раздающего благословения;

— Коджак, старый боевой конь! — заорал он, перекрывая шум, и стиснул руку Сэма.

Ковач поднялся со стула. Пол закачался у него под ногами — следствие недавнего удара доской или смеси алкоголя с лекарством, но только не радости по случаю проявленного Уайеттом внимания. Кретин назвал его Коджаком, а он ненавидел это прозвище. Те, кто знал Сэма, называли его так специально, чтобы позлить.

Один из прихлебателей подкрался с “Полароидом”, и вспышка едва не ослепила Ковача.

— Для альбома, — объяснил фотограф — субъект лет тридцати с лоснящимися черными волосами и ярко-голубыми глазами, похожий на персонажа мыльной оперы.

— Я слышал, у тебя новый трофей, — с усмешкой продолжал Уайетт, кивнув на злосчастную скобку-бабочку. — Завязывай, пока ты в чести и пока у тебя еще есть голова на плечах.

— Завяжу через семь лет, — отозвался Ковач. — Меня ведь не ждут в Голливуде. Кстати, прими мои поздравления.

— Спасибо. Успех в общенациональном сериале меняет многое.

“Особенно в банковском счете”, — подумал Ковач, но промолчал. У него не было пристрастия к сшитым на заказ костюмам и еженедельному маникюру. Он был простым копом и хотел всегда им оставаться. В отличие от Эйса, который всегда был готов положить глаз на то, что блестит ярче, и не упускал ни единого шанса за это ухватиться.

— Рад, что ты смог прийти на вечеринку, Сэм.

— Я — коп и всегда рад бесплатной жратве и выпивке.

Уайетт уже рыскал глазами в поисках более значительного объекта для рукопожатия. Прихлебатель привлек его внимание к телекамере, и улыбка Эйса стала ярче на пару сотен ватт.

Лиска вскочила со стула, как чертик из табакерки, и протянула руку, прежде чем Уайетт успел двинуться с места.

— Никки Лиска, отдел убийств, — представилась она. — Рада с вами познакомиться. Я наслаждаюсь вашим фильмом.

Ковач покосился на нее.

— Моя напарница, — объяснил он. — Блондинка с непомерными амбициями.

— Везучий ты, старый черт, — добродушно ухмыльнулся Уайетт.

— По-моему, ваша идея усиления связи между населением и полицией с помощью телевидения и Интернета просто блестяща, — заявила Лиска.

Уайетт просиял.

— Американская культура — мультимедийна, — громко произнес он, когда брюнетка-тележурналистка в красном блейзере подошла к нему с микрофоном. Ковач неодобрительно посмотрел на Лиску.

— Может быть, он даст мне работу технического консультанта, — с озорной усмешкой сказала она. — А потом, глядишь, я стану консультантом в фильмах Мела Гибсона.

— Ладно, я схожу в сортир.

Ковач стал пробираться сквозь толпу пришедших выпить и закусить куриными крылышками и жареным сыром за счет Эйса Уайетта. Половина присутствующих никогда с ним не встречались и тем более не работали, но с радостью праздновали его уход в отставку. Впрочем, за бесплатную выпивку они бы праздновали даже день рождения сатаны.

Остановившись у задней стены, Ковач окинул взглядом сцену, которой придавали сюрреалистический облик рождественские украшения в свете ламп тележурналистов. Море людей, причем большая часть лиц ему знакома — и все же он ощущал одиночество и пустоту. Пожалуй, лучше уйти, а то с таким настроением недолго нарваться на драку.

Лиска не отходила от компании Уайетта, пытаясь завести знакомство с главным прихлебателем. Уайетт отошел, чтобы пожать руку привлекательной, серьезной на вид блондинке, чье лицо показалось Ковачу смутно знакомым. Уайетт положил ей руку на плечо и что-то говорил на ухо. Элвуд подчищал буфетную стойку. Типпен пытался флиртовать с официанткой, которая смотрела на него так, словно вступила ногой в нечистоты.

Это была последняя возможность сбежать, пока его не хватились. Потом они смогут только подумать:

“Где Ковач? Ушел? Вот чудак — упустил бесплатное пиво!”

Он направился к двери, но его остановил знаковый пьяный голос:

— Эйс был лучшим копом из всех, кого я знал! Тот, кто так не думает, пускай выйдет и поговорит со мной! Я бы с радостью отдал Эйсу Уайетту мои чертовы ноги!

Пьяница сидел в инвалидном кресле на колесах, стоящем на верхней из трех узких ступенек к бару. Он смело мог бы пожертвовать своими ногами, так как они были бесполезны уже двадцать лет. От них остались только кости и атрофированные мышцы. Зато туловище старика было достаточно плотным, а лицо — красным и одутловатым.

Ковач покачал головой и шагнул к креслу.

— Никто с тобой не спорит, Майки, — сказал он. Майк Фэллон посмотрел на него, не узнавая. В его глазах блестели слезы.

— Эйс — герой! Не вздумай мне возражать! — Он сердито указал рукой в сторону Уайетта. — Мне нравится этот парень! Я люблю его, как сына!

На последнем слове голос старика дрогнул, а лицо исказилось от внутренней боли, которая не имела отношения к количеству виски, поглощенного им за последние несколько часов.

Ослепительная улыбка сбежала с лица Уайетта, когда левая рука Майка легла на колесо кресла. Ковач прыгнул, но опоздал на какую-то долю секунды.

Кресло покатилось по ступенькам, и Майк Фэллон рухнул на пол, как мешок с картошкой.

Ковач оттолкнул какого-то пьяного и подбежал к старику. Толпа изумленно следила да происходящим. Уайетт стоял футах в десяти и, нахмурившись, смотрел на Майка Фэллона.

Ковач опустился на одно колено.

— Ну-ка, Майки, перевернись. Ты опять перепутал свое лицо с задницей.

Кто-то поставил кресло на колеса. Старик перевернулся на спину и сделал жалкую попытку сесть, напоминая при этом вылезшего на берег тюленя. По его Щекам текли слезы. Парень из отдела ограблений подхватил его с одной стороны, а Ковач — с другой; вдвоем они усадили Фэллона в кресло.

Зрители отвернулись, чтобы не смущать старика. Ковач тоже опустил голову, он предпочел бы не видеть его унижения.

Сэм знал Майка Фэллона с первого дня службы.

Впрочем, тогда все копы в Миннеаполисе знали Железного Майка. Они следовали его примеру и его приказаниям; когда его ранили и он остался калекой, многие из них плакали как дети. Но видеть Майка сломленным душевно было невыносимо. Ковач положил руку на плечо Фэллона:

— Пошли, Майк. Уже поздно. Я отвезу тебя домой.

— С тобой все в порядке, Майк? — осведомился Эйс Уайетт, наконец подойдя к ним.

Фэллон протянул ему дрожащую руку, но не смог поднять взгляд, даже когда Уайетт взял ее.

— Я люблю тебя, как брата, Эйс, — заговорил он хриплым голосом. — Как сына. Даже еще сильнее. Ты знаешь, я не слишком боек на язык…

— Тебе не нужно ничего говорить, Майк.

Старик прикрыл лицо дрожащей рукой. Брюки его были мокрыми.

Краем глаза Ковач увидел, как к ним, словно стервятники, подкрадываются репортеры.

— Я прослежу, чтобы Майк добрался домой, — сказал он Уайетту. Тот кивнул:

— Спасибо, Сэм. Ты хороший парень.

— Я обычный придурок, которому некуда девать свое время.

Блондинка исчезла, но брюнетка с телевидения снова подошла к Уайетту.

— Это тот самый Фэллон, который стал инвалидом после убийства Торна в семидесятых?

Черноволосый прихлебатель появился, как джинн из бутылки, и отвел брюнетку в сторону, с серьезным видом шепча ей что-то на ухо. Уайетт повернулся к репортерам и махнул рукой:

— Всего лишь неприятный инцидент, ребята. Продолжим веселье.

Ковач посмотрел на плачущего старика в инвалидном кресле.

“Продолжим веселье…”

 

Глава 2

— Думаешь, я наняла на ночь приходящую няню только для того, чтобы отвозить домой пьяного? — проворчала Лиска. — Как будто мне было недостаточно таких развлечений, когда я была патрульной.

— Перестань ныть! — приказал Ковач. — Кто тебе мешал отказаться, напарник?

— И выглядеть скверно перед мистером Слугой Общества? Надеюсь, он обратил внимание на мою самоотверженность и вспомнит о ней, когда я обращусь к нему с просьбой о работе.

— Выглядит так, словно ты собираешься ассистировать ему кое в чем другом.

Лиска хлопнула его ладонью по руке, стараясь сохранить серьезность.

— Вот еще! За кого ты меня принимаешь?

— Вопрос в том, за кого он тебя примет.

— Мистер Уайетт ни о чем таком не думает.

— Это уж точно!

Лиска притворилась недовольной:

— Тогда он наверняка “голубой”.

— Очевидно.

Несколько кварталов они проехали молча. Дворники счищали снег с ветрового стекла. Ковач включил обогреватель, в салоне стало тепло, и это усилило запах мочи. Майк Фэллон храпел в углу на заднем сиденье.

— Ты с ним работал? — спросила Лиска, кивнув в сторону пассажира.

— Когда я поступил на службу в полицию, все работали с Железным Майком. Он всегда делал больше, чем требовал от него долг. “Так надо”, — говорил Майк. По-видимому, это и значит быть настоящим копом. Он получил пулю в позвоночник. Почему-то такое не случается с бездельниками, которые просто отсиживают рабочее время до пенсии.

— Справедливости на свете не существует, — вздохнула Лиска.

— Какая новость! По крайней мере, он смог прикончить подонка, который в него стрелял.

— Это было дело об убийстве Торна?

— Ты его помнишь?

— Я тогда была ребенком, Мафусаил!

— Двадцать лет назад? — фыркнул Ковач. — Наверное, ты тогда просто была слишком занята, гуляя с капитаном футбольной команды.

— С кэтчером, — поправила Лиска. — И позволь заметить, руки у него были что надо.

Уголки рта Ковача дернулись в усмешке.

— С тобой не соскучишься, Колокольчик.

— Кто-то же должен тебя веселить. Ты слишком поддаешься настроению.

— Кто бы говорил!

— Так что это за история с Торном?

— Билл Тори был обычным патрульным копом. Я его не знал — в то время я был новичком. Тори жил в районе старой Западной школы, где тогда проживало много копов. Майк в тот вечер патрулировал район, и ему показалось, что в доме Торна что-то неладно. Он позвонил, а потом поднялся туда.

— Ему следовало дождаться подкрепления.

— Да, это была его основная ошибка. Но машина Торна стояла на месте, да и по соседству жило полно копов. Короче говоря, в дом Торна залез один бродяга-разнорабочий и изнасиловал его жену. В тот вечер Торн дежурил, но заехал домой за чем-то. Парень успел найти его револьвер, выстрелил в Торна и убил его наповал. Тут-то и появился Майк. Парень снова выстрелил. Майк выстрелил в ответ и прикончил его, но сам был тяжело ранен. Эйс Уайетт тогда жил в доме напротив. Жена Торна позвала его, и он оказал Майку первую помощь. Сумел остановить кровотечение еще до приезда “Скорой”.

— Это объясняет его сегодняшнее поведение — да и поведение Майка тоже, — задумчиво произнесла Лиска.

— Да. — Ковач снова помрачнел. — По крайней мере, отчасти.

Между Железным Майком Фэллоном и теперешним жалким алкоголиком было мало общего. Но в жизни тех, кто избрал профессию полицейского, такие истории нередки.

Когда машина затормозила у дома Фэллона, старика вырвало на пол. Ковач застонал и стукнулся лбом о рулевое колесо.

Лиска открыла дверцу и посмотрела на него.

— Ни одно доброе дело не остается безнаказанным. Учти: не стану это убирать, напарник!

* * *

Снаружи дом выглядел таким же маленьким и аккуратным, как и соседние дома, но внутри все было по-другому. Жена Фэллона умерла от рака несколько лет назад, и теперь он жил здесь один. В доме пахло старостью и жареным луком. Количество мебели в комнатах было сведено к минимуму, чтобы освободить путь для инвалидного кресла Майка. Предметы обстановки являли собой причудливую смесь старья и последних достижений современности. Например, в центре гостиной лицом к цветному телевизору стояло массажное кресло с регулируемой спинкой и подставкой для ног — подарок бывших сослуживцев. Зато кушетка была реликтом семидесятых годов. Столовая выглядела так, словно ею не пользовались лет двадцать, и, очевидно, пребывала в таком же состоянии, в каком оставила ее покойная миссис Фэллон, если не считать бутылок на столе.

Почти всю спальню занимали две стоящие рядом кровати: одна была завалена одеждой, другая — скомканными простынями и одеялами. Грязное белье лежало на полу, возле наполненной доверху корзины. На ночном столике стояла бутылка бурбона “Мейкерс Марк” и стакан в форме динозавра Барни. В другом конце комнаты находился комод покойной жены, уставленный семейными фотографиями, половина которых лежала лицом вниз.

— Мне так стыдно… — бормотал Майк, когда Ковач укладывал его в кровать.

Лиска нашла пустую бельевую корзину и убрала разбросанную одежду, наморщив нос, но не жалуясь.

— Брось, Майк, — отозвался Ковач. — Со всеми такое случается.

— Господи, я описался!

— Ничего страшного.

— Где ты сейчас работаешь, Сэм?

— В отделе убийств.

Фэллон разразился хриплым пьяным смехом.

— Неплохо для бывшего патрульного.

Ковач вздохнул и выпрямился, его взгляд скользнул по фотографиям на комоде. У Фэллона было два сына. Младший, Энди, тоже стал копом и какое-то время работал в отделе ограблений. Придавая нормальное положение лежащим лицом вниз снимкам, Ковач обнаружил, что на всех изображен Энди. Красивый, крепкий парень. На одной из фотографий он был в бейсбольной униформе, а на другой — в полицейской. Этот снимок сделали после окончания полицейской академии. Радость и гордость Майка Фэллона — сын, продолжающий семейную традицию…

— Как поживает Энди?

— Он умер, — буркнул Фэллон. Ковач резко повернулся:

— Что?!

Фэллон опустил голову. При свете лампы он выглядел совсем хилым, а его кожа была бледной и сморщенной, как пергамент.

— Умер для меня, — тихо сказал он, потом закрыл глаза и впал в забытье.

* * *

Последние слова Майка Фэллона преследовали Ковача всю обратную дорогу в бар “Патрик”, куда он подвез Лиску. Высадив ее, Ковач поехал по пустым заснеженным улочкам в сторону от центра к своему убогому району.

Корни старых деревьев на бульваре искорежили обочины, как землетрясение — скоростную магистраль в Лос-Анджелесе. Дома налезали один на другой — высокие многоквартирные здания и жалкие развалюхи. Одна сторона улицы была занята машинами, другая освобождена для уборки снега.

Дом по соседству с тем, где жил Ковач, был украшен к Рождеству сверху донизу. Казалось, он вот-вот обрушится под грузом разноцветных ламп. На крыше стояли фигуры Санта-Клауса и северного оленя, второй Санта помещался на трубе, а третий — на лужайке, в двух футах от волхвов, собирающихся посетить младенца Христа в яслях. Весь двор был залит светом.

Подойдя к своему дому, Ковач отпер дверь и шагнул внутрь, даже не утруждая себя возней с выключателем — света из соседнего здания было вполне достаточно. Его жилище чем-то напоминало дом Майка Фэллона — здесь тоже было минимальное количество мебели. Последний развод оставил Ковача почти ни с чем, и он не стал восполнять потери. Брошенному человеку многого не требуется. За последние пять лет его самым крупным приобретением был аквариум — жалкая попытка наполнить свой дом хоть какими-то живыми существами.

Здесь не было семейных или детских фотографий. К чему выставлять напоказ два неудачных брака? От них остались только скверные воспоминания — и дочь, которую Ковач не видел с младенческого возраста. В какой-то степени она тоже умерла для него — вернее, никогда не существовала. После развода ее мать быстро вышла замуж снова, и семья переехала в Сиэттл. Ковач не видел, как его дочь растет, занимается спортом, музыкой или следует по его стопам в служении закону. Он приучил себя не думать об упущенных возможностях — по крайней мере, большую часть времени.

Ковач поднялся в спальню, но не стал ложиться.

В голове у него стучало. Присев на стул у окна, он уставился на сверкающий огнями соседний дом. “Он умер для меня”, — сказал о своем сыне Майк Фэллон. Что могло заставить Майка сказать такое о парне, который был радостью всей его жизни? Почему он отрезал от себя Энди, когда у него больше почти ничего не осталось?..

Вынув из кармана никотиновую жвачку, Ковач бросил ее в мусорную корзину, потом достал из ящика стола полупустую пачку сигарет и закурил. Сейчас никто не мог ему это запретить.

 

Глава 3

Большинство людей, глядя на такую фотографию, сначала ощутили бы ужас, но потом решили бы, что это дурная шутка.

Однако сам фотограф не принадлежал к этому большинству.

В первый момент он тоже испытал потрясение, но его тут же сменила причудливая смесь эмоций: ужаса, вины, облегчения, под которыми таился еще один, скрытый слой чувств — возбуждения, власти, всемогущества. Эти чувства вызывали страх и тошноту.

Слова “забрать чью-то жизнь” означают лишить какое-то существо жизненной энергии и прибавить ее к своей собственной. Эта зловещая идея соблазнительна для определенных личностей — для тех, кто убивает ради развлечения.

“Но я не такой! Я никогда не буду таким!” Однако, несмотря на это обещание, воспоминания о смерти другого существа приходили снова и снова: насилие, кровь, шум в ушах, оглушительный внутренний крик, который невозможно услышать, а потом тишина и ужасная мысль: “Я сделал это!”

И снова ощущение собственного могущества…

Темное чувство, которое заползает в душу, словно извивающаяся змея. Совесть отступает перед ним, а страх накатывает, как приливная волна.

Фотограф смотрел на запечатленное изображение трупа, раскачивающегося в петле, и видел, как он отражается в зеркале, на котором написано только одно слово: “Жаль”.

Как жаль…

 

Глава 4

— Энди Фэллон мертв.

Лиска сообщила Ковачу эту новость у двери в отдел убийств.

— Что?!

— Энди Фэллон мертв. Приятель обнаружил его сегодня утром. Похоже на самоубийство.

— Господи! — пробормотал Ковач. Он еще не успел толком прийти в себя, поднявшись утром с больной головой. В ушах до сих пор звучали слова Майка Фэллона: “Он умер для меня”.

Лиска выжидающе смотрела на него, и Ковач усилием воли стряхнул с себя оцепенение.

— Кто ведет это дело?

— Спрингер и Коупленд. — Лиска огляделась, проверяя, не подслушивают ли их. — Вернее, вели. Я подумала, что ты захочешь им заняться, поэтому забрала его у них.

— Не знаю, должен ли я тебя благодарить или жалеть, что твоя мать не пользовалась противозачаточными средствами, — проворчал Ковач, направляясь к их каморке.

— Ты знал Энди?

— Практически нет. Встречал пару раз. Самоубийство… Не хотел бы я сообщать об этом Майку.

— Предпочитаешь, чтобы это сделал кто-нибудь из патрульных или из отдела медэкспертизы? — с неодобрением осведомилась Лиска.

Ковач с шумом выдохнул и на мгновение закрыл глаза, словно под тяжестью свалившегося на него груза.

— Нет.

Судьба связала его с Железным Майком много лет назад, а прошлой ночью эта связь странным образом укрепилась. Самое меньшее, что он мог сделать для старика, — это лично сообщить ему о смерти сына. Пускай Майк услышит страшное известие не от постороннего.

— Ты не думаешь, что мы должны постараться как-нибудь это замять? — спросила Лиска, снова оглядываясь настороженно. — В конце концов, Энди служил в полиции.

— Пожалуй. — Ковач посмотрел на мигающий огонек своего телефона. — Давай-ка съездим на место происшествия, пока Леонард не взвалил на нас очередное нападение, которое завтра обернется убийством.

* * *

Энди Фэллон жил в фешенебельном районе, именуемом Верхним городом. Ковач не понимал смысла этого названия, так как местность вокруг была довольно плоская. Очевидно, “верхний” означало слишком шикарный для таких, как он. Середину района занимали бары, рестораны и кинотеатры с репертуаром для интеллектуалов. Дома на западной стороне, возле озер, стоили бешеных денег. Но дом Фэллона был расположен севернее, поэтому его можно было приобрести на жалованье копа.

У обочины уже стояли две полицейские машины. Лиска бодро зашагала к дому, всегда готовая заняться новым делом. Ковач плелся позади — эта история не вызывала у него энтузиазма.

— Вам будет любопытно в этом покопаться, — сказал полисмен, встретивший их у двери. — Занятное дельце.

Его тон был почти насмешливым. Он прослужил в полиции достаточно долго, чтобы привыкнуть к мертвецам и относиться к ним не как к людям, а всего лишь как к трупам. Впрочем, все копы должны были к этому привыкать — иначе им приходилось спешно менять профессию, чтобы не сойти с ума. Смерть переставала задевать их лично. Ковач знал, что не является исключением, но это дело было исключительным для него.

Лиска бросила на копа взгляд, который усваивают все детективы в самом начале карьеры.

— Где труп?

— В спальне наверху.

— Кто его обнаружил?

— “Друг”, — с той же усмешкой отозвался полицейский, изображая кавычки пальцами. — Он плачет в кухне.

Ковач прочитал его фамилию на бирке, прикрепленной к униформе.

— Вы первым прибыли на место происшествия, Берджесс?

— Да, — ответил коп, съежившись под его взглядом.

— И успели уже наговорить гадостей парню, который нашел труп?

Берджесс нахмурился:

— Ну…

Ковач подошел к нему вплотную:

— Вы всегда такой тупица, Берджесс, или только сегодня?

Полицейский густо покраснел.

— Держите язык за зубами! — приказал Ковач. — Погибший был копом, и его отец — тоже. Так что проявите к ним уважение.

Берджесс поджал губы и шагнул назад. Взгляд его стал холодным.

— Да, сэр.

— Я не хочу, чтобы сюда входил кто-нибудь, если у него нет значка или если он не из отдела медэкспертизы. Понятно?

— Да, сэр.

— Мне нужны имена и номера значков всех приходящих, а также время их прихода и ухода. Можете это обеспечить?

— Да, сэр.

— Ему это не понравилось, — весело шепнула Лиска, когда они вошли в дом, оставив Берджесса у двери.

— Вот как? Ну и черт с ним. — Ковач посмотрел на нее. — Слушай, а Энди Фэллон действительно был гомиком?

— Геем, — поправила Лиска. — Откуда мне знать? Я не якшаюсь с крысами из Бюро внутрислужебных дел. За кого ты меня принимаешь?

— Тебе так хочется это знать? — Помолчав, Ковач добавил: — Значит, парень работал в БВД. Тогда не приходится удивляться словам Майка, что Энди умер для него.

В кухне с зелеными стенами и девственно белой мебелью все находилось на своих местах. Это была кухня человека, который умел обращаться не только с микроволновой печью. Свидетельством служили плита, горшки на полке и ножи с толстыми ручками в деревянной подставке.

В дальнем конце помещения, за круглым столом у окна, сидел “друг”, закрыв лицо руками. Это был красивый парень в темном костюме с модно подстриженными рыжими волосами. Веснушки четко выделялись на скуластом лице, которое казалось пепельным в холодном сером свете, проникающем в окна. Он едва поднял взгляд, когда Ковач и Лиска вошли в кухню. Лиска показала ему удостоверение.

— Насколько мы поняли, вы обнаружили труп, мистер…

— Пирс, — хрипло отозвался он. — Том Пирс. Да, я… его нашел.

— Естественно, что вы расстроены, мистер Пирс, но нам придется с вами побеседовать, когда мы закончим работу. Вы не возражаете?

— Нет. — Он покачал головой. — Я ничего не понимаю. Просто не могу этому поверить.

— Мы вам очень сочувствуем, — машинально произнесла Лиска.

— Энди не стал бы этого делать, — пробормотал Пирс, глядя на стол. — Это просто невозможно.

Ковач промолчал. Когда они поднимались по лестнице, ему стало не по себе.

— У меня дурные предчувствия, Динь, — сказал он, натягивая перчатки из латекса. — А может, начинается сердечный приступ. Называется, повезло — я как раз бросил курить.

— Только не умирай на месте происшествия, — предупредила Лиска. — Потом придется писать рапорт.

— Ты, как всегда, полна сочувствия.

— Это лучше того, чем полон ты! Нет у тебя никакого приступа.

Второй этаж дома раньше, наверное, был чердаком, но его ловко приспособили под жилые помещения. Оставленные открытыми балки на потолке создавали ощущение высоты. “Неплохое местечко, чтобы повеситься”, — подумал Ковач.

Тело висело на веревке в нескольких футах от большой кровати с пологом на четырех столбиках. Веревка была перекинута через одну из балок — конец ее крепился где-то в изголовье кровати. Сама кровать была аккуратно застелена — на нее не ложились и даже не садились. Ковач отмечал все это чисто машинально — его внимание было сосредоточено на жертве. Ему припомнилась фотография, лежащая лицом вниз на комоде в спальне Майка Фэллона: красивый молодой атлет в новой полицейской форме и рядом с ним сияющий от гордости Майк. Такая же фотография стояла и на комоде Энди.

Теперь его красивое лицо посинело и распухло, губы застыли в жуткой усмешке, мутные глаза были полуоткрыты. Тело было обнаженным. Стиснутые в кулаки руки свисали по бокам. На костяшках пальцев выступили темные пятна — кровь застаивалась в нижних краях конечностей. Ноги, находившиеся в нескольких дюймах от пола, распухли и побагровели. По запаху и отсутствию трупного окоченения Ковач сделал вывод, что тело пробыло здесь около суток.

Присев на корточки, он прижал пальцем лодыжку трупа и сразу отпустил ее. Кожа побелела, но больше ничего не произошло. Кровь давно свернулась. Кожа была холодна, как лед.

Футах в десяти от трупа у стены стояло зеркало в дубовой раме. Тело полностью отражалась в нем. На стекле чем-то темным было написано слово “Жаль”.

— Я всегда считал извращенцами этих ребят из БВД, — услышал Ковач чей-то голос за спиной. Он оглянулся и увидел двух полицейских, которые стояли в дверях и ухмылялись, глядя на зеркало. Это были два здоровяка с головами, похожими на бетонные блоки и лишенными шеи. Судя по биркам, их звали Рубел и Огден.

— Эй, вы, “Тупой и еще тупее”! — окликнул их Ковач. — Ну-ка убирайтесь с места происшествия. Что вы здесь торчите? Истоптали все вдоль и поперек.

— Какая разница? Все равно это самоубийство, — отозвался один из копов.

Ковач покраснел от злости.

— Тебя не спрашивают, бык! Лет через двадцать, может быть, ты будешь иметь право выражать свое мнение. А сейчас убирайтесь оба. Я не хочу, чтобы сюда кто-нибудь входил. И держите язык за зубами. Где труп — там репортеры. Если я прочитал хоть одно слово об этом, — он указал на зеркало, — то сразу пойму, кто все растрепал. Ясно?

Полицейские мрачно посмотрели друг на друга и направились к лестнице.

— Подумаешь! Какая-то крыса из БВД решила повеситься, — сквозь зубы процедил один из них. — Ну и в чем тут преступление? По-моему, он только оказал всем услугу.

Ковач снова посмотрел на труп. Краем глаза он видел, как Лиска обшаривает комнату, подмечая каждую деталь, записывая расположение мебели и все, что может оказаться существенным. Они выполняли эту работу по очереди; сегодня была его очередь снимать “Полароидом” место происшествия.

Ковач начал с самой комнаты, затем перешел к трупу, фотографируя его в разных ракурсах. Каждая вспышка запечатлевалась у него в памяти: то, что раньше было сыном Майка Фэллона; балка, с которой свисала петля; шведская стенка, стоящая позади тела — достаточно близко, чтобы Энди Фэллон использовал ее для перехода в мир иной; зеркало с надписью “Жаль”.

О чем сожалел Энди Фэллон? Или это слово написал кто-то другой?

В комнате потянуло сквозняком, и труп начал покачиваться. Чудовищная пляска смерти отражалась в зеркале.

— Никогда не понимала людей, которые раздеваются догола перед самоубийством, — сказала Лиска.

— Это символично. Они сбрасывают земное облачение.

— Ну, не знаю… Я бы не хотела, чтобы меня нашли голой.

— А может быть, он не покончил с собой, — заметил Ковач.

— Думаешь, его мог кто-то прикончить? Или заставить повеситься? Довольно редкий способ убийства.

— А как насчет зеркала? — спросил Ковач, хотя ему и так все было ясно.

Лиска несколько секунд рассматривала обнаженный труп, потом посмотрела в зеркало, увидев в нем отражение Энди Фэллона рядом с собственным отражением.

— Господи! — ахнула она. — Несчастный случай во время попытки самоудовлетворения? Никогда еще с этим не сталкивалась.

Ковач промолчал, думая о том, что ему сказать Майку. Как объяснить крутому старомодному копу, что его сын нечаянно удавил себя петлей, пытаясь достичь оргазма при помощи лишения себя кислорода??

— Но что значит это слово? — вслух размышляла Лиска. — “Жаль” наводит на мысль о самоубийстве. Зачем ему писать такое, если он все это вытворял ради оргазма?

У Ковача голова раскалывалась от боли. Он потер лоб и поморщился.

— Знаешь, бывают дни, когда лучше не вставать с постели.

— Ты сам выбрал профессию. — Лиска кивнула в сторону трупа: — Меня это зрелище тоже не слишком вдохновляет. Всегда предпочитала мертвым живых — пусть даже самых дрянных.

— Ладно, не болтай. Совсем меня затрахала, — буркнул Ковач. Лиска коснулась его руки, глядя на Ковача серьезными голубыми глазами:

— Я очень сожалею, Сэм. Надеюсь, Железный Майк сможет это выдержать.

Несколько секунд Ковач молча смотрел на маленькую руку напарницы, лежащую на его рукаве. На какое-то мгновение ему захотелось притронуться к ней, просто ради контакта с человеческим существом. Лиска не носила колец — по ее словам, чтобы не смущать потенциальных женихов. На ее коротко остриженных ногтях не было лака.

— Я тоже надеюсь, — сказал он.

Внизу вдруг послышались крики и rpохот. Лиска бросилась к лестнице. Ковач топал за ней, тщетно стараясь не отставать.

— Отпусти его! — кричал Рубел, пытаясь стащить Тома Пирса с распростертого на полу Огдена.

Пирс яростно стряхнул его и снова бросился на Огдена, но Рубел схватил его за горло и оттащил.

Огден пробовал подняться, но ноги скользили по полированному полу. Осколки стекла и фарфора хрустели под его форменными ботинками. Ухватившись за край шкафчика, Огден наконец смог встать и с недоверчивым видом провел рукой по кровоточащему носу. Наверное, не мог понять, как такой хлюпик умудрился расквасить ему нос.

— Ты арестован, засранец! — рявкнул Огден, тыча в сторону Пирса окровавленным пальцем.

— Отпустите его! — крикнула Лиска Рубелу. Лицо Пирса побагровело от недостатка воздуха.

Рубел отпустил его, и он рухнул на колени, тяжело дыша и с ненавистью глядя на Огдена:

— Сукин сын!

— Никто не арестован, — заявил Ковач, становясь между ними.

— Я хочу, чтобы они ушли! — хриплым голосом потребовал Пирс, с трудом поднимаясь на ноги. В его глазах блестели слезы ярости. — Уберите их отсюда!

— Ах, ты… — начал Огден.

Ковач хлопнул его ладонью по груди, хотя это было все равно что ударить гранитную плиту.

— Заткнитесь и убирайтесь!

Рубел и Огден направились в гостиную, пыхтя от злости. Ковач последовал за ними.

— Что, черт возьми, вы ему сказали?

— Ничего, — ответил Рубел.

— Так я и поверил! Наверняка вы сказали ему какую-то гадость. Хотя что толку задавать вопросы? Это все равно что спрашивать, коричневого ли цвета дерьмо, — с отвращением произнес Ковач.

— Он бросился на меня! — с возмущением воскликнул Огден. — Напал на полицейского!

— Вот как? Хотите подать рапорт о случившемся? Хотите, чтобы мистер Пирс дал показания и чтобы ваш начальник прочитал, какие вы тупицы?

Огден с мрачным видом вытащил из кармана грязный платок и приложил его к носу.

— Вам повезет, если он не подаст жалобу, — добавил Ковач. — А теперь убирайтесь и займитесь делом.

Рубел, стиснув зубы, двинулся к двери. Огден вышел на улицу вместе с ним, одной рукой прижимая к носу платок, а другой отчаянно жестикулируя. Казалось, он старается в чем-то убедить своего напарника, который явно не желал его слушать.

К обочине подъехал полицейский фургон. За ним следовали два маленьких автомобиля. “Репортеры”, — подумал Ковач. Вернувшись в дом, он увидел, что Берджесс протянул руку к пачке видеокассет на полке возле телевизора.

— Ничего не трогать! — приказал Ковач. — Идите на лужайку и отгоняйте репортеров. Сможете отвечать им “Без комментариев” — или для вас здесь слишком много слогов?

Берджесс молча кивнул.

— И я хочу, чтобы записали и проверили номера всех автомобилей в квартале. Ясно?

— Да, сэр, — сквозь зубы процедил коп и вышел.

— И где только они набирают таких кретинов? — спросил Ковач, вернувшись в кухню.

— А черт их знает, — отозвалась Лиска. — Огден наверняка что-то сострил насчет “голубых”, и Пирс вышел из себя. Кто может его за это порицать?

— Будем надеяться, что Огден не будет об этом трепаться, — сказал Ковач. — Достаточно того, что Энди Фэллон мертв. Нам незачем сообщать всему городу, с кем он предпочитал трахаться.

Вошла группа экспертов с чемоданчиками и фотокамерами. Ковач проинструктировал старшего криминалиста и велел группе подниматься наверх. Он знал, что сейчас место происшествия снова сфотографируют и снимут на видео, потом займутся поисками отпечатков пальцев. Если удастся добыть какие-нибудь улики, их тоже сфотографируют, замерят и отметят точное местоположение. И все это время тело Энди Фэллона будет висеть здесь, ожидая прибытия сотрудников отдела медэкспертизы.

Лиска отвела Тома Пирса назад к кухонному столу. Он нехотя сел, поглаживая горло. На костяшках его пальцев еще оставалась кровь Огдена. Пирс ослабил галстук и расстегнул воротничок. Его черный костюм был измят.

— Не возражаете, если мы тоже присядем, Том? — спросил Ковач.

Пирс не ответил. Ковач и Лиска сели. Ковач вынул из кармана кассетный магнитофон, включил его и положил на стол.

— Мы запишем наш разговор, Том, — объяснил он. — Чтобы располагать всеми деталями, когда вернемся в участок писать рапорт. Нет возражений?

Пирс устало кивнул, пригладив рукой волосы.

— Мне нужно, чтобы вы отвечали громко.

— Хорошо. — Он постарался прочистить горло. Возле его рта обозначились складки. — Они… унесут его?

— Этим займутся люди из отдела медэкспертизы, — объяснила Лиска.

Пирс посмотрел на нее так, словно до него только сейчас дошло, что будет вскрытие. Его глаза снова наполнились слезами, и он устремил взгляд в окно на покрытый снегом задний двор, пытаясь взять себя в руки.

— Чем вы зарабатываете на жизнь. Том? — спросил Ковач.

— Я работаю в фирме “Деринг — Лэндис”.

— Вы живете здесь? В этом доме?

— Нет.

— Что привело вас сюда сегодня утром?

— Мы должны были встретиться с Энди в Верхнем городе, вместе выпить кофе в “Карибу”. Он хотел о чем-то со мной поговорить, но не пришел и не отвечал на звонки. Я забеспокоился и пришел к нему.

— Какие у вас были отношения с Энди Фэллоном?

— Мы друзья со времен колледжа.

— И в чем состояла ваша дружба?

Пирс наморщил лоб.

— Ну, мы ходили вместе пить пиво и есть пиццу, иногда посещали баскетбол, смотрели по телевизору футбольные матчи по понедельникам. Обычные развлечения.

— И ничего более… интимного?

Пирс покраснел:

— На что вы намекаете, детектив?

— Я спрашиваю, была ли между вами сексуальная связь, — спокойно объяснил Ковач.

Пирс выглядел так, словно его голова вот-вот лопнет.

— Я не “голубой”. Хотя это вас не касается.

— Наверху висит труп, — напомнил Ковач. — Так что меня касается все. А как насчет мистера Фэллона?

— Энди был геем. — Пирс возмущенно добавил: — По-вашему, он получил по заслугам?

Ковач развел руками:

— Меня не интересует, кто что куда сует. Мне просто нужны факты для моего расследования.

— Вы умеете подбирать слова, детектив.

— Вы сказали, что Энди хотел о чем-то с вами поговорить, — вмешалась Лиска. — Вам известно, о чем?

— Нет. Он не вдавался в объяснения.

— Когда вы в последний раз говорили с ним? — осведомился Ковач.

Пирс недовольно покосился на него.

— Кажется, в пятницу. В тот вечер моя невеста была занята, поэтому я пришел к Энди. В последнее время мы редко виделись. Хотел сходить с ним выпить кофе или еще куда-нибудь.

— Значит, вы должны были встретиться сегодня и Энди не пришел?

— Я звонил ему пару раз, но нарывался на автоответчик. Тогда я решил пойти сюда и проверить, все ли в порядке.

— Почему вы не подумали, что он просто занят? Может быть, ему пришлось рано уйти на работу?

Пирс свирепо уставился на него.

— Прошу прощения за то, что беспокоился о своем друге! Очевидно, мне следовало быть толстокожим, вроде вас. Тогда я сейчас спокойно сидел бы в своем офисе и избавил себя от неприятного зрелища…

Он замолчал и снова посмотрел в окно, как будто вид гладкого белого снега успокаивал его.

— Как вы вошли в дом? — спросил Ковач. — У вас есть ключ?

— Дверь была не заперта.

— Фэллон когда-нибудь говорил о самоубийстве? Может быть, он выглядел подавленным? — снова заговорила Лиска.

— В последний раз он казался слегка расстроенным, но не до такой степени, чтобы покончить с собой. Я просто не могу в это поверить. Энди никогда бы так не поступил, не попытавшись сначала обратиться к кому-нибудь за помощью.

Ковач знал по опыту, что пережившие своих близких, покончивших самоубийством, всегда убеждены, что их родственник или друг попросил бы о помощи, прежде чем решиться на роковой шаг. Им не хотелось думать, что они пропустили тревожные признаки. Если окажется, что Энди Фэллон действительно покончил с собой, то рано или поздно Том Пирс начнет спрашивать себя, не пропустил ли он дюжину таких признаков из-за своей черствости и эгоизма.

— Из-за чего он был расстроен?

Пирс сделал беспомощный жест:

— Понятия не имею. Может, из-за работы, а может, из-за семейных дел. Я знаю, что он не ладил с отцом.

— А как насчет связей иного рода? — спросила Лиска. — Может быть, у него возникли осложнения на этой почве?

— Нет.

— Как вы можете быть в этом уверенным? — осведомился Ковач. — Вы ведь не жили здесь, виделись вы не так уж часто.

— Мы были друзьями.

— Однако вы же не знаете, что его беспокоило, — причем беспокоило до такой степени.

— Я знал Энди. Он не мог убить себя, — настаивал Пирс.

— Помимо незапертой двери, что-нибудь показалось вам необычным? — продолжала Лиска. — Может быть, что-то исчезло?

— Вроде бы нет. Хотя я особо не присматривался. Я сразу поднял наверх и…

— Вы случайно не знаете, Том, Энди когда-нибудь практиковал необычные сексуальные ритуалы? — спросил Ковач.

Пирс вскочил, отшвырнув стул ногой.

— Это просто черт знает что! — Он озирался, словно в поисках свидетеля возмутительного поведения копов.

Вспомнив о ножах на полочке и о том, с какой бешеной яростью Пирс набросился на Огдена, Ковач встал между ним и посудомойкой.

— Тут нет ничего личного, Том. Это наша работа, — сказал он. — Мы должны получить по возможности ясную картину.

— Вы шайка вонючих садистов! — крикнул Пирс. — Мой друг мертв, а вы…

— А я даже не знал его, — закончил Ковач. — Впрочем, вас я тоже не знаю. Поэтому не могу исключить, что вы сами его прикончили.

— Что за вздор!

— Подумайте сами, — продолжал Ковач. — Я нахожу мертвого парня, висящего обнаженным в петле лицом к зеркалу. Можете считать меня ханжой, но мне это кажется странным. Невольно приходит на мысль, что он удовлетворял себя необычным способом. Откуда мне знать, не занимались ли вы этим оба? Возможно, вы каждый день душили себя петлей, чтобы кончить? Если вы и Фэллон занимались вдвоем чем-то подобным, то лучше расскажите нам об этом сразу, Том.

По щекам Пирса текли слезы; мышцы его лица напряглись, как будто он пытался сдержать распирающие его эмоции.

— Нет!

— Не занимались — или не хотите нам рассказывать? — допытывался Ковач.

Пирс закрыл глаза и опустил голову.

— Господи, я не могу поверить, что это произошло. — Внезапно он рухнул на колени и закрыл лицо руками. — Почему это случилось?

Почувствовав угрызения совести, Ковач присел рядом с ним на корточки и положил ему руку на плечо.

— Это мы и хотим выяснить. Том. Вам могут не нравиться наши методы и, может быть, не понравится то, что мы узнаем. Но нам нужна только правда.

Говоря это, Ковач понимал, что правда едва ли придется кому-нибудь по вкусу. Не могло существовать никаких веских причин гибели Энди Фэллона.

 

Глава 5

В холодном и сером дневном свете дом Майка Фэллона выглядел более одиноким. Ночью дома казались сбившимися в кучу, словно стадо, с узенькими полосками бархатной темноты между ними. Но днем их разделяли подъездные аллеи, ограды и снег.

Глядя на дом, Ковач спрашивал себя, догадывается ли Майк о смерти сына. Такое иногда случается. От места гибели как будто отходит ударная волна, достигая близких жертвы быстрее любого курьера.

“Он умер для меня”…

Сомнительно, чтобы Майк Фэллон помнил эти слова, но они все еще звучали в ушах Ковача, в одиночестве сидящего в автомобиле. Он высадил Лиску возле участка, чтобы она поскорее начала расследование. Лиска должна была связаться с начальником Энди Фэллона в Бюро внутрислужебных дел, узнать, над чем он работал, затребовать его личное дело и выяснить, не обращался ли он к психоаналитику своего отдела.

Ковач охотно поменялся бы с ней местами, если бы не чувство долга. Проклиная самого себя, он вылез из машины, подошел к входу и посмотрел внутрь через дверное стекло. Гостиная выглядела еще более убого, чем ночью. Стены явно нуждались в краске, кушетку давно пора было выбросить. Причудливый контраст составляли массажное кресло и телевизор с большим экраном. Позвонив и постучав в дверь, Ковач с нетерпением ждал ответа. Он старался не думать о том, какие мысли пришли бы в голову постороннему при виде его собственной гостиной с пустым аквариумом. Все-таки нужно найти в себе силы на что-то, помимо службы.

Пошарив в карманах куртки. Ковач достал полоску “Джуси фрут”. Ему казалось, что нервы дергаются под кожей, словно муравьи. Он снова постучал. В голове у него мелькали отрывочные воспоминания о прошлой ночи — старый коп Майк Фэллон, пьяный, сломленный, подавленный…

В доме не ощущалось никаких признаков жизни — ни звука, ни движения. Утопая в снегу. Ковач двинулся вокруг дома в поисках окна спальни. Два копа, отец и сын, покончили с собой — чем не сенсация для шестичасовых новостей? Хотя телеведущие, пожалуй, предпочли бы огорошить ею всю Америку во время завтрашнего ленча. Каково, интересно, слушать о бессмысленной смерти, поедая куриный салат и биг-мак?

Ковач обнаружил стремянку в маленьком гараже, трещавшем по всем швам от распиравшего его хлама. Большую часть помещения занимал почти новый “Субару”, приспособленный для водителя-инвалида. Должно быть, какой-то коп доставил его прошлой ночью от бара “Патрик” после вечеринки Али же кто-то привез Майка в бар и смылся, когда начался скандал, не желая, чтобы пьяница облевал ему заднее сиденье.

Штора в окне спальни была поднята. Майк Фэллон лежал в кровати на спине, раскинув руки, повернув голову набок и разинув рот. Затаив дыхание, Ковач высматривал признаки сердцебиения под его тонкой тенниской.

— Эй, Майки! — крикнул он, стуча в окно. Фэллон не шевельнулся.

— Майк Фэллон!

Старик вздрогнул и открыл глаза, щурясь от света. При виде лица, прижатого к оконному стеклу, он испуганно вскрикнул.

— Майк, это Сэм Ковач!

Фэллон сел в кровати и закашлялся.

— Какого черта ты там делаешь? — осведомился он. — Ты что, спятил?

Ковач поднес ладонь козырьком ко лбу, чтобы лучше видеть.

— Впусти меня, Майк. Нам нужно поговорить. — От его дыхания стекло запотело, и он вытер его рукавом. Фэллон нахмурился и махнул рукой:

— Оставь меня в покое. Не желаю слышать об этом от тебя.

— О чем?

— О прошлой ночи. Не хочу, чтобы меня тыкали носом в то, что я натворил.

Он выглядел трогательно и жалко, как покинутый всеми Шалтай-Болтай, сидя на кровати в нижнем белье, с поросшими щетиной щеками и налитыми кровью глазами.

— Впусти меня, — повторил Ковач. — Это важно.

Фэллон покосился на него, стараясь принять решение. Ковач по опыту знал: никто не ненавидит сюрпризы больше, чем коп. Наконец Майк поднял руку, капитулируя.

— Ключ под циновкой у задней двери.

— Ключ под циновкой! — Ковач присел на кухонный столик и покосился на старика. — Господи, Майк, ты же коп! Разве можно прятать там ключ?

Фэллон не обратил на его слова ни малейшего внимания. Он не стал надевать брюки и ездил по кухне в своем кресле, болтая атрофированными волосатыми ногами. В кухне пахло топленым салом и жареным луком. Занавески потемнели от возраста. На столиках и полках стояли чашки, стаканы, тарелки, банки с крупой, и пузырьки с лекарствами, похожие на грибы поганки. В нижнем отделении шкафа дверцы отсутствовали, демонстрируя содержимое: консервированные овощи, коробки с чипсами и концентратами супа.

Найдя в аптечке пузырек с тайленолом, Фэллон налил себе стакан воды из бутылки, стоящей в холодильнике.

— Что за срочность? — ворчливо осведомился он, хотя Ковач заметил, как напряглись его плечи. — У меня такое похмелье, которое свалило бы корову.

— Майк. — Подождав, пока Фэллон повернулся к нему лицом, Ковач набрал воздух в легкие. — Мне очень жаль, но Энди умер.

Он предпочитал сообщать плохие новости без лишних предисловий. Они только дают собеседнику возможность вообразить себе множество разных ужасов. Лучше покончить с этим сразу.

— Мы еще не знаем, что произошло.

— То есть как это, не знаете?! — Челюсть Фэллона задрожала. — Его застрелили? Зарезали? Или он попал под машину? — Он сознательно взвинчивал себя — гнев был для него куда более привычным чувством, чем горе. Его лицо покраснело. — Ты детектив, у тебя труп, и ты не можешь объяснить мне, как это случилось?

Ковач дал ему выговориться.

— Это мог быть несчастный случай или самоубийство. Мы нашли его повешенным. Мне очень жаль, что приходится тебе это рассказывать.

“Жаль…” Энди тоже было жаль. Ковач видел это слово на зеркале, поверх отражения обнаженного распухшего тела Энди Фэллона.

Майк внезапно съежился. Маленькие красные глаза наполнились слезами, которые потекли по щекам, словно стеклянные бусинки.

— Боже мой!..

Это была мольба, а не проклятие. Он поднес дрожащую руку ко рту. Несмотря на солидный размер, рука выглядела хрупкой, а кожа была покрыта пятнами. Крик боли, казалось, вырвался из самой глубины души.

Ковач отвернулся, чтобы обеспечить старику хотя бы подобие уединения. Это было самым тяжелым для вестника несчастья — в первые минуты горя не должно быть никаких свидетелей. А он вынужден не только присутствовать, но и вторгаться в это горе со своими вопросами.

Фэллон круто повернул кресло и выехал из кухни. Ковач не стал его удерживать: вопросы могут подождать. По всей вероятности, Энди сам убил себя, намеренно или нет. Так что десять минут ничего не изменят.

Ковач склонился над полкой, изучая пузырьки с таблетками. Семь лекарств от всевозможных болезней — начиная от бессонницы и несварения желудка и кончая болями и аритмией. Ну что ж, по крайней мере это поможет Майку справиться с потрясением.

— Черт! Черт!

Крики сопровождались грохотом и звоном бьющегося стекла. Ковач выбежал из кухни и помчался по коридору. Майк Фэллон колотил фотографией в рамке об угол комода. Дешевая металлическая рамка гнулась, как глина. Осколки стекла сыпались на комод.

— Прекрати, Майк!

— Черт! — снова крикнул старик, размахивая рукой с покореженной рамкой и разбрасывая осколки по комнате.

Ковач схватил его за руку. Фотография ударилась о стену и упала на деревянный пол. Фэллон вырывался с удивительной для своего возраста силой и молотил свободной рукой по комоду, отчего другие фотографии сыпались на пол. Стоя за спинкой кресла, Ковач наклонился, чтобы удержать старика, но тот вдруг вскинул голову и изо всех сил ударил его затылком в переносицу. Из носа сразу же хлынула кровь.

— Черт возьми, Майк, успокойся!

Кровь стекала по подбородку на волосы, ухо и плечо Фэллона. Рыдающий старик бился головой о комод, но с каждым движением его энергия ослабевала. Наконец он опустил лицо на крышку комода среди осколков и застыл, шевеля только руками.

Шагнув назад, Ковач вытер окровавленное лицо рукавом куртки и полез в карман за платком. Прижав платок к носу, чтобы остановить кровотечение, он присел на корточки и поднял свободной рукой фотографию. Сияющий Энди после окончания академии, а рядом с ним Майк в инвалидном кресле. Но теперь снимок был разорван, и их разделял словно зигзаг молнии.

Стряхнув осколки, Ковач попытался распрямить рамку.

— Майк, — заговорил он, — прошлой ночью ты сказал, что Энди умер для тебя. Что ты имел в виду?

Фэллон не ответил и даже не поднял голову. Несколько секунд Ковач внимательно смотрел на него, чтобы убедиться, что старик не умер и не в обмороке. Это достойно увенчало бы злополучный день — хотя еще не было и двух часов.

— У вас были какие-то проблемы? — допытывался он.

— Я любил этого мальчика, — тихо отозвался Фэллон, все еще не шевелясь. — Он был моими ногами, моим сердцем — всем, чего мне не хватало.

“Но…” Невысказанное слово повисло в воздух? Ковач догадывался, в чем дело. Он посмотрел на разбросанные фотографии Энди Фэллона. Красивый, спортивный парень — и гей! Твердолобый консерватор вроде Майка не мог отнестись к этому хладнокровно. Впрочем, Ковач не знал, как он сам воспринял бы такое, если бы речь шла о его сыне.

— Я любил его, — пробормотал Майк, — а он все разрушил…

Его лицо напряглось и покраснело от усилия сдержать слезы — а может быть, наоборот, вытолкнуть их из глаз. Трудно сказать, что было труднее для такого человека, как Железный Майк.

Ковач в последний раз промокнул кровь на лице и спрятал платок в карман куртки. Подобрав фотографии, он положил их на комод, где им следовало находиться, когда гнев утихнет и станут нужны воспоминания.

В голове у него выстраивались в ряд привычные рутинные вопросы. “Когда ты в последний раз говорил с Энди? Упоминал ли он дело, над которым работал? Какое у него было настроение во время вашей последней встречи? Говорил ли он когда-нибудь о самоубийстве? Казался ли подавленным? Знал ли ты его друзей или любовников?”

Но ни один из этих вопросов не слетел у него с языка, и Ковач решил отложить это на потом.

— Может быть, ты хочешь, Майк, чтобы я кому-то позвонил?

Фэллон не ответил. Горе окружало его, подобно силовому полю. Он не слышал ничего, кроме внутреннего голоса раскаяния, не чувствовал никакой боли, кроме душевной, не обращал внимания ни на какие внешние факторы, в том числе на вонзившиеся ему в щеку осколки стекла.

Ковач тяжело вздохнул. Его взгляд упал на фотографию, которая торчала из-под комода. Он вытащил ее и посмотрел на изображенное на ней прошлое — далекое, как Марс. Семья Фэллон была запечатлена еще до того, как череда трагедий оторвала их друг от друга. Майк, его жена и двое сыновей.

— Если хочешь, я позвоню твоему другому сыну, — предложил Ковач.

— У меня нет другого сына, — отозвался Майк Фэллон. — Он выбросил, выставил меня из своей жизни много лет назад. А я выбросил Энди… Ничего себе история, а, Коджак?

Ковач еще раз взглянул на фотографию и положил ее поверх остальных. Признание Фэллона заставило его ощутить пустоту внутри — эхо эмоций старика, а может быть, и своих собственных. Ведь он был не менее одинок, чем Майк Фэллон.

— Да, Майк, история скверная.

* * *

Лиска стояла в коридоре, глядя на дверь комнаты 126, на которой сияла табличка — “Бюро внутрислужебных дел”. Название вызывало ассоциации с камерами пыток и офицерами СС с резиновыми дубинками.

“Крысиная бригада”… К счастью. Лиске пока не приходилось сталкиваться с ней по службе. Она знала, что задача БВД — отыскивать плохих копов, а не преследовать хороших, однако большинство полицейских испытывали к нему страх и отвращение. Копы всегда держались вместе, защищая друг друга, а БВД пожирало своих, как людоед.

Отвращение Лиски усиливалось оттого, что в БВД :, полиции Миннеаполиса шли, как правило, карьеристы и блюдолизы — те, кто в детстве бегали ябедничать учителям, а во взрослом возрасте не вызывали у сослуживцев никаких чувств, кроме ненависти и презрения. ; Лиска подумала об Энди Фэллоне, висящем в своей спальне, и о том, не мог ли кто-нибудь из коллег довести его до этого. Тряхнув головой, она поспешно шагнула через порог, не желая сосредоточиваться на неприятных мыслях.

За дверью не было ни человеческих голов на пиках, ни кандалов на стене — по крайней мере в прием ной.

— Лиска, отдел убийств, — представилась она, показав значок дежурной. — Я пришла к лейтенанту Сейвард.

Дежурная — угрюмая полная женщина лет пятидесяти с небольшим, — не задавая вопросов, позвонила лейтенанту.

В задней стене приемной находились двери трех кабинетов. Одна из них была приоткрыта, и, заглянув туда, Лиска увидела худощавого субъекта в костюме и галстуке, стоящего у стола и погруженного в разговор с низкорослым платиновым блондином в неоново-зеленой парке и с коротко стриженными волосами.

— Не люблю, когда ходят вокруг да около, — говорил неоновый блондин раздраженным пронзительным голосом. — С самого начала это был сплошной кошмар. А теперь вы заявляете, что дело перепоручено…

— Фактически дело закрыто. В случае необходимости я буду вашим посредником. Но это чистая любезность со стороны департамента. Боюсь, я не в силах повлиять на изменения в ходе следствия, — объяснял мужчина в костюме. — Ситуация вышла из-под нашего контроля. Фэллона больше нет с нами.

Заметив Лиску, мужчина нахмурился, вышел из-за стола и закрыл дверь.

— Лейтенант Сейвард вас ждет, — сказала дежурная тоном распорядителя на похоронах.

Кабинет Сейвард выглядел безупречно. Никакого полицейского беспорядка — все на своих местах. То же самое можно было сказать и о лейтенанте. Она поднялась из-за аккуратного стола в безукоризненно скроенном брючном костюме. Это была женщина лет сорока с абсолютно правильными чертами лица и матовой кожей. Светлые, пепельного оттенка волосы волнами опускались на плечи и выглядели причесанными небрежно, но чтобы каждый день создавать впечатление подобной небрежности, требовалась ученая степень в парикмахерской науке.

Лиска с трудом удержалась от искушения робко потрогать свою стрижку под мальчика.

— Лиска, отдел убийств, — снова представилась она, не протягивая руки. — Я насчет Энди Фэллона.

— Ну конечно, — пробормотала Сейвард себе под нос.

“Она выглядит слишком женственной, чтобы соответствовать своей репутации”, — подумала Лиска. Аманду Сейвард всегда описывали как крутого, резкого и беспощадного копа.

Не дожидаясь приглашения, Лиска села и вытащила блокнот.

— Ужасная трагедия, — промолвила Сейвард, осторожно опускаясь на стул. Ее рука слегка дрожала, когда она потянулась за чашкой с кофе. — Мне нравился Энди. Он был хорошим парнем.

— А каким он был копом?

— Честным и добросовестным.

— Когда вы видели его в последний раз?

— В воскресенье вечером. Нам нужно было кое-что обсудить в связи с делом, над которым он работал. Энди был не доволен результатом.

— И где вы с ним встретились?

— У него дома.

— Обстановка не казалась вам чересчур интимной?

Сейвард и глазом не моргнула.

— Энди был гей. А я как раз делала рождественские покупки в Верхнем городе, позвонила и спросила, можно ли к нему заглянуть.

— Сколько тогда было времени?

— Около восьми. Я ушла в половине десятого.

— Он упоминал, что ожидает кого-то еще?

— Нет.

— И в каком он был настроении, когда вы уходили?

— По-моему, в превосходном. Мы обо всем поговорили.

— Но вчера он не вышел на работу?

— Нет. Энди попросил отгул на понедельник якобы для покупок к Рождеству. Если бы я только знала… — Она отвернулась, стараясь взять себя в руки.

— Вам не казалось, что в последнее время у него были какие-то эмоциональные проблемы?

Сейвард вздохнула. Она казалась поглощенной созерцанием черно-белой фотографии на стене, изображающей зимний пейзаж.

— Пожалуй, да. Энди стал каким-то тихим, задумчивым, даже немного потерял в весе. Я знала, что у него проблемы с делом, да и в личной жизни что-то не так. Но я не предполагала, что он способен на самоубийство.

— Он обращался к психоаналитику?

— Не знаю. Наверное, мне следовало предлагать это более настойчиво.

— Значит, вы это предлагали?

— Я давала понять моим подчиненным, что психоаналитик здесь не просто так. Работа в БВД требует немалого напряжения.

— В том, чтобы портить жизнь другим копам, есть свои отрицательные стороны, — заметила Лиска, что-то записывая в блокноте.

— Эти копы сами портят себе жизнь, сержант. — В голосе Сейвард послышались стальные нотки. — А мы не даем им портить жизнь другим. Наша работа необходима.

— Я вовсе не хотела никого обидеть.

— Ну разумеется.

Лиска ерзала на стуле, стараясь не встречаться взглядом с холодными зелеными глазами Сейвард.

— Я потеряла хорошего следователя и славного парня, — сказала Сейвард. — Думаете, я этого не понимаю, сержант? По-вашему, у “крыс” из БВД в жилах течет ледяная вода?

Лиска уставилась в пол.

— Нет, мэм. Прошу прощения.

— Еще бы! Вы боитесь, что я пожалуюсь вашему лейтенанту.

Лиска ничего не сказала, потому что Сейвард была абсолютно права. Ее куда больше беспокоило то, как этот просчет отразится на ее карьере, чем личные чувства Сейвард. Печально, но факт. Лиска ставила свою карьеру на первое место — это позволяло ей всю жизнь удерживаться на плаву. Но продвижению по службе не раз препятствовала злосчастная привычка дерзить старшим по званию.

— Не волнуйтесь, сержант, — устало проговорила Сейвард. — У меня шкура потолще, чем вы думаете.

— Вы считаете, что Энди Фэллон покончил с собой? — спросила Лиска после неловкой паузы. Сейвард сдвинула брови.

— А вы предполагаете что-то другое? Мне сказали, что Энди повесился.

— Его нашли повешенным, — уточнила Лиска.

— Господи, вы ведь не думаете, что его… — Лейтенант умолкла, не произнеся слова “убили”. Но, как бы то ни было, перед ней сидела детектив из отдела убийств.

— Это мог быть несчастный случай, — продолжала Лиска. — Мы не исключаем удушения во время автоэротического акта. Но в данный момент невозможно с уверенностью сказать, что произошло.

— Несчастный случай… — повторила Сейвард, опустив ресницы. — Это тоже ужасно, но лучше, чем что-либо другое. В любом случае, повешение — не самый легкий способ умереть. — Ее рука коснулась горла и сразу опустилась.

— Очевидно, легких способов нет, — отозвалась Лиска. — Повешение — хотя бы быстрый. Через пару минут теряешь сознание.

Мысль о том, что испытываешь в эту пару минут, по-видимому, пришла в голову обеим. Лиска судорожно глотнула.

— Над чем он работал? Что за дело, о котором вы с ним говорили в воскресенье вечером?

— Я не имею права это сообщать.

— Я расследую обстоятельства смерти, лейтенант. Что, если это не самоубийство? Что, если причина смерти Энди Фэллона — одно из дел, которыми он занимался?

— Энди в последнее время казался подавленным и был найден повешенным, сержант Лиска, — спокойно напомнила Сейвард. — Дома у него все в целости и сохранности, верно? Самоубийство подвергают сомнению, если выломана дверь и исчезла стереоаппаратура. А здесь не преступление, а трагедия.

— В деталях предстоит разбираться мне, — сказала Лиска. — Я просто стараюсь делать свою работу, лейтенант. Мне бы хотелось взглянуть на служебные бумаги и записи Энди.

— Это отпадает. Придется подождать заключения медэкспертов.

— Сейчас Рождество, — напомнила Лиска. — Самоубийства происходят одно за другим. Пройдет много дней, прежде чем они доберутся до Фэллона.

Сейвард и бровью не повела.

— Расследования, которые ведет БВД, — серьезная вещь, сержант. Не хочу сообщать никаких подробностей, пока это не станет абсолютно необходимым. В противном случае может пострадать чья-то карьера.

— А я думала, это ваша цель, — заметила Лиска, вставая. Она закрыла блокнот, сунула его в карман куртки и скорчила гримасу. — Когда будете жаловаться лейтенанту на мою дерзость, не забудьте упомянуть, что вы отказались сотрудничать в расследовании обстоятельств смерти, лейтенант Сейвард. Может, он сумеет убедить вас лучше, чем я.

Лиска вышла, насмешливо отсалютовав. Дежурная даже не подняла взгляд, дверь соседнего кабинета все еще была закрыта. Лиска слышала спорящие голоса, но не разбирала слов. Как бы то ни было, неоновый блондин пришел сюда в связи с Энди Фэллоном и узнал, что дело перепоручили кому-то другому.

Лиска вышла в коридор и огляделась. Никого. Впрочем, здание часто казалось пустым, хотя в нем было полно полицейских и преступников, муниципальных чиновников и простых граждан. Она подошла к фонтанчику и стала ждать.

Минуты через три дверь бюро открылась, и появился блондин. Его побагровевшее лицо плохо сочеталось с зеленой паркой. Подойдя к фонтану, он смочил пальцы и приложил их к щекам, явно стараясь успокоиться.

— Неприятное местечко, верно? — заметила Лиска. Блондин резко повернулся, с подозрением глядя на нее.

— Не знаю, зачем я сюда пришла, — доверительным тоном продолжала Лиска. — Ненавижу эту публику. Здесь у нас все ненавидят БВД.

— Судя по тому, что я видел, не без оснований, — вздохнул блондин.

Лиска покосилась на него.

— Вы коп? Наверно, из отдела наркотиков, иначе я бы вас знала.

Он походил на копа не больше, чем парень, у которого Лиска покупала газеты, но этим вопросом она выиграла несколько очков. Вблизи парень оказался чуть выше ее — причем дюйма три его роста приходились на высокие каблуки. У него были подкрашены губы, брови и ресницы, а в одном ухе болталось целых пять сережек.

— Да нет, я просто озабоченный гражданин, — ответил он, окидывая взглядом коридор.

— И чем же вы озабочены?

— Несправедливостью.

— Тогда вы пришли в подходящее место. Теоретически. — Лиска вынула из кармана карточку и протянула ему: — Может быть, вам захочется побеседовать с неподходящими людьми.

Блондин взял карточку и уставился на нее, словно пытаясь запомнить текст.

— Может быть. — Он сунул карточку в карман неоновой парки и зашагал прочь.

 

Глава 6

Как выяснилось, Нил Фэллон покинул не только отца, но и город. Ковач ехал на запад по широкому многополосному 394-му шоссе, которое постепенно свелось к четырем полосам, затем к двум, потом к двум без обочин и наконец превратилось в узкую дорогу, вьющуюся вокруг изгибов озера Миннетонка. На других участках побережья стояли старые помпезные дома, построенные лесопромышленниками, и новые здания принадлежащие профессиональным спортсменам и рок-звездам. Но здесь полоски земли между заливами были слишком узкими для такого шика. Под соснами примостились летние коттеджи, рыбачьи хижины, должно быть, повидавшие немало бурь за последние два десятилетия, и несколько скромных домов для постоянного проживания.

Брату Энди Фэллона принадлежало несколько сооружений на участке между озером и перекрестком. Бар и магазин рыболовных принадлежностей помещались в крошечном домике у дороги, с зеленой крышей и такими маленькими окнами, что дом казался прищурившимся.

В голове у Ковача мелькнула мысль о запоздалом ленче, тут же растворившись в пустом желудке.

Ковач припарковал свой старый “Шевроле”, выключил мотор и прислушался к его тарахтению. Он пользовался этой машиной из полицейского гаража уже больше года, и за это время ни один механик не смог излечить мотор от икоты. Конечно, пора было менять автомобиль, но его заявление провалилось в бюрократическую черную дыру, а телефонные звонки не давали никаких результатов. Возможно, причина была в его неважной водительской репутации, но Ковач предпочитал считать, что над ним просто измываются. Это давало ему лишний повод поворчать.

Большую часть бара занимал стол для пула. Стены с деревянными панелями были увешаны множеством фотографий — в основном клиентов, демонстрирующих пойманную рыбу. По телевизору показывали очередную мыльную оперу. Внутри подковообразной стойки толстая женщина с редкими каштановыми волосами и сигаретой во рту вытирала пивную кружку сомнительной чистоты тряпкой. При виде ее Ковач мысленно поклялся пить пиво только из бутылки. По другую сторону стойки сидел старик в грязной красной шапке, съехавшей набок.

— Надеюсь, с Бо этого никогда не случится, — фыркнула женщина. — Она ведь его обожает.

— Обожала, — поправил старик, шамкая беззубым ртом. — Неужели ты не заметила, Морин? Стефанр вставил ей в мозг микрочип, превратив ее в сущую ведьму. Теперь ее не называют иначе как Злобная Джина.

— Чепуха, — заявила Морин. На кончике ее сигареты тлело полдюйма пепла. Ковач громко кашлянул.

— Могу я повидать Нила Фэллона?

Женщина окинула его взглядом с головы до ног.

— Что вы продаете?

— Плохие новости.

— Он там, во дворе. — Она кивнула в сторону задней двери. — Пройдите через кухню.

Кухня была захламлена до предела и воняла прогорклым жиром и грязными тряпками — правда, запах сырости мог исходить от дохлой рыбы. Ковач не вынимал руки из карманов пальто, стараясь не думать о том, как Нил хранит свои товары.

Нил Фэллон стоял в дверях большого сарая. Он выглядел, как Майк лет двадцать пять тому назад, — крепкий, как бык, с мясистым румяным лицом и ямочкой на подбородке. Посмотрев на идущего через двор Ковача, он натянул защитную маску сварщика и возобновил работу над полозом аэросаней. Искры летели от паяльной лампы, словно фейерверк, сверкая на темном фоне сарая.

— Нил Фэллон? — крикнул Ковач, стараясь перекрыть шум аппарата. Он вынул из кармана значок и продемонстрировал его, держась подальше от искр. Ковач, полиция Миннеаполиса.

Фэллон шагнул назад, выключил лампу и поднял маску. Его лицо было бледным.

— Он умер?

Ковач остановился в ярде от аэросаней.

— Кто-то вам позвонил?

— Нет. Просто я всегда знал, что они пришлют копа сообщить мне об этом. Вы для него были куда ближе, чем я. — Вынув из кармана красный платок, он вытер пот с лица, хотя было отнюдь не жарко. — Что с ним случилось? Сердце? Или он напился и упал со своего чертова кресла?

— Я здесь не из-за вашего отца. Нил изумленно уставился на него.

— Я приехал из-за Энди. К сожалению, он умер.

— Энди?!

— Ваш брат.

— Господи, я знаю, что он мой брат, — огрызнулся Фэллон.

Дрожащими руками он положил на скамью паяльную лампу, снял грязные перчатки, сбросил с головы маску и отшвырнул ее, словно она обжигала его. Маска со звоном упала в кучу пустых канистр.

— Энди умер? Как? Этого не может быть!

— Похоже на самоубийство или несчастный случай.

— Самоубийство? Чушь!

Тяжело дыша, Нил Фэллон подошел к ржавому металлическому шкафу, достал оттуда полупустую бутылку виски и сделал два больших глотка. Потом он поставил бутылку, сплюнул, пробормотал ругательство и наклонился. Его вырвало прямо в снег.

“Каждый реагирует по-своему”, — подумал Ковач. Порывшись в кармане, он вытащил полоску жвачки.

— Господи! — Фэллон опустился на табурет, изготовленный из пня, и поставил бутылку между ногами. — Энди — и самоубийство!

— Вы были с ним близки? — спросил Ковач. Фэллон покачал головой и запустил пальцы в густые волосы цвета ржавчины.

— Если и были, то давно. А может, вообще никогда. В детстве Энди уважал меня, потому что я был старше, крепче и умел возразить отцу. Но он всегда был любимчиком Железного Майка. Я его за это ненавидел.

Фэллон махнул рукой, словно давая понять, что эта ненависть давным-давно прошла, но в голосе у него звучала горечь. Ковач знал по опыту, что внутрисемейная вражда редко проходит бесследно. Просто люди стараются со временем прикрыть ее чехлом, как старую безобразную мебель.

— Похоже, Энди был образцовым американским парнем, — заметил Ковач, намеренно растравляя старую рану. — Хороший студент, спортсмен, пошел по стопам отца.

Фэллон уставился в пол, плотно сжав губы.

— Майк всегда считал, что в Энди есть все, что ему хотелось видеть в сыне. В отличие от меня.

Вынув из кармана сигарету и зажигалку, он закурил, потом взял бутылку и сделал еще один глоток.

— Вы часто виделись с братом?

Фэллон снова покачал головой, но Ковач не был уверен, является ли это отрицательным ответом или просто попыткой стряхнуть потрясение.

— Энди приезжал иногда порыбачить. Он держал здесь снаряжение и оставлял лодку на зиму. Думаю, это была демонстрация братской заботы — как будто он считал своим долгом содействовать моему бизнесу.

— Когда вы в последний раз с ним виделись?

— Он приезжал в воскресенье, но мы почти не говорили. Я был занят — один парень покупал аэросани.

— А когда у вас в последний раз был серьезный разговор?

— Серьезный? Пожалуй, месяц назад.

— О чем?

Фэллон скривил губы.

— Энди сообщил мне, что он гомик. Как будто я и так этого не знал.

— Вы знали, что он гей?

— Конечно. Я знал это еще в старших классах. — Он снова глотнул виски и затянулся сигаретой. — Однажды я сказал об этом старику: мне надоело слушать постоянные упреки в том, что я не похож на брата. — Фэллон расхохотался, как будто весело дошутил. — Он так меня ударил, что едва не сломал челюсть. Никогда не видел его в такой ярости. Он, наверное, не настолько бы рассвирепел, даже если бы я сказал, что Дева Мария — шлюха. Еще бы, я согрешил против его образцового сына! Не будь старик прикован к креслу, он бы меня просто изувечил.

— А как выглядел Энди, когда рассказывал вам об этом?

Фэллон задумался.

— Напряженным, — ответил он наконец. — Очевидно, для него это было нелегко. Он уже рассказал обо всем Майку. Хотел бы я взглянуть на эту сцену. Удивляюсь, что старик не избил его. — Фэллон бросил на пол окурок и раздавил его ногой. — Странно, что он этого не сделал. Я знаю, каким для него это было ударом.

— После этого вы виделись с братом?

— Пару раз. Энди приезжал на подледный лов. Я уступил ему один из моих домишек, мы с ним выпивали. Думаю, он хотел, чтобы мы снова стали братьями, но что у нас оставалось общего, кроме старика? Ничего. — Фэллон выпустил дым из ноздрей. — А как Майк воспринял смерть Энди? Это он прислал вас сюда? Ну, конечно: не мог же он сам мне позвонить и сообщить, что его любимый сын оказался не таким уж идеальным! В этом весь Майк. Никогда не признает, что был не прав.

Взяв бутылку за горлышко, он поднялся и направился к магазину. Ковач последовал за ним, кутаясь в пальто. Было холодно и сыро, у него ныло сердце и щекотало в носу.

Фэллон свернул за угол сарая и остановился, глядя на маленькие рыбачьи хижины, которые он сдавал летом. Домики гнездились на берегу Миннетонки, хотя в это время года о береге говорить не приходилось. Снег покрывал и землю, и оледеневшее озеро, делая их неотличимыми друг от друга. Белая пелена простиралась до оранжевого горизонта.

— Как Энди это проделал?

— Он повесился.

Фэллон молча стоял, не обращая внимания на порывы ветра, вздымавшие клубы снега, не выражая ни удивления, ни недоверия. Возможно, он знал своего брата не так хорошо, как Том Пирс. А может быть, он уже давно желал брату смерти и потому принял это известие без особых эмоций.

— В детстве мы играли в ковбоев, — заговорил Фэллон. — Я всегда был плохим парнем, которого вешали, а Энди изображал шерифа. Забавно, как все обернулось…

Несколько минут они молчали. Ковач подумал, что сейчас, наверное, перед глазами Фэллона проплывают воспоминания. Он и сам представил себе двух мальчиков в ковбойских шляпах, скачущих верхом на швабрах. А потом эти образы сменились видением обнаженного тела Энди Фэллона, свисающего с балки.

— Не возражаете, если я глотну? — спросил Ковач, указывая на бутылку.

Фэллон протянул ее ему.

— Разве вы не на службе?

— Я всегда на службе. Другой жизни у меня нет. — Ковач взял бутылку. — Конечно, если вы собираетесь доложить об этом моему начальству, то я не стану этого делать.

Фэллон повернулся спиной к озеру.

— Да пошли они…

* * *

Когда Ковач подъехал к своему дому, его сосед возился во дворе, собирая перегоревшие рождественские лампочки. Ковач остановился на дорожке, наблюдая, как он выкручивает лампу из нимба Девы Марии и кидает ее в пакет для мусора.

— Даже если бы перегорела половина, все равно чувствуешь, как будто живешь рядом с солнцем, — сказал Ковач.

Сосед посмотрел на него с обидой и тувогой, прижимая пакет к груди. Это был низенький старичок лет семидесяти с маленькими злыми глазками. На нем была красная пилотская шапка с клапанами, свисающими, как уши спаниеля.

— Где же ваш рождественский дух? — осведомился он.

— Я утратил его, когда четвертую ночь не мог заснуть из-за ваших чертовых ламп. Не могли бы вы поставить таймер, чтобы они отключались на ночь?

— Показываете свою образованность? — фыркнул сосед.

— Если вы лунатик, то я — нет.

— Хотите, чтобы я устроил короткое замыкание? Если эти лампочки включать и постоянно выключать, весь квартал останется без света.

— Вот бы повезло! — Ковач повернулся и зашагал к дому.

Включив телевизор, он подогрел оставшиеся макароны, сел на кушетку и принялся за обед. Интересно, не сидит ли сейчас Майк Фэллон с тарелкой макарон перед своим большеэкранным телевизором, пытаясь спрятаться от горя за рутинными повседневными процедурами?

За время своей карьеры в отделе убийств Ковач не раз видел людей, погружавшихся в иллюзорный мир, когда в их жизнь вторгалось насильственное преступление. Не будучи социальным работником, он не задумывался над этим. Его делом было раскрыть одно преступление и переходить к следующему. Но сегодня Ковач об этом думал, так как Майк тоже был копом, — а может, и по другим причинам.

Покончив с макаронами, Ковач подошел к письменному столу, порылся в ящике и вытащил адресную книжку, которая не видела дневного света лет пять. Первой в ней значилась его бывшая жена. Он набрал номер, подождал и положил трубку, когда автоответчик отозвался голосом ее второго мужа.

Да и что бы он мог ей сказать? “Сегодня я видел труп, и это напомнило мне, что у меня есть ребенок”? Нет. Это напомнило ему о том, что у него никого нет.

Ковач вернулся в гостиную — к телевизору и пустому аквариуму. Должно быть, Железный Майк сейчас сидит в своем массажном кресле перед экраном, один во всем мире. У него не осталось ничего, кроме горьких воспоминаний и несбывшихся надежд. И мертвого сына.

Для Ковача убежищем всегда была работа. Там он знал, что делать и чего ожидать. Без полицейского значка он не стоил бы и ломаного гроша.

Ковач любил свою работу, если только в нее не вмешивалась политика. И он был хорошим копом — без дешевого блеска в стиле Эйса Уайетта, которому непременно нужно было мелькать в газетных заголовках и выпячивать челюсть перед камерами.

— Всегда занимайся только тем, что ты умеешь делать, — пробормотал Ковач.

Выключив телевизор, он взял куртку и вышел.

* * *

Том Пирс жил в кирпичном двухквартирном доме, расположенном чересчур близко от шоссе на Лоури-Хилл. Неподалеку проживала богемная публика с достаточным количеством денег, чтобы приобретать приличные куски земли и ремонтировать старые здания. Но этот район был разбит на маленькие участки много лет назад, когда расширяли основные магистрали Хен-непина и Линдейла. Он так и остался каким-то фрагментарным — не только в физическом, но и в психологическом смысле.

