Новость о втором убийстве пронеслась по Байю Бро подобно ураганному ветру и оставила после себя эмоциональное опустошение и различные слухи. К полудню в городке не осталось ни одного человека, который не знал бы историю Чада Герретта. Это было горячей темой, обсуждаемой маникюршами и парикмахершами салона красоты «Иветта», где Саванна всего несколько дней назад делала маникюр. У Сюзетты Форсар. Сюзетта была безутешна, хотя и устроила истерику из-за того, что прикасалась к человеку, которого через несколько часов убили. Иветта же ждала звонка от Прежана с приглашением сделать прическу и макияж для последнего появления Саванны на публике перед «вечным отдыхом».

У «Мадам Колетт», где Руби Джефкоат разглагольствовала о зле, подстерегающем девиц, не носящих нижнего белья и надевающих платья, еле-еле прикрывающие задницу, Марвелла Уатли наполняла чашки выше краев, уносясь в воспоминаниях далеко в прошлое, когда подавала девочкам Чандлер пирог с ревенем и кока-колу.

Напротив скобяной лавки на скамейке сидели старики. Они качали головами, обсуждая проблемы современной жизни, и слезящимися глазами наблюдали за улицей. В этих глазах был и гнев, и страх, и разочарование, ведь они слишком стары защищать или мстить за тех, кого так любят. В «Коллинз Фид энд Сид» парни выражали свое соболезнование, хлопая по плечу Ронни Пелтиера, а потом уже без него собрались в комнате отдыха, чтобы пересказать друг другу надуманные истории о сексуальных похождениях Саванны. Среди мужского населения городка она была легендой. И если бы это не было так ужасно, то ее сенсационная смерть казалась бы даже логичной.

По всему городку детали преступления анализировались, подробно обсуждались, разбирались и сравнивались с обстоятельствами смерти Эни Жерар. Обе женщины были задушены. Обе были изнасилованы — по крайней мере, так считал каждый. Шериф по этому поводу помалкивал. Оба убийства оказались ужасными, народ в Байю Бро никогда даже не предполагал, что один человек может убить другого. Но кто-то задумал это. Кто-то даже совершил это. Также прошел слух, что в руке Саванны Чандлер находилась вырванная страница из книжки. Из «Иллюзий зла» Джека Бодро.

Услышав это, Джимми Ли поднял свои глаза к Богу и произнес коротенькую молитву благодарности.

— Никто никогда не знал, что он представляет, — сказал Клем Хаскель, размешивая третий пакетик сахара в своей чашке кофе. Дон Броссар был еще одним человеком, которому следовало уменьшить получаемое количество калорий и уменьшить число свободных дырочек на обхватывающем его талию поясе, но он был неисправимый сладкоежка, и скорее ад погас бы, чем он согласился положить в свой кофе заменитель сахара. Эта ерунда вызывает рак, и многие были с ним согласны. Его ложка звякнула о соусник, он взял чашку и поднес ее к губам, страстно желая, чтобы в ней было нечто покрепче для успокоения его нервов. Преподобный Болдвин слишком хмуро косился на крепкие напитки.

Марч Брандфорд подцепил вилкой кусочек вишневого пирога и, замерев, уставился на него, его аппетит как бы воспротивился. Образы убитых крутились у него перед глазами, подобно кадрам телесериалов.

— Какой же извращенный мозг может создать макулатуру, подобную этой? Только не богобоязненный человек, — позволил он себе высказать замечание, пытаясь подпереть черенком вилки свою длинную мочку уха. — Господь никогда не появится перед человеком, которому помогает дьявол. Это работа дьявола. Это именно это.

— Именно это, дьякон Брандфорд.

Джимми Ли мудро и печально кивнул, проводя языком по неровным краям двух выбитых искусственных зубов, оглядел аудиторию слушателей в «Мадам Колетт». Там не было ни души, которая не выглядела бы взбудораженной. Два убийства за столь короткое время. Эни Жерар еще не в могиле, как уже бедная Саванна Чандлер была убита. Народ хотел объяснения. Им нужен был виновный. Им было необходимо указать на кого-либо пальцем и сказать: «Это совершено им», так, чтобы у них была возможность спокойно спать по ночам. На роль первого претендовал Джек Бодро.