Соседи Тома Пирса не устраивали рождественской иллюминации, истощая энергетические ресурсы штата. Везде ощущались вкус и умеренность: одна гирлянда здесь, другая там. Но как бы Ковач ни ненавидел собственных соседей, здешняя публика нравилась ему еще меньше. Казалось, обитателей этой улицы не связывает абсолютно ничего — даже вражда.

Ковач сидел в своей машине, которую припарковал на противоположной стороне, наблюдая за домом Пирса. Он думал о том, что едва ли Энди Фэллон оставил бы свою дверь незапертой. О том, что Том Пирс, по-видимому, знает о своем приятеле куда больше, чем говорит.

Люди лгали копам во все времена — не только преступники, но и абсолютно невинные. Матери грудных младенцев, бабушки с подсиненными волосами, мальчишки, торгующие газетами… Казалось, это запрограммировано в генетическом коде каждого.

Ковач не сомневался, что Том Пирс тоже лгал. Главное — выяснить, имеет ли его ложь отношение к смерти Энди Фэллона.

Вынув из-под пассажирского сиденья пачку сигарет, Ковач поднес ее к носу, понюхал, потом спрятал на прежнее место и вышел из машины.

Пирс открыл дверь, благоухая отличным скотчем, словно одеколоном. На нем были тренировочные штаны и хоккейная фуфайка, во рту торчала сигарета. За прошедшие несколько часов он приобрел внешность человека, давно сражающегося со смертельной болезнью — глаза были красными, лицо приобрело пепельный оттенок.

— Смотрите-ка! — Пирс вынул изо рта сигарету и усмехнулся. — Санта-Клаус! На сей раз вы захватили резиновую дубинку? Ну что ж, сегодня я уже обнаружил лучшего друга мертвым, подрался с копом и подвергся запугиваниям тупоголового детектива. Очевидно, этого мало. В таком случае, не возражаю против небольшой пытки.

— Этот день и для меня был не слишком приятным, — отозвался Ковач. — Мне пришлось сообщить человеку, которого я всегда уважал, что его сын, возможно, покончил с собой.

— И он вас выслушал?

— Кто?

— Майк Фэллон. Он слушал, когда вы рассказывали ему об Энди?

Ковач приподнял брови:

— У него не было выбора.

Пирс уставился на темную улицу, словно надеясь, что Энди Фэллон материализуется из мрака. Но реальность оказалась сильнее.

— Мне нужно выпить, — заявил он, выбросил окурок за дверь, повернулся и зашагал по холлу.

Ковач последовал за ним, оглядываясь вокруг. Хотя он ничего не смыслил в обстановке, но понимал, что дубовая мебель в стиле ретро стоит немало. Стены были увешаны претенциозными фотографиями в белых паспарту и тонких черных рамках.

Они прошли в кабинет с темными стенами и массивными кожаными креслами цвета перчаток для крикета. Пирс подошел к бару в углу и наполнил стакан из бутылки “Макаллана” ценой в пятьдесят долларов. Ковач знал стоимость, так как однажды внес свою долю на покупку такой бутылки в подарок покидающему отдел лейтенанту. За выпивку для себя он никогда в жизни не платил больше двадцатки.

— Я говорил с братом Энди Фэллона. Оказывается, Энди приезжал к нему около месяца назад и рассказал, что он гей и что уже поведал об этом отцу. — Ковач прислонился к бару, глядя, как нахмурившийся Пирс вытирает со стола воображаемое пятно. — Думаю, старик воспринял это без особого восторга.

— А чего еще следовало ожидать? Зачем нужно было ему об этом рассказывать? — В голосе Пирса послышались нотки горечи. — “Папа, я тот же самый сын, которым ты гордился, — просто мне нравится трахаться с мужиками”? — Он залпом выпил скотч, словно это был апельсиновый сок. — Пускай бы старик видел то, что хотел видеть. Все были бы довольны.

— А как давно вы знали, что Энди — гей?

— Понятия не имею. Я не отмечал эту дату в календаре.

— Месяц? Год? Десять лет?

— Какое это имеет значение? — раздраженно осведомился Пирс.

— Он скрывал это только от своей семьи? Остальные знали — друзья, сослуживцы?

— Энди ведь не был пассивным гомосексуалистом. Его сексуальная жизнь никого не касалась. В колледже мы жили в одной комнате, так что ему ничего не оставалось, как рассказать мне обо всем. Меня это не шокировало. Мне же лучше — больше курочек достанется.

— Почему же он теперь рассказал отцу и брату? Люди так просто не выкладывают подобные секреты. Что-то их к этому побуждает.

— В ваших вопросах есть какой-то смысл? Если нет, я лучше посижу тут один и напьюсь до бесчувствия.

— Вы не производите впечатления человека, который хочет сидеть и напиваться, — заметил Ковач. Отойдя от бара, он облокотился на спинку одного из кресел. Кожа пахла крикетными перчатками. Возможно, это увеличивало стоимость.

Пирс застыл под взглядом Ковача. Люди умеют лгать и языком своего тела — правда, они делают это куда менее успешно, чем обычным языком.

— Ваш друг решился на смелый шаг, — продолжал Ковач, — и приложился мордой об стол — по крайней мере, в случае с отцом. Это могло подтолкнуть к самоубийству такого человека, как Энди, — который любит своего отца и стремится не разочаровывать его.

— Чепуха!

— Энди написал на зеркале слово “жаль”. О чем ему было сожалеть, если он просто решил позабавиться?

— Не знаю. Но он бы не стал себя убивать.

— Тогда, возможно, это слово написал не Энди, — предположил Ковач. — Может быть, он забавлялся таким образом со своим дружком, произошел несчастный случай, дружок испугался и сбежал… Вам известны имена каких-нибудь его партнеров?

— Нет.

— Странно. Вы ведь были лучшими друзьями.

— Я не интересовался его сексуальной жизнью. Она не имела ко мне никакого отношения. — Он отхлебнул скотч и мрачно уставился на электрическую розетку в стене.

— Утром вы говорили мне, что сейчас у него ни с кем не было связи. Похоже, вас это все-таки интересовало.

— Знаете, инспектор, с меня вполне достаточно нашей утренней беседы.

Ковач развел руками:

— По-моему, Том, вы хотите облегчить душу. Я мог бы вам помочь.

— Мне нечего вам сообщить.

Ковач провел рукой по усам и подбородку.

— Вы уверены?

У входной двери звякнули ключи, и Пирс тут же использовал возможность ускользнуть. Ковач последовал за ним в прихожую. Привлекательная блондинка снимала сапоги, поставив сумки с продуктами на столик.

Цыпленок в чесночном соусе и говядина по-монгольски. В животе у Ковача заурчало — он вспомнил об остатках макарон на своем столе с нежностью, которой они не заслуживали.

— Я же говорил тебе, Джосс, что не хочу есть!

— Тебе нужно что-нибудь поесть, милый, — мягко возразила блондинка, снимая пальто. У нее были правильные черты лица и огромные глаза. Доходящие до плеч волосы напоминали светло-золотистый шелк.

Повесив пальто на дубовую антикварную вешалку, стоившую небольшое состояние, девушка повернулась — и тут впервые заметила Ковача. Она сразу напряглась, словно королева, заставшая в своих покоях крестьянина. Даже в одних чулках, она была ростом не ниже Пирса, а ее фигура выглядела спортивной. Одета она была вполне традиционно, но дорого — коричневые шерстяные слаксы, ярко-голубой блейзер и свитер цвета слоновой кости, удивительно мягкий на вид.

— Ковач, отдел убийств, — он продемонстрировал ей значок. — Я здесь по поводу Энди Фэллона. Простите, что испортил вам вечер, мэм.

— Отдел убийств? — Ее карие, как у Бэмби, глаза удивленно расширились. — Но Энди не был убит!

— Нам необходимо в этом убедиться, мисс…

— Джослин Деринг. — Она не протянула ему руку. — Я невеста Томаса.

— И дочь его босса? — рискнул предположить Ковач.

— Вы переходите границы, — предупредил Пирс.

— Прошу прощения, но со мной этого не избежать. Очевидно, меня плохо воспитали.

Взгляд, которым одарила его Джослин Деринг, мог бы заморозить горячий кофе. Но Ковача это мало заботило. Он думал о том, что Том Пирс, очевидно, считается перспективным сотрудником фирмы “Деринг — Лэндис”, и что такие сотрудники должны быть прозрачными, как стекло, и не иметь никаких позорных тайн.

Невеста ободряющим и в то же время властным жестом положила руку на плечо Пирса, не сводя глаз с Ковача.

— У вас есть какая-нибудь причина здесь оставаться, детектив? Томас перенес сегодня ужасное потрясение. Мы бы хотели какое-то время побыть вдвоем, чтобы справиться с этим горем. Кроме того, едва ли его вина, что Энди покончил с собой.

Пирс даже не посмотрел на нее. Его взгляд был устремлен в открытую дверь кабинета — или вообще в другое измерение. Было нетрудно догадаться, что он там видит. Вопрос в том, что это для него значило и испытывал ли он чувство вины. А если да, то в чем состояла эта вина…

— У меня просто возникло несколько вопросов, — сказал Ковач. — Я пытаюсь составить четкую картину происшествия. Меня интересует, что за человек был Энди, кто были его друзья, что могло довести его до крайности — если он пошел на это добровольно. Были ли у него в последнее время какие-нибудь разочарования, прерванные связи, другие личные неудачи.

Джослин Деринг открыла изящную черную сумочку, которую она поставила на стол рядом с продуктами, и извлекла оттуда визитную карточку. Пальцы у нее были тонкими и длинными, ногти переливались, как жемчуг. На безымянном пальце левой руки сверкал бриллиант, которым мог бы подавиться верблюд.

— Если у вас возникнут еще вопросы, позвоните сначала по этому телефону.

Ковач взял карточку и удивленно поднял брови:

— Адвокат?

— Томас рассказал мне о том, как вы обошлись с ним утром, детектив. Я не позволю, чтобы это повторилось. Вы меня поняли?

Пирс по-прежнему не смотрел на нее.

— Да, — кивнул Ковач. — Я туговато соображаю, но начинаю понимать, как обстоят дела.

Он прошел мимо них к двери, но, взявшись за ручку, обернулся. Джослин Деринг стояла между ним и Томом Пирсом, словно закрывая от него жениха своим телом.

— Вы знали Энди Фэллона, мисс Деринг? — спросил Ковач.

— Да, — кратко ответила она. Ни слез, ни других проявлений горя Ковач не заметил.

— Примите мои соболезнования, — сказал он и вышел из дома.

 

Глава 7

Маленький и неприметный дом Лиски стоял плечом к плечу с полудюжиной таких же домов на безымянной улице в Сент-Поле. “Возле Грэнд-авеню” — называли это место люди, живущие там, ибо Грэнд-авеню вполне соответствовала своему названию. На ней находились реконструированные особняки, принадлежавшие ранее лесопромышленным магнатам, а также дом мэра Сент-Пола. Тот факт, что мэр — бывший профессиональный борец, не отражался на репутации пригорода. Грэнд-авеню с ее бутиками и роскошными ресторанами была сентполской версией Верхнего города.

Место, где жила Лиска, походило на то, где проживал Энди Фэллон, — оно располагалось на достаточном расстоянии от фешенебельного района, чтобы здесь можно было жить на полицейскую зарплату. Теоретически экс-супруг Лиски выплачивал алименты, которые должны были облегчить финансовое бремя разведенной матери. Но та сумма, которую был обязан платить Стив Майер по распоряжению суда, и та, которую он выплачивал в действительности, значительно отличались друг от друга.

“Вот что бывает, когда выходишь замуж за копа из отдела наркотиков”, — не раз думала Лиска. Такие люди постоянно на пределе — грань между работой и семейной жизнью для них зачастую размыта. Для Стива же такая грань не существовала вовсе.

Теперь Лиска понимала, что видела в нем эту необузданность, еще когда они оба носили униформу” и что она привлекала ее наряду с его ослепительной улыбкой и великолепной задницей. Но хотя необузданность — желательное свойство для любовника, оно не является таковым для отца. Улыбка заставляла Лиску прощать Стива слишком много раз, а задница вообще оказалась серьезным препятствием на тернистом пути их семейной жизни. Уж очень многим женщинам хотелось наложить на нее руки.

Просматривая фотографии Энди Фэллона, Лиска думала, испытывали ли его любовники такие же чувства. До того, как стать трупом, Фэллон выглядел что надо. Такая внешность заставляет женщин проклинать однополую любовь.

Лиска разложила фотографии на кофейном столике в гостиной рядом с экземпляром “Сент-Пол пайонир пресс”, которым намеревалась прикрыть их, если войдет кто-нибудь из мальчиков. Хотя было поздно, а Кайл и Ар-Джей уже час как легли, тот или другой нередко приходил в гостиную в пижаме, с сонными глазами и забирался к ней на .кушетку, где она путалась расслабиться с книгой в руке.

На самом деле именно этого Лиска сейчас и хотела — чтобы она смогла выкинуть из головы фотографии и хотя бы ненадолго стать нормальным человеческим существом. У нее болела голова и ныли зубы — ей сегодня слишком часто приходилось их стискивать. Когда Лиска ждала Ковача, который так и не появился, ее подловил Леонард и сообщил, что Джамал Джексон грозит подать на нее жалобу за жестокое обращение. Оснований у него нет, однако это не помешает ему подцепить какого-нибудь ловкого адвоката и превращать ее жизнь в ад, покуда суд не откажется рассматривать жалобу. Но независимо от исхода, рапорт попадет в ее досье, и БВД начнет копаться в ее делах. Как странно: если бы этот инцидент произошел хотя бы неделей раньше, она могла бы познакомиться с Энди Фэллоном, прежде чем он превратился в труп.

Лиска изучала фотографии, не чувствуя отвращения, которое испытывала бы на ее месте обычная женщина. Эти эмоции остались в прошлом. Она смотрела на снимки как коп, ища в них то, что они могут сообщить. Но внезапно ей пришло в голову, что Энди когда-то было двенадцать лет, как ее старшему сыну Кайлу.

Лиску всегда тревожило, что она проводит с сыновьями слишком мало времени. Мальчики были поглощены школой, скаутским отрядом, хоккеем, а Лиска с головой ушла в работу. При этом она старалась вести хозяйство, готовить еду, посещать родительские собрания и исполнять тысячи других материнских обязанностей. Все это было настолько утомительно, что к концу дня у нее больше ни на что не хватало сил. Как же ей узнать, не сбился ли с пути один из сыновей? Лиска читала, что эксперименты с удушьем с целью эротического самоудовлетворения достаточно распространены среди подростков. Значительная часть самоубийств в этом возрасте являлась на самом деле несчастными случаями во время автоэротических актов. В свои двенадцать лет Кайл больше интересовался спортом, чем девочками, но половая зрелость была не за горами.

Лиска старалась не думать об этом и сосредоточиться на Энди Фэллоне. Если его смерть была несчастным случаем, то к чему эта надпись на зеркале? Допустим, подобный способ самоудовлетворения вошел у Энди в привычку. Но мог ли, в таком случае, об этом не знать Том Пирс? Возможно, нет, если они были только приятелями. А если не только?.. Что, если Пирс лжет, пытаясь защитить память Фэллона — или самого себя?

Четвертое издание “Диагностики и статистики психических расстройств” лежало на столе, открытое на странице 529, где начиналась глава “Сексуальный мазохизм”. Чего только не откалывают люди с целью испытать оргазм! Подвергают себя изнасилованию, избиению, даже заставляют партнеров мочиться на них!

В середине третьей страницы Лиска нашла то, что искала.

“Особенно опасная форма мазохизма, именуемая гипоксифилией, предполагает сексуальное возбуждение с помощью лишения себя кислорода… Акт может совершаться в одиночестве или с партнером. Из-за оплошностей с приспособлениями, ошибок в размещении петли или лигатуры иногда происходит смерть от удушья… Сексуальный мазохизм обычно носит хронический характер — человек склонен к повторениям одного и того же мазохистского акта”.

В одиночестве или с партнером… Первой реакцией Пирса на вопрос о сексуальных пристрастиях Фэллона было возмущение, но оно могло всего лишь прикрывать Другие эмоции: смущение, страх, чувство вины. Стив Пирс утверждал, что он гетеросексуален. Может быть, просто пытался скрыть обратное? Если же он говорил правду, у Энди Фэллона были другие партнеры. Тогда кто именно? В любом случае им нужно побольше узнать о личной жизни Энди Фэллона. Лиска вдруг по-Думала, что если бы кто захотел бы покопаться в ее личной жизни, то был страшно разочарован. Она сама не помнила, когда у нее в последний раз было свидание. Ей было не с кем общаться, кроме копов, а копы, как правило, никудышные бойфренды. Штатские же мужчины ее побаивались. Мысль о подружке с полицейской дубинкой и девятимиллиметровым револьвером не вызывала у них энтузиазма — тем более что речь шла о матери двух детей.

Лиска ощутила чье-то присутствие у входной двери за долю секунды до того, как услышала звук открываемого замка. Вскочив с кушетки и не сводя глаз с двери, она протянула руку к мобильному телефону. Жаль, что это не револьвер, но Лиска, возвращаясь домой, сразу запирала револьвер в шкаф — необходимая мера предосторожности ради безопасности сыновей и их друзей. Однако дубинка оставалась в пределах досягаемости. Лиска ухватилась правой рукой за мягкую рукоятку и привычным движением согнула запястье.

Когда дверь начала открываться, она уже заняла позицию справа от нее, прижавшись к стене и держа дубинку наготове.

В поле зрения появилась кукла Санта-Клауса, надетая на чью-то руку.

— Эй, леди, вы, кажется, собрались прострелить мне задницу? — раздался знакомый голос.

Лиска ощутила гнев и облегчение — ее одновременно бросило в жар и в холод.

— Черт возьми, Стив, твоя задница на это напрашивается! В один прекрасный день я всажу в тебя пулю через эту дверь и оставлю истекать кровью на пороге. Ты этого заслуживаешь.

— Разве так разговаривают с отцом своих детей? — осведомился Стив, входя и закрывая за собой дверь.

Лиска не в первый раз пожалела, что оставила ему ключ. Ей не нравилось, что он приходит и уходит, когда ему вздумается, но ради Кайла и Ар-Джея она предпочитала не портить с ним отношения. В конце концов, несмотря на все свои недостатки, Стив был их отцом и они нуждались в нем.

— Мальчики еще не спят?

— Сейчас половина двенадцатого, Стив. Кайл, Ар-Джей и я живем в реальном мире, где людям приходится вставать по утрам.

Стив пожал плечами, пытаясь придать своему лицу простодушное выражение. Многие женщины попались бы на эту удочку, но Лиска сразу почуяла хорошо знакомое притворство.

— Что тебе нужно?

Губы Стива скривились в усмешке пирата из авантюрного романа. “Должно быть, он сейчас работает над очередным делом”, — подумала Лиска. Хотя его светлые волосы были подстрижены почти по-военному коротко и всегда выглядели аккуратно, он явно не брился несколько дней. Несмотря на грязный армейский китель, заляпанные краской джинсы и старый черный свитер, Стив выглядел чертовски сексуально.

Но у Лиски уже давно выработался против этого иммунитет.

— Я мог бы ответить, что мне нужна ты, — сказал он, шагнув к ней.

— Вот как? — невозмутимо отозвалась Лиска. — А я могла бы тебя нокаутировать. Говори правду.

Усмешка тут же исчезла.

— Неужели я не могу принести мальчикам игрушку? — осведомился Стив, стягивая с руки куклу. — Что с тобой творится, Никки? Чего ты злишься?

— Ты вламываешься в мой дом в половине двенадцатого ночи, пугаешь меня до смерти и ожидаешь, что я буду рада тебя видеть?

— Я не вламывался. У меня есть ключ.

— Телефон у тебя тоже есть. Ты не мог хоть раз им воспользоваться, а не врываться сюда, как смерч?

Стив не ответил. Он никогда не отвечал на вопросы, которые ему не нравились. Положив куклу на кофейный столик, он взял один из снимков Энди Фэллона.

— И такое дерьмо ты разбрасываешь по квартире, чтобы на него глазели мои дети?

— Твои дети! — фыркнула Лиска, отбирая у него фотографию. — Можно подумать, что ты их чем-то обеспечил, кроме своей чертовой спермы! Почему же ты не вспоминаешь о том, что это твои дети, когда они болеют или нуждаются в новой одежде?

— Мне обязательно это выслушивать? — поморщился Стив.

— Ты пришел в мой дом, поэтому будь любезен выслушивать все, что я хочу сказать.

— Папа!

Ар-Джей ворвался в комнату, подбежал к отцу и обхватил его ноги. Лиска положила на стол дубинку и прикрыла ее газетой вместе со снимками, хотя никто не обращал на них ни малейшего внимания.

— Ар-Джей, дружище! — Стив улыбнулся и присел на корточки перед младшим сыном.

— Я хочу, чтобы меня называли Ракетой, — заявил Ар-Джей, протирая глаза. Светлые волосы торчали у него на голове, как корона. Пижама, имитирующая спортивную форму миннесотских “Викингов”, которую он унаследовал от Кайла, была ему велика. — Я хочу иметь прозвище, как и ты, папа.

— Ракета? Клевое прозвище, малыш, — согласился Стив.

Ар-Джей обнаружил куклу, с восторгом натянул ее на руку, и оба начали изображать какую-то сцену из рождественского представления. Лиска начинала терять терпение.

— Уже поздно, Ар-Джей, — сказала она, ненавидя Стива за то, что он одним своим присутствием вынуждал ее играть роль “плохого парня”. Он появлялся, когда ему вздумается, являясь для мальчиков забавой и развлечением, а на ее долю оставались только забота о дисциплине и повседневный труд. — Тебе завтра в школу.

Ар-Джей устремил на мать недовольный взгляд голубых глаз, так похожих на ее собственные.

— Но ведь папа пришел!

— Тогда сердись не на меня, а на папу, если ему кажется великолепной идеей являться среди ночи, когда все должны спать.

— Ты же не спишь, — заметил Ар-Джей.

— Мне не десять лет. Когда тебе будет тридцать два, можешь работать хоть всю ночь.

— Я буду работать под прикрытием и ловить торговцев наркотиками, как папа.

— Чтобы через две минуты ты был под прикрытием одеяла!

Ар-Джей и Стив обменялись взглядом, который едва не вывел Лиску из себя. Стив пожал плечами:

— Ничего не поделаешь, Ракета. Придется идти спать.

— Можно я возьму с собой куклу?

— Конечно. — Стив небрежно взъерошил волосы сына, уже переключив внимание на бывшую супругу.

Лиска наклонилась поцеловать Ар-Джея в щеку, но он ловко увернулся и вышел, разговаривая с куклой голосом персонажа мультфильма и издавая неприличные звуки.

— Ну и дерьмо же ты! — зашипела Лиска, с трудом сдерживаясь, чтобы не кричать. — Ты ведь явился сюда совсем не для того, чтобы повидать Ар-Джея…

— Ракету.

— …или Кайла. А теперь он так взбудоражился, что полночи не будет спать.

— Сожалею.

— Ни черта ты не сожалеешь! — с горечью сказала Лиска. — Ну, что тебе нужно? Держу пари, не выплатить мне деньги, которые ты задолжал.

Стив тяжело вздохнул. .

— Выплачу все на будущей неделе, — пообещал он с тщательно отрепетированным раскаянием в голосе. — Сейчас мне не до того, но через неделю…

— Разыгрывай этот спектакль для кого-нибудь другого! — перебила его Лиска, убирая газету и складывая фотографии в стопку. — У меня был трудный день, так что, если ты не возражаешь, я бы хотела лечь.

Помолчав, Стив ткнул пальцем в верхнюю фотографию:

— Я слышал, один из ваших покончил с собой. Это он? Я его знаю?

— Это парень из БВД — ты не должен был его знать.

Они оба начинали патрульными в Сент-Поле.

Потом Лиска перебралась через реку в Миннеаполис, а Стив остался там. Он знал многих миннеаполисских копов — в основном из отдела наркотиков и отдела убийств — но едва ли встречался с Энди Фэллоном. Никто не жаждал заводить знакомство с людьми из Бюро внутрислужебных дел.

Стив получше рассмотрел фотографию.

— Паршивый способ покончить счеты с жизнью, — заметил он. — Очевидно, парни из БВД не умеют стрелять.

— Кто знает, что творится в голове у других? — отозвалась Лиска.

В первые годы брака они обсуждали все подробности порученных им дел и помогали друг другу в работе. Лиска вспоминала об этом, как о кратком периоде счастья, еще не омраченного супружеской изменой и профессиональным соперничеством.

— Возможно, это не его выбор, — сказала она.

— Ну, конечно! Когда работаешь в твоем отделе, всюду мерещатся убийства. — Стив бросил фотографию на столик. — Не мучай себя зря. Парень явно покончил с собой. В девяноста процентах из ста повешение является самоубийством или несчастным случаем, но никак не убийством. Так что выбрось это из головы.

— Не раньше, чем мне позволит это медэксперт, — отозвалась Лиска. — Такая уж у меня работа.

— Да, но незачем было таскать это домой.

— Только не обвиняй меня в том, что я порчу твоих детей! — огрызнулась она. — Слышал, что сказал Ар-Джей? Он хочет стать копом в отделе наркотиков. Хуже он ничего не мог придумать, а?

— Еще как мог. Например, служить в БВД. Посмотри, что они с собой вытворяют.

Но Лиска не стала смотреть на снимок.

— Ладно. Для одного вечера приятной болтовни достаточно. Ты знаешь, где дверь.

Стив не двинулся с места. Лицо его стало серьезным.

— Я пришел посмотреть, как ты справляешься, — признался он. — До меня дошло, что ты ведешь это дело, Никки. Я подумал, что это может быть тяжело для тебя — потому что он коп, к тому же из БВД, да и из-за твоего старика…

— Мой отец себя не убивал! — слишком быстро отозвалась Лиска.

— Знаю, но БВД…

— Это тут ни при чем, — отрезала она. Стив задумался. Лиска догадывалась, что он тщательно подбирает слова, опасаясь сделать неверный шаг. Наконец он развел руками с видом друга, который рад, что ошибся в дурных предположениях.

— Ну, ты можешь бросить это дело, как только медэксперт констатирует самоубийство. А можешь сразу свалить его на Коджака. Двух детективов здесь не нужно.

Неправильный ход. Лиска сразу же ощетинилась, усмотрев в его словах намек, будто она недостаточно крутая, чтобы справиться с этим.

— То есть как это? Мне поручили дело, и я должна довести его до конца!

— Да-да. Просто… — Стив вздохнул и почесал затылок. — Просто я беспокоюсь о тебе, Никки. У нас все-таки общее прошлое, и оно кое-что значит… даже для такого тупицы, как я.

Лиска ничего не сказала. Участие Стива было для нее неожиданным, оно заставило ее почувствовать себя беспомощной и ранимой. А эти эпитеты она не привыкла ассоциировать с собой.

Стив вытащил сигарету и вставил ее в рот.

— Ну… — Он протянул руку, пытаясь коснуться ее щеки. — Не говори потом, что я не пытался тебе помочь.

Лиска шагнула в сторону и отвернулась. Стив опустил руку.

— Ладно. Я действительно знаю, где дверь. Пока, Никки.

Он уже взялся за ручку, когда она заставила себя произнести:

— Спасибо за беспокойство, Стив. Но я справлюсь. Это всего лишь очередное дело.

— Конечно. И послезавтра у тебя его уже не будет.

Лиска чувствовала, что Стив хочет что-то добавить. Но он молча вышел.

Заперев дверь на засов, Лиска выключила свет, взяла фотографии Энди Фэллона и отправилась в спальню, чтобы спрятать их в портфель. Потом она заглянула к мальчикам, которые притворялись спящими, почистила зубы, переоделась в просторную тенниску Национальной академии ФБР и легла в постель — чтобы долго смотреть в потолок и видеть прошлое, вращающееся в ее памяти, словно карусель.

Ей тринадцать лет, и она танцует с отцом. Оба смотрят себе под ноги, смущаясь под взглядами окружающих. Томас Лиска — крепкий мужчина с ярко-голубыми глазами, но левая сторона его лица обмякла, словно все нервы перерезали ножницами. Люди смотрят на них не только из-за его лица. До них явно дошли слухи о коррупции в полицейском департаменте, о копах, крадущих деньги, уплаченные за наркотики, о расследовании, которое проводит БВД…

Никки знала, что все это неправда — во всяком случае, в отношении ее отца. Однако порой ей казалось, что она убеждена в этом куда сильнее, чем он сам, и это ее бесило. Ведь отец невиновен — так почему он не стремится это доказать? Почему не борется, не отрицает, не плюет им в физиономии, а появляется на людях, опустив свою внезапно поседевшую голову, чтобы скрыть стыд и паралич лицевого нерва, вызванный перенапряжением? Слова “слабый” и “безвольный” вихрем проносятся в голове его дочери, обостряя чувство вины и негодования…

Расследование, продолжавшееся почти восемнадцать месяцев, в итоге ни к чему не привело. Никаких обвинений не было выдвинуто. Все было прощено и забыто. Но здоровье Томаса Лиски резко ухудшилось, и через два года он умер от рака поджелудочной железы.

 

Глава 8

Труп обнаружен.

Самоубийство. Несчастный случай. Трагедия. Слава богу, слово “убийство” не было упомянуто. Действительно, можно ли назвать убийством то, что продиктовано необходимостью и сопровождается сожалением?

Жаль…

Становится не по себе при мысли, что другие уже осведомлены, даже если они ничего не подозревают. Как будто посторонние вторгаются в личную жизнь. Интимность смерти делят между собой двое — последствия же становятся общественным достоянием.

Это снижает цену опыта.

Энди Фэллон смотрит с фотографии, последняя искра жизни замирает в его полуоткрытых глазах, язык вываливается изо рта. Кажется, будто выражение его лица становится обвиняющим.

Жаль…

Губы целуют запечатленную на фотографии маску смерти.

Жаль… Но раскаяние лишь усиливает возбуждение.

 

Глава 9

Лиска ворвалась в свою служебную каморку с покрасневшими от гнева и холода щеками. Ковач со страхом наблюдал за ней, отлично зная, чем для него чревато такое выражение лица. Однако он не двинулся с места, когда она подбежала к нему и изо всех сил стукнула его кулаком по плечу. Это походило на удар молота.

— Ой!

— Это тебе за то, что ты бросил меня вчера вечером, — объяснила Лиска. — Я ждала тебя, а Леонард меня подловил и подверг допросу третьей степени из-за нападения на Никсона. По его мнению, Джамал Джексон тут ни при чем. Он вбил себе в голову, что Джексон каким-то образом может использовать необоснованный арест в своем иске против департамента.

— В каком еще иске? — спросил Ковач, потирая плечо.

— Джексон угрожает вчинить мне иск за жестокое обращение.

Ковач закатил глаза:

— Ради бога! У нас есть видеосъемка его нападения на меня. Пусть жалуется сколько душе угодно. А если Леонард считает, что у Джексона есть для этого основания, то у него задница вместо головы.

— Знаю. — Немного успокоившись, Лиска бросила сумочку в нижний ящик стола и положила портфель на стул. — Прости, что я тебя ударила. У меня была скверная ночь. Приходил Стив, и я почти не спала.

— Надеюсь, мне не придется слушать о сексе?

Лицо Лиски снова помрачнело. Подойдя к Ковачу, она вторично ткнула его кулаком в то же самое место.

— Ой!

В этот момент в дверь просунул массивную голову Элвуд:

— Мне вызвать полицию?

— Зачем? — осведомилась Лиска, снимая пальто. — Не вижу состава преступления. Ковач снова потер плечо.

— Очевидно, я что-то сказал невпопад.

— Опять? — усмехнулся Элвуд. — А над твоим носом тоже она поработала?

Ковач попытался увидеть свое отражение на темном экране компьютерного монитора, хотя он прекрасно знал, что его нос покраснел и опух, как у старого пьяницы. Но по крайней мере на сей раз обошлось без перелома.

— Оскорбление действием, совершенное женщиной по отношению к мужчине, — одно из величайших социальных табу, — заметил Элвуд. — Жертвы могут включить тебя в группу поддержки, Сэм. Может, мне позвонить Кейт Конлан?

Ковач запустил в него ручкой.

— Почему бы тебе не убраться отсюда? Когда Элвуд захлопнул за собой дверь, Лиска опустилась на стул и виновато посмотрела на Ковача.

— Я не могла заснуть, так как мой мозг предпочитал бодрствовать. Среди прочих важных тем он размышлял о том, какая же все-таки тупица мой экс-супруг. Кстати, что случилось с твоим носом? Железному Майку не понравилось, что его сын предпочитал нетрадиционный секс?

— Что-то вроде этого, — отозвался Ковач. — Он вообще очень тяжело все воспринял. Не каждый день тебе сообщают, что твой сын покончил с собой. А чего ты добилась в БВД?

— Холодного приема. Лейтенант не сообщила мне никакой информации по делу, которое вел Энди. Она, видишь ли, не желает, чтобы пострадала чья-то карьера.

— Мне всегда казалось, что именно в этом состоит их работа.

Лиска пожала плечами.

— А узнала только, что в воскресенье с восьми до половины девятого вечера она была в доме Энди Фэллона — обсуждала с ним дело, которое его беспокоило. По ее словам, когда она уходила, с ним было все в порядке, но в последнее время он казался подавленным. Она даже предложила ему обратиться к психоаналитику.

— И он послушался?

— Это конфиденциальная информация.

— Никто рта не раскроет до заключения медэксперта, — проворчал Ковач. — Надеются, что это самоубийство, — тогда они могут вообще ничего не сообщать и посылать подальше каждого, кто захочет выяснить, почему парень покончил с собой. Если только он действительно это сделал.

Лиска взяла ручку, к которой был приклеен налитый кровью глаз из пластмассы — одна из причудливых вещиц, которые у них с Ковачем было принято дарить друг другу. Ковач особенно дорожил весьма реалистично выглядевшим отрубленным пальцем. Ему нравилось пугать им людей, оставляя его в папках и ящиках стола. Ковача забавляло, что такую штуку подарила ему женщина. После двух неудачных браков с “нормальными” женщинами почему-то это доставляло удовольствие.

— Ты пойдешь на вскрытие? — спросила Лиска.

— Чего ради? С меня достаточно видеть парня мертвым — не желаю смотреть, как его будут кромсать без особых на то оснований. Нил Фэллон сказал мне, что Энди приезжал к нему месяц назад, сообщив отцу, что он гей. И Майк не слишком хорошо к этому отнесся.

— По времени это совпадает с его угнетенным состоянием?

— Да. Так что все-таки попахивает самоубийством. Кроме того, парни, которые работали на месте происшествия, не обнаружили ничего необычного.

— Если не считать кучи гомосексуальной порнографии и разных игрушек для геев, — заметила Лиска. — Типпен передал мне, что вчера вечером в “Патрике” сплетничали об этом. Как ты думаешь, кто мог распустить такие слухи?

Ковач нахмурился:

— Кто же, как не эти три придурка, которых мы там застали. А где ты так рано успела повидать Типпена?

— В “Кофе Карибу”. Он каждое утро пьет там кошмарный двойной эспрессо.

— Настоящие копы всегда пьют скверный кофе из треснутой кружки. Это традиция.

— Традиция — это Рождество, — возразила Лиска. — Пить скверный кофе совсем не обязательно. Меня беспокоит сексуальный аспект дела. Что, если Энди Фэллон был садомазохистом? Допустим, он и его дружок проделывали эротические трюки с веревкой, что-то пошло не так, Фэллон задохнулся, а партнер в панике сбежал. В любом случае его можно обвинить как минимум в преступном бездействии.

— Я тоже об этом думал, — сказал Ковач. — Вчера вечером я побывал у Тома Пирса. Он производит впечатление человека, у которого совесть нечиста.

— Что он говорил?

— Почти ничего. Нам помешала его невеста — красотка-адвокат мисс Джослин Деринг.

— Деринг? — Брови Лиски поползли к челке. — Она имеет отношение к фирме “Дэринг — Лэндис”?

— Я выдвинул такое предположение, и никто его не опроверг.

Лиска негромко присвистнула.

— Интересный поворот. А как насчет отпечатков пальцев?

— Рапорт еще не поступил, но там наверняка окажутся отпечатки Пирса. Они ведь были друзьями.

Ковач включил свой компьютер, собираясь заняться предварительным рапортом о смерти Энди Фэллона. “Как все-таки досадно, что заключения медэксперта поступают в отдел только через неделю после вскрытия! — подумал он — Нужно будет позвонить в морг и поторопить их”.

Внезапно дверь открылась, и в комнату заглянул лейтенант Леонард.

— Зайдите в мой кабинет, Ковач. Немедленно. Разговаривающая по телефону Лиска опустила голову, чтобы не встречаться взглядом с лейтенантом, а Ковач со вздохом последовал за Леонардом.

На одной из стен кабинета лейтенанта красовался большой календарь, испещренный цветными пометками. Красные обозначали еще не раскрытые убийства, а черные — раскрытые. Оранжевый и синий цвета отмечали, соответственно, нераскрытые и раскрытые нападения. Просто и аккуратно. Вот такой белиберде учат на офицерских семинарах.

Леонард подошел к своему столу и остановился, нахмурив брови. Поверх рубашки с галстуком на нем был коричневый свитер с чересчур длинными рукавами. Он чем-то напомнил Ковачу игрушечную обезьяну, которая была у него в детстве.

— Сегодня вы получите предварительный рапорт медэксперта по делу Фэллона.

Ковач тряхнул головой, словно ему вода попала в ухо.

— Что? Мне сказали, что пройдет четыре-пять дней, прежде чем они им займутся!

— Кое-кто попросил об одолжении, ради Майка Фэллона. Он ведь герой всего департамента. Никто не хочет причинять ему лишние страдания. Что же касается обстоятельств самоубийства… — Его безгубый рот скривился, как червяк. — Мерзкое дело — самоубийство с явным сексуальным подтекстом.

— Да, — кивнул Ковач. — Со стороны парня было чертовски неосмотрительно покончить с собой таким образом, если только это действительно самоубийство. Департамент оказался в неловкой ситуации.

— Это второстепенное соображение, но весьма существенное, — отозвался Леонард. — Репортеры охотно выставят нас в дурном свете.

— Пожалуй. Сначала это дело о патрульных, которые проводили ночные смены в стрип-клубах, а теперь еще Энди Фэллон. Выходит, у нас тут настоящие Содом и Гоморра.

— Оставьте комментарии при себе, сержант. Я не желаю, чтобы кто-нибудь разговаривал с журналистами об этом деле. Сегодня я сделаю официальное заявление для СМИ. “Безвременная смерть сержанта Фэллона была трагическим несчастным случаем. Мы оплакиваем эту потерю, и все наши мысли с его семьей”. — Он процитировал текст на память, проверяя, насколько внушительно это звучит.

— Коротко, ясно и по существу, — одобрил Ковач. — Даже похоже на правду.

Леонард уставился на него:

— У вас есть причины полагать, что это неправда, сержант?

— Пока нет. Но хорошо бы иметь пару дней, чтобы в этом убедиться. Что, если имел место несчастный случай во время сексуальной игры? Тогда мог бы возникнуть вопрос о виновности.

— У вас имеются доказательства, что там присутствовал кто-то еще?

— Нет.

— Так в чем же дело? — Леонард нахмурился. — Вам ведь говорили, что Фэллон казался подавленным ] и обращался к полицейскому психоаналитику.

— Э-э… да. По крайней мере, это была полуправда.

— У него были… проблемы? — Леонарду явно не хотелось затрагивать эту тему. Ковач пожал плечами:

— Я знаю, что он был гей, если вы это имеете в виду.

— Тогда незачем ворошить грязное белье! — Леонард сел за стол и открыл папку, обнаружив внезапный интерес к бумагам. — Фэллон убил себя либо случайно, либо намеренно. Чем скорее мы с этим покончим, тем лучше. У вас полным-полно открытых дел.

— Да, — сухо произнес Ковач. — “Завтрашние убийства”.

— Что-что?

— Ничего, сэр.

— Быстрее заканчивайте и возвращайтесь к нападению на Никсона. Окружной прокурор не дает мне покоя с этим делом. Насильственные преступления для нас приоритет.

“Да, — думал Ковач, возвращаясь в свою каморку, — снижение числа этих преступлений умиротворяет муниципальный совет. А от странной, необъяснимой гибели копа можно отмахнуться”.

Ковач убеждал себя, что должен радоваться: он ведь не больше Леонарда хотел затягивать дело Фэллона, хотя и по другим причинам. Леонарду наплевать на Железного Майка. Возможно, он даже ни разу с ним не встречался. Его забота — департамент. А Ковач хотел ускорить дело ради Майка — как, наверное, и тот коп, который попросил медэксперта поторопиться. Однако напряженный комок где-то в солнечном сплетении никак не хотел разжиматься. Это ощущение было таким же хорошо знакомым, как прикосновение любовницы, — даже более знакомым, учитывая, что любовниц у Ковача уже давно не было…

Когда он вошел в кабинет, Лиска протянула ему его пальто.

— Похоже, Сэм, тебе нужна сигарета.

— Нет, спасибо. Я бросил курить.

— Тогда тебе необходим глоток свежего воздуха, чтобы вычистить грязь из легких.

Она многозначительно посмотрела на него, и Ковач, ни о чем не спрашивая, последовал за ней к двери.

— С делом Фэллона покончено, — сказал он, на ходу надевая пальто. — Вскрытие уже произведено.

— Что?!

— Все ожидают решения о самоубийстве. Только его назовут случайным, чтобы облегчить жизнь Майку. Сегодня мы получим предварительный рапорт — и благословение от Леонарда. Наверху никто не желает смущать департамент малоприятными подробностями.

— Охотно верю. — Лиска внезапно побледнела.

Она не произнесла ни слова, пока они не вышли на улицу, и Ковач не требовал объяснений. Они проработали вместе достаточно долго, чтобы он научился читать ее мысли по лицу. Служебное партнерство порождало интимность — не сексуальную, а психологическую и эмоциональную. Они отлично понимали и уважали друг друга — это помогало в работе.

Ковач шагал рядом с Лиской по лабиринту коридоров к северному выходу, которым редко пользовались. На улице ярко светило солнце, сверкал снег, небо было светло-голубым, как яйцо малиновки, но дул пронизывающий ветер, поэтому с северной стороны здания никого не было. Люди толпились у южного выхода, словно арктические птицы в поисках тепла.

Ковач сразу почувствовал, как холод обжег ему лицо, сунул руки в карманы пальто и повернулся спиной к ветру.

— Леонард так прямо и сказал тебе, что дело Фэллона закрыто? — спросила Лиска.

— Не прямо, но дал понять.

— Кто же добился такого быстрого вскрытия?

— Может быть, кто-то из наших, а может, кто-то наверху.

Лиска сжала зубы, глядя на улицу. Ветер ерошил ее коротко стриженные волосы. Ковач почувствовал, что ему вряд ли понравятся слова, которые она собирается произнести.

— Какая муха тебя укусила? — раздраженно осведомился он. — Здесь холоднее, чем в могиле моей второй тещи.

— Мне только что позвонил кое-кто и заявил, что он знает, над чем работал Энди Фэллон.

— А у этого “кое-кого” есть имя?

— Пока нет. Но вчера я видела его в БВД. Очередной неудовлетворенный жалобщик.

Ковач нахмурился.

— Так чем же, по его словам, занимался Фэллон?

— Убийством.

— Убийством? — недоверчиво переспросил Ковач. — С каких это пор БВД занимается убийствами? Уголовные преступления им не по зубам — они не в состоянии найти собственную задницу в темной комнате. Как мог Фэллон расследовать убийство, чтобы мы об этом не знали? Это чепуха.

— Он мог взяться за это, если мы сочли дело закрытым, — предположила Лиска. — Помнишь Эрика Кертиса?

— Кертиса? Патрульного? Помню, ну и что? Па-рень, который его пришил, сидит в тюрьме.

— Да, я знаю. Это была серия ограблений с применением насилия. Все жертвы — геи. Скольких он уделал за восемнадцать месяцев? Троих или четверых?

— Четверых. Метод был один и тот же: связан, избит, ограблен. Две жертвы умерли. Кертис был последним. Но я все-таки не пойму, к чему ты клонишь.

— Эрик Кертис был копом, — заметила Лиска.

— Ну и что?

— То, что он был копом и геем. Как сообщил мой таинственный незнакомец, за несколько месяцев до гибели Кертис пожаловался в БВД на служебные притеснения из-за его сексуальной ориентации.

— По-твоему, из-за этого его мог прикончить другой коп? Господи, Динь, неужели тебе хочется занять место Фэллона в БВД?

— Иди к черту, Коджак, — огрызнулась Лиска. — Я ненавижу БВД так, как ты и представить не можешь. Ненавижу за то, что они делают с людьми. Но Эрик Кертис был коп и гей, а теперь он мертв.

— Мне только что велели закрыть дело Фэллона, — напомнил Ковач.

— Но ведь тебе это не по вкусу, верно, Сэм? Ковач задумался, слушая, как куранты на башне ратуши играют “Белое Рождество”.

— Верно, — ответил он наконец.

Несколько секунд оба молчали. Машины мчались по Четвертой улице, ветер свистел, развевая флаги на здании муниципалитета.

— Возможно, Энди Фэллон действительно покончил с собой, — заговорила Лиска. — Ничто на месте происшествия этому не противоречит. Кто знает — может быть, парню, который мне звонил, наплевать на Энди Фэллона. Может быть, его цель — разобраться в убийстве Кертиса, и он надеется, что нам удастся подобраться к нему через черный ход… Но что, если это не так, Сэм? Кроме нас, у Энди и Майка нет никого. Ты ведь сам объяснял мне, для кого мы работаем.

— Для жертв, — нахмурившись, проворчал Ковач. Они работают для жертв — он постоянно твердил это стажерам. Жертва не может защитить себя. Задача детектива докопаться до правды. Иногда это легко, а иногда приходится переворачивать горы…

— В конце концов, какой может быть вред, если мы зададим еще несколько вопросов? — сказал он наконец.

— Я займусь моргом. — Лиска запахнулась в пальто и направилась к двери. — А ты возьми на себя БВД.

* * *

— Я уже говорила с вашей напарницей, сержант, — сказала лейтенант Сейвард, продолжая сортировать лежащие на столе рапорты. — И если вы еще не знаете, могу сообщить, что смерть Энди Фэллона признана несчастным случаем.

— В рекордный срок, — заметил Ковач. Лейтенант наконец устремила на него холодный взгляд зеленых глаз, поблескивающих под бровями, которые были значительно темнее ее пепельных волос. Взгляд этот был почти устрашающим. Ковач подумал, что с его помощью ей, наверное, удалось вытряхнуть немало дерьма из копов, попадавших в поле зрения БВД.

Сам он был слишком опытным, чтобы чувствовать страх. А может быть, просто толстокожим.

Ковач сидел напротив лейтенанта, скрестив ноги. В свое время, когда департамент возглавлял настоящий коп, а не лощеный карьерист, он выполнял кое-какую работу для БВД и не стыдился этого, так как не любил продажных полицейских. Впрочем, особой гордости по этому поводу он тоже не испытывал.

— С их стороны было чертовски достойно так быстро произвести вскрытие, — сказал Ковач. — Тем более что в это время года в морге все загружены до предела. Трупы там складывают штабелями, как святочные поленья.

— Это была профессиональная любезность, — кратко отозвалась Сейвард.

Ковач невольно залюбовался ее четко очерченными губами, имеющими безупречную форму лука.

— Пожалуй, — кивнул он. — Я тоже чувствую себя обязанным Майку Фэллону. Вы знаете старину Майка?

Зеленые глаза вновь устремились на бумаги.

— Знаю. Сегодня я говорила с ним по телефону и выразила ему мои соболезнования.

— Но вы слишком молоды. Вас не было здесь во времена Железного Майка. Сколько вам лет? Должно быть, тридцать семь или тридцать восемь?

Она с презрением взглянула на него.

— Это не ваше дело, сержант. И мой вам совет: если вы пытаетесь угадать возраст женщины, ошибайтесь в сторону молодости.

Ковач смущенно заморгал:

— Я намного ошибся?

— Нет, почти попали в точку. Просто я тщеславна. А теперь, если не возражаете… — Сейвард зашелестела бумагами — тонкий намек посетителю, что пора уходить.

— У меня есть пара вопросов…

— Вам не нужны ни вопросы, ни ответы. Дела больше нет.

— Но есть Майк, — напомнил он. — Я должен хоть что-то ему объяснить. Отцу нелегко терять сына. Если я смогу собрать для него какие-то сведения о последних днях Энди, то я это сделаю. Неужели я прошу о таком большом одолжении?

— Да, о большом, если вам нужна конфиденциальная информация о расследовании, которое проводило БВД.

Сейвард отодвинула от стола свой стул и встала. Ковач остался сидеть, чтобы позлить ее и дать ей понять, что он так легко не сдастся. Сейвард обошла вокруг стола, чтобы проводить Ковача до двери, и, когда подошла к его стулу, он внезапно поднялся. Сейвард заколебалась, шагнула назад и нахмурилась.

— Я все знаю о деле Кертиса, — рискнул сблефовать Ковач.

— Тогда вы знаете, что вам не о чем говорить со мной, не так ли?

Ковач криво усмехнулся.

— Интересно, как вы оказались в этом отделе, лейтенант?

— Уверяю вас, сержант Ковач, я более чем соответствую своей должности.

В ее голосе неожиданно послышались нотки горечи. Ковач не понял причины, да сейчас это и не имело для него значения, но он решил это запомнить, так как подобные мелочи всегда могут пригодиться в будущем.

Он скрестил руки на груди и снова сел. В зеленых глазах Сейвард мелькнуло раздражение, а щеки покраснели от гнева. “Именно такими женщин-полицейских обычно показывают по телевидению, — подумал Ковач. — Хладнокровными, сдержанными, утонченно сексуальными… Но тебе она не по зубам. Нечего на нее заглядываться”.

— Вы знали, что Энди Фэллон был геем? — осведомился он.

— Его личная жизнь меня не касалась.

— Я спросил не об этом.

— Да, он рассказывал мне.

— До того, как вы побывали у него дома в воскресенье вечером?

— Вы злоупотребляете моим терпением, сержант, — сказала Сейвард. — Я уже говорила, что не намерена отвечать на ваши вопросы. Вы хотите, чтобы я пожаловалась вашему лейтенанту?

— Можете ему позвонить, но он сейчас репетирует монолог: “Это был трагический несчастный случай, расследовано — и дело закрыто”.

— Ему следовало бы попрактиковаться на вас.

— Я уже высказал ему свои замечания, так что вы опоздали. Лучше бы он выполнял свою повседневную работу мелкого бюрократа и не лез в политику.

— Уверена, что ваше мнение очень много для него значит.

— Ровным счетом ничего — в отличие от вашего. Если вы ему позвоните, лейтенант вызовет меня к себе в кабинет и прикажет делать то, что он говорит, или уходить в месячный отпуск без содержания. А все потому, что я пытаюсь облегчить горе другому копу. Иногда жизнь становится чертовски скверной штукой. Но что мне остается делать? Повеситься?

Лицо Сейвард помрачнело.

— Это не смешно, сержант.

— А я и не собирался вас смешить. Я просто хотел, чтобы вы снова представили себе Энди Фэллона, болтающегося в петле. Если угодно, могу показать вам снимки. — Ковач вытащил из кармана фотографию и поднял ее, словно демонстрируя карточный фокус. — Неприятное зрелище, верно?

Лейтенант смертельно побледнела. Она выглядела так, будто ей хотелось ударить его чем-нибудь тяжелым.

— Уберите это!

Ковач бесстрастно посмотрел на снимок с видом человека, уже сотни раз видевшего нечто подобное.

— Вы знали Энди и симпатизировали ему. Вы сожалеете о его смерти. Подумайте, что чувствует его отец.

— Уберите фотографию, — повторила Сейвард и добавила с легкой дрожью в голосе: — Пожалуйста.

Ковач спрятал снимок в карман.

— Вы поможете мне развеять сомнения отца Энди?

— Разве Майк Фэллон сомневается, что смерть Энди была несчастным случаем?

— Майк сомневается в том, кем был его сын.

Сейвард задумалась.

— Большинство людей толком не знают, кто они сами, не говоря уже о других, — сказала она.

Ковач внимательно посмотрел на нее, заинтригованный внезапным философским подхода.

— Я точно знаю, кто я, лейтенант, — заявил он.

— Ну и кто же вы, сержант Ковач?

— Тот, кем вы меня видите, — ответил он, уперев руки в бока. — Обычный коп в дешевом костюме от Дж. С. Пенни. Я говорю стереотипными фразами, ем дрянную пищу, слишком много пью и курю — хотя сейчас пытаюсь бросить и надеюсь, что мне это удастся. В свободное время я не занимаюсь марафонским бегом, китайской гимнастикой или сочинением опер. Если у меня возникают вопросы, то я их задаю. Многим это не нравится, ну и хрен с ними… Извините за выражение — еще одна дурная привычка, от которой не могу избавиться. Да, к тому же я чертовски упрям.

Сейвард приподняла брови:

— Вы разведены. Я угадала?

— Даже дважды, но это не удержит меня от новых попыток. Под дешевым костюмом бьется сердце безнадежного романтика.

— Разве бывают не безнадежные?

Ковач предпочел не отвечать.

— Поэтому я и хочу помочь Майку, — продолжал он. — Расспрашиваю о его парне и пытаюсь собрать по кусочкам картину, с которой старик мог бы жить дальше. Вы мне в этом поможете?

Сейвард снова задумалась, словно взвешивая все “за” и “против”.

— Энди Фэллон был хорошим следователем, — сказала она наконец. — Он всегда работал усердно — иногда даже слишком.

— Что значит “слишком”?

— То, что работа была для него всем. Он принимал неудачи чересчур близко к сердцу.

— А в последнее время у него были неудачи? Вы имеете в виду дело Кертиса?

Сейвард снова замкнулась.

— Убийца полицейского Кертиса сидит за решеткой, ожидая приговора.

— Да, я знаю. Кажется, его зовут Рональде Верма.

— Раз вы это знаете, вам должно быть известно, что никакого расследования по делу Кертиса больше не ведется.

— Еще бы — когда следователь умер!

— Это дело умерло раньше Энди.

— Кертис жаловался на притеснения?

Сейвард не ответила, и Ковач чувствовал, что его терпение на исходе.

— Слушайте, я ведь могу обратиться к другим геям, которые еще встречаются в нашем управлении. Кертис наверняка жаловался им, прежде чем обратиться в БВД. Но потом я вернусь сюда, а мне кажется, что вы уже достаточно на меня насмотрелись.

— Это верно, — нехотя отозвалась Сейвард. — Полицейский Кертис действительно подал жалобу незадолго до гибели. Поэтому БВД проявило интерес к его убийству. Но все улики указывали только на Верма, и дело закрыли после его признания.

— А на кого именно жаловался Кертис?

— Имена остаются конфиденциальными.

— Я ведь могу сам до них докопаться.

— Вы можете докапываться до всего, что хотите, но не здесь. Дело закрыто, и у меня нет оснований открывать его вновь.

— Почему же Фэллон был так расстроен, если убийца сидит в тюрьме?

— Не знаю. Мне кажется, в последний месяц Энди многое не давало покоя. Вам он, может быть, рассказал бы об этом, но мне — нет. А я не строила догадок. Никто не может залезть другому в душу — слишком много преград.

— Уверен, что уж вы-то можете. — Ковач посмотрел ей в глаза, пытаясь преодолеть “преграды”, но потерпел неудачу. — Вам ведь не привыкать копаться в дерьме. Я тоже уже увяз в нем по колено и перестал обращать внимание на запах.

— В таком случае берите лопату, сержант Ковач, но копайте где-нибудь в другом месте. — Она распахнула дверь. — Я и так сообщила вам куда больше, чем намеревалась.

Ковач медленно направился к двери. Проходя мимо Аманды Сейвард, он остановился достаточно близко, чтобы ощутить тонкий аромат ее духов, увидеть пульсирующую на шее жилку и почувствовать у себя под кожей нечто вроде жужжания электромотора.

— Сомневаюсь в этом, лейтенант, — негромко сказал он. — Спасибо, что уделили мне время.

 

Глава 10

Ренальдо Верма походил на крысу. Глядя на этого хилого субъекта с физиономией застарелого наркомана, трудно было представить себе, что он мог справиться с каким бы то ни было противником, тем более с полицейским. Однако он был признан виновным в том, что до смерти забил человека бейсбольной битой. За ним числился целый букет преступлений — от сексуальных приставаний к прохожим-мужчинам и торговли наркотиками до кражи со взломом. Разбойное нападение и убийство лишь недавно вошли в его репертуар, но он обнаружил вкус к обоим. Если бы ему удалось избежать ареста, он мог бы постепенно “дослужиться” до серийного убийцы.

Верма самоуверенной походкой вошел в комнату для допросов, занял место напротив Ковача и сразу же потянулся за пачкой сигарет, лежащей на столе. У него были длинные костлявые руки, а поражения кожи, вполне вероятно, являлись признаками СПИДа.

— Я не обязан разговаривать с вами без моего адвоката, — заявил он, пуская дым из ноздрей.

Под его тонким горбатым носом с двумя синяками на переносице виднелись усики, похожие на полоску грязи. Говоря что-то, он раскачивался и изгибался верхней частью туловища, словно прислушивался к звучащей у него в голове танцевальной музыке.

— Ну так зови своего адвоката, — отозвался Ковач, вставая. — Но у меня нет времени на эту чепуху. Когда он сюда доберется, я уже уйду, а счет предъявят тебе.

— Пускай его предъявляют налогоплательщикам! — сказал Верма, втягивая грудь и шевеля костлявыми плечами. — Мне до этого нет дела.

— Да, я вижу, тебе ни до чего нет дела, — кивнул Ковач. — Ты, наверное, собираешься накормить меня тем, что я, по-твоему, хочу услышать, надеясь на сделку. Только уже поздно. Ты уже обеспечил себе место в Сент-Клауде.

— Ну, нет! — уверенно произнес Верма, грозя Ковачу пальцем. — Я не собираюсь в эту средневековую темницу. Мы сговорились с окружным прокурором на Оук-Парк-Хайтс. Там у меня друзья.

Ковач вынул из внутреннего кармана пиджака сложенный лист бумаги, заглянул в него, хотя это была всего лишь квитанция из химчистки, и спрятал обратно.

— Ну-ну, надейся…

Верма с подозрением прищурился.

— Мы ведь договорились! Дело сделано! Что вы имеете в виду?

Ковач равнодушно пожал плечами.

— Я хочу поговорить с тобой об убийстве Эрика Кертиса.

— Я этого не делал.

— Каждый гребаный придурок повторяет эту фразу, — усмехнулся Ковач. — Должен ли я тебе напоминать, что мы не в “Рице” и не в “Карлтоне”?

— Меня осудили за убийство Франца. Но я не собирался его убивать.

— Ну, конечно! Откуда тебе знать, что человеческая голова не может выдержать столько ударов?

— Я пришел туда не для того, чтобы убить его, — пояснил Верма, надувшись.

— Понятно. Это его вина, что он оказался дома, когда ты пришел его грабить. Очевидно, он был идиотом. Тебе следует вынести благодарность за то, что ты изъял его из генетического фонда.

Верма поднялся.

— Нечего меня трахать, Ковач!

— Еще бы. Ты наверняка обзавелся подходящим партнером в камере. Думаешь, его тоже отправят в Сент-Клауд? Или тебя будут привозить к нему на свидания?

Верма ткнул в него сигаретой, просыпав пепел на стол.

— Я не собираюсь в Сент-Клауд! Можете поговорить с моим адвокатом!

— С этим погрязшим в работе беднягой, получающим гроши от округа Хеннепин? Обязательно поговорю. Интересно, помнит ли он твое имя? — Поднявшись, Ковач обошел вокруг стола и положил руку на костлявое плечо Верма: — Садитесь, мистер Верма.

Верма со стуком опустился на стул. Он раздавил окурок о крышку стола и закурил другую сигарету.

— Я не убивал никакого копа!

— Само собой. Только чего ради окружной прокурор обвинил тебя в этом? Неужели потому, что хотел задать лишнюю работу клеркам в своем офисе? — Скорчив гримасу, Ковач снова сел. — Он обвинил тебя из-за того, что в этом преступлении ощущался твой почерк, верно?

— Ну и что? Никогда не слыхали о подражателях?

— Ты не кажешься мне образцом для копирования.

— Да? Тогда как же, по-вашему, мне удалось заключить с прокурором сделку? — самодовольно ухмыльнулся Верма. — У них не было ничего против меня по этому убийству. Ни отпечатков пальцев, ни свидетелей.

— Вот как? Выходит, ты — убийца-призрак. Но если не ты прикончил Кертиса, каким же образом его часы оказались в твоей квартире?

— Я и сам удивляюсь. Зачем мне воровать паршивый “Таймекс”?

— Стоят они ерунду, зато тикают. Вот ты и прихватил их заодно. Ты ведь знал Эрика Кертиса? Он, кажется, дважды арестовывал тебя за сексуальные приставания.

Верма пожал плечами и скромно опустил взгляд:

— Никаких обид. В последний день я предложил ему бесплатное обслуживание. Он ответил: “Может быть, в другой раз”. Жаль, что не успел.

— Значит, ты явился туда отдать должок, и одно привело к другому…

— Нет, — твердо заявил Верма, глядя прямо в глаза Ковачу и пуская струю сигаретного дыма ему в грудь. — Другие копы и окружной прокурор пытались вставить мне убийство Кертиса и не смогли. Вам это тоже не удастся, Коджак. — Он склонился над столом, стараясь выглядеть соблазнительно. — Если хотите, можете вставить мне кое-что другое.

— Я бы скорее вставил это “кое-что” в электрический патрон.

Верма расхохотался, откинувшись на спинку стула.

— Вы сами не знаете, чего себя лишили!

— Не думаю, что я буду особенно об этом жалеть.

Мерзко хихикнув, Верма высунул язык и пошевелил им.

— Не хотите, чтобы я вам отсосал? Или вставил язычок в задницу?

— Тьфу! — Ковач вскочил, вытащил из кармана висящего на спинке стула пальто коричневый шарф, подошел к видеокамере в углу комнаты и прикрыл ее шарфом.

Верма выпрямился, поднеся руку к горлу, не зная, радоваться ему или опасаться.

— Эй, приятель, это еще зачем?

Ковач вернулся к столу.

— По-моему, Ренальдо, эта камера все равно не работает.

Верма попытался соскользнуть со стула, но Ковач ухватил его за воротник.

— Единственное, что я хочу от твоей задницы, это пнуть ее как следует, — тихо сказал он. — Перестань дурить, Верма. Думаешь, у меня в Сент-Клауде нет людей, которые с радостью выполнят мою просьбу?

— Я не… — Верма умолк, втянув голову в плечи.

— Мой племянник работает там надзирателем, — соврал Ковач. — Здоровый парень — вырос на молочной ферме. Не блещет умом, но предан мне, как пес. Жаль только, что вспыльчив.

— Окей, окей!

Ковач отпустил его и сел.

— Вы не можете упрекать меня за попытку! — захныкал Верма, снова потянувшись за сигаретой. Ковач отодвинул от него пачку, вынул сигарету и закурил, убеждая себя, что это тактический ход. Верма внезапно ощетинился.

— Что тебе от меня надо, Коджак? Хочешь пришить мне убийство Кертиса? Хрен тебе! Я этого не делал. Окружной прокурор не стал на меня давить, так как понял, что ничего не выйдет. Но они все равно повесят это на меня — будут говорить, что засадили меня за убийство Франца и сэкономили деньги штата, не предъявляя второго обвинения. Ладно, меня это устраивает. Если ребята в Хайтсе будут думать, что я замочил копа, какой мне от этого вред? Но я не убивал Кертиса. Хочешь знать, кто это сделал, спроси сержанта Спрингера из твоего отдела. Он знает.

Некоторое время Ковач молча курил, злясь на себя за то, что испытывает наслаждение от попадающего в легкие никотина.

— Допустим, — сказал он наконец. — Тогда почему он не прижал этого сукина сына?

— Потому что этот сукин сын тоже коп.

— Это ты так говоришь.

— Так говорит тот смазливый парень из БВД.

Ковач весь напрягся:

— О ком это ты?

— Ну, такой спортивного вида красавчик — прямо модель от Версаче. — Верма мечтательно закрыл глаза.

— Значит, этот парень из БВД был здесь? Зачем? Чтобы сообщить тебе, что Кертиса замочил коп?

Верма молча выпятил нижнюю губу, и Ковачу захотелось его ударить.

— О чем он тебя спрашивал?

Верма пожал плечами:

— Об убийстве. О том, что произошло после. Обычные вопросы.

— И что ты ему рассказал?

— Почему бы тебе не спросить у него?

— Потому что я спрашиваю у тебя! Ты должен радоваться, Ренальдо, что оказался рангом выше, чем БВД. Выкладывай!

— Я сказал ему, что не убивал Кертиса и что мне плевать, сколько копов хочет, чтобы я признался в убийстве, — хоть он, хоть Спрингер, хоть тот патрульный.

— Какой еще патрульный?

— Который меня разукрасил. — Верма указал на переносицу. — Заявил, будто я сопротивлялся.

— Приношу извинения от имени департамента, — сказал Ковач, не испытывая угрызений совести. — У этого патрульного есть имя? Какой он из себя?

— Здоровенный парень. Я его назвал жеребцом, и ему это не понравилось. Но вам повезло: прежде чем он меня нокаутировал, я прочитал на его бирке фамилию “Огден”.

— Огден, — повторил Ковач. Ему сразу же припомнился Том Пирс, который боролся на полу с громилой в полицейской форме. Когда громила поднялся, у него кровоточил нос.

Огден…

* * *

— С Верма пришлось заключить сделку, потому что ваши ребята напортачили, — откровенно заявил Крис Логан, роясь в бумагах на столе. — Поговори с Кэлом Спрингером о цепочке улик. Спроси его, что он знает об ордере на обыск.

— Что-то было не так с уликами? — Коач стоял у двери маленького кабинета Логана, готовый бежать рядом с ним, так как прокурор должен был явиться в суд через пять минут.

Логан выругался сквозь зубы, глядя на захламленный стол. Это был высокий, атлетически сложенный мужчина лет тридцати с небольшим. Он считался правой рукой окружного прокурора Теда Сэбина, который редко вел дела лично.

— Все не так, — проворчал Логан. — Черт побери, куда же я его дел?

Порывшись в мусорной корзине, он обнаружил там комок желтой бумаги размером с бейсбольный мяч, разгладил его на столе, прочитал текст, потом облегченно вздохнул, сунул бумагу в портфель и направился к двери.

Ковач последовал за ним.

— Мне пора в суд, — сказал Логан, пробираясь сквозь толпу в коридоре.

— У меня самого времени в обрез, — отозвался Ковач. Ему хотелось поскорее проскочить коридор: если Сейвард выполнила свою угрозу пожаловаться Леонарду, тот мог в любой момент вызвать его для крупного разговора.

Они шагнули в пустой лифт, и Ковач преградил путь пытавшимся войти в кабину следом.

— Прошу прощения, ребята, полицейское дело. — И он нажал кнопку, закрывая дверь.

Логан выглядел мрачным, но это было его обычным состоянием.

— Все улики были косвенными, — сказал он. — Прежние связи, мотив, образ действий… Не было ни свидетелей, видевших Верма на месте преступления или поблизости от него, ни отпечатков пальцев, ни клочков ткани, ни спермы. Верма мастурбировал на местах других своих преступлений, но не здесь. Может быть, его спугнули. Кто знает?

— А что за история с часами? — спросил Ковач, когда кабина остановилась и двери раздвинулись перед суетящейся толпой.

Коридор у зала суда был переполнен стряпчими, специализирующимися на темных делах, напуганными потерпевшими, озадаченными свидетелями и прочими, которых вызвали для кормления машины правосудия округа Хеннепин.

— Какой-то болван-полицейский заявил, что нашел часы на комоде Верма, но все это выглядело страшно неубедительно, — сказал Логан, направляясь к двери зала суда. — Учитывая недавние иски против вашего департамента, Сэбин решил не рисковать.

— Несмотря на то, что жертва — коп? — с отвращением произнес Ковач.

Логан пожал плечами и подошел к прокурорскому столу, возле которого был установлен лучший кондиционер в помещении.

— Мы не могли выиграть это дело, а властям не был нужен еще один иск. Какой смысл настаивать? Верма все равно признался в убийстве Франца и отправился за решетку.

— По обвинению в убийстве второй степени, — заметил Ковач. — То есть непреднамеренном.

— Плюс ограбление с разбойным нападением. Это не пустячное обвинение. Кроме того, убийство было совершено бейсбольной битой самого Франца — орудием, случайно оказавшимся на месте преступления. Как же мы могли настаивать на преднамеренности?

— А никто не предполагал, что Верма вообще не убивал Кертиса? Что это обвинение ложно?

— Ходили слухи, что Кертиса притесняли другие копы, потому что он гей. Но от притеснений до убийства далеко, а косвенные улики указывали на Верма.

Ковач вздохнул и окинул взглядом помещение. Пристав весело болтал с клерком; адвокат — приземистая женщина с пучком седых волос и в больших очках — поставила на стол защиты набитый портфель и подошла к Логану, заискивающе улыбаясь.

— Последний раз предлагаю договориться, Крис.

— И не мечтай, Филлис, — отозвался Логан, вынимая из своего портфеля толстенное как Библия, досье. — Никаких послаблений для ублюдков, занимающихся детской порнографией.

— Жаль, что ты не испытываешь таких же чувств к убийцам, — сказал Ковач и двинулся к двери.

 

Глава 11

— Зачем ты ходил к Верма? — спросила Лиска, беря жареный картофель из красной пластмассовой корзины, в которой Ковачу принесли еду. Она опоздала, и ему пришлось сделать заказ без нее. — Он ведь просто лживый мешок с дерьмом.

— Ты с ним знакома?

— Нет. — Лиска окунула второй кусочек картофеля в лужу кетчупа на его тарелке. — Все они — лживые мешки с дерьмом. Это мой итог дня.

— Хочешь что-нибудь? — спросил Ковач, подзывая официантку.

— Нет. Поем твоего.

— Черта с два! Ты уже должна мне девяносто две тысячи ломтиков жареного картофеля. Сама ты их почему-то не заказываешь.

— Они слишком жирные.

— Ну и что? Если я их заказываю, они становятся менее жирными?

Лиска усмехнулась:

— Это верно. Но ты и так толстеешь, потому что бросил курить. Выходит, я оказываю тебе услугу. Так зачем ты ходил к Верма?

Ковач отложил гамбургер — у него пропал аппетит. Он пришел в “Патрик” исключительно в силу привычки и теперь жалел об этом: как всегда, здесь было полным-полно копов. Ковач занял столик в самом углу. Это соответствовало его настроению — он чувствовал себя загнанным в угол. Ему не нравилось услышанное от Верма и Логана, не нравилось ощущение, что если он будет продолжать копаться в жизни Энди Фэллона, то большинство других участников этой истории окажутся копами, и многие — не лучшими их образцами.

— Затем, что я до сих пор не знаю, почему БВД участвовало в деле Кертиса. Сейвард мне ничего не сообщила, — тихо сказал он. — Возможно, они расследовали само убийство, как говорит твой парень, а может быть, их интересовало, как ведется расследование. Я хочу в этом разобраться, прежде чем обращусь к Спрингеру.

— Кэл Спрингер не в состоянии найти навоз на коровьем пастбище, — заявила Лиска и заказала кока-колу у подошедшей официантки. — Но я никогда не слышала, что он коррумпирован.

— Он просто напыщенный идиот, — отозвался Ковач. — Тратит больше времени на организацию профсоюзных собраний, чем на дела, которые ему поручают. Хотя дело Кертиса выглядит крепким орешком — неудивительно, что Спрингеру оно оказалось не по зубам. Верма утверждает, что он этого не делал.

Лиска скорчила гримасу:

— Какой ужас! Невинный человек в тюрьме!

— Чист, как прошлогодний снег, — тяжеловесно сострил Ковач. — Но он заявляет, что часы Эрика Кертиса подбросил в его квартиру коп по фамилии Огден.

Лиска нахмурилась:

— Огден? Которого мы видели вчера?

— Он самый. Такое заявление должно было повлечь за собой участие БВД. Тем более что Кертис был ко-пом. По словам Логана, вся ситуация настолько дурно пахла, что Тед Сэбин не пожелал в ней копаться. А Сэбина чутье редко подводит.

— Кертис был не только копом, но и геем, — напомнила ему Лиска. — Как и другие жертвы Верма. Едва ли мэр хочет, чтобы об этом пронюхали СМИ.

Ковач кивнул.

— А знаешь, что во всем этом самое пикантное? Верма сказал, что Кертиса прикончил коп.

— Тогда почему мы никогда об этом не слышали? — спросила Лиска, сбитая с толку.

— Хороший вопрос. Тебе не кажется странным, что БВД занялось убийством Кертиса только месяц назад, а Верма сидит за решеткой уже минимум два месяца? Конечно, возможно, что об участии БВД просто никто не знал, а на самом деле оно началось гораздо раньше. Спрингер, во всяком случае, не стал бы об этом распространяться. Услышав о БВД, он бы наложил в штаны и лишился дара речи. — Ковач усмехнулся. — Забавно! БВД занялось Кэлом Спрингером!

Лиска не разделяла его веселья.

— Может быть, БВД ничего не знало об этой истории, пока им не сообщил Энди Фэллон, — предположила она.

— Ты в состоянии организовать встречу с твоим таинственным незнакомцем и вытянуть из него какие-нибудь подробности?

Лиска поморщилась.

— Он явно нервничал и не дал мне свой номер, но обещал позвонить.

— Судя по тому, где ты его видела вчера, в БВД должны быть его имя и телефон.

— Да, но они не станут ничего нам сообщать. Наше дело официально закрыто.

— Оно будет закрыто, когда я этого захочу!

Ковач чувствовал, что залезает на чужую территорию, и не испытывал по этому поводу особого энтузиазма. Но он не желал, чтобы ему указывали, как вести расследование. Ковач обычно вел дело до тех пор, пока результат его полностью не удовлетворял. А сейчас до удовлетворения было очень далеко.

— На сей раз все не так просто, — промолвила Лиска. — Угадай, кто ускорил вскрытие трупа Энди Фэллона.

— Думаешь, не угадаю?

— Уверена.

Ковач со вздохом придвинул ей свою тарелку.

— Ладно, сдаюсь. Кто?

Лиска взяла солидную порцию картошки, вытерла салфеткой кетчуп с губ и посмотрела ему в глаза.

— Эйс Уайетт.

— Этот членосос?!

— Он оказал услугу Майку.

— Да, воспользовавшись своим влиянием. Но нам он услугу не оказал.

Глотнув пива, Ковач окинул взглядом помещение и вспомнил, как оно выглядело во время вечеринки по случаю отставки Эйса Уайетта. Лежащий на полу Майк Фэллон, напряженное лицо Эйса… “Какое, наверное, тяжкое бремя — видеть перед собой человека, которому ты обязан жизнью, и знать, что он никогда не позволит тебе об этом забыть”, — подумал он. Тем более что Эйс Уайетт продолжал оказывать услуги Майку Фэллону. Очевидно, благодаря влиянию Эйса смерть Энди Фэллона признали несчастным случаем, а не самоубийством, избавив Майка от лишних переживаний — и, кстати, сохранив для него страховку жизни Энди.

— Стоун уже прислала рапорт? — спросил Ковач.

— Вскрытие производил Апшо.

— Апшо? Кто это такой, черт возьми?

— Какой-то новичок. Симпатичный парень — если можно так сказать о мужике, который целыми днями копается в трупах. — Лиска доела остаток сандвича.

— А что у него в голове?

— Во всяком случае, не полная пустота. Он не болтал чепуху. Хотя, конечно, слишком рано судить, знает он свое дело или нет. Согласно предварительному рапорту, Фэллон умер от удушья. На теле нет ни других серьезных повреждений, ни признаков борьбы.

— А как насчет секса?

— Апшо говорит, что не обнаружил спермы в неподходящих местах. Так что если это был несчастный случай во время сексуальной игры, они либо практиковали безопасный секс, либо оттягивали гвавное удовольствие до последнего момента. Или же секса не было вовсе.

— Какие результаты у токсикологов?

— Рапорта еще нет, но я звонила Баркину. Он говорит, что в крови у Фэллона обнаружен алкоголь, хотя и немного, а также какой-то барбитурат под названием зольфидем. Это снотворные таблетки. Алкоголь и снотворное указывают скорее на самоубийство, чем на сексуальную забаву, но их количество не является летальным даже в сочетании. Многие принимают разные стимуляторы перед сексом. Если бы они обнаружили рогипнол, тогда другое дело. Но никто не планирует затрахать самого себя до смерти — разве только одинокие мазохисты.

В голове у Ковача шевельнулось смутное воспоминание.

— Кто-нибудь проверял аптечку Энди Фэллона?

— До сих пор для этого не было оснований.

— Придется проверить.

— Тебе не дадут ордер, — заметил Лиска.

— На кой черт мне ордер?! Кто станет возражать?

Лиска пожала плечами, посасывая через соломинку кока-колу и скользя глазами по залу. Внезапно ее взгляд стал напряженным.

— В чем дело? — спросил Ковач.

— Сюда идет Кэл Спрингер. Выглядит он так, словно наелся гороха, а в туалете занято.

Спрингер пробирался через толпу какой-то деревянной походкой. Его продолговатая физиономия с длинным крючковатым носом побагровела от холода или от гнева. При виде Ковача он рванулся вперед и налетел на официантку, которая расплескала пиво и выругалась. Драматический эффект был испорчен неуклюжими извинениями Спрингера.

Ковач покачал головой:

— Я слышал, Кэл, что ты способен нокаутировать любую леди, но не знал, что ты проделываешь это буквально.

Спрингер ткнул в него пальцем:

— Чем ты занимался с Ренальдо Верма?

— Мы курили сигареты и танцевали танго.

— Его адвокат звонил мне. Никто не договаривался об этой встрече ни с ним, ни со мной!

— С ним незачем было договариваться: Верма сам согласился поговорить со мной. Он мог бы вызвать адвоката, если бы захотел. И с каких пор я должен спрашивать у тебя разрешения подтереть себе задницу?

— Это мое дело!

— Оно закрыто, и ты свободен. Что тебя не устраивает?

Спрингер огляделся вокруг, как человек, собирающийся разгласить важную государственную тайну, и, наклонившись к уху Ковача, прошептал:

— Дело не закрыто.

— Из-за БВД? — громко осведомился Ковач. Спрингера передернуло.

— Но к тебе-то у них нет претензий, Кэл? — спросила Лиска. — Ведь не ты же подбросил часы?

— Я ничего не делал!

— Это твой обычный метод расследования, — усмехнулся Ковач.

Спрингер сердито уставился на него:

— Я провел расследование по всем правилам! У Верма ко мне нет никаких претензий, и у БВД тоже.

— Тогда какие у тебя могут быть претензии ко мне? — спросил Ковач.

Спрингер набрал в легкие побольше воздуха:

— Не лезь в это, Ковач. Дело закрыто.

— По-моему, ты сам еще не решил, Кэл, закрыто оно или нет. — Ковач заметил, что Лиска наблюдает за Спрингером с напряженным вниманием. Казалось, ей неприятно видеть, как он нервничает. — Лейтенант из БВД сказала мне, что убийством Кертиса пока не занимаются, потому что следователь погиб.

— Знаю. — Спрингер снова настороженно огляделся, краска сбежала с его лица. — Скверная история. Самоубийство.

— Да, так говорят.

Спрингер нахмурившись посмотрел на него:

— Что значит “говорят”?

Ковач пожал плечами:

— Ничего — просто оборот речи.

Несколько секунд Спрингер молчал, словно взвешивая свои шансы. Наконец его плечи обмякли, и он тяжело вздохнул:

— Мне вовсе не улыбается, что БВД липнет к моей заднице. Я баллотируюсь в председатели профсоюза…

— Тогда БВД должно обеспечить тебе легкую победу.

— Только если парни вроде тебя за меня проголосуют. У меня большие планы на будущее, Ковач. Я играю по правилам и забочусь о своей репутации. Пожалуйста, не порть ее мне.

Ковач наблюдал, как Спрингер, идя к выходу, снова налетел на ту же официантку. Его мысли явно пребывали далеко от бара “Патрик”.

— “По правилам”! — фыркнул Ковач. — В какой книге он вычитал эти правила? В “Пособии по расследованию убийств для недоумков”?

Лиска не ответила. Она тоже смотрела на Спрингера, но ее взгляд казался устремленным в неведомую даль. Ковач протянул руку и постучал ей по плечу.

— Оставь его в покое, Сэм, — обернувшись, сказала Лиска. — Спрингер честный парень. Он не заслуживает того, чтобы БВД без всяких оснований портило ему жизнь.

— Если он что-то знает, то я тоже должен это знать.

— Предоставь его мне.

Ковач внимательно посмотрел на нее, и Лиска отвела взгляд. Она выглядела четырнадцатилетней девочкой, которую тяготит страшная тайна — вроде той, что капитан футбольной команды пьет пиво и курит сигареты. Потянувшись за последним кусочком картошки, она окунула его в остаток кетчупа.

— Что с тобой? — тихо спросил Ковач.

Ее рот скривился в подобии улыбки.

— Наверное, это гормоны. Хочешь оказать помощь?

— Если твои гормоны бунтуют из-за Кэла Спрингера, я с удовольствием окачу тебя ледяной водой.

— Не надо. Я только что поела. — Лиска поморщилась. — И ночь была долгой, и день выдался утомительным. Мне пора домой.

— Я думал, ты не хочешь иметь ничего общего с БВД.

— Конечно, не хочу, — отозвалась она, собирая свои вещи. — Но это не помешает мне вытянуть сведения из Спрингера. Он тоже не хочет иметь с ними дела.

— Ну, желаю успеха.

Ковач чувствовал, что Лиска о чем-то умалчивает, и это ему очень не нравилось.

Поднявшись, он бросил на стол деньги и снял пальто с вешалки.

— Поеду посмотреть, что хранил Энди Фэллон в своей аптечке.

— Сэм Ковач — круглосуточный детектив.

— А куда еще мне девать время?

— Очевидно, некуда. Неужели тебе никогда не хочется заняться чем-нибудь другим? — спросила Лиска, вставая.

— Нет. — Он проигнорировал представший перед его мысленным взором образ Аманды Сейвард. Об этом нелепо даже мечтать. — Если ничего не хотеть, то не будешь разочарован, ничего не получив.

 

Глава 12

Ближайшая к управлению многоэтажная автостоянка была названа в честь копа, хладнокровно убитого в пиццерии на Лейк-стрит. Эта мысль всегда приходила в голову Лиске, когда она поздно вечером приходила искать свою машину или когда очень уставала и видела будущее в мрачном свете. Этим вечером Лиска побила все рекорды. Час пик давно миновал, гараж казался пустым, и ее настроение было предельно мрачным. Ковач вернулся в офис за ключом от дома Фэллона. Предложил проводить ее до автомобиля, но она отмахнулась от него.

Внезапно Лиска остановилась и резко повернулась, всматриваясь в темноту. Волосы зашевелились у нее на затылке. Непонятный звук отозвался эхом в бетонном лабиринте, затрудняя определение его источника. Возможно, это хлопнула дверца машины уровнем выше или ниже. Либо кто-то шаркнул ногой в конце ряда или позади. Такие автостоянки служили излюбленным местом для грабителей и насильников. А бродяги, особенно пьяные и душевнобольные, пользовались ими как укрытием или общественным туалетом, когда их выгоняли из заведений вроде публичных библиотек.

Лиска медленно оглянулась по сторонам, нащупывая рукоятку револьвера под пальто, но никого не увидела. Может быть, у нее просто расшатались нервы, но на то были основания. Она провела день, расследуя смерть двух копов, и долго чувствовала себя так, словно кто-то накрыл ее голову подушкой и колотил по ней утюгом. Ей хотелось домой, к детям, хотелось хоть на несколько часов забыть о том, что она вызвалась копаться в дерьме БВД.

— Очевидно, мне почудилось, — пробормотала Лиска, отпуская рукоятку револьвера и доставая ключи из кармана пальто.

Теперь нужно было придумать способ вытянуть информацию из Кэла Спрингера. Занятие, противное до тошноты, но ничего не поделаешь. Было нелегко представить Спрингера в чем-то замешанным. Его редко приглашали даже на ленч, не говоря уже об участии в заговоре. И тем не менее он явно чего-то боялся. Лиска ощущала знакомый запах страха, который всегда ненавидела, потому что он напоминал ей об отце.

“Почему я не послушала маму?” — думала Лиска. Когда у нее было дурное настроение, она вспоминала мамины советы: “Изучай торговлю, косметологию или кулинарию, Никки. Устройся на работу, где ты сможешь носить красивое платье и встретить мужчину твоей мечты”.

Синий “Сатурн” Лиски стоял в конце ряда у стены — в слишком темном месте, чтобы туда было приятно заходить ночью. Нос автомобиля слегка высовывался для облегчения быстрого выезда. Лиска нажала кнопку дистанционного управления и выругалась сквозь зубы: ничего не произошло — замок не щелкнул, и фары не,зажглись. Чертова штука уже давно вышла из строя и работала лишь иногда, зато сама Лиска работала постоянно, и у нее не было времени заниматься ремонтом пульта. Это казалось слишком мелким неудобством, покуда она не очутилась одна в темном гараже.

Непонятный стук и шарканье заставили ее остановиться во второй раз. Лиска всеми нервными окончаниями ощущала присутствие другого человека. Она не стала искать разумных объяснений, как поступают многие женщины, когда им не по себе, куда больше доверяя собственным инстинктам. Лиска привыкла считать, что если ей кажется, будто что-то не так, то, скорее всего, это соответствует действительности.

— Эй! Кто здесь? — осведомилась она, медленно повернувшись.

Таким тоном можно было бы сказать: “Подойди, и я надеру тебе задницу”. Но хотя она старалась казаться крутой, пульс ее ускорился ударов на пятнадцать в минуту.

Лиска скользнула к машине, держа ключ в левой руке, а правой вынимая револьвер из кобуры. Пытаясь попасть ключом в замочную скважину, она шарила глазами по сторонам. Ей показалось, что теневая сторона бетонной колонны выглядит слишком толстой и слегка искаженной, но было слишком темно, чтобы что-нибудь разглядеть.

Наконец ключ попал в замок. Лиска залезла в кабину и стала заводить мотор, что ей удалось только со второго раза. Проклиная непослушную машину, она не сводила глаз с колонны в пяти футах от нее. Никакого движения разглядеть не удалось, но ощущение присутствия наблюдающего за ней живого существа не исчезало.

Однако в любом случае пора было ехать. Лиска бросила портфель на пассажирское сиденье — среди хлама, типичного для автомобиля работающей матери двух мальчишек. Рекламные проспекты, пакет из-под сандвичей, пара журналов, забытый одним из мальчиков “Сникерс”, несколько оловянных солдатиков… и много битого стекла. Ее пульс ускорился еще ударов на девять в минуту. Окно с пассажирской стороны исчезло, превратившись в тысячу осколков, лежавших на полу и на сиденье среди прочего мусора. “Наверное, это работа какого-то наркомана, — говорила себе Лиска. — Возможно, призрак, скрывающийся в тени, поджидает, пока я уеду, чтобы разбить окно другой машины в поисках ценных вещей”. Это казалось вероятным объяснением.

Лиска включила скорость. Теперь нужно выехать наружу и с хорошо освещенного участка возле будки дежурного вызвать патрульную машину.

Красный свет на щитке предупреждал, что мотор нуждается в техосмотре.

— Как насчет осмотра мотора у меня внутри? — проворчала Лиска.

Фары осветили колонну. Никого и ничего. Она с шумом выдохнула, пытаясь избавиться от напряжения, но оно не хотело исчезать.

Проезжая мимо колонны. Лиска посмотрела в зеркало заднего обзора и увидела человеческую фигуру, стоящую возле седана на расстоянии трех машин от места ее парковки. В присутствии человека в гараже не было ничего странного. Каждую машину рано или поздно забирали. Правда, обычно водители открывали двери и включали свет. Этот так не поступил. Да и откуда он взялся? Никто не мог после нее спуститься сюда, чтобы она этого не заметила.

— Эй!

Голос ударил, как пуля. Обернувшись направо, Лиска увидела, как какой-то человек метнулся к ее машине и просунул в окно голову и верхнюю часть туловища.

— Эй! — крикнул он снова. Его грязная бугристая физиономия казалась вырезанной из пня перочинным ножом. Желтые зубы, лохматая борода, дикий взгляд… — Дай мне пять долларов!

Мотор взревел, и покрышки заскрипели о бетон. Со злобным криком незнакомец ухватился руками за спинку переднего сиденья. Лиска направила револьвер ему в лицо:

— Убирайся из моей машины! Я — коп!

Мужчина разразился бранью. Лиска одной рукой повернула руль влево и нажала тормоза, пустив “Сатурн” юзом. Задний бампер задел фургон, пьяница выпустил сиденье и исчез.

Лиска выскочила из машины и обежала вокруг капота, сжимая в руке револьвер. Пьяница неподвижно лежал у багажника с закрытыми глазами. Он выглядел мертвым. Господи, только не хватало кого-то убить!

С нижнего уровня вверх по скату бежал дежурный — это был толстый парень в мятой униформе и расстегнутой парке, откуда вываливалось его наполненное пивом брюхо.

— Господи, леди! — задыхаясь, воскликнул он. Было холодно, но дежурный вспотел, как скаковая лошадь; влажные каштановые волосы прилипли к голове. При виде револьвера он выпучил глаза и поднял руки.

— Я — коп, — быстро сообщила Лиска. — Этот человек под арестом. Здесь есть охранник?

— Э-э… у него перерыв.

— Великолепно. И он его проводит в стрип-клубе в конце квартала, не так ли?

Дежурный дважды открыл и закрыл рот. Склонившись над пьяным, Лиска убедилась, что у него нормальный пульс и ровное дыхание. Крови нигде не было заметно. Вынув из кармана пару наручников, она защелкнула один из них на его запястье.

— У вас есть сотовый телефон?

— Да, мэм.

— Наберите 911. Нам нужна полиция и “Скорая помощь”.

— Да, мэм. Но, по-моему, вы сказали, что вы — коп.

— Делайте, что вам говорят.

Пьяница открыл налитый кровью глаз и устремил его на Лиску.

— Дай мне пять долларов, — снова потребовал он. Лиска сердито уставилась на него.

— Ты имеешь право молчать — вот и пользуйся им. Она пристегнула другой наручник к скобе багажника трейлера, потом подошла к своей машине и достала из бардачка фонарь, который весил три фунта и мог служить дубинкой. Когда Лиска вылезла наружу, дежурный все еще стоял с поднятыми руками.

— Почему вы не звоните?

— Не хотел делать резких движений.

— Господи!

Лиска включила фонарь, положила револьвер в карман и направилась вверх по скату.

— Куда вы? — окликнул ее дежурный.

— Искать охранника. Звоните скорее.

* * *

Было почти десять, когда утомленная Лиска затормозила возле своего дома. При виде машины Стива, преграждающей путь в гараж, она затряслась от злости. Неважно, что она все равно не могла поставить

автомобиль в гараж из-за скопившегося в нем хлама. Дело было в принципе.

Лиска сидела в “Сатурне”, дрожа от холода — обогреватель не мог компенсировать разбитое окно. Она не нашла на стоянке никаких следов “призрака”. Патрульные забрали пьяницу, которого звали Эдуард Гедс, и поехали в больницу следом за “Скорой помощью” потягивать кофе и флиртовать с медсестрами, ожидая, пока Гедса осмотрят. Обвинять его было практически не в чем, если только не удастся доказать, что он разбил окно в машине. Но Лиска этого не видела, инстинкт подсказывал ей, что окно разбил кто-то другой.

Из машины не пропало ничего сколько-нибудь ценного. Едва ли кто-то стал бы залезать туда, чтобы украсть солдатиков Ар-Джея. Бардачок не обыскали, приемник не тронули, и Лиска почти сожалела об этом. Кража могла бы хоть как-то объяснить разбитое окно. Потревожили только пришедшие по почте рекламные проспекты, так что вломившийся в машину теперь знал ее домашний адрес.

Призрак в тени.

Почему из всех автомобилей на стоянке выбрали именно ее?

Лиска собрала вещи и направилась к дому. Никто не заметил ее появления. В гостиной шло сражение. В одном углу из одеяла соорудили палатку, возле рождественской елки устроили крепость из перевернутых стульев, взятых в столовой. Мальчики с лицами, перепачканными маскировочной краской, бегали в пижамах, размахивая пластмассовыми саблями и создавая столько шума, что он мог бы разбудить мертвого. Экс-супруг Лиски сидел на корточках за креслом в купальном халате поверх одежды, с повязанной вокруг головы черной тряпкой и с самурайским мечом в руке.

— Добро пожаловать домой, мама! — громко сказала Лиска, бросив сумку на стол. — Хорошо ли провела день? Не совсем, — ответила она сама себе, — но спасибо за вопрос. Как приятно вернуться домой, где царят мир и порядок и где все меня любят!

Кайл прореагировал первым — он перестал улыбаться и теперь переводил встревоженный взгляд с отца на мать. Он был на два года старше Ар-Джея, хорошо помнил о враждебных отношениях между родителями в конце их брака и был весьма чувствителен к сохраняющейся между ними напряженности.

— Привет, мама, — поздоровался Кайл и отложил игрушечную саблю, как будто смутившись, что его застали за детской забавой.

У него был такой же взгляд сердцееда, как у отца, но в его поведении ощущалась серьезность, полностью отсутствующая в генах Стива.

— Привет, парень! — Лиска взъерошила ему волосы и поцеловала в лоб. Кайл уставился в пол, а Ар-Джей продолжал визжать, как поросенок, бегая кругами по комнате, размахивая саблей и упорно отказываясь замечать присутствие матери. Устремив взгляд на экс-супруга, Лиска ощутила знакомый приступ гнева.

— Забавно снова видеть тебя здесь, Стив. Ты прямо настоящий отец! А где Хезер?

— Я отправил ее домой, — ответил он, выпрямившись. — К чему зря платить няне? У меня сегодня вечером оказалось свободное время.

— С твоей стороны весьма любезно заботиться о моем финансовом положении, — сказала Лиска.

Ей очень хотелось добавить: “Особенно учитывая то, что ты никогда не торопишься платить алименты”, но она прикусила язык ради мальчиков.

— Вам уже давно пора спать, ребята, — обратилась Лиска к сыновьям, ненавидя Стива за то, что ей опять приходится играть роль “плохого парня”. — Пожалуйста, умойтесь и почистите зубы.

Кайл направился к двери, а Ар-Джей внезапно издал леденящий душу вопль и перекувыркнулся в воздухе, молотя конечностями в лучших традициях ниндзя.

Кайл схватил его за руку.

— Кончай, — строго скомандовал он.

— Очевидно, ты делаешь карьеру лентяя, — сказала Лиска Стиву, когда мальчики вышли из комнаты, — но твои сыновья посещают школу и должны спать определенное количество часов.

— С ними ничего не случится, Никки, если они один раз лягут позже.

“Но почему тебе взбрело в голову прийти именно сегодня?” — хотела спросить Лиска, едва сдерживая слезы. Она слишком устала, чтобы терпеть присутствие Стива, а сандвич Ковача был съеден давным-давно.

Пройдя через столовую в кухню, она начала рыться в шкафу.

Стив тут же появился в дверном проеме и картинно прислонился к косяку. Он сбросил халат, под которым была черная тенниска, туго обтягивающая грудь и прилипшая к плоскому животу. Под короткими рукавами играли мускулы. Стив выглядел так, будто только что поднимал штангу. Стащив тряпку с головы, он провел рукой по коротким волосам, отчего они сразу же встали торчком.

— Ты не хочешь поговорить? — спросил он.

— С каких это пор мы с тобой о чем-то разговариваем?

Стив пожал плечами:

— Можем начать с сегодняшнего вечера.

— Сегодня вечером я не хочу ничего начинать. — Лиска вынула из шкафа коробку прозрачных голубых мешков для мусора и проверила размер и прочность. — Это подойдет.

— Для чего?

— Кто-то выбил боковое окно в моей машине. Когда едешь по шоссе со скоростью шестьдесят миль, тебя здорово продувает.

— Чертовы наркоманы! — пробормотал Стив. — Что-нибудь украли?

— Нет.

— Просто разбили окно?

— И порылись в рекламных проспектах на переднем сиденье.

— Ты уверена, что там были только проспекты? Никаких кредитных карточек или счетов за сотовый телефон?

— Нет.

— И не тронули стереоаппаратуру?

— Что там трогать? Я езжу на “Сатурне”. Там только радио. Кому оно нужно?

Стив нахмурился:

— Мне не нравится, что ничего не пропало.

— Мне тоже. — Лиска выдвинула ящик и стала рыться в нем в поисках рулона клейкой ленты. — Лучше бы машину угнали. Грядет техосмотр, и, учитывая мое везение, диагнозом будет наверняка неизлечимая болезнь.

— Над каким делом ты сейчас работаешь? Может, это из-за него кто-то хочет до тебя добраться? — спросил Стив, подходя к столу, на котором она складывала мешок для мусора в маленький квадратик.

Лиска подумала о загадочном блондине, о Кэле Спрингере, о БВД, о патрульном Огдене, о двух мертвых копах и покачала головой:

— Да нет, вряд ли.

— В общем, никто.

“Он стоит слишком близко, — думала Лиска. — Я этого не хочу. Только не сегодня вечером”.

— Я слышал, медэксперт признал гибель того парня из БВД несчастным случаем, — продолжал Стив.

Лиска потрогала пальцем неровный край клейкой ленты.

— При таком заключении будут платить страховку.

— Но ты думаешь, причина не только в этом?

— Не важно, что я думаю. Леонард сказал, что дело закрыто.

— Важно, если ты намерена и дальше в этом копаться. Ты считаешь, что этот парень собрал доказательства на какого-то продажного копа и тот линчевал его? Сомнительно, Никки. Что такого могло происходить в полицейском департаменте Миннеаполиса, чтобы толкнуть кого-то на убийство?

— Я ничего такого не думаю, — с раздражением отозвалась Лиска. — Я не лезу в дела БВД, да и вообще это не имеет значения. Лейтенант закрыл дело.

— Значит, ты больше в этом не участвуешь. Какое облегчение!

— Конечно, — без особой уверенности сказала она, чувствуя, что Стив наблюдает за ней.

— Никки…

В его голосе слышались тоска и разочарование. А может быть, ей просто хотелось так думать?.. Он коснулся ее подбородка, и она посмотрела на него, затаив дыхание. За последние несколько лет многое в их отношениях разрушилось окончательно, но только не физическое влечение. Стив всегда возбуждал ее, несмотря на все измены и ревность, и Лиска боялась, что это никогда не кончится.

— Вы что, собираетесь целоваться?

Стив вздрогнул от неожиданности, а Лиска резко повернулась к сыну:

— Ар-Джей, нельзя задавать такие вопросы! Это неприлично.

Ар-Джей не полностью смыл краску с лица. Лиска наклонилась и поцеловала пятно у него на лбу.

— Пора спать.

— Но папа…

— Папа как раз собирался уходить. — Она бросила на Стива многозначительный взгляд.

— Ты всегда его гонишь! — нахмурился Ар-Джей.

— Пошли, Ракета, — сказал Стив, взваливая сына на плечо. — Я уложу тебя и расскажу, как поймал Толстозадого Бэкстера.

Лиска наблюдала, как они выходят из кухни, борясь с желанием последовать за ними. Не потому, что ей хотелось создать впечатление нормальной семейной жизни. Просто она завидовала легким и дружеским отношениям Стива с мальчиками и стыдилась этого чувства — так же, как и желания ощутить прикосновение бывшего мужа.

Взяв клейкую ленту и мешок для мусора, Лиска вышла наружу через кухонную дверь, радуясь освежающему ночному холоду.

— Недурно, — пробормотала она, приклеивая мешок на место выбитого стекла.

Ночь была тихой, на небе мерцало неимоверное количество звезд. Неожиданно Лиска подумала, что никто из ее соседей никогда не видел мертвеца, свисающего с балки, и вдруг почувствовала себя ужасно одинокой. Профессиональный опыт словно бы отделял ее от остального мира. А теперь еще к тому же кто-то, кого она не знает, располагает ее адресом.

Лиска посмотрела в сторону улицы. Любая проезжающая мимо машина… Любая пара глаз, наблюдающая из темноты… Любой незнакомый звук за окном спальни…

Лиска не привыкла чувствовать себя уязвимой, и ощущение было не из приятных. Оно нахлынуло, словно лихорадочный озноб. Чувство страха, слабости, беспомощности, изоляции…

— Наконец-то ты одна.

Лиска вздрогнула и повернулась, узнав голос лишь за долю секунды до того, как столкнулась лицом к лицу с его обладателем.

— Черт возьми, Стив! И как тебе удалось прожить так долго?

— Сам не знаю. Я давно ожидал, что ты меня прикончишь. — Он усмехнулся в темноте.

— Тебе повезло, что я не держала дома оружия. —

— Возможно, везет до сих пор.

Порывшись в карманах старой куртки, Стив вытащил пачку “Мальборо” и закурил.

— Сейчас я бы не стала в тебя стрелять, — сказала Лиска. — Я хочу, чтобы эта ночь поскорее кончилась, а если бы я тебя застрелила, мне бы пришлось до рассвета сидеть под арестом. Дело того не стоит.

— Спасибо.

— Я устала, Стив. Почему бы тебе не уйти? Он затянулся сигаретой, глядя в сторону улицы, где медленно ехал темный седан. Лиска тоже заметила его краем глаза и плотнее закуталась в пальто.

— Завтра ты вызовешь мастера вставить стекло? — спросил Стив.

— Я уже мысленно его вызываю.

— А то этот мешок для мусора выглядит уж очень нищенски.

— Спасибо за заботу.

— Ты ведь мать моих детей.

— Увы. И это не свидетельствует о моем благоразумии.

— Эй! — Он посмотрел на нее ибросил окурок в снег. — Только не говори, будто сожалеешь о том, что у тебя есть мальчики.

Лиска встретила его взгляд.

— Об этом я не сожалею.

— Значит, сожалеешь о том, что у тебя был я?

— Тебе не кажется, Стив, что для сожаления и раскаяния немного поздновато? — устало промолвила Лиска. — Наш брак давно мертв.

Стив вынул из кармана связку ключей и нашел нужный.

— Сожаление — пустая трата времени. Живи настоящим. Никогда не знаешь, какой момент будет последним.

— И на этой веселой ноте…

Лиска повернулась к дому, но Стив схватил ее за руку и развернул лицом к себе. Она видела по его глазам, что он хочет ее поцеловать. Однако ей этого не хотелось, и он также видел это и чувствовал.

— Будь осторожна, Никки, — негромко сказал Стив. — Ты слишком смелая.

— Я такая, как нужно.

Он печально улыбнулся и отпустил ее.

— Да. Жаль, что я никогда не был тем, кто нужен тебе.

— Ну, я бы не сказала, что никогда… — Лиска опустила взгляд.

Она наблюдала, как он свернул с подъездной аллеи на улицу, и стояла, пока не исчезли красные огоньки его машины. “Теперь я снова одна, — подумала Лиска, глядя на залепленное окно “Сатурна”. — По крайней мере, хочется на это надеяться…”

Войдя в дом через черный ход, Лиска заперла дверь и выключила свет. Когда она шла в спальню, темный седан второй раз проехал мимо.

 

Глава 13

Дом Энди Фэллона был погружен во мрак — только отсвет лампы с соседнего крыльца играл на желтой клейкой ленте, которой полиция крест-накрест опечатала дверь.

Ковач снял ленту и открыл дверь ключом. В любом помещении после визитов группы расследования ка-; кое-то время сохраняется атмосфера насилия. В дом без разрешения хозяина является больше дюжины посторонних, которые, грубо нарушая неприкосновенность жилища, роются в личных вещах, отпускают бесцеремонные замечания и выносят суждения. Все это повисает в воздухе подобно запаху плесени. Несмотря на это. Ковач всякий раз по возможности старался побывать там снова, дабы ощутить, кем была жертва, прежде чем стать трупом.

Он начал с гостиной, где стояла рождественская елка, украшенная маленькими лампочками и алой гирляндой бус. Дерево источало слабый запах хвои. Опустившись на колени, Ковач стал изучать надписи на пакетах с подарками. Их следовало доставить Керку, Аарону и Джессике. Нужно будет узнать фамилии в записной книжке Фэллона и попытаться установить контакт с его друзьями. Ту же процедуру надо проделать с рождественскими открытками в корзине на кофейном столике.

Подойдя к видеомагнитофону. Ковач просмотрел надписи на корешках кассет. “Чудо на 34-й улице”, “Гостиница “Холидей”, “Эта прекрасная жизнь”… В последнем фильме, человек хотел покончить с собой, но все завершилась тошнотворным голливудским хеппи-эндом. А вот Энди Фэллона никакой ангел не спас от его судьбы. Ковач знал по опыту, что если нуждаешься в ангеле, его никогда не оказывается поблизости.

Он направился к лестнице через столовую. Казалось, этой комнатой никто никогда не пользовался, о, впрочем, можно сказать о большинстве столовых.

В ванной наверху содержался обычный ассортимент предметов, в которых мужчина нуждается каждый день. В бельевой корзине не было полотенец — в противном случае их можно было бы проверить на наличие волос и кусочков ткани. Если бы гибель Фэллона признали убийством, Ковач поручил бы группе расследования проверить водопроводные трубы, идущие от раковин, на наличие волос. Хотя подобные улики не принимались в расчет в суде, прокуроры с радостью за них хватались. Но дело официально закрыто, и никто не станет выуживать лобковые волосы из ванной Энди Фэллона.

На полке в аптечке стоял коричневый пузырек с золофтом. Рецепт на антидепрессант был выписан доктором Сейросом. Ковач записал все сведения и поставил бутылочку на полку. Никакого зальфидема он в аптечке не обнаружил.

В спальне запах смерти смешивался с ароматом освежителя воздуха. Комнату проверили на отпечатки пальцев, и остатки порошка сохранились на комоде и ночном столике. Во всем остальном помещение не уступало в аккуратности незанятому гостиничному номеру. На большой кровати с пологом красовалось голубое покрывало без единой складки. Ковач приподнял его за уголок — под ним были белоснежные простыни. В отличие от спальни его отца, в комнате Энди Фэллона не было ни грязного белья, ни стаканов, пахнущих виски. Стенной шкаф был пуст — Энди хранил носки и нижнее белье в ящиках комода.

На ночном столике возле кровати лежала книга в твердом переплете о неудачном путешествии молодого человека в снежных просторах Аляски. Возможно, ее содержание было достаточно грустным, чтобы читателю понадобилась пара дополнительных доз золофта. В ящике лежали полдюжины аудиокассет для расслабления и медитации и два пузырька с медово-лимонными каплями от кашля.

Ковач закрыл ящик и окинул взглядом комнату, думая об Энди Фэллоне. Хороший сын — послушный, старательный и достаточно честолюбивый. Умел хранить свои тайны… На комоде стояла такая же фотография, как та, что разбил Майк в приступе горя, сделанная после окончания Энди полицейской академии. Несмотря на напряженные отношения с отцом, снимок, очевидно, навевал Энди дорогие для него воспоминания.

На Ковача нахлынула печаль. Может быть, именно по этой причине он давно уже не пытался стать кем-то, кроме копа. Слишком много он видел семей, разорванных, как сгнившие от старости портьеры. Разрушенных нереальными или нереализованными ожиданиями. Но человеческой натуре свойственно стремиться к лучшему, мечтать о недосягаемом…

Набрав воздух в легкие. Ковач приготовился выйти из комнаты, но внезапно ощутил застоявшийся запах сигаретного дыма. Сначала он подумал, что запах исходит от его одежды, но, снова понюхав воздух, убедился, что это не так. Слабый запах ощущался в спальне, маскируемый лесным ароматом освежителя воздуха.

В комнате не было ни пепельниц, ни полупустых пачек. Да и в других частях дома Ковач не заметил никаких признаков пребывания курильщика. Полицейским не разрешалось курить на месте происшествия.

Том Пирс? Ковачу припомнилось произведенное им впечатление человека с тяжелым бременем на душе. Он подумал о мисс Деринг с глазами лани…

Возможно, Пирс и Фэллон были тайными любовниками. Во время сексуальных игр призошел несчастный случай, Фэллон умер, а Пирс запаниковал. А может быть, все было не так невинно? Допустим, Фэллон требовал, чтобы Пирс порвал с невестой и угрожал разоблачить его. Опасаясь за свое безбедное будущее в компании “Деринг — Лэндис”, Пирс убил его, вернулся во вторник утром замести следы, вызвал копов и надел маску потрясенного друга…

Его внимание вновь привлекла аккуратно застеленная кровать с чистыми простынями. Странно — на нее даже не садились. Фэллон был найден висящим всего в нескольких футах от кровати спиной к ней. Ковачу казалось, что, если человек готовил сцену для самоубийства или сексуальной игры, он должен был сесть и подумать, прежде чем сунуть голову в петлю.

Остановившись в том месте, где раньше висело тело Фэллона, Ковач смерил расстояние до кровати. Всего два коротких шага. Он нахмурился, глядя на свое отражение в зеркале. “Жаль”…

Слово все еще было на прежнем месте. Они нашли черный фломастер “Шарпи”, которым его, вероятно, написали. Нужно будет справиться, обнаружили ли на нем отпечатки пальцев.

Во вторник в кухне внизу у Пирса взяли несколько серий отпечатков. Стандартная процедура с целью исключения, однако Пирсу она пришлась не по вкусу. Быть может, он знал, что его отпечатки найдут в этой спальне?..

Ковач в последний раз окинул взглядом спальню и спустился вниз. В кухне он проверил шкафы в поисках лекарства, которое было обнаружено в крови Фэллона. Ничего. Грязных стаканов на столе тоже не было. В посудомойке находились три тарелки, столовое серебро, два винных бокала и кофейные кружки. В алькове за раздвижными дверями стояла стиральная машина. Внутри лежали полотенца и простыни.

Либо Энди Фэллон привел перед смертью дом в порядок, либо это сделал кто-то другой после его смерти. Вторая возможность вызывала у Ковача неприятное покалывание в затылке.

На нижнем этаже было две спальни. Меньшая предназначалась для гостей и не содержала ничего интересного. Большую превратили в рабочий кабинет с письменным столом, книжными полками и парой шкафов для документов. Ковач включил настольную лампу и начал просматривать ящики стола, стараясь не нарушить порядок.

Он знал, что многие копы хранят материалы по старым делам. У него самого подвал был забит ими. Если есть бог, у Энди Фэллона может оказаться копия досье по убийству Кертиса. В таком случае он положил бы ее в папку под литерой “К”, как подобает усердному и аккуратному сотруднику БВД.

Первый из шкафов с документами содержал личные финансовые бумаги и декларации о доходах. Во втором действительно лежали папки с отпечатанными на них фамилиями и номерами дел. Фамилии Кертис, Огден и Спрингер отсутствовали.

Ковач опустился во вращающееся кресло Энди Фэллона. Если дело Кертиса занимало мысли Фэллона, значит, он должен был хранить дома копию досье. Но шкафы с документами не были заперты, любой мог взять папку и унести ее. Ковач подумал об Огдене, хотя тому вряд ли хватило бы на это ума. Разбить лбом бетонную стену — это пожалуйста, но что касается ловкости рук… С другой стороны, кто угодно мог войти в дом и выйти оттуда еще до обнаружения трупа, учитывая, что большинство соседей заняты своими делами.

Ковач старался придумать способ добраться до оригиналов досье БВД, но в голову ничего не приходило. Все пути блокировала очаровательная лейтенант Сейвард. Без нее документы не заполучить, а она явно не намеревалась позволять ему лишнее. Во всех отношениях.

Ковач ясно представил себе Аманду Сейвард, стоящую за столом в своем кабинете. Лицо с обложки голливудского иллюстрированного журнала времен черно-белого кино. Он почему-то не сомневался, что за этой внешностью скрывается тайна, достойная великих сыщиков, реальных и вымышленных, которая притягивала его не меньше упомянутой внешности.

Ему очень хотелось проскользнуть за потайную дверь и узнать эту тайну.

— Похоже, ты спятил, — пробормотал Ковач, смущенный и озадаченный собственными мыслями. — Ты — и лейтенант из БВД! К чему тратить время на мысли о женщине, которую тебе не видать как своих ушей?

Внезапно он сообразил, что на письменном столе Энди Фэллона нет компьютера. Хотя принтер был на месте и от него тянулся шнур с широкой вилкой, словно плоскоголовая змея. Снова обыскав ящики, Ковач нашел коробку чистых дискет; на книжной полке, среди инструкций по обращению с факсом, принтером, стереоаппаратурой, было и руководство к ноутбуку системы “Ай-Би-Эм”.

— Где же сам компьютер? — вслух спросил Ковач. Внезапно из холла до него донесся скрип половицы. Он быстро выключил настольную лампу, погрузив комнату во мрак, подождал, пока его глаза привыкнут к темноте, подошел к двери и выскользнул в холл, машинально положив руку на кобуру.

Поскольку, следуя привычке, Ковач выключал электричество при выходе из каждой комнаты, сейчас тусклый свет проникал только через стекло входной двери. На его фоне виднелся силуэт мужской фигуры.

Правой рукой Ковач извлек из кобуры револьвер, направив его на вошедшего, а левой нащупал выключатель.

Фигура у двери поднесла правую руку к лицу. Ковач затаил дыхание, ожидая щелканья спускового крючка.

— Да, это я, — послышался мужской голос. — Я в доме.

— Ни с места! Полиция! — крикнул Ковач, включая свет.

Мужчина вздрогнул, выпучил глаза и поднял свободную руку, словно защищаясь от пули. Из сотового телефона в его другой руке доносился неразборчивый голос.

— Все в порядке, капитан. — Незнакомец опустил руку, все еще прижимая к уху телефон. — Просто один из наших лучших копов делает свое дело.

Ковач узнал черноволосого прихлебателя Эйса Уайетта, которого видел на вечеринке.

— Отключи телефон! — свирепо приказал он. Красавчик уставился на него.

— Но…

— Отключи свой чертов телефон, слизняк! Что тебе здесь надо? Это место происшествия, охраняемое полицией!

Прихлебатель послушно выключил телефон и спрятал его во внутренний карман дорогого черного пальто.

— Капитан Уайетт сейчас прибудет сюда и просил меня подождать здесь. Я решил, что это достаточно уважительная причина…

— Ты решил неправильно, — перебил его Ковач, шагнув вперед с револьвером в руке. — Я мог вышибить тебе мозги. Ты никогда не слышал о такой вещи, как дверной звонок?

— Почему я должен был звонить в дом мертвеца?

— А почему вы с Эйсом вообще решили сюда явиться?

— Капитан Уайетт привезет Майка Фэллона. Мистер Фэллон должен подобрать погребальное облачение для своего сына, — объяснил прихлебатель тоном, каким разговаривают с невежественной наемной прислугой. — А я работаю у капитана Уайетта. Кстати, если вам надоест называть меня слизняком, то меня зовут Гэвин Гейнс.

Его улыбка показалась Ковачу чересчур самодовольной. Он терпеть не мог ничтожеств с колледжским образованием.

— Я могу изменить позу? — спросил Гейнс, опуская руки.

Снаружи хлопнула дверца машины.

— Не умничай. — Ковач спрятал револьвер в кобуру. — Какую работу ты выполняешь для Капитана Америка?

— Личные услуги, связи с общественностью и с медиа… Все, что ему нужно.

“Иными словами, мальчик на побегушках”, — подумал Ковач.

— Я думаю, сейчас ему нужно, чтобы ты помог мистеру Фэллону войти в дом. — Ковач подошел к двери и распахнул ее. — Или это подпортит твою внешность?

Гейнс скрипнул своими великолепными зубами:

— Как я уже говорил, я готов оказать ему любую услугу.

Но для того, чтобы мистер Фэллон смог войти в дом, понадобились их общие усилия. Обхватив их руками за плечи, Майк висел на них мертвым грузом. “Хуже, чем когда он был пьян”, — подумал Ковач. Горе словно увеличило его вес, а отчаяние подорвало силы. Эйс Уайетт потащил за ними кресло.

— Я слышал, Сэм, ты едва не оторвал мою правую руку, — пошутил Уайетт.

— Имеешь в виду Гейнса? Если ты платишь ему за количество мозговых клеток, то он тебе должен, — отозвался Ковач. — Ему явно недостает здравого смысла.

— Почему? Ведь это не место преступления. Гэвин не мог ожидать, что тут кто-то окажется. Кстати, почему ты здесь?

— Обычная проверка, — сказал Ковач. — Подбираю остатки.

— Тебе ведь известно, что смерть Энди признали несчастным случаем, — вполголоса продолжал Уайетт, глядя на сидящего в инвалидном кресле Майка Фэллона.

Гейнс стоял поодаль в выжидательной позе, устремив пустой взгляд на рождественскую елку. Очевидно, он скопировал этот взгляд у киноактеров, играющих агентов секретной службы.

— Известно, — ответил Ковач. — С твоей стороны, Эйс, было большой любезностью ускорить процедуру.

Уайетт не заметил горечи в голосе Ковача.

— Какой смысл продлевать мучения Майка? Кому бы пошло на пользу, если бы это назвали самоубийством?

— Страховой компании, черт бы ее побрал.

— Майк отдал департаменту все. Свои ноги. Своего сына. Самое меньшее, что они могут сделать, — это выплатить ему страховку и состроить хорошую мину при плохой игре.

— И ты об этом позаботился.

— Мой последний подвиг в качестве капитана. — Уайетт изобразил усталую версию знаменитой улыбки. При свете лампы его кожа выглядела желтоватой, а морщинки в углах глаз казались глубже, чем два дня назад. На сей раз он не прибег к косметике.

Последний подвиг… “Неплохо сказано, — подумал Ковач, — учитывая, что происшествие, которое помогло Эйсу Уайетту сделать звездную карьеру в департаменте, погубило Майка Фэллона”.

— Где мой мальчик? — внезапно крикнул Майк.

Уайетт отвернулся, а Ковач присел на корточки рядом с креслом.

— Его больше нет. Майки. Помнишь, я говорил тебе?

Фэллон устремил на него отсутствующий взгляд. Разумеется, он знал, что его сын умер и что ему придется с этим смириться. Но если ему легче притворяться, не стоит возражать.

— Если хотите, капитан, я могу выбрать одежду, — предложил Гейнс, шагнув к лестнице.

— Ты хочешь, Майки, чтобы посторонний выбирал то, в чем похоронят твоего мальчика? — спросил Ковач.

— Он покончил с собой, — пробормотал Фэллон. — Это смертный грех.

— Ты этого не знаешь, Майки. Возможно, произошел несчастный случай, как говорит медэксперт. Несколько секунд Фэллон молча смотрел на него. — Я знаю. Знаю, кем он был и что делал. — Его глаза наполнились слезами, тело сотрясала дрожь. — Я не могу простить его, Сэм, — прошептал он, вцепившись Ковачу в руку. — Боже, помоги мне! Я ненавидел его!

— Не говори так, Майк, — сказал Уайетт. — Ты ведь так не думаешь.

— Пусть говорит, что хочет, — отозвался Ковач. — Он знает, что думает.

— Почему он не мог меня послушаться? — бубнил Фэллон, глядя прямо перед собой. — Почему?

Ковачу показалось, что он обращается к своему богу, который держит у райский врат вышибалу, чтобы не пускать на небо геев, самоубийц и всех, кто не укладывается в рамки узкого мышления Майка.

Он коснулся головы старика — словно коп мог благословить другого копа.

— Пошли, Майки. Давай займемся одеждой.

Оставив кресло у подножия лестницы, Ковач и Гейнс понесли Майка Фэллона. Уайетт замыкал процессию. Они усадили старика на край кровати спиной к зеркалу, где выражалось сожаление о смерти его сына. В спальне по-прежнему стоял запах, слишком хорошо знакомый каждому копу.

Майк Фэллон опустил голову и начал беззвучно плакать, мучая себя вопросами, где и когда его мальчик сбился с пути. Гейнс подошел к окну и выглянул наружу. Уайетт стоял в ногах кровати и, нахмурившись, смотрел в зеркало.

Ковач открыл шкаф. Он решил сам выбрать костюм для похорон, думая о том, кто будет делать это для него, когда придет время.

— Какой-нибудь из этих тебе нравится, Майк? — спросил он, показывая ему голубой и темно-серый костюмы.

Фэллон не ответил. Он уставился на фотографию, стоящую на комоде и запечатлевшую Энди после окончания академии. Застывший момент гордости и радости.

— Человек не должен переживать своих детей, — заговорил он наконец. — Он должен умирать раньше, чем они разобьют ему сердце.

 

Глава 14

Человек не должен переживать своих детей… Старик знал, что ему следовало погибнуть тогда, двадцать лет назад. Он видел все так же ясно, как будто и не прошло этих двух десятилетий. Холодная зимняя ночь. Скрип башмаков по утрамбованному снегу. Звук его собственного дыхания. Он даже ощущал замерзшие волоски у себя в носу.

Дом кажется огромным. Задняя дверь приоткрыта. Белая лампа дневного света в кухне гудит, как высоковольтная линия. Луна освещает темные комнаты. Тишина, словно пальцы, давит на барабанные перепонки. Секунды тянутся, как часы.

Хотя он уже двадцать лет не ощущал ничего ниже пояса, он помнил напряжение каждого мускула своего тела — ног, спины, пальцев левой руки, стискивающих рукоятку револьвера, судорожные сжатия сердца.

То, что произошло потом, он помнил уже не так хорошо. Смерть в неожиданной бело-голубой вспышке. Грохот выстрела, отбросившего его назад, когда он инстинктивно начал отстреливаться.

Слепота. Глухота. Паника.

“Я мертв…”

Как ему хочется, чтобы так оно и было!.. Майк вглядывался в темноту, прислушивался к своему дыханию, ощущал собственную беспомощность и спрашивал себя в миллионный раз, почему он не умер в ту ночь. Сколько раз ему хотелось покончить с этим, но никогда не хватало смелости. Он продолжал жить, погрязнув в пьянстве и наркотиках. Двадцать лет он провел в чистилище, боясь смотреть в лицо демонам.

Но теперь он смотрит на одного из них. Даже в одурманенном состоянии он узнает его. Это демон истины — ангел смерти.

Демон говорит с ним тихо и спокойно. Он видит, как шевелятся его губы, но звук, кажется, исходит из его собственной головы.

“Пришло время умереть, Майк. Человек не должен переживать своих детей”.

Он смотрит на старый полицейский револьвер 38-го калибра с большой царапиной на рукоятке, которую оставила пуля, прежде чем угодить ему в позвоночник. Говорили, будто в ту ночь — последнюю ночь на службе — он застрелил убийцу из этого револьвера.

Он слышит испуганный возглас, который кажется донесшимся издалека, но понимает, что это его собственный крик. Его руки пытаются подтолкнуть колеса кресла, как будто тело стремится избежать того, с чем уже смирилась душа.

Чувствовал ли Энди страх, когда петля сдавила ему горло?..

— Я любил его, — говорит он, ощущая, как слюна из уголка рта стекает по подбородку. — Любил и ненавидел за то, что он сделал. Это была его вина.

Каждое слово вонзалось ему в грудь, как нож. Но он не мог заставить себя умолкнуть — перестать ненавидеть Энди, ненавидеть самого себя. Как может человек ненавидеть собственного сына? Он снова кричит — мучительный вопль становится то громче, то тише, подобно вою сирены. Только демон слышит его. Он один в ночи, один во всем мире. Наедине с ангелом смерти. И ангел что-то говорит ему.

— Человек не должен переживать своих детей, — услышал старик. — Он должен умирать раньше, чем они разобьют ему сердце. Иначе он может разбить сердце им. Ты убил своего сына, потому что ненавидел.

— Но я любил его! Разве ты не видишь?

— Я видел лишь то, как ты разбил его сердце. Он делал для тебя все, а ты убил его.

— Нет-нет! — кричит старик, глотая слезы. Паника и боль раздуваются в горле, как опухоль. — Я говорил ему, но он не слушал… Черт бы его побрал! Проклятый педик!

Боль вырывается наружу с каждым криком. Он молотит руками, пытаясь дотянуться до демона.

— Ты убил его.

— Как я мог убить своего мальчика?

— Ты хочешь освободиться от этого, Майк? Прекратить боль?

Голос искушает его.

— Это грех! — задыхаясь, кричит он.

— Это твое освобождение, Майк. Сделай это.

Холодное дуло полицейского револьвера касается его щеки. Слезы текут по вороненой стали.

— Сделай это. Прекрати боль.

“Наконец-то, после стольких лет…” — проносится в голове Майка.

Рыдая, он открывает рот и закрывает глаза. Вспышка ослепляет. Грохот оглушает. Дело сделано.

Дым плавает волнами в неподвижном воздухе. Проходит минута. Вторая. Дань уважения мертвому. Потом — вспышка и жужжание аппарата. Ангел смерти прячет фотографию в карман, поворачивается и выходит.

 

Глава 15

Пробудившись от беспокойного, наполненного видениями сна, она увидела его. Он стоял возле ее кровати, вырисовываясь на фоне окна огромным безликим силуэтом с плечами как горные склоны.

Паника взорвалась в ее груди, словно бомба, застревая в горле и мешая дышать. Мышцы рук и ног судорожно сжались.

“Беги!” — крикнул кто-то в ее мозгу.

Но когда она начала соскальзывать с матраса, он протянул обе руки и выпустил что-то на пол. Она увидела скользящее к ней толстое извивающееся тело змеи с кремовым брюхом и черно-коричневым рисунком на спине.

Вскочив с кровати, она побежала изо всех сил. Мир вокруг почернел — она ничего не видела и не ощущала собственных ног.

Что-то ударило ее по правой щеке под глазом с такой силой, что она упала навзничь. Дернув шеей, она застыла на полу и поняла, что ударилась об угол шкафа.

“Господи, я сломала шею! Он все еще в комнате! Я не могу двигаться!”

Изо всех сил цепляясь за ускользающее сознание, она заставляла мозг продолжать функционировать. Если бы только можно было пошевелить руками и ногами… Слава богу, они двигаются!

Упираясь руками в пол, она медленно поднялась. Голова казалось тяжелой, как шар для боулинга, а шея — хрупкой, как сломанная зубочистка. Она опустилась на колени, поддерживая голову руками. Боль пульсировала во всем теле; сознание мерцало в голове. Вспышка — темнота, вспышка — темнота…

“Это был сон! Этого не произошло!”

Впрочем, это больше походило на галлюцинацию. Она не спала, но пребывала в иллюзорном мире. Специалисты называют это ночными страхами. Надо сказать, она тоже была специалистом, годами испытывая это на собственном опыте.

Нахлынула знакомая волна отчаяния. Ей хотелось кричать, но ничего не получалось. Наступила защитная потеря чувствительности, и, подчинившись ей, она медленно встала на ноги.

Все еще поддерживая голову рукой, она включила лампу на комоде. В комнате никого не было. Свет играл на обоях в кремовую полоску. Кровать была пуста, даже подушки отсутствовали: она столкнула их на пол и сбросила стакан с водой с ночного столика. На ковре цвета слоновой кости темнело влажное пятно. Рядом с пустым стаканом валялся будильник, показывающий 4.59.

Осторожно подойдя к кровати, она стянула одеяло.

Змеи нигде не было. Частью мозга, способной логически мыслить, она понимала, что ее вообще не существовало, но тем не менее внимательно осматривала пол, страшась увидеть гибкое тело, скрывающееся под дверью стенного шкафа. Она пыталась дышать ровно, но это удавалось с трудом. В голове стучало, шея болела, как будто в нее вонзили нож, к горлу подступала тошнота. Коснувшись рукой щеки, она почувствовала что-то липкое и решила осмотреть повреждения.

Аманда Сейвард разглядывала в висящем в ванной зеркале свое отражение — вместе с обстановкой, всегда дававшей ей ощущение безопасности и уюта: мягкой, элегантной и женственной. Теми же словами обычно описывали тот образ, который сама Аманда являла окружающему миру, но теперь она выглядела так, словно провела пять раундов на ринге. Правый глаз распух от удара; алая царапина на щеке жгла кожу, резко контрастируя с белым как мел лицом. Боль была нестерпимой; дыхание со свистом вырывалось сквозь зубы.

Сейвард осторожно провела двумя пальцами по щеке. Скрыть повреждения не удастся. Как же их объяснить? Кто ей поверит?

Взяв из бельевого шкафа мочалку из махровой ткани, Аманда смочила ее холодной водой и осторожно приложила к ушибам, скрипя зубами, чтобы не кричать. Потом она приняла три таблетки тайленола, вернулась в спальню, сняла пропотевшую ночную рубашку и надела просторный свитер и легинсы.

В доме было тихо. Панель системы безопасности на стене у двери ровно светилась — значит, все в порядке. Прежде чем лечь, Аманда произвела обычный ритуал, проверив замки, но чувство опасности оставалось. Она знала по опыту, что избавиться от него можно, только обойдя дом и убедившись в отсутствии посторонних.

Аманда вынула из ящика ночного столика револьвер и направилась в холл, двигаясь, как девяностолетняя старуха. Она обходила комнату за комнатой, проверяя каждое окно, каждый замок и не выключая электричество. Свет прогонял призраков, которые преследовали так долго, что вызывала удивление их способность по-прежнему внушать ей страх. Эти призраки стали близкими, как члены семьи, хотя и оставались глубоко ненавистными.

Войдя в кабинет, Аманда включила стереоаппаратуру, и послышался голос Кенни Логгинса. Но в этот раз спокойная негромкая песня, посвященная воспоминаниям о доме, пробуждала в ней чувство пустоты и одиночества.

Аманде нравился ее маленький уютный кабинет с окном, выходящим на задний двор, заставленный кормушками для птиц. Она жила в Плимуте — пригороде, расположенном среди болот и лесов на озере Медсин. К ней во двор даже иногда забредали олени, хотя этой ночью никто не тревожил систему охраны. Три фотографии оленей, которые ей удалось сделать, висели на стене в маленьких рамках. На одной из них отражение в стекле самой Аманды накладывалось на смотревшее на нее животное.

Она задвинула шторы, поскольку пребывала не в том состоянии, чтобы демонстрировать себя внешнему миру. Спальня служила ей убежищем от работы, а кабинет — от мрачных теней ее жизни.

Но этой ночью спасения не было ни от чего.

Письменный стол и полки над ним содержались в аккуратности: счета и документы были разложены по папкам, скрепки лежали на магнитном блюдце, а ручки стояли в деревянном стакане. Фотографии отсутствовали, да и сувениров было немного. На правой полке лежал полицейский значок, и Аманда машинально взяла его в руку. Значок служил постоянным напоминанием о том, почему она стала копом…

На столе лежала “Миннеаполис стар трибьюн”, открытая на развороте, который большинство читателей пропускало, спеша добраться до новостей спорта. Заметка, заинтересовавшая Аманду, находилась в самом низу и была длиной в дюйм. “Смерть признана несчастным случаем”. Не было даже фотографии.

“Какой стыд! — думала она. — Он был таким красивым. Но большинство жителей города знают о нем лишь по этим нескольким строчкам, которые тут же забудут”.

— Я не забуду тебя, Энди, — прошептала Аманда. — Как я могу забыть? Ведь это я тебя убила…

Она стиснула в руке значок, и острые грани впились ей в ладонь.

* * *

Темнота все еще окутывала Миннеаполис, когда Аманда Сейвард прибыла в здание муниципалитета. Большинство огней, которые горели в окнах, выходящих на улицу, не выключались со вчерашнего вечера. В этот час никто сюда не входил, поэтому Аманде ничего не стоило незаметно проскользнуть в свой кабинет. Чем дольше ее не будут видеть, тем лучше. Хотя во второй половине дня все равно придется идти на похороны, но она, выходя, наденет темные очки.

Впрочем, даже сейчас, не имея почти никаких шансов с кем-нибудь столкнуться, очки она не сняла, а чтобы скрыть ночные повреждения, голову повязала широким черным шарфом из бархата, который обвивался вокруг шеи, эффектно опускаясь на плечи, хотя ее целью был не театральный эффект, а маскировка.

Каблуки гулко стучали по старому полу, и каждый шаг отзывался эхом в пустом холле. Расстояние до комнаты 126 казалось невыносимо длинным. Рука, сжимающая ключи, вспотела под перчаткой. Ночной эпизод не прошел бесследно: иногда у нее начинались тошнота и головокружение, подгибались колени, а повернуть голову вправо было невозможно.

Аманда вставила ключ в замочную скважину и огляделась, чувствуя покалывание в затылке. Но коридор был пуст. Пройдя через приемную и не зажигая свет, она направилась в свой кабинет.

Теперь она была в безопасности — на час или два. Аманда повесила пальто и шарф на вешалку возле двери, обошла вокруг стола, сняла очки и посмотрелась в зеркальце в пудренице, словно надеясь, что со времени ее ухода из дому произошло чудо.

Синяк вокруг правого глаза ярко пламенел, поблескивая от геля с антибиотиком. Макияжем его не скрыть, а повязку на такое место наложить невозможно. Участок непосредственно под глазом распух и посинел.

— Ничего себе, фонарь!

Услышав голос, Сейвард вздрогнула. Она хотела повернуться спиной, но поняла, что уже поздно. Ее душили гнев и стыд. Схватив очки, она быстро надела их.

Ковач стоял в дверях кабинета, походя на персонажа романа Реймонда Чандлера: длинное пальто с поднятым воротником, руки в карманах, старая шляпа, сдвинутая на лоб.

— Очевидно, удар в лицо — заурядное событие для сотрудника БВД.

— Если вы хотите повидать меня, сержант, договоритесь о встрече с секретарем, — ледяным тоном отозвалась Аманда.

— Я вас уже повидал.

Что-то в голосе Ковача заставило ее почувствовать себя уязвимой. Казалось, он видел нечто большее, чем физические свидетельства того, что с ней произошло.

— Вы обращались к врачу? — спросил Ковач, шагнув ближе, положив шляпу на стол и проведя рукой по коротким волосам. — Выглядит скверно.

— Со мной все в порядке. — Подойдя к дальнему концу стола, Аманда спрятала сумочку в ящик и оперлась рукой на крышку, так как снова почувствовала головокружение.

— Могу я взглянуть на парня, который это сделал?

— Никакого парня не было. Я упала.

— С третьего этажа?

— Это не ваше дело.

— Мое, если вас кто-то разукрасил.

Ковач постарался, чтобы в его голосе не было никаких личных эмоций. В конце концов, это работа, за которую ему платят.

— Повторяю: я упала.

Аманда видела, что он ей не верит. Она уже выяснила, что Сэм Ковач — отличный коп с многолетним опытом, которого нелегко провести. Хотя она не лгала, но правдой ее слова тоже назвать было трудно.

Аманда видела, как Ковач устремил взгляд на ее левую руку в поисках кольца. Очевидно, интересуется наличием мужа-буяна. Но единственное кольцо, которое она носила, было на правой руке — кольцо с изумрудом, десятилетиями передававшееся дочерям в семье ее матери.

— Поверьте, сержант, я последняя женщина, которая позволит мужчине поступить так со мной и остаться безнаказанным, — сказала Аманда.

Ковач набрал в легкие воздух, словно собираясь заговорить, но передумал.

— Вы ведь пришли не для того, чтобы справиться о моем самочувствии?

— Вчера я встретил Кэла Спрингера, — сказал Ковач. — Вы будете гордиться, узнав, что он все еще трясется из-за вашего расследования.

— Меня не интересует Кэл Спрингер. Я уже говорила вам, что дело Кертиса закрыто. В расследовании было допущена масса ошибок, но никакие заявления о нарушении правил ни к чему не приведут — во всяком случае, в суде.

— Некомпетентность — конек Кэла, но что касается нарушения правил… А как насчет Огдена? Я слышал, что он подбросил часы Кертиса в квартиру Верма.

— Вы можете это доказать?

— Я — нет, а вот Энди Фэллон… Между прочим, Огден был у него в доме, когда мы с моей напарницей прибыли туда во вторник.

— Энди ничего не смог доказать, и мы закрыли дело. — Аманда старалась не поддаваться очередному приступу головокружения. Боль стучала у нее в голове, как молоток. — Энди взялся за другое расследование.

“Не по своему выбору, а по твоему приказу”, — отметил про себя Ковач.

— Огден знал об этом?

— Да, знал. Кстати, а что он делал в доме Энди?

— Осматривал достопримечательности.

— Отвратительно!

— И к тому же глупо, но я не думаю, что у него ума палата.

— Вы расспрашивали его о причине присутствия на месте происшествия?

— Я не имею права никого расспрашивать, лейтенант, — напомнил ей Ковач. — Дело закрыто. Трагический несчастный случай. Надеюсь, вы не забыли?

— У меня хорошая память.

— Я решил, что Огден и его напарник откликнулись на вызов по радио. У меня не было причин полагать, что у него имеются другие мотивы. Глупый вопрос, но не было ли вражды между ним и Фэллоном? Огден не угрожал ему?

— Насколько я знаю, вражды не было. Возможно, обычная неприязнь.

— Вы в БВД, очевидно, привыкли, что вас все ненавидят.

— Вы, я думаю, тоже, сержант.

— Только не мои коллеги. Она пропустила это мимо ушей.

— Людям, совершающим дурные поступки, не нравится отвечать за их последствия. В этом отношении плохие копы хуже преступников. Им кажется, будто они могут спрятаться за значком, а когда выясняется, что это не так… Конечно, я могу проверить досье, но вряд ли я что-нибудь обнаружу. Ведь, несмотря на заключение медэксперта, мы оба в глубине души не сомневаемся, что Энди покончил с собой.

Аманда неосторожно вздохнула слишком глубоко, и ее сразу бросило в жар, а ладони стали липкими от пота. Ей хотелось сесть, но она не желала проявлять слабость перед Ковачем или внушать ему надежду, что она собирается вывести материалы на экран компьютера в его присутствии.

— Предпочитаю полагаться не на душу, а на пищеварение, — заметил Ковач.

— Вы знаете, что я имею в виду. Это не убийство.

— Я знаю только, что он мертв, — упрямо заявил Ковач. — И знаю, что этого не должно было случиться.

— Мир полон трагедий, сержант Ковач, — отозвалась она, стараясь дышать осторожно. — Возможно, для нас было бы более естественно, если бы тут имело место преступление, но это не так. Следовательно, мы должны покончить с этой историей и двигаться дальше.

— Этим вы и занимаетесь? — осведомился Ковач, шагнув к краю стола, где она стояла. — Двигаетесь дальше?

Сейвард чувствовала, что он говорит уже не об Энди Фэллоне. Ковач смотрел на царапину у нее на лице, которая не была скрыта темными очками. Она шагнула назад, но пол под ней покачнулся, в глазах потемнело, а головокружение нахлынуло вновь.

Ковач быстро схватил ее за плечи, и Аманда прижала ладони к его груди, чтобы не упасть.

— Вам нужен врач, — настаивал он.

— Все в порядке. Просто я должна на минуту сесть.

Аманда попыталась освободиться, но Ковач не отпустил ее, а повернул таким образом, что, когда у нее в очередной раз подогнулись колени, она смогла опуститься на стул. Ковач снял с нее очки и посмотрел в глаза.

— В скольких экземплярах вы меня видите? — спросил он.

— В одном — и этого более чем достаточно.

— Следуйте глазами за моим пальцем, — велел Ковач и стал водить им в разные стороны.

Лицо его было мрачным, в глубине карих глаз поблескивали голубоватые огоньки. “Вблизи он интереснее, чем на расстоянии”, — рассеянно подумала Аманда;

— С глазами, кажется, все в порядке, — пробормотал Ковач, осторожно коснувшись ее щеки. — Но ставлю десять баксов, что останется шрам.

— Он будет не первым, — тихо сказала Аманда и отвела взгляд.

— Вам нужно показаться врачу, — повторил Ковач, садясь за ее стол. — Не исключено сотрясение мозга. У меня есть опыт в таких вещах. — Он указал на шрам над собственным левым глазом.

— У вас было сотрясение? — спросила Сейвард. — Это может многое объяснить.

— Нет. У меня голова как гранит. Возможно, у нас с вами есть кое-что общее.

— Полагаю, что это работа, сержант.

Аманда придвинулась к столу, надеясь, что все-таки не упадет в обморок. Ковач даже не шевельнулся. Эта близость ей совсем не нравилась. Он запросто мог коснуться ее волос или лица, как только что сделал. И вообще, чего ради он сидит за ее столом? Это ее место! Она чувствовала, что он проделал брешь в ее обороне и, похоже, отлично это понимал.

— Почему вы не хотите говорить об Энди Фэллоне, лейтенант? — спокойно спросил Ковач. Аманда закрыла глаза.

— Потому что он мертв и я чувствую свою ответственность.

— Вы считаете, что должны были предвидеть такой финал? Но иногда это невозможно. Очень часто ожидаешь одного, а жизнь наносит удар совсем с другой стороны. — Он изобразил хук левой в непосредственной близости от ее поврежденного глаза.

— Возможно, вам лучше заняться расследованием настоящего убийства, — заметила Аманда, потянувшись к телефону.

Ковач наблюдал, как она набирает номер, чтобы послушать записанные сообщения. Он отнюдь не выглядел счастливым; впрочем, другим ей его видеть не доводилось.

“У нас действительно имеется кое-что общее, помимо гранитной головы, сержант”, — подумала она.

Ковач неохотно поднялся и взял шляпу.

— Не всегда разумно быть смелой, Аманда, — тихо сказал он.

— Так и быть, можете называть меня лейтенант Сейвард.

Его рот скривился в усмешке.

— Знаю. Я просто хотел услышать, как это звучит. — Он сделал паузу. — Когда вы виделись с Энди в воскресенье вечером, вы выпили бокал вина?

— Я не пью вино. Мы пили кофе.

— М-мм… А вы знаете, что Энди переменил простыни и постирал белье перед самоубийством? Странно, не правда ли?

Сейвард промолчала.

— Увидимся на похоронах.

Ковач вышел, а она некоторое время смотрела ему вслед, не слушая сообщения, звучащие в телефонной трубке.

 

Глава 16

Уже сорок лет полисмены любили завтракать в заведении под названием “Чип Чарли”, расположенном на ничьей земле в северо-восточном районе. Своим грязным и захудалым обликом упомянутое заведение плевало в лицо прогрессу и всему прочему, что могло изменить его за годы существования. “Чипу Чарли” было незачем меняться: его клиентами являлись копы, а копы и их традиции не меняются десятилетиями.

“Возможно, Майк Фэллон тоже завтракал здесь в первые годы службы”, — думала Лиска, глядя на закусочную сквозь прозрачный голубой пакет, заменяющий выбитое стекло. Ей удалось припарковаться у входа раньше, чем туда подъехала патрульная машина.

Все эти годы клиентов обслуживала одна и та же официантка по прозвищу Чикс . В молодые годы она походила на бурундука с полным ртом орехов — пухлые щеки, нос кнопкой и никакого подбородка. Однако возраст делал свое дело, и теперь подбородков было целых два, но прозвище осталось прежним.

Похожая на сморщенную куклу с узкими глазами и башней крашеных черных волос, Чикс разливала кофе и одновременно курила сигарету, бросая вызов всем общепринятым правилам здравоохранения. Однако никто ее за это не упрекал, хотя помещение кишело патрульными и детективами. Иногда Ковач тоже здесь завтракал. Ничего не поделаешь — традиция.

Лиска подошла к стойке и заняла свободный табурет рядом с Элвудом Кнутсоном.

— Я думала, Элвуд, ты слишком брезглив, чтобы питаться здесь, — заметила она, окидывая взглядом комнату.

— Так оно и есть, — отозвался он, с отвращением глядя на тарелку с остатками яичницы и бекона. — Но я решил сесть на белковую диету, а для этого лучше места не найти. А тебе что здесь понадобилось?

— У меня давно не было приличной изжоги.

— Тут ты ее быстро заработаешь.

Лиска увидела Огдена, который сидел в углу, и выражение лица у него было как у страдающего запором. Выступ стены не позволял ей разглядеть его компаньона.

Элвуд внимательно разглядывал Лиску.

— Тебе нужна моя помощь?

— Помнишь убийство Кертиса?

— Одно из серийных убийств геев, не так ли?

— Предположительно. Что тебе вообще известно о преследованиях геев в департаменте?

Элвуд задумчиво грыз полоску бекона. На нем была мышиного цвета шляпа с плоской тульей и загнутыми кверху полями.

— Я нахожу весьма прискорбным преследования или дискриминацию по признаку сексуальных предпочтений, — наконец ответил он. — В конце концов, кто мы такие, чтобы выбирать партнеров друум?

— Великолепно! Пошлю твой адрес в Американскую лигу гражданских свобод, — сухо сказала Лиска. — Но речь не о тебе.

— А о ком?

Она огляделась вокруг и понизила голос:

— О патрульных. Как там относятся к геям? Я слышала, Кертис жаловался на преследования в БВД. Неужели в полицию все еще принимают неандертальцев? Мне казалось, с этим давно покончено.

— Печально, но эта работа их привлекает, — промолвил Элвуд. — Полицейский значок для них все равно что блестящая монета для обезьяны.

Патрульный, сидящий по другую сторону от Лиски, угрюмо посмотрел на Элвуда.

— Возможно, в предыдущей жизни он был орангутаном, — шепнула Лиска, потягивая кофе, который налила ей Чикс и который сразу напомнил о том, что пора сменить масло в “Сатурне”. — Судя по всему, расследование убийства Кертиса велось из рук вон плохо.

Элвуд пожал плечами:

— Его вел Спрингер — он иначе не умеет.

— Да, но я слышала, что там напортачил один патрульный. Здоровый бугай по фамилии Огден. Ты его знаешь?

— Боюсь, мы с тобой вращаемся в разных социальных сферах.

— Я бы больше боялась, если бы мы вращались в одних и тех же, — вздохнула Лиска, соскользнув с табурета.

Она направилась к задней стене, машинально отвечая на приветствия и не сводя глаз с Огдена. Он все еще не замечал ее, поглощенный разговором с невидимым ей собеседником. Лиска не могла разобрать слов, но беседа явно велась на повышенных тонах. Хорошо бы подобраться к Огдену сзади и застигнуть его врасплох, но закусочная была для этого слишком узкой. Наконец он увидел ее и выпрямился, едва не опрокинув стакан с апельсиновым соком.

— На вашем месте я бы пила сок с черносливом, — сказала Лиска. — Я слышала, эти стероиды плохо сказываются на потенции.

— Не знаю, о чем вы говорите, — отозвался Огден. — Я не употребляю сок со стероидами.

Ехидный ответ замер на губах у Лиски, когда она увидела наконец собеседника Огдена. Это был Кэл Спрингер собственной персоной и выглядел он таким виноватым, как будто его застукали с проституткой.

— Привет, Кэл. Интересная у тебя компания: якшаешься с парнем, который угробил твое дело. Может быть, люди ошибаются на твой счет и ты действительно такой тупой, каким кажешься?

— Почему бы тебе не заняться своими делами, Лиска?

— Тогда я не была бы детективом, — заметила она. — Слушай, Кэл, я пришла не за тобой. Просто это скверно выглядит, а ты должен думать о таких вещах, если хочешь заделаться политиканом.

Спрингер отвернулся к окну, но там было не на что смотреть: зеркальное стекло запотело от дыма, пара и горячего дыхания.

— Где твой напарник? — спросила Лиска. — Мне нужно поговорить с ним.

— Он в отпуске — две недели на Гавайях.

— Повезло ему!

Судя по лицу Спрингера, он предпочел бы две недели в аду этому разговору. Лиска повернулась к Огдену:

— Каким образом вы и ваш напарник оказались на месте гибели Фэллона?

Огден почесал макушку, белеющую между короткими волосами:

— Услышали вызов по радио.

— И случайно оказались рядом?

— Вот именно.

— Верно говорят, что дуракам везет.

Маленькие глазки Огдена походили на дробинки в тесте. Он расправил плечи.

— Мне не нравится ваше обращение, Лиска.

— Ах, вот как? — усмехнулась она, наклонясь к нему. — На полицейском эволюционном древе вы на несколько веток ниже меня. Если я захочу, то могу нагадить моим обращением вам на голову, и никто не станет слушать ваших жалоб. Зато если мне не понравится ваше обращение с вышестоящими по званию — а оно мне не нравится, — возникнет проблема. Так почему вы там оказались?

— Я же говорил — услышали вызов.

— Но Берджесс первым прибыл на место происшествия.

— Мы подумали, что он нуждается в помощи.

— Какой именно?

— Берджесс прибыл туда один. Ему нужно было обеспечить охрану места.

— Поэтому вы с Рубелом явились и все там истоптали. И только по счастливой случайности жертвой оказался сотрудник БВД, который занимался расследованием ваших трюков в деле Кертиса?

— Конечно.

Лиска озадаченно покачала головой.

— И каким только местом вы думаете? Хотите, чтобы БВД снова вами занялось?

Огден огляделся, сердито хмурясь.

— Мы ответили на вызов. Откуда мы могли знать, что жертва — Фэллон?

— Но когда вы об этом узнали, то остались и наследили по всему дому.

— Ну и что? Это ведь не убийство. Он покончили” собой.

— Вы не могли этого знать. И сейчас не знаете.

— Есть заключение медэксперта.

— Зрелище было неаппетитное, но вы не смогли удержаться, верно? Даже сделали пару снимков, чтобы посмаковать его с другими гомофобами?

Огден отодвинул стул и поднялся. Лиске пришлось шагнуть назад, иначе он бы просто отодвинул ее своей тушей. На его лбу вздулась вена, похожая на зигзаг молнии. Глаза были холодными и плоскими, как пуговицы. Лиска невольно почувствовала страх, что бывало с ней не так часто.

— Я не обязан отвечать вам. — Голос Огдена был тихим и угрожающим.

Лиска прямо встретила его взгляд. Она понимала, что тычет щепкой в быка, и, наверное, эта тактика была не слишком удачной, но, раз она ее выбрала, нужно продолжать в том же духе.

— Если вы напакостите еще на одном месте происшествия, Огден, то больше не будете обязаны отвечать никому. У вас просто отнимут значок.

Вена на лбу Огдена пульсировала, как в фильме ужасов; лицо побагровело.

— Эй, Огден, пошли отсюда.

Лиска поняла, что к ним, очевидно, направляется его напарник Рубел, но не повернулась, опасаясь становиться спиной к Огдену. Она буквально ощущала бешеную злобу, вырывавшуюся из него с каждым выдохом. Ей припомнились фотографии мертвого Кертиса. Убийца был одержим такой же дикой яростью, расколов ему череп, словно тыкву.

На них уже начали обращать внимание. Кэл Спрингер встал и двинулся к выходу, едва не столкнувшись с Рубелом.

— Пошли, Огден! — снова приказал Рубел. Огден наконец посмотрел на него, и чувство напряжения сразу исчезло. Лиска облегченно вздохнула. В этой паре Рубел, безусловно, выглядел более презентабельно. Темные волосы, гранитная челюсть, сложен, как Давид Микеланджело. Когда Рубел вел своего напарника к выходу, Лиска поняла, что в их дуэте он является мозгом. Сейчас Рубел спасал Огдена от неприятностей, как в тот день в доме Фэллона. Лиска вышла за ними на улицу.

— Эй, Рубел! — окликнула она. Он повернулся и уставился на нее.

— Мне нужно побеседовать с вами наедине. Приходите в конце смены в отдел убийств.

Рубел не ответил. Выражение его лица не изменилось. Они с Огденом зашагали дальше, занимая весь тротуар.

Лиска подумала, что, если бы смерть Энди Фэллона не признали несчастным случаем или самоубийством, Огден был бы одним из первых в списке подозреваемых. Возможно, он был не так уж глуп, раз появился столь вовремя на месте происшествия. Ответ на вызов дал ему возможность абсолютно законным способом оставить свои отпечатки пальцев в доме Фэллона.

Интересно, каким образом можно заставить человека повеситься?

Лиска вдруг ощутила озноб и поняла, что дело не в температуре воздуха, а в том, что она смотрит на другого копа, пытаясь определить, насколько все прогнило у него внутри.

За ее спиной дверь “Чипа Чарли” распахнулась снова.

— Назови меня буквоедом, — сказал Элвуд, — но, мне всегда казалось, мы не расследуем закрытые дела.

Лиска наблюдала, как патрульные садятся в машину. Рубел был за рулем. Автомобиль присел на рессорах, когда Огден плюхнулся на пассажирское сиденье.

— Для кого мы работаем, Элвуд? — спросила она.

— В буквальном или переносном смысле?

— Для кого мы работаем?

— Для жертвы.

Ковач внушил это им обоим.

— Так вот, мой работодатель пока не уведомил меня, что отказывается от моих услуг.

В голосе Лиски не слышалось ни тени юмора, и Элвуд тяжко вздохнул.

— Для человека, который с таким упорством двигается вперед, Динь, ты тратишь слишком много времени на то, чтобы зацепиться за что-нибудь задницей.

— Знаю, — отозвалась она, ища в кармане ключи от машины. — Я вообще ходячий оксюморон.

 

Глава 17

“Мир полон трагедий, сержант Ковач”.

Голос Аманды Сейвард звучал у него в ушах, когда он ехал к дому Майка Фэллона. Настроение Ковача сыграло с ним шутку — теперь в ее голосе ему слышалось сексуальное придыхание, игра света и тени на стоящем перед глазами лице казалась драматичной и выразительной, а взгляд — полным тайны.

Впрочем, последнее было достаточно верным. Аманда Сейвард представляла собой загадку, а загадки всегда привлекали Ковача. Как правило, он неплохо с ними справлялся, но инстинктивно чувствовал, что эта загадка будет труднее большинства других, а шансы на компенсацию крайне малы. Она явно не оценит его усилий.

“Вы можете называть меня лейтенант Сейвард”.

— Аманда! — с вызовом произнес Ковач. То, что он называет ее по имени, находясь в одиночестве, наверняка понравилось бы ей не больше, чем подобное обращение в ее присутствии, а может быть, еще меньше. Ведь сейчас она не могла командовать им, а ей нравилось ощущать собственную власть. Интересно, что сделало ее такой?

— В чем твоя трагедия, Аманда?

Она не носила обручальное кольцо. В ее кабинете не было ничьих фотографий. И уж во всяком случае, она не принадлежала к типу женщин, которые могут сохнуть по парню, способному поставить им фонарь под глазом.

Ковач, разумеется, не купился на ее объяснения. Место ушиба выглядело слишком подозрительно. Она сказала, что упала и ударилась обо что-то, но кто же падает лицом вперед? Естественная реакция при падении — вытянуть руки, которые и принимают на себя удар. Но на ее руках не было никаких повреждений.

Мысль о том, что кто-то бьет женщину, всегда приводила Ковача в ярость. Но то, что эта женщина позволяет с собой так обходиться, озадачивало его.

Он отогнал эти мысли, свернув на подъездную аллею дома Майка. Ни у поворота, ни на самой аллее не было ни одного автомобиля. На звонок в дверь никто не ответил.

Ковач вынул сотовый телефон и набрал номер Майка. Ответа снова не последовало. То, что Майк либо спит, либо пребывает в бессознательном состоянии благодаря выпивке или транквилизаторам, вполне его устраивало. Все, что ему было нужно, — побыть несколько минут в доме одному.

Обойдя вокруг здания. Ковач заглянул в гараж. Машина была на месте. Он вернулся к задней двери и достал из-под циновки ключ.

В доме было тихо. Ни телевизора, ни радио, ни звуков душа. Очевидно, старик отключился полностью. Ладно, пусть поспит. Через пару часов ему все равно придется вернуться к реальности: ведь сегодня день похорон его сына.

Подойдя к кухонному столу, заваленному лекарствами, Ковач начал сортировать препараты, позволяющие организму Майка кое-как функционировать. Прилосек, дарвоцет, зольфидем… Стоп! Это же тот самый барбитурат, обнаруженный в крови Энди Фэллона. Ковач отвинтил крышку и заглянул внутрь. Пусто. Рецепт был выписан 7 ноября на тридцать таблеток с указанием принимать по одной перед сном в случае необходимости.

Возможно, то, что отец и сын пользовались одним и тем же снотворным, было всего лишь совпадением, зольфидем — достаточно распространенный препарат. Но в доме Энди Фэллона его не было, и это казалось странным. Если он принимал лекарство в ночь своей смерти, то где пузырек? Его не оказалось ни в аптечке, ни среди мусора, ни на ночном столике. Пузырек Майка был пуст, но он мог успеть принять все пилюли в соответствии с инструкцией. С другой стороны, если “в случае необходимости” означало один или два раза в неделю, должно было оставаться много таблеток.

Ковач перебирал в уме различные возможности. Ни одна из них не выглядела приятной, но такова была природа его профессии. Он не мог себе позволить верить на слово кому бы то ни было и сбрасывать со счета любые варианты. В отличие от многих его коллег, Ковача это не угнетало. Простейшая истина заключалась в том, что люди, иногда даже самые достойные, регулярно делают гадости другим, в том числе собственным детям.

Все же ему не казался вероятным сценарий, согласно которому Майк Фэллон принимал непосредственное участие в смерти сына. Физическое состояние старика делало это невозможным. Ковач допускал, что Энди мог взять таблетки из запасов отца, но тоже не слишком этому верил. Скорее он получил их от друга. Ковач снова подумал о простынях и полотенцах в стиральной машине Энди и о чистых тарелках в его посудомойке.

— Эй, Майк! — окликнул он. — Ты спишь? Это Ковач!

Ответа не последовало.

Поставив пузырек на стол, он вышел из тесной маленькой кухни. Из-за тишины дом казался пустым. Может быть, Нил уже приехал и увез Майка? Но ведь до похорон оставалось еще несколько часов. Возможно, у Майка имеются другие родственники, которые сейчас утешают его и угощают кофе, но Ковач так не думал. Майк ассоциировался у него только с одиночеством — он сам изолировал себя, сначала своим упрямством, а потом горечью. Было нелегко представить, что кто-то любит его так, как любят близкие родственники. Не то чтобы Ковач много об этом знал. Его собственная семья давно разлетелась, и он не виделся ни с кем из них. Заглядывая в пустые комнаты Майка Фэллона, Ковач спрашивал себя, не смотрит ли он в собственное будущее.

— Майк! Это Ковач, — снова позвал он, направляясь по короткому коридору к спальням-

Сначала Ковач почувствовал запах — слабый, но безошибочный. Страх упал ему на грудь, словно наковальня. Сердце колотилось о ребра, как кулак, стучащий в дверь.

Выругавшись сквозь зубы, он вынул из кобуры револьвер и распахнул дверь гостевой спальни. Никого и ничего. Только пустые сдвоенные кровати с белыми синелевыми покрывалами и написанное сепией изображение Иисуса в дешевой металлической рамке на стене.

— Майк?

Ковач двинулся к спальне Фэллона, уже зная, что там увидит. Взявшись за ручку, он набрал в легкие побольше воздуха и толкнул дверь ногой.

Комната пребывала в таком же беспорядке, в каком он видел ее в прошлый раз. Фотографии, которые Фэллон сбросил на пол, все еще были сложены стопкой там, где их оставил Ковач. Кровать не разбирали. Стакан с остатками виски стоял на ночном столике. Грязная одежда валялась на полу.

Ковач растерянно оглядел пустую комнату. Запах крови, мочи и экскрементов стал сильнее, смешиваясь с едким металлическим запахом пороха. Напротив виднелась закрытая дверь ванной.

Подойдя к ней, Ковач постучал и снова позвал Майка, но настолько тихо, что едва слышал сам себя. Потом он повернул ручку и открыл дверь.

Душевой занавес выглядел так, словно кто-то на нем рожал. К пятнам крови прилипли кусочки кожи и волосы.

Железный Майк Фэллон сидел в своем инвалидном кресле в нижнем белье; голова откинулась назад, руки безвольно болтались. Бесполезные волосатые ноги свисали влево. Рот был открыт, а глаза выпучены, словно в последний момент Майк осознал, что смерть всем не такова, какой он ее себе представлял.

— О, Майки… — пробормотал Ковач.

По привычке он осторожно шагнул в ванную, машинально подмечая все детали и одновременно думая о постигшей его утрате. Майк Фэллон в свое время выдрессировал его, стал для него образцом — легендой, на которую следовало равняться. В некотором отношении он был для него как отец — даже больше, чем отец, учитывая странные отношения Майка с собственными сыновьями. Ковачу всегда тяжело было видеть старика угрюмым, разочарованным и жалким. Но зрелище, которое он являл собой мертвым, было просто невыносимым.

На затылке Майка зияла открытая рана. Оторванный лоскут кожи прилип к окровавленным седым волосам на макушке. На полу валялись кусочки мозга и обломки черепа. Справа от Фэллона лежал старый полицейский револьвер 38-го калибра, упавший на пол, когда тело дернулось в предсмертной судороге.

Еще один коп, покончивший с собой с помощью оружия, которое он носил для защиты граждан. Бог знает, сколько их умирает таким образом каждый год. В любом случае, слишком много. На службе они считают себя членами братства, но умирают в одиночестве, потому что не знают, как справиться со стрессом, и боятся рассказать об этом другим. Не важно, если они уже на пенсии, — коп остается копом до последнего дня.

И этот день наступил для Майка Фэллона. День похорон его сына.

“Человек не должен переживать своих детей, Коджак. Он должен умереть, прежде чем они смогут разбить его сердце”.

Ковач приложил два пальца к горлу старика. Простая формальность, хотя он знал людей, которые пере-. жили подобные раны. Точнее, пережили их сердца, продолжавшие биться, но мозг был слишком поврежден, чтобы функционировать далее. Жизнью такое состояние назвать было трудно.

Фэллон успел похолодеть. Трупное окоченение уже коснулось лица и шеи, но еще не дошло до верхней части туловища. На этом основании Ковач определил, что смерть наступила пять-шесть часов тому назад — в два или три часа ночи. Самые тяжелые часы, которые кажутся бесконечными человеку, лежащему без сна, уставясь в темноту, и заново переживающему самые мрачные минуты своей жизни…

Выйдя на заднее крыльцо. Ковач зажег сигарету и закурил. Его пальцы оцепенели от холода. В кармане лежали перчатки, но он не стал их вынимать. В конце концов, физическая боль — всего лишь проявление жизни и не идет ни в какое сравнение с душевными страданиями.

Ковачу хотелось выпить виски в память о старике, но с этим придется подождать. Докурив сигарету, он вытащил сотовый телефон.

— Это Ковач из отдела убийств. Я обнаружил труп. Пришлите группу, и самую лучшую — он был одним из наших.

* * *

Когда подъехала Лиска, Ковач сидел на пороге, закутавшись в пальто и докуривая вторую сигарету.

— Господи, Динь, что ты вытворяешь? Хочешь переполошить всех соседей? — спросил он, когда она вылезла из своего спортивного “Сатурна” с мешком для мусора вместо выбитого стекла.

— По-твоему, соседи вызовут копов? — осведомилась Лиска.

— Скорее кто-нибудь из них просто подстрелит тебя на улице. Сначала стреляй — потом задавай вопросы. Америка на пороге нового тысячелетия.

— Если мне повезет, он пробьет бензобак и окончательно угробит эту колымагу.

— Что произошло? — Ковач кивнул в сторону машины, когда Лиска поднялась по заснеженным ступенькам, игнорируя чистый скат для инвалидного кресла.

Она пожала плечами:

— Еще одна жертва моральной деградации. В гараже Хаафа.

— Мир катится на роликах прямиком в ад. У тебя что-нибудь украли?

— Красть было нечего, кроме моего адреса на рекламных буклетах. Ковач нахмурился:

— Мне это не нравится.

— Мне тоже… Тебе мама никогда не говорила, что ты заработаешь геморрой, сидя на холодном бетоне?

— Нет. — Он медленно поднялся. — Она говорила, что я загоняю себе внутрь все, что бы ни увидел.

— Что она имела в виду?

— Что я принимаю все чересчур близко к сердцу. — Раздавив ногой окурок, Ковач отшвырнул его за куст можжевельника.

Воцарилось неловкое молчание.

— Мне очень жаль, Сэм, — заговорила наконец Лиска. — Я знаю, как много он для тебя значил. Ковач вздохнул:

— Себе в рот стреляют самые крутые.

Лиска нахмурилась и подтолкнула его локтем:

— Не вздумай проделать такое. Я тебя быстренько оживлю.

Ковач попытался улыбнуться, но потерпел неудачу и посмотрел на ближайший дом. Сосед Фэллона установил перед окном фанерные силуэты трех волхвов, едущих на верблюдах к младенцу Христу. В данный момент огромный шнауцер с увлечением отгрызал волхва с одного из верблюдов.

— Я не настолько крут, Колокольчик, — признался Ковач.

Ему казалось, будто защищавшая его броня проржавела и рассыпалась от старости. Что хуже — быть слишком суровым и бесчувственным или ощущать страдания других и страдать от этого самому? В такой день на этот вопрос нелегко ответить. Это все равно что пытаться решить, что лучше — удар ножом или обухом по голове.

— Вот и хорошо.

Лиска положила руку ему на спину и на несколько секунд прижалась лбом к его плечу. Такой вот простой человеческий контакт успокаивал лучше, чем любые слова.

“И все-таки стоит быть открытым для эмоций других, — ответил Ковач на свой вопрос. — Даже если это, как правило, причиняет боль”.

Он сжал плечо напарницы:

— Спасибо.

— Не стоит благодарности. — Лиска шагнула в сторону с чопорным видом. — Ладно, хватит. Я должна поддерживать свою репутацию. Кстати, о людях, имеющих репутацию… Угадай, что за парочку я видела сегодня утром в горячем местечке под названием “Чип Чарли”?

Ковач молча ожидал продолжения.

— Кэла Спрингера и Брюса Огдена.

— Ну, будь я проклят!

— Странная парочка, верно?

— Они были счастливы, увидев тебя?

— Да, так же счастливы, как если бы обнаружили у себя на голове вшей. Кэл потел, как монах в бардаке, и улизнул при первой же возможности.

— Он слишком нервничает для человека, за которым не водится никаких грехов, — заметил Ковач.

— Вот именно. А Огден… — Она посмотрела на улицу, словно ища объект для сравнения. Мимо прогромыхал грузовик с мусором. — Этот парень как бочонок нитроглицерина с замысловатым детонатором. Хотела бы я покопаться в его личном деле.

— Сейвард обещала мне просмотреть досье Фэллона по делу Кертиса и проверить, есть ли там записи об Огдене — угрожал ли он ему и так далее.

— Но она не покажет тебе досье?

— Нет.

— Ты утрачиваешь подход, Сэм.

— Старею, — усмехнулся Ковач. — Но я надеюсь, что ей осточертеет моя физиономия и она передаст мне все, что нужно, лишь бы от меня избавиться. Терапия методом отвращения.

— Должна признаться, что, будь я менее крутой, Огден здорово бы меня напугал. Глядя на него, я представляла себе Кертиса, избитого до смерти бейсбольной битой.

Ковач задумался.

— По-твоему, Огден мог донимать Кертиса из-за его сексуальных пристрастий? А потом разделаться с ним за то, что он пожаловался на него в БВД? Но если бы подобная жалоба имела место, Огден никогда бы не участвовал в расследовании убийства Кертиса. Такое случается только в кино.

— Да, — вздохнула Лиска. — Вот если бы ты был Мелом Гибсоном, а я — Джоди Фостер, такое могло бы случиться.

— Мел Гибсон слишком низкорослый.

— Окей. Если бы ты был… Брюсом Уиллисом.

— Он тоже низкорослый и к тому же лысый.

— Тогда Аль Пачино.

— Он выглядит так, словно его привязали к грузовику и протащили по гравию.

Лиска закатила глаза:

— На тебя не угодишь! А как насчет Харрисона Форда?

— Он здорово постарел.

— Ты тоже, — напомнила Лиска и снова посмотрела на улицу. Она подпрыгивала, пытаясь согреться. На ней не было шляпы, и мочки ее ушей покраснели от холода. — Где же экспертная группа?

— Занята одной семейной трагедией, — ответил Ковач. — Представляешь, жене надоело, что муж в течение девяти лет насиловал ее, когда она отключалась по пьянке, и она прикончила его ловким ударам разбитой бутылки из-под водки.

— Вот это я понимаю! Настоящее убийство!

— Еще бы! Как бы то ни было, они скоро приедут.

— Тогда я пока сделаю снимки. — Лиска вернулась к машине взять камеру.

Согласно правилам, каждая насильственная смерть должна была подвергаться той же процедуре, что и убийство. Ковач вернулся в дом вместе с Лиской и начал делать заметки, стараясь не вспоминать, что жертва — его собственный наставник. Рутинная работа успокаивала. Лиска не отпускала мрачноватых шуток, которыми они обычно обменивались на месте находки трупа, чтобы снять напряжение. Какое-то время единственными звуками были щелчки и жужжание камеры, выплевывающей одно фото за другим. Когда звуки прекратились, Ковач оторвал взгляд от блокнота. Лиска во все глаза смотрела на него, присев на корточки перед телом Фэллона, словно ожидая ответа на вопрос, заданный телепатически.

— В чем дело? — спросил Ковач.

— Почему он въехал в ванную спиной?

— Что-что?

— Ванная очень узкая, не говоря уже о препятствиях в виде унитаза и раковины. Зачем понадобилось въезжать спиной и создавать себе лишние неудобства?

Ковач задумался над вопросом.

— Если бы Майк въехал лицом, тот, кто первым открыл бы дверь, сразу увидел бы его размозженный затылок. Может быть, Майк хотел сохранить остатки достоинства!

— Тебе не кажется, что в таком случае он бы напялил какую-нибудь одежду? Это бельишко не внушает особого почтения.

— Самоубийцы не всегда поступают благоразумно, — заметил Ковач. — Человека, всадившего себе в рот пулю 38-го калибра, нельзя считать пребывающим в здравом уме. Ты не хуже меня знаешь, что многие кончают с собой, сидя на стульчаке. Тебя не удивляет, что перед этим они не всегда спускают за собой воду?

Лиска не ответила. Ее внимание переключилось на тусклый виниловый пол, который был белым лет двадцать тому назад. Позади трупа на виниле краснела лужица крови, в которой плавали кусочки мозга, похожие на переваренные макароны. Впереди крови не было. Душевой занавес также был окровавлен, а дверь — нет. Таким образом, перед тем, кто хотел войти в ванную — или выйти из нее, — путь был чистым. Он мог не опасаться ступить ногой в алую лужу или оставить на окровавленной поверхности четкие отпечатки пальцев.

— Если бы Майк был миллиардером с молодой хорошенькой женой, я бы сказал, что ты напала на горячий след, Динь, — промолвил Ковач. — Но он был разочарованным старым инвалидом, только что потерявшим сына. Зачем кому-то его убивать? А кроме того, что ему самому оставалось в жизни? Майк не мог простить себе, что отрекся от Энди. Поэтому он въехал сюда в своем кресле и покончил с собой, позаботившись о том, чтобы никто из нас не мог наступить на его мозги.

Лиска направила “Полароид” на лежащий на полу револьвер 38-го калибра и сделала последний снимок.

— Это был его старый полицейский револьвер, — сказал Ковач. — Думаю, он хранил его в стенном шкафу в коробке из-под обуви — старые копы всегда держат там свое оружие. — Он усмехнулся. — Я — тоже, на случай, если тебе вдруг захочется отобрать его у меня. Все мы жалкие рабы привычек. — Ковач посмотрел на Фэллона. — Но некоторые из нас более жалкие, чем другие.

— Ты сам разговариваешь, как разочарованный старик, Коджак.

Лиска протянула ему снимки, и он спрятал их во внутренний карман пальто.

— Как я могу им не быть, если приходится постоянно смотреть на такое?

Из другой части дома послышался звук закрываемой входной двери. Ковач с облегчением отвернулся от трупа и направился в коридор.

— Наконец-то! — проворчал он — и застыл при виде Нила Фэллона, стоящего в проеме между гостиной и столовой.

Нил выглядел так, словно по нему проехались катком. Волосы были растрепаны, на правой скуле багровел синяк, губа разбита, коричневый костюм измят, как будто в нем спали, дешевый галстук съехал на сторону, а верхняя пуговица рубашки была расстегнута. Впрочем, застегнуть ее не удалось бы даже с помощью лебедки: очевидно, он купил рубашку, когда шея у него была похудее, и с тех пор не надевал ее.

Нил с шумом втянул в себя воздух. Его лицо покраснело от гнева.

— Господи, он даже это не мог предоставить мне! Я не могу даже отвезти его на эти чертовы похороны! Сукин сын нашел одного из своих…

— Майк умер, Нил, — прервал его Ковач. — Похоже, он застрелился. Я очень сожалею.

Несколько секунд Нил Фэллон молча смотрел на него, потом покачал головой:

— Вы настоящий ангел смерти, не так ли?

— Всего лишь вестник.

Фэллон повернулся лицом к двери, словно собираясь выйти, но остановился, сунув руки в карманы. Его — могучие плечи вздрагивали.

Ковач ждал, мечтая о еще одной сигарете и стакане виски. Он вспомнил о бутылке “Олд Кроу”, которую Нил вынес из своего сарая в тот день, когда Ковач сообщил ему о брате, и которую они выпили вдвоем,

глядя на замерзшее озеро. Казалось, с тех пор прошел целый год.

— Когда вы в последний раз говорили с Майком? — спросил Ковач, возвращаясь к рутинной процедуре.

— Вчера вечером. По телефону.

— В котором часу?

Фэллон разразился резким неприятным смехом.

— Ну и тип же вы. Ковач! Мои брат и отец умерли в течение недели, а вы уже подвергаете меня допросу третьей степени. За последние десять лет я видел старика не больше пяти раз, а вы думаете, что я мог убить его? Зачем мне это нужно?

— Я спрашиваю вас не поэтому. Но раз вы затронули эту тему, то должен выяснить для проформы, где вы были прошлой ночью между двенадцатью и четырьмя часами.

— Дома в постели.

— У вас есть жена или подруга, способные это подтвердить?

— Я женат, но мы живем раздельно. — Фэллон огляделся вокруг, словно ища нейтрального свидетеля того, что происходит, потом шагнул к Ковачу. Его лицо исказилось, из закрытых глаз потекли слезы. — Я ненавидел этого сукина сына, но ведь он был моим отцом! Я не желаю слушать вашу дерьмовую болтовню! — Он со стоном наклонился, как будто получил удар в живот. — Господи, меня сейчас вырвет!

Ковач спешно преградил дорогу в ванную, но Фэллон и не собирался туда идти. Он побежал в кухню и вышел через заднюю дверь. Ковач двинулся было следом, но в этот момент прибыла наконец экспертная группа. К тому времени, когда он смог выйти на заднее крыльцо, Нил Фэллон, уже немного пришел в , себя. Он стоял, прислонившись к перилам, глядя на задний двор, и прикладывался к металлической фляжке. Его лицо посерело, глаза были красными. Не оборачиваясь, он указал на старый облетевший дуб в дальнем углу двора.

— В детстве мы с Энди вешали на этом дереве злодеев.

— Вы играли в ковбоев?

— В ковбоев, в пиратов, в Тарзана… Энди следовало бы повеситься здесь. Тогда все снова собрались бы, вместе — Энди, висящий на дубе на заднем дворе, Железный Майк в доме с размозженной головой, а я привел бы машину в гараж и удушил себя газом.

— Какой голос был у Майка вчера по телефону?

— Такой же, как всегда. “Я должен быть на этой чертовой панихиде к десяти”. — Нил изобразил отца с максимальной степенью точности. — “Не опаздывай”. Старый мудак! — пробормотал он и вытер нос рукой в перчатке.

— В котором часу это было? Я пытаюсь установить точное время происшедшего. Нам нужно это для протокола, — объяснил Ковач

Фэллон пожал плечами, глядя на дуб:

— Не знаю. Я не обратил внимания. Возможно, около девяти.

— Этого не может быть. Около девяти я встретил его в доме вашего брата.

Нил уставился на него:

— Что вы там делали?

— Проверял, не упустил ли чего.

— Что вы могли упустить? Энди повесился. Разве вы в этом сомневаетесь?

— Я человек дотошный и люблю до всего докапываться, — ответил Ковач. — Я хочу знать, над чем он работал, что происходило в его личной жизни, — одним словом, получить полную картину. Понятно?

Если Фэллон и понял, то не показал этого. Он отвернулся и снова глотнул из фляжки.

— Я привык к тому, что люди гибнут, — продолжал Ковач. — Наркоторговцы убивают друг друга из— —за денег, наркоманы — из-за наркотиков, мужья и жены — из ненависти. Но всему этому есть какая-то причина. Когда человек вроде вашего брата решается на самоубийство, я должен выяснить причину.

— Желаю удачи.

— Что произошло с вашим лицом?

Фэллон провел рукой по синяку на щеке, словно пытаясь его стереть.

— Ничего. Поцапался немного с клиентом на автостоянке вчера вечером.

— Из-за чего?

— Он отпустил какую-то шуточку, а мне в тот вечер было не до смеха. Я вышел из себя и сказал что-то насчет его сексуальной ориентации. Он сбил меня с ног и был таков.

— Это нападение, — заметил Ковач. — Вы вызвали копов?

Фэллон нервно усмехнулся:

— Он сам был коп.

— Вот как? Городской?

— На нем не было униформы.

— Тогда откуда вы знаете, что он коп?

— Как будто я не могу почуять копа за милю!

— Вы знаете его имя или номер значка?

— Еще бы! Когда он меня нокаутировал, мне больше делать было нечего, как спрашивать у него номер значка. Как бы то ни было, я не хочу подавать жалобу. Этот парень знал Энди и сказал о нем гадость, вот я и решил с ним разобраться.

— Как он выглядел?

— Как половина копов в мире, — раздраженно отозвался Фэллон.

Сунув фляжку в карман, он вытащил из пачки сигарету неловкими от холода пальцами и долго пытался прикурить, ругаясь сквозь зубы. Наконец ему это удалось, и он глубоко затянулся.

— Зря я вам об этом рассказал. Я не хочу затевать дело. Это и моя вина — когда я выпью, то теряю над собой контроль.

— Он был высокий или низкорослый? Белый или черный? Старый или молодой?

Фэллон нахмурился, переминаясь с ноги на ногу и не глядя на Ковача.

— Я даже не уверен, узнал бы я его, если бы увидел снова. Да это и неважно.

— Это может значить очень многое, — возразил Ковач. — Ваш брат работал в БВД и, судя по всему, нажил себе немало врагов.

— Но Энди покончил с собой, — настаивал Фэллон. — Повесился. Дело закрыто.

— Похоже, все этого хотят.

— Но не вы?

— Я хочу правды — какой бы она ни была.

Нил Фэллон мрачно усмехнулся и снова посмотрел на задний двор. 1

— Тогда вы выбрали не ту семью, Ковач. Фэллоны никогда не стремились к правде. Мы всю жизнь лгали друг другу — и самим себе. Это у нас получалось лучше всего.

— Что вы имеете в виду?

— Мы типичная американская семья — вот что. По крайней мере, были таковой, пока две трети из нас не покончили с собой на этой неделе.

— Может кто-нибудь еще опознать этого парня, с которым вы подрались вчера вечером? — спросил Ковач. В данный момент он был больше озабочен мыслью о возможном пребывании Огдена в баре Нила Фэллона, чем убыванием жизненных сил семейства Фэллон.

— Я работал один.

— А другие клиенты?

— Возможно, могут, — нехотя проворчал Фэллон. — Господи, лучше бы я сказал вам, что налетел на дверь!

— Вы были бы не первым, сделавшим такую попытку за сегодняшний день, — пробормотал Ковач. — Вы говорили с Майком по телефону до или после драки?

Фэллон выпустил дым через нос.

— Наверно, после. А какая разница?

— Майк был не в себе, когда я видел его в последний раз, — пьян или под действием транквилизаторов.

Если вы говорили с ним позже, он, должно быть, уже пришел в себя.

— Еще бы! Старик никогда не упускал возможности придраться ко мне. Что бы я ни делал, все было не так. Он никак не мог примириться…

— С чем?

— С тем, что я не похож на него и на Энди! А ведь, казалось бы, узнав, что Энди “голубой”… Ну да ладно, он мертв, так что это уже не имеет значения. Все кончено. — Нил еще раз посмотрел на дуб, бросил сигарету в снег и взглянул на часы: — Мне пора. Может, я успею похоронить одного, прежде чем другой похолодеет. — Подойдя к двери, он бросил взгляд на Ковача. — Не хочу вас обидеть, но надеюсь, мы больше никогда не увидимся.

Ковач не ответил. Он стоял на крыльце, глядя на дуб и представляя себе двух маленьких братьев Фэллон, у которых еще вся жизнь впереди, играющих в хороших и плохих парней. Если существует что-то, чего люди никогда не забывают, то это детство. Если есть связи, никогда не рвущиеся до конца, то это семейные связи.

Ковач проворачивал эти мысли у себя в голове, как медведь ворочает камни в надежде найти под ними какую-нибудь пищу. Он думал о зависти, злобе и разочаровании в семье Фэллон, а также о неизвестном копе, с которым подрался Нил Фэллон на автостоянке перед своим баром.

Неужели Огден был настолько глуп, чтобы отправиться туда? Зачем? Или “глуп” не то слово? Может быть, следует поинтересоваться, какая ему от этого выгода?

Размышляя об этом, Ковач вдруг сообразил, что Нил Фэллон даже не попросил разрешения взглянуть на отца. Обычно родственники жертвы всегда требуют этого, иногда даже отказываясь верить страшному известию, пока не увидят труп собственными глазами. Нил об этом не просил. И, сказав, что его тошнит, пошел не в ванную, а к задней двери.

Конечно, может быть, Нил просто хотел глотнуть свежего воздуха и не нуждался в визуальном образе для осознания реальности смерти. А может, у него кишка тонка для подобных зрелищ?

Или все-таки стоит проверить наличие следов пороха на руках Нила Фэллона?

Задняя дверь открылась, и Лиска высунула голову наружу:

— Стервятники приземлились.

Ковач застонал. Очевидно, экспертную группу вызвали по радио, а у любого репортера есть сканер. Известие о трупе всегда привлекает внимание тех, кто питается падалью. Согласно прессе, народ имеет право знать о трагедиях.

— Хочешь, чтобы я ими занялась? — спросила Лиска.

— Нет. Я сам сделаю заявление для прессы, — ответил Ковач, думая о том, что со времен Майка Фэллона жизнь мало изменилась.

Лиска повернулась, но он остановил ее.

— Скажи, Динь, когда ты видела сегодня утром Огдена, не было похоже, что он накануне побывал в потасовке?

— Нет. А что?

— Когда увидишь его в следующий раз, спроси, какого дьявола ему понадобилось вчера вечером в баре Нила Фэллона, и посмотри, как он отреагирует.

Это предложение явно не вызвало у нее энтузиазма.

— А что, он был в баре Фэллона?

— Возможно. Фэллон утверждает, что какой-то коп отпускал шуточки насчет Энди и ему пришлось разбираться с ним на автостоянке.

— Он описал Огдена?

— Нет. Он вообще очень быстро заткнулся. Сказал, что не запомнил того копа и даже вряд ли узнал бы его, если бы увидел. Нил ведет себя как человек, который чего-то боится.

— Но зачем Огдену туда ехать? Даже если… Тем более если он имеет отношение к гибели Энди Фэллона или к убийству Кертиса. Отправляться к Нилу Фэллону и затевать с ним драку было бы глупо даже для Огдена.

— Я тоже так думаю. Но тогда возникает вопрос, зачем Нилу Фэллону могло понадобиться это выдумывать?

“Нилу Фэллону, который обладает вспыльчивым нравом, который всегда возмущался своим братом и продолжает ненавидеть своего отца даже после его смерти…” — добавил Ковач про себя.

— Давай-ка наведем справки о мистере Ниле Фэллоне, — сказал он. — Поручи это Элвуду, если он не занят. А я поговорю с клиентами Фэллона. Узнаю, не видел ли кто-то из них этого призрачного копа.

— Ладно.

Ковач бросил последний взгляд на дуб.

— Попроси, чтобы медэксперт проверил руки Майка на следы пороха. Не исключено, что это все-таки убийство.

 

Глава 18

Это не походило на панихиды по погибшим копам, которые показывают в шестичасовых новостях. Церковь не была переполнена полицейскими в мундирах, съехавшимися со всего штата, караван патрульных машин не следовал торжественно за гробом. Энди Фэллон не был убит, исполняя свой долг. Его смерть не была героической.

“Даже церковь не похожа на церковь”, — подумал Ковач, оставив машину на стоянке и направившись к низкому кирпичному дому. Как и большинство церквей, построенных в семидесятые годы, она больше напоминала муниципальное здание. Клерикальную принадлежность выдавали только тонкий стилизованный железный крест над дверью и светящаяся надпись:

ЦЕРКОВЬ СВ. МИХАИЛА

РОЖДЕСТВЕНСКИЙ ПОСТ: ОЖИДАНИЕ ЧУДА МЕССА. БУДНИЕ ДНИ: 7 УТРА СУББОТА: 5 УТРА ВОСКРЕСЕНЬЕ: 11 УТРА

— Как будто чудеса происходят регулярно в назначенные часы! — проворчал Ковач.

Катафалк стоял на круглой площадке у бокового входа. Никакого чуда для Энди Фэллона не произошло. Быть может, если бы он пришел сюда в субботу в пять утра…

Ветер прижимал пальто к ногам. Ковач втянул голову в плечи, придерживая шляпу. От автостоянки к церкви шли люди. Все они были в штатском, Ковач не знал их в лицо, но он мог отличить копа так же легко, как Нил Фэллон: по осанке, поведению, взгляду, усам…

Они входили в церковь под траурные звуки органа, и Ковач вновь пообещал себе, что после его смерти не будет заупокойной службы. Приятели помянут его в “Патрике”, а Лиска как-нибудь распорядится прахом. Что, если высыпать его на ступеньки перед входом в здание муниципалитета, чтобы он смешался с пеплом тысячи сигарет, которые копы выкуривают там ежедневно? Лишь бы не заставлять людей вот так стоять в церкви, пялясь друг на друга, слушая благочестивую органную музыку и задыхаясь от запаха гладиолусов.

Положив шляпу на полку, но оставшись в пальто, Ковач отошел к стене, наблюдая за сравнительно небольшой группой людей. Был ли кто-то из них настолько близок с Энди Фэллоном, чтобы разделять с ним его сексуальные пристрастия? На это ответить невозможно. Ковач знал по опыту, что самые нормальные на вид люди могут участвовать в диких оргиях. Друзья Энди выглядели вполне прилично: хорошо одетые, с побледневшими от горя лицами. Трудно определить, кто из них гей, а кто натурал.

Двери снова открылись, и Том Пирс придержал одну из створок, пропуская вперед Джослин Деринг. В дорогих черных пальто из кашемира они выглядели красивой, хотя и не слишком счастливой парой. Джослин с ее светлыми волосами, зачесанными назад и придерживаемыми черной бархатной лентой, походила на изящную фарфоровую статуэтку. Возможно, она не испытывала горя по случаю гибели лучшего друга своего жениха, но всегда знала, как одеться перед выходом на сцену. Вид у нее был недовольный. Пирс стоял рядом с Джослин возле вешалки, но не помог ей снять пальто. Она обратилась к нему, а он в ответ что-то буркнул. Ковач не разобрал слов, но тон был резкий, и девушка отвернулась, надув губы.

Ковач оглядел ряды черных пластиковых стульев, Уединённых друг с другом. Нигде не было видно ни коленопреклоненных прихожан, ни статуй Девы Марии или святых, украшенных подлинными человеческими волосами. А главное — не ощущалось присутствия Господа, грозно взирающего на поверженную в благоговейный страх паству. Не то что в детские годы Ковача, когда съесть бутерброд с бифштексом во время Великого поста считалось верным пропуском в ад. К церкви своей юности Ковач испытывал страх и уважение. Здесь же страха было не больше, чем в публичной библиотеке.

Пирс и Джослин заняли места у центрального прохода, но вскоре Пирс встал и пошел назад, на ходу вынимая из кармана сигарету и зажигалку. Ковач последовал за ним и остановился в трех футах от Пирса на широком бетонном крыльце. Пирс или не замечал его, или предпочел не узнавать.

— Я все время повторяю, что брошу курить, — заговорил Ковач и взял в рот сигарету. — Но, похоже, я никогда этого не сделаю. Мне нравится курить. Все меня упрекают, поэтому я каждый раз обещаю бросить, но из этого ничего не получается.

Пирс покосился на него и щелкнул изящной хромированной зажигалкой, похожей на гигантскую пулю. Руки его заметно дрожали. Пуская дым, он устремил взгляд на улицу.

— Очевидно, такова человеческая натура, — продолжал Ковач, жалея, что не захватил шляпу. — Всем кажется, будто они в чем-то виноваты. Как будто существует закон, запрещающий оставаться самим собой.

— На этот счет существует много законов, — отозвался Пирс, все еще глядя на улицу. — Каждый выбирает удобный для себя, и другие продолжают осуждать его.

— Конечно, если вы проститутка или наркодилер, — сказал Ковач. — Или вы имели в виду нечто менее очевидное?

Пирс молча выпустил струйку дыма.

— Например, если вы гей? — предположил Ковач. Пирс пожал плечами и судорожно глотнул. Кадык на его шее резко дернулся.

— По-вашему, человек должен скрывать это как нечто постыдное? — не отставал Ковач.

— Смотря какой человек и какие у него обстоятельства.

— Например, если он помолвлен с дочерью своего босса.

Стрела попала в цель. Пирс шагнул назад.

— Я уже говорил вам, что я не гей, — произнес он сдавленным голосом, нервно озираясь.

— Говорили.

— Значит, вы мне не поверили? — сердито осведомился Пирс.

Ковач с наслаждением затянулся и промолчал.

— Может, хотите спросить об этом мою невесту? Хотите, чтобы мы засняли на видео, как занимаемся сексом? — не унимался Пирс. — А может быть, представить вам список моих подружек?

— Я служу в полиции много лет, — заговорил наконец Ковач, — и сразу вижу, когда от меня что-то утаивают.

Пирс выглядел так, словно кровеносные сосуды у него в глазах вот-вот лопнут.

— Я потерял лучшего друга со времен колледжа! Мы с ним были как братья. Я нашел его мертвым! По-вашему, мужчина не может оплакивать другого мужчину, не будучи геем? Значит, таков ваш образ мыслей, сержант? Или вы просто огораживаете себя стеной из страха перед тем, что подумают о вас другие?

— Плевать я хотел на то, что обо мне думают, — равнодушно отозвался Ковач. — Я не стараюсь ни на кого произвести впечатление. Но я видел слишком много людей, каждый день сгибающихся под грузом своих секретов, покуда они их не раздавят. У вас есть шанс сбросить лишний вес.

— Я в этом не нуждаюсь!

— Энди сегодня хоронят, — заметил Ковач. — Если вы что-то знаете, это не должно уйти в могилу вместе с ним. Иначе вам будет еще тяжелее.

— Я ничего не знаю. — У него вырвался резкий смешок вместе с облаком дыма и пара.

— Если вы были там в ту ночь…

— Я не знаю, с кем трахался Энди, сержант, — с горечью сказал Пирс. — Во всяком случае, не со мной.

На его шее вздулись жилы, в голубых глазах блестели слезы — и злоба. Бросив сигарету, он придавил ее дорогой туфлей.

— Прошу меня извинить. Я должен нести гроб моего друга.

Ковач отпустил его и продолжал докуривать свою сигарету, размышляя о том, что кто-то назвал бы его поведение жестоким. Сам он так не считал. В конце концов, все, что он делал, он делал ради жертвы. Жертва была мертва, а на свете было немного вещей, более жестоких, чем смерть.

Придавив сигарету ногой. Ковач подобрал оба окурка и бросил их в цветочный горшок возле двери. Через стеклянную дверь он увидел, что тележку с гробом выкатили в центральный проход. Толстый человечек из похоронного бюро инструктировал тех, кому предстояло нести гроб.

Нил Фэллон стоял сбоку с отрешенным видом. Эйс Уайетт положил руку на плечо распорядителя похорон и что-то шепнул ему. Гейнс, обер-прихлебатель, как всегда, отирался поблизости.

— Вы собираетесь войти, сержант? Или будете наблюдать с дешевого места?

Ковач вгляделся в нечеткое отражение, появившееся рядом с ним в стекле. Аманда Сейвард в своем облачении в стиле черно-белого кино. Темные очки, обматывающий голову бархатный шарф. Скорее не облачение, а маскировка.

— Как голова? — спросил он.

— Прошла. У меня вообще ничего не болит.

— Ну, еще бы. Что значит маленькое сотрясение мозга для крутого копа вроде вас?

— Вы меня смущаете. На вашем месте я бы оставила эту тему.

— Вы недостаточно хорошо меня знаете, лейтенант.

— Я вообще вас не знаю. — Маленькой рукой в перчатке Сейвард взялась за дверную ручку. — Давайте войдем.

С таким же успехом она могла бы взмахнуть перед его носом красной тряпкой. Ковач спрашивал себя, понимает ли это Сейвард и если да, то какую игру она ведет?

“Ты — и лейтенант из БВД! Остынь, Ковач…”

— Я никогда не останавливаюсь на полдороге, — сказал он, заставив ее обернуться. — Это вы могли бы знать.

Сейвард молча вошла в церковь, и Ковач последовал за ней. Процессия выстраивалась в проходе. Органист заиграл очередную песнь смерти.

Сейвард заняла место в пустом ряду сзади. Она не обратила внимания на севшего рядом Ковача, не присоединилась к пению гимна, не сняла шарф и очки, не расстегнула пальто. Казалось, одежда, словно кокон, изолирует ее от внешнего мира, мешающего предаваться мыслям об Энди Фэллоне.

Ковач наблюдал за ней краем глаза, понимая, что с его стороны так испытывать судьбу — чистое безумие. Одно ее слово — и его отстранят от работы. С другой стороны, представиться действующим заодно с БВД — весьма недурная идея, но как на это посмотрят его коллеги?..

Впрочем, сейчас на него никто не обращал внимания. Все присутствующие — не только Аманда Сейвард — казались ушедшими в себя. Никто не слушал священника, который не знал Энди Фэллона и говорил о нем только по обязанности. Хотя так всегда бывает на заупокойной службе. Для каждого имели значение только собственные воспоминания и переживания, связанные с покойным.

Изучая лица собравшихся, Ковач думал о том, кто из них скрывает воспоминания о близости с Энди Фэллоном, о разделяемых с ним извращенных страстях. Кто из этих людей мог помочь Энди накинуть петлю на шею, а потом запаниковать, когда случилась беда? Кто знал о душевном состоянии Энди Фэллона настолько, чтобы ответить, мог ли он покончить с собой?

А впрочем, кого это интересует? Дело закрыто. Священник притворялся, будто слово “самоубийство” вообще никогда не упоминалось рядом с именем Энди Фэллона. Через час Энди будет лежать в земле, оставив о себе туманные воспоминания.

Настал момент для панегириков. Нил Фэллон ерзал на стуле, тайком озираясь, как будто проверял, обращает ли кто-нибудь внимание, что он не встает и не произносит речь на панихиде по своему брату. Том Пирс уставился в пол с таким видом, словно ему трудно дышать. Ковач тоже ощущал стеснение в груди. Психологи именовали подобные эмоционально насыщенные ситуации “стрессовыми усилителями”, побуждающими к действиям и признаниям. Но в Миннесоте люди не были склонны открыто говорить о своих эмоциях. Драматических событий не последовало.

Сейвард встала, сбросила пальто, оставив шарф и очки на прежнем месте, и двинулась по проходу с грацией королевы. Священник уступил ей место на кафедре.

— Я лейтенант Аманда Сейвард, — заговорила она спокойным и властным тоном. — Мы с Энди долгие годы работали вместе. Он был прекрасным полицейским, талантливым следователем и чудесным человеком. Мы стали богаче, узнав его, и беднее, потеряв навсегда. Благодарю вас.

Просто и красноречиво. Аманда двинулась назад, опустив голову. Ковач поднялся и шагнул в проход, пропуская ее на место. Множество голов повернулись в их сторону, — наверное, люди удивлялись, что тип вроде него сидит рядом с такой женщиной. Ковач расправил плечи, молча бросая всем вызов. Том Пирс встретил его взгляд и отвернулся.

Эйс Уайетт встал и, поправив манжеты, направился к кафедре.

— Черт возьми! — буркнул Ковач и перекрестился, когда женщина, сидевшая двумя рядами впереди, обернулась и грозно уставилась на него. — Этот парень пользуется любым предлогом, чтобы засветиться! Он бы выставил голую задницу в окно десятого этажа, если бы думал, что это придаст ему популярности.

Уголок рта Сейвард изогнулся в усмешке.

— Капитан Уайетт мой старый знакомый.

Ковач поморщился:

— Опять я угодил в дерьмо, верно?

— Очертя голову.

— Со мной всегда это происходит. Вот почему я так выгляжу.

— Я знал Энди Фэллона, когда он еще был мальчиком, — начал Уайетт голосом актера любительского театра. По мнению Ковача, тот факт, что он собирался стать звездой национального телевидения, свидетельствовал о деградации вкусов американской публики. — Правда, я не был с ним близко знаком, когда он вырос, но мне было хорошо известно, из чего он сделан. Из смелости, честности и решительности. Я знаю это, так как прошел огонь и воду с его отцом, Железным Майком Фэллоном. Мы все знали Железного Майка, уважали его, а провинившись, боялись его гнева. Это был лучший полицейский, какого я когда-либо встречал. С глубоким прискорбием должен сообщить, что Майк Фэллон скончался прошлой ночью.

В толпе послышались возгласы. Сейвард дернулась, как будто ее ткнули шилом. Она сразу побледнела, а дыхание ее стало быстрым и неровным.

— Подавленный смертью сына… — продолжал Уайетт.

Ковач наклонился к Сейвард:

— С вами все в порядке, лейтенант?

— Прошу прощения. — Она поднялась с места, и Ковач встал, пропуская ее.

Аманда прошла мимо него, даже не заметив. Ей хотелось выбежать из церкви и мчаться дальше, не останавливаясь, но она не могла себе этого позволить. Впрочем, никто не удостоил ее даже мимолетным взглядом — внимание всех было приковано к Уайетту. Никто не слышал ударов ее сердца и шума крови, бурлившей в жилах.

Аманда распахнула стеклянную дверь, вышла в холл и направилась в дамскую комнату. В тусклом помещении пахло дешевым освежителем воздуха, а голос Эйса Уайетта все еще звучал у нее в ушах. Сначала это вызвало панику, но вскоре она поняла, что голос исходит из висящего на стене громкоговорителя.

Сорвав шарф и очки, Аманда, борясь со слезами, нащупала кран. Вода хлынула в раковину с такой силой, что забрызгала ей блузку. Не обращая на это внимания, Аманда зачерпнула воду обеими руками и окунула в нее лицо.

Голова сразу закружилась, а ноги вдруг стали ватными. Одной рукой она вцепилась в раковину, а другой уперлась в стену, пытаясь справиться с тошнотой и моля бога помочь ей пройти через это, хотя давным-давно утратила веру.

— Пожалуйста, пожалуйста! — повторяла Аманда, согнувшись так, что ее голова почти опускалась в раковину. Перед ее мысленным взором стояло лицо Энди Фэллона, который смотрел на нее с осуждением и гневом. Он мертв. А теперь умер Майк Фэллон…

“Подавленный смертью сына…”

— Лейтенант, — послышался за дверью голос Ковача. — Аманда, вы здесь? С вами все в порядке?

Сейвард попыталась выпрямиться и глубоко вдохнула, чтобы голос ее звучал спокойно. Но ей не вполне удалось ни то ни другое.

— Д-да, — еле слышно отозвалась она. — Все в порядке. Благодарю вас.

Дверь открылась, и Ковач решительным шагом вошел в дамскую комнату, не думая о такой мелочи, как правила приличия. Вид у него был свирепый.

— Вижу, что все в порядке! — сказал он. — Даже в большем порядке, чем утром, когда вы едва не грохнулись в обморок. Вас охватило неудержимое желание принять душ в одежде? — Его взгляд скользнул по влажным прядям волос, свисающим на лицо, и мокрым пятнам на блузке.

— У меня немного закружилась голова. — Аманда приложила ладонь ко лбу, медленно вздохнула и на мгновение закрыла глаза.

Ковач положил ей руку на плечо, и Аманда вся напряглась, сдерживаясь, чтобы не вскочить и не броситься бежать. Она видела в зеркале лицо Ковача и тревогу в его темных глазах, видела собственное отражение, ужасаясь тому, какой жалкой и беспомощной она выглядит.

— Пойдемте, лейтенант, — мягко заговорил Ковач. — Позвольте мне проводить вас к врачу.

— Нет!

Конечно, следовало потребовать, чтобы он убрал руку, но ощущение этой руки на плече так успокаивало… Аманда вздрогнула и нахмурилась. Она не должна нуждаться в помощи этого человека!

У Ковача была большая широкая кисть с тупыми кончиками пальцев. “Рука трудящегося человека, — подумала она, — хотя по роду деятельности ему приходится больше работать головой, чем руками…” у

— Ну, по крайней мере выйдем отсюда, — сказал Ковач. — От этого чертова освежителя воздуха даже козел задохнется.

— Спасибо, но я могу сама о себе позаботиться, — заявила Сейвард.

— Пошли! — Ковач почти что потащил ее за собой; годы тесного общения с жертвами преступлений, тесного общения с пьяными и с людьми в состоянии шока облегчали его задачу. — Я вынес ваше пальто в холл.

Вернувшись к умывальнику, Аманда надела темные очки и стала аккуратно наматывать на голову шарф, хотя он местами был влажным. Ковач внимательно наблюдал за ней.

— Я думал, что вы знали Майка Фэллона только по его репутации, — заметил он.

— Так оно и есть. Хотя я, конечно, говорила о нем с Энди.

— Тогда ваша реакция на сообщение о его смерти выглядит слегка чрезмерной.

— Сообщение о смерти Майка Фэллона тут ни при чем. Я же говорила, что у меня закружилась голова. Конечно, это большая трагедия…

— Но мир ими полон. Я это уже слышал. Завязав наконец шарф, Аманда самостоятельно вышла в холл. Главное — не показывать слабости. Хотя думать об этом поздновато.

Ковач оставил ее пальто на столе рядом с церковными бюллетенями. Аманда стала надевать его, но резкая боль в шее остановила ее, когда она продела в рукав только одну руку. Ковач помог ей завершить процедуру.

— Знаю, — успокаивающе произнес он. — Вы могли бы сделать это сами.

Аманда, пожав плечами, направилась к выходу. Орган заиграл снова, и сладковатый запах ладана наполнил воздух.

— Я не позволю вам садиться за руль, лейтенант, — сказал Ковач, не отставая от нее. — Если у вас кружится голова, это небезопасно.

— Все уже прошло.

— Я тоже еду в участок и подвезу вас.

— Я собираюсь домой.

— Значит, я подброшу вас туда.

— Вам это не по дороге. Он придержал для нее дверь.

— Ничего, поездка даст мне возможность задать вам пару вопросов.

— Господи, вы когда-нибудь уйметесь? — процедила она сквозь зубы, доставая ключи.

— Никогда. Я же говорил вам, что никогда ничего не бросаю. Пока не получаю то, что мне нужно.

Ковач взял ее под руку.

— Что вы делаете? — Аманда пыталась вырваться, сердце бешено колотилось.

Несколько секунд он молча смотрел на нее, словно читая мысли, и, несмотря на очки и шарф, она чувствовала себя обнаженной.

— Что вам нужно?

— Ключи!

Воспользовавшись ее растерянностью, Ковач с легкостью снял с ее пальцев кольцо с ключами, и это была серьезная тактическая ошибка. Аманда не хотела, чтобы он подвозил ее, не хотела видеть его у себя дома, не хотела чувствовать его интерес к ней. Она привыкла командовать, а рядом с Ковачем почему-то ощущала себя маленькой девочкой, притворяющейся, будто выполняет важную работу.

— Если у вас есть вопросы, задавайте их, — сказала Аманда, обхватив себя руками за плечи, потому что ветер был пронизывающим и за последние пару часов резко похолодало. — А потом верните мои ключи, сержант.

— Энди Фэллон когда-нибудь говорил о своем брате?

— Нет.

— Он упоминал о своих любовных связях или проблемах в личной жизни?

— Я уже вам объяснила — его личная жизнь меня не касалась. Почему вы так цепляетесь за это, сержант?

Ковач попытался выглядеть простодушным, но Аманда испытывала сомнения, что ему это удавалось даже в детстве. В нем ощущалась пресыщенность жизнью, отнюдь не соответствующая его далеко не преклонному возрасту.

— Мне платят за расследования, — ответил он.

— За расследования преступлений. Но я не вижу здесь никакого преступления.

— Майку Фэллону снесло полголовы. Прежде чем бросить это дело, я намерен твердо убедиться, что кто-то не сделал для него эту работу.

Аманда удивленно уставилась на него сквозь темные очки:

— Почему вам кажется, будто кто-то убил Майка Фэллона? Капитан Уайетт сказал, что он покончил с собой.

— Капитан Уайетт поторопился с выводами. Расследование продолжается. Труп еще не остыл, когда я отправился сюда с места происшествия.

— Не понимаю, какой смысл убивать Майка Фэллона, — заметила Аманда.

— А кто говорит, что тут должен быть смысл? — отозвался Ковач. — Кто-то вышел из себя и прикончил старика. Если он копил злобу долго, было достаточно любой искорки. Я сталкиваюсь с этим каждый день, лейтенант.

— Мистер Фэллон был тяжело болен и потерял сына. Насколько я понимаю, все признаки указывают на самоубийство. Разве не кажется более логичным, что курок спустил он сам, а не кто-то другой?

— Конечно. Но умный убийца мог это предусмотреть, — заметил Ковач.

— Должно быть, сейчас в Отделе убийств мало работы, — промолвила Сейвард, — если один из лучших детективов все свое время посвящает самоубийствам.

— Чем больше я имею дело с людьми, с которыми общались Энди и Майк, тем меньше я верю, что это самоубийства. Вы знали Энди и утверждаете, что были к нему привязаны. Неужели вы хотите, чтобы я перестал заниматься его гибелью, если я не уверен, что он сам надел себе петлю на шею? Неужели хотите, чтобы я отказался от расследования смерти Майка, если не исключено, что он вставил себе в рот револьвер 38-го калибра с чьей-то помощью? Какой из меня был бы коп, если бы я так поступил?

Двери церкви позади них распахнулись, и люди начали выходить, ежась от холода и спеша к автостоянке. Ковач заметил среди них Тома Пирса и Джослин Деринг. Девушка попыталась взять жениха под руку, но Том отодвинул ее плечом. За ними шли Эйс Уайетт и его прихлебатель. Уайетт казался нечувствительным к холоду — он шагал, расправив плечи и выпятив подбородок, нацелившись на Ковача, как ракета.

— Сэм, — заговорил он серьезным, отработанным на телевидении голосом, — я слышал, что это ты обнаружил Майка. Боже мой, какая трагедия!

— Его смерть — или то, что я его обнаружил?

— Полагаю, и то и другое. Бедняга Майк. Бремя оказалось для него слишком тяжелым. Думаю, после смерти Энди он ощущал страшную вину перед ним… — Уайетт кивнул Сейвард: — Рад тебя видеть, Аманда, даже по такому поводу.

— Здравствуйте, капитан. — Несмотря на темные очки Сейвард, Ковач заметил, что она не смотрит на Уайетта. — Мне очень жаль Майка Фэллона. Я знаю, что вас с ним связывало.

— Бедный Майк. — Уайетт отвернулся. Помолчав несколько секунд, словно в знак уважения, он глубоко вздохнул. — Вижу, вы знакомы с Сэмом?

— Даже больше, чем мне бы хотелось. — Аманда взяла ключи у Ковача. — Прошу меня извинить, джентльмены…

— Я как раз рассказывал лейтенанту, насколько все это мне показалось странным. Майк вчера вечером был так расстроен из-за самоубийства Энди, называл это смертным грехом, а потом отправился домой и выстрелил себе в рот, — сказал Ковач. — Выглядит бессмысленным, верно?

— Кто говорит, что тут должен быть смысл? — саркастически осведомилась Сейвард.

— Аманда права, — сказал Уайетт. — Майк в последнее время был не в себе.

— Да, когда я видел его в последний раз, он молол всякую чушь, — согласился Ковач. — Но ведь ты отвозил его домой, Эйс. Как он выглядел, когда вы расстались?

Гейнс многозначительно взглянул на часы:

— Капитан…

— Знаю, Гейнс. — Уайетт скорчил гримасу. — Встреча с пиарщиками.

— И ты пропустишь похороны? — Ковач с трудом удержался, чтобы не добавить: “Ведь там будет фотосъемка”.

— Их отложили, — сообщил Гейнс. — Возникли какие-то проблемы с оборудованием.

— Ага! Слишком холодно, чтобы рыть могилу, — догадался Ковач. — Черт бы побрал этот гребаный мороз! Извините за выражение, лейтенант.

— Не думаю, что вы заслуживаете извинения, сержант Ковач, — сухо отозвалась Аманда. — На этом я с вами прощаюсь, джентльмены.

Она махнула рукой и зашагала по заснеженной автостоянке. Ковач не стал препятствовать: пытаться задержать ее при свидетелях означало бы перейти черту, к которой он и так подошел слишком близко. Он позволил себе только пару секунд посмотреть ей вслед.

— Сэм, ты не можешь всерьез предполагать, что Майка убили, — сказал Уайетт. /

— Я коп из отдела убийств. — Ковач нахлобучил шляпу. — Естественно, что я в любом трупе вижу убитого. В котором часу ты расстался с Майком?

— Капитан, — вмешался Гейнс, — если вы хотите успеть на встречу, я поговорю с сержантом вместо вас.

— Ты ему и задницу подтираешь? — осведомился Ковач.

Прихлебатель удостоил его холодным взглядом.

— Вы задерживаете капитана, которому предстоит очень важная встреча, сержант Ковач. — Гейнс ловко встал между ними. — Я тоже был с мистером Фэллоном вчера вечером и могу ответить на ваши вопросы не хуже капитана Уайетта.

— В этом нет надобности, Гэвин, — сказал Уайетт. — Пока ты выведешь машину, мы с Сэмом уже закончим.

Ковач казался довольным.

— Да, Слизняк, иди заводить машину. Не беспокойся — мы с тобой непременно побеседуем позже.

Гейнса явно не обрадовала такая перспектива. Его голубые глаза были холоднее бетона у них под ногами, точеный подбородок напрягся. Но он подчинился приказу Уайетта и поспешил туда, где стоял черный “Линкольн Континенталь”.

— Ты завел себе элегантного сторожевого пса, Эйс, — заметил Ковач.

— Гэвин — моя правая рука. Честолюбив, целеустремлен и предан. Не знаю, кем бы я был без него. У парня блестящее будущее. Иногда он, правда, проявляет излишнее усердие, но о тебе, Сэм, можно сказать то же самое. В смерти Майка нет ничего, позволяющего подозревать убийство.

Ковач сунул руки в карманы пальто и вздохнул.

— Майк был одним из нас, Эйс. Быть может, легенда о нем была лучше его самого, но… Я чувствую, что многим ему обязан. Ты должен меня понимать, учитывая то, что связывало вас друг с другом.

— Трудно представить себе, что его больше нет, что эта глава нашей жизни кончена, — тихо произнес Уайетт, глядя на “Линкольн”, из выхлопной трубы которого вырвалось облако пара.

“Должно быть, для него это облегчение, — подумал Ковач. — Ночь убийства Торна стала решающим моментом в жизни Эйса Уайетта и Майка Фэллона, сделав одного из них героем, а другого калекой. После смерти Майка с плеч Эйса свалилась тяжесть. Кем бы он был, не будь Майка в качестве противовеса?”

— Мы ушли из дома Майка около половины десятого, — сказал Уайетт. — Он вел себя тихо — был погружен в свое горе. Я понятия не имел, что он замышляет, иначе остался бы с ним, попытался бы его остановить… А может, все к лучшему? Майк страдал долгие годы. Теперь все кончено. Пусть он покоится в мире, Сэм.

Возле них затормозил “Линкольн”, откуда вышел Гейнс и открыл пассажирскую дверцу. Уайетт молча залез в салон, и машина рванулась вперед в облаке пара. Одинокий Рейнджер и Тонто скакали вдогонку закату.

Ковач остался один на тротуаре — все, пришедшие проводить Энди Фэллона в последний путь, уже разъехались. Даже священник исчез.

— Одинокий Рейнджер, — пробормотал Ковач и зашагал по заснеженной стоянке, не вынимая рук из карманов и ежась под порывами ледяного ветра.

 

Глава 19

— Оказывается, Нил Фэллон сидел в тюрьме!

Ковач застыл в наполовину снятом пальто.

— Быстро проделано.

— Обслуживание с улыбкой, — усмехнулся Элвуд, заглядывая в их каморку.

Лиска сидела на своем стуле, и ее лицо буквально светилось. Когда она нападала на след, ее охватывало возбуждение, близкое по силе к сексуальному. Ковач не помнил за собой такого увлечения работой, хотя она и была для него самым главным в жизни. Возможно, ему следовало подумать о гормональной терапии.

— У него были неприятности с законом еще в несовершеннолетнем возрасте, — продолжала Лиска. — Сведения, конечно, закрытые, но я добилась разрешения взглянуть. Семь лет он провел в армии, а после демобилизации угодил под суд за нападение. Такое преступление карается сроком от трех до пяти лет, но ему дали всего восемнадцать месяцев.

— Что он натворил?

— Ввязался в драку в баре и так отделал одного парня, что тот неделю провалялся в коматозном состоянии.

— Да, темперамент у Нила буйный.

Ковач снял пальто и повесил его на вешалку. Мимо их двери по коридору взад-вперед сновали люди. Звонили телефоны, откуда-то доносился смех. В комнату для допросов провели покрытого татуировкой громилу лет двадцати пяти с выбеленными волосами, торчащими в разные стороны, и в свисающих с задницы джинсах. Во времена Майка Фэллона он мог бы угодить в участок за один внешний вид.

— Каким же образом Нил Фэллон с такой биографией получил лицензию на торговлю спиртным? — спросил Ковач, опускаясь на стул.

— А он ее и не получил, — сказал Элвуд.

— Ради бога, войди внутрь, — проворчал Ковач. — У меня шея онемела пялиться на тебя.

Протиснувшись в каморку, Элвуд протянул ему факс:

— Лицензия на содержание бара была выдана муниципалитетом Эксцельсиора на имя Черил Брустер, которая через несколько месяцев стала Черил Фэллон.

— Ага, супруга, проживающая отдельно, — догадался Ковач.

— Она скоро станет бывшей супругой, — уточнила Лиска. — Я звонила ей домой. Она сиделка, работает по ночам в Фервью-Ридждейле. Говорит, что будет счастлива, когда получит развод с этим вечно пьяным сукиным сыном.

— А мне он показался симпатичным парнем, — заметил Ковач. — Значит, лицензия на бар принадлежит жене. Что же произойдет после развода?

— Нил останется ни с чем — вот что, — ответила Лиска. — Он, конечно, может продать бар вместе с лицензией, какому-нибудь подставному лицу, но его не так просто найти. Черил говорит, что Нил пытается выкупить остальной бизнес, но не может собрать денег и на это. Впрочем, без бара он все равно не заработает себе на жизнь. Я спросила, не пытался ли он занять деньги у родственников. Она засмеялась и ответила, что Майк не дал бы Нилу даже десяти центов, хотя ей известно, что деньги у Майка были.

— В детективном бизнесе это именуют мотивом, — . заметил Элвуд.

— Интересно, обращался ли он к Энди, — пробормотал Ковач.

— Нил говорил Черил, что собирается предложить Энди инвестировать деньги в бизнес, но она не знает, сделал ли он это, — сказала Лиска. — Мы можем спросить у Пирса. Наверняка он давал Энди советы по финансовым делам.

— Но если Пирс думал, что брат Энди мог иметь отношение к его смерти, почему он прямо не сказал об этом? — спросил Элвуд.

Ковач кивнул:

— Действительно, почему не ткнуть в кого-нибудь пальцем, вместо того чтобы вести себя так, будто у тебя нечиста совесть?

— Давайте проверим еще раз сведения о соседях Фэллона. Поглядим, кого мы пропустили, сделаем несколько звонков. Может быть, кто-то узнал машину или кого-то видел… Элвуд, у тебя есть время просмотреть записную книжку Фэллона и проверить его друзей?

— Конечно.

— Все равно соседями придется заняться снова, — сказала Лиска.

— Почему?

— В первый раз этим занимались наши два малютки-эльфа — Огден и Рубел.

— Только этого не хватало! — простонал Ковач. — Представляю себе, как Огден внушает людям, что они никого не видели.

— Если свидетель видел кого-то — например, Нила Фэллона или Пирса, — даже Огдену хватило бы ума привлечь к этому наше внимание, — заметила Лиска.

— Выходит, нам остается надеяться, что патрульные кого-то упустили.

— Кто кого упустил? — осведомился Леонард, от— крыв дверь каморки, а Ковач притворился, будто ищет папку на столе, потихоньку прикрыв записи, касающиеся смерти Энди Фэллона.

— Парня, который избил Никсона, — ответил он. — Наемника Дина Кумза. Нам остается надеяться, что его люди не успели нагнать страху на каждого, кто что-либо об этом знает.

— Вы говорили снова с той женщиной, которую водитель такси видел входящей в дом, когда убегал преступник?

— Говорил пять раз.

— Поговорите еще раз! Она — ключ ко всему. Ей наверняка что-то известно.

— Безнадежно, — покачал головой Ковач. — Она унесет это с собой в могилу.

— Если Никсон желает не опознавать нападавшего сам, Чамиква Джоунс не станет делать это за него, — вставила Лиска.

Леонард нахмурился.

— Поговорите с ней снова, — повторил он. — Сходите к ней на работу сегодня же. Я не хочу, чтобы эти бандиты думали, будто они могут выйти сухими из воды.

Ковач бросил на Лиску быстрый взгляд. Логика подсказывала, что Никсон надул своего босса, Дина Кумза, в мелкой операции с наркотиками и был примерно наказан упомянутым боссом. Естественно, никто не желал об этом говорить, включая самого Никсона. Между тем окружной прокурор, стремясь продемонстрировать общественности свою жесткую линию в отношении наркодилеров, требовал, чтобы обвинение выдвинул округ, раз этого не хочет делать Никсон. Но без свидетеля не было дела, а водитель такси видел нападавшего недостаточно четко, чтобы дать подробное описание.

— Это черная дыра, — сказал Ковач. — Никто не хочет давать показания. Какой смысл этим заниматься?

Леонард скорчил одну из своих обезьяньих гримас:

— Такой смысл, что это ваша работа.

— Я делаю свою работу.

— Неужели? По-моему, вы пересмотрели ее параметры.

— Не понимаю, о чем вы.

— Дело Фэллона закрыто. Оставьте его в покое.

— Вы имеете в виду Энди Фэллона? Или, может быть, уже слышали о Майке? — спросил Ковач. Одновременно он размышлял, кто же настучал на него Леонарду. Скорее всего Сейвард. Он подобрался к ней чересчур близко, угрожая проделать брешь в стене, которой она себя окружила. Уайетт не стал бы этого делать: ему было наплевать, что творится в маленьком мирке Ковача. Он хотел только успеть на встречу со своими пиарщиками.

Леонард выглядел смущенным.

— Да, я слышал, что он покончил с собой.

— Я в этом не так уверен.

— Но ведь он выстрелил себе в рот.

— Внешне похоже на то.

— Есть пара подозрительных деталей, лейтенант, — сказала Лиска. — Например, положение тела.

— Вы хотите сказать, что самоубийство инсценировано?

— Не то чтобы инсценировано, но мы не исключаем, что ему в этом поспособствали. К тому же, он не оставил записки.

— Это ничего не значит. Многие самоубийцы не оставляют записок.

— Как бы то ни было, мне бы хотелось немного в этом покопаться, — снова заговорил Ковач. — Возможно, Майк действительно покончил с собой, но что, если это не так? Мы все перед ним в долгу и не вправе закрывать дело только потому, что самоубийство — самый простой ответ.

— Посмотрим, что скажет медэксперт. — Леонарду явно не нравилась идея превращения самоубийства в убийство, тем более что Уайетт и другие важные шишки были в курсе дела. — А пока что повидайтесь с Чамиквой Джоунс. Сегодня же. Я хочу, чтобы окружная прокуратура слезла с моей задницы из-за этого Никсона.

* * *

— Я бы предпочла исколоть себя иголками, чем ехать в Американский Молл в рождественский сезон, да еще в самый час пик.

Ковач, сидя за рулем “Каприса”, бросил на Лиску взгляд через плечо.

— Где же твой потребительский дух?

— Умирает от отсутствия кислорода на дне моего банковского счета. Как по-твоему, что современные дети хотят получить на Рождество?

— Полуавтоматическое оружие? Лиска тяжело вздохнула:

— Ар-Джей дал мне список, похожий на каталог фирмы игрушек.

— Смотри на это оптимистически, Динь. Он ведь не прислал тебе этот список из колонии для малолетних преступников!

— Тот, кто сказал, что вырастить ребенка стоит миллион долларов, не принимал в расчет Рождество.

Ковач обогнал еле плетущийся зеленый “Джио” с айовским номером и лысым мужчиной, судорожно вцепившимся в рулевое колесо.

— Фермеры из Айовы не в состоянии вести машину, если по обеим сторонам дороги не расстилаются кукурузные поля, — проворчал он, лавируя между транспортом.

Обычно его езда вызывала бурное возмущение Лиски, но сейчас она молчала, очевидно, поглощенная мыслями о грядущих праздниках. Ковач вспомнил Рождество в тот год, когда от него ушла первая жена. Он послал в подарок дочери тряпичную куклу, мягких зверушек и прочие вещи, которые, как ему казалось, должны понравиться маленькой девочке. Коробки вернулись запечатанными. Ковач отнес их в пункт приема игрушек для раздачи детям неимущих, потом напился до бесчувствия, ввязался в драку с Санта-Клаусом из Армии спасения прямо перед резиденцией губернатора и был отстранен от работы на месяц без сохранения жалованья.

— Это же твой малыш, — сказал он. — Подари ему то, что он хочет по-настоящему, и перестань ныть. В конце концов, это всего лишь деньги.

Лиска уставилась на него, и Ковачу стало не по себе под ее пристальным взглядом.

— Он хочет, чтобы мы со Стивом снова сошлись.

— Господи! И есть угроза, что это произойдет?

— Разве ад уже разверзся? — с вызовом осведомилась Лиска. — Я как-то пропустила это в новостях.

— Он же тупица!

— Я не нуждаюсь в том, чтобы ты мне это говорил.

Ковач припарковал машину, запомнив уровень и номер ряда. Это была одна из двенадцати тысяч семисот пятидесяти автостоянок на территории центра, ни один метр которой не пропадал даром.

Американский Молл походил на огромный, но изящный четырехэтажный муравейник, по чьим широким коридорам сновали люди, переходя с одного Этажа на другой. Это был самый большой подобный центр в Соединенных Штатах — два с половиной миллиона квадратных футов торгового пространства — и все же здесь не хватало торговых точек для искателей рождественских подарков. Такова человеческая натура.

Из парка развлечений доносился глухой рокот американских горок, сопровождаемый визгом клиентов. У входа стояла группа школьников, а вокруг бегала учительница, безуспешно пытаясь собрать своих подопечных, которые норовили отойти к витринам.

Ковач и Лиска прошли мимо трехэтажного центра “Лего” с огромным динозавром, двадцатипятифутовой башней с часами, космической станцией и висящим над всем этим великолепием дирижаблем.

Ковач свернул в отдел “Олд Нейви”, с отвращением глядя на тренировочные костюмы, тенниски и жуткого вида стеганые фуфайки.

— Посмотри на это дерьмо.

— Ретро семидесятых годов, — пояснила Лиска. — В стиле рекламы “Вся моя одежда садится при стирке, но я все равно ее ношу”.

— По-моему, эти вещи безобразны и без стирки. Похоже на дурное воспоминание о временах средней школы.

Ковач обратился к девушке в узких очках, с кольцом в губе и бордовыми волосами, выглядевшими так, словно пятилетний ребенок поработал над ними фестонными ножницами.

— Ваш администратор сейчас здесь?

— Я администратор. Вы по поводу парня, который постоянно прячется среди вешалок с одеждой и показывает женщинам свои причиндалы?

— Нет.

— Жаль. Вам бы следовало им заняться.

— Занесу его в мой список. Чамиква Джоунс сейчас работает?

— Да. — Глаза девушки удивленно расширились под очками. — А что она натворила?

— Ничего, — ответила Лиска. — У нас просто есть к ней пара вопросов.

На лице девушки появилось скептическое выражение, но она без комментариев проводила их к кабинкам для примерки.

Хотя Чамикве Джоунс было не больше двадцати пяти лет, она выглядела на сорок с лишним, чему способствовали старомодная прическа и телосложение, напоминающее цилиндр в пятьдесят пять галлонов. Чамиква стояла на страже возле кабинок, давая указания покупателям и отгоняя предполагаемых магазинных воров.

— В эту дверь, пожалуйста. — Она очаровательно улыбнулась, указав покупательнице кабинку, а когда женщина отошла, пробормотала сквозь зубы: — Так я и поверила, что ты сможешь запихнуть в эти штаны твою толстую белую задницу.

Бросив взгляд на Ковача и Лиску, Джоунс шагнула в одну из кабинок и подобрала кучу отвергнутых клиентами джинсов.

— Опять вы!

— Привет, Чамиква.

— Вам обязательно было являться ко мне на работу, Ковач?

— Ничего себе, приветствие. А я по вас соскучился. Мне казалось, мы становимся друзьями. Джоунс не улыбнулась:

— Из-за вас у меня будут неприятности.

— Вам все еще нечего сказать насчет Никсона? — спросила Лиска.

— Президента? Ничего. Я тогда еще не родилась. Слышала, что он был мошенник, но они все друг друга стоят.

— Свидетели утверждают, что вы присутствовали при нападении, Чамиква.

— Таксист, что ли? — Она положила джинсы на стол. — Он врет. Я уже говорила вам, что не видела никакого нападения.

— Не видели мужчину, который набросился на Уайена Никсона и избил его железным ободом?

— Нет, мэм. Все, что я знаю об Уайене Никсоне, — это то, что из-за него мне житья не дают.

Джоунс проворно складывала джинсы, поглядывая при этом на крепкого парня в белой кепке, обтягивающей его череп, как презерватив. Ковач никогда не видел его раньше, но сразу было ясно, что это громила. Сто восемьдесят фунтов злобной и тупой силы. Ему могло быть всего шестнадцать-семнадцать лет, но на мальчика он никак не походил. Парень перебирал фуфайки из овечьей шерсти, однако его холодный взгляд был устремлен на Чамикву Джоунс.

— Я очень занята, — сказала она, отпирая кабинку ключом, свисающим с зеленого пластмассового браслета на запястье.

Ковач повернулся спиной к громиле.

— Мы можем обеспечить вам защиту, Чаква. Окружной прокурор хочет отправить Дина Кумза за решетку.

— Защиту! — фыркнула Джоунс. — Какую вы можете обеспечить защиту? Спровадите меня на автобусе в какой-нибудь захудалый мотель в Гэри, в штате Индиана? Спрячете меня? — Она покачала головой, вернувшись к столу с очередной кипой одежды. — Я приличная женщина. Ковач. У меня две работы. Я ращу троих детей и хочу дожить до того времени, когда они все окончат школу. Так что пусть Уайен Никсон бережет свою черную задницу, а я поберегу мою.

— Окружной прокурор может обвинить вас в соучастии, — предупредила Лиска. — Не говоря уже о препятствии правосудию, отказе от сотрудничества…

Джоунс снова бросила взгляд на парня в кепке-презервативе:

— Можете сразу надевать на меня наручники и везти в тюрьму. Мне нечего сказать ни о Уайене Никсоне, ни о Дине Кумзе. Я ничего не видела.

Ковач покачал головой:

— В другой раз, Чамиква. Ладно, еще увидимся.

— Надеюсь, что нет.

— Сегодня никто меня не любит, — пожаловался Ковач.

Лиска вынула из кармана визитную карточку и положила ее на стопку сложенных джинсов.

— Позвоните, если передумаете.

Уходя, они видели, как Джоунс разорвала карточку надвое.

— Кто может ее осуждать? — пробормотал Ковач, мрачно покосившись на громилу.

— Она заботится о своих детях, — сказала Лиска. — Я бы, наверное, сделала то же самое. Все равно ее показания не могут привести к аресту Дина Кумза: ведь не он лично разделался с Никсоном. Чамиква может выдать нам какую-нибудь гору мяса вроде парня, который наблюдает за ней, а потом ее прикончат. Ради чего? Таких громил тысячи.

— Ладно, пускай молчит. В конце концов, так ли уж важно, что один подонок избил другого и тот какое-то время не будет появляться на улицах? Кого это заботит?

— Это должно заботить нас, — отозвалась Лиска. Ковач посмотрел на нее:

— Потому что только мы стоим между обществом и анархией?

Лиска скорчила гримасу.

— Плевать мне на общество! Потому что от порядка на улицах зависят наши шансы на повышение, а мне еще предстоит устраивать сыновей в колледж.

Ковач рассмеялся:

— Динь, ты всегда смотришь на все с правильной точки зрения.

— Кто-то же должен не позволять тебе погружаться в уныние.

— Я не унываю, а злюсь, — поправил он. — Тут есть разница. Унылые люди пассивны, а те, кто злятся, — активны. Злиться — все равно что иметь хобби.

— Каждый нуждается в хобби, — согласилась Лиска. — Мое — погоня за шальными деньгами.

Подойдя к витрине, где возвышалась почти в натуральный рост картонная фигура Эйса Уайетта, державшая коробку видеокассет с надписью: “Профессиональные советы полицейского, как не стать жертвой”, она надела темные очки и картинно облокотилось на витрину.

— Как по-твоему, мы хорошо смотримся вместе? Тебе не кажется, что он нуждается в молодой партнерше для привлечения публики? Я могу надеть бикини.

Ковач окинул картонного Уайетта мрачным взглядом.

— Почему бы тебе тогда не поработать на панели на Хеннепин-авеню?

— Я не проститутка. Хоть я и гоняюсь за деньгами, но не с помощью влагалища.

— Господи! — Ковач густо покраснел. — Тебе когда-нибудь бывает стыдно?

Лиска рассмеялась:

— А чего мне стыдиться? Своего языка или своего корыстолюбия?

— Меня с детства учили не говорить о… о таких вещах.

— О влагалищах?

Ковач бросил на нее свирепый взгляд, так как проходившие мимо покупатели уставились на них.

— Это, кстати, может объяснить, почему ты столько времени ими не пользуешься, — задумчиво продолжала Лиска. — Ты должен раскрыться, Сэм! Вступить в контакт с женской стороной твоей натуры.

— Если бы я мог контактировать с собственной “женской стороной”, то мне было бы незачем пользоваться… этими штуками.

— Тонко подмечено! И ты мог бы обзавестись своим телешоу — “Гермафродит из отдела убийств”. Тогда бы ты перестал завидовать Эйсу Уайетту.

— Я ему не завидую. А вот ты явно неравнодушна к его ассистенту.

Лиска выпучила глаза:

— К Гейнсу?! Он же “голубой”!

— “Голубой” — или просто не проявляет к тебе интереса?

— Это одно и то же.

Ковач расхохотался.

— В любом случае, Динь, ты слишком хороша для этого слизняка. А Уайетт — напыщенное ничтожество. Они друг друга стоят.

— Кто бы говорил о напыщенности! Служение обществу, помощь людям, работа для жертв… Ковач сердито нахмурился.

— У Эйса Уайетта это все — рекламная шумиха, голливудские штучки. Он никогда не делал ничего, что бы не пошло ему на пользу.

— Он спас жизнь Майку Фэллону, — заметила Лиска.

— И стал легендой.

— Что ж, по-твоему, все было подстроено заранее?

Ковач поморщился, как будто проглотил что-то горькое.

— Хорошо, раз в жизни Эйс совершил достойный поступок, — признал он, когда они вышли наружу, вдыхая холодный воздух, насыщенный выхлопными газами. — Но это не означает, что он не ничтожество.

— Люди не так однозначны.

— Да, — согласился Ковач. — Поэтому я их и ненавижу. Уж лучше иметь дело с психами — по крайней мере, не нужно копаться в их сложной натуре.

 

Глава 20

Ко времени возвращения Ковача и Лиски на дежурство заступила новая смена и Леонард ушел, избавив их от необходимости докладывать о неудаче с Чамиквой Джоунс. Лиска намеревалась сделать несколько телефонных звонков, но, подумав, решила, что из кабинета лучше не звонить. Туда в любой момент мог кто-то заглянуть, а она не могла избавиться от ощущения, что все вокруг наблюдают за ней, напрягая слух. И все потому, что ей нужно было задать несколько вопросов, касающихся других копов.

Лиска считала себя крутой и способной выполнять любую работу, но этому делу она предпочла бы всякое другое — за исключением расследования убийства ребенка. Собирая вещи и выходя на улицу, Лиска думала о том, как бы она поступила, если бы дорога к успеху вела через БВД. Очевидно, выбрала бы другую дорогу.

По пути к гаражу Лиска успела замерзнуть — ветер больно пощипывал щеки и уши, и было страшно подумать о поездке домой: она так и не успела вставить стекло в окошко. Хуже всего было то, что выбитое стекло сводило на нет шансы угона машины. Если бы автомобиль украли, страховка покрыла бы расходы на новый.

В будке сидел все тот же толстяк-дежурный. Он узнал Лиску и опустил голову, боясь привлечь ее внимание. Лиска ощущала в кармане ободряющий вес дубинки. Она подумывала о том, чтобы оставить машину в другом гараже, но в конце концов решила вернуться на место происшествия. Если повезет, ей удастся одновременно победить страх и поймать таинственного незнакомца, хотя он едва ли сшивается поблизости. Разве только он избрал целью именно ее.

Как бы то ни было, сегодня патрульные получили инструкцию несколько раз обойти весь лабиринт гаража. Присутствие полицейских в форме должно было спугнуть бродяг, которые могли зайти в гараж, чтобы помочиться в углу и поживиться мелочью в автомобилях, оставленных незапертыми.

“Сатурн” стоял третьим в почти пустом ряду. Пластиковый мешок в окне был невредим, как и стекла в других окнах. Оглядевшись вокруг, Лиска села в машину, заперла все дверцы, включила мотор и обогреватель, вынула из сумки сотовый телефон и набрала номер отдела кадров, в обязанности которого входило присматривать за нравственностью полицейских. В частности, они занимались и гомосексуальными связями. Контрольный щиток вспыхивал красным светом при каждом гудке телефона. Чертова машина! Придется подумать о замене. Может быть, в январе, если ее финансы переживут Рождество. Хорошо бы купить автомобиль побольше. Лишнее место пригодится для мальчиков с их приятелями и хоккейными принадлежностями. Если бы удалось выжать из Стива деньги, которые он ей должен…

— Алло.

— Это Дейвид Данджен?

— Да.

— Дейвид, это сержант Лиска из отдела убийств. Если у тебя есть время, я бы хотела задать тебе пару вопросов.

Последовала пауза.

— По какому поводу?

— По поводу убийства Эрика Кертиса.

— Это дело закрыто.

— Знаю. Я работаю над делом, которое с ним связано.

— А ты обращалась в БВД?

— Ты ведь их знаешь. Они не любят делиться информацией.

— У них есть основания. Дело весьма деликатное. Я тоже не могу сообщать сведения каждому.

— Я не каждый. Я работаю в отделе убийств и задаю вопросы не ради праздного любопытства.

— Значит, дело Кертиса связано с твоим?

— Буду с тобой честной, Дейвид. Пока что это только ловля рыбы в мутной воде. Но если я что-то выясню, то немедленно сообщу моему лейтенанту, и будет начато официальное расследование.

Несколько секунд Данджен хранил молчание.

— Я должен записать номер твоего значка.

— Хорошо, только пусть это не фигурирует ни в каких документах.

Снова повисла напряженная пауза.

— Почему?

— Потому что некоторые люди предпочитают не будить спящую собаку, если ты понимаешь, что я имею в виду. Я проверяю некоторые факты по делу Кертиса, потому что кое-кто попросил меня об этом лично. Не знаю, что из этого выйдет. Я не могу обратиться к своему боссу с догадками и предчувствиями. Мне нужно нечто конкретное.

На сей раз пауза была особенно долгой. Лиска даже подумала, что прервалась связь.

— Ладно, давай свой номер, — наконец сказал Данджен.

Лиска облегченно вздохнула. В машине ощущался сильный запах выхлопов, и она открыла окошко, но не выключила мотор, опасаясь замерзнуть. Она сообщила Данджену номер своего значка вместе с телефонным номером, надеясь, что он не позвонит Леонарду, чтобы проверить их.

— Так что ты хочешь знать? — спросил он.

— Мне известно, что Кертис обращался в БВД с жалобой на преследования. Что ты об этом знаешь?

— Я знаю, что он получил несколько гадких писем с буквами, вырезанными из журнала, в стиле записок с требованием выкупа. Все педики должны умереть, из-за них бог изобрел СПИД и тому подобное. Обычная гомофобская чушь и к тому же безграмотная.

— Должно быть, писал коп, — сухо заметила Лиска.

— Вне всякого сомнения. Два письма подбросили в ящик его стола, а третье оказалось у него в машине после дежурства. “Почтальон” разбил окошко и бросил его на пассажирское сиденье.

Лиска посмотрела на голубой пластик в окошке и ощутила озноб.

— Он подозревал кого-нибудь?

— Говорил, что нет. Правда, несколько месяцев назад Кертис порвал со своим бойфрендом, но клялся, что он тут ни при чем.

— А этот бойфренд был из департамента?

— Да, но держал свои наклонности в тайне, поэтому и получил отставку. Кертис требовал, чтобы он ничего не скрывал.

— А сам Кертис говорил о своей ориентации?

— Да, хотя и не кричал об этом во весь голос. Он не был воинствующим активистом — просто хотел жить не по лжи. Кертис мечтал о мире, где каждый человек может быть самим собой, не опасаясь за свою жизнь. По иронии судьбы, его убил гей.

— Ты знаешь, кто был его бойфренд?

— Нет. Я знаю, что Кертис пару раз менял напарников по патрулю, но это может ничего не означать. Он не подозревал никого из них. Да и вообще, это меня не касалось. Я не следователь. Моей обязанностью было принять у него жалобу и действовать в качестве связного с БВД и его начальником.

— Ты помнишь имена его напарников-патрульных?

— В то время Кертис выезжал на дежурство с Бе-ном Энглом. На него он не жаловался — они хорошо ладили. Других не припоминаю.

— Когда его обнаружили убитым, ты подумал, что это дело рук автора писем?

— Да, мне это сразу пришло в голову. Это было Ужасно. Полицейские-геи и так постоянно ощущают на себе предубеждение сослуживцев. В департаменте достаточно парней с бычьими шеями и минимумом мозгов. Но убийство — совсем другое дело. Об этом даже думать страшно. Слава богу, все оказалось совсем не так.

— Ты веришь, что Кертиса убил Ренальдо Верма?

— Да. А ты — нет?

— Некоторые в этом не убеждены, — уклончиво ответил Лиска.

— Ага! — воскликнул Данджен, словно его внезапно осенило. — Ты говорила с Кеном Ибсеном?

Это имя ничего не сказало Лиске, но она заподозрила, что имеется в виду тот самый загадочный блондин. Данджен счел ее молчание знаком согласия.

— Это настоящий теоретик заговоров, — сказал он. — Они ему мерещатся повсюду.

— Думаешь, он псих?

— Я думаю, что ему недостаточно драмы на сцене клуба, где он выступает. Ибсен уже успел вчинить несколько исков по поводу сексуальной дискриминации. Он знал Эрика Кертиса — или говорит, что знал, — и это дало ему повод нацелиться на департамент. А теперь он пришел к тебе, потому что БВД устало выслушивать его теории.

— Вообще-то, Ибсен пришел ко мне, потому что сотрудник БВД, который занимался его обращением, был найден мертвым.

— Ах да, Энди Фэллон. Скверная история.

— Ты знал Фэллона?

— Говорил с ним по поводу проводимого им расследования, но не знал его лично.

— Тебе известно, что он тоже был геем? Данджен возмутился:

— Черт побери, здесь не клуб для геев! Полагаю, мистер Ибсен нашел способ включить смерть Фэллона в свою новейшую теорию. Якобы это часть еще более крупного заговора с целью скрыть распространение СПИДа в полицейском департаменте.

— У Кертиса был СПИД?

— У него был положительный анализ на ВИЧ. Ты этого не знала?

— Я вообще новичок в этой игре. Сейчас пытаюсь сориентироваться. — Часть мозга Лиски уже перекраивала игровое поле с учетом новых фактов. — Он был ВИЧ-инфицирован и продолжал работать на улицах?

— Кертис не докладывал об этом начальству. Он пришел ко мне и сказал, что боится потерять работу. Я объяснил ему, что этого не может произойти. Департамент не имеет права дискриминировать сотрудника из-за состояния здоровья — так гласит закон о нетрудоспособности. Кертиса просто убрали бы с улиц и поручили ему другую работу. Слишком велик риск заразиться от ВИЧ-инфицированного патрульного. Ведь он постоянно имеет дело с несчастными случаями и с ранениями. Департамент могут забросать исками.

— Когда Кертис подвергался преследованиям, кто-нибудь знал, что он ВИЧ-инфицирован? Другие патрульные знали об этом?

— Насколько мне известно, Кертис никому об этом не рассказывал. Я говорил ему, что он обязан информировать каждого, с кем вступает в интимную связь, но не знаю, послушался ли он меня. Убийца, во всяком случае, наверняка об этом не знал. У кого могло хватить ума расправиться с ВИЧ-инфицированным бейсбольной битой?

Лиска представила себе место преступления. Всюду кровь — на стенах, на потолке, на абажурах… Кто мог бы сознательно подвергнуть себя контакту с зараженной кровью? Тот, кто не знает, как передается болезнь, или слишком уж верящий в собственную неуязвимость? А может, уже инфицированный?..

— Когда в последний раз Фэллон говорил с тобой о деле Кертиса? — спросила Лиска, прижимая палец к правому виску, который начал болезненно пульсировать. Она закрыла окошко, чувствуя, что внутрь проникает больше выхлопных газов, чем кислорода. — Недавно?

— Нет. Ведь дело закрыли. А почему тебя это интересует? — с подозрением осведомился Данджен. — Я думал, Энди Фэллон покончил с собой.

— Да. Я просто пытаюсь выяснить, почему. Спасибо за потраченное время, Дейвид.

Одно из самых важных правил подобных расспросов — знать, когда закончить разговор. Мысль о том, что Дейвид может сообщить о ее звонке Леонарду, вызывала у Лиски тошноту. “А может, это угарный газ?” — с усмешкой подумала она, чувствуя легкое головокружение.

Лиска выключила мотор, вышла из машины и с наслаждением вдохнула холодный воздух.

— Сержант Лиска?

Голос резанул ее, как бритва. Обернувшись, она увидела Рубела в двадцати футах от себя. Лиска не слышала ни шума мотора, ни шагов на лестнице. Казалось, он материализовался из ниоткуда.

— Я пытался поймать вас в офисе, — сказал он, — но вы уже ушли.

— Ведь ваша смена давно кончилась, не так ли?

Рубел шагнул ближе. Его лицо абсолютно ничего не выражало.

— Провозился с бумагами.

— И нашли меня здесь? Каким образом?

Он указал на стоящий рядом с “Сатурном” черный “Форд Эксплорер”:

— Совпадение.

“Черта с два!” — подумала Лиска. Она прислонилась к машине, чтобы избавиться от дрожи в ногах, и сунула руки в карманы, нащупав рукоятку дубинки.

Рубел остановился в нескольких футах от нее — на целый фут ближе, чем следовало, чтобы она могла чувствовать себя в безопасности.

— О чем вы хотели со мной поговорить? О том, что не рассказал мне ваш приятель Огден?

Рубел ничего не сказал.

— Вы знали, что БВД присматривалось к Огдену из-за подтасовки улик в деле Кертиса?

— С этим уже покончено.

— Однако вы явились по вызову в дом погибшего следователя. Кому принадлежала эта блестящая идея?

— Вызов передали по радио. Мы оказались поблизости.

— Вы прямо магнит для совпадений.

— Мы не знали, что жертва — Фэллон.

— Но вы узнали это, как только прибыли туда. Вам следовало увести оттуда Огдена. Ведь у вас, кажется, вошло в привычку спасать его задницу. Почему же вы этого не сделали, оказавшись в доме Фэллона?

Рубел молча смотрел на нее. В голове у Лиски шумело, пульс частил, к горлу подступала тошнота.

— Если вы подозреваете какие-то правонарушения с нашей стороны, — заговорил он наконец, — то почему бы вам не обратиться в БВД?

— Вы бы этого очень хотели?

— Какая разница? Вы не делаете этого, так как ваше дело закрыто. Фэллон покончил с собой.

— Это не значит, что все кончено и что я не обращусь к вашему начальнику.

— Валяйте!

— Сколько времени вы патрулируете в паре с Огденом? — спросила Лиска.

— Три месяца.

— Кто был его напарником до вас?

— Лэрри Портер. Он перешел в полицейский департамент Плимута. Если хотите, можете узнать все это у нашего начальника.

Рубел говорил уверенно, словно зная, что она не пойдет к его начальнику, опасаясь, как бы это не дошло до Леонарда.

— Я пытаюсь уберечь вас от неприятностей, Рубел, — раздраженно сказала Лиска. — Мне не хочется портить отношения с патрульными. Вы нам нужны — но не для того, чтобы устраивать неразбериху на месте преступления. Ведь на основании того, что там обнаружено, дело может быть продолжено или закрыто. Вдруг окажется, что Энди Фэллона кто-то убил? Думаете, адвокат не сделает из нас идиотов, узнав, что Огден все вытоптал на месте происшествия?

— Вы меня убедили, — спокойно произнес Рубел. — Это больше не повторится.

Он повернулся к своему грузовику.

— В любом случае ваш напарник ненадежен, Рубел, — сказала Лиска. — Думаю, вам лучше от него отделаться.

Рубел бросил на нее взгляд через плечо.

— Я знаю все, что должен знать, сержант. — Он посмотрел на ее машину: — Советую вставить стекло. Я мог бы оштрафовать вас за это.

Лиска наблюдала, как Рубел садится в машину. Ее руки покрылись гусиной кожей, волосы шевелились на затылке. Грузовик с урчанием тронулся с места, и она снова осталась одна. Ей никак не удавалось решить, кто из них страшнее — Огден с его взрывным темпераментом или Рубел с его жутковатым спокойствием. Та еще парочка!

Переведя дух, Лиска посмотрела на пластик в окошке “Сатурна”. Неужели это его рук дело? Не может быть — у нее просто мания преследования. Рубелу незачем залезать к ней в машину, чтобы узнать ее адрес на рекламных проспектах. У любого копа есть множество способов получить эту информацию.

Но ведь стекло могли разбить и по другим причинам. Во время вспышки гнева. Чтобы напугать ее. Чтобы свалить задуманное преступление на кого-то вроде старого пьяницы, пытавшегося забраться к ней в машину. Ни одна из этих версий не внушала оптимизма.

Глядя на разбитое окно, Лиска краем глаза заметила какой-то белый комок, приставший к покрышке. “Еще одна причина ненавидеть зиму, — подумала она. — Комья грязного снега липнут к покрышкам и замерзают до твердости гранита, если их вовремя не счистить”.

Но, подойдя ближе. Лиска поняла, что ошиблась и покрышка тут ни при чем.

Тошнота и боль в висках усилились, когда она присела на корточки. Выхлопная труба была заткнута грязной белой тряпкой.

Кожа Лиски покрылась холодным потом.

Кто-то только что пытался убить ее.

В кармане запищал сотовый телефон. Она поднялась и, прислонившись к машине, дрожащей рукой приложила трубку к уху.

— Лиска, отдел убийств.

— Нам нужно встретиться, сержант Лиска. Голос был знакомым. Ну конечно — Кен Ибсен.

— Где и когда?

 

Глава 21

— У меня к тебе пара вопросов, Рыжик. Насчет автоэротического удушья.

Кейт Конлан удивленно уставилась на Ковача, и он подумал, что, возможно, Рене Pycco была такой же красивой в свои лучшие дни. Потом Кейт заправила за ухо непокорную прядь волос, и уголок ее сексуального рта скривился в улыбке.

— Я польщена, что ты вспомнил обо мне, Сэм. Входи, — Кейт шагнула назад. — Мы с Джоном как раз собирались заняться какими-нибудь изощренными сексуальными играми.

— Об этом мне незачем знать.

— Давай я возьму твое пальто.

Ковач шагнул в холл, вытирая ботинки о циновку.

— Дом выглядит потрясающе.

— Спасибо. Мне нравится жить в пригороде — здесь больше пространства. К тому же тут никто не пытался убить меня.

Кейт говорила таким тоном, словно выражала Удовлетворение отсутствием клопов. “Ох уж эти надоедливые серийные убийцы!” Правда заключалась в том, что, хотя ее работа состояла в защите жертв сексуального насилия, она сама едва не стала жертвой. В тот день Ковач оказался на месте происшествия вместе с Джоном Куинном. В результате он надышался дымом, а Куинн заполучил девушку.

Кейт направилась в просторный холл с отполированным до блеска паркетом и красными восточными коврами. На столе сидел невероятно лохматый кот, который коснулся Ковача лапой, когда тот проходил мимо.

— Привет, Тор.

Издав звук, похожий на писк резиновой игрушки, кот спрыгнул на пол и побежал впереди, задрав кверху пушистый хвост.

Они вошли в кабинет с деревянными панелями и темно-голубыми стенами. У французского окна стояла рождественская елка. В камине потрескивал огонь. На подушке возле камина спал щенок Лабрадора. Кот подошел к щенку и уставился на него с явным отвращением.

У стены параллельно друг другу стояли два письменных стола, каждый из которых был снабжен компьютером и факсом. За одним из них сидел Джон Куинн, глядя на экран компьютера.

— Смотри, кого привел кот, — сказала Кейт. Куинн усмехнулся и снял очки:

— Рад тебя видеть, Сэм.

— Не слишком радуйся, — сухо промолвила Кейт. — Он хочет поговорить о своей сексуальной жизни — радостях автоэротических забав.

Ковач покраснел.

— Я еще до этого не дошел.

Куинн встал и пожал ему руку. Высокий и широкоплечий, он выглядел гораздо моложе, чем во время расследования дела Сжигателя. Он держался более непринужденно, а в темных глазах исчезло затравленное выражение. Это служило наглядной демонстрацией того, что может сделать с человеком любовь.

После дела Сжигателя Куинн какое-то время оставался в ФБР, где считался одним из крупнейших специалистов по психологии. Однако бюро всегда отличалось умением загонять своих лучших лошадей, что оно и проделывало с Куинном при его добровольном участии. Но в конце концов он едва не потерял Кейт, счел это тревожным сигналом и переключился на частные консультации и преподавание.

— Садись, — предложил Куинн, указывая на мягкую кушетку у камина, и сам сел на такую же с другой стороны. — Над чем работаешь, Сэм?

— Над самоубийством, которое признали несчастным случаем и которое может оказаться кое-чем похуже.

— Парень из БВД? — спросила Кейт, подавая ему скотч. Она села на кушетку рядом с Куинном и положила руку ему на колено.

— Он самый.

— Его, кажется, нашли повешенным, — заметил Куинн. — Он был обнаженным?

— Да.

— Были признаки мастурбации?

— Никаких.

— Цепей или наручников не было?

— Нет, но он мог видеть свое отражение в большом трюмо, — ответил Ковач. — Кто-то написал на зеркале фломастером слово “Жаль”.

Куинн наморщил лоб.

— Между веревкой и горлом не было защитной подушки? — спросила Кейт. Когда-то — по ее словам, в прошлой жизни — она тоже работала психологом в ФБР.

— Нет.

Кейт нахмурилась, а Куинн поднялся с кушетки и подошел к книжной полке.

— Большинство подверженных автоэротической асфиксиофилии позаботилось бы, чтобы петля не оставила следов на шее, — объяснила Кейт. — Ведь им пришлось бы как-то объяснять это членам семьи, друзьям и сослуживцам.

Ковач полез во внутренний карман пиджака.

— У меня с собой несколько снимков.

Он положил фотографии на кофейный столик. Кейт разглядывала их, потягивая джин с тоником.

— Вы нашли какие-нибудь видеозаписи на сексуальную тематику? — осведомился Куинн, возвращаясь к кушетке с парой книг и видеокассетой.

— “Белое Рождество”, — отозвался Ковач. — Полагаю, некоторые нашли бы в нем гомосексуальный подтекст или другую чепуху в таком роде.

— Ну, это ерунда. — Подойдя к видеомагнитофону, Куинн вставил в него кассету. — А больше ничего?

— Никакого порно — обычного или гомосексуального. Кстати, жертва была геем, если это имеет значение.

— Не имеет. Не существует никаких данных, что парафилии в большей степени подвержены геи, — сказал Куинн. — Я спросил тебя о видеокассетах потому, что многие из тех, кто увлекается такими вещами, снимают себя на видео, чтобы потом переживать удовольствие заново.

Он снова сел рядом с Кейт и нажал кнопку на пульте. Ковач наклонился вперед и уставился на экран, старательно избегая смотреть на руку Кейт, лежащую на колене мужа.

Зрелище на экране выглядело жалким и отвратительным. Человек снял на видео собственную случайную смерть. Это был толстый лысеющий парень, облаченный в черный кожаный комбинезон. Он тщательно подготовил сцену: повесил веревку то ли в гараже, то ли в сарае, прикрепил сзади белый занавес и установил перед ним пару женщин-манекенов. Минуты три ушло на то, чтобы вставить кнут в руку одной из безмолвных свидетельниц. При этом музыка играла “Ты тот, кто мне нужен”.

Покончив с декорациями, человек подошел к трюмо и начал исполнять собственную пьесу. Он приговорил сам себя к наказанию, надел черную маску и несколько раз обернул вокруг шеи длинный черный шелковый шарф. Потом поклонился манекенам, встал на табурет и надел петлю на шею. Начав мастурбировать, он быстро довел себя до эрекции и слез табурета.

Кончики его пальцев едва касались пола. Сохранять долго такую позицию было невозможно, и петля стала затягиваться. Поняв, что ему грозит опасность, бедняга попытался поставить одну ногу на табурет, но тот сразу опрокинулся. Он попробовал подцепить табурет ногой и дотянуться до веревки, но петля при этом затянулась еще сильнее. Жуткая пляска смерти походила на эпизод из фильма ужасов.

— Видишь, как быстро это происходит? — сказал Куинн. — Небольшая ошибка в расчетах — и все кончено.

— Господи! — пробормотал Ковач. — Из какого блокбастера ты это позаимствовал?

Впрочем, он знал, что кассета из видеотеки Куинна: его специальностью были убийства на сексуальной почве.

Они наблюдали за смертью человека, как люди смотрят видеокассету со съемками, сделанными соседом во время отпуска. Когда несчастный перестал дергаться, Куинн выключил магнитофон. Вся процедура повешения заняла менее четырех минут.

— Такое бывает достаточно часто, хотя не всегда сопровождается подобными церемониями, — сказал Куинн. — В стране ежегодно фиксируется около тысячи смертей во время автоэротических актов, — возможно, такое же число ошибочно признают самоубийством.

— Но это только те, кто гибнут в результате собственной небрежности, — добавила Кейт. — Кто знает, сколько людей тайком практикуют парафилию? Вы не обнаружили родственников или друзей, подтвердивших, что он занимался такими вещами?

— Брат говорит, что они в детстве играли в повешение. Никаких извращений — просто ковбойские забавы. Бывает, что члены семьи вместе этим занимаются?

— Очевидно, бывает, хотя я сам такого не видел, — отозвался Куинн. — Я никогда не говорю “никогда”, потому что стоит мне подумать, что меня уже ничем нельзя шокировать, как я сталкиваюсь с чем-то куда худшим, чем мог себе представить. А что ты думаешь о брате?

— Вспыльчивый парень. Едва ли он увлекается извращенным сексом, но я могу и ошибаться. Во всяком случае, поведение младшего брата его возмущало.

— А как насчет друзей? — спросила Кейт.

— Лучший друг утверждает, что Фэллон хоть и был геем, но не занимался подобными извращениями. Впрочем, лучшие друзья часто что-то скрывают.

— Этот лучший друг — мужчина или женщина?

— Мужчина. Вроде бы натурал, помолвлен с дочерью босса. Сам Фэллон, как я уже сказал, был “голубым” и недавно признался в этом отцу и брату.

— Думаешь, они с другом были сексуальными партнерами? — осведомился Куинн.

— Возможно. Это объяснило бы слово на зеркале. Произошел несчастный случай, друг запаниковал…

Кейт покачала головой, все еще изучая снимки.

— Мне это не кажется несчастным случаем. Если это была сексуальная забава, он должен был обезопасить шею. Больше похоже на самоубийство.

— Тогда при чем тут зеркало? — возразил Куинн.

— Самоунижение.

Покуда они спорили из-за деталей, Ковач листал книги, которые принес Куинн: “Психопатология и современная жизнь”, “Руководство по судебной сексологии”, “Автоэротика и несчастные случаи”. Приятное чтиво! Он уже изучил фотографии бедолаг, погибших из-за собственных приспособлений для достижения полноценного оргазма — веревок, блоков, пылесосных шлангов и пластиковых мешков для мусора. Людей, окруженных причудливыми сексуальными игрушками и тошнотворной порнографией. Неудачников, живущих в полуподвалах без окон.

— Фэллон не вписывается в эту компанию, — заметил Ковач.

— В таких книгах ты не найдешь Рокфеллеров или Кеннеди, — сказала Кейт. — Но это не значит, что среди них нет таких же, если не хуже. Дело просто в том, что они богаты и никогда не допустят публичного позора.

— Статистика свидетельствует, что подобное поведение встречается во всех социоэкономических слоях, — подтвердил Куинн. — Но ты тоже прав, Сэм. Сцена не кажется мне подходящей для автоэротической асфиксии. Слишком уж все аккуратно. И сексуальные аксессуары отсутствуют. У тебя есть причины не верить, что это самоубийство?

— Имеются мотивы и подозреваемые.

— Убийства с помощью повешения встречаются весьма редко, — продолжал Куинн. — И при этом очень трудно не оставить следов. Есть какие-нибудь свидетельства, что жертва защищалась?

— Нет. Я еще не получил отрицательный рапорт о вскрытии, но Лиска беседовала с врачом, который его разрезал. Из токсикологической лаборатории сообщили, что перед смертью он выпил и принял снотворное — не смертельную дозу, всего пару таблеток.

— Опять-таки указывает на самоубийство, — заметил Куинн.

— Но в доме нигде не нашли пузырька, а его психиатр прописывал ему другое лекарство.

— Значит, его наблюдал психиатр?

— Да. Легкая депрессия. В аптечке нашли пузырек золофта, и сегодня утром я говорил с врачом.

— Он считал его кандидатом в самоубийцы? — спросила Кейт.

— Нет, но такой исход его не удивил.

— Однако ты подозреваешь убийство?

Ковач тяжело вздохнул.

— К сожалению, никто не желает и слышать об этом. Дело закрыто. Я деру себе задницу ради жертвы, которую все хотят поскорее похоронить. Он уже лежал бы в земле, не будь так чертовски холодно. — Ковач спрятал фотографии в карман и виновато улыбнулся сидящей напротив паре. — С другой стороны, куда еще мне девать свое время? Ведь у меня нет личной жизни.

— Рекомендую ею обзавестись. — Куинн подмигнул Кейт, которая улыбнулась в ответ. Ковач поднялся:

— Ладно, ухожу, чтобы вас не смущать.

— По-моему, это мы тебя смущаем, Сэм, — отозвалась Кейт, вставая с кушетки.

— Тоже верно.

Куинн и Кейт проводили его до ворот. Оглянувшись, Ковач увидел, как они рука об руку возвращаются в свое уютное жилище. “Черт меня побери, если это в самом деле не смущает!” — подумал он, заводя мотор.

Ковач не хотел признаваться в этом даже самому себе, но он последние пять лет был слегка влюблен в Кейт Конлан, хотя ничего не предпринимал по этому поводу. Когда не рискуешь, нечего терять. Что может найти подобная женщина в таком человеке, как он?

Его мысленному взору тут же представилось красивое холодное лицо Аманды Сейвард. Ковач пытался убедить себя, что она интересует его только как компонент загадки, но был не в силах убежать от правды. Он хотел ее…

Ночь наступала здесь быстрее, чем в городе. Формально дом Кейт и Куинна находился в Плимуте, но это место походило больше на деревню, чем на пригород. Подъездная аллея отходила от проселочной дороги, маленькое озеро граничило с их задним двором. Света было мало, а транспорта еще меньше, так что ничто не отвлекало сидящего в машине Ковача от его невеселых мыслей.

“Возможно, не так уж плохо иметь соседа, освещающего свой двор, как дешевый отель в Лас-Вегасе”, — мрачно подумал он.

 

Глава 22

Кен Ибсен не мог избавиться от ощущения, что кто-то наблюдает за ним, но в этом не было ничего нового. С самого начала всей этой неразберихи он чувствовал, как будто над ним нависает гигантский злобный глаз, следя за каждым его шагом. А ведь он ни в чем не провинился! Кен всегда старался быть сознательным гражданином и хорошим другом, а в награду за свои хлопоты получил только насмешки и преследования. Эрик был мертв, за его убийство в тюрьме сидел невинный человек, и это никого не заботило — очевидно, включая самого заключенного. Мир скатывался к безумию.

Энди Фэллон был единственным, кто хотел докопаться до правды о происшедшем с Эриком, и теперь он тоже мертв. Кену повезло, что он до сих пор жив. Возможно, даже хорошо, что его считают психом, повсюду видящим заговоры… Только одна Лиска казалась искренне заинтересованной в выяснении истины. Так где же она, черт возьми?

Лиска согласилась встретиться с ним в кафе в половине одиннадцатого, после его первого шоу. Он должен снова быть на сцене в половине двенадцатого. Кен взглянул на изящные часы, которые носил поверх белой лайковой перчатки, и выпустил тонкую струйку сигаретного дыма. Без пяти одиннадцать. Чтобы добраться до клуба, нужно идти пять минут по морозу, а ведь еще нужно успеть подвести губы помадой…

Кен жалел, что не договорился встретиться с Лиской за кулисами, но он не хотел, чтобы их подслушивали. А автостоянка позади клуба “Мальчики будут девочками” служила для быстрого секс-бизнеса — даже при таком холоде. Кену не хотелось, чтобы Лиска слышала, как парню в соседней машине делают минет, пока он будет рассказывать ей об организованном преследовании геев в полицейском департаменте Миннеаполиса. Достаточно плохо уже то, что он встретится с ней в сценическом костюме.

Кен надеялся, что Лиска сможет разглядеть его сущность сквозь грим и косметику, но он знал, что люди обычно выносят суждения на основании стереотипов. Большинство людей в этом кафе, глядя на него, сидящего в женской одежде, наверняка считали его трансвеститом или транссексуалом (для среднего гетеросексуала эти термины взаимозаменяемы), хотя он не являлся ни тем, ни другим.

В действительности Кен был нормальным геем с исключительным голосом и талантом к имитированию. Он был серьезным актером, выполнявшим нелепую работу, потому что за нее хорошо платили. Ему нравилось играть в пул и носить джинсы. У него была немецкая овчарка, которую он никогда не наряжал в костюмы. Он предпочитал стейк пирогу с сыром и терпеть не мог Бетт Мидлер .

Большинство людей значительно сложнее стереотипов.

Потягивая кофе, Кен бросил взгляд на наблюдавшего за ним пожилого мужчину. Чтобы соответствовать своему облику, он скривил губы и послал старому пердуну воздушный поцелуй.

Одетый как Мэрилин Монро, Кен чувствовал себя в безопасности под платиновым париком и толстым слоем макияжа. Он проскользнул в кафе через черный ход и занял задний угловой столик, чтобы не бросаться в глаза другим посетителям. Их было немного — холодным зимним вечером после работы люди предпочитали сидеть дома. Это вполне устраивало Кена — общественное место, где почти нет общества.

Теперь ему не хватало только Лиски.

Он продолжал потягивать кофе, наблюдая за дверью.

Лиска выругалась, затормозив на очередной красный свет. Она опаздывала и была сердита: как раз сегодня вечером ей не удалось найти приходящую няню, которая могла бы остаться допоздна. Лиска полтора часа просидела на телефоне, звоня каждому, чье имя приходило в голову, и все без толку. Кайл в это время жаловался, что она обещала помочь ему с математикой, а Ар-Джей выразил свое неудовольствие, расставив на обеденном столе солдатиков и затем драматическим жестом смахнув их на пол.

В итоге Лиска позвонила Стиву, хотя для нее было пыткой просить его о помощи — особенно в том, что касалось мальчиков. Ведь считалось, что она полагается только на себя. Больше всего ее злило то, что в аналогичных обстоятельствах Стив не моргнув глазом поступил бы точно так же. Он даже не стал бы тратить время на звонки приходящим няням, не чувствуя себя при этом плохим отцом.

Горячий ком обжигал ее горло, в глазах блестели слезы. Стива она поймала в спортзале, и он сразу же начал ныть, что его оторвали от тренировки. Впрочем, она не сомневалась, что Стив спокойно доделал все упражнения и даже не отказался от душа, так как к ней он добрался бог знает когда. В результате она опаздывала.

Зажегся зеленый свет, и Лиска, ловко обойдя “Кадиллак”, выехала в правый ряд. Она не знала, как долго Ибсен будет ее ждать. Он явно был актером до мозга костей и разыгрывал из себя капризного информатора, отказываясь сообщить сведения по телефону и настаивая на личной встрече. Ей хотелось надеяться, что Ибсен действительно в состоянии рассказать нечто важное. Но в теперешнем настроении Лиска была более склонна думать, что он окажется таким, как его охарактеризовал Данджен, и что она зря тратит вечер и рискует своей карьерой.

И все-таки, несмотря на скептицизм, Лиска чувствовала, что копается не в мертвом деле, а в гнезде с живыми осами и что Кен Ибсен, чокнутый он или нет, обладает серьезной информацией. Если он подождет еще пять минут, она, возможно, узнает, какова его роль в этой драме.

Лиска не пришла. Кен повторял это себе каждые две минуты из последних десяти. В промежутках он рисовал на салфетке карикатуру на самого себя в костюме и писал отрывочные фразы.

Может быть, Лиска ему не поверила? Может быть, она говорила с этой змеей Дейвидом Дандженом и он настроил ее против него? Данджен — марионетка полицейского начальства. Они используют его как приманку. На самом деле полицейский департамент Миннеаполиса не испытывает к своим сотрудникам-геям ничего, кроме презрения. Эрик говорил то же самое. Они выделили специального человека, который должен был заниматься гомосексуальными связями среди и сотрудников, но все это только для отвода глаз, для демонстрации терпимого отношения к геям. Департаменту было наплевать на преследования, которым подвергался Эрик. Там только поощрялась атмосфера ненависти, приведшая к его гибели. “Департамент должен держать ответ в суде за смерть Эрика Кэртиса!” — написал Кен на салфетке.

Если бы только суд признал за ним право подать иск. Он не был родственником Эрика. Они не были женаты — закон запрещал однополые браки (что, по его мнению, было антиконституционно). Какой-нибудь коп-неандерталец может колошматить людей дубинкой за их сексуальные предпочтения, а двое влюбленных не имеют права выражать публично свои чувства! Впрочем, едва ли он и Эрик были влюблены друг в друга. Они были просто друзьями — даже скорее знакомыми, которые со временем могли бы стать друзьями. Кто знает, кем они могли бы стать?

Над дверью кафе звякнул колокольчик, и Кен оторвал от салфетки взгляд с надеждой, которой не было суждено сбыться. Новым посетителем оказался неопрятного вида парень в старой армейской куртке.

Было уже восемнадцать минут двенадцатого, а Лиска не пришла…

Отложив тлеющую сигарету, Кен сунул в карман длинного пальто под леопарда исписанную салфетку и направился к задней двери.

Не то чтобы ему нравилось ходить ночью по лабиринту переулков, где бродили пьяницы, наркоманы и бомжи, старающиеся не попадаться на глаза полиции. Но полицейские неоднократно останавливали и его самого, когда он шел по улице в сценическом костюме. Эти идиоты любого мужчину в светлом парике и платье принимали за проститутку. К тому же его настойчивое стремление выяснить правду о смерти Эрика не снискало ему друзей среди патрульных.

В переулке было темно и жутко. Здания по обеим сторонам создавали зловещий бетонный каньон. Сплошной мрак нарушали только тусклые лампочки над задними дверями, за которыми занимались тем или иным сомнительным бизнесом. Каждый подъезд, каждый мусорный ящик служил потенциальным укрытием для двуногого хищника.

Словно в ответ на его мысли впереди, футах в тридцати, за мусорным ящиком внезапно замаячила темная фигура. Алый кончик сигареты светился в темноте, как злобный глаз.

Поскользнувшись на льду, Кен ухватился за выступ дома и выругался, почувствовав, что с пальца слетел фальшивый ноготь. Придется выступать в перчатках. Черт бы побрал эту Лиску!

Фигура в переулке не шевелилась. Позади нее находилось заведение, где клиентам делали татуировки, попутно заражая их СПИДом и гепатитом через грязные иглы.

Кен сунул руку в карман и нащупал газовый баллончик, продолжая двигаться дальше. До клуба оставалось два квартала.

С каждым шагом Кен задерживал дыхание. Он ежедневно бегал трусцой, чтобы сохранять форму, и ходил на высоких каблуках лучше многих женщин, но перспектива пробежки в подобной обуви не вызывала у него энтузиазма.

Кен чувствовал на себе взгляд призрачной фигуры и ожидал, что ее глаза вот-вот вспыхнут красным светом, как у волка. Поравнявшись с дверью салона татуировок, он стиснул баллончик потной, несмотря на мороз, рукой, готовый в любой момент пуститься бегом. Сердце бешено колотилось, ударяясь о накладные груди.

Господи, неужели ему суждено умереть в женском наряде? Его мысленному взору представились фотографы и ухмыляющиеся копы. Пожалуй, если его не убьют этим вечером, стоит сделать татуировку: “Я не трансвестит”.

Призрак выбросил сигарету — янтарный кончик описал дугу в темноте — и внезапно рванулся вперед. Кен побежал, слыша за спиной хриплый смех. Правая лодыжка подвернулась, и он растянулся на земле. Боль ударила сразу несколькими молотками — в оба колена, в локоть, в бедро, в подбородок. Крик отозвался слабым эхом, истаивающим среди кирпича и бетона.

Уцепившись за край мусорного ящика, Кен с трудом поднялся на ноги и заставил себя обернуться. Все еще смеясь, призрак скрылся в салоне татуировок. Черт бы побрал этого придурка!

Тяжело дыша, Кен прислонился к ящику. Холодный воздух царапал ему горло, как сухой лед. Проклятая Лиска! Надо будет послать ей счет за химчистку.

Прихрамывая, Кен снова зашагал по переулку. Он растянул лодыжку и потерял один каблук; белая перчатка покрылась пятнами крови и грязи, когда он провел рукой по рту и подбородку. Если придется накладывать швы, у его босса случится приступ бешенства. Два квартала казались куда большим расстоянием, чем в начале вечера. Все равно, теперь он уже не сможет выступать.

Вот и конец переулка. У обочины стояла одинокая машина, кто-то копался в багажнике. Кена внезапно охватило ужасное предчувствие. В следующий момент незнакомец выпрямился; в руке он сжимал металлический колесный бандаж, лампа освещала лицо в лыжной маске.

Кен Ибсен застыл как вкопанный, потом медленно повернулся, намереваясь пойти назад. В конце концов, это меньшее из двух зол. Но назад пути не было: еще одна темная безликая фигура преграждала путь к спасению, держа в руке какой-то предмет.

Оба силуэта приближались, и Кен ощущал исходящее от них зло. Страх ударил его, как молния, — он с криком выхватил из кармана газовый боллончик и нажал кнопку. Человек с железным ободом сделал быстрое движение — и сломанная рука Кена безвольно повисла. Баллончик упал на мостовую.

Кен хотел бежать, но следующий удар ободом раздробил ему колено. Он хотел позвать на помощь, но последовал еще один удар, и он почувствовал, что его челюсть раскрошилась и зубы посыпались изо рта, словно леденцы.

“Я не хочу умереть в женском наряде!” — мелькнуло у него в голове, и все провалилось во мрак.

* * *

Лиска остановила “Сатурн” в четверти квартала от кафе, где Ибсен назначил ей встречу. Она здорово опоздала. Черт бы побрал Стива с его нерасторопностью!

Немногочисленные посетители сидели группами по два или по три человека, поглощенные разговором. Когда Лиска вошла, никто даже не взглянул на нее. Она направилась прямо к бару, где единственный находящийся в поле зрения официант погрузился в учебник, толстый, как справочник “Желтые страницы”.

— Что вы изучаете? — осведомилась Лиска, вынимая из сумки значок.

Бармен устремил на нее взгляд сквозь модные очки. У него были печальные карие глаза и худое лицо с а тонкими чертами, которые художники всегда приписывали Иисусу Христу.

— Я изучаю медицину. Отец истратил кучу денег, чтобы отправить меня в медшколу, но пока что я научился готовить отличный капуччино. — Он посмотрел на значок. — Вы пришли арестовать меня за то, что я прикидываюсь студентом-медиком?

— Нет. Я должна была здесь встретиться кое с кем некоторое время назад. Такой невысокий худощавый парень с платиновыми волосами.

Студент покачал головой:

— Такого не видел. Тут сидел трансвестит, наряженный как Мэрилин Монро. Похоже, он кого-то ждал, но ушел. Надеюсь, у вас не с ним свидание?

— Нет. Давно ушел этот трансвестит?

— Минут десять-пятнадцать назад. Он работает в клубе “Мальчики будут девочками”. Они иногда приходят сюда между выступлениями.

— Трансвестит… — отвернувшись, пробормотала Лиска. — Только этого не хватало.

Ее информатор явился одетым как Мэрилин Монро! Пришлось напомнить себе, что проповедники и банкиры редко становятся полицейскими осведомителями, если они не тайные извращенцы и не воры.

— Он ушел через заднюю дверь, — сказал студент. — Пойдемте, я вам покажу.

Он повел ее через зал, мимо туалетов, к задней двери, продолжая болтать на ходу:

— Вы знаете кого-нибудь в окружном морге? — спросил он. — Пожалуй, патологоанатомия мне подойдет лучше всего. По крайней мере, никто не будет жаловаться на небрежное лечение.

— Конечно, знаю, — ответила Лиска. — Неплоха работа, если вы сможете выдержать запах.

Она открыла дверь и выглянула наружу. Темный переулок был мокрым и грязным. “Для полноты картины не хватает только крыс и оборванных детей”, — подумала Лиска и тут же увидела в тридцати футах от себя бомжа, который стоял в маленькой полоске света и разглядывал что-то на мостовой. Бомж уставился на нее, как койот, пойманный, когда он склонился над добычей, и разрывающийся между стремлением пуститься наутек и нежеланием бросить найденное сокровище. Лиска подошла ближе, и он слегка отодвинулся, позволив ей разглядеть кое-какие детали его находки — женскую туфлю, босую ногу, светлые волосы…

— Эй, ты! — крикнула Лиска, выхватив оружие. — Полиция! Отойди от тела! — Лиска обернулась к студенту: — Позвоните 911. Сообщите о нападении и вызовите полицию и “Скорую помощь”.

Койот бросился бежать. Лиска с криком погналась за ним, понимая, что если он вооружен, то может повернуться и выстрелить в нее. Бомж спотыкался, теряя драгоценные секунды. Лиска настигла его и повалила наземь, прижав колено к спине и ухватив левой рукой за воротник и грязные волосы — правая была занята револьвером.

— Ты арестован! Не двигаться!

— Я ничего не сделал!

От него разило дешевой выпивкой и нечистотами. Он попытался встать, но Лиска легонько ударила его по затылку рукояткой револьвера.

— Я сказала: не двигаться!

— Но я ничего не сделал!

— Если бы мне платили доллар за каждого придурка, который это говорит, у меня уже был бы особняк со слугами.

— Спросите у Бино! Это были другие парни!

— Заткнись! Другие парни…

Лиска бросила взгляд через плечо на жертву. Она не могла разглядеть ни лица, ни признаков дыхания.

— Оставайся на месте, — велела она бомжу, надев на него наручники. — Не вставай и не шевелись.

— Но я этого не делал… — захныкал он.

— Еще раз повторишь это, и я тебя пристрелю! Сказано тебе, заткнись!

Лиска подошла к жертве.

— С вами все в порядке, мэм? — Глупый вопрос, рассчитанный только на то, чтобы получить какой-нибудь отклик — хотя бы стон или вздох.

Присев на корточки рядом с телом, Лиска просунула руку под спутанные светлые волосы, пытаясь нащупать пульс на шее. Сначала она подумала, что смотрит жертве в затылок, но потом с ужасом поняла, что это кровавое месиво когда-то было лицом. Внезапно по неподвижному телу пробежала судорога, а в том месте, где раньше находился рот, появились алые пузырьки.

— Господи! — прошептала Лиска, нащупав дрожащими пальцами едва ощутимый пульс. Другой рукой она осторожно отодвинула локоны. Это оказался парик, под которым находились короткие платиновые волосы, испачканные кровью.

Кен Ибсен.

Он лежал на земле, как выброшенная тряпичная кукла, с неестественно изогнутыми конечностями. В одной руке был зажат клочок бумаги — салфетка. Лиска извлекла ее из стиснутых пальцев и поднесла к свету. Какие-то рисунки и отрывочные фразы. Возможно, Кен Ибсен таким образом коротал время, поджидая ее. Внимание Лиски привлекли слова “…ответ в суде за его смерть”.

Прибежал запыхавшийся студент:

— Они уже едут. Почти сразу же неподалеку завыла сирена.

— Я принес фонарик, — сказал студент, направив луч в лицо жертвы.

Фонарик со стуком упал на мостовую. Студент отвернулся, содрогаясь в приступах рвоты. Очевидно, карьера патологоанатома начала казаться ему менее привлекательной.

 

Глава 23

Аманда Сейвард почувствовала его присутствие прежде, чем увидела. Страх сковал мышцы, словно смирительная рубашка, мешая повернуться.

Он стоял в тени гостиной; лунный свет, проникая через окна, падал на него, но тем не менее Аманда не могла разглядеть его лицо. Он ничего не говорил и не двигался, словно считая, что это поможет ему оставаться незамеченным. Она вспомнила, как думала в детстве: “Если я не буду шевелиться, меня никто не увидит”.

Может быть, если она притворится, что не замечает его, он исчезнет?

Стараясь не спешить, Аманда направилась в столовую. Она не слышала звука его шагов по паркету, но когда обернулась, то увидела, что он стоит в тени коридора, наблюдая за ней.

Аманда задерживала дыхание до тех пор, пока ей не показалось, словно кто-то ее душит. Потом она с ужасом осознала, что так оно и есть. Его большие руки стиснули ей горло. Аманда вцепилась в эти беспощадные руки, пытаясь освободиться, но он снова притянул ее к себе, собираясь повалить на пол. Каким-то чудом ей все-таки удалось вырваться, и она бросила на него взгляд через плечо, прежде чем побежать. Это был Энди Фэллон с багровым отечным лицом, остекленевшими глазами и вывалившимся изо рта языком.

Проснувшись, Аманда спрыгнула с кушетки и налетела на старинный морской сундук, служивший ей кофейным столиком. Царапая себе горло, она расстегнула “молнию” хлопчатобумажного свитера, который надела, так как он придавал ей ощущение безопасности. Тело под свитером было покрыто потом.

Наконец Аманда осознала, что произошло, и из глаз ее хлынули слезы. Она столько раз проходила через эти муки! Неужели они никогда не кончатся? Опустившись на колени, Аманда закрыла лицо руками.

Она так устала! Физически, душевно, эмоционально. Устала от бессонницы, стресса, ночных кошмаров и чувства вины.

На мгновение Аманде захотелось, чтобы рядом оказался кто-то, с кем можно было бы разделить это непосильное бремя. Нелепая фантазия! Ей суждено быть одинокой, хочет она того или нет. Судьбу не интересуют чьи-то мнения, нужды и пожелания.

Она сидела на полу в темноте, дрожа от напряжения и холодного пота, стараясь не плакать, так как от этого не было никакого толку. Плач — всего лишь трата энергии, которую она не может себе позволить. Это был один из немногих полезных уроков, преподанных ей отцом.

Аманда закрыла глаза и стала делать дыхательные упражнения, стараясь успокоиться. Некстати пришло воспоминание о сильной руке на ее плече. Она видела темные глаза Сэма Ковача, смотрящие на ее отражение в зеркале дамской комнаты, слышала тревогу в его голосе. На мгновение она позволила себе представить ощущение, которое могла бы испытать, положив ему голову на грудь и застыв в его объятиях.

Ковач казался ей надежным, как скала. Аманда сомневалась, что его вообще можно выбить из колеи. Но она не станет прибегать к его помощи. Он последний человек, которому она позволила бы заглянуть ей в душу, чтобы попытаться приручить копошащихся там змей. Ей суждено справляться с ними собственными силами, что она и делала очень долгое время. Просто сейчас она чувствовала себя такой усталой и одинокой…

Вздохнув, Аманда заставила себя подняться и обойти комнаты на первом этаже. Она бродила по молчаливому дому, как зомби, ничего толком не видя и смутно сознавая, что ищет нечто, не поддающееся обнаружению. Вернувшись в гостиную, Аманда долго стояла, тупо уставясь на стену, где висели фотографии, сделанные ею в течение многих лет. Черно-белые снимки, пейзажи и натюрморты. Как сказал бы психотерапевт, проекция внутреннего “я” фотографа.

Время шло незаметно. Аманда не знала, как долго простояла там — пять минут или час, — когда позвонили в дверь. Звук испугал ее: она не понимала, происходит ли это наяву или в очередном ночном кошмаре.

Звонок прозвучал вновь. С бешено колотящимся сердцем Аманда подошла к двери и посмотрела в глазок. На пороге стоял Ковач. Не будучи уверенной, что ее воображение не играет с ней шутку, она тем не менее открыла дверь и молча уставилась на него.

— У вас горел свет, — заговорил Ковач, смущенно и встревоженно глядя на нее. — Я понял, что вы не спите. Разве я ошибся?

Аманда машинальным движением попыталась поправить волосы.

— Я… э-э… заснула на кушетке.

— Тогда прошу прощения, если я вас разбудил.

— Что вам нужно, сержант?

Ковач переминался с ноги на ногу, ссутулившись и держа руки в карманах пальто.

— Для начала было бы неплохо оказаться в тепле.

Поежившись, Аманда шагнула назад, позволяя ему войти. Посмотрев в зеркало, висящее над столиком в холле, она пришла в ужас. Темные круги вокруг глаз, бледная кожа, спутанные волосы, затравленный взгляд. Лучше бы сержант застал ее обнаженной — тогда он, по крайней мере, не обратил бы особого внимания на лицо, выдающее душевное состояние.

— Я не оторвал вас от… от важного дела? — осведомился Ковач.

“Если и оторвали, то от терзавших меня демонов”, — подумала Аманда.

— Что вы здесь делаете?

— Просто оказался поблизости.

Увидев в зеркале, что он внимательно смотрит на нее, она резко повернулась; боль в шее и плече заставила ее поморщиться.

— Плимут за пределами вашей юрисдикции.

— Я не на службе. У меня здесь друзья. Вы знаете Джона Куинна?

— Знаю.

— У меня возникла к нему пара вопросов по поводу вашего парня — Энди. Я все еще не уверен, что он умер в одиночестве и по собственной воле. Конечно, мог произойти несчастный случай. Но если он был не один, значит, кто-то сбежал с места происшествия, и я хочу узнать, кто это, и задать ему несколько вопросов.

Аманда одной рукой разгладила складки на свитере, а другой провела по волосам. Ей была ненавистна мысль, что Ковач видит ее такой… такой уязвимой. Это слово пульсировало у нее в голове, словно нерв, по которому ударили молотком.

— И что же вам сказал мистер Куинн?

Аманда не могла себя заставить посмотреть ему в глаза, как будто он и без того не видел, в каком она состоянии. “Если я не буду шевелиться, меня никто не увидит…”

— У него есть кое-какие мысли. — Ковач пожал плечами. — Вообще-то я не слишком верю в психоанализ. Порой люди совершают преступления просто потому, что у них гнилое нутро. А порой их подталкивает к этому прошлое.

— Психоанализ иногда помогает выявить серийных убийц, — сказала Аманда. — Но сейчас вы имеете дело не с серийным убийцей — и вообще не с преступлением.

— Семья Фэллон могла бы с вами не согласиться — двое ее членов умерли неестественной смертью в течение недели, — заметил Ковач. — Как бы то ни было, уходя от Куинна, я вспомнил о вас, лейтенант.

— Почему?

— На панихиде я забыл спросить, просмотрели ли вы досье, которое вел Фэллон, расследуя дело Кертиса — Огдена?

— Вы собираетесь сообщить мне, что Огден был тайным любовником Энди и потенциальным серийным убийцей?

— Просто я пытаюсь вникнуть во все имеющиеся факты, чтобы составить как можно более четкую картину. Я уже давно понял, что, если следователь сосредоточивается только на одном аспекте дела, он рискует упустить самое существенное. Так вы заглянули в досье или нет?

Аманда смотрела в сторону своего кабинета, испытывая жгучее желание войти туда и закрыть за собой дверь.

— Нет. У меня не было возможности.

Ковач попытался заглянуть ей в глаза, но у него ничего не получилось.

— Не могли бы мы где-нибудь присесть? Не обижайтесь, лейтенант, но, судя по вашему виду, вы в этом нуждаетесь.

— Если бы я пригласила вас сесть, это бы означало, что я не возражаю, чтобы вы задержались здесь надолго, — нахмурилась Аманда. — А я возражаю.

Ковач пожал плечами:

— Тогда вы садитесь, а я постою. Вы выглядите очень… неустойчиво.

Он обнял ее за плечи и подвел к резному дивану у стены. “Уже третий раз за день Ковач прикасается ко мне, и я позволяю ему это…” — подумала Аманда. Она чувствовала себя маленькой, хрупкой и беспомощной. Можно было просто приказать ему уйти, но что-то не позволяло ей это сделать. Гнев, горечь и стыд соседствовали с желаниями, в которых Аманда редко признавалась самой себе.

— Я искал копию досье в доме Энди, — продолжал Ковач. — Хотел знать, что именно он расследовал, как к этому относился, не подвергался ли угрозам — все, что могло дать мне какое-то представление о его жизни и душевном состоянии. Но досье не было, а его компьютер исчез. Не знаете, куда он мог деться?

— Понятия не имею. Может быть, Энди оставил его в машине или отдал в ремонт… Возможно, конечно, что компьютер украли.

— Украли, чтобы не дать мне увидеть имеющиеся в нем данные? — Ковач взял со стола резную фигурку Санта-Клауса и стал ее разглядывать. Аманда вздохнула.

— Утром я займусь досье. Это все, сержант?

— Нет.

Отложив фигурку, он подошел к ней, приподнял ее голову за подбородок и наконец посмотрел в глаза.

— Как вы себя чувствуете?

“Чувствую, что у меня кружится голова и пульс стучит в горле. Чувствую себя уязвимой. Господи, опять это слово!..”

— Прекрасно. Я просто устала и хочу лечь. Ковач медленно провел указательным пальцем у нее перед глазами, как утром в ее кабинете. Вверх и вниз. Вдоль и поперек. Его левая рука все еще держала ее за подбородок.

— Не обижайтесь, лейтенант, но для красивой женщины вы выглядите паршиво.

Аманда подняла брови:

— Почему я должна на это обижаться?

Ковач не ответил. Его взгляд скользнул по ушибам и царапинам на ее лице, задержавшись на губах.

Аманда отвернулась.

— Вам пора уходить, сержант.

— Пора, — согласился он. — А то вы, чего доброго, потребуете у моего начальства отстранить меня от работы за то, что я сделал вам комплимент. Но сначала я попрошу вас кое о чем.

Собрав последние остатки воли, Аманда умудрилась придать лицу властное выражение, служившее ей повседневной маской. Но это не обескуражило Ковача.

— Назовите меня Сэм. — Уголок его рта слегка приподнялся. — Просто чтобы услышать, как это звучит.

“Я не могу хотеть этого! — подумала она, чувствуя, как страх сжимает ей горло. — Я не могу в нем нуждаться!”

— Вам пора уходить… сержант Ковач.

Он не сдвинулся с места. Аманда тщетно пыталась прочитать его мысли. Наконец Ковач отпустил ее подбородок и выпрямился.

— Позвоните мне, если найдете в этом досье что-нибудь интересное.

Она поднялась, и ей тут же пришлось опереться на спинку дивана, чтобы унять головокружение. Ковач задержался у двери.

— Спокойной ночи… Аманда. — Он пожал плечами и усмехнулся. — Что значит очередное отстранение от службы для старой клячи вроде меня?

Когда он вышел, в холл ворвалась струя холодного воздуха. Аманда заперла за ним дверь и прислонилась к ней, все еще ощущая на подбородке тепло его пальцев. Слезы жгли ей глаза.

Аманда медленно поднялась в спальню, переоделась в ночную рубашку, включила ночник и выпила таблетку снотворного. Потом она легла на левый бок, обхватив руками свободную подушку и чувствуя себя мучительно одинокой.

“Спокойной ночи… Сэм”.

 

Глава 24

Лиске хотелось, чтобы все это оказалось ночным кошмаром: что ее информатор — трансвестит в коматозном состоянии, что она провела полночи в грязном переулке, промерзнув до костей, что машина Стива стоит на ее подъездной аллее, а он сам ждет ее в доме.

Лиска оставила автомобиль у обочины, хотя была уверена, что его изуродует снегоочиститель и что ее в довершение всего оштрафуют. “Ну и черт с ним! — думала она, направляясь к двери. — По крайней мере мне выплатят страховку, и можно будет купить хотя бы подержанный “Шевроле”.

В комнате горела настольная лампа, а Билли Бэнкс рекламировал по телевизору самооценку и просвещение духа с помощью кикбоксинга. Стив и Ар-Джей спали в кресле, тесно прижавшись друг к другу. В них с первого взгляда можно было признать отца и сына — даже волосы торчали в одних и тех же местах. Ар-Джей был в пижаме с изображением Человека-Паука, на одной руке была надета кукла.

Лиска стояла, глядя на них и ненавидя те чувства, которые пробуждало в ней это зрелище, — тоску, желания, сожаление… Как несправедливо испытывать такое после всего, что произошло этой ночью! Прижав руку ко рту, она боролась со своими чувствами, как с демонами.

“Черт бы тебя побрал!” Лиска не знала, произнесла ли она эти слова мысленно или вслух, ругала ли она бывшего мужа или себя саму.

Стив приоткрыл один глаз, посмотрел на нее, потом осторожно встал с кресла, взял с кушетки одеяло и укрыл им сына.

— Все так плохо? — тихо спросил он, шагнув к Лиске.

Вопрос относился к текущему моменту — к тому, как она на него смотрит и что думает о его пребывании здесь. Но Лиска предпочла интерпретировать его по-своему — применительно к ее расследованию.

— Мой информатор-трансвестит лежит в реанимации с лицом, которое могло бы понравиться разве только Пикассо. Согласно двум свидетелям — один из которых был пойман во время попытки его обокрасть, — на него напали ниндзя со свинцовыми трубками.

— Ниндзя не пользуются свинцовыми трубками. Возможно, речь идет о нунчаках.

— Пожалуйста, не умничай, Стив! Сейчас я этого не вынесу.

— Я думал, тебе нравится, когда я умничаю. Это одно из моих самых привлекательных качеств. Лиска молча отвернулась.

— Ну-ну, не раскисай! Все не так уж плохо, раз ты до сих пор это выдерживаешь.

— Хуже быть не может, — прошептала ода.

— Хочешь об этом поговорить?

В переводе это означало: “Хочешь довериться мне — позволить разделить с тобой ношу?”

“Да, хочу, но не могу себе этого позволить”, — мысленно ответила Лиска.

— Никки. — Теплыми пальцами Стив коснулся щеки Лиски, а другой рукой притянул ее к себе. — Неужели ты должна всегда быть такой крутой?

— Да, должна.

— Только не сейчас, — пробормотал он, притронувшись губами к ее виску.

По телу Лиски пробежала дрожь — она с трудом справилась с желанием прижаться к нему.

— Что самое худшее в этой ситуации? — допытывался Стив.

“Знать, что в конце концов ты все равно меня подведешь. Бояться, что я, возможно, не права, но все равно не давать тебе шанса что бы то ни было доказать. Потому что я безумно устала!”

Лиска сдержала слезы и ответила:

— Самое худшее думать, что это случилось, потому что я не поспела вовремя.

— Этот парень — обычный стукач, Никки. С ним разделались из-за этого, а не из-за тебя.

— Но если бы я была там…

— Тогда это произошло бы в другой раз.

— Не знаю, выживет ли он. Захочет ли выжить. Если бы ты видел, Стив, что с ним сделали! Это ужасно…

Копы рано учатся не поддаваться такого рода эмоциям. Чувством вины вымощена дорога к безумию. Ковач напомнил ей об этом, когда она сообщила ему по телефону о нападении на Ибсена. Но было трудно не винить себя. Ведь Ибсен ждал там ее…

— Я представляю, что с ним сделали, Никки. Я видел такие вещи.

— Господи! — Набрав воздух в легкие, Лиска призналась в самом главном: — А хуже всего то, что, по-моему, это были копы.

Стив застыл как вкопанный.

— Боже мой, Никки, во что ты влезла? Охотишься за другими копами…

— Я не хочу, чтобы это оказалось правдой! — перебила Лиска. — Неужели ты не понимаешь?..

Сама мысль об этом была ей настолько отвратительна, что она содрогнулась. Стив крепче прижал ее к себе. Лиска позволила ему это, потому что чувствовала себя страшно одинокой и понимала, что, когда он уйдет, ей придется нести это бремя самой.

— Я ненавижу это! — прошептала она, зная, что имеет в виду не только расследование, но и необходимость быть крутой, эти слезы, обжигающие ей глаза, и противоречивые чувства, испытываемые в объятиях экс-супруга.

— Почему ты думаешь, что это были копы? — тихо Испросил Стив.

— Из-за этого он и хотел со мной встретиться — рассказать о продажном копе.

— Может, это было случайное преступление. Ты же знаешь, трансвеститы непопулярны в определенных кругах.

Лиска отодвинулась от него.

— Я верю в подобные совпадения не больше, чем в Санта-Клауса.

Она отошла поправить сыну одеяло, потом выключила телевизор.

— Это продолжение той истории с парнем из БВД? — осведомился Стив.

— Отчасти. Собственно, тут две истории — о закрытом деле об убийстве с уже осужденным преступником и еще об одном закрытом деле о несчастном случае, похожем на самоубийство. Тебе не кажется странным, что из-за этого человека избили почти до смерти?

— Кого ты подозреваешь?

— Одного патрульного — ты его не знаешь. — Повернувшись, Лиска внимательно посмотрела на бывшего мужа. Он был в одних носках, джинсы обтягивали плоский живот, а под майкой обозначались великолепные мускулы. — А может быть, и знаешь. Этот парень — такой же качок, как ты.

— И он приходит накачивать мышцы в участок Сент-Пола?

— Разве ты работаешь в участке, как обычный коп?

— Когда как. У меня достаточно обязанностей.

— Интересно, тебе за это платят деньги? Что-то мне они редко перепадают.

Стив открыл рот, чтобы возразить, но Лиска предупреждающе подняла руку. Ар-Джей спал, но кто мог знать, насколько крепко и какие звуки проникают в его подсознание. Она старалась не ссориться со Стивом в присутствии мальчиков, хотя ей далеко не всегда это удавалось.

— Прости, я сейчас на взводе. Я думаю, в вашем спортзале тренируется много копов из обоих департаментов. Возможно, ты видел там этого парня.

Несколько секунд Стив стоял молча, разжигая в себе обиду. Ар-Джей поступал так же, когда считал, что с ним обошлись несправедливо. Лиска понимала, что он сейчас вызывает в памяти все ее резкие замечания.

— Я же извинилась, — напомнила она.

— Ты ведь знаешь, Никки, что я стараюсь изо всех сил, — произнес Стив голосом невинного мученика. — Помогаю, чем могу, с мальчиками. Я же говорил, что скоро получу деньги и…

— Знаю.

— И все-таки не можешь удержаться от колкостей. Почему, Никки? Неужели ты в самом деле так меня ненавидишь? Или ты боишься, что у тебя еще остались какие-то чувства ко мне?

“Попал в яблочко”, — подумала Лиска.

— Это просто привычка.

— Ну так откажись от нее. — Он снова прикоснулся к ее щеке. — Я-то не боюсь признаться, что люблю тебя.

Наклонившись, Стив мягко поцеловал Лиску в губы. Ее сердце сразу же подпрыгнуло к самому горлу.

— Будь осторожна, Никки, — предупредил он, шагнув назад. — Когда идешь против своих, рискуешь нажить опасных врагов.

— Если это действительно совершил тот, о ком я думаю, он для меня не “свой”.

“Так и нужно на это смотреть, — решила Лиска, пока Стив, подойдя к двери, надевал ботинки и куртку. — Если Огден способен так зверски избить человека, тогда то, что он носит полицейский значок, только отягощает его вину”.

— Что у тебя есть против него? Что-нибудь серьезное?

Лиска покачала головой:

— Только догадки и ощущения. Этот трансвестит как раз собирался сообщить мне что-то конкретное. — Она с усмешкой добавила: — Если мне не удастся ничего обнаружить, может быть, я смогу сдать этого громилу твоим ребятам из отдела наркотиков. Наверняка он накачивает себя стероидами.

— Тоща его поведение непредсказуемо, — предупредил Стив. — Он очень опасен.

— Для меня это не новость. Спасибо за заботу и за то, что присмотрел за мальчиками.

— Я трудился не за “спасибо”.

Лиска не успела и глазом моргнуть, как Стив стиснул ее в объятиях и впился ей в губы на сей раз отнюдь не мягким, а голодным и жадным поцелуем.

В следующий момент его уже не было в холле. Услышав, как хлопнула дверца автомобиля и заурчал мотор, Лиска коснулась губ двумя пальцами.

— Только этого мне не хватало, — пробормотала она.

Бросив взгляд на Ар-Джея, Лиска погасила свет и отправилась спать, не надеясь, что ей это удастся.

Часы показывали 3.19, когда зазвонил телефон.

— Алло.

Мертвая тишина. Казалось, человек на другом конце провода затаил дыхание, хотя на самом деле боялась вздохнуть сама Лиска.

Затем послышался шепот, от которого у нее на затылке зашевелились волосы:

— Не будите спящую собаку!

 

Глава 25

Фотографии лежат на узком рабочем столе. За исключением конуса желтого света, который отбрасывает на них настольная лампа, комната погружена во мрак.

Аккуратный ряд снимков, запечатлевших разрушение жизни, — потоки крови, расплющенные кости… Доказательство хрупкости человеческого тела — абстрактное, жалкое и полученное слишком легко.

Казнь — необходимое зло, и все же оно должно стать невозможным. Аргументы должны быть настолько сильными, чтобы сделать казнь невозможной раз и навсегда.

Казнь…

Это слово вызывает целый поток эмоций. Сожаление, отвращение, облегчение, возбуждение… И страх. Страх перед происшедшим — перед вспышкой возбуждения в последний момент. Страх перед тем, что нечто одушевленное, цивилизованное, уязвимое можно уничтожить так легко.

Впрочем, в этом и состоит задача — вызвать страх перед насильственным прерыванием человеческой жизни. Но в таком случае сон должен приходить легко, а он не приходит вовсе…

 

Глава 26

“Вскрытие — неподходящая процедура для того, чтобы начинать с нее день”.

Эта мысль вертелась в голове Ковача, когда он усаживался за стол в их каморке, держа в руке чашку кофе. Лиски нигде не было видно. В офисе царила тишина. Ковач радовался, что ему удалось проскользнуть более-менее незаметно: он нуждался в нескольких минутах одиночества, чтобы как следует подумать. Вынув из кармана снимки, сделанные на месте гибели Майка Фэллона, он разложил их поверх бумаг, которыми пренебрегал последние несколько дней.

Конечно, можно назвать это самоубийством и забыть о нем, как только придет заключение медэксперта, если бы не смутное и неопределенное ощущение тревоги. А также тот факт, что Нил Фэллон, словно испорченная луковица, начинает демонстрировать все больше и больше гнилых слоев…

Ковач скользил взглядом по фотографиям, в поисках чего-то упущенного, надеясь при этом, что он ничего не обнаружит. Вывод, что Железный Майк решил покончить счеты с жизнью, был явно предпочтительнее альтернативной версии.

Сейчас фотографии почти что казались ему произведениями абстрактного искусства, а не изображениями человека, которого он знал двадцать лет. Было куда легче смотреть на них, чем на то, как этого человека разрезают вдоль и поперек.

Мэгги Стоун, медицинский эксперт округа Хеннепин, лично производила вскрытие. Несмотря на эксцентричную привычку носить пистолет-авторучку и каждые полгода менять цвет волос, Стоун была лучшим специалистом, и на ее мнение можно было полагаться без колебаний. Ковач знал Мэгги много лет и мог обратиться к ней с просьбой присутствовать на вскрытии тела старого друга. Стоун и глазом не моргнула: человека, чьей профессией было извлекать у мертвецов внутренние органы, ничего не могло потрясти.

В результате Ковач провел утро в прозекторской, наблюдая, как Стоун и ее ассистент Ларе двигаются вокруг отполированного до блеска стального стола, делая свое дело.

Появившаяся в каморке Лиска выглядела мрачной — в ее лице не было ни кровинки, хотя на улице стоял трескучий мороз. Она молча положила сумку в ящик и сняла пальто.

— Как твой стукач?

— Похоже, выживет. Я только что из больницы.

— Он в сознании?

— Нет. Но он не свернулся калачиком, как утробный плод, поэтому врачи надеются, что мозг серьезно не пострадал. Кости срастутся, а то, что он на всю жизнь останется уродом, — всего лишь мелкое неудобство, — с иронической усмешкой добавила Лиска.

— Это не твоя вина, Динь.

— Знаю. Но видеть его снова… — Она тяжело вздохнула. — Если бы я только поспела туда вовремя!

— Если ты будешь себя терзать, это ничего не изменит. Он действовал по своей воле, а ты сделала все, что могла.

Лиска кивнула:

— Да. Это нелегко, но я справлюсь.

— Не сомневаюсь. И если я тебе понадоблюсь, можешь на меня рассчитывать.

Она посмотрела на него, в ее глазах блестели слезы.

— Спасибо.

— Партнеры должны поддерживать друг друга.

Лиска притворно нахмурилась.

— Не заставляй меня плакать, Ковач, а то я сделаю тебе больно.

— Осторожнее, — предупредил он. — Мне может это понравиться — я ведь одинокий мужчина. — Помолчав, он спросил: — Ты уже доложила начальству?

— Пока нет, но придется, — поморщилась Лиска. — Ибсен был моим информатором, я оказалась на месте преступления… Кроме того, мне позвонили с предложением бросить это дело.

— Будь это случайное нападение, тебе не стали бы звонить.

— Пожалуй. Теперь у меня есть достаточно фактов, чтобы обратиться в БВД и получить доступ к документам по делу Кертиса. Стал бы кто-нибудь предупреждать меня насчет закрытого дела, если бы не было веских оснований открыть его заново?

— А что Огден и Рубел? У них есть алиби?

Лиска с презрением отмахнулась:

— Алиби! Они играли в пул в полуподвале дома Рубела. И знаешь, кто был с ними? Кэл Спрингер!

— Весьма кстати.

— Кэл бы подтвердил, что эта парочка во время нападения на Ибсена была на Луне. Должно быть, у них есть фотография, где он трахает козу, — с отвращением сказала Лиска. — Дело Ибсена поручено Касл-тону. Он и начальник смены согласны на мое участие, если Леонард не станет возражать.

— Леонард надерет тебе задницу за то, что ты копаешься в делах БВД.

Лиска пожала плечами:

— Что я могла сделать, если парень сам захотел поговорить со мной? Насколько мне известно, все остальные дали ему от ворот поворот. Никто не пожелал выслушивать его теории заговора по поводу СПИДа.

— А кто болен СПИДом?

— Эрик Кертис был ВИЧ-инфицирован. Это кое-что меняет, верно? Какой гомофоб станет забивать до смерти гея, рискуя вступить в контакт с зараженной кровью?

Ковач нахмурился, вспоминая свой разговор с человеком, осужденным за убийство Кертиса.

— Все утверждают, что это сделал Верма.

— Если так, то кто же меня предупреждал? Ведь Верма в тюрьме.

Несколько секунд они молча смотрели друг на друга. Потом Ковач повернулся на вращающемся стуле:

— Я ставлю на Огдена.

— Я тоже.

— Только будь осторожна.

— Как прошло вскрытие Майка?

— Никаких особых откровений. Под ногтями ничего, кроме грязи. На тыльной стороне кистей рук есть синяки, но это не обязательно следы борьбы. К то же мы знаем, что он недавно упал. Да и Стоун не может поклясться, что это ушибы — посинение кожи на руках могло быть вызвано положением тела.

— А как насчет следов пороха?

— Имеются на обеих руках. Конечно, не исключено, что кто-то заставил его засунуть револьвер себе в рот, но как это доказать?

— Значит, Стоун даст заключение о самоубийстве?

— Она мне обещала не давать никакого заключения, пока не поступят все результаты анализов. К тому же бумаги часто кладут не туда, куда надо, — если ты понимаешь, что я имею в виду.

Лиска усмехнулась.

— Думаю, доктор Стоун не возражала бы, чтобы ты положил не туда, куда надо, ее саму, — если ты понимаешь, что имею в виду я.

Ковач почувствовал, что краснеет. Перед его мысленным взором предстала не Мэгги Стоун, а Аманда Сейвард. Он заставил себя нахмуриться.

— Я не собираюсь ложиться в постель с женщиной, которая зарабатывает себе на жизнь потрошением трупов. А если серьезно, Мэгги обеспечит нам немного времени, но едва ли за этот период произойдет чудо. Я также попросил ее взглянуть на результаты вскрытия Энди Фэллона на случай, если Апшо что-то напортачил.

— Вы нуждаетесь в чуде? — осведомился Элвуд, входя в каморку. Плотный мохеровый свитер поверх рубашки с галстуком делал его похожим на шерстистого мамонта.

— Я бы продал за него душу дьяволу, — отозвался Ковач.

— Тут есть противоречие, так как чудеса обычно ассоциируются с положительными высшими силами, — назидательно произнес Элвуд. — Но так и быть. Можешь продавать душу дьяволу и не забудь передать ему от меня привет.

— Ты что-то узнал? Так выкладывай же, черт побери!

— Соседка видела грузовик Нила Фэллона, стоявший у дома Майка в ночь со среды на четверг — точнее, в девять минут второго. Я проверял показания, которые вчера взяли патрульные у соседей. Они приходили и в тот дом, но хозяйки не было — дверь открыла уборщица. Я решил позвонить — и вот результат.

Ковач вскочил со стула.

— Слава богу, Элвуд!

— Я тоже решил, что это уже кое-что.

— Соседка видела грузовик, но не слышала выстрел? — с сомнением спросила Лиска.

— Она глухая, как пень, и днем обычно пользуется слуховым аппаратом, — объяснил Элвуд. — Ей восемьдесят три, но с головой все в порядке.

— А со зрением?

— Тоже — особенно когда она смотрит в бинокль, лежащий на кофейном столике.

— Как насчет освещения?

— У ее дома стоят прожекторы. Она не узнала грузовик, но запомнила номер.

— Пожалуй, ей стоит занять мое место, когда Леонард меня уволит.

— Она видела, когда отъехал грузовик?

— Да, в час тридцать две.

— Раньше, чем предполагаемое время смерти, но, сойдет.

Ковач спрятал в ящик снимки Майка Фэллона и поправил галстук, глядя в темный экран компьютера.

— Доставь для допроса Нила Фэллона, — велел он Элвуду. — А я сообщу новости Леонарду.

* * *

— Что, черт возьми, все это значит? — осведомился Нил Фэллон.

Пара патрульных забрала его прямо из магазина. На Фэллоне был все тот же засаленный комбинезон, что и в тот день, когда Ковач сообщил ему о смерти брата. Руки были темными от грязи и жира.

— Господи, мой брат и отец мертвы, а вы привозите меня сюда, как какого-то гребаного преступника! — негодовал Фэллон, меряя шагами тесное пространство комнаты для допросов — той самой, где Джамал Джексон огрел Ковача по голове. — Ни объяснений, ни извинений…

— Вы и есть гребаный преступник, — спокойно отозвался Ковач. — Мы знаем о приговоре, который вы получили за нападение, Нил. Думали, мы не станем проверять ваше прошлое? Как насчет ваших объяснений и извинений?

Он стоял, скрестив руки на груди, прислонившись спиной к стене рядом с зеркалом и наблюдая за реакцией Фэллона. Лиска заняла позицию у противоположной стены, а Элвуд — возле двери. Никто не воспользовался стульями вокруг стола. Видеокамера мерцала красным светом.

Фэллон сердито уставился на Ковача:

— Это было давным-давно и не стоило выеденного яйца. Просто несчастный случай.

— Вы случайно ударили парня в баре так, что он провалялся неделю в коме? — заговорила Лиска.

— Была драка. Он упал и ударился головой.

Ковач посмотрел на Элвуда:

— Кажется, Каин то же самое сказал об Авеле?

— По-моему, да.

— Так как насчет извинения за то, что вы лгали мне вчера, Нил? — продолжал Ковач. — Или, может быть, объясните, что вы делали в доме вашего отца в ночь его смерти — после часа?

Выражение лица Фэллона мигом изменилось — теперь оно было смущенным и испуганным.

— Я… я не знаю, о чем вы говорите.

— Бросьте, — посоветовала Лиска. — Соседка вашего отца видела ваш грузовик на подъездной аллее в час тридцать.

— Вчера вы сказали мне, что последний раз говорили с ним вечером по телефону. — Ковач замолчал, выжидательно глядя на Нила.

Глаза Фэллона метались по комнате, словно в поисках объяснения.

— Почему вы солгали мне, Нил? Вам было стыдно, что вы не смогли убедить отца раскошелиться на сумму, которую должны выплатить бывшей жене? Об этом вы двадцать три минуты говорили по телефону, когда позвонили ему из вашего бара в одиннадцать вечера?

Фэллон судорожно втягивал в себя воздух, как астматик на грани приступа, потирая шею грязной рукой.

— Вы выглядите так, как будто у вас спазм прямой кишки, Нил, — заметила Лиска.

— Неужели вы думали, что я не позвоню в телефонную компанию проверить ваши разговоры? — снова заговорил Ковач. — Должно быть, вы считаете меня тупицей.

— Зачем вам все это? — нервно осведомился Фэллон. — Я ведь не подозреваемый. Мой отец просто покончил с собой…

— Именно я обнаружил его с размозженной головой, так что вам незачем напоминать мне об этом, Нил. Это неэффективная стратегия. Любая насильственная смерть подлежит расследованию, и в первую очередь обращают внимание на семью. Самые весомые мотивы убийства обычно бывают у родственников? Вы ведь сами сказали мне, что ненавидели Майка. Добавьте к этому факт, что вам нужны деньги для выплаты жене и что Майк отказался вам их дать. Это и называется мотивом.

Страх начал выходить на поверхность — движения Фэллона стали резкими, над верхней губой выступил пот. Он отошел к углу, где раньше находилась книжная полка.

— Но я не мог такое сделать! Ведь это был мой отец!

— Который тридцать с лишним лет твердил вам, что вы хуже вашего “голубого” брата. Это называется растравлять рану.

— Старик был ублюдком, но я его не убивал, — заявил Фэллон. — А что касается этой суки Черил, то не ее собачье дело, где я возьму деньги. Я выплачу ей все.

— Или потеряете бизнес, который заработали горбом, — сказала Лиска. — В аду не наберется столько злобы, сколько у оскорбленной мстительной женщины. Я это знаю, потому что сама такая. Когда я говорила с вашей женой, мне показалось, что она теряет терпение и готова на вас надавить. Вы просили денег у брата?

Нил помотал головой, как будто получил удар в ухо. Он переводил взгляд с Лиски на Ковача, словно не веря внезапному обороту событий.

— Вы хотите сказать, что я убил и его тоже?

— Мы не говорим, что вы вообще кого-то убили, Нил. Мы просто задаем вам вопросы, имеющие отношение к делу, и указываем, как выглядит ситуация с полицейской точки зрения.

Нил больше не владел собой.

— Засуньте вашу точку зрения себе в задницу, Ковач! — заорал он. — Смерть Энди вас не касается. С этим делом покончено — оно мертво и похоронено. Пепел к пеплу, прах к праху. Так решило ваше начальство.

Ковач поднял брови:

— И вы пытаетесь ткнуть меня в это носом?

— Я просто говорю, что с этим покончено.

— Но ведь перед нами определенная модель поведения, Нил. В течение одной недели два члена семьи покончили с собой. Это уже само по себе подозрительно. Вы ненавидели обоих и переживали трудное время, как в финансовом, так и в эмоциональном отношении. Мы называем эти факторы стимуляторами стресса. Их может оказаться достаточно, чтобы заставить человека перейти черту. А учитывая, что вы отбыли срок за преступление, связанное с насильственными действиями…

— Я никого не убивал!

— Что же вы делали среди ночи в доме Майка?

— Пришел проведать его. — Фэллон отвел взгляд и рассеянным жестом коснулся синяка на скуле. — Когда мы говорили по телефону, мне не понравился его голос.

— Голос или слова? — спросил Ковач. — Мы знаем, что вы были пьяны. Вы сами говорили мне, что накачались достаточно, чтобы затеять драку с клиентом, в котором признали копа. Ваш отец сказал что-то, разозлившее вас?

— Все было совсем не так!

— А как? Не станете же вы убеждать меня, что у вас была идеальная семья.

— Нет, но…

— Вы сказали, что Майк всегда к вам придирался. О чем вы говорили по телефону?

— Я уже объяснял вам — о том, в какое время я должен за ним заехать, чтобы отвезти в церковь.

— Да, но почему вы не упомянули, что вам не понравился его голос? Вы не сказали, что встревожились из-за отца, а наоборот, если мне не изменяет память, назвали его старым мудаком. Почему вы не рассказали, что приезжали проведать его?

Фэллон потер рукой лоб.

— Старик убил себя после моего ухода, — ответил он, понизив голос. — Выходит, я не позаботился о нем, как следует. А ведь я остался его единственным сыном…

— Не позаботились? Каким образом? О чем он вас просил?

Нил Фэллон, порывшись в кармане комбинезона, вытащил пачку “Мальборо”.

— Простите, мистер Фэллон, — сказал Элвуд, — но у нас не курят.

Нил метнул на него злобный взгляд и достал из пачки сигарету.

— Так вышвырните меня отсюда — и дело с концом!

Ковач подошел к нему.

— Думаю, что ваш разговор был не столько о нуждах Майка, Нил, сколько о ваших собственных, — мягко произнес он, меняя тактику. — Вы были пьяны и сердиты, когда звонили отцу, и поспорили с ним из-за денег, которые вам нужны. После разговора вы стали накручивать себя, вспоминая, как Майк любил Энди и придирался к вам. В итоге вы довели себя до такого состояния, что сели в грузовик и поехали к отцу, чтобы высказать все это ему в лицо.

— С таким же успехом я мог говорить с репой, — пробормотал Нил. — Старик был одурманен выпивкой и своими таблетками. Да и вообще ему всегда было наплевать на то, что я говорю!

— Значит, он не дал вам денег?

Нил покачал головой и усмехнулся:

— Он даже не слышал моих просьб. Старик хотел говорить только об Энди — как он его любил, как Энди его подвел, что не надо было будить спящую собаку…

Ковач посмотрел на Лиску, которая резко выпрямилась.

— Он использовал именно эти слова? — спросила она. — “Не будить спящую собаку”? Почему он так сказал?

— Понятия не имею, — огрызнулся Нил. — Наверно, потому, что Энди признался, что он гей. Если бы держал это при себе, старику не пришлось бы с этим разбираться. “После стольких лет”, — твердил он. Как будто Энди следовало рассказать об этом, когда ему было десять лет, или дождаться, пока старик умрет!

— Должно быть, это окончательно вывело вас из себя, — заметил Ковач. — Ведь вы из-за Энди подрались с клиентом, а ваш отец продолжал говорить все о том же, хотя вы стояли перед ним во плоти.

— Именно это я ему и сказал. “Энди мертв. Можем мы похоронить его и жить дальше?”

Нил затянулся сигаретой и выпустил струю дыма. Его лицо густо покраснело. Он щурился, пытаясь то ли ярче воскресить в памяти происшедшую сцену, то ли сдержать слезы, и глядя в зеркало невидящими глазами.

— Я крикнул ему прямо в лицо: “Энди был вонючий пидор, и я рад, что он мертв!”

Нил прикрыл глаза рукой, сигарета тлела у него между пальцами.

— И что сделал Майк?

По щекам Фэллона вдруг потекли слезы, из горла вырывались какие-то невнятные звуки.

— Что сделал Майк, Нил?

— Он… он ударил меня.

— А вы что сделали?

— О господи…

— Что вы сделали, Нил? — настаивал Ковач.

— Дал ему сдачи. — Нил Фэллон всхлипывал, закрыв лицо руками. — А теперь он мертв. Они оба мертвы! Боже мой…

Ковач взял у него сигарету и с сожалением положил ее на стол, оставив черный ожог на деревянной поверхности.

— Вы убили его, Нил? — тихо спросил он. — Вы убили Майка?

Фэллон покачал головой, не убирая рук от лица:

— Нет.

— Мы можем проверить, есть ли на ваших руках следы пороха, — сказала Лиска.

— Сделаем так называемый анализ с нейтронной активацией, — объяснил Ковач. — Не важно, сколько раз вы с тех пор мыли руки. Микроскопические частицы въелись вам в кожу и проявятся даже спустя несколько недель.

Разумеется, он блефовал, пытаясь запугать Фэллона. Тест мог показать лишь то, вступал ли человек в контакт с барием и сурьмой, — но это были компоненты не только пороха, но и миллиона других соединений, естественных и искусственных. Даже положительный результат имел бы очень малую ценность для следствия и еще меньшую — в зале суда. Слишком много времени прошло между происшествием и анализом. Защите ничего не стоило бы оспорить результат, наняв платных экспертов. Но Нил Фэллон едва ли знал это.

В дверь постучали, и в комнату заглянул лейтенант Леонард.

— Можно вас на два слова, сержант?

— У меня важный допрос, — с раздражением отозвался Ковач.

Леонард молча устремил на него красноречивый взгляд, и Ковач с трудом сдержал вздох. Если Нилу есть в чем признаваться, то сейчас самое время надавить на него, пока он не взял себя в руки.

Надо же было лейтенанту вывести его из игры в самый решающий момент!

Бросив многозначительный взгляд на Лиску, Ковач последовал за Леонардом в соседнюю комнату, откуда можно было наблюдать за допросами через стекло. Темное помещение походило на кинозал со стеклянной панелью вместо экрана. Эйс Уайетт, скрестив руки на груди, смотрел сквозь затемненное стекло на Нила Фэллона. Несколько секунд он стоял в профиль к Ковачу, потом повернулся к нему. На его лице застыло серьезное, озабоченное выражение, которое красовалось на рекламных афишах его сериала по всему Миннеаполису и Сент-Полу.

— Зачем ты это делаешь, Сэм? — спросил Уайетт. — Неужели этой семье мало досталось?

— Зависит от обстоятельств. Если окажется, что этот член семьи убил двух других, ответ будет положительным.

— На вскрытии выяснилось что-то, о чем я не знаю?

— А почему ты вообще должен об этом знать? — с вызовом осведомился Ковач. — Подобная информация строго конфиденциальна.

Уайетт проигнорировал его слова, давая понять, что его не интересует мнение заурядного копа.

— Ты обращаешься с ним так, словно точно знаешь, что Майк был убит.

— У нас есть на то основания, — отозвался Ковач. Вынув из внутреннего кармана фотографии, он разложил их на подоконнике. — Во-первых, Майк проделал это в ванной. Многие самоубийцы так поступают, но ему было нелегко въехать туда в инвалидном кресле ~ и притом задним ходом. Это заметила Лиска. Я подумал, что он, возможно, хотел снабдить нас аккуратной сценой гибели, но куда вероятнее, что для нас постарался кое-кто другой. Когда в последний раз Майк о ком-то заботился? Оружие хранилось у него в спальне в шкафу. Тогда почему он не застрелился там? Едва ли чтобы не создавать беспорядка: у него не квартира, а свинарник. Прибавьте к этому преступление, совершенное Нилом Фэллоном в прошлом, историю его отношений с отцом и то, что он не сообщил о своем пребывании в доме Майка.

— Но время его пребывания там не совпадает с временем смерти, — заметил Леонард.

— Время смерти никогда нельзя определить с точностью, — сказал Ковач. — Стоун вам это объяснит.

— Но ведь в результатах вскрытия нет никаких указаний на убийство, не так ли? — осведомился Уайетт.

Ковач пожал плечами и перевел взгляд с фотографий на окно в комнату для допросов. Нил Фэллон сидел, опираясь локтями на стол и обхватив руками голову. Лиска стояла рядом, наклонившись к нему.

— Если той ночью между вами произошло нечто более серьезное, лучше расскажите нам об этом, Нил, — спокойно сказала она, словно давая дружеский совет. — Снимите груз с вашей души.

Фэллон покачал головой:

— Я не убивал старика.

Казалось, будто его голос доносится из телевизора, стоящего на консоли у окна. Видеокамера была направлена на него и Лиску — их уменьшенное и искаженное изображение виднелось на экране.

— Я ударил его, — продолжал Нил. — Что может быть серьезнее? Ударил по лицу родного отца, да еще прикованного к этому чертову креслу. А теперь он мертв.

— Мы сделаем нейтронную активацию, — сказал Ковач Леонарду и Уайетту. — Возможно, это его припугнет и заставит признаться.

— А если нет? — спросил Леонард.

— Тогда я извинюсь за причиненные неудобства, и мы попробуем что-нибудь еще.

Уайетт нахмурился:

— Почему бы вам не подождать заключения Стоун? Зачем зря мучить человека? В конце концов, Майк был одним из нас…

— И он заслужил, чтобы мы сделали для него больше, чем требуют формальности. — Ковач начал терять терпение. — Ты хочешь, чтобы я отмахнулся от этого дела, Эйс? Хочешь пойти к Стоун и попытаться убедить ее приписать и эту смерть несчастному случаю, дабы легенда о Железном Майке не потускнела? А если этот громила в самом деле его прикончил?

— Ковач… — начал Леонард.

Сэм устремил на него свирепый взгляд:

— Что “Ковач”? Это отдел убийств! Мы расследуем случаи насильственной смерти. Майк Фэллон умер именно такой смертью, а мы хотим поскорее забыть об этом, не вдаваться в причины, потому что нам страшно: ведь лет через пять мы сами можем оказаться на таких же фотографиях. Самоубийство нас пугает — нам известно, до чего работа может довести человека, оставив его ни с чем!

— Может быть, ты именно потому предпочитаешь думать, что это убийство, Сэм? — осведомился Уайетт. — Если Майк Фэллон не убивал себя, то, возможно, и ты этого не сделаешь?

— Нет, — покачал головой Ковач. — Я бы мог ничего не заметить, если бы Лиска буквально не ткнула меня носом. Она была права, отнесясь к этому как к любой насильственной смерти, требующей расследования. Здесь творится слишком много неладного, чтобы смотреть на это сквозь пальцы.

Уайетт пожал плечами:

— Я просто хочу проявить должное уважение к единственному оставшемуся в живых члену семьи Майка. По крайней мере, до тех пор, пока медэксперт не сообщит нам что-либо конкретное.

— Прекрасно! Если бы ты имел право голоса, может быть, я бы к тебе прислушался. Но я присутствовал на вечеринке по случаю твоей отставки, Эйс, если только мне это не приснилось. Поэтому твое мнение о моем расследовании значит для меня не больше кучки крысиного дерьма.

Эйс Уайетт побагровел. Леонард поспешил вмешаться:

— Вы переходите границу, Ковач.

— Границу чего? Целования в задницу? — отвернувшись, пробормотал Ковач.

Гейнс, прихлебатель Уайетта, стоял в дальнем углу комнаты, глядя на него с самодовольной ухмылкой школьного ябеды. Ковач с отвращением посмотрел на него и снова повернулся к лейтенанту и Уайетту.

— Если я позволил себе лишнее, прошу прощения, — извинился он без малейшего намека на искренность. — У меня была чертовски тяжелая неделя.

— Нет, — со вздохом промолвил Уайетт. — Ты прав, Сэм. Я не имею права голоса. Это твое расследование. Если ты хочешь проучить Нила Фэллона и навлечь судебный иск на департамент, потому что нуждаешься в визите к психоаналитику, не мое дело вмешиваться. Как бы мне ни хотелось, чтобы этого безобразия не происходило.

— Ну, а мне бы хотелось мира во всем мире и чтобы “Викинги” выиграли суперкубок, прежде чем я умру. Что до безобразия, Эйс, то тебе должно быть известно, что убийство — безобразное явление.

— Если это действительно убийство.

— Вот именно. И если это убийство, я доберусь до того, кто это сделал, кем бы он ни был!

Он снова устремил взгляд в затемненное окно, наблюдая за допросом.

— Вы правша или левша, мистер Фэллон? — спросил Элвуд.

— Левша.

Элвуд поставил на стол набор маленьких контейнеров и ватных тампонов. Фэллон выпрямился на стуле.

— Мы приложим к вашим пальцам тампоны с пятипроцентным раствором азотной кислоты, — объяснила Лиска. — Это не больно.

Ковач посмотрел на фотографии Майка Фэллона.

— Господи! — пробормотал он, подбирая одну за другой и откладывая в сторону. Его пульс бешено колотился.

— В чем дело? — спросил Уайетт. Ковач разглядывал последнюю фотографию. И как он только этого раньше не заметил?

— Пожалуйста, протяните левую руку, мистер Фэллон, — попросил между тем Элвуд, готовя тампон.

Нил Фэллон поднял с колена заметно дрожавшую руку.

Ковач поднес снимок к оконному стеклу, получив как бы комбинированное изображение отца и сына. Мертвый Майк Фэллон с размозженной головой; оружие, убившее его, лежит на полу справа от инвалидного кресла, очевидно выпав из руки, когда старика покидала жизнь.

— Мистер Фэллон?

Вопросительные интонации в голосе Элвуда отвлекли Ковача от фотографии.

— Мистер Фэллон, мне нужно, чтобы вы протянули руку.

— Нет! — Нил Фэллон отодвинул свой стул от стола и поднялся. — Я не обязан и не буду этого делать!

— Это совсем нетрудно, Нил, — сказала Лиска. — Конечно, если вы его не убивали.

Нил шагнул к двери, опрокинув стул.

— Я никого не убивал. Если вы думаете, что это не так, предъявляйте мне обвинения или убирайтесь к дьяволу. Я ухожу.

Элвуд повернулся к окну, а Ковач снова уставился на фотографию.

— Майк Фэллон был левша, — негромко произнес он. — Значит, его убили.

 

Глава 27

Сэму Ковачу пришлось повторить эту фразу в кабинете лейтенанта, где, помимо самого Леонарда, собрались Лиска, Элвуд и Крис Логан из окружной прокуратуры.

— Если бы Майк Фэллон покончил с собой, то держал бы оружие в левой руке, — сказал он. — Представьте себе: Майк поддерживает левую руку правой, вставляет дуло в рот и нажимает на спуск. Бах! Он мертв. При отдаче револьвер падает на пол или остается в руке, свисающей вниз. Но он никак не может упасть с правой стороны кресла.

— Ты уверен, что Майк Фэллон был левшой? — спросил Логан.

Прокурор выглядел так, словно его перенесло через улицу из здания напротив порывом арктического ветра — темные волосы взъерошились, щеки покраснели. Сросшиеся нахмуренные брови приняли форму буквы “V”.

— Уверен, — ответил Ковач. — Не знаю, почему это не пришло мне в голову на месте происшествия. Очевидно, потому, что самоубийство Майка выглядело вполне закономерным.

— Но его сын должен был знать, что он левша.

— Нил тоже левша, — сказал Ковач. — Он помог старику отправиться на тот свет, шагнул назад и положил оружие на пол левой рукой — справа от Майка.

Логан нахмурился еще сильнее.

— Этого мало. У тебя есть что-нибудь еще? Отпечатки пальцев на револьвере?

— Нет. Там есть отпечатки Майка, но они смазаны. Может быть, кто-то сжимал его руку, держащую оружие.

— “Может быть” не считается. Может быть, отпечатки смазались, потому что у него вспотели пальцы и елозили по рукоятке или когда оружие выскользнуло у него из руки после выстрела.

— Свидетельница видела грузовик Нила Фэллона на месте преступления, — напомнил Элвуд.

— А Фэллон утаил, что был там, — добавил Ковач.

— Но ведь он был там за два или три часа до времени смерти, не так ли?

— Нил не ладил с Майком, — вмешалась Лиска. — Он долго копил в себе гнев и ревность. Майк отказался одолжить ему деньги, в которых он нуждался. Фэллон признает, что поссорился с отцом и даже ударил его.

— Но ведь он не признает, что убил его. Ковач выругался.

— Выходит, мы должны подавать тебе каждого преступника на тарелочке, словно рождественскую индейку, с подписанным признанием в клюве?

— Вы должны представить мне достаточное количество доказательств. Любой адвокат за пять минут не оставит от подобного обвинения камня на камне. У вас имеется мотив и возможность, — правда, не соответствующая медицинскому заключению, — но нет ни вещественных доказательств, ни свидетелей. Что из того, что парень вам солгал? Все лгут копам. У вас недостаточно улик для ареста, а у меня — для передачи дела в суд. Найдите кого-нибудь, кто слышал выстрел, когда Нил Фэллон находился на месте происшествия. Найдите кровь старика на его ботинках. Найдите что-нибудь.

— Если Нил сжимал руку Майка, державшую револьвер, он должен был оставить отпечатки на его коже, — заметила Лиска.

— Теперь их будет нелегко обнаружить, — вздохнул Ковач. — Стоун и Ларе обследовали руки Майка в поисках следов самообороны.

— Все-таки попробуй попросить Стоун, — настаивала Лиска. — Пусти в ход свой шарм, Сэм! Ковач закатил глаза.

— Как насчет ордера на обыск у Нила Фэллона? — спросил он. — Может быть, нам удастся найти окровавленную обувь.

— Отпечатайте просьбу и обратитесь к судье Лундквисту. Можете сослаться на меня. — Логан посмотрел на часы и стал надевать пальто. — Если этот ублюдок прикончил старика, он должен понести наказание. Но для обвинения нужны более веские основания. Иначе это обернется лишним поводом для прессы нацелить на нас свои камеры, а я не желаю оказаться в центре внимания, вступив в кучу собачьего дерьма. Ну, мне пора. Меня ждут в кабинете судьи. — Логан вышел, прежде чем кто-либо успел возразить.

— Скверно, когда у прокурора политические амбиции, — заметил Элвуд. — Он идет на риск, только имея все шансы выиграть.

— А по-моему, Логан прав, — вмешался Леонард. — Департамент не может себе позволить еще одно фиаско.

“Иными словами, лейтенант не хочет, чтобы начальство надрало ему задницу, — подумал Ковач. — Все ясно: Эйс Уайетт будет дирижировать за кулисами, а в дерьме утопят меня и Лиску. Элвуд может выкрутиться: он на периферии расследования”.

— Я подам прошение об ордере, — сказал Ковач.

— Мы, наверное, должны обратиться в офис шерифа, — заметил Элвуд. — Думаю, они захотят участвовать в обыске. Это их юрисдикция.

Леонард собирался ответить, но Ковач опередил его:

— Позвони Типпену и попроси помочь. Если туда приедет кто-то из офиса шерифа, то лучше пусть это будет он.

В этот момент заработал пейджер Лиски, и она протянула руку к поясу.

— Я должна идти, Сэм. Ибсен пришел в сознание. Я понадоблюсь тебе для обыска?

— Нет, можешь идти.

— Мне звонил начальник ночной смены, — громко произнес Леонард, заставив Лиску остановиться у двери. — Я согласился, чтобы вы помогали Каслтону в расследовании нападения на Ибсена. Конечно, если вам это интересно.

— Спасибо, лейтенант. — Лиска тщетно пыталась не выглядеть глупо. — Я как раз собиралась вам сообщить, что Ибсен — мой информатор.

— Может быть, когда вы вернетесь, у вас найдется пять минут, чтобы рассказать мне, о чем именно он вас информировал?

— Конечно.

Когда Леонард вышел, она повернулась к Ковачу и скорчила гримасу.

— Удачи, Динь, — пожелал он. — Надеюсь, парень обладает способностью хорошо видеть ночью и не потерял память.

— Я буду рада, если он сможет связать пару слов.

* * *

Как выяснилось, “пришел в сознание” было преувеличением. Ибсен всего лишь приоткрыл один глаз и застонал. Персонал отделения реанимации медцентра округа Хеннепин отреагировал на это солидной дозой морфия.

Ибсен выглядел маленьким и жалким, лежа на койке, перевязанный с головы до ног и присоединенный проводами к целой батарее аппаратов. Никто не сидел рядом с ним, моля бога о его спасении. По словам медсестер, никто не приходил навестить беднягу, хотя его босс в клубе “Мальчики будут девочками” был уведомлен о случившемся и должен был сообщить об этом друзьям Ибсена. Очевидно, таковых у него не имелось. К тому же тот факт, что его превратили в кровавое месиво, мог удержать знакомых от дальнейших контактов.

— Вы слышите меня, мистер Ибсен? — спросила Лиска в третий раз.

Он лежал лицом к ней с открытыми, но пустыми глазами. Впрочем, некоторые считают, что слова проникают в мозг человека, даже пребывающего в глубокой коме. Кто она такая, чтобы это опровергать?

— Мы доберемся до тех, кто сделал это с вами, — пообещала Лиска.

Мысль о том, что это сделали копы, осквернив свой мундир, вызывала у нее тошноту. Вред причинен не только Кену Ибсену. Это отразится на имидже департамента, на доверии граждан к тем, кто должен их защищать. Она ненавидела Огдена и Рубела за то, что они обманули это доверие. А еще за то, что они подорвали ее веру в сообщество полицейских, служившее ей второй семьей большую часть жизни.

Лиска не была наивной, она знала, что среди копов достаточно дряни. Но убийство или даже попытка убийства? Все в ней восставало против этого, хотя Кен Ибсен являлся живым доказательством — вернее, еле живым.

— Они ответят за все, — прошептала Лиска и вышла из палаты.

Дежуривший у двери патрульный читал рыболовный журнал. Согласно бирке, его звали Хесс. Толстяк, дожидающийся пенсии или сердечного приступа — в зависимости от того, что наступит раньше. Его ухмылка при виде Лиски означала: “Надо же, баба-сержант!” Лиске захотелось вышибить из-под него стул или выхватить из рук журнал и огреть им его по голове, но она не могла себе позволить ни того ни другого.

— Из какого вы участка, Хесс?

— Из третьего.

— Вы знаете, почему вас прислали сюда, в центр города?

Он пожал плечами:

— Чтобы охранять этого парня.

Хесса явно не интересовало, почему эту работу не поручили кому-нибудь из главного управления. Он был рад возможности освежить знания об удочках и наживках. Лиска настояла на человеке со стороны, опасаясь, что солидарность среди патрульных управления подвергнет Ибсена риску. Эта дурно понятая солидарность уже уничтожила улики на месте гибели Энди Фэллона, когда первый патрульный, откликнувшийся на вызов, впустил в дом Огдена и Рубела. Впрочем, Лиска не была уверена, что дежурство у двери такой дубины, как Хесс, не кончится так же плохо.

— Каслтон приходил сюда? — осведомилась Лиска.

— Нет.

— А кто-нибудь еще из департамента?

— Нет.

— Если кто-то, кроме врачей и сестер, зайдет в палату, меня следует сразу же уведомить.

— Угу.

— Кто бы ни зашел сюда, оторвите задницу от стула и смотрите через стекло! Я, например, могла бы убить его пять раз, пока вы тут сидели, думая о приманках и блеснах.

Хесс надул губы: ему явно не понравилось, что его поучает женщина.

Спускаясь в лифте. Лиска думала об Огдене и Рубеле, о том, как далеко они могут зайти и не предпримут ли очередную попытку добраться до Ибсена здесь, в больнице. Конечно, это страшный риск, но если они замешаны в убийстве Эрика Кертиса и гибели Энди Фэллона, если они могут сделать с человеческим существом то, что сделали с Кеном Ибсеном, значит, они способны на все.

Впрочем, не исключено, что они не хотели убивать Ибсена. Живой, он служил более устрашающим символом, если им нужно было предупредить, чтобы не совали нос в их дела. Лиска не могла понять только, почему, они ждали до сих пор. Почему не действовали, пока шло расследование. Может быть, сам Ибсен тревожил их не так сильно, как ее стремление открыть дело заново? Ведь пока она не вмешалась, словам Ибсена никто не придавал особого значения.

Выходит, Ибсена искалечили в качестве примера для нее, и она все-таки является причиной того, что он угодил на больничную койку?..

Чтобы поймать Ибсена в переулке, Огден и Рубел должны были следить за ним. Возможно, они наблюдали и за ней. Подобное всеведение плохо ассоциировалось с этой парочкой. Впрочем, они действовали не в одиночку. Спрингер, например, подтвердил их алиби, а Данджен уверял, что в департаменте нет недостатка в неприязни к геям. Но сколько копов могут дойти до разбойного нападения и убийства?..

Лиска вышла из лифта, опустив голову, погруженная в размышления о том, что ей надо сделать в первую очередь. Она хотела позвонить последнему напарнику Эрика Кертиса по патрулированию. Как его зовут? Энгл. Кроме того, Каслтон поручил ей выяснить в БВД содержание разговоров с Ибсеном. Но сначала нужно позвонить Ковачу, сообщить новости об Ибсене и узнать насчет обыска у Нила Фэллона. Возможно, он сейчас в кабинете судьи Лундквиста.

Вынув из кармана сотовый телефон. Лиска стала подыскивать спокойное местечко — и увидела на расстоянии десяти футов от себя Рубела в штатском, который стоял у колонны, глядя на нее. Она заметила, что он держит что-то в руке, и на мгновение ее сердце перестало биться. Потом кто-то толкнул ее сзади, и Рубел двинулся вперед, одной рукой надев зеркальные очки, а другую сунув в карман пиджака.

— Что вы здесь делаете? — осведомилась Лиска, преградив ему дорогу.

— Прививку от гриппа.

— Ибсена охраняют.

— А мне какое дело? Он не имеет ко мне никакого отношения.

— Вы правы. Это о вашем напарнике он собирался кое-что рассказать.

Рубел пожал плечами:

— Огден чист. Недаром, в БВД считали, что не стоит слушать этого парня.

— Очевидно, кое-кто думал иначе. У него осталось мало зубов, но язык цел, так что через пару месяцев он сможет говорить.

— Я уже сказал Каслтону, что ничего об этом не знаю, — заявил Рубел. — Огден, Спрингер и я играли в пул в моем полуподвале.

— Это звучит, как “Собака съела мое домашнее задание”.

— Невиновным незачем думать об алиби. — Он бросил взгляд через плечо. — Прошу прощения, сержант, но мне пора…

— Еще бы — вы, Огден и ваши дружки-гомофобы невинны, как мальчики из церковного хора! — Лиска жалела, что слишком мала ростом, чтобы смотреть ему в глаза. — Позор на департамент навлекают не Эрик Кертис и Энди Фэллон, а громилы вроде вас, считающие себя вправе раздавить всякого, кто не соответствует их убогим представлениям о людском совершенстве. Вас следует гнать из полиции поганой метлой, и если я найду хоть клочок доказательств, вам не поздоровится!

— Это похоже на угрозу, сержант.

— Можете пожаловаться в БВД.

Лиска зашагала по коридору в ту сторону, откуда шел Рубел. Она чувствовала затылком его взгляд, пока не повернула за угол.

— Могу я помочь вам, мисс? — спросила дежурная за столиком.

Лиска огляделась вокруг. Несколько человек ожидали своей очереди, сидя на стульях. На двери виднелась табличка с надписью: “Лаборатория”.

— Здесь делают прививки от гриппа?

— Нет, мэм, только анализы крови. Прививку можете сделать в отделении неотложной помощи. Идите по коридору в обратную сторону, а потом…

Пробормотав “спасибо”, Лиска зашагала прочь.

 

Глава 28

— Я подам в суд на полицейский департамент! — бушевал Нил Фэллон. Он метался взад-вперед по двору с непокрытой головой, и ветер, воющий над озером, ерошил ему волосы. С диким взглядом и вздувшимися на шее венами он походил на безумца.

Ковач достал сигарету, прикурил, глубоко затянулся и выпустил струйку дыма, почти тотчас же исчезнувшую на ветру.

— Подавайте, Нил, — отозвался он. — Это пустая трата денег, которых у вас и так нет, но мне какое дело?

— Необоснованный арест…

— Вы не под арестом.

— Незаконное преследование…

— У нас есть ордер. Вам не к чему придраться, Нил. Бледно-желтые лучи солнца с трудом пробивались сквозь пелену снегопада. Рыбацкие домики на берегу озера, казалось, сбились в кучу, чтобы согреться.

Фэллон остановился, пыхтя от злости и глядя сквозь открытую дверь сарая, как копы роются в его захламленной мастерской. В доме не обнаружили ничего — убедились только, что женщина здесь давно не проживала.

— Я никого не убивал, — в который раз заявил Фэллон.

Ковач наблюдал за ним краем глаза.

— Тогда вам не о чем беспокоиться. Лучше выпейте пива.

Типпен из офиса шерифа стоял рядом с Ковачем, тоже покуривая и глядя в распахнутую дверь сарая. Воротник его парки был поднят, на голове торчала полосатая лыжная шапка.

— Я думал, ты бросил курить, Сэм, — сказал он Ковачу.

— Так оно и есть.

— Что-то не похоже.

Ковач пожал плечами:

— А тебе кто-нибудь говорил, что ты в этой шапочке очень похож на гнома?

— Ну, положим, я покрупнее, — невозмутимо отозвался Типпен. — А где Лиска?

— У тебя взыграла похоть?

— Вот еще! Я просто спрашиваю о коллеге.

— Динь работает над другим аспектом дела. В местечке потеплее, чем это.

— Даже на Аляске теплее, чем здесь.

— Что еще за аспект? — осведомился Фэллон.

— Вас это не касается, Нил. Ей есть чем заняться.

— Я не убивал моего отца!

— Это мы уже слышали.

Ковач снова взглянул на дверь сарая и увидел, что ]ттуда вышел Элвуд, держа в руке коричневый сарже-ый комбинезон.

Фэллон дернулся, словно от удара током.

— Это не то, что вы думаете!

— А что я должен думать, Нил?

— Я могу это объяснить…

— Что скажешь, Сэм? — спросил Элвуд. — Похоже на кровь.

Грязный комбинезон был покрыт пятнами, действительно напоминающими засохшую кровь. Ковач повернулся к Фэллону:

— Хотите знать, что я думаю, Нил? Я думаю, что вы под арестом. Вы имеете право хранить молчание…

* * *

Кэл Спрингер сказался больным. Свернув на подъездную аллею, Лиска несколько секунд разглядывала его дом, прежде чем выключить мотор. Кэл и его жена жили в одном из самых фешенебельных пригородов — Иден-Прери. Дом принадлежал к тем, которые агенты по продаже недвижимости именуют “умеренно современными”, подразумевая отсутствие стиля. Любой человек, возвращаясь ночью из бара, рисковал очутиться в доме соседа и обнаружить разницу только после утреннего звонка будильника.

Все же дом выглядел приятно, и Лиска отнюдь не возражала бы против подобного жилища. Ее интересовало, как Кэл смог себе это позволить. Конечно, он неплохо зарабатывал и с годами мог скопить денег, но не на такой дом. К тому же она знала, что его дочь учится в Сент-Олафе — дорогом частном колледже в Норфилде. Может быть, Кэл Спрингер женился на деньгах? I

Подойдя к парадной двери. Лиска позвонила и прижала палец к глазку.

— Кто там? — послышался голос Спрингера, звучащий так, словно его обладатель ждал, что налоговая инспекция вот-вот уведет его в наручниках за жизнь не по средствам.

— Девушка по вызову! — громко отозвалась Лиска. — Пришла сделать вам эротический массаж, мистер Спрингер.

— Черт возьми, Лиска! — Дверь открылась, и Спрингер сердито уставился на нее. — Чем ты думаешь? Я ведь здесь живу!

— То-то и оно. Стала бы я смущать тебя перед посторонними?

Она проскользнула мимо Спрингера в холл с бесцветными обоями, бесцветными плитками пола и бесцветными перилами лестницы, ведущей на второй этаж.

— Я болен, — заявил Спрингер.

Лиска окинула его взглядом с головы до ног, отметив растрепанные волосы, серую кожу, мешки под налитыми кровью глазами. Выглядел он и впрямь скверно.

— Очевидно, это расплата за общение с типами вроде Рубела и Огдена. Странная компания для тебя. Тебе так не кажется, Кэл?

— Мои друзья тебя не касаются.

— Касаются, если я уверена, что они почти до смерти избили человека, когда ты якобы играл с ними в пул.

— Они не могли этого сделать, — сказал Спрингер, не глядя на нее. — Мы действительно играли в пул у Рубела.

— Миссис Кэл скажет мне то же самое, когда я спрошу ее?

— Жены нет дома.

— Рано или поздно она придет.

Лиска пыталась посмотреть ему в глаза, но Спрингер упорно отворачивался. На нем были мешковатые полотняные штаны, знававшие лучшие времена, и серый свитер с эмблемой Сент-Олафа и закатанными до локтей рукавами. Он был не способен даже одеться как следует.

— Какое вообще это имеет к тебе отношение? — раздраженно осведомился Спрингер.

— Я помогаю Каслтону в расследовании этого нападения. Пострадавший должен был встретиться со мной — предполагается, что он хотел сообщить мне кое-что интересное об убийстве Кертиса. И теперь, когда кто-то постарался заткнуть ему рот, мне еще больше хочется выяснить, что он намеревался сообщить. Ты ведь меня знаешь, Кэл. Я, как терьер, гоняющийся за крысой, — не успокоюсь, пока не доберусь до нее.

Спрингер рыгнул и прижал руки к животу. Его взгляд был устремлен на приоткрытую дверь уборной под лестницей.

— Чего ради ты якшаешься с патрульными, Кэл? Ты же детектив и к тому же старше их лет на пятнадцать. Не обижайся, но что они находят интересного в твоем обществе?

— Слушай, Лиска, я неважно себя чувствую. — Он снова посмотрел в сторону уборной. — Не могли бы мы отложить этот разговор до другого раза?

— После того, как я проехала столько миль, чтобы добраться до тебя? — оскорбилась Лиска. — Нечего сказать, гостеприимный хозяин! Впрочем, дом у тебя симпатичный.

Она заглянула в гостиную с камином и мягкими кушетками. Рождественская елка была украшена причудливыми орнаментами и излишним количеством мишуры.

— Должно быть, стоит кучу денег, а?

— Тебе какое дело? — огрызнулся Спрингер.

— Никакого. Но я, например, не могу себе позволить такой дом. А как тебе это удалось?

Улучив момент. Лиска посмотрела ему в глаза и увидела в них тоску. Ей пришло в голову, что Кэл Спрингер, возможно, всегда замахивается на то, что ему не по силам, и его надежды, как правило, не сбываются до конца.

Звук открываемой двери гаража привлек внимание Кэла, и он сразу же стал выглядеть еще более скверно.

— Жена вернулась с работы.

— Да? А чем она занимается? Мозговой хирургией? Хотя нет, в таком случае она смогла бы как-нибудь справиться с отсутствием у тебя здравого смысла.

— Она учительница, — сообщил Спрингер, поглаживая живот.

— Ну что ж, это объясняет ваш стиль жизни. Школьные учителя, как известно, купаются в деньгах.

— Мы достаточно обеспечены, — с вызовом сказал Спрингер.

“Достаточно, чтобы быть по уши в долгах”, — подумала Лиска.

— Но повышение тебе бы не повредило, верно? Хотя после того, как ты напортачил в деле Кертиса, эта перспектива выглядит туманной. Поэтому ты и хочешь баллотироваться в профсоюзные делегаты и показать начальству, что у тебя имеются административные способности?

— Кэлвин? Я пришла, — послышался из кухни приятный женский голос. — Я купила тебе имодиум.

— Мы здесь, Пэтси.

— Мы?

Послышался шорох расставляемых по местам пакетов с продуктами, и миссис Кэл вошла в холл. Она выглядела типичной школьной учительницей — пухлая, довольно невзрачная, в больших очках и с мышиного цвета волосами.

— Я Никки Лиска, миссис Спрингер, — Лиска протянула руку.

— С работы, — уточнил Кэл.

— Думаю, мы встречались на каких-нибудь вечеринках, — сказала Лиска.

Миссис Кэл казалась смущенной, а может быть и встревоженной.

— Вы пришли навестить Кэлвина? У него плохо с желудком.

— Вообще-то, я пришла задать ему пару вопросов.

Спрингер побледнел еще больше. Его лицо походило на восковое, а взгляд был устремлен куда-то в другое измерение, где он, очевидно, видел свою жизнь, крошащуюся, как старый сыр. Миссис Кэл сдвинула брови:

— Каких вопросов?

— Вы знаете, где Кэл был прошлой ночью в районе одиннадцати — половины двенадцатого?

Глаза миссис Кэл под толстыми стеклами очков наполнились страхом. Она обернулась к мужу:

— Что все это значит?

— Просто ответь ей, Пэтси, — раздраженно сказал Спрингер.

Лиска ждала, с тоской думая о своей матери, к которой тоже когда-то приходили с вопросами сотрудники БВД. Она хорошо знала это ощущение беспомощности — чувство, что тебя предали свои же.

— Прошлой ночью Кэлвин уходил с друзьями, — тихо произнесла Пэтси Спрингер.

Позади нее Кэл провел рукой по лицу, пытаясь сдержать вздох облегчения.

— Нет, — Лиска покачала головой, глядя на него, — эти люди ему не друзья, миссис Спрингер. Надеюсь, ради его же блага, что вы мне солгали.

— Довольно, Лиска! — Спрингер встал между ними. — Ты не имеешь права являться в мой дом и называть мою жену лгуньей!

Лиска вынула из кармана перчатки, стала их натягивать.

— Брось их, Кэл, пока ты не увяз окончательно, — спокойно сказала она. — Что бы они о тебе ни знали, это лучше того, что сделали они сами.

— О чем она говорит, Кэлвин? — В голосе Пэтси послышался испуг.

Спрингер свирепо уставился на Лиску:

— Уходи из моего дома!

Лиска кивнула, бросив последний взгляд на аккуратную гостиную и на Кэла Спрингера — человека, которого съедало заживо то, что находилось у него внутри.

— Подумай об этом, Кэл, — сказала она. — Ты знаешь, что они сделали с Ибсеном. Возможно, тебе известно еще кое-что. Позор, что они носят такой же значок, как и мы с тобой. Будь мужчиной и останови их.

Спрингер отвернулся, прижав руку к животу; на его пепельной коже выступил пот. Он ничего не ответил.

Шагнув в холодные сумерки. Лиска села в машину и поехала на восток, в Миннеаполис. Больше всего на свете ей хотелось сейчас очутиться в своем скромном доме, с сыновьями.

 

Глава 29

— Какие шансы на то, что это кровь Железного Майка? — спросил Типпен, оторвавшись от кружки пива.

Они сидели в “Патрике”, переполненном копами, которые всегда собирались там в пятницу вечером.

— Почти никаких, — ответил Ковач, придвигая к себе тарелку. — Во время выстрела убийца стоял перед стариком, а кровь брызнула в другую сторону. Думаю, Нил Фэллон говорит правду — кровь попала на комбинезон, когда он потрошил рыбу. Но это не значит, что Нил не убивал старика. Может быть, посидев в камере, он решит во всем признаться.

— Из-за уик-энда мы не получим результатов анализа крови до вторника или даже до среды, — вмешался Элвуд. — Если Нилу есть в чем признаться, то, мне кажется, в воскресенье вечером он расколется.

— Исповедь в воскресенье? — Типпен кивнул с глубокомысленным видом. — Очень символично.

— Я бы сказал, очень “католично”, — поправил Ковач. — Ведь Нил Фэллон воспитывался в католической вере. Он не закоренелый убийца, и если прикончил старика, то не сможет долго жить с чувством вины.

— Не знаю, Сэм, — покачал головой Типпен. — разве мы все не живем с чувством какой-либо вины? Мы тащим его на плечах всю жизнь, как балласт, мешающий нам быть счастливыми. Оно все время напоминает нам о нашей ущербности.

— Ну, большинство из нас не убивало своих отцов, — заметил Ковач. — Такую ношу долго на плечах не удержишь.

Он нехотя поднялся.

— Куда это ты? — осведомился Типпен. — Сейчас твоя очередь платить.

Ковач вынул бумажник и бросил на стол несколько купюр.

— Хочу попробовать ускорить кое для кого процесс избавления от ноши.

* * *

Рядом с домом Тома Пирса кто-то устраивал рождественскую вечеринку. Только что прибыла очередная группа гостей, и из дома доносились музыка, разговоры и смех. Несколько минут Ковач наблюдал за происходящим, прислонившись к машине и докуривая сигарету, потом выбросил окурок в канаву и направился к двери.

В окнах Тома Пирса горел свет, а его автомобиль стоял на подъездной аллее. Конечно, он мог пойти на вечеринку к соседям, но Ковач в этом сомневался. Пирсу было не до праздников: трудно веселиться с таким грузом горя, потери и вины. Ковач надеялся, что невеста Пирса отсутствует — в одиночестве он был более уязвим.

— Приходится бить лежачего, — пробормотал Ковач, нажимая кнопку звонка.

Не получив ответа, он позвонил снова, а в соседний дом продолжали прибывать гости. Один из них —парень в красном шарфе — обнял стоящего во дворе снеговика и громко запел.

— Господи, опять вы! — проворчал Пирс, открыв дверь. — Неужели вы никогда не слыхали о телефоне?

— Предпочитаю личные контакты, Том.

Пирс выглядел еще хуже, чем вечером после того, как он обнаружил труп Энди Фэллона. От него пахло сигаретами, скотчем и потом — причем потом, вызванным эмоциональным стрессом и обладающим более резким запахом, чем возникающий от физической работы. Пирс держал в руке полный стакан виски, во рту у него торчала сигарета. Он явно не брился со времени похорон.

— Не терпится упрятать меня в тюрьму?

— Только если вы совершили преступление. Пирс засмеялся. Он был изрядно пьян, но, по-видимому, не позволял себе напиться до бесчувствия и заглушить боль полностью. Ковач подозревал, что Пирсу хотелось ее испытывать, но без скотча он все-таки не мог обойтись: спиртное давало возможность поддерживать эту боль на терпимом уровне.

— Пока что в тюрьме Нил Фэллон, — продолжал Ковач. — Похоже, он убил старика. Я бы хотел услышать ваше мнение на этот счет.

— Ну… — Пирс поднял стакан. — Это требует госта. Входите, сержант.

Он отошел от двери и пропустил Ковача в холл.

— Тост за то, что Нил в тюрьме, или за то, что Майк мертв?

— И за то, и за другое. Обоим досталось по заслугам.

Они вошли в кабинет с темно-голубыми стенами. Ковач закрыл за собой дверь, чтобы выгадать пару минут на случай, если появится невеста.

— Насколько хорошо вы знали Нила?

Пирс взял еще один стакан, наполнил его скотчем, потом долил виски себе.

Достаточно хорошо, чтобы понять, что это злобный, ревнивый и жадный тип. Весь в папашу! — Он протянул стакан Ковачу. — Я говорил Энди, что его, должно быть, перепутали в роддоме. У него не было ничего общего с этой парочкой громил. Он был таким добрым, мягким, вежливым…

Глаза Пирса наполнились слезами. Он подошел к узкому окну, выходящему на соседний дом.

— Энди был в сто раз лучше их. — Голос Пирса дрожал от обиды и разочарования. — И все же не прекращал попыток расположить их к себе.

Ковач с удовольствием потягивал скотч, сразу поняв, что бутылка стоит не меньше пятидесяти долларов. Такой вкус мог быть у расплавленного золота.

— Энди долгое время был любимчиком отца, — заметил он, не сводя глаз с Пирса. — Наверно, ему было нелегко, когда старик отказался от него.

— Жалеть тут было не о чем! Но Энди все время пытался помириться с отцом, заставить его понять. Я говорил ему, что это безнадежно, но он не желал слушать.

— Каким образом он собирался помириться с Май-ком? Какой тут можно было найти компромисс?

Пирс пожал плечами:

— Никакого. Энди думал, что они, может быть, займутся чем-нибудь вдвоем — например, он будет помогать старику писать мемуары. Он часто говорил, что если бы больше знал об отце, то сумел бы найти с ним общий язык. Ему хотелось разузнать побольше о выстреле, сделавшем старика инвалидом, — ведь это был поворотный пункт в жизни Майка. Но старик не желал вспоминать о случившемся и тем более говорить о своих чувствах. Сомневаюсь, что в его лексиконе вообще нашлись бы для этого нужные слова. Образование не считается особой добродетелью для людей вроде Майка и Нила.

— Нил заявляет, что признание Энди никак не повлияло на его отношение к нему, — сказал Ковач. Пирс усмехнулся.

— Еще бы! Этот самодовольный болван всегда ненавидел Энди. А тут, наверное, даже обрадовался: решил, что поскольку сам он натурал, то теперь сможет , добиться расположения старика. Ведь для твердолобых вроде Майка гомосексуальность — преступление.

— Энди часто виделся с братом?

— Время от времени он пытался заниматься вместе с Нилом сугубо мужскими развлечениями… охотой, рыбной ловлей… Но все без толку. Нил не желал понимать таких, как Энди. Ему не нужно было от брата ничего, кроме денег.

— Нил просил у Энди денег?

— Конечно. Сначала он представил дело как выгодный вклад, но я объяснил Энди, что с таким же успехом можно спустить деньги в унитаз.

— И Энди отказал брату?

— Не напрямик — сказал, что, может быть, как-нибудь попозже. Надеялся, что Нил поймет намек. — Пирс глотнул виски и пробормотал: — Какой к черту выгодный вклад!

— Не знаете, они когда-нибудь ссорились? Шире покачал головой:

— Нет. Энди не ссорился с Нилом — он чувствовал , себя виноватым, что поднялся выше среднего уровня семейства Фэллон. А что такое? Думаете, Нил убил его?

— Кто знает?

— Я этому не верю. Нил не настолько умен. Вы бы его уже поймали.

— В каком-то смысле так оно и есть, — напомнил ему Ковач.

— Ну, вы понимаете, что я имею в виду… — Пирс подошел к бару и снова наполнил стакан. — Такой тип, как Нил, не обошелся бы без стрельбы, поножовщины, кровавого месива и отпечатков пальцев повсюду.

— Возможно.

— И уж во всяком случае, не написал бы на зеркале: “Жаль”. Такого слова нет в его лексиконе. Умереть должен был он, а не Энди! — Пирс опять глотнул скотч, разжигая в себе гнев. — Ведь от него нет никакой пользы! Несправедливо, когда такой человек, как Энди…

Больше он не мог сдерживаться — слезы ручьем потекли по его щекам. Пирс выругался и отшвырнул стакан. Виски брызнуло на пол вместе с осколками.

— Боже мой!

Пирс схватился за голову, словно защищаясь от ударов высшей силы, наказывающей его за грехи. Он раскачивался из стороны в сторону, сотрясаясь от рыданий. Ковач ждал, давая ему время почувствовать свою боль и взглянуть демону в лицо.

— Вы были в него влюблены? — спросил он наконец.

Такие слова звучали странно по отношению к двум мужчинам. Но, видя всю глубину горя Пирса, Ковач подумал, что был бы счастлив, если бы хоть одно человеческое существо — не важно, мужчина или женщина — испытывало к нему такую привязанность.

— Да, — признался Пирс сдавленным шепотом. Ковач положил ему руку на плечо, и он сразу съежился.

— И у вас была с ним связь?

— Энди хотел, чтобы я открыто это признал. Но я не мог! Люди не понимают такого, даже когда утверждают обратное. Я прекрасно знал, что меня ждет — шуточки, усмешки за спиной, всеобщее презрение. О карьере пришлось бы забыть… — Он оборвал фразу, словно эти аргументы не звучали убедительно даже для него самого, опустился в кресло и закрыл лицо руками. — Энди не понимал, что я не мог…

Ковач поставил свой стакан на стол.

— Вы были там. Том? В ту ночь, когда погиб Энди?

Пирс покачал головой.

— Нет, — ответил он. — Я говорил вам, что в последний раз виделся с ним в пятницу. В тот вечер подруги принесли Джослин свадебные подарки, и ей было не до меня. До этого мы с Энди не виделись месяц. Мы поссорились из-за того, что он рассказал о себе отцу и брату, и с тех пор даже не разговаривали.

— А он встречался с кем-то еще?

— Может быть. Однажды я видел его с каким-то парнем вечером в баре, но не знаю, было ли между ними что-нибудь.

— А этого парня вы узнали?

— Нет.

— Как он выглядел?

— Как актер. Темные волосы, ослепительная улыбка.

— Что произошло, когда вы виделись с Энди в пятницу вечером?

— Мы снова поссорились. Он хотел, чтобы я рассказал обо всем Джосс.

— Сколько времени продолжалась ваша связь с Энди?

Пирс сделал неопределенный жест рукой.

— Со времен колледжа — с перерывами. Сначала я считал это просто… экспериментом, а потом уже не мог от этого отказаться. Но чтобы рассказать кому-то об этом… Ведь я помолвлен с дочерью Дагласа Деринга — мы должны пожениться через месяц…

— Вы с Энди и раньше из-за этого ссорились?

— Пятьдесят раз. Ссорились, расходились, сходились снова…

Он умолк, сгорбившись, как старик; на лице его застыли боль и раскаяние.

— А Энди мог сам рассказать о вас Джослин?

— Нет! Он был не такой. Энди считал, что это моя обязанность, а я не мог ее выполнить.

— И его это сердило?

— Обижало. — Помолчав, Пирс добавил: — Я не хочу верить, что он убил себя, ведь тогда получается, что причина во мне. — Его глаза вновь наполнились слезами, и он зажмурил их. — Мне не хватило духу признаться в том, кто я такой, а теперь человек, которого я любил больше всего на свете, мертв — возможно, из-за этого. Значит, я его убил!

Воцарилось молчание. Ковач думал, что делать дальше. Очевидно, ничего. Нет больше смысла давить на Пирса. Он будет нести тяжкий груз своей тайны всю оставшуюся жизнь — это его наказание.

— Вы расскажете Джослин? — спросил Ковач.

— Нет.

— С такой ложью нелегко жить, Том.

— Это не имеет значения.

— Для вас — может быть, но вам не кажется, что Джослин заслуживает лучшей участи?

— Я буду хорошим мужем и отцом. О, мы станем потрясающей парой. Это Джосс и нужно — иметь собственную куклу Кена в человеческий рост, играть с ней, одевать ее и водить на прогулку. Что-что, а играть я умею — всю жизнь этим занимался.

— Вы получите партнерство в компании “Деринг — Лэндис”, но будете влачить жалкое существование?

— Главное, что никто ничего не заметит.

— Истинно американский подход.

— Вы женаты, Ковач?

— Дважды.

— Значит, вы эксперт.

— Да, но в итоге я пришел к выводу, что куда легче и дешевле влачить жалкое существование в одиночестве.

Некоторое время оба молчали.

— Вы должны рассказать ей, Том. Ради вас обоих.

— Нет.

Внезапно Ковач с ужасом увидел, как дверь в холл медленно открывается. В проеме стояла Джослин Деринг, еще не сняв пальто. Он не знал, сколько времени она там пробыла, но, судя по ее лицу, достаточно долго. По щекам текли слезы и тушь для ресниц, губы побелели. Пирс молча уставился на нее.

— Тупоголовый сукин сын!

Выплюнув эти слова, как пули, Джослин с диким криком бросилась на Пирса. Ковач успел ее схватить, но она стала молотить его кулаками, каким-то образом вырвалась и, взяв со стола оловянный подсвечник, огрела им Пирса по голове.

Ковачу не сразу удалось оттащить ее. Джослин была высокой и крепкой, а ярость придавала ей силы.

Пирс не пытался защищаться. Из разбитой головы. стекала на щеку яркая струйка крови. Он вытер ее кончиками пальцев.

— Я любила тебя! — истерически кричала Джослин. — Зачем тебе понадобилось рассказывать? Я бы все устроила, как надо.

Гнев испарился, сменившись слезами. Ковач отобрал у нее подсвечник и усадил в кресло, но она соскользнула на пол и съежилась, колотя по креслу кулаком.

— Пожалуй, вы правы, сержант, — задумчиво произнес Пирс, разглядывая окровавленную руку. Жалкое существование легче влачить одному.

* * *

За время отсутствия Ковача его сосед умудрился найти во дворе свободные три квадратных фута и установить светящееся табло, отсчитывающее часы и минуты до прибытия Санта-Клауса.

Некоторое время Ковач глазел на него, завороженный постоянно меняющимися цифрами, и думал, на. какой срок его отстранят от работы, если он будет арестован за уничтожение чужого имущества. Интересно, сколько сверкающих символов коммерциализации праздника он смог бы разрушить, прежде чем обвинение в мелком правонарушении сменится более грозным?..

В итоге Ковач решил не тратить силы на вандализм и направился в свой дом. Он был пустым, как и прежде, — добавился лишь запах мусора, который он утром забыл вынести.

Сняв пальто и бросив его на кушетку. Ковач отправился в ванную промыть и оценить полученные повреждения. Джослин умудрилась как-то задеть рану над левым глазом, которая уже начала заживать, и теперь она выглядела устрашающе. Конечно, следовало обратиться в травмопункт, но он ограничился тем, что промокнул ее влажным полотенцем, потом вымыл руки и принял три таблетки тайленола.

В кухне Ковач открыл холодильник, достал оттуда недоеденный сандвич с фрикаделькой и понюхал его. Пахло лучше, чем мусор…

С сандвичем в руке он прислонился к шкафу, заново прокручивая в голове сцену в доме Пирса. Джослин Деринг врывается в комнату, обезумев от гнева и ревности… “Зачем тебе понадобилось рассказывать?.. Я любила тебя…” Эта женщина, безусловно, давно обо всем догадывалась. Ковач припомнил вечер, когда он впервые увидел Джослин — ее властное, покровительственное поведение с Пирсом; отсутствующий взгляд, когда он спросил, знала ли она Энди Фэллона. Джослин была необычайно сильной. Даже теперь у Ковача побаливали бицепсы после попытки удержать ее.

Он задумчиво поднес сандвич ко рту, но тут заработал пейджер, избавив его от риска подхватить сальмонеллез. Дисплей показывал номер сотового телефона Лиски. Ковач набрал его и стал ждать.

— Бюро страданий, — отозвалась Лиска. — С доставкой на дом.

— С меня на сегодня хватит. Я получил еще один удар по голове и пинок ногой в зубы на десерт.

— Прости. Сейчас не время для шуток, но твой десерт еще впереди. Дин Кумз начал действовать. Один из детей Чамиквы Джоунс убит.

 

Глава 30

— Что с тобой произошло? — Лиска нахмурилась, когда Ковач вылез из машины.

— Ничего особенного. Столкнулся с разозленной женщиной.

— У тебя нет женщины, которая могла бы так разозлиться.

— Почему это должно ограничивать мои шансы на травмы?

Ковач огляделся. Дома в районе, где жила Чамиква Джоунс, выглядели достаточно убого, но тем не менее не походили на трущобы. Здесь обитали бедные семьи, однако они явно старались заботиться друг о друге. Гангстеры и наркодилеры были для местных жителей куда более опасными врагами, чем для пригородов, где обитали белые.

Маленькое тельце, покрытое брезентом, лежало на улице возле грязного снежного сугроба, заляпанного кровью. Рядом стояла на коленях Чамиква Джоунс. Она кричала и рвала на себе волосы, раскачиваясь из стороны в сторону. Друзья и соседи пытались ее успокоить.

— Дети играли в снегу, — сказала Лиска. — Подъехала машина с тремя или четырьмя бандитами, один ;из них высунул голову в окошко и выкрикнул фамилию Джоунс. Увидев, что малышка оглянулась, он застрелил ее. Одна пуля попала в лицо, две в туловище.

— Господи!

— Да, предупреждение не отличается утонченностью.

— Кто ведет дело?

— Тед Майклс.

Услышав свое имя, Майклс прервал разговор с одним из патрульных и направился к ним. Крепкий и энергичный парень, он выглядел лет на семнадцать и, чтобы казаться старше, зализывал волосы назад, выливая на них ведра клейкого лака. Это не срабатывало, но все и без того знали, что Майкле — отличный коп.

— Я знал, что вы с Лиской расследовали нападение на Никсона, — сказал он. — И подумал, что вы захотите быть в курсе.

— Спасибо, — поблагодарил Ковач. — Есть какие-нибудь данные о стрелявшем?

Майклс скорчил гримасу. Это означало, что данных нет. Впрочем, удивляться было нечему. Девочка была убита, потому что ее мать просили свидетельствовать против одного из громил Дина Кумза. Можно ли после такого порицать людей за то, что они отказываются помогать правосудию?..

— Я же говорила вам!

Они обернулись на крик. Чамиква Джоунс указывала пальцем на Ковача, ее глаза были полны боли и гнева.

— Я говорила, что из-за вас меня прикончат! Но они сделали еще хуже — убили мою Шанталь! Что вы скажете теперь, Ковач?

— Я очень сожалею, Чамиква, — отозвался Ковач, отлично понимая, насколько нелепы его слова.

— Сожалеете, вот как? Моя малышка мертва! Я просила вас оставить меня в покое, но вы все не унимались. “Дай показания, Чамиква, иначе мы упрячем за решетку твою черную задницу”. А я ведь вас предупреждала! Я ненавижу вас!

Она изо всех сил ударила Ковача кулаками в грудь. Он даже не пытался сопротивляться и ничего не сказал. Чамиква Джоунс все равно не стала бы слушать о том, как скверно у него на душе и как бы ему хотелось, чтобы этого не произошло. То, что он всего лишь выполнял приказы, не могло оправдать его в глазах потерявшей ребенка матери. На нее бы не произвели никакого впечатления слова о том, что он стал копом с единственной целью: попытаться сделать этот мир хоть немного более безопасным. Чамиква не в состоянии была испытывать к нему никаких чувств, кроме ненависти.

— Миссис Джоунс, если мы можем что-нибудь для вас сделать… — начала Лиска.

— Вы уже сделали достаточно! — с горечью сказала Чамиква. — У вас есть дети, детектив?

— Двое мальчиков.

— Тогда молите бога, чтобы вам никогда не пришлось чувствовать то, что чувствую я, — вот что вы можете сделать.

Она повернулась и снова пошла туда, где лежало тело ее дочери. Никто не пытался ее остановить.

— Это порочный круг, — тихо сказал Майкле, глядя, как Чамиква отодвигает покрывало и касается окровавленной головы ребенка. — Если бы люди не молчали и выдавали нам ублюдков вроде Кумза, такого бы не случалось. Но у людей не хватает на это смелости именно потому, что такое происходит.

— Мы пытались убедить Леонарда подобраться к Кумзу с другого конца, — сказал Ковач. — Но наш лейтенант решил, что если нам удастся взять парня, напавшего на Никсона, то он приведет нас к Кумзу.

— Чушь собачья! — фыркнул Майкле. — Никакой громила, проломивший человеку голову колесным бандажом, не станет сдавать своего босса.

— Мы-то это знаем.

— А расплачиваться приходится Чамикве Джоунс, — сказала Лиска, не в силах отвести взгляд от несчастной матери.

— Если тебе что-нибудь нужно узнать у нас по делу Никсона, спрашивай сколько угодно, — предложил Ковач.

— Взаимно, — ответил Майкле. Он отошел, чтобы заняться своим делом, а Ковач положил руку на плечо Лиске:

— Пошли, Динь. Куплю тебе чашку кофе. Мы сможем поплакать на плече друг у друга.

— Нет, спасибо, — рассеянно отозвалась Лиска, все еще наблюдая за Чамиквой. — Мне нужно домой, к моим мальчикам.

Ковач проводил ее к машине и наблюдал, как она уезжает, завидуя ей, потому что ему не к кому было возвращаться домой.

* * *

Лиску подгоняло леденящее чувство страха. Она не могла избавиться от мысли, что с ее детьми тоже случилось нечто ужасное. У нее не выходило из головы, что обращенные к ней слова Чамиквы Джоунс были проклятием, которое непременно должно сбыться. Она понимала, что это глупо, но ничего не могла с собой поделать.

Будучи детективом из отдела убийств, Лиска регулярно сталкивалась со смертью. Как и большинство детективов, она к этому привыкла. Но от зрелища мертвого ребенка не существовало иммунитета. Не было спасения от бешеного гнева, от мыслей о том, какой недолгой была жизнь малышки, от чувства вины за то, что трагедию не удалось каким-то образом предотвратить. Взрослые могут сами о себе позаботиться и часто гибнут по собственной вине, сознательно подвергая себя риску. Но к детям это не относится — их безопасность целиком зависит от взрослых.

Свернув с Грэнд-авеню, Лиска увидела свой дом. Это хороший знак — по крайней мере, его не сожгли дотла в ее отсутствие. Она уже забыла, что разговаривала по сотовому телефону с приходящей няней всего десять минут назад.

Оставив машину на подъездной аллее. Лиска поспешила к дому, ища на ходу ключи.

Мальчики в пижамах лежали на животе перед телевизором, поглощенные видеоигрой. Лиска уронила сумку, сбросила обувь и побежала к ним, не отвечая на приветствие няни. Опустившись на колени между сыновьями, она обняла их, вызвав шквал протестов.

— Эй, ты все испортила! Я выигрывал!

— Ничего ты не выигрывал!

— Нет, выигрывал!

Лиска притянула их к себе, чувствуя запах чистых волос и поп-корна.

— Я так люблю вас!

— Ты холодная, — недовольно проворчал Ар-Джей. Кайл задумчиво посмотрел на нее:

— Ты любишь меня достаточно, чтобы разрешить мне пойти ночевать к Джейсону? Он меня приглашал.

— Сегодня? — Лиска зажмурилась, сдерживая слезы радости и облегчения. — Даже не надейся. Завтра — может быть. Но только не сегодня!

Няня ушла домой. Лиска играла с мальчиками, пока у них не начали слипаться глаза, потом уложила их и задержалась у двери, наблюдая, как они засыпают.

Убедившись, что дети целы и невредимы, Лиска проверила все замки и приняла ванну — удовольствие, которое она редко себе позволяла. Тепло проникало в мышцы, избавляя от напряжения и чувства тревоги, всегда остающееся после работы на месте убийства. Закрыв глаза, она опустила голову на скатанное полотенце — чашка горячего чая стояла рядом, на краю ванны. Какое блаженство хоть на несколько минут забыть обо всем!

Почувствовав, что расслабилась полностью. Лиска открыла глаза, вытерла руки и потянулась за почтой, которую оставила на туалетном столике. Ни счетов, ни реклам — только маленькая пачка рождественских открыток. Бог знает, когда она сама найдет время отправить поздравления!

Открытка от тети Сиси из Милуоки. Фотография кузена Фила, владельца молочной фермы, и его семьи — все в майках с надписью “Вы уже купили молоко?” Открытка от подруги по колледжу, которая так давно потеряла с ней связь, что адресовала конверт “мистеру и миссис”. И почему только люди доставляют себе столько хлопот? Неужели так трудно воспользоваться электронной почтой?

Последний конверт был адресован только ей. Обратный адрес отсутствовал. Странно… Открыв конверт, Лиска извлекла двойную открытку с отпечатанным спереди традиционным поздравлением. Когда Лиска заглянула внутрь, оттуда что-то выпало. Выругавшись, она ухватила черный квадратик, когда он уже коснулся поверхности воды.

Снимок, сделанный “Полароидом”. Нет, целых три снимка, соединенных скрепкой.

Фотографии ее детей…

Кровь застыла у нее в жилах, по коже вбегали мурашки, руки задрожали. На первой фотографии мальчики стояли в очереди на школьный автобус, на второй — играли с приятелем, выйдя из автобуса; на третьей — шли по тротуару к дому. На каждом снимке головы мальчиков были обведены черным фломастером.

Единственным сообщением внутри открытки был отпечатанный на машинке телефонный номер.

Отложив открытку и снимки. Лиска вылезла из ванны, завернулась в полотенце и схватила телефон. Она так сильно дрожала, что дважды не могла правильно набрать номер. На третий раз ей это удалось — после четвертого гудка заговорил автоответчик. При звуках записанного голоса Лиска оцепенела от ужаса.

— Привет. Это Кен. Я вышел по очень интересному делу и не могу сейчас вам ответить…

“Интересное дело” привело Кена Ибсена в отделение реанимации.

 

Глава 31

Ковач позвонил в дверь, прежде чем успел передумать. Он знал, в какой момент она посмотрела в глазок, чувствовал ее присутствие и ее нерешительность. Наконец Сейвард приоткрыла дверь.

— Да, у меня есть телефон, — сказал Ковач. — Даже несколько, и я умею ими пользоваться.

— Тогда почему вы этого не сделали?

— Потому что вы могли ответить “нет”.

— Именно так я бы и ответила.

— Вот видите?

Аманда не пригласила его войти. Прищурившись, она посмотрела на его лоб.

— Вы побывали в драке?

Ковач коснулся пальцами раны, вспомнив, что он так и не смыл кровь до конца.

— Пострадал на чужой войне.

— Не понимаю.

— Я тоже, — сказал он, припоминая сцену в доме Тома Пирса. — Но это не важно.

— Почему вы пришли сюда?

— Потому что теперь я точно знаю, что Майк Фэллон был убит.

Ее глаза сразу расширились.

— Что?!

— Кто-то его убил. Я отправил в тюрьму его сына Нила — поразмышлять об очистительной силе признания.

— Господи! — пробормотала Сейвард, шире открывая дверь. — Что у вас есть против него?

— Практически ничего. Если бы не уик-энд и если бы у него имелся толковый адвокат, то он сейчас сидел бы в своем баре, — признался Ковач. — С другой стороны, у него были и мотив, и возможность.

— И все-таки вы думаете, что это сделал он?

— Я думаю, Нил — живое доказательство того, что генетический фонд нуждается в охране. Он мелочный, озлобленный человек, разочарованный тем, что его никто не любит. Истинный сын своего отца! — добавил Ковач с иронической усмешкой.

— Мне казалось, Майк Фэллон был вашим другом, — заметила Аманда.

— Я уважал его за то, каким он был на работе — настоящим копом старой закалки.

Ковач посмотрел на улицу, по которой медленно ехала машина. Сидящая в ней пара разглядывала номера домов. Нормальные люди, приехавшие на рождественскую вечеринку. И, уж конечно, не с места убийства.

— Возможно, я сочувствовал ему, так как хотел, чтобы и мне кто-нибудь посочувствовал, когда я стану таким же старым брюзгой.

— Сюда вы тоже явились за сочувствием? — осведомилась Сейвард. Он пожал плечами:

— Я бы даже не возражал против жалости.

— Этот товар я у себя не храню.

Ковачу показалось, что ее взгляд смягчился и она почти готова улыбнуться.

— А как насчет скотча?

— Его я тоже не храню.

— Как и я. Предпочитаю его пить.

— Еще бы! Вы ведь типичный трагический герой.

— Я дважды разведенный, курящий и пьющий трудоголик. Не знаю, что тут героического. По-моему, это больше похоже на неудачника, но, возможно, у меня неправильные критерии.

— Почему вы пришли сюда, сержант? Не вижу, какое отношение ко мне имеют новости о Майке Фэллоне.

— Очевидно, поэтому вы заставляете меня стоять на холоде, отщипывая кусочек за кусочком от моего самоуважения?

На сей раз на ее губах действительно мелькнуло нечто вроде улыбки.

— Юмор у вас довольно тяжеловесный.

— Считаю утонченность пустой тратой времени, , особенно когда я выпивши. Я уже снизошел до скотча, о котором мы говорили.

— Водите машину в нетрезвом виде? Очевидно, я окажу услугу обществу, если приглашу вас на чашку кофе.

— Вы окажете услугу мне. Единственная вещь, которая перегрелась у меня в машине, — это мотор. Аманда вздохнула и распахнула дверь настежь. Ковач немедленно воспользовался случаем выиграть войну, пока она не передумала. В доме было тепло и уютно, пахло горящим камином и вышеупомянутым кофе. У него дома было холодно и пахло мусором.

— Возможно, у вас в глубине души появляется сочувствие ко мне, лейтенант.

— М-м… разве только в голове.

Ковач снял ботинки и последовал за Амандой через маленькую столовую в кухню. На ней было свободное платье для домашнего отдыха. Ковач подумал, что такое могла бы носить голливудская звезда тридцатых годов. Волосы ниспадали на плечи мягкими серебристыми волнами. Она являла собой весьма привлекательное зрелище, если не считать некоторой скованности, какая бывает после недавно полученной травмы. Ковач снова вспомнил ее рассказ о падении. В квартире, безусловно, больше никто не проживал — даже в пятницу вечером не ощущалось присутствия бойфренда.

— Как вы себя чувствуете? — спросил он.

— Превосходно.

Аманда достала из буфета глиняную кружку и налила в нее кофе. Помещение мягко освещали желтые лампы на потолке.

— Насколько я понимаю, у Нила Фэллона нет алиби?

— Во всяком случае — такого, какое произвело бы впечатление в суде, — ответил Ковач, прислонившись к шкафу. — Люди не верят, что кто-то может спать один у себя дома. Они всегда подозревают, что все, кроме них, по ночам занимаются сексом или совершают преступления.

— Молоко? Сахар?

— Спасибо, мне черный.

— А как насчет улик физического порядка?

— Боюсь, что они не выдержат лабораторных тестов.

— Он не оставил отпечатков пальцев на оружии?

— Нет.

— Тогда почему вы решили, что это убийство? Что-то было в медицинском заключении?

— Нет. Я пришел к этому выводу из-за положения Оружия. Оно не могло упасть туда, если бы Майк сам нажал на курок.

Аманда передала ему кофе и взяла свою чашку.

— Какой печальный конец, — задумчиво произнесла она. — Подумать только — собственный сын… Мне очень жаль.

— У Майка был шанс наладить отношения с Энди, но он им не воспользовался, и тогда все покатилось под гору. — Ковач попробовал кофе, удивившись отсутствию экзотического привкуса. Напиток был самым обычным. — Энди надеялся, что их сблизит совместная работа, и предлагал Майку записать его воспоминания об убийстве Торна.

— В самом деле? Это Майк вам рассказал?

— Нет, друг Энди. Майк не захотел этим заниматься. Одно дело самому мучиться своими воспоминаниями, другое — делиться ими с кем-то. А Энди говорил вам что-нибудь об этом?

Сейвард поставила чашку и скрестила руки на груди.

— Не припоминаю. А почему он должен был обсуждать это со мной?

— Я просто подумал, что он мог упомянуть это мимоходом — ведь вы дружите с Эйсом Уайеттом.

— Мы не друзья, а просто знакомые.

— Очевидно, Энди оставил эту идею, — сказал Ковач. — У него в офисе я не нашел никаких свидетельств его интереса к тому давнему делу — ни досье, ни газетных вырезок. Если только они не находятся там же, где его ноутбук и материалы по делу Кертиса — Огдена. Но где они могут быть?

— Зачем, по-вашему, ему могло понадобиться копаться в прошлом отца?

Ковач пожал плечами:

— Думаю, он хотел понять, кем был Майк в течение двадцати лет после той ночи. А может, просто хотел завоевать расположение старика, притворяясь, что интересуется его прошлым. Вам виднее, был ли Энди подлизой.

Аманда задумалась.

— Ему всегда было важно докопаться до истины. Вот почему он так переживал, когда закрыли дело Кертиса — Огдена. Энди хотел сам завершить его, а ему пришлось просто отказаться от дела из-за признания Верма.

— Это я хорошо могу понять, — Ковач невесело усмехнулся. — Никто не предполагал, что я буду тратить время, пытаясь разобраться в смерти Энди — или, если на то пошло, в его жизни, — но я хочу знать, что произошло. Хочу чувствовать удовлетворение. Дело не должно быть закрыто, пока я не скажу, что его можно закрыть. Вот такой я человек.

— Это значит, что вы хороший коп.

— Это значит, что я старый идиот и неисправимый романтик. Однажды капитан сказал мне, что мне платят за расследование преступлений, а не за раскрытие их.

— И что вы на это ответили?

Ковач рассмеялся.

— Ему в глаза? “Да, сэр”. Мой банковский счет не выдержал бы отстранения от работы. А за глаза я назвал его… Нет, не могу повторить в присутствии леди.

Сейвард снова взяла чашку и сделала глоток, наблюдая за ним из-под ресниц. “Для женщины с подбитым глазом она выглядит чертовски сексуально”, — подумал Ковач.

Аманда отвела взгляд.

— Вы спрашивали, просмотрела ли я досье. Разумеется. Я помню его почти наизусть. Во время расследования Огден несколько раз оскорблял Энди словесно и произнес пару неопределенных угроз, но в этом не было ничего необычного. А потом с Верма заключили сделку — и все кончилось. Не было никаких дополнений к делу после его закрытия. Огдену больше незачем было контактировать с Энди.

— А как насчет напарника Огдена — Рубела?

— О нем вообще не упоминается. По-моему, тогда его напарником был не Рубел, а Портер — Лэрри Портер. Лично я не сомневалась, что именно Огден подложил часы Кертиса в квартиру Верма, но доказать это было невозможно. Нам приходилось основываться на имеющихся фактах.

— Тем более что после признания Верма на вас бы набросился весь профсоюз за преследования Огдена, а начальство — за то, что разозлили профсоюз, — усмехнулся Ковач. — Не забывайте: вам платят за расследование, а не за раскрытие, лейтенант.

— А мне приходится жить с мыслью? что Энди, возможно, из-за этого покончил с собой, — тихо сказала Аманда.

— Возможно, — согласился Ковач. — А может быть, он убил себя, потому что его любовник не желал признаваться в своих наклонностях. Или считая, что отец навсегда отрекся от него, потому что он-то как раз признался. Не исключено, что Энди вообще не покончил с собой. Так что это совсем не обязательно ваша вина, хоть вы и терзаете себя. Ведь вы же наверняка постоянно думаете о том, каким образом могли бы предотвратить случившееся — если бы вы были достаточно проницательны, умели бы читать чужие мысли и угадывать будущее по кофейной гуще…

— Очевидно, прочитать мои мысли не составляет труда.

— Вот уж нет.

Ковач добавил про себя, что читать ее мысли для него, пожалуй, труднее, чем чьи бы то ни было. Ему редко приходилось сталкиваться с таким осторожным человеком, и это делало Аманду Сейвард еще более интригующей. Ковач хотел знать, какова она в действительности и почему стала такой, хотел проникнуть за окружающие ее стены.

— Мы с моей напарницей терзаем себя точно так же, — добавил он. — Я пытаюсь убедить себя, что это просто доказательство нашей принадлежности к человеческой расе. Но иногда думаю, что для меня было бы лучше отгородиться от нее полностью.

Какое-то время Ковачу удавалось отгонять от себя видения недавних событий — маленького неподвижного тела ребенка и окровавленного снега, — но они осаждали его все настойчивее.

Он подошел к французскому окну, выходящему на задний двор. Снежный покров при свете луны казался голубоватым, придавая пейзажу призрачный оттенок. Деревья окаймляли участок, скрывая его от взглядов соседей.

— У меня сегодня тоже потеря, — признался Ковач. — Застрелили маленькую дочь свидетельницы нападения, которое я расследую, — только для того, чтобы припугнуть мать.

— Разве это ваша вина?

Лунный свет падал на лицо Аманды, словно тонкая вуаль, под которой ее кожа отливала перламутром. Мягкая кожа, мягкие, волнистые волосы, губы, выглядевшие мягкими, как атлас… Ковач старался не замечать стен с острыми гранями, которыми она себя окружила, — делать вид, будто их не существует.

Он покачал головой:

— Нет. Не совсем моя. Но, как бы то ни было, невинного ребенка застрелили на улице. Стрелявшему, по рассказам, самому лет шестнадцать, и он взялся за это поручение, чтобы стать полноправным членом банды. Девочку убили, чтобы запугать тех, которые и без того думают, что жизнь слишком тяжела, чтобы заботиться о чем-то, кроме собственной шкуры. Чтобы запугать мать, которая не желала давать показания о том, как проламывали голову наркодилеру. Она хотела прожить достаточно долго, чтобы поставить на ноги детей. Конечно, виноватых в этой ситуации более чем достаточно. Но ведь я тоже виноват! Я должен защищать людей, а не позволять, чтобы их убивали! А мне пришлось смотреть в лицо этой женщине и просить прощения, как будто таким образом можно что-то исправить.

— Обвиняя себя, тоже ничего не исправишь, — заметила Аманда.

Она стояла так близко, что можно было взять ее за Фуку, но Ковач не сделал этого. Он затаил дыхание, условно рядом с ним было пугливое животное, которое метнулось бы прочь при малейшем его движении.

— Мы делаем все, что можем, — продолжала Аманда, — и наказываем себя за это. Я стараюсь принимать решения, только будучи уверенной, что они пойдут кому-то на пользу. Иногда в результате кто-то может пострадать, но то, что я действовала с благой целью, должно служить оправданием, не так ли?

Голос Аманды предательски дрогнул. Ковач медленно повернулся к ней, все еще опасаясь, что она убежит. Она смотрела на него во все глаза, словно моля об одобрении. Это был взгляд сквозь стену.

— Должно, — отозвался он. — Но что-то внутри нас этому сопротивляется.

В глазах Аманды блеснули слезы.

— Вы хороший человек, Сэм Ковач.

Уголки его рта приподнялись в улыбке.

— Скажите это еще раз.

— Вы…

Ковач все-таки не удержался и коснулся пальцем ее губ — они оказались именно такими, как он себе представлял.

— Нет. Произнесите еще раз мое имя. Просто чтобы я мог услышать, как оно звучит.

Он приподнял ее голову за подбородок. По щеке Аманды покатилась слеза.

— Сэм… — прошептала она дрожащими губами. Наклонившись, Ковач робко и неуверенно поцеловал ее в губы, задержав дыхание, как будто пытался поймать это слово. Руки Аманды скользнули вверх к его плечам, губы по-прежнему дрожали, но не от страха, а от желания…

Поцелуй продолжался, и время словно остановилось. Наконец Аманда оторвалась от его губ и, глядя ему в глаза, произнесла лишь одно слово:

— Останьтесь.

Ковач слышал тяжелые удары собственного сердца.

— Вы уверены?

Она вновь потянулась к его губам.

— Пожалуйста, останьтесь… Сэм…

Больше он не задавал вопросов. Возможно, ее жизнь была такой же пустой, как его собственная. Возможно, их души испытывали одинаковую боль. Возможно, она просто нуждалась в поддержке, а он — в том, чтобы о ком-то заботиться. А впрочем, какая разница?

Аманда повела его в спальню. В воздухе ощущался легкий аромат ее духов. На комоде лежали серьги, часы, черная бархатная лента для волос. Лампа на столике отбрасывала янтарный свет на кожу Аманды, когда Ковач раздевал ее.

Оба молчали. Вместо голосов говорили взгляды, прикосновения, прерывистое дыхание. Аманда притянула его к себе, и он проник в нее, чувствуя, что его сердце вот-вот остановится. Они двигались ритмично, как будто под барабанный бой.

Желание, томление, страсть… Вкус соли на коже и кофе на языке… Ощущение тепла и влаги… Стоны Аманды становились все громче. Для Ковача кульминация наступила, как удар молнии. Его тело судорожно дернулось, и ему показалось, что он закричал…

Даже потом, когда Аманда засыпала в его объятиях, Ковач продолжал целовать ее губы, щеки, волосы. Он боялся, что больше ему не представится такой шанс, и хотел получить все сполна. Наконец усталость окутала его, словно покрывало. Ковач закрыл глаза и заснул.

* * *

Открыв глаза, Ковач подумал. Что все это ему приснилось. Потом он вспомнил.

Аманда!

Она спокойно спала, прижавшись к нему. Ковач осторожно натянул одеяло на ее голое плечо. При свете лампы он увидел синяки и царапины на лице Аманды, и у него сжалось сердце при мысли о том, что, занимаясь любовью, он мог нечаянно коснуться их, причинив ей боль. Ковач поклялся себе, что если найдет парня, который оставил эти отметины, то сделает из него отбивную котлету.

“Господи! — подумал Ковач. — Я переспал с лейтенантом!”

Что подумает Аманда, когда откроет глаза? Что она совершила ошибку? Потеряла рассудок? Будет она смущена или сердита? О себе он мог сказать только, что ни о чем не сожалеет.

Соскользнув с кровати, Ковач надел брюки и вышел в коридор в поисках ванной для гостей: он не хотел, чтобы шум воды разбудил Аманду. В ванной висели причудливо расшитые полотенца и лежали куски декоративного мыла, очевидно, не предназначенные для практического применения. Поколебавшись секунду, он тем не менее ими воспользовался. Отражение, которое Ковач видел в зеркале, свидетельствовало о приближающейся старости и о том, что в его жизни было куда больше разочарований, чем достижений. И что только может найти в нем женщина?

Умывшись, Ковач спустился в кухню, сделал себе растворимый кофе и стал бродить по дому, потягивая кофе и гася свет в комнатах.

Аманда Сейвард создала себе уютное жилье. Мебель выглядела удобной, цвета были мягкими и неброскими. Странно, но он нигде не обнаружил ни семейных фотографий, ни снимков друзей или ее самой — только несколько черно-белых фото, на которых не было ни одного человека. Ковач вспомнил, что видел такие же в офисе Аманды. Интересно, что они могут для нее означать? Ему хотелось увидеть что-нибудь рассказывающее о ее жизни… А впрочем, разве то, что он видел, не говорило о ней? В конце концов, у него в доме тоже почти ничего не могло о нем рассказать. Посторонний куда больше узнал бы о нем в его служебной каморке.

В гостиной Ковач взял кочергу и помешал тлеющие угли в камине, потом выключил лампу у дивана. На столике лежала книга “Как справиться со стрессом”.

Рядом с гостиной находилась другая комната, где тоже горел свет и тихо звучала музыка. Ковач направился туда, чтобы выключить аппаратуру. Кабинет Аманды — еще один оазис комфортабельной мебели и кажущихся пустыми фотографий. Все свидетельствовало о любви к порядку. Сувениры на полках над столом заставили его улыбнуться. Деревянная тигрица с тигрятами. Пресс-папье из цветного стекла — скорее произведение искусства, чем орудие труда. Резиновая игрушка для снятия стресса — забавное существо, выпучивающее глаза, если сжать его в руке. Полицейский значок.

Ковач из любопытства взял значок и стал его разглядывать. Такие носили, когда он только поступил в полицию полмиллиона лет назад и, во всяком случае, до того, как туда поступила Аманда. Следовательно, он принадлежал человеку, который что-то значил для нее.

Полиция Миннеаполиса. Значок № 1428.

Первая вещь в доме, намекающая на прошлое Аманды и связанная с ее работой. Похоже, ее жизнь действительно была такой же пустой, как его.

Ковач вернул значок на место, выключил свет и стереоаппаратуру и вышел из комнаты. Он поднимался по лестнице, предвкушая, как снова скользнет под одеяло и почувствует рядом с собой теплое мягкое тело Аманды. Ковач так давно не испытывал подобного ощущения, что успел забыть, как это приятно.

— Нет!!!

Крик раздался, когда он дошел до середины лестницы. Услышав его. Ковач бегом ринулся к спальне.

— Нет! Нет!

— Аманда!

Она сидела в кровати, широко открыв глаза и размахивая руками, словно сражалась с невидимым врагом.

— Нет! Нет! Перестаньте!

— Аманда!

Ковач остановился у кровати, не зная, что делать. Зрелище было жутковатое. Аманда не спала, но казалось, будто она не видит его. Он осторожно коснулся ее плеча.

— Проснись, дорогая!

Вздрогнув, она отпрянула от него с диким взглядом. Ковач взял ее за руку:

— Аманда, это я, Сэм. Ты проснулась?

Она быстро заморгала, словно отгоняя наваждение, и недоуменно уставилась на него. i

— Все в порядке, милая, — ласково сказал Ковач, садясь на край кровати. — Тебе просто приснился дурной сон.

Аманда дрожала всем телом. Он привлек ее к себе. И набросил ей на плечи одеяло.

— Мне жаль… — прошептала она.

— Ш-ш… Жалеть не о чем. У тебя был ночной кошмар, но теперь все хорошо. Я никому не позволю тебя обидеть.

— Нет. — Аманда отстранилась от него и опустила голову. — Мне жаль…

Встав с кровати, она надела шелковый халат, словно стыдясь оставаться перед ним обнаженной.

— Мне так жаль… — повторила Аманда, все еще не глядя на него.

Ковач молча смотрел, как она скрылась в ванной, уже не сомневаясь в том, что второго такого шанса ему не представится. Аманда Сейвард, безусловно, переживала трудное время. Он видел ее уязвимой и беспомощной, а это не могло ей понравиться.

Тяжело вздохнув, Ковач поднялся и надел рубашку, потом подошел к ванной и постучал в дверь, прекрасно зная, что это ни к чему не приведет.

— Аманда, с тобой все в порядке?

— Да, спасибо.

Ковач вздрогнул, услышав знакомый официальный тон — ее излюбленный способ держать людей на расстоянии. Он решил испробовать другой подход.

— Тебе нечего стыдиться. На нашей работе все видят скверные сны. Знала бы ты, что иногда снится мне.

Шум воды прекратился. Других звуков не было. Ковач представил себе Аманду, смотрящую в зеркало, как только что делал он сам. Увиденное вряд ли нравилось ей: синяки на лице, бледная кожа, затравленный взгляд…

Увидев, что ручка поворачивается, он быстро шагнул назад. Аманда вышла из ванной и остановилась, обхватив себя руками за плечи.

— Это была не слишком хорошая идея, — сказала она, глядя в сторону.

— Не говори так!

Аманда на секунду закрыла глаза.

— Мы оба в этом нуждались, и это было прекрасно, но теперь…

— Это было больше чем прекрасно. — Ковач встал перед ней, чтобы видеть ее лицо, но она снова отвернулась.

— Сейчас я хочу, чтобы ты ушел.

— Нет.

— Пожалуйста, не делай ситуацию еще более неловкой.

— Не вижу в ней ничего неловкого.

— Я не занимаюсь любовью с сослуживцами.

— Тогда с кем?

— Это не твое дело.

— Не согласен, — возразил он. Аманда вздохнула:

— Пойми, я не хочу сколько-нибудь серьезных и длительных отношений. Нам лучше забыть об этом.

— А я не хочу забывать. — Ковач взял ее за плечи. Она уставилась в пол.

— Пожалуйста, уйди.

Ковачу слышал в ее голосе печаль и боль, которые ей не удалось скрыть, и его сердце заныло от жалости.

— Прошу тебя, Сэм… — прошептала Аманда. Наклонившись, он погладил ее по голове и коснулся губами щеки. Она закрыла глаза, сдерживая слезы.

— Пожалуйста…

— Хорошо. Только запри за мной дверь: я должен знать, что ты в безопасности.

Она вышла вместе с ним в холл и неподвижно стояла, пока он надевал ботинки и пальто. Ему хотелось сжать ее в объятиях и поцеловать, но он понимал, что сейчас не время.

— Что бы ты ни думала, — сказал наконец Ковач, — это не было ошибкой.

Аманда ничего не ответила, и он вышел навстречу холоду.

“Вот твоя реальность, Ковач, — подумал он, когда дверь за ним закрылась и щелкнул замок. — Холод и одиночество”.

То же самое с ним бывало и прежде, но сейчас терпеть это стало труднее, так как он успел ощутить вкус другой жизни.

Ковач ехал в город по пустой дороге, в пустой дом, к пустой кровати, чтобы провести остаток ночи без сна, глядя в пустоту своей жизни.

 

Глава 32

Лиска свернула на подъездную аллею, стараясь не смотреть на щиток с часами. Субботнее утро в ее доме означало хоккей. Она завезла Кайла и Ар-Джея на крытый каток и оставила их на попечение приятеля, который занимался сексуальными преступлениями в полиции Сент-Пола и имел двух сыновей примерно того же возраста. Покуда Майлоу наблюдает за детьми, ни один взрослый не сможет к ним приблизиться.

Было не больше восьми — солнце только начало всходить. Большинство обитателей Иден-Прери, вероятно, все еще отсыпалось после рождественских вечеринок с коктейлем. Но Лиску это не заботило. Она провела сорок пять минут за рулем, поддерживая кипящий в ней гнев, как огонь в камине, и твердо намеревалась поговорить с Кэлом Спрингером, даже если ей придется выбить дверь ногой и вытащить из постели его волосатую задницу.

Подбежав к парадному входу его опрятного дома, Лиска нажала кнопку звонка и не отпускала несколько секунд. Но, кроме мелодичного звона внутри, она не слышала никаких звуков. В тупике было тихо. Стекла машин, оставленных на подъездных аллеях, побелели от мороза. Молодые деревца во дворах покрылись снегом. От холода было больно дышать.

Лиска позвонила еще раз, и дверь наконец открылась. Миссис Кэл во фланелевом халате уставилась на нее, раскрыв рот от удивления.

— Где он? — осведомилась Лиска и вошла в дом, не дожидаясь приглашения.

Пэтси Спрингер шагнула назад.

— Кэлвин? Что вы от него хотите в такое время? Я не…

Лиска устремила на нее взгляд, который заставлял признаваться закоренелых преступников.

— Где он?

Со стороны кухни донесся голос Кэла:

— Кто это, Пэтс?

Лиска прошла мимо нее, шаря на ходу в сумке. Кэл сидел за дубовым столом и завтракал яйцом всмятку, запивая его солодовым напитком. При виде Лиски он выпучил глаза и разинул рот, как рыба.

— Что ты делаешь в моем доме?

Лиска вытащила из сумки фотографии и швырнула на стол рядом с тарелкой. Спрингер начал отодвигать стул, но она вцепилась ему в волосы, заставляя оставаться на месте.

— Это мои дети, Кэл. — Лиска с трудом сдерживалась, чтобы не кричать. — Ты их видишь?

— Да что с тобой?

— Ничего. Я просто очень зла. Ты знаешь, кто послал мне эти фотографии, Кэл? Могу высказать тебе две догадки.

— Понятия не имею, что тебе нужно! Он снова попытался встать, но Лиска изо всех сил дернула его за волосы. Миссис Кэл, стоя в дверях, прижала руки к груди.

— Она сумасшедшая, Кэлвин!

— Мне прислали их Рубел и Огден. — Взяв свободной рукой один из снимков, Лиска ткнула его в лицо Спрингеру. — Я не могу этого доказать, но знаю, что это они. Вот с какими людьми ты связался, Кэл! Эти мешки с дерьмом угрожают маленьким детям, а ты их защищаешь. Для меня ты ничем не лучше тех.

— Я позвоню в полицию, Кэлвин! — крикнула его жена.

— Заткнись, Пэтси! — рявкнул он в ответ.

— Если кто-то тронет хотя бы волос на голове моих мальчиков, я его убью, — продолжала Лиска. — От него и мокрого места не останется. Ты меня понял?

Спрингер тщетно пытался вырваться. Не отпуская его волосы. Лиска ткнула его в лоб костяшками пальцев.

— Ой!

— Тупой сукин сын! — Она ударила его снова. — Как ты мог с ними связаться?

Лиска оттолкнула его. Спрингер упал со стула и пополз по полу, как краб. Она схватила чашку с яйцом и швырнула в него. Он поднял руки, защищаясь, и упал на спину, ударившись головой о шкаф. Звук походил на выстрел. Миссис Спрингер завизжала.

— Отправляйся к Каслтону, ты, бесхребетный червяк! — приказала Лиска. — И скажи ему, где ты не был в четверг ночью. А потом иди в БВД. Такой сопливый кусок дерьма им как раз сейчас очень нужен. Ты выдашь этих скотов, иначе я превращу остаток твоей карьеры в такое мучение, какого не вынес бы даже Иов . Никто не сможет угрожать моим детям и выйти сухим из воды!

Она плеснула в него солодовым напитком и спрятала фотографии в сумку. Спрингер не двинулся с места — напиток стекал по его щеке.

Лиска вздохнула пару раз, чтобы успокоиться, и повернулась к Пэтси Спрингер.

— Простите, что я прервала ваш завтрак, — сказала она дрожащим от гнева голосом.

Миссис Кэл со сдавленным воплем забилась в угол.

— Можете меня не провожать.

Лиска вышла из дома, трясясь, как припадочная.

Сев в “Сатурн”, она облегченно вздохнула, вставила ключ в скважину и включила зажигание.

— Теперь я чувствую себя лучше, — произнесла она вслух.

* * *

“Зачем тебе понадобилось рассказывать? Я бы все устроила как надо…”

Что, черт возьми, имела в виду Джослин Деринг?

Ковач сидел на маленьком стуле в углу спальни Энди Фэллона, глядя в никуда. Он вспоминал Джослин, входящую в кабинет Пирса, ее выражение лица, дикую ярость в глазах. Если бы он не удержал ее, что она сделала бы с Пирсом?

Возможно, ему следовало ее арестовать: законы. Миннесоты суровы по отношению к домашнему насилию. Даже если жертва не желала предъявлять обвинение, это делал штат. Но, поразмыслив. Ковач решил, что любой адвокат мог бы без труда отыскать смягчающие обстоятельства. Бедняжка Джослин, услышав признание жениха в гомосексуальной связи, потеряла голову и набросилась на него. Почему нужно ее за это наказывать? Кончилось тем, что Джослин вышла из дома, волоча переполненный чемодан, а Том поехал на такси в ближайший травмопункт заявить, что поскользнулся на льду и расшиб голову.

Любовь по-американски…

Ковач постарался выбросить эти мысли из головы и сосредоточиться на месте гибели Энди Фэллона. Он пришел сюда, чтобы еще раз попытаться представить себе, что произошло. А еще для того, чтобы отвлечься от образа леди с погонами лейтенанта и мрачными тайнами на душе. Ковач старался не думать об источнике ее ночного кошмара, но ему было ясно, что это не отдельный случайный инцидент. Она велела ему уйти, боясь, что кошмар повторится и он захочет узнать причину.

“Очевидно, я окажу услугу обществу, если приглашу вас на чашку кофе…”

Он решительно отогнал образ Аманды, стоящей в дверях дома, и приказал себе думать о другой блондинке.

Вопрос: могла ли Джослин Деринг убить любовника своего жениха? Да. Имела ли она возможность это сделать? Он не знал и не мог ее ни о чем расспрашивать, потому что дело официально закрыто. Если Джослин имела возможность и воспользовалась ей, то каким образом? Как ей удалось залезть в постель к Фэллону? Ковач ни от кого не слышал, что Энди был бисексуалом. К тому же все слишком хорошо о нем отзывались, чтобы вообразить, будто он был способен переспать с невестой своего любовника.

Ковач подумал о снотворных таблетках и о бокалах в посудомойке. Может быть…

Следующий вопрос: если Джослин усыпила или оглушила Энди Фэллона, могла ли она поднять такую тяжесть и повесить его?

Ковач посмотрел на кровать, потом на балку, с которой свисала петля. Поднявшись со стула, он сел на край кровати. Потом встал, подошел к тому месту, где раньше висело тело, и взглянул в зеркало. Слово “жаль” казалось нацарапанным на его животе. Проверив наличие на зеркале отпечатков пальцев, полиция не стала конфисковывать его в качестве вещественного доказательства, так как никакого преступления не было.

Ковач смотрел на свое отражение, пытаясь представить себе на кровати позади Джослин Деринг. Конечно, она могла усадить жертву на край кровати, накинуть ей петлю на шею и подтянуть вверх на веревке, а привязать веревку к столбику кровати. Сколько весил Энди Фэллон? Сто семьдесят пять или сто восемьдесят фунтов? Целых сто восемьдесят фунтов бессознательной человеческой плоти. Джослин, конечно, сильная девушка, но мужчине было бы куда легче проделать такое…

А мог ли то же самое осуществить Нил? Убить своего брата за то, что он не одолжил ему денег, за то, что Эдвин не был неудачником, как сам Нил, из ревности или из желания наказать отца, прежде чем расправиться и с ним тоже?

Ковач вернулся к стулу и снова сел. Глядя на опрятную комнату, он вспоминал, как аккуратно была застелена кровать. Ему показалось странным, что Энди даже не присел на нее, прежде чем повеситься, и что в стиральной машине были простыни.

Кто же занимается стиркой перед тем, как покончить с собой?

Нет, если Энди убили, в квартире все прибрал убийца. Ковач подумал о жилище Нила Фэллона, которое они обыскивали. Ему редко приходилось видеть такое запущенное логово. “Такой тип, как Нил, не обошелся бы без кровавого месива, отпечатков пальцев повсюду”, — вспомнил он.

Нил Фэллон ни разу в жизни не менял простыни. Ничто в его доме не свидетельствовало о том, что он умел обращаться с посудомоечной машиной.

Тогда кто? У кого еще был мотив? С жалобой на Огдена в БВД уже было покончено. Если только Фэллон не наткнулся на что-то новое. Но они могут никогда этого не узнать, если не найдут его личные заметки. Да и как мог этот бык Огден действовать столь изощренно? Это совсем не в его натуре. Избить кого-нибудь обломком трубы — другое дело. Фэллон даже не впустил бы его в дом — разве только под дулом револьвера.

Хотя Лиска, безусловно, разворошила осиное гнездо, копаясь в деле Кертиса — Огдена…

Что касается Тома Пирса, то Ковачу казалось, что тот уже во всем признался. Он не мог себе представить, чтобы Пирс хладнокровно убил своего любовника. Если Пирс так любил Энди, он не стал бы его унижать. А несчастный случай во время сексуальной игры вызывал сомнение у Кейт Конлан.

Ковач вздохнул.

— Поговори со мной, Энди, — сказал он вслух.

Для того чтобы раскрыть большинство убийств, не требовалось быть Шерлоком Холмсом. Настоящие загадки были скорее исключением, чем правилом. Большую часть жертв убивали знакомые им люди по достаточно простым причинам.

Частная жизнь: семья, друзья, любовники, настоящие и бывшие…

Профессиональная жизнь: сослуживцы, враги, которыми обзаводятся на работе или из-за работы…

Звонки друзьям Энди по его записной книжке ничего не дали. Он ни с кем из них не был особенно близок. Слишком много лет тайной жизни. Правда, Пирс упомянул, что недавно видел его с каким-то мужчиной. С другим любовником?

Что же касается профессиональной жизни, Ковач не знал, какие еще дела вел Энди. Аманда Сейвард не станет ему об этом рассказывать, тем более что смерть Энди признали несчастным случаем. Вроде бы она не предполагала, что одно из его текущих расследований могло иметь отношение к убийце. Поэтому приходилось возвращаться к единственному делу, о котором знал Ковач, — делу Кертиса — Огдена.

Хотя это не совсем так. По словам Пирса, Энди копался в истории с убийством Торна. Но что могло ему дать дело, закрытое двадцать лет назад? Разве только вызвать недовольство отца.

“Большую часть жертв убивали знакомые им люди, по достаточно простым причинам”, — повторил он про себя. Но иногда жертвы убивали сами себя — по Причине депрессии.

Что может быть проще?

Жаль, что он не может заставить себя поверить в это.

* * *

Суббота была самым спокойным днем в отделе убийств. Леонард никогда не приходил на службу по уик-эндам, а сменные детективы сразу отправлялись по вызовам. Лишь иногда кто-то заходил в офис заполнить какой-нибудь документ. Ковач большинство суббот проводил на работе, так как личной жизни у него не было.

Повесив пальто, он задал себе вопрос, как Аманда проводит субботу. Думает ли она о нем, о том, что произошло между ними? Вспоминает ли тот момент, когда он ушел, и не упрекает ли себя за то, что не попро-1 сила его остаться? I Ковач опустился на стул и уставился на телефон. Нет, он не станет ей звонить. Просто надо же проверить сообщения, принятые автоответчиком. А вдруг?.. Нет, ничего. Вздохнув, Ковач полистал справочник и набрал номер.

— Архив, Терви, — послышался бесстрастный голос.

— Рассел, старый крот! Почему никогда не заходишь?

— Ха! На кой черт мне это нужно? Чем общаться детективами, лучше трахаться с обезьяной.

— Да, образ внушительный!

Ковач представил себе толстого шестидесятипятилетнего Рассела Терви с вечно прилипшей к губе сигаретой, проделывающего это с обезьяной.

Терви захохотал в ответ, но смех быстро перешел хриплый кашель. Звуки его легких походили на те, которые издают пластиковые пакеты, наполненные до середины желатином.

Ковач вынул пачку “Салема”, которую купил по дороге, и швырнул ее в мусорную корзину.

— Что тебе понадобилось, Сэм? Надеюсь, ничего незаконного?

— Разумеется.

— Э-э, да ты не шутишь! Становишься к старости занудой. Скверная история вышла с Железным Майком, верно? Я слышал, это ты нашел его. Такие крутые парни часто вышибают себе мозги.

— Возможно, он этого не делал. Я как раз в этом разбираюсь.

— Да ну? Ты меня разыгрываешь! Кто бы стал тратить пулю на старый кусок дерьма?

— Буду держать тебя в курсе, — пообещал Ковач. — Слушай, Расе, я тут наткнулся в лавке старьевщика на вышедший из употребления полицейский значок. Мне стало любопытно, кто его носил. Не мог бы ты для меня это выяснить?

— Конечно. Если нет, то я знаю того, кто может. Мне все равно здесь нечего делать — только сидеть и ковырять пальцем в заднице.

— Ты доконаешь меня своими зрительными образами, Рассел.

— Можешь завести специальную книжечку, ходить за мной и записывать. Так какой номер тебя интересует?

— 1428. Значок выпуска семидесятых годов.

— Ладно, поглядим.

— Спасибо. С меня причитается.

— Поймай ублюдка, который прикончил Майка, и будем в расчете.

— Сделаю, что смогу.

— Я тебя знаю, Сэм. Ты сделаешь в десять раз больше, чем можешь, а какой-нибудь членосос из начальства все припишет себе.

— Такова жизнь, Расе.

— Да, черт бы ее побрал. — Он снова закашлялся и положил трубку.

Ковач достал пачку сигарет из корзины, посмотрел на нее, потом скомкал и швырнул обратно.

Включив компьютер, он провел следующий час в поисках данных о Джослин Деринг. Из одного источника Ковач узнал, что она с отличием окончила колледж Нортвестерн. Была четвертой по успеваемости в своей группе на юридическом факультете университета Миннесоты. Амбициозна. Трудолюбива. Считалась незаурядным игроком в травяной хоккей. Значит, спортсменка… То, что она сильная физически и агрессивная, ему уже было известно — он испытал это на себе. Через архивы дорожной полиции Ковач выяснил, что ее не раз штрафовали за неправильную парковку. Это свидетельствовало об определенном пренебрежении к правилам — во всяком случае, так бы сказали Джон Куинн и его коллеги по отделу профилирования.

Но Ковач не обнаружил никаких сведений криминального характера, никаких газетных историй о скандалах в ресторанах или еще чего-нибудь в таком роде. Впрочем, он этого и не ожидал. Даже если в биографии Джослин имелись случаи иррационального поведения, у ее семьи было достаточно денег, чтобы их замять.

Иное дело — клан Фэллонов. Ковач в этом убедился, просматривая файл с данными о Ниле, собранными Элвудом. Проступки Нила сразу становились достоянием гласности. Приговор за нападение, проблемы с налогами, нарушения правил здравоохранения в баре, неприятности с агентами департамента природных ресурсов из-за браконьерства.

Короче говоря, возникал образ человека, который всегда хочет больше, чем ему положено по закону, и испытывает стойкую ненависть к властям. Полная противоположность брату. Нил, несомненно, считал, что стал таким из-за Энди, хотя в действительности все было наоборот. Энди, наблюдая за передрягами, в которые попадал брат, вел себя совершенно по-другому, стараясь угодить отцу. Ему это удавалось, за одним непростительным исключением — он навлек на себя гнев старика, признавшись в своей гомосексуальности.

Бедный парень! Он дошел до того, что пытался понять Майка, изучая его жизненный опыт. А что тут было понимать? Люди вроде Майка Фэллона не обладают сложной натурой. В этом Нил имел преимущество над Энди — он отлично понимал отца.

* * *

— Мне нечего вам сказать, Ковач. Во всяком случае, в отсутствие моего адвоката.

Нил Фэллон сердито уставился на него, войдя в комнату для допросов и остановившись у двери. Оранжевый тюремный костюм выглядел бы на нем вполне естественно, если бы был погрязнее. К тому же ему пришлось подвернуть штанины, чтобы не наступать на них.

— Речь идет не о вас, Нил, — отозвался Ковач, сидя на пластиковом стуле и непринужденно закинув ногу на ногу.

— Тогда что вам нужно? Мне нечего вам сказать.

— Это я уже слышал. Значит, вы не хотите помочь себе?

— Каким образом, раз речь не обо мне?

— Откровенностью.

Брови Нила полезли на лоб.

— Откровенностью? Засуньте ее себе в задницу.

— Для парня, заявляющего, что он натурал, вы слишком много хотите засунуть мне в задницу, — заметил Ковач.

— Черт бы вас побрал! — заорал Феллон. — Я подам в суд на вас, Ковач, и на ваш гребаный полицейский департамент!

Ковач устало вздохнул:

— Вы утверждаете, Нил, что не убивали вашего отца.

— Не убивал!

— Тогда помогите мне понять некоторые вещи. Это все, о чем я прошу. Понимание — ключ к просвещению. С полицией нужно дружить, Нил, — добавил он, словно обращаясь к пятилетнему ребенку, — иначе вы пропали.

Фэллон прислонился к стене возле двери, скрестив руки на груди.

— Мой адвокат не разрешил мне разговаривать с вами без него.

— С тех пор, как вы наняли адвоката, ничего, сказанное вами в его отсутствие, не может быть использовано против вас. Так что откровенность вам ничем не грозит — вы только поможете себе. Я никогда не хотел, чтобы мы были врагами, Нил. Черт возьми, мы ведь с вами даже распили бутылку. Вы достойный, работящий человек, как и я.

Фэллон молчал, выпятив нижнюю губу.

— Я принес вам сигареты, — Ковач протянул ему пачку.

Фэллон взял ее и скорчил гримасу:

— Да они же все сломанные!

— Не сломанные, а просто помятые.

Нил нехотя взял сигарету и попытался ее распрямить. Ковач передал ему зажигалку.

— Меня интересует кое-что насчет Энди… нет, я знаю, что вы его не убивали. Возможно, его вообще никто не убивал. Все говорят, что он выглядел подавленным. Я просто хочу получить четкую картину.

Фэллон прищурился за пеленой дыма, явно раздумывая, нет ли тут ловушки.

— Понимаете, я ведь коп из отдела убийств, — продолжал Ковач. — Я всегда косо смотрю на всех, когда кто-то внезапно умирает. Тут нет ничего личного. Если бы так умер мой отец, я бы косо смотрел на мать. Но сейчас речь о другом. Вам не показалось, что Энди хотел снова сблизиться с вашим отцом? Завоевать его расположение? Может, он пытался говорить с Майком, проводить с ним время, даже купил ему этот огромный телевизор в гостиной…

— Его купил Уайетт, — равнодушно перебил его Фэллон. Он наконец сел, глядя на кончик кривой сигареты.

— Что-что?

— Эйс Уайетт. Ангел-хранитель старика, — с сарказмом произнес Нил. — Это началось после той перестрелки. Уайетт оплачивал больничные счета, покупал вещи для Энди и для меня… Майк всегда говорил, что коп должен заботиться о других копах. При этом Уайетт никогда не задерживался у нас в доме лишнюю минуту. Он приходил к нам и вел себя так, словно боялся набраться блох.

— Да, выглядит паршиво.

— Мне всегда казалось, что он считает себя виноватым в том, что Майк схлопотал эту пулю. Уайетт жил прямо напротив Торнов — его Тори и позвал на помощь. В инвалидном кресле должен был оказаться он. Но Майк его опередил.

Ковач подумал, что эта теория, возможно, недалека от истины. Майк получил пулю вместо Эйса Уайетта и никогда не позволял Эйсу об этом забыть. Ковачу стало грустно. Потускневший образ Железного Майка из благородной легенды окончательно смыло кислотным дождем реальности.

— Если Майк в чем-то нуждался, то звал Уайетта, — продолжал Нил, попыхивая сигаретой в форме буквы “L”. — Но не думайте, что он не напоминал мне о себе при каждом удобном случае. Я должен был о нем заботиться. Старший сын и так далее. Как будто он когда-то что-то для меня делал.

— Сколько лет было Энди во время перестрелки?

— Семь или восемь. А что?

— Кто-то говорил мне, что он хотел расспросить Майка о происшедшем. Попытаться лучше понять вашего отца.

Фэллон рассмеялся и закашлялся.

— Да, Энди был сама чувствительность. А что тут понимать? Майк был старый ворчливый сукин сын — вот и все.

— Очевидно, Майк не хотел об этом вспоминать. А Энди что-нибудь говорил вам?

Нил задумался, с трудом напрягая память.

— Кажется, он упомянул во время одной из наших последних встреч, что Майк не хочет бередить старые раны. Тогда я не обратил на это внимания. Что толку в этом копаться? — Он посмотрел на Ковача. — А почему вас это интересует?

Ковач проворачивал в голове полученные сведения, сравнивая их с уже имеющимися и пытаясь вспомнить все, что говорил ему Майк в последние дни жизни.

— Я думаю, у Энди была самая настоящая депрессия, — сказал он, чтобы занять время. — Если для него так много значило помириться со стариком, а Майк не шел ему навстречу, это могло довести Энди до самоубийства. Ну Майк мог винить во всем себя…

— Ну уж нет! — Фэллон докурил сигарету и раздавил окурок ботинком. — “Никогда не вини себя, если можешь обвинить другого”. Это был девиз Майка.

Ковач посмотрел на часы.

— Если вы решите, что это самоубийство, когда я смогу отсюда выйти? — спросил Фэллон. I

— Это зависит не от меня, Нил. — Ковач поднялся, подошел к двери и нажал кнопку вызова надзирателя. — Теперь все зависит от чертовых юристов. Я бы с радостью вам помог. Оставьте себе сигареты. Это самое меньшее, что я могу для вас сделать.

“Миннеаполис стар трибьюн” каждый четверг печатала расписание съемок Эйса Уайетта для “Времени преступления”. Частью документального сериала являлось общение Уайетта с публикой. Каждый раз, когда Ковач наблюдал за этой процедурой, она казалась ему похожей на рекламу по каналу, пропагандирующему кулинарное искусство.

Сегодня преступление дня разыгрывали на хоккейной площадке в пригороде Сент-Луис-Парк. Серия называлась “Убийство камнем для керлинга” : предостерегающая история о “спортивном преступлении”.! Ковач показал значок здоровенному охраннику, стоящему у обнесенной канатами секции, и устремился к центру площадки.

На льду расстелили красный ковер размером двенадцать на двенадцать футов. В одном углу помещалась телекамера рядом со скучающим оператором, походившим в своей длинной куртке на Ганди. Еще один оператор, на коньках и с ручной камерой, прислонился к раме хоккейных ворот. Четверо фанатов, которым сегодня повезло, устроились на скамье для штрафников, еще около сотни толпились позади. Среди них было немало крепких высоких женщин и дохловатого вида пожилых мужчин.

— Тишина! — крикнула костлявая особа в очках с черной оправой и куртке из лохматой ковровой ткани. Она трижды хлопнула в ладоши, и толпа послушно умолкла.

Режиссер — толстый парень, жующий плитку “Слим-фаст”, крикнул двум актерам:

— Займите места! Чтобы сейчас все получилось как следует!

Один из актеров — мужчина лет пятидесяти в скандинавском узорчатом свитере и обтягивающих голубых слаксах — поскользнулся и шлепнулся на лед, размахивая руками, как пропеллерами.

— У меня ничего не получается, Доналд, — пожаловался он. — Разве я могу думать, что это поле для керлинга, если рядом хоккейные ворота?

— В кадре не будет никаких ворот, Кит. И лучше думай поменьше. Можешь даже вовсе не думать.

Актер поплелся на свое место, а режиссер удрученно покачал головой.

Ковач заметил Уайетта, сидящего поодаль от публики и поправляющего грим. Рядом стояла пара, похожая на голливудских статистов, — молодая женщина с торчащими на макушке рыжими волосами и парень лет тридцати в черной кожаной куртке и маленьких прямоугольных очках. Женщина пыталась лучезарно улыбаться посиневшими от холода губами, а Гэвин Гейнс вовсю щелкал “Полароидом”.

— Еще один снимок для альбома!

Гейнс нажал кнопку, мелькнула вспышка, и камера выплюнула карточку.

— Кажется, здешняя публика не возражает против холода, — заметил парень.

Гейнс ободряюще усмехнулся:

— Они любят капитана Уайетта. Нам перед каждой съемкой приходится разгонять толпу. Они так рады, что им удалось тут оказаться. Что для них легкий морозец?

Девушка подпрыгивала, растирая руками плечи.

— Мне в жизни не было так холодно! Ни одной минуты тепла с тех пор, как я сошла с самолета. И как только вы здесь живете?

— По-вашему, это холод? — фыркнул Ковач. — Приезжайте сюда в январе — вы подумаете, что оказались в Сибири. В это время здесь холоднее, чем в заднице у могильщика.

Девушка уставилась на него, как на какое-то странное существо в зверинце. Усмешка сбежала с лица Гейнса.

— Сержант Ковач?.. — промямлил он. — Какая неожиданность!

— Для меня тоже. — Ковач с отвращением окинул взглядом сцену. — Я ведь не каждый день хожу в цирк. У меня, слава богу, есть настоящая работа.

— Иветт Хэлстон, — представилась рыжеволосая девица. — Вице-президент отдела творческих разработок телекомпании “Уорнер Бразерс”.

Парень протянул руку:

— Келси Вроман, вице-президент отдела программирования реальности.

“Программирование реальности”! Интересно, что это значит?

— Сержант Ковач, отдел расследования убийств.

— Сэм! — Уайетт вскочил со стула, оттолкнув гримершу, сорвал с шеи бумажный нагрудник, прикрывавший двубортный итальянский китель, и швырнул его в сторону. — У тебя появилась какая-то информация? Получил результаты анализов по делу Фэллона?

Вице-президенты “Уорнер Бразерс” навострили уши при звуках настоящего полицейского разговора.

— Пока нет.

— Они поступят сегодня. Я уже сделал пару звонков.

— Спасибо, Эйс, — без особого энтузиазма поблагодарил Ковач. — Вообще-то я пришел спросить тебя о другом. У тебя есть минута?

В этот момент к Уайетту подошел Гейнс:

— Капитан, Доналд хочет снять этот эпизод до часа. Остальным игрокам в керлинг ведено быть здесь не позднее половины второго для интервью. На ленч остается менее получаса. Профсоюз озвереет.

— Тогда прервемся на ленч сейчас, — предложил Уайетт.

— Но они готовы к съемке!

— Значит, будут готовы и после ленча, верно?

— Да, но…

— В чем проблема, Гэвин?

— Да, Гэвин, — подхватил Ковач, — в чем проблема?

Гейнс холодно посмотрел на Ковача.

— Кажется, вы недавно сами напомнили мне, что капитан Уайетт больше не служит в полиции, — сказал он. — У него есть другие обязанности, помимо расследования вашего дела вместо вас. Но он слишком достойный человек, чтобы послать вас подальше.

— Гэвин! — прикрикнул на него Уайетт. — Не существует более важных обязанностей, чем расследование убийства!

Оба вице-президента сразу встрепенулись.

— Вы помогаете расследованию, Эйс? — замурлыкала рыжеволосая. — Расскажите! Должно быть, это необычайно увлекательно! Как ты думаешь, Келси?

— Кстати, Гэвин, мы могли бы вставлять в конец каждой серии интервью с представителями полиции, ФБР или частных детективных агентств, — воодушевился Уайетт. — Минут пять разговора детектива с детективом. “Эйс Уайетт дает мудрые советы”. Мне это нравится! Создает ощущение непосредственности. Как по-твоему?

— Это может сработать, — дипломатично отозвался Гейнс. — Но меня заботит сегодняшний график.

— Мы с этим разберемся, Гэвин, — решительно заявил Уайетт и повернулся к Ковачу: — Поднимемся наверх, Сэм. Можешь закусить, пока мы будем разговаривать. Гэвин отыскал нам сказочного повара — он делает потрясающие пирожки с грибами.

Уайетт привел Ковача в комнату с длинным окном, выходящим на съемочную площадку. Пища была искусно расставлена на столе, задрапированном красной скатертью; в центре лежал альбом фотографий — очевидно, в качестве основного блюда. Уайетт жестом пригласил Ковача сесть и открыл бутылку воды.

— Угощайся, а на меня не обращай внимания. Я не люблю есть во время съемок, — заявил он. — Голод обостряет сообразительность.

— Еще бы!

“И помогает не сломать корсет”, — мысленно добавил Ковач. Уайетт выглядел так, словно пять часов не мог вздохнуть полной грудью.

— Я знаю, Сэм, что ты не слишком высоко ценишь то, чем мы занимаемся, — продолжал Эйс. — Но мы делаем полезное дело. Помогаем людям защищать себя и предотвращать преступления.

— Зашибая при этом деньги.

— Ну и что? Это не криминал.

— Конечно. Ты тоже не обращай на меня внимания.

Ковач рассеянно листал альбом, задерживаясь на фотографиях вечеринки по случаю ухода Уайетта в отставку. Великий человек во всем блеске славы! На одном снимке Уайетт пожимал руку Ковачу, который выглядел так, словно в руке у него оказался отвратительный скользкий угорь. А вот претенциозная фотография с репортером пятого канала. Снимок скрытой камерой — Уайетт, разговаривающий с Амандой Сейвард…

— Просто я не люблю такие шоу, — добавил Ковач, пытаясь вспомнить, видел ли он в тот вечер Аманду, но тогда он был слишком поглощен жалостью к самому себе. — Мне говорят, что я к старости стал ворчуном, но это чепуха. Я всегда был ворчуном.

— Ты не старый, Сэм, — возразил Уайетт. — Ты моложе меня, а посмотри, где я теперь. На вершине мира — начинаю вторую карьеру.

— Я, по-видимому, буду держаться первой, пока кто-нибудь меня не пристрелит, — вздохнул Ковач. — Кстати, это напомнило мне о том, зачем я сюда пришел.

— Из-за Майка, — кивнул Уайетт. — Выяснил что-то новое о его сыне — Ниле?

— Я здесь скорее из-за Энди.

Уайетт наморщил лоб:

— Из-за Энди? Не понимаю.

— Я пытаюсь добраться до причин всего этого, — неопределенно объяснил Ковач. — Мне известно, что Энди в последнее время копался в деле об убийстве Торна. Думал, что Майк, возможно, захочет вспомнить прошлое и это поможет им сблизиться.

— А-а…

— Он говорил с тобой об этом. — Ковач произнес это так, словно констатировал факт — как будто видел документы, не оставляющие места для отрицания, хотя он знал, что их не существует.

— Да, — признался Уайетт. — Он что-то такое упоминал. Но я знаю, что Майк не хотел в этом участвовать. Для него это были болезненные воспоминания.

— И для тебя тоже? Эйс кивнул:

— Это была ужасная ночь. Она изменила жизни всех нас.

— И накрепко привязала тебя к семье Фэллон?

— В каком-то смысле да. Когда переживаешь такое вместе с другим копом, связь становится неизбежной.

— Особенно учитывая обстоятельства.

— Что ты имеешь в виду?

— То, что ты жил прямо напротив Тернов. Они звали тебя на помощь, но Майк оказался там раньше тебя. Очевидно, ты чувствовал, будто он получил предназначенную тебе пулю. Майк, возможно, испытывал такое же чувство.

— Ирония судьбы! — Уайетт театрально вздохнул. — Этот номер выпал Майку, а не мне.

— Должно быть, ты в какой-то степени считал себя виноватым. Ведь ты все эти годы лез из кожи вон, чтобы помочь Майку.

Несколько секунд Уайетт стоял молча. Ковач тоже не произносил ни слова. Ему было интересно, что скрывает его грим. Удивление? Гнев?

— Куда ты клонишь, Сэм?

Ковач пожал плечами и взял морковку с подноса.

— Я знаю, что Майк все это время пользовался твоими услугами, Эйс, — сказал он. — А поскольку ты сделал такую блестящую карьеру в Голливуде и зарабатывал кучу денег, меня интересует, не пытался ли он немного на тебя надавить.

Лицо Уайетта залила краска.

— Мне не нравятся твои намеки! Я действительно старался помочь Майку и его семье. Возможно, иногда он в самом деле пользовался моим чувством вины. Но это касается только нас двоих. Мы оба лучше, чем ты предполагаешь.

— Я ничего не предполагаю, Эйс. Мне не платят деньги за предположения. Это просто любопытство. Ты ведь меня знаешь — я привык разбирать вещи и смотреть, что у них внутри.

— Работа сделала тебя слишком циничным, Сэм. Может быть, тебе пора на покой?

Ковач, прищурившись, разглядывал Уайетта, пытаясь определить, является ли это угрозой. Стоит Эйсу сделать знаменитую “пару звонков” — и Сэму придется распрощаться с карьерой или коротать время в архиве, слушая болтовню Рассела Терви. И ради чего? Только чтобы раскрыть страшную правду, что Эйс Уайетт чувствовал себя виноватым, оставшись живым и невредимым? Даже если Майк и пытался что-то из него выжать, мысль о том, что Эйс — убийца, выглядела абсолютно нелепой.

Если только причина, по которой он платил все эти годы Майку Фэллону, не заключалась в чем-то другом. Может быть, Эйс Уайетт чувствовал вину иного рода.

— Насколько хорошо ты знал Торнов?

В этот момент Гейнс постучал в открытую дверь и вошел в комнату:

— Прошу прощения, капитан. Келси и Иветт ушли покупать парки. Остальные отправились на ленч. Вы выйдете к публике или это еще не закончилось? — спросил он, многозначительно взглянув на Ковача.

Вытащив из кармана пиджака маленькую щетку, Гейнс быстро почистил лацканы кителя Уайетта.

— Нет, — ответил Эйс. — Мы уже закончили.

Задумчиво жуя морковку, Ковач на некотором расстоянии следовал за Уайеттом, направлявшимся к толпе людей, которым явно было нечем заняться в субботу.

“Как и мне”, — с усмешкой подумал он и зашагал I прочь.

* * *

В библиотеке округа Хеннепин хранились материалы “Миннеаполис стар трибыон” за последние тридцать лет. Ковач провел вторую половину дня, изучая по микропленкам статьи об убийстве Торна и ранении Майка Фэллона. В целом они описывали историю так, как он ее помнил.

Кеннет Уигл — бродяга, бравшийся за различные поручения, выполнял кое-какую работу для жены Билла Торна и, очевидно, положил на нее глаз. В ту ночь он пришел в дом, зная, что Билл Торн занят патрулированием. Уигл околачивался по соседству достаточно долго, чтобы изучить привычки местных жителей. Он набросился на Эвелин Торн в спальне, изнасиловал и избил ее, а потом начал грабить дом. В это время вернулся ничего не подозревающий Билл Торн. Уигл застрелил его из револьвера, который нашел в Доме. Миссис Торн позвонила живущему напротив Эйсу Уайетту, но Майк Фэллон появился раньше его.

Билла Торна хоронили, как героя, со всеми почестями. Статью сопровождали фотографии — длинная вереница полицейских машин; нечеткий снимок вдовы в темных очках, которую утешают родные и друзья. Интересно, живет ли она в том же районе? Возможно, об этом знают друзья Билла Торна. Во время трагедии Эвелин была сравнительно молодой женщиной. Сейчас ей должно быть сорок восемь лет. Не исключено, что она снова вышла замуж.

Если Энди Фэллон копался в деле Торна, пытаясь что-то понять, он мог повидать вдову. Черт возьми, куда же делся его ноутбук?! Может быть, удастся уговорить Аманду позволить ему осмотреть служебный кабинет Фэллона и заглянуть в его компьютер? БВД сейчас не занимается делом Торна, так что она вряд ли будет возражать.

“Ты даже не знаешь, Ковач, заговорит ли она с тобой снова”, — грустно подумал он.

— Сэр, — послышался голос библиотекарши. Ковач, вздрогнув, поднял голову.

— Библиотека закрывается, — сказала она. — Боюсь, вам придется уйти.

Ковач собрал копии просмотренных статей и вышел на холод. Уже темнело, хотя было только пять часов. Бездомные, проводившие день в тепле библиотеки, толпились на тротуаре, инстинктивно держась подальше от Ковача: он за версту чуяли копа. Зато библиотекарша, кажется, приняла его за одного из них: он был небрит, часто почесывал голову и протирал глаза. Стоя на холодной улице в этом угрюмом и безрадостном районе. Ковач и в самом деле ощущал себя бездомным, одиноким и никому не нужным.

Он попробовал позвонить Лиске по сотовому телефону, но услышал автоответчик и поехал домой — чтобы чувствовать себя одиноким и никому не нужным при более высокой температуре воздуха.

За это время сосед успел добавить к рождественскому декору фанерную фигуру наклонившегося Санта-Клауса. Ягодицы его были обращены в сторону окна гостиной Ковача. Поразительное остроумие!

Ковачу захотелось достать револьвер и разрядить обойму в задний проход Санты.

В доме все еще пахло мусором, хотя он давно его выбросил. Вот так же в доме Энди Фэллона до сих пор стоял трупный запах. Ковач положил копии статей об убийстве Торна на столик в холле, направился в кухню и поставил на плиту кофейную гущу, чтобы избавиться от запаха — этот трюк он применял и в помещениях, где находили трупы. Газетным обозревателям стоило бы вставить это в свою колонку полезных советов: “Как поступить, если вас беспокоит трупный запах?”

Поднявшись наверх. Ковач принял душ, надел джинсы, шерстяные носки и старый свитер и снова спустился на кухню в поисках ужина, хотя не чувствовал никакого аппетита. Ему были нужны калории, чтобы поддерживать мозг в рабочем состоянии.

Единственной пищей в доме оказалась коробка глазированных кукурузных хлопьев. Он съел горсть и налил себе виски, которое купил по дороге.

Найдя по радио некое подобие джаза, Ковач подошел к окну и стал слушать, потягивая скотч и глядя на задницу Санты.

“Это моя жизнь…”

Он не знал, сколько времени простоял так, когда в дверь позвонили. Звук был настолько неожиданным, что Ковач пошел открывать только после третьего звонка.

На пороге стояла Аманда Сейвард. Голова ее была обмотана черным бархатным шарфом, скрывавшим синяки — по крайней мере, некоторые.

— Тебе бы тоже следовало стать детективом, — заметил Ковач.

— Я могу войти?

Он сделал приглашающий жест рукой, в которой держал стакан.

— Только от жилища моего многого не ожидай. Я получаю кучу советов по телеканалу “Дом и сад”, но у меня нет времени ими воспользоваться.

Аманда вошла в гостиную и стянула с головы шарф, но не стала снимать ни перчатки, ни длинное черное пальто.

— Я пришла извиниться, — сказала она, глядя куда-то мимо его правого плеча. Ковачу стало интересно, видит ли Аманда задницу Санты, но если она ее и видела, то никак не реагировала.

— За что? — спросил он. — За то, что переспала со мной? Или за то, что выставила меня потом?

Аманда выглядела так, словно хотела сейчас оказаться в любом другом месте. Подняв руку, она машинально провела ею по волосам.

— Я… я не имела в виду… Просто мне нелегко… делить жизнь с… с другими людьми. Мне жаль, если я…

Поставив стакан на столик. Ковач подошел к ней и дотронулся до ее щеки. Кожа была ледяной, как будто она долго стояла на улице, прежде чем набралась смелости позвонить в дверь.

— Ты не должна ни о чем жалеть, Аманда, — мягко произнес он. — Во всяком случае, из-за меня.

Она наконец посмотрела на него. Ее нижняя губа слегка дрогнула.

— Успокойся.

Наклонившись, он поцеловал Аманду — скорее нежно, чем страстно. Ее губы потеплели и раскрылись.

— Я не могу остаться, — в ее шепоте слышались отголоски сражения, которое она вела с самой собой.

— Ш-ш…

Ковач снова поцеловал ее. Шарф упал на пол, пальто соскользнуло с плеч.

— Сэм…

— Аманда… — Его губы коснулись ее уха. — Я хочу тебя.

По ее телу пробежала дрожь, глаза наполнились слезами. Она сама нашла его губы и прижалась к ним робким, но жадным поцелуем.

— Не знаю, что я могу тебе дать…

— Это не имеет значения, — искренне отозвался Ковач. — Нам достаточно того, что у нас есть сейчас.

Он чувствовал, как ее сердце бьется о его грудь, но даже теперь не знал, какие мысли роятся в голове у Аманды. Он ощущал в ней лишь хорошо знакомые ему печаль, пустоту и одиночество.

“Да, нам достаточно того, что у нас есть”, — думал Ковач, опускаясь вместе с Амандой на диван. Пускай это было немного, но он бы не обменял это ни на что.

— Я не могу остаться, — снова сказала Аманда. Они лежали на диване в холле, укрывшись ее пальто. Аманда ощущала тепло тела Ковача, и у нее было странное чувство, будто теперь они неразлучны. Но рассудком она понимала, что это недостижимо, и эта мысль вызывала щемящее ощущение пустоты. Ковач поцеловал ее в лоб.

— Тебя никто не заставляет, но ты могла бы остаться… если бы захотела. Я бы даже постелил чистые простыни.

— Нет. — Аманда заставила себя сесть и начала одеваться. — Я не могу.

Ковач приподнялся на локте и пригладил ей волосы.

— Аманда, меня не интересует причина твоих кошмаров. Это не имеет значения. Меня они не пугают.

“Зато пугают меня”, — хотела она сказать, но промолчала.

— Ты можешь разделить их со мной, — продолжал он. — Поверь, на свете не существует такого, с чем мне не приходилось бы сталкиваться.

Конечно, это была неправда, но Аманда не стала возражать. Она давно научилась разбираться, когда следует спорить, а когда нет.

Ковач вздохнул.

— Ванная справа по коридору.

Ковач наблюдал, как полуодетая Аманда идет по коридору. Даже если это было все, что он мог получить от нее, это куда больше, чем он смел надеяться. Пускай она хранит свои секреты. Он уже дважды связывал свою жизнь с женщиной и оба раза неудачно. К чему пробовать снова?..

Ковач горько усмехнулся. Он слишком хорошо себя знал. Аманда была сплошной тайной, и он наверняка не успокоится, пока не доберется до ее разгадки. Но его навязчивость оттолкнет ее, и он в итоге разрушит все, что у них есть…

Одевшись, Ковач провел рукой по волосам, сел на подлокотник кресла и стал потягивать скотч, ожидая возвращения Аманды. Она вышла в холл, такая же, какой он увидел ее впервые, — красивая, сдержанная, настороженная.

— Не знаю, что тебе сказать, — Аманда по-прежнему не смотрела на него.

— Тогда не говори ничего. — Он подошел к ней и провел по ее щеке тыльной стороной ладони. — Иногда нам просто нужно идти вперед, чтобы узнать, куда ведет дорога. Дважды я оказывался в темном туннеле с поездом, едущим мне навстречу. Но я должен пробовать снова и снова — ведь я коп.

Аманда слабо улыбнулась, но улыбка сразу исчезала, а брови сдвинулись, когда ее взгляд упал на столик у дивана.

— Что это?

— Материалы по убийству Торна — когда был Огранен Майк Фэллон. Энди в этом копался, а теперь я ;ворочаю камни и смотрю, что оттуда выползет.

— Идешь вперед, чтобы узнать, куда ведет дорога? — рассеянно произнесла она, глядя на страницы с Текстом.

— Печальная история. Ты слишком молода, чтобы ее помнить.

— Действительно, печальная, — пробормотала Аманда, глядя на скверную фотографию вдовы Билла Торна, утешаемой родственниками.

Выпрямившись, она накинула на голову бархатный шарф и снова устремила взгляд мимо плеча Ковача.

— Только скажи: “Скоро увидимся, Сэм”, — попросил он. — Тогда будет не так тяжело прощаться.

Аманда попыталась улыбнуться, но потерпела неудачу. Приподнявшись на цыпочках, она положила руки ему на плечи, поцеловала его в щеку, прошептала: “Мне жаль” — и вышла, оставив Ковача согреваться скотчем из пятидесятидолларовой бутылки.

— Мне жаль куда больше, — произнес он, стоя в дверях и глядя на отъезжающую машину.

Светящееся табло во дворе продолжало отсчитывать минуты.

Услышав звонок, Ковач поспешил к телефону.

— Клуб одиноких сердец, — сказал он, взглянув на определитель номера. — Присоединяйтесь. Несчастным нужна компания.

— Принимаете мазохистов? — осведомилась Лиска.

— Желательно в паре с садистами.

— Чем занимаешься, Коджак? Сидишь дома и жалеешь сам себя?

— А мне больше некого жалеть. Моя жизнь — как пустая скорлупа.

— Заведи собаку, — без особого сочувствия посоветовала она. — Угадай, кто был напарником Эрика Кертиса за год до его убийства.

Ковач глотнул виски.

— Если ты скажешь, что это Брюс Огден, я выхожу из игры.

— Дерек Рубел. А теперь угадай, кто вчера сдавал анализ крови в медцентре округа Хеннепин, а потом лгал, что делал прививку от гриппа.

— Снова Дерек Рубел?

— Считай, что выиграл сигару.

— Будь я проклят! — пробормотал Ковач.

— Нет, — отозвалась Лиска. — Надеюсь, ты не будешь проклят. Но у меня предчувствие, что Дерек Рубел — будет.

 

Глава 34

“Стиле” принадлежал к тем спортзалам, где приходилось по-настоящему пыхтеть и покрываться потом. Здесь не было ни аэробики под джаз, ни йоги. В зале господствовала атмосфера механического цеха — грохотал тяжелый рок и ощущался запах людей с избытком тестостерона, от которого у обычного человека начинали слезиться глаза.

Лиска показала значок байкеру, скучающему за столиком дежурного, и проследовала в зал. Некоторое время она стояла, наблюдая за присутствующими и удивляясь тому, что усердные тренировки, а в некоторых случаях и чудеса современной химии способны сделать из обыкновенных людей. Каждый третий в зале был сложен как бог.

Рубел стоял в углу, глядя, как кто-то приседает у скамьи. На нем была черная тенниска, обнажающая предплечья, плотные, как вирджинские окорока. Мышцы были так четко обозначены, что он мог бы служить живой моделью на уроках анатомии.

Лиска начала пробираться между тренирующимися, зная, что Рубел сразу же ее заметил, хотя ни разу не посмотрел на нее. Подойдя к скамье, она устремила взгляд на багровую безобразную физиономию Брюса Огдена, который, кряхтя, напрягался под штангой с грузилами размером с колесо тягача. Потом она посмотрела на Рубела:

— В постели он издает такие же звуки?

— Откуда мне знать?

— Я бы спросила, его подружку, но, насколько мне удалось выяснить, у него их никогда не было. — Она снова перевела взгляд на Огдена. — А вы оба очень удачно маскировались. Ведь вас же считали главными гомофобами во всем управлении!

Огден с ревом поднял штангу.

— Что вам нужно, сержант? — спросил Рубел. — Мы заняты другим.

— Еще бы! — Лиске с трудом удавалось сдерживать ненависть к этой паре. — Вы увязли в этом “другом” по самую шею. Заметьте, что я лично пришла вас предупредить. Больше никаких анонимных телефонных звонков и фотографий по почте. Мне приходилось отрывать яйца побольше ваших.

Огден положил штангу и сел. Пот ручьями стекал по его лицу.

— Вот как? Мы слышали о вас что-то в этом роде.

Лиска закатила глаза.

— Теперь лесбийские намеки? Вы перебарщиваете, Огден. Может быть, если бы вы перестали стараться выглядеть гиперсексуальным буйволом и тренировали бы не мускулы, а мозги, то не оказались бы в таком дерьме. Но об этом уже поздно говорить. Вы перешли черту, когда начали угрожать моим детям. Пути назад для вас нет, и я с удовольствием посмотрю, как будете выглядеть за решеткой.

— Не понимаю, о чем вы говорите, — равнодушно произнес Рубел.

Лиска посмотрела ему в глаза:

— Я расколола Кэла Спрингера. Теперь он мой. Тут-то и начнется забава. — В ее голосе звучала злобная радость. — Дело передадут прокурору, и завтра в полдень Кэл и я встретимся кое с кем в офисе Сэбина.

Огден скривил рот.

— Не вешайте нам лапшу на уши, Лиска. У вас нет ничего, иначе вы бы уже вытаскивали наручники.

— У нее ничего и не может быть, — так же хладнокровно добавил Рубел. — Нет никакого дела.

Лиска улыбнулась ему.

— Можете так думать, если вас это успокаивает. Но почему бы вам заодно не подумать о том, что бывает в тюрьме с такими хорошенькими мальчиками, как вы? Я слышала, им там приходится туго. Хотя вам это, может быть, окажется по вкусу. Жаль, что Эрика нет в живых, а то бы он нам об этом рассказал.

Лиска почувствовала, что удар попал в цель. Рубел не дрогнул и не изменился в лице, но глаза у него стали такие, как если бы он в самом деле получил пулю в лоб. Лиска подумала, что, может быть, тысяча таких моментов, как этот, компенсирует ей то, что она ощутила, увидев фотографии Кайла и Ар-Джея.

А может быть, и нет…

Лиска повернулась, чтобы уйти, и застыла как вкопанная. Всего на долю секунды — возможно, Рубел и Огден ничего не заметили. Но этой доли было достаточно для визуального контакта. В десяти футах от нее стоял Стив, отдыхая от приседаний.

* * *

— Вы уверены, что это сработает? — хныкал Спрингер. — А что, если ничего не выйдет?

Бэрри Каслтон, стоя перед ним на коленях, прикреплял микрокассетный магнитофон к его круглому животу. Он вел дело Ибсена, и потому имел право возглавить операцию, когда Спрингер раскололся. Конечно, Лиске хотелось самой произвести арест — скорее по личным, чем по карьерным причинам, — но ей даже в голову не пришло поднять этот вопрос. Сорокалетний чернокожий, Каслтон, одевающийся как английский профессор, был хорошим копом и хорошим парнем. Если Лиска была вынуждена делить с кем-то успех, она предпочитала делить его с ним.

— Не беспокойся, — ответил Каслтон Спрингеру. — Дураку должно быть ясно, что все абсолютно надежно.

— Для талантливого дурака нет никаких препятствий, — фыркнул Ковач.

Они находились в кухне Спрингера — сам Кэл, Каслтон, Лиска и Ковач, а также Типпен из офиса шерифа: они хотели на всякий случай прикрыть задницу полицией округа, поскольку находились за пределами своей юрисдикции. Миссис Спрингер уехала к сестре. Лиску интересовало, вернется ли она, когда все будет кончено. Возможно. Правда, еще неизвестно, удастся ли Кэлу избежать тюрьмы и быть дома к ее возвращению.

Насколько понимала Лиска, первую роль в этой драме Спрингер сыграл, когда Огден подбрасывал улику в дом Ренальдо Верма. Задачей Спрингера было смотреть в другую сторону, и после этого он оказался на крючке у Огдена. Конечно, патрульному не поздоровилось бы, если бы об этом узнали, но детективу, расследующему убийство, пришлось бы куда хуже. Кэл Спрингер, уже привыкающий жить не по средствам, не мог этого допустить.

— Я неважно себя чувствую, — пожаловался он.

— Судя по запаху, да, — буркнул Каслтон, поднимаясь с колен.

Лиска не выдержала и, подойдя к Спрингеру, пнула его ногой.

— Ой! — Кэл согнулся, вцепившись в голень.

— Человек может умереть из-за тебя, а ты ноешь, что неважно себя чувствуешь! — с отвращением сказала она. — Моим детям угрожали, потому что тебе не хватило духу ответить “нет” Брюсу Огдену!

— Он мог лишить меня работы, — оправдывался Спрингер.

— А теперь ты можешь угодить в тюрьму. Отличный выбор, Кэл.

— Ты не понимаешь…

— Не понимаю и никогда не пойму. Ты позволил Огдену подбросить улику, чтобы ты смог закрыть дело и поставить еще одно жирное очко в свой столбик выигрышей.

— Все равно все знали, что это сделал Верма! Этот парень — убийца, а жертвой был один из нас. Мы не могли позволить ему выйти сухим из воды!

— И ты еще смеешь притворяться, будто действовал в интересах правосудия?! Ты старался только ради своей карьеры!

— Будто ты никогда ради нее не старалась! — нахмурился Спрингер.

— Я никогда не подтасовывала улики. Тебе хоть раз приходило в голову, что Верма, возможно, не убивал Кертиса — ВИЧ-инфицированного гея-полицейского, который за пять лет трижды менял напарников по патрулированию и подал официальную жалобу на преследования?

— Когда я взял его с поличным за убийство Франца? Нет.

— Как бы не так, Спрингер, — вмешался Каслтон. — Франца взял с поличным Бобби Кервин. Тебя там и близко не было.

Спрингер выпятил челюсть:

— Это просто риторическая фигура. Верма совершил идентичное убийство и бог знает сколько ограблений. Почему я должен был думать, что он не убивал Кертиса?

— Потому что у тебя не было никаких доказательств, — заметил Типпен.

Спрингер сердито уставился на него:

— Чего ради я стал бы подозревать другого копа? Мы говорили со всеми бывшими напарниками Кертиса и не услышали ничего подозрительно…

— Значит, вы толком не слушали, — перебила Лиска. — Последний напарник Кертиса, Энгл, сказал мне, что, по его мнению, между Кертисом и Рубелом что-то произошло. Он не говорил тебе это, когда ты расследовал убийство Кертиса?

— Мало ли что он говорил?! Посмотри на Рубела! Разве он похож на гомика? Да и зачем ему было убивать Кертиса? Они уже давно не патрулировали вместе.

— Из-за ВИЧ-инфекции, тупица! Если Кертис заразил Рубела неизлечимой смертельной болезнью, я бы назвала это мотивом.

Спрингер запыхтел, но не произнес ни слова.

— Тебе не показалось странным, что спустя пару месяцев после убийства Кертиса Дерек Рубел внезапно стал напарником копа, который манипулировал с уликами в этом деле? — настаивала Лиска.

Спрингер покраснел и дрожал от злости, но держал себя в руках. Он помнил, как накануне Лиска ворвалась к нему в дом, и боялся ее.

— Люди все время получают новые назначения. Кроме того, тогда дело уже было закрыто.

— Конечно, закрыто! Потому что ты повесил это преступление на того, кто его не совершал, — пусть даже он совершил точно такое же. А Огден крепко держал тебя на крючке: он мог в любую минуту сдать тебя БВД. Конечно, ему бы тоже не поздоровилось, но тебе бы это стоило куда больше. Поэтому, когда Огдену и Рубелу понадобилось алиби на вечер четверга, ему было достаточно снять трубку и набрать твой номер.

— Огден мог испортить мне жизнь!

— Продажные копы сами портят себе жизнь. — Лиска вспомнила, как Аманда Сейвард сказала ей то же самое, когда она приходила в БВД после обнаружения тела Энди Фэллона. Казалось, это было год назад. — А тебя не волнует то, что они сделали с Кеном Ибсеном?

Спрингер промолчал и отвернулся. Он не мог не сознавать, что кто-то едва не поплатился своей жизнью за его трусость.

— Хорошо бы ты приволок свою задницу в больницу и посмотрел на Кена Ибсена, когда его будут обследовать врачи, — продолжала Лиска. — Жаль, что он пока не может ничего рассказать, а я не могу извлечь из его мозга воспоминания о том, что с ним сделали эти ублюдки, и имплантировать их в твой мозг. Чтобы ты заново переживал все это каждый день твоей никчемной жизни.

— Я очень сожалею… — промямлил Спрингер.

— Еще бы!

Ковач подошел к ним и взял Лиску за руку:

— Пошли, Динь. Они скоро прибудут. Давай спрячемся и устроим им сюрприз.

Он повел ее в кладовую Спрингера — узкое помещение с полками, уставленными консервами и посудой. Лиска прислонилась к полкам с одной стороны от двери, а Ковач — с другой.

— Ты добралась до них, Динь, — тихо сказал Ковач.

— Добралась, но еще не поймала. Я хочу увидеть их в наручниках.

— Тогда, может быть, не стоит изводить парня, который помогает тебе надеть их на эту парочку?

— Он заслуживает и худшего.

— Кэл заслуживает именно того, что ты сказала, — каждый день представлять себе избиение Ибсена. А мы уж позаботимся, чтобы его карьера на этом закончилась и сам он отправился за решетку.

— Они угрожали моим мальчикам, Сэм! — Лиска снова вздрогнула при этом воспоминании. — Я всю неделю ломала себе голову над тем, какой гомофоб стал бы превращать гея в кровавое месиво. Ведь каждый из них смертельно боится СПИДа. Они думают, что могут им заразиться через туалетное сиденье, через рукопожатие, даже через воздух. Мне стало ясно, что это мог сделать только человек, совершенно неосведомленный о степени риска или уже зараженный. Потом я увидела Рубела в медцентре…

— Выходит, Рубел ненавидел Кертиса не потому, что тот был геем? Он убил его из мести — за то, что Кертис его заразил? — Ковач покачал головой. — Никогда бы не подумал, что можно так замаскироваться.

— Представь себе. А Огден подтасовал улику против Верма, чтобы защитить Рубела, так как они — любовники.

— Кем бы они ни были, они плохие парни, Динь. И ты добралась до них. — Ковач протянул руку и коснулся ее плеча. — Я горжусь тобой, малышка.

— Спасибо, — Лиска отвернулась и закусила губу. — Как ты думаешь, Спрингер может заставить их признаться, что они убили Энди Фэллона?

— Возможно. Если они это сделали.

В кладовую просунул голову Типпен.

— Гости прибыли! Все по местам!

Лиска вынула револьвер и проверила его. Ковач сделал то же самое. Они должны были оставаться на месте, пока Кэл Спрингер будет пытаться выудить из Огдена и Рубела признание, записав его на кассету.

Когда те скажут достаточно, чтобы можно было предъявить им обвинение, ловушка захлопнется. А тем временем полицейские машины из офиса шерифа прибудут на подмогу.

В дверь позвонили. Послышались голоса, но Лиска не могла разобрать слов. Она представляла себе, как Спрингер здоровается с гостями, приглашает их войти, заверяет, что он на их стороне. Внезапно голоса смолкли, послышались звуки какой-то возни, потом раздался крик Спрингера, который оборвал выстрел.

— Черт! — Ковач выскочил из кладовки. Лиска бросилась за ним.

— Полиция! Ни с места! — крикнул Каслтон. Прозвучали еще три выстрела. Пригнувшись, Ковач устремился в гостиную, а Лиска побежала к двери, выходящей на подъездную аллею.

Рубел и Огден с револьверами в руках мчались к грузовику Рубела, они успели пробежать футов десять.

— Рубел! — крикнула Лиска, выстрелила и нырнула за дверь.

В ответ прогремели два выстрела, причем одна пуля угодила в дверную панель. Откуда-то раздались еще три выстрела, кто-то закричал, а вслед за этим послышался рев мотора.

Открыв дверь. Лиска увидела, что грузовик задним ходом выезжает с аллеи. Рубел стрелял из окна машины.

Послышался вой сирен, и две полицейские машины въехали в тупик. Не снижая скорости, Рубел направил грузовик между ними. Одна из машин шерифа царапнула грузовик, развернулась и устремилась в погоню.

Брюс Огден лежал на подъездной аллее, крутясь, словно вытащенный на берег тюлень, и тщетно пытаясь перевернуться на живот. Лиска подбежала к нему и отшвырнула ногой его револьвер.

— Плохи дела, — мрачно произнес подошедший к ним Ковач.

— Спрингер мертв!

— Помогите! — вопил Огден. Под ним на покрытой льдом аллее расплывалось темное пятно. Лиска смотрела на него, думая о Кене Ибсене.

Подъехала машина из полицейского участка Иден-Прери, и оттуда выскочили двое патрульных.

— Не прикасайтесь к нему без перчаток! — приказала Лиска, шагнув назад. — Не исключено, что он ВИЧ-инфицирован.

* * *

— Кому принадлежала эта блестящая идея? — осведомился Леонард, глядя на Ковача.

— Нам пришлось действовать быстро, лейтенант, — ответила Лиска. — Мы хотели записать на пленку Огдена и Рубела, прежде чем им представится шанс обратиться к адвокату.

Они стояли в гостиной Кэла Спрингера с холодным камином и рождественской елкой с погашенными огнями. Самого Кэла в этот момент упаковывали в мешок, чтобы доставить в морг. Он получил пулю в грудь.

— Мы никак не думали, что такое может произойти, — сказал Ковач. Он понимал, что оправдывается, как первоклассник, и чувствовал себя отвратительно.

— Я увидел, как Рубел и Огден пытаются вытащить Спрингера из дома, — заговорил Каслтон. — Возможно, чтобы увезти его куда-нибудь и там с ним расправиться. Спрингер пытался вырваться, и Рубел застрелил его, прежде чем я успел что-то сделать.

— Господи! — Леонард с отвращением посмотрел на тележку, где лежал мешок с трупом, которую люди из отдела медэкспертизы вывозили через парадную дверь. — Пресса накинется на это, как грифы на падаль.

“Сожалею о вашей утрате, миссис Спрингер”, — подумала Лиска, представив себе, каково ей будет посмотреть в глаза вдове.

— Все копы Миннеаполиса и соседних омутов получили описание Рубела, — добавил Каслтон.

— Возможно, он прихватит пару колес и пустит свой грузовик под откос, — сказал Ковач. — Теперь ему нечего терять. Если мы его поймаем, он пойдет под суд за два убийства и разбойное нападение. Больше ему не видать дневного света.

Шеф полиции Иден-Прери вошел в прихожую:

— Лейтенант Леонард? Представители прессы ждут.

Леонард выругался сквозь зубы и вышел. Лиска отправилась в кухню и вытащила сотовый телефон, чтобы проверить, как дела у мальчиков. В этот момент в дверях появился Стив.

— С тобой все в порядке? — спросил он.

— Нет.

Лиска набрала номер Майлоу Формена. Стив ждал, слушая, как она объясняет ситуацию и спрашивает, могут ли мальчики остаться у него на воскресенье.

— Я бы спросила, что ты здесь делаешь, — сказала Лиска, пряча телефон в карман, — но…

— Я услышал об этом по сканеру.

— Правда? Значит, ты не просто следовал сюда за Огденом и Рубелом из спортзала, в котором ты якобы не тренируешься?

Он поскреб небритый подбородок и отвернулся.

— Так что ты делал в этом спортзале, Стив?

Последовал глубокий вздох.

— Меня попросил помочь отдел наркотиков полиции Миннеаполиса. Они знали, что в департаменте проблема со стероидами, и нуждались в незнакомом лице.

— Давно? — Лиска чувствовала гнев, обиду и разочарование.

Стив поколебался, прежде чем ответить.

— Два месяца назад.

Лиска засмеялась и покачала головой. На что ей обижаться? Ведь тут даже удивляться нечему. Но у нее все еще оставалась искорка надежды, которую после стольких лет Стив умудрился не погасить. Ей было непонятно, как она не погасла сама собой.

— Выходит, твой внезапно пробудившийся интерес к моей жизни и к мальчикам…

— Я не притворялся, Никки.

— О, ради бога!..

Стив шагнул к ней:

— Я знал, что ты столкнулась с Огденом и Рубелом. Они говорили об этом в спортзале.

— И ты стал наблюдать за мной, не сказав мне ни слова?

— Я не могу говорить о деле, Никки. Ты же знаешь.

— Однако ты без колебаний выкачивал из меня сведения о моем деле! — Каждый вопрос, заданный им на этой неделе, всплыл в ее памяти.

Стив сделал еще один шаг вперед, стараясь выглядеть удрученным ее невысоким мнением о нем, и протянул руку, но Лиска увернулась.

— Никки, я заботился о тебе и о мальчиках…

— Каким образом? Ничего мне не рассказывая?

— Я думал, что смогу приглядывать за вами, не мешая ни своему, ни твоему расследованию.

— Чтобы я, не дай бог, тебя не опередила? — осведомилась Лиска. — Или ты планировал в самый отчаянный момент влететь в дом, как супермен, и спасти нас всех? Это было бы недурным перышком в твоей шляпе. Поймать плохих парней, заполучить девушку…

Стив начал терять терпение, как всегда, когда его подводили обаяние и притворная искренность.

— Если ты так думаешь, Никки…

Лиска тяжело вздохнула.

— Думаю, что тебе лучше уйти. Я, в конце концов, на работе.

Стив попытался изменить тактику:

— Я знаю, что сейчас не время и не место. Просто я хотел убедиться, что с тобой все в порядке. Может быть, я заеду к тебе позже…

— Не стоит.

— Если хочешь, могу завтра во второй половине дня забрать мальчиков.

— Я хочу только одного: не видеть тебя, Стив, — оказала Лиска, отведя взгляд, так как ей было больно смотреть на него.

До него наконец дошло, что на сей раз он проиграл. По крайней мере, до следующего раза, когда она расслабится достаточно, чтобы снова поверить в него.

— Возьми завтра мальчиков, если хочешь побыть с ними, — сказала Лиска. — Но не пытайся таким образом подобраться ко мне.

Стив немного поколебался, словно собираясь сказать что-то еще, но передумал и молча вышел.

Лиска стояла, уставясь в пол, и пыталась собраться с мыслями, чтобы привести себя в рабочее состояние. В дверь заглянул Ковач, и она подошла к нему.

— Ну почему меня ничто не учит? — — спросила она.

— Потому что ты твердолобая.

— Спасибо.

Ковач обнял ее за плечи.

— Пошли, Динь. Здесь наша работа кончена. Поезжай домой, а я пришлю к тебе радиофицированную машину — пускай подежурит на всякий случай.

Лиска скорчила гримасу:

— Я в этом не нуждаюсь.

— Нуждаешься, малышка. Ведь это ты добралась до Рубела. А ему известно, где ты живешь.

Лиске показалось, что чьи-то ледяные пальцы защекотали ей спину.

— Знаешь, — сказала она, положив голову ему на плечо, — иногда я жалею, что не стала официанткой.

 

Глава 35

К шести вечера все основные каналы телевидения и радио сообщили о розыске полицейского Дерека Рубела. Миннеаполис кишел репортерами. Ковач, Лиска, Типпен и Каслтон получили приказ никому не давать интервью об убийстве Кэла Спрингера. Журналистов взяли на себя Леонард, шериф округа Хеннепин и шеф полиции Иден-Прери.

В преследовании принимали участие ФБР и миннесотское Бюро задержания преступников. Воздушные патрули Миннесоты и Висконсина искали с вертолетов черный “Эксплорер” Рубела, и следствием этой утомительной работы были одна ложная тревога за другой: черных “Фордов Эксплорер” в Миннесоте оказалось более чем достаточно.

Соседей и знакомых расспрашивали о привычках Рубела, пытаясь составить перечень его возможных убежищ. Полицейские обшарили охотничьи угодья возле Циммермана — восемьдесят акров кустарниковой пустоши, — но никаких признаков Рубела не обнаружили ни на самих угодьях, ни в грубой хижине. Огден, получивший два пулевых ранения, был доставлен на вертолете в медцентр округа Хеннепин, и после трехчасовой операции его состояние стало стабильным. Его еще не допрашивали, но профсоюз уже поставил адвоката у двери палаты.

Ковач всю ночь исполнял обязанности патрульного, предпочитая стучаться в дверь к незнакомым людям, чем ночевать в своем пустом доме. Утром он передал дубинку Элвуду и все-таки поехал домой.

Сосед в своей клетчатой пилотке сгребал снег лопатой при первых бледных лучах солнца.

— Чертовы собаки! — услышал Ковач его ворчание, выходя из машины.

При звуке захлопнувшейся дверцы старик повернулся и посмотрел на Ковача сквозь покосившиеся очки.

— А, вот и вы! — воскликнул он: любопытство пересилило в нем неприязнь к Ковачу. — Мы уже слышали о розыске. Коп-убийца! Ну и ну! Вы тоже в этом участвуете?

— Я и есть тот парень, которого разыскивают, — ответил Ковач. — Спятил от бессонницы, вызванной иллюминацией, которую устроил мой сосед.

Старик некоторое время не мог решить, обидеться ему или притвориться дружелюбным.

— Ну и натворил дел этот парень, — сказал он наконец. — Я видел по телевизору. Они даже сделали специальный выпуск “Времени преступлений”.

— Лучше бы почитали хорошую книгу, — буркнул Ковач.

Сосед не обратил на это внимания.

— По-моему, это лучший из всех сериалов.

— Еще бы! “Программирование реальности”.

— Вы знаете этого парня, Эйса? Вот настоящий коп!

— А мне кажется, он больше похож на женщину.

Вздрогнув от удивления, сосед уставился на Ковача.

— Вы действительно спятили! — заявил он и вернулся на другую сторону двора подбирать собачье дерьмо и желтый снег.

Ковач открыл ключом дверь — и застыл как вкопанный.

В доме кто-то побывал. Статьи, которые он принес из библиотеки, были разбросаны по всему холлу. Открытый портфель валялся на полу, за стулом. Экран телевизора был разбит.

Воздух в комнате казался насыщенным электричеством. Ковач ощущал это кожей. Расстегнув пальто, он одной рукой извлек из кобуры револьвер, а другой вынул из кармана сотовый телефон и вызвал полицию.

Сообщая о случившемся, Ковач медленно переходил из комнаты в комнату, оценивая взглядом ущерб и проверяя, не находится ли преступник в доме. Ящики стола были выдвинуты. В комоде явно рылись. Деньги, которые он оставил сверху, исчезли вместе с дорогими часами, выигранными в лотерее на конференции служителей закона. Это означало ограбление. Вероятно, какой-нибудь наркоман искал вещи, которые можно отдать в залог.

Заглянув в стенной шкаф в спальне, Ковач с облегчением убедился, что старый револьвер 38-го калибра лежит на своем месте в коробке из-под обуви.

Он снова спустился вниз, огляделся уже более основательно и обнаружил, что взломщик проник через кухонную дверь. Задача оказалась до неприличия легкой. “Придется позаботиться о надежных замках”, — подумал Ковач. Дверь в полуподвал была приоткрыта.

Ковач щелкнул выключателем и прислушался. Ничего. Спустившись на несколько ступенек, он пригнулся и посмотрел вниз, все еще скрытый стеной.

Полуподвал еще не был оборудован до конца. Ковач приспособил осушительный прибор, собираясь бороться с сыростью бетонных стен и пола. Мебель здесь отсутствовала, и вроде бы ничего не могло заинтересовать вора — разве что полупустые банки с краской и коробки с материалами старых дел.

Эти коробки были сняты с полок, их содержимое валялось на полу.

В кармане запищал сотовый телефон.

— Ковач.

— Это Лиска. Грузовик Рубела нашли в озере Миннетонка. Съехал с дороги и провалился под лед.

— Значит, он мертв?

— Я сказала, что нашли грузовик. Рубела в нем не было.

* * *

Атмосфера на берегу озера Миннетонка напоминала первый день рыболовного сезона. Машины и фургоны телевидения стояли по обеим сторонам узкой дороги, люди бродили туда-сюда, глазея на работу полицейских и ожидая сенсационных сообщений. Вокруг места происшествия помощники шерифа натянули широкую ленту, за которую допускались только представители закона. Непосредственно перед ней репортеры застолбили свою территорию. Ближе всех расположилась команда “Времени преступлений” — в том же составе, что и на хоккейной площадке.

Закутанный в парку Эйс Уайетт стоял на красном коврике перед толпой зевак. Рядом с ним, за желтой лентой, находился вытащенный на берег “Эксплорер” Дерека Рубела с открытыми дверцами, и сотрудники миннесотского Бюро задержания преступников обследовали каждый его дюйм. Потом грузовик транспортируют в гараж бюро в Сент-Поле и каждый клочок волос и ткани будут изучать под микроскопом. Ковач быстро пробрался к месту происшествия, пытаясь представить, каким оно было до того, как тут собралась толпа. Пара домишек располагалась достаточно близко, чтобы добраться туда пешком в холодную ночь, но не настолько, чтобы увидеть оттуда человека, выскакивающего из грузовика, когда тот скатывался в озеро.

Подошел Типпен в той же нелепой шапке, держа руки в карманах теплой парки.

— Дома проверили. В одном никто не живет, а в другом тоже нет ни людей, ни автомобиля. Сейчас пытаются установить, где хозяин или хотя бы где он должен быть. Пока никаких результатов.

— Возможно, Рубел сейчас едет в “Бьюике” хозяина с его трупом в багажнике, — вздохнул Ковач. — Просто кошмар какой-то!

— Да. В Миннесоте такого не бывало после Эндрю Кьюнанана.

— Эндрю Кьюнанан не был копом. Это в Голливуде насочиняли о нем невесть что.

Между тем за желтой лентой уже вовсю шла съемка. Уайетт по-прежнему стоял на красном коврике, а один из прихлебателей держал возле его головы экспонометр, выкрикивая цифры.

— Можешь ты верить этому парню? — спросил Ковач.

— Его люди заняли здесь место раньше нас, — отозвался Типпен. — Иметь друзей в высших сферах бывает выгодно — даже для этого цирка уродов, который они снимают.

— Особенно если этот цирк уродов именуется “программированием реальности”…

Порыв ветра с озера взметнул красный шарф Уайетта, закрыв ему лицо. Режиссер выругался, потом повернулся к женщине в лохматой куртке, выругался снова, объявил десятиминутный перерыв и направился в припаркованному на дороге фургону.

Операторы достали сигареты, “лохматая куртка” подошла поправить Уайетту шарф. Гейнс взял чашку кофе, которую ему протянул другой прихлебатель пониже рангом.

Вице-президенты “Уорнер Бразерс” держались поблизости. Рыжеволосая девица успела купить себе парку, которая казалась изготовленной из фольги. Гейнс подошел к ним и стал что-то объяснять, указывая туда, где на снежном фоне виднелись домики любителей подледного лова.

Снова оглядевшись, Ковач попытался определить, далеко ли отсюда до дома Нила Фэллона, но для городского жителя, внезапно оказавшегося на берегу Миннетонки, это было нелегко. Возможно, этот дом располагался именно там, куда указывал Гейнс, хотя для Ковача все рыбачьи хижины походили друг на Друга.

Ковач подошел к Уайетту, взглядом отогнав вышибалу, который направился было к нему с края ковра.

— Ты, как всегда, на своем месте, верно, Эйс? — сказал он.

— К сожалению, того же не скажешь о тебе. — Уайетт стоял абсолютно неподвижно, покуда “лохматая куртка” искусно придавала его шарфу нужную форму. — Насколько я понимаю, ты и твоя напарница потерпели фиаско вчера вечером?

— Ну, я ведь настоящий коп, а не изображаю его на телевидении. Как тебе известно, в реальном мире с реальными преступникам всегда можно ступить в дерьмо.

— И вы в него ступили? — предположил Гейнс, протягивая Уайетту чашку кофе.

— Я в нем плаваю, слизняк. Мне приходится это делать, иначе я не смог бы раскрыть ни одного преступления.

— Мы очень заняты, сержант, — холодно произнес Гейнс.

— Через минуту я позволю вам продолжать вашу благородную деятельность. У меня один вопрос к Капитану Америка.

Уайетт вздохнул:

— Ты начинаешь действовать мне на нервы, Сэм.

— У меня к этому талант, — согласился Ковач. — После нашего вчерашнего разговора во мне взыграло любопытство, поэтому я прочитал старые газетные статьи об убийстве Торна. Чертовски драматическая история, Эйс! Ты можешь посвятить ей специальную передачу. Это может стать хитом недели, твой рейтинг поднимется на недосягаемую высоту.

— Мой сериал и так имеет успех, — высокомерно отозвался Уайетт. — Я не намереваюсь спекулировать на этой истории.

Ковач засмеялся.

— Но ты же делал это все время. Чего ради останавливаться теперь?

— Неправда! — огрызнулся Уайетт. — Это действительно повлияло на мою карьеру, но я тут ни при чем. — Повернувшись, он прикрикнул на женщину в лохматой куртке, продолжающую возиться с его одеждой: — Оставьте в покое этот чертов шарф!

Ничего не понимающие вице-президенты посмотрели сначала на Уайетта, потом друг на друга и наконец на Гейнса.

— Это старая трагическая история, — объяснил Ковач.

— Поэтому капитан и не желает о ней говорить, — подхватил Гейнс, становясь между Ковачем и Уайет-том. — Один его друг был убит, а другой остался парализованным. Вы понимаете, почему он не хочет бередить рану.

— Едва ли они понимают, — сказал Ковач. — Эта история сделала Эйса героем — ведь он спас жизнь другому копу. Сюжет как раз для Голливуда. Если Эйс сделает из него шоу, его будет смотреть вся Америка. — Он повернулся к Уайетту: — Ты еще поддерживаешь контакт с вдовой Билла Торна? Мне пришло в голову, что ей следовало бы сообщить о смерти Майка.

— Нет, — ответил Уайетт. — Мы давно не виделись.

Ковач удивленно поднял брови:

— Ты все время был рядом с Майком, но не поддерживал контакт с Эвелин Торн? После всего, что вам пришлось пережить?

— Именно поэтому.

— Когда Энди Фэллон говорил с тобой о деле Торна, он не упоминал о разговоре с Эвелин?

— Не помню.

— Впрочем, это наверняка есть в его записках, — сказал Ковач. — Просто я их еще не нашел. Когда найду, обязательно дам тебе знать.

— Нам нужно очистить место съемки, сержант, — Гейнс потянул его за рукав. — Вечером мы постараемся прояснить для вас эту проблему.

— Спасибо, малыш, — с усмешкой поблагодарил Ковач. — Это даст мне возможность сосредоточиться на другом.

Он отошел, бросив взгляд на вышибалу.

— Лучше бы ты пошел в борцы. Куда более достойное занятие.

 

Глава 36

— Мы снова показываем вам фотографию убийцы, которого сейчас разыскивает полиция. — У мужчины на экране телевизора был орлиный взгляд и стальная челюсть. Такое лицо внушает страх и доверие. — Это полицейский Дерек Рубел. Он убил своего коллегу и подозревается в еще нескольких жестоких преступлениях. Чтобы поймать этого зверя, нам требуется ваша помощь. Но если вы увидите Дерека Рубела, ни при каких обстоятельствах не приближайтесь к нему. Этот человек крайне опасен. Просто позвоните по ближайшему телефону в полицию.

На экране появились номер горячей линии и адрес вебсайта.

Экран потемнел.

Великолепно! Призыв служить обществу, наделяя силой бессильных.

Возбуждение возвращается, но вместе с ним возвращается страх. Он зарождается где-то в животе и рвется наружу, покуда взгляд изучает фотографии, запечатлевшие смерть.

Страх разоблачения.

Страх смерти.

Кажется, будто земля вращается все быстрее и становится все меньше, делая разоблачение неизбежным. Это только вопрос времени…

Как бы то ни было, Ковач должен умереть!

 

Глава 37

— После вчерашней передачи горячая линия не умолкает, — сказала Лиска, повесив трубку.

Ковач нахмурился, сидя за своим столом в каморке. Перед ним стоял включенный компьютер, а между плечом и ухом была зажата телефонная трубка.

— И каковы результаты? — осведомился он.

— Пока нулевые. А у тебя что за проблемы?

— Я ненавижу…

— Я знаю. А кроме того, что ты ненавидишь Эйса Уайетта?

— Это не так уж мало.

— Все-таки мне кажется, у тебя предубеждение против Уайетта. Его сериал учит активным действиям людей, которые сейчас считают, что от них ничего не зависит. Если бы Кэл Спрингер смотрел его повнимательнее, Дерек Рубел не был бы сейчас в бегах.

— И такую белиберду называют “программированием реальности”?

— Тебе ведь нравится “Их разыскивает Америка”.

— Это другое дело. Уайетт устраивает игру. А что будет дальше? Интерактивные судебные процессы? Зрители будут голосовать, виновен подсудимый или нет?

— Это уже происходит в “Дейтлайн”.

— Великолепно! В следующем сезоне начнут транслировать казни из Техаса, — проворчал Ковач.

— Кто у тебя на линии? — Лиска наконец заметила, что он все еще держит трубку.

— Фрэнк Синатра.

— Он умер, Ковач.

— Знаю. Это Донна из телефонной компании… А что, если этот сериал внушит кому-то ложное ощущение силы, человек натворит глупостей и погибнет?

— А если кто-то погибнет, потому что он глуп, безволен и не смотрел сериал?

— Все равно я ненавижу Эйса Уайетта.

— А ты слышал, что “Уорнер Бразерс” производят его в Капитана Америка?

На лице Ковача мелькнула гримаса отвращения.

— Эти гребаные вице-президенты украли у меня идею!

— Позвони своему агенту в Голливуд.

— Это же ты в восторге от его сериала, Динь-Динь, а не я.

— Конечно, в восторге. Может быть, благодаря ему я прославлюсь, поймаю Рубела и не позволю убить себя.

Ковач набрал воздух в легкие, собираясь спросить, как она это сделает, но в этот момент на другом конце провода послышался голос:

— Извини, что заставила ждать, Сэм. Что я могу для тебя сделать?

— Привет, Донна. Мне нужны сведения о звонках по одному миннеаполисскому номеру.

— У тебя есть разрешение?

— Не вполне.

— Тогда, прости, я ничего не смогу сделать.

— Но этот парень мертв. Кто будет возражать?

— А его родственники?

— Один тоже мертв, другой в тюрьме.

— Ну а как насчет окружного прокурора?

— Мне просто нужно кое-что выяснить. Это не будет фигурировать в суде.

— М-м… Раньше я тебе не давала таких сведений.

— Нет, но я живу надеждой.

В конце концов Донна согласилась. Классная баба! Ковач назвал ей телефонный номер Энди Фэллона и положил трубку.

— Чего ты добиваешься? — спросила Лиска.

— Сам толком не знаю, — признался он. — Хочу просмотреть данные о телефонных разговорах Энди — вдруг что-нибудь выплывет? Энди копался в деле Торна, и все его записи таинственным образом исчезли. А когда я тоже начал в этом копаться, Уайетт вышел из себя и даже потерял свое хваленое самообладание. Вот я и хочу проверить…

— У тебя навязчивая идея, Сэм, — сказала Лиска. — Тебе не подходит Рубел на роль убийцы Энди? Если только это убийство.

— Нет, не подходит. Все проделано слишком аккуратно. Посмотри, как работает Рубел, — одного забивает до смерти бейсбольной битой, другого едва не убивает колесным ободом, третьему всаживает две пули в грудь. Никакой изощренности.

— Но Пирс ведь говорил тебе, что видел Энди с каким-то парнем. Что, если это был Рубел? Это выглядит правдоподобным. Энди расследовал действия Огдена, но никто не знал тогда, что Огден и Рубел заодно. Рубел мог подобраться к Энди, чтобы присматривать за событиями “изнутри”. И когда он выяснил, что Энди оказался слишком близок к правде…

— Не пойдет. Рубел был напарником Огдена.

— Не в начале расследования. Тогда между ними не было никакой видимой связи. Рубел патрулировал вместе с Кертисом, но Кертис утверждал, что никто из прежних напарников его не преследовал.

— Пока он не заразил одного из них.

— А если Энди каким-то образом узнал, что Рубел ВИЧ-инфицирован… Я все-таки покажу Пирсу фотографию Рубела вместе с другими фотографиями.

— Валяй. Но кто залез ко мне в дом? Зачем это Рубелу? Ведь у меня там не хранилось никаких улик против него.

— Это мог сделать кто угодно и по любой причине. Возможно, какой-то наркоман искал денежную заначку или другой подонок, которому ты когда-то досадил. Совсем не обязательно, что это связано с Фэллоном.

Ковач задумался. В конце концов, ведь он вел и другие дела… Зазвонил телефон, и он поднял трубку:

— Отдел убийств, Ковач.

— Это Мэгги Стоун. Я просмотрела данные об Энди Фэллоне.

— Ну?

— Его уже похоронили?

— Не думаю. А что?

— Я бы хотела заполучить его назад для проверки. Думаю, его могли убить.

* * *

Кабинет Мэгги Стоун в морге округа Хеннепин ; всегда заставлял Ковача вспоминать истории о чокнутых стариках, чьи мумифицированные трупы находили среди кучи газет, журналов и другого мусора, который они не выбрасывали лет десять. Комната была завалена газетами, книгами о судебной медицине, а также журналами о мотоциклах: в хорошую погоду Стоун ездила на “Харли-Хоге”.

Одной рукой Мэгги сделала знак Ковачу войти, а в другой держала пирожок, откуда сочилось красное варенье, слегка напоминая некоторые из лежащих на столе фотографий.

— Ты когда-нибудь читаешь весь этот хлам? — осведомился Ковач.

Мэгги разглядывала фотографию через модные очки для чтения и увеличительное стекло.

— Какой хлам?

Сегодня ее волосы были прилизаны и имели причудливый сиреневатый оттенок. Как правило, они выглядели так, словно к ним лет двадцать не прикасалась расческа.

— Что ты обнаружила?

— Смотри. — Стоун перевернула увеличительное стекло на вращающейся подставке таким образом, чтобы Ковач мог смотреть в него с другой стороны стола. — На шее у повешенного я всегда ищу ссадину в форме буквы “V”, соответствующую углу петли. Вот эта ссадина. — Она указала на фотографию. — Но я вижу также прямой след вокруг шеи.

— Ты думаешь, что его сначала задушили, а потом повесили?

— След очень нечеткий. Любой, кто обследовал труп, будучи убежденным, что это самоубийство, не обратил бы на него внимания. Если я права, убийца использовал защитную прокладку меду удавкой и шеей жертвы. Если нам повезет и в похоронном бюро не слишком потрудились над подготовкой тела, я, возможно, смогу обнаружить на шее кусочки ткани. Кроме того, на затылке в месте пересечения двух концов удавки тоже должен был остаться характерный след.

— А нет фотографий его затылка?

— Нет, и это, конечно, упущение. Но случай выглядел явным самоубийствам, а от вас, очевидно, поступали звонки с просьбой ускорить процедуру.

— Только не от меня. — Ковач, нахмурившись, разглядывал фотографии. Он видел едва различимые следы на горле Энди Фэллона чуть ниже ярких отметин, оставленных петлей. — Давление оказывал кое-кто повыше.

Он имел в виду Эйса Уайетта.

* * *

Войдя в помещение архива. Ковач огляделся и увидел Рассела Терви, сидящего в углу и листающего “Хастлер” .

— Господи, Рассел! Окажи мне услугу и не заставляй пожимать тебе руку.

— Подумаешь! — буркнул Терви. — Ты бы тоже не возражал посмотреть такие картинки, если бы тебе представился шанс.

— Только не в твоем обществе.

Терви засмеялся и бросил журнал под стул.

— Я слышал, Спрингер получил свое? — сказал он, устремив один глаз на Ковача, другой косил влево. — Никогда его не любил.

Как будто это делало кончину Кэла Спрингера неизбежной!

— Ты, говорят, при этом присутствовал, — продолжал Терви.

— Клянусь, я не нажимал на спуск. Лиска может за меня поручиться.

— Хм… Лиска… — Выражение лица Терви стало похотливым. — Она лесбиянка?

— Нет! — внушительно произнес Ковач. — Не могли бы мы перейти к делу?

— К какому?

— Мне нужно взглянуть на архивные материалы по убийству Торна. Я не знаю номера дела, но у меня есть даты…

— Не важно, — прервал Терви. — Этого дела нет в архиве.

— Ты уверен?

— По-твоему, я не знаю свой архив?

— Но…

— Пару месяцев назад ко мне приходил парень из БВД — сын Майка Фэллона — и попросил эти материалы. Тогда их в архиве не было. И сейчас нет.

— И ты не знаешь, где они?

— Нет.

Ковач вздохнул, размышляя, у кого может быть досье или его копия.

— Забавно, что тебе понадобилось именно это, — сказал Терви.

— Почему?

— Потому что я выяснил насчет номера значка, о котором ты меня спрашивал вчера. Он принадлежал Биллу Торну.

 

Глава 38

Аманда Сейвард хранила у себя дома значок Билла Торна!

Ковач молча стоял, пытаясь осмыслить услышанное.

— Я помню Билла Торна, — продолжал Терви, почесывая шишковатый подбородок. — Тогда я был патрульным в третьем участке. Самый подлый сукин сын, какого я когда-либо знал.

— Ты в этом уверен? — спросил Ковач. Брови Терви полезли вверх.

— Уверен? Я однажды сам видел, как он выбил зубы проститутке за то, что она ему солгала.

— Ты уверен, что это значок Торна?

— Да, уверен.

Ковач вышел. Слова Рассела Терви звучали у него в голове.

Аманда держала у себя значок Билла Торна. Зачем? Пройдя в мужской туалет, Ковач ополоснул лицо холодной водой и застыл, вцепившись руками в раковину.

Его мысли вернулись к субботнему вечеру. Они занимались любовью у него на диване. А когда Аманда собиралась уходить, она посмотрела на столик в холле и увидела статьи, которые он принес из библиотеки.

“Что это?” — спросила она. И он ответил: “Материалы по убийству Торна — когда был ранен Майк Фэллон. Энди в этом копался, а теперь я ворочаю камни и смотрю, что оттуда выползет”.

Ковач спустился на первый этаж, переполненный копами и репортерами, пытающимися узнать новости об охоте за Рубелом. Казалось, никто его не замечал. Он пошел по коридору в сторону комнаты 126.

Вероятно, Аманда сейчас в своем кабинете: БВД наверняка уже занимается раскапыванием грязи, накопившейся по поводу Рубела и Огдена. Очевидно, Сейвард вызвали на ковер к капитану, который осведомился, почему прекратили расследование поведения Огдена в связи с убийством Кертиса. Почему тогда ни разу не упоминалось о Рубеле?

Если он войдет в кабинет, то может поймать ее в перерыве между двумя телефонными разговорами. И что дальше? Наброситься на нее с обвинениями, как обманутый муж? Представив себе такую сцену. Ковач отказался от этой мысли.

— Эй, Ковач! — негромко окликнул его один из репортеров, стараясь, чтобы не услышали конкуренты. — Говорят, вы были на месте происшествия в субботу вечером. Что там случилось?

Ковач махнул рукой и отвернулся:

— Без комментариев.

Нырнув в приемную и пробившись через толпу у столика дежурного, он направился в свой офис. Лиска куда-то ушла, зато на автоответчике было сообщение от Донны из телефонной компании. Она проверила звонки по номеру Энди Фэллона за последние три месяца, и Ковач решил заняться ими, чтобы отвлечься от мыслей об Аманде. Он включил компьютер и вывел на экран указатель телефонов.

Значительная часть номеров не была зарегистрирована — сейчас все жаждали анонимности. Номера, фигурирующие в указателе, не представляли особого интереса — Майк, Фил, рестораны, поставляющие еду на дом. Несколько звонков было сделано в некое место под названием Хейзлвуд-Хоум. Ковач справился в “Желтых страницах”, — там оно характеризовалось как “учреждение по уходу”. Уходу за кем? Возможно, Энди подыскивал отцу дом отдыха или лечебницу для престарелых? Хотя Майк Фэллон не производил впечатления человека, нуждавшегося в чем-то подобном.

Проверив по указателю весь перечень, Ковач начал г набирать неотмеченные номера, в большинстве случаев нарываясь на автоответчик. Один из этих номеров оказался принадлежащим Аманде Сейвард. В последние дни жизни Фэллон звонил ей домой несколько раз. Странно.

Энди Фэллон занимался убийством Торна. Аманда Сейвард хранила у себя значок Билла Торна.

Проклятие! Как же ему нужны записки Фэллона!

Должны же они где-то находиться — как и его ноутбук…

А может быть, пройти по коридору и напрямик спросить Аманду о значке?..

Ковач колебался, а это ощущение не было ему свойственно. Он привык брать быка за рога и говорить то, что думает. Но что-то его удерживало. Может быть, страх услышать то, о чем ему не хотелось знать? Аманда хранила значок Билла Торна. Она виделась с Энди Фэллоном у него дома вечером незадолго до его гибели. В последние дни Энди часто звонил ей… Внезапная мысль обожгла его, как удар хлыстом. Аманда Сейвард дважды спала с ним. Он копался в обстоятельствах смерти Энди Фэллона, а Энди — в убийстве Билла Торна. Аманда держала у себя значок Торна… Ковач быстро набрал номер Хейзлвуд-Хоум.

Это оказалась психиатрическая лечебница. Схватив пальто и шляпу. Ковач выбежал в коридор.

* * *

Ветер взметал в воздух снежную пыль, и Хейзлвуд-Хоум казался окутанным туманом. Это было старинное здание в викторианском стиле; длинные горизонтальные линии создавали впечатление, будто оно припадает к земле. На лужайке высились массивные старые деревья, позади тянулись болотистые пустоши, ~ подобные виды преобладали к западу от Миннеаполиса.

Припарковав машину на стоянке у входа, Ковач направился к двери мимо ярких плакатов, поздравляющих с Рождеством. В холле было темно. Низкий потолок нависал над головой.

За столиком сидела розовощекая девушка с натуральными светлыми волосами, завитыми, как шерсть у пуделя. На бирке значилась фамилия “Эмбер”. Глаза девушки расширились, когда Ковач показал ей значок.

— Он где-то поблизости? — шепотом спросила она.

— Прошу прощения?

— Тот убийца. Вы ищете его здесь?

— О нет, не имею к этому никакого отношения. Мне нужно задать вам пару вопросов, мисс Эмбер. — Ковач показал ей снимок Энди Фэллона, который он взял в доме Майка. — Вы когда-нибудь видели здесь этого человека?

Девушка казалась разочарованной, что на фотографии изображен не Дерек Рубел.

— Да, видела, — равнодушно ответила она. — Он приходил сюда пару раз.

— Недавно?

— Недели три назад.

— Что он здесь делал? С кем разговаривал? — Ковач знал, что в таких местах, как Хейзлвуд, принято соблюдать осторожность. Но Эмбер казалась слишком невинной, чтобы полностью понимать значение этого слова.

— Он приходил навестить миссис Торн, — ответила она.

— Вы должны понять, сержант, что Эвелин живет в своем собственном мире, — предупредила его врач-психиатр — высокая женщина с длинной гривой светлых волос, — когда они шли по коридору к комнате Эвелин. — Она осознает ваше присутствие, но будет говорить о своем.

— Я только хочу задать ей пару вопросов о полицейском, который навещал ее раза два, — отозвался Ковач. — Сержант Фэллон. Он говорил с вами?

Врач нахмурилась:

— Я разговаривала с мистером Фэллоном. Но я не знала, что он здесь по полицейским делам. Мистер Фэллон сказал мне, что он племянник Эвелин. Он спросил у меня, говорила ли она когда-нибудь об убийстве своего мужа.

— Она говорила об этом?

— Никогда. Вскоре после его гибели у нее началось нервное расстройство.

— И с тех пор она в таком состоянии?

— Да. Иногда ей бывает лучше, но Эвелин постоянно пребывает в своем мире. Там она чувствует себя в безопасности.

Доктор посмотрела в стеклянную панель посредине двери Эвелин Тори и дважды постучала, прежде чем войти.

— К вам посетитель, Эвелин. Это мистер Ковач.

Чувствуя ком в горле. Ковач вошел в комнату. Эвелин Торн сидела в кресле в голубом спортивном костюме, и смотрела в окно. Она была очень худа — такая худоба обычно является следствием нервного заболевания. Зачесанные назад седеющие волосы придерживал бархатный обруч. Когда Ковач подошел ближе, Эвелин повернулась к нему. Взгляд ее оставался отсутствующим, но рот расплылся в любезной улыбке.

— Я вас знаю!

— Нет, мэм, не знаете, — отозвался он.

— Мистер Ковач должен задать вам несколько вопросов, Эвелин. О том молодом человеке, который к вам приходил, — объяснила врач.

Эвелин Тори не обратила на нее внимания.

— Вы были другом моего мужа, — сказала она Ковачу.

Взгляд психиатра говорил: “Я вас предупреждала”. Она вышла, оставив их вдвоем.

Комната была просторной, с удобной и изящной мебелью. “Неплохое место для пребывания в собственном мире, — подумал Ковач. — Должно быть, лечение здесь стоит немалых денег. Неужели Уайетт оплатил и этот счет? Неудивительно, что ему понадобилась карьера в Голливуде…”

— Хорошо, что вы пришли, — продолжала Эвелин. — Пожалуйста, садитесь.

Ковач занял стул напротив нее и протянул ей фотографию, которую показывал Эмбер.

— Миссис Торн, вы помните Энди Фэллона? Он приходил навестить вас недавно.

Все еще улыбаясь, она взяла фотографию.

— Красивый юноша. Это ваш сын?

— Нет, мэм. Это сын Майка Фэллона. Помните его? Он был полицейским офицером и приходил к вам в дом в ту ночь, когда умер ваш муж.

Казалось, Эвелин не слышала ни одного слова.

— Дети вырастают слишком быстро! — Поднявшись, она подошла к книжной полке, где лежали несколько журналов и Библия, и вытащила нижний журнал. — У меня тоже есть снимки. Доктор думает, что забрала все, — ей почему-то не нравится, когда хранят семейные фотографии. Но мне удалось спрятать несколько штук.

Вынув из журнала конверт, Эвелин извлекла оттуда пару снимков.

— Моя дочь, — с гордостью сказала она, протягивая их Ковачу. Первой его реакцией было отдернуть руку. Он не хотел прикасаться к снимкам, словно это давало возможность не смотреть правде в глаза. Но Эвелин Торн вложила фотографии ему в руку.

Дочь Эвелин и Билла Торн выглядела на снимках гораздо моложе. Прическа тоже была другая. Тем не менее в ней нельзя было не узнать Аманду Сейвард.

 

Глава 39

Аманда Сейвард была дочерью Билла Торна! Ковач помнил одну газетную статью того времени, в которой упоминалось, что у Торна остались жена и дочь. Ни имени, ни фотографии.

Сейвард была девичья фамилия Эвелин, это он смог выяснить без труда. Аманде пришлось взять эту фамилию после убийства. Иначе на любой работе, куда бы она ни устроилась, не обошлось бы без комментариев.

Итак, Энди Фэллон был подчиненным Аманды Сейвард, дочери Билла Торна. Он интересовался его убийством в ту ночь, когда Майк Фэллон стал инвалидом, а Эйс Уайетт — героем. Эйс Уайетт годами оплачивал счета Майка Фэллона. Теперь и Энди, и Майк мертвы…

Ковач сидел в темном гараже здания, где располагались офисы “Уайетт продакшнс”. Он курил уже третью сигарету подряд, и у него стучало в голове. Ну и денек! Ковач чувствовал себя старым, изможденным и полностью выпотрошенным. Странно — ведь он считал себя слишком циничным, чтобы что-то могло его разочаровать.

Двухэтажный кирпичный дом походил на тысячи ; других в западных пригородах. Под конец рабочего дня гараж опустел — бухгалтеры, адвокаты и зубной техник, которые тоже трудились в этом здании, сели в свои промерзшие автомобили и выехали на улицу в облаках выхлопов, чтобы медленно ползти по загруженному транспортом в часы пик 494-му шоссе.

Уайетт уже десять минут ждал его. Но Ковач не спешил, давая время сотрудникам разойтись. Зазвонил его пейджер, и он взглянул на дисплей. Леонард. Ну и хрен с ним!

Выключив мотор, он наконец выбрался из гаража и вошел в здание, бросив сигарету у двери и не заботясь о том, куда она упадет. На столе отсутствующего дежурного надрывался телефон. Указатель на стене сообщал, что “Уайетт продакшнс” находится на втором этаже.

Пройдя мимо лифта. Ковач поднялся по лестнице и незаметно проскользнул в приемную. Как и во всем здании, здесь все было серым — ковер, стены, обивка прямоугольной мебели. Стены покрывали фотографии великого человека в компании местных знаменитостей и кинозвезд, принимающего похвалы и награды за бескорыстные услуги, оказанные им обществу. Было ясно, что для человека, никогда не попадавшего в объективы камер, Эйс Уайетт не пошевелил бы и пальцем. В том числе и для Эвелин Торн.

Ковач фыркнул и покачал головой. Из-за двери в кабинет Уайетта слышались голоса. Обрывки фраз звучали то громче, то тише.

— Ты прекрасно знаешь, что огласка недопустима, Гэвин…

— Ситуацию можно разрядить… все отрицать…

— Черт возьми, ты должен понимать! Мой зритель — средний американец…

— Мне очень жаль…

Ковач шагнул ближе, напрягая слух. Внезапно дверь распахнулась, и Гейнс вышел из кабинета; его лицо покраснело от гнева.

— В чем дело, слизняк? — осведомился Ковач. — Устал ползать на коленях?

— Я понимаю, что мои действия не вызывают у вас одобрения, сержант, — нахмурился Гейнс. — Но зачем это комментировать при каждой нашей встрече?

— Просто мне нравится, как ты раздуваешь ноздри, Гэвин.

Казалось, Гейнс способен сейчас разгрызть зубами железный прут.

— Капитан Уайетт давно вас ждет.

— Ну и что? Я занятой человек. — Ковач подошел к двери и заглянул в кабинет. — Можешь идти, Гейнс. Капитану ты не понадобишься. Мы просто поболтаем о старых добрых временах.

Уайетт стоял, глядя в окно. Уже час, как стемнело, и он видел в стекле только отражение Ковача.

— О Рубеле по-прежнему ни слова? — поинтересовался Эйс.

— Думаю, ты услышишь о нем раньше меня.

— Разве ты не должен участвовать в поисках?

— Вместе с твоими зрителями, дежурящими за каждым кустом? Не вижу смысла. Они сами приведут его к тебе связанным по рукам и ногам. Он станет гостем на твоем следующем шоу.

Уайетт не стал возражать.

— Очень может быть. Мне нравится идея интервью с плохим парнем. Пускай публика понаблюдает за работой извращенного ума.

Он явно провел слишком много времени с вице-президентами “Уорнер Бразерс”.

— У меня есть и другие дела, — сказал Ковач. — Убийство Майка, убийство Энди…

Уайетт наконец повернулся и изумленно уставился на него.

— Неужели тебе никто не звонил? — Ковач притворился удивленным. — Стоун считает, что Энди задушили, прежде чем повесить.

Краска сбежала с лица Эйса.

— Что?!

— Следы вот здесь, — Ковач провел пальцем по шее. — Слабые, но достаточно различимые. Док, производивший вскрытие, упустил их. Я попросил Мэгги Стоун лично проверить результаты вскрытия на случай, если тот парень чего-то не заметил, — ведь сверху на него здорово давили. Не сделай я этого, Энди могли похоронить с его маленьким секретом.

— Но почему… — Уайетт изо всех сил пытался сделать вид, что ничего не понимает. — По-твоему, тут замешан Рубел?

— Лично — нет, — ответил Ковач. — Просто мне кажется чертовски странным, что сначала умирает Энди, и это выглядит как самоубийство, а потом приканчивают его старика и тоже придают этому видимость самоубийства. По-твоему, это не странное совпадение?

Уайетт многозначительно наморщил лоб:

— Значит, ты считаешь, что Нил убил обоих?

Ковач проигнорировал вопрос, чувствуя себя слишком выжатым эмоционально, чтобы танцевать этот интеллектуальный менуэт.

— Я нашел Эвелин Торн. Энди тоже нашел ее. Ты надеешься, что я закончу так же, как он и Майк?

— Не понимаю, о чем ты.

Ковач потерял терпение:

— У меня нет времени на пустую болтовню, Эйс! Все возвращается к Торну! Энди что-то узнал о происшедшем в ту ночь — что-то, чего никто не замечал или просто не желал выносить сор из избы. Ведь в этом участвовали копы — Торн, ты, Майк. Единственный, кто погиб, не будучи полицейским, это бедняга Уигл.

— Уигл напал на Эвелин! Он избил и изнасиловал ее! Он застрелил Билла и ранил Майка!

— В самом деле? Если так, Эйс, то почему люди, интересующиеся этим делом и связанные с ним, внезапно умирают?

Уайетт машинально шагнул за свой стол. Что это — отступление или поиск укрытия? Ковач не сводил с него глаз — каждый мускул его тела был напряжен и готов к действию. Он занял позицию, откуда были видны и Эйс, и дверь.

— Что тебе сказала Эвелин? — спросил Уайетт. — Она ведь не совсем нормальна. Врачи, конечно, сказали тебе, что у нее часто бывает бред.

— Ты, кажется, говорил мне, что давно с ней не контактировал и что даже не знаешь, где она.

— Я пытался ее уберечь. Эвелин так и не пришла в себя после случившегося. Она всегда была… хрупкой. В ту ночь в голове у нее что-то надломилось. Врачи не смогли поставить точный диагноз. Она нашла убежище в своем собственном мире и вроде бы счастлива там.

— Эвелин показывала мне фотографии, — сказал Ковач. — Снимки дома, пикников, друзей. Но у нее не осталось ни одной фотографии мужа.

— Болезненные воспоминания.

— Насколько болезненные?

Уайетт закрыл глаза и провел рукой по волосам.

— Какой в этом смысл, Сэм? Прошло двадцать лет.

Окидывая взглядом кабинет, Ковач думал о карьере, которую сделал Эйс Уайетт после той ночи, когда кто-то застрелил Билла Торна. А что, если все это ложь? Карточный домик? Легенда, порожденная кровью? И что, если Энди Фэллон нашел ответ на этот вопрос?

— Сосчитай трупы, Эйс, — сказал он. — Если ты не видишь в этом смысла, тем хуже для тебя.

Лицо Уайетта превратилось в гранитную маску. — Ты не предъявил мне никаких доказательств, что эти смерти связаны друг с другом — или с прошлым. Я этому не верю.

— Признаю, что в этом отношении я еще в процессе поисков, — отозвался Ковач. — Энди тоже искал — и, очевидно, нашел. Думаю, именно поэтому он мертв. И, по-моему, я знаю, где он спрятал то, что нашел. Ты понимаешь, о чем я говорю?

Уайетт внимательно посмотрел на него:

— По-твоему, я в чем-то виноват? Но я себя виноватым не считаю. Незачем ворошить прошлое, Сэм.

От этого могут пострадать люди, карьеры, репутации. И чего ради?

— Два человека погибли из-за этого, — сказал Ковач. — Вот что важно, Эйс. А на остальное мне наплевать.

Подойдя к двери и взявшись за ручку, он обернулся к человеку-легенде, которого никогда не любил, но к которому в глубине души испытывал жалость.

— Эвелин передает тебе привет, — спокойно сообщил Ковач и вышел.

* * *

Она так устала…

Рабочий день давно закончился, но Аманда по-прежнему сидела в своем кабинете, прячась от прессы и не желая возвращаться домой. Она выключила свет, оставив одну настольную лампу, и думала о том, какое облегчение — неподвижно сидеть в тишине и смотреть на фотографию зимнего пейзажа, которую она увеличила и поместила в рамку много лет назад.

Вот почему она любила фотографировать пейзажи больше, чем людей: из-за их неподвижности. Глядя на мрачную красоту снимка, Аманда успокаивала дрожь, сотрясавшую ее изнутри.

Но спокойствие не могло длиться вечно. В ее голове снова возникла какофония звуков: сердитые вопросы, резкие ответы, требования, угрозы — и сообщение из Хейзлвуда на автоответчике.

Ковач знает…

Это был только вопрос времени. В глубине души она всегда это понимала, но до последнего мгновения надеялась, что события можно задержать, оттянуть, отделить друг от друга. Как бы это было чудесно! Но ядовитое прошлое просачивалось через воздвигнутые ею баррикады.

Аманда закрыла глаза, пытаясь представить себя в полной безопасности, окруженной любовью и заботой. Она была не в силах больше нести это бремя. Она так устала…

Когда Аманда открыла глаза, он стоял перед ней. Ее охватила паника; она не знала, что это — сон или реальность. В последнее время кошмары повторялись слишком часто.

Он молча стоял в тени, воротник его пальто был поднят. Теперь она испугалась по-настоящему.

— Ты дочь Билла Торна, — сказал он и поднял пистолет.

 

Глава 40

Ковач вел машину медленно, заново проигрывая все в голове, пытаясь расположить в хронологическом порядке факты, которые он узнал, и заполняя пробелы догадками. При этом он старался избегать эмоциональной реакции, не чувствовать себя преданным, не напоминать себе, что он был прав с самого начала.

Бар Нила Фэллона был закрыт и выглядел заброшенным. Казалось, что в этой кучке лачуг — в рыбачьих домиках, мастерской, лодочном сарае — давно не осталось никого, кроме крыс. Горела только пара фонарей на столбах, и светилась вывеска бара.

Ковач остановил машину и вышел. Достав фонарь из-под кучи хлама под сиденьем водителя, он подошел к багажнику, порылся в бумажных пакетах и вытащил колесный обод.

Ветер не утихал, а температура продолжала падать. Ночь мало подходила для прогулок при лунном свете. Ковач тем не менее направился к лодочному сараю. Все его чувства обострились: кости и легкие сильнее ощущали холод, в ушах оглушительно отдавался скрип ботинок по утрамбованному снегу. Остановившись у сарая, он посмотрел на береговую линию.

При лунном свете Ковач не мог разглядеть место, где грузовик Дерека Рубела провалился под лед, но оно явно находилось неподалеку. Стоя среди пустых домов, он думал, что в таком месте, как это, человек запросто может исчезнуть в другом измерении и его больше никогда не увидят.

Ковач решил запомнить это на будущее. Он чувствовал, что, когда все будет кончено, исчезновение может оказаться наилучшим выбором.

* * *

Пистолет выстрелил с оглушительным грохотом.

Аманда вскочила с кресла, раскинув руки… и проснулась.

Кабинет был пуст.

Она стояла за письменным столом, чувствуя запах пота, которым насквозь пропиталась ее одежда. Сердце и легкие работали так, словно она пробежала целую милю. Охваченная страхом и яростью, она со сдавленными криками стала молотить кулаками по столу, опрокинув лампу, разбрасывая бумаги в разные стороны.

Когда вспышка бессильного гнева миновала, Аманда села и заставила мозг работать.

Сколько бы она ни обманывала себя все эти годы, это всегда был только вопрос времени.

И сейчас время подошло к концу.

Она решительно выдвинула ящик стола и достала револьвер.

* * *

Железным ободом Ковач взломал замок на старой двери, вошел в сарай и зажег фонарь, чтобы найти выключатель.

Полдюжины лодок различных размеров и типов были спрятаны здесь на зиму. Ковач ходил среди них, читая названия: “Досуг”, “Мисс Персик”, “Лазурь II”… Выбрав “Хитрую форель”, он поднялся по трапу и вскоре спустился обратно, держа за ремешок большой тяжелый рюкзак.

— Положите это, Ковач.

Ковач опустил рюкзак и вздохнул.

— А если не положу?

— Тогда я пристрелю вас на месте.

— Вместо того чтобы убить меня позже и выдать это за самоубийство? Выходит, ты не шутил, когда говорил, что для капитана готов на все?

— Нет, не шутил, — сказал Гейнс. — Положите рюкзак.

— Очевидно, ты думаешь, будто там есть нечто весьма ценное…

— Не важно, что там. Положите его.

Ковач обернулся, пытаясь разглядеть, чем Гейнс тычет ему в спину.

— В нем ничего нет, кроме кучи бумаг. Но ты сначала убей меня, а потом беспокойся о доказательствах. Знаю, что это избитая фраза, но тебе не выйти сухим из воды, Гейнс. Слишком поздно. Слишком много людей обо всем знают.

— Не думаю, — уверенно возразил помощник Уайетта. — Вы сами ничего не знаете, а только подозреваете и действуете на свой страх и риск. Вы не ведете официальное расследование, а значит, не говорили о своих подозрениях Леонарду. У вас нет никаких доказательств. Те, кто знают, что именно расследовал Энди Фэллон, обречены на поражение. Нила Фэллона сегодня обвинили в убийстве отца. Медэксперт не изменит заключения по поводу смерти Энди.

— Ты чертовски уверен во всем, — заметил Ковач. — Это Уайетт пообещал тебе, что все устроит именно таким образом?

— Уайетт тут ни при чем. Вот он как раз ничего не знает.

— Он не знает, что ты убивал ради него? Что ты избавлялся от людей, которые могли разрушить его имидж в глазах американской публики? Какое бескорыстие с твоей стороны, Гэвин! Ему следовало бы дать тебе премию. А может, это произойдет позже? Когда сериал станет хитом и посыплются большие деньги? Тогда ты покажешь ему фотографии, видеокассету — или чем ты там запасся? Продемонстрируешь, как сильно ты его любишь?

— Заткнитесь!

— И как же ты объяснишь мою смерть? — осведомился Ковач, потихоньку меняя позу. Он все еще не мог разглядеть, что Гейнс держит в руке. — Говорю прямо, слизняк: я не позволю тебе создать видимость самоубийства. Если я упаду, то буду брыкаться.

— У меня есть кое-какие идеи. Положите рюкзак.

— С Энди все получилось легко, не так ли? — продолжал Ковач. — Он пришел к Уайетту, чтобы задать несколько невинных вопросов, но ты заметил, что они заставили Эйса нервничать. Возможно, ты решил сам копнуть поглубже и попытаться выяснить, что известно Энди. Может быть, тот сам не сознавал, как много уже знает, и потому не беспокоился. Вы оба — миловидные парни, сходили пару раз в бар. Энди не удивило, когда ты пришел к нему с бутылкой вина?

— Я не хотел убивать его. — В голосе Гейнса звучала странная смесь сожаления и удовлетворения. — Я не убийца.

— Врешь! Ты боялся, что Энди может разрушить твое будущее, и все тщательно спланировал — усыпил его, чтобы он не мог сопротивляться, потом задушил и повесил на балке.

— Я не хотел…

— Держу пари, ты стоял рядом и наблюдал, как он дергается. Удивительно, как быстро это происходит, не так ли?

— Я говорил ему, что мне жаль, — сказал Гейнс. — Но он бы все разрушил, он бы погубил капитана Уайетта! Я слишком тяжело работал, чтобы это допустить. Все погибло бы — и из-за чего? Из-за того, что произошло двадцать лет назад и что все равно нельзя изменить!

— Ты знаешь, что случилось той ночью? — спросил Ковач.

— Я знаю то, что знал Майк Фэллон. Он все это время держал язык за зубами, потому что Уайетт ему платил. Энди понял это. Если бы он заставил отца говорить… Я не мог допустить, чтобы это случилось.

— Уайетт должен что-то подозревать, Гэвин. Думаешь, он станет держать тебя при себе, зная, что ты убийца? Он ведь все-таки коп, черт возьми! Его сериал посвящен обеспечению законности и порядка. Если у него есть хоть капля ума, он сам тебя выдаст и спасет собственную задницу, да еще использует это в специальном выпуске.

— Бросьте этот чертов рюкзак.

— Ты убийца, и он об этом узнает.

— Ну и пускай! — крикнул Гейнс. — Бросьте рюкзак!

У Ковача не было времени переваривать услышанное. Краем глаза он заметил движение руки Гейнса и быстро нырнул вперед. Молоток скользнул ему по затылку, и главный удар пришелся на плечо. Несмотря на плотное пальто, мышцы обожгла резкая боль. Когда Гейнс ударил снова, Ковач успел перекатиться на спину, и молоток угодил в грязный пол.

— Бросьте молоток, Гейнс! — раздался вдруг голос Лиски. — Вы арестованы!

— У него пистолет! — крикнул Ковач, когда Гейнс выхватил из кармана оружие.

Ковач повернулся набок и спрятался под лодкой, но Гейнс пустился бежать к двери, выходящей на берег озера, с рюкзаком в левой руке и пистолетом в правой. Он выстрелил, не оборачиваясь. Лиска выстрелила в ответ и помчалась следом за ним. Ковач поднялся и выхватил револьвер. В этот момент Гейнс нырнул за крайнюю лодку и дважды выстрелил. Лиска присела, и вторая пуля, пробив обшивку лодки, просвистела в паре дюймов от ее головы. Гейнс выбежал из сарая. Ц Выбравшись через боковую дверь, Ковач спрятался за пятидесятипятигаллонными цилиндрами с машинным маслом и напряг слух, пытаясь определить, куда бежит Гейнс. Но он слышал только шум ветра.

— Элвуд забрал его автомобиль, — сообщила Лиска, присев рядом с ним. — Типпен уже должен был выехать сюда с несколькими машинами. Они расставили ловушку наспех — обсуждать план с Леонардом не было ни времени, ни желания. Ковач признавал, что материала для приманки у них немного, но он слышал достаточно, чтобы догадаться об остальном. Если они будут держать план при себе, и рыба не клюнет, ничего страшного не случится. Но если они сообщат о своих намерениях Леонарду и он наложит запрет, тогда пиши пропало.

Сняв перчатку. Ковач коснулся затылка. При виде крови на пальцах он выругался сквозь зубы.

— Куда делся этот парень? Если он смоется отсюда, мы получим еще одного Рубела, а нам с тобой придется до пенсии дежурить на городской свалке.

— Нас самих туда выбросят. Леонард нас прикончит.

Подойдя к крайнему цилиндру. Ковач окинул взглядом двор. Никаких признаков Гейнса. Это означало, что он нашел убежище в одном из сооружений и они могут оказаться в безвыходной ситуации.

Внезапно где-то поблизости раздалось сердитое гудение маленького мотора, из мастерской Нила Фэллона вылетели аэросани и понеслись прямо на Ковача. Ему с трудом удалось избежать столкновения, ударив машину ногой. Откатившись в сторону, он быстро вскочил и побежал следом за санями.

Гейнс на полной скорости несся к берегу. Аэросани буксовали в сугробах. Ковач мчался за ними, надеясь хотя бы не потерять Гейнса из виду, но знал, что это безнадежно. Если лед выдержит, Гейнс очень скоро окажется на другом берегу.

Машина на полной скорости взлетела вверх с обрыва. Ковач дважды выстрелил на бегу, не рассчитывая попасть в цель. Гейнс сорвался с сиденья, но не выпустил руль.

В следующее мгновение аэросани врезались в покрывающий озеро лед. Звук походил на раскат грома. Гейнс упал рядом с машиной и несколько секунд лежал неподвижно.

— Осторожно! Следи за льдом! — закричала Лиска. Гейнс уже пришел в себя и пытался встать на ноги; рюкзак висел у него на плечах. Аэросани тонули; лед вокруг них трещал и ломался. Вскоре машина скрылась под водой.

— Сдавайся, Гейнс! — крикнул Ковач. — Отсюда идти некуда!

Гейнс поднялся и снова начал стрелять, а потом вдруг раздался его пронзительный вопль: лед под ним треснул.

— Он в воде! — крикнула Лиска.

Гейнс размахивал руками, продолжая вопить. Ковач осторожно сошел с причала на лед.

— Держись, Гейнс! Не делай лишних движений!

Однако охваченный паникой Гейнс изо всех сил барахтался в воде. Он пытался выбраться из проруби, но только ломал лед вокруг.

Ковач опустился на четвереньки, чтобы рассредоточить вес, и медленно пополз к проруби. Он слышал вопли и пыхтение Гейнса: ледяная вода сковывала мышцы бедняги, а мокрая одежда тянула его вниз, подобно доспехам. Рюкзак мешал ему двигаться, усиливая панику.

— Дай мне руку! — крикнул Ковач, протянув свою и чувствуя, как под ним трещит лед.

Рванувшись вперед, он ухватился за Гейнса, но лед подломился, и его лицо и грудь оказались в ледяной воде.

Ощущение напоминало удар о кирпичную стену на полной скорости. Инстинктивно Ковач начал молотить руками по воде, как будто она была твердой и от нее можно было оттолкнуться. Он чувствовал цепляющиеся за него руки Гейнса, которые тянули его в глубину, потом какая-то сила схватила его за ноги и потащила назад.

Кашляя и задыхаясь. Ковач выбрался на более крепкий лед. Лиска все еще держала его за ноги.

С онемевшими от холода пальцами он тупо смотрел на прорубь.

Гейнс исчез. Вода в лунном свете казалась черной и неподвижной.

На мгновение Ковач представил себе ощущения тонущего — оказываешься под водой, изо всех сил пытаешься подняться, чтобы глотнуть воздуха, но не чувствуешь над головой ничего, кроме льда…

С трудом отогнав эти мысли. Ковач пополз назад к причалу.

 

Глава 41

— А ты еще считаешь меня честолюбивой, — сказала Лиска. — Я никого не убивала ради карьеры.

Они сидели в машине Ковача. Только что прибыла группа из офиса шерифа во главе с Типпеном. Один из его помощников одолжил Ковачу сухой свитер. Сверху Ковач надел грязную охотничью куртку из мастерской Нила Фэллона; она была ему велика и пахла мокрой собакой.

— Но ты, помнится, собиралась, — заметил Ковач. Кто-то принес ему кофе, и он пил его, не чувствуя вкуса ни кофе, ни скотча, который добавил туда Типпен.

— Это не считается. Некоторое время оба молчали.

— Как ты думаешь, Уайетту многое известно? — спросила Лиска.

Ковач покачал головой:

— Не знаю. Конечно, он должен что-то подозревать. Слишком многое ведет к Торну, а уж о той ночи ему известно все.

— И это оставалось тайной столько лет?

— Пока Энди Фэллон не начал свое расследование. Должно быть, Майк имел в виду именно это, когда говорил, что не может простить Энди того, что он делает. Я помню, как он сказал, что Энди все погубил и что он просил его оставить все как есть. Я думал, речь идет о признании Энди, что он гей… Господи, все эти годы!..

— По-твоему, Уайетт убил Торна? — спросила Лиска.

— Во всяком случае, очень похоже на то. Кто знает, может быть, Эвелин Торн была его любовницей…

— Но как об этом узнал Гейнс?

— Понятия не имею. Может, ему что-то рассказал Энди, а может, Гейнс видел его записи.

— А откуда взялся парень, которому приписали это убийство?

Ковач подумал, что, кроме Эйса Уайетта, о происшедшем в ту ночь мог рассказать только один человек — Аманда.

— Ты хочешь поговорить с Уайеттом наедине? — осведомилась Лиска. — Если я тебе нужна, я поеду с тобой.

— Нет. Я должен сделать это сам. Ради Майка. Кем бы он ни был, я ему многим обязан.

Лиска кивнула:

— Тогда я поеду в офис и займусь рапортом.

— Почему бы тебе не поехать домой, Динь? Уже поздно.

— Я отвезла мальчиков к моей матери — из-за Рубела. Дома меня никто не ждет, кроме полицейской машины с двумя патрульными на подъездной аллее.

— О Рубеле никаких новостей?

— Сообщений много, но, как правило, ложных. Надеюсь, что-то вытолкнет его на поверхность, если он не сбежал во Флориду.

— Боишься? — Ковач внимательно посмотрел на нее. Она спокойно встретила его взгляд и кивнула:

— Да. За себя и за мальчиков. Но я пытаюсь себя убедить, что мы успеем его поймать.

Снова наступило молчание.

— Я чувствую себя старым, Динь, — заговорил наконец Ковач. — Старым и усталым.

— Не думай об этом, Сэм, — посоветовала Лиска. — Иначе тебе не справиться.

— Звучит ободряюще.

— Что ты от меня хочешь? Я ведь не воспользовалась шансом сделать карьеру в Голливуде!

Ковач усмехнулся и сразу же закашлялся: его легкие все еще болели после “купания” в холодной воде.

— Эй! — Лиска потрепала его по щеке. — Я рада, что Гейнс не прикончил тебя, напарник.

— Спасибо. Спасибо за то, что спасла мне жизнь. Если бы не ты, я был бы подо льдом вместе с ним.

— Для этого и существуют друзья, — просто сказала Лиска и вышла из машины.

Даже среди ночи все парковки вокруг здания муниципалитета были заняты. Лиска оставила машину прямо перед входом. Черта с два она сейчас станет парковаться в гараже!

В глубине души Лиска радовалась возможности вернуться в офис. Ей всегда нравилось находиться там ночью, когда почти весь город спал. Дома у нее было бы слишком много времени думать о своих неудачах в личной жизни и скучать по сыновьям.

В коридорах было тихо. Поисками Рубела руководили федеральные полицейские силы в своем здании на Вашингтон-авеню, там наверняка кипела бурная деятельность.

Лиска задержалась у двери в офис Бюро внутренних служебных дел, думая о том, какие неожиданные сюрпризы преподносит порой жизнь. Неделю назад она бы плюнула при одном упоминании о БВД. Но за последние несколько дней она видела столько копов, позорящих свое звание, что этого хватит ей на всю жизнь.

Никто не заметил, как Лиска входила в свой кабинет. Пряча сумочку в ящик стола, она думала, что может просто провести здесь ночь. Поспит под столом, как бездомные, которые ищут убежища под мостами, когда все уже закрыто.

Лиска включила компьютер, повернулась, чтобы снять пальто, и… увидела Дерека Рубела с револьвером в руке.

* * *

— Рассказывайте всю историю. С самого начала.

В комнате было так тихо, что Аманде казалось, будто молчание давит ей на барабанные перепонки. Уайетт сидел за письменным столом, не сводя глаз с револьвера в ее руке. Перед ним на столе лежал маленький магнитофон, который она положила туда, как только вошла. Они были у него в доме вдвоем — вскоре после убийства Билла Торна Уайетт женился, но брак долго не продлился.

— Рассказывайте, — повторила Аманда. — Не тратьте зря пленку.

— Почему ты это делаешь, Аманда? — Уайетт старался выглядеть оскорбленным.

— Потому что Энди и Майк Фэллон мертвы.

— Я их не убивал!

— Все эти годы, — прошептала она, — я была вынуждена молчать… из-за матери. Тот человек уже был мертв, я не могла его спасти. Но я думала, что смогу как-нибудь это компенсировать…

Долгое время Аманда убеждала себя, что пошла работать в БВД, чтобы не позволять другим “плохим копам” причинять людям вред. Сохраняя грязную тайну своей семьи, она посвятила жизнь проникновению в тайны сотрудников департамента полиции Миннеаполиса, не давая им безнаказанно совершать то, что совершили Билл Тори и Эйс Уайетт. И чего же она достигла? Ничего — если не считать ее ночных кошмаров. Ее отец и Уигл были по-прежнему мертвы… А теперь еще Энди и Майк Фэллон…

— Я не могу продолжать жить с таким количеством трупов на душе. — Аманда взмахнула револьвером: — Рассказывайте!

— Аманда…

Снисходительный, покровительственный тон Уайетта резанул по ее нервам, как бритва. Отведя револьвер дюйма на два вправо, она всадила пулю в стену позади его головы.

— Рассказывайте все!

Уайетт побледнел, потом покраснел. По его лицу стекал пот. Очевидно, он только теперь понял, что она не шутит.

— Я… больше… не могу… этого… выносить… — процедила сквозь зубы Аманда. Какая-то часть мозга подсказывала, что она ведет себя неразумно. Но ведь это и являлось ее проблемой! Аманда слишком долго была разумной и практичной, подавляя страх и мысли о том, что она могла предотвратить происшедшее.

— Я начну за вас. — Она назвала себя, дату и место, начиная запись, как обычный полицейский допрос.

— Я любил твою мать, — с трудом вымолвил Уайетт. — То, что я сделал, я сделал с целью защитить ее. Ты знаешь это, Аманда.

Глаза Аманды наполнились слезами.

— Теперь она защищает себя сама. Никто не может ее обидеть. А я не могу больше смотреть, как гибнут люди. Это неправильно. Я стала копом, чтобы препятствовать этому. Стала копом, надзирающим за другими копами, чтобы то, что случилось в ту ночь, не случилось с кем-то еще. Но это случилось.

— Я не убивал их, Аманда! Ни Энди, ни Майка!

— Не верю. Рассказывайте!

— Они покончили с собой…

В его голосе не ощущалось уверенности. Очевидно, он устал лгать даже самому себе. Уайетт весь дрожал, по его лицу текли слезы. Он уставился на магнитофон, явно опасаясь, что она убьет его, как только история будет записана на пленку.

— Билл Торн был самым жестоким человеком, какого я когда-либо знал, — начал Эйс дрожащим голосом. — Он истязал твою мать, Аманда, и тебе это было известно. Все, что бы она ни делала, его не удовлетворяло. Торн вымещал на ней гнев, бил ее… Хотя тебя он, кажется, не трогал.

— Нет, — прошептала она. — Меня он никогда не бил. Но я знала, что он делает с мамой, и ненавидела его за это. Я хотела, чтобы его кто-нибудь остановил, но никто на это не решался. Еще бы, ведь он был полицейским! Другие копы видели на ней синяки и ссадины, но предпочитали этого не замечать. Я никогда этого не понимала. Другие — куда ни шло, но вы… Ведь она любила вас. Как вы могли это допускать?

— Твоя мать не хотела…

— Я все это знаю. Не тратьте слов на объяснения, будто мама не хотела неприятностей. Она была сломленной женщиной. Но вы!..

Уайетт отвел взгляд. Ему было нечего сказать.

— Все дело в том, что мой отец был копом, — продолжала Аманда. — Вы довели дело до того, что произошло той ночью, потому что не могли выдать такого жалкого сукина сына, как Билл Торн.

Ответа не последовало.

— Вы не будете говорить? Тогда я скажу. В ту ночь…

— Твоя мать позвонила мне, — перебил ее Уайетт. — Она была в истерике. Билл неожиданно пришел домой пьяным. Он часто напивался на службе: для него не существовало никаких правил, кроме собственных. Он… — Уайетт оборвал фразу — события той ночи стояли у него перед глазами. — Он избил и изнасиловал ее. Эвелин потеряла терпение. Она схватила револьвер и дважды выстрелила Биллу в грудь, а потом позвонила мне. Я не мог допустить, чтобы ее наказали за то, что Билл с ней сделал. Я не был уверен, что суд примет ее сторону. Если бы выяснилось, что мы с ней встречались, прокурор счел бы это мотивом. Ее могли отправить в тюрьму.

— И поэтому вы нашли Уигла?

— Он был на улице, когда я шел к вашему дому. Я не знал, что он мог видеть или слышать. — Уайетт вдруг уронил голову на руки и заплакал. — Я убедил его войти в дом и застрелил… из револьвера Билла. Потом пришел Майк и увидел меня рядом с трупом. Я запаниковал…

— Господи! — Ковач распахнул дверь кабинета и уставился на плачущего Уайетта. — Значит, это ты стрелял в Майка Фэллона?

* * *

Лиска застыла как вкопанная. Тысяча мыслей пронеслась у нее в голове за секунду. Бежать, кричать, попытаться найти укрытие, бросить в него чем-нибудь?

Слава богу, она успела позвонить мальчикам и сказать, что любит их…

— Бросьте оружие, Рубел, — сказала она, удивляясь своему спокойному голосу.

— Сука!

На нем были зеркальные очки, и Лиска не могла видеть его глаза.

— Вам должно хватить ума сдаться именно здесь, — продолжала она. — Никто не причинит вам вреда. Ведь мы все — одна большая семья. И вы член семьи.

— Это не твое гребаное дело!

— Вы убили человека — значит, это мое дело.

Лиска увидела, как позади него бесшумно открылась дверь и в ней показался Барри Каслтон с револьвером в руке.

— Бросьте оружие, — повторила она. — Вам не выйти из этого здания, Дерек.

— Я знал это, когда вошел сюда. Я ходячий мертвец — мне нечего терять. Лучше умереть сейчас и быстро. Но я прихвачу тебя с собой.

* * *

— Так, значит, это ты усадил Майка Фэллона в инвалидное кресло, — сказал Ковач, войдя в комнату. — И целых двадцать лет позволял всем считать тебя героем.

Уайетт продолжал всхлипывать:

— Я этого не хотел! Я запаниковал! Когда я осознал… то сделал все, что мог, чтобы не дать ему умереть. Хотя, если бы он заговорил, моя карьера была бы кончена. Я пытался как-то искупить свою вину.

— Ну конечно! Большеэкранный телевизор уладил все проблемы. Майк знал, что это ты его искалечил?

— Он говорил, что ничего не помнит. Но иногда он отпускал кое-какие замечания, и мне казалось…

— Поразительно, что никто не подумал сделать баллистическую экспертизу. Удовлетворились тем, что все пули были 38-го калибра, — сказал Ковач. — Еще бы — ведь вы все были копами, кроме несчастного придурка с сомнительным прошлым. К тому же у тебя имелся свидетель — Эвелин. Или их было двое? — спросил он, взглянув на Сейвард. Аманда не сводила глаз с Уайетта:

— Мне велели оставаться в своей комнате и говорить, что я ничего не видела. Я сделала это из-за мамы — иначе ей пришлось бы отвечать.

— Господи… — пробормотал Ковач, чувствуя, как к горлу подступает тошнота.

— Я делал все, чтобы обеспечить Майку нормальное существование! — настаивал Уайетт.

— Майк мертв. Гейнс убил его ради тебя. И он убил Энди, — отозвался Ковач. — Ты знал, что Энди всех расспрашивает о той ночи. Он приходил к тебе — а потом его нашли мертвым. Ты должен был понять…

— Нет! Я был уверен, что он покончил с собой!

— Вы могли остановить все это, — сказала Сейвард; по ее лицу текли слезы. — И я тоже могла. Энди обращался и ко мне, а затем нашел маму. Мне следовало остановить это уже тогда. Я должна была все рассказать ему, ведь я коп! — Рука, державшая револьвер, дрогнула. — Мне так жаль Энди…

— Ты не убивала его, Аманда, — мягко произнес Ковач; ему вдруг стало страшно. — Отдай мне револьвер. Мы остановим это немедленно. Я тебе помогу.

— Слишком поздно, — пробормотала она. — Мне жаль…

— Отдай мне оружие, Аманда.

Подняв револьвер, она прижала его к груди.

* * *

— Бросай оружие, Рубел! Ты под прицелом! — скомандовал Каслтон.

Рубел направил револьвер на Лиску и зарычал, как зверь. Его лицо побагровело, на бычьей шее обозначились вены, похожие на канаты.

* * *

— Отдай мне револьвер, Аманда, — повторил Ковач, шагнув к ней. Внутри у него все дрожало. — Теперь все кончено.

— Я могла это остановить, — твердила она. Ковач сделал еще один шаг.

— Пожалуйста…

Она посмотрела ему в глаза.

— Ты не понимаешь. Это моя вина.

— Нет. — Ковач медленно протянул к ней дрожащую, как у пьяницы, руку.

— Да, — Аманда кивнула, поглаживая пальцем спусковой крючок, — они все умерли из-за меня.

* * *

Каслтон с криком бросился на Рубела. Лиска сунула руку в карман.

Рубел на секунду обернулся, но этого оказалось достаточно.

Размахнувшись, Лиска изо всех сил обрушила ему на руку дубинку. Кости затрещали, и в то же мгновение раздался выстрел — пуля угодила в стену. Рубел съежился на полу, визжа от боли.

Лиска бросила дубинку и вышла из каморки.

* * *

— Аманда… — прошептал Ковач, видя в ее глазах отражение своей умирающей надежды. — Отдай мне оружие.

— Нет, Сэм, — Она покачала головой. — Неужели ты не понимаешь? Я могла остановить это двадцать лет назад. Моя мать не убивала Билла Торна. Это сделала я.

Позднее Ковач не мог вспомнить ни звука выстрела, ни криков Эйса Уайетта и своих собственных. Память сохранила только зрительные образы.

Брызнувшая струя крови… Удивление в глазах Аманды, прежде чем они погасли…

Он сидел на полу, держа ее тело, как будто сознание покинуло его, ища путь к спасению от этого ужаса. Но спасения не было и не будет никогда.

 

Глава 42

— Звонил Типпен, — сообщила Лиска. Выглядела она кошмарно — бледная, с пурпурными пятнами под глазами и с волосами, торчащими во все стороны. Ковач и сам не мог вспомнить, когда ему в последний раз удалось поспать. Но, несмотря на усталость, ему меньше всего хотелось возвращаться домой. Работа была убежищем и для него, и для Лиски.

Начинался новый день — солнечный и холодный. Они стояли у дверей дома Гэвина Гейнса, где происходил обыск с целью найти что-либо, связывающее его с убийствами Энди и Майка Фэллонов. И что-либо, указывающее на то, что Эйс Уайетт знал об этих преступлениях.

Ковач посмотрел на бледно-оранжевый шар солнца в морозном бледно-голубом небе.

— Он сказал, что они нашли бумаги Энди, — продолжала Лиска. — В его лодке. Как ты догадался, что они там?

— Нил говорил мне, что Энди приезжал к нему в воскресенье, — сказал Ковач. — Бумаги больше нигде не могли находиться. У Гейнса их не было, иначе он бы не последовал за мной туда прошлой ночью. Хотя я уверен, что он прихватил ноутбук и избавился от него в ту ночь, когда убил Энди.

— Как ты думаешь, почему Энди сначала спрятал документы и только потом впустил Гейнса к себе в дом?

— Не знаю. Может быть, он просто не хотел, чтобы Гейнс их видел. Я уверен: он не предполагал, что Гейнс убьет его из-за них.

— Что теперь будет с Уайеттом?

Ковач пожал плечами:

— Для убийства не существует срока давности. У нас есть пленка с его признанием в убийстве Уигла и ранении Майка.

— А его адвокат скажет, что признание было сделано под давлением и так далее.

— Скорее всего. Создается впечатление, будто на свете нет правосудия. Но это не так. Просто иногда оно требует времени и выглядит иначе, чем мы себе представляем.

Несколько секунд они стояли молча.

— Мне жаль Сейвард, — сказала Лиска. Ковач не рассказывал ей о своих чувствах к Аманде. Какой в этом смысл? Лучше пережить это одному — без сочувствия и жалости. Но он рассказал Лиске о том, что произошло в доме Уайетта, — все, что он знал, что собрал по кусочкам и что ему стало известно из признаний Аманды и Уайетта.

Ему было легко представить себе семнадцатилетнюю Аманду — напуганную и легко ранимую. Отчаявшись добиться справедливости от людей, на которых ей следовало полагаться, она сделала единственное, что, как ей казалось, могло спасти мать, — застрелила своего отца. А потом Эвелин Торн сделала единственное, что, по ее мнению, могло спасти дочь, — взяла вину на себя. Но появился Уайетт, и трагедия стала развиваться по спирали.

Ковач вспоминал, что говорила ему Аманда в пятницу вечером, когда они стояли в ее кухне. “Я стараюсь принимать решения, только будучи уверенной, что они пойдут кому-то на пользу. Иногда от этого кто-то может пострадать. Но то, что я действовала с благой целью, должно служить оправданием, не так ли?”

— Мне тоже жаль, — пробормотал он наконец, радуясь, что темные очки скрывают его глаза. — А о Уайеттом покончено, — добавил Ковач, доставая сигарету и вставляя ее в рот. — У него ничего не осталось…

“И у меня тоже”, — подумал он. Хотя нет — у него осталась работа; единственное, в чем ему удалось добиться хоть какого-то успеха. Тем не менее Ковач сомневался, что это заполнит зияющую у него внутри пустоту.

— Как ты себя чувствуешь? — спросил он.

Лиска пожала плечами и тоже надела темные очки.

— Прилично, если учесть, что сегодня все мы не раз смотрели в лицо смерти. Но я бы не хотела испытывать такое каждый день. — Она с усмешкой толкнула его локтем. — Лучше бы я сделала карьеру в Голливуде!

Они помолчали.

— Я очень испугалась, — снова заговорила Лиска. — И до сих пор боюсь. Не хочу думать, что мальчикам придется расти без меня. Мне тычут револьвер в физиономию, а я стараюсь обратить это в шутку. Но это не забавно.

— Ты ведь не бросишь меня, Динь?

— Я хочу взять отпуск, — уклончиво ответила она. — Поехать куда-нибудь с сыновьями, позагорать…

Элвуд высунул голову из двери дома Гейнса.

— Хотите увидеть кое-что интересное?

Они вошли в дом и последовали за Элвудом вверх по лестнице в большую спальню с просторным стенным шкафом. Судя по всему, Гейнс был помешан на одежде; шкаф был увешан рубашками и костюмами, а полки забиты свитерами и обувью. Отодвинув вешалки в сторону, Элвуд продемонстрировал заднюю стенку.

— Господи! — воскликнул Ковач.

Гейнс заполнил стенку фотографиями и вырезками из газет. Фотографии Уайетта в пятидесяти различных ракурсах — вдвоем с Гейнсом, рядом с официальным лицами в толпе поклонников. Статьи о нем, о его сериале, о контактах с “Уорнер Бразерс”. В центре помещался глянцевый постер размером восемь на десять дюймов. Настоящее святилище.

— Фу! — Лиска сморщила нос. — Кто-нибудь, кроме меня, хочет принять душ?

— А это я нашел в конверте на полке. — Элвуд протянул Ковачу пачку снимков.

Энди Фэллон, висящий в своей спальне. Обнаженное тело. Лицо крупным планом. Мертвый Майк Фэллон в инвалидном кресле…

— Кое-что для альбома, — повторил Ковач слова Гейнса, когда тот делал снимки на вечеринке в “Патрике” и на катке с вице-президентами “Уорнер Бразерс”.

— Думаешь, он снимал это, чтобы потом шантажировать Уайетта? — спросил Элвуд.

Ковач перевел взгляд с фотографий на заднюю стенку шкафа.

— Нет, — ответил он, возвращая снимки. — Не думаю.

 

Эпилог

Заупокойная служба по Аманде Сейвард состоялась в четверг — через неделю после панихиды по Энди Фэллону. В маленькой часовне собралось две дюжины человек. Аманда жила в замкнутом мире, окруженном защитными стенами. Ковач подозревал, что он был один из немногих, кому удалось заглянуть за эти стены.

Эвелин Торн прибыла в сопровождении врача. Было невозможно догадаться, понимает ли она, что происходит. Во время службы Эвелин сидела неподвижно, глядя на фотографию, которую принесла с собой. Аманда в возрасте пяти лет — ясноглазая и серьезная. Волосы собраны в хвост и повязаны голубым бархатным бантом. Эвелин трижды показывала снимок Ковачу. Ему хотелось попросить его у нее, но он не решился.

Служба была простой — традиционное завершение земного существования. Пепел к пеплу, прах к праху. Никаких хвалебных речей и молебна у семейного склепа. Аманду не стали хоронить рядом с отцом.

Прессе не сообщали подробности участия Аманды Сейвард в гибели Билла Торна, тем более что репортеры не сочли нужным присутствовать на похоронах. Зато похороны Майка Фэллона, состоявшиеся накануне, собрали добрую тысячу служителей закона со всего Среднего Запада и попали на первую полосу “Стар трибьюн”. Ковач на них не присутствовал.

Когда служба окончилась, он задержался в часовне, глядя на закрытый гроб. Распорядитель подошел к нему и устремил на него взгляд, напоминающий взгляд официанта перед закрытием бара.

Ковач сунул руку в карман.

— Могу я кое-что оставить, чтобы это положили в гроб? Или уже поздно?

— Вовсе нет, — произнес распорядитель с вежливой улыбкой. — Я все сделаю.

Ковач вынул значок, который носил, будучи патрульным, много лет назад. Он провел по нему пальцем и передал его распорядителю.

— Я хотел бы, чтобы это осталось с ней.

Мужчина кивнул и участливо улыбнулся:

— Я об этом позабочусь.

— Спасибо.

* * *

У часовни оставались только две машины — Ковача и Лиски. Она стояла, прислонившись к дверце и скрестив руки на груди.

— С тобой все в порядке? — спросила она;

Ковач бросил взгляд на здание.

— Не совсем. Я нарушил одно из моих главных правил — ожидал слишком многого.

Лиска кивнула:

— Я тоже нарушила это правило. Так что можем переживать вместе.

Ковач спрятал руки в карманы и сгорбился на холодном ветру. Уголок его рта слегка дернулся.

— Я не переживаю, а злюсь.

Лиска пристально посмотрела на него, потом отошла от машины и крепко обняла. Ковач прижал ее к себе, зажмурив глаза, чтобы не плакать. Пару минут они стояли, обнявшись.

Отстранившись, Лиска хлопнула его по плечу и попыталась улыбнуться:

— Поехали, напарник. Куплю тебе чашку кофе.

Ковач тоже улыбнулся:

— Езжай. Я поеду следом.