— Во время нашей последней молитвы не я ли сказал вам то же самое? — сказал Джимми Ли, пытаясь не шепелявить из-за выбитых зубов.

— Эти книги есть плод ума сатаны. Ядовитые извержения сатаны.

Кен Поверс знал все об отравляющих извержениях. Его приемный сын слушал рок-группы с названием «Убийца» и «Миллион убитых». Стадо длинноволосых уродцев, потреблявших наркотики, кричавших лишь сатанинские послания. Из-за этого ребенок стал прогнившим насквозь. Никакого уважения ни к Богу, ни к человеку. Притаскивают порнографические журналы в дом, и кто знает, чем он и толпа живущих с ним хулиганов занимаются. Вероятно, все они читали книжки Джека Бодро и занимались насилием и сексом под орущую рок-музыку.

— Я знаю, что в то время, когда он приобретал этот дом проститутки, в нем было что-то странное, — сказал Кен, размещая свои локти на столе и наклоняясь к его преподобию. Его круглое розовое лицо сияло убеждением. Он сам был хорошим христианином и хотел, чтобы все это знали.

— Он купил дом умершей страшной смертью проститутки. Он пишет о дьяволе, грехе и мерзостях. И сейчас одна из наших падших дочерей была найдена мертвой, держащей одну страницу из его книги. Это есть знак. Я уверен, это есть знак самого Люцифера.

Джимми Ли склонил свою голову и положил руки на столик.

— Аминь, дьякон Поверс. Если бы только наш добрый шериф Кеннер помог увидеть свет.

И пока дьяконы ворчливо выясняли, кто же из них может быть удостоен чести представлять их у шерифа, Джимми Ли языком трогал поврежденные зубы и от всей души желал Джеку Бодро чудной поездки к чертям.

В это время Джек Бодро стоял на балконе своего дома, смотрел на реку и страдал от чертовой болезни, совсем неизвестной Джимми Ли Болдвину, — совести. Идя от Лорел, он удивлялся пустым улицам городка и, пытаясь прочистить свою голову, зашел на чашку кофе к «Мадам Колетт», где столкнулся с толпой, пришедшей завтракать. Руби Джефкоат, не теряя ни минуты, сообщила ему все новости. В глазах ее при этом просматривалось какое-то злое выражение. Ее сестра Луиза была диспетчером в ведомстве шерифа и все узнавала первой. Появился какой-то маньяк и убил Саванну Чандлер, причем в ее руке оставил страницу из книги Джека, причем крепко прижал ее большим пальцем, чтобы та не улетела.

Все остальные сочные подробности уже ускользнули от Джека. Он не слышал ни слова о Чаде Герретте, которому стало плохо. Он не слышал первую за день проповедь Руби о том, что ведущие себя, как шлюхи, женщины просто напрашиваются на конец, подобный Саванниному, Он не слышал постукивания кофейных чашек или позвякивания фарфоровых столовых приборов.

Сидя у стойки, он чувствовал, что испытывает какое-то чувство оторванности от своего тела, и в его голове, подобно огонькам, мелькали отрывки из проповеди Джимми Ли Болдвина: «…неуравновешенные умы… творят невыразимые действия…»

Саванна мертва. И весь этот дикий, причиняющий боль дух ушел, исторгнулся и выброшен, как рухлядь, за ненадобностью. Она была настолько изменчивой, полной ненависти и нужды. Он не мог даже представить себе, что вся эта энергия просто перестала существовать.

Нет, не просто. В ее смерти не было ничего простого. Все это было слишком страшным и затянувшимся. «… Неуравновешенные умы… невыразимые действия…» И она была найдена с обрывком из его книжки в руке.

Как глупо. Его интересовало, из какой книжки, какая страница. Он вызывал в воображении сотни сцен смерти, проходящие через его пальцы, как телеграфные провода, на страницы книг. Какую же из них Саванне пришлось пережить?

В ярости на себя он вернулся обратно в спальню и подошел к рабочему столу. Он не писал, чтобы подстрекать, он писал для изгнания собственных демонов, а не для завлечения чьих-то. Он не может нести ответственность из-за того, что кто-то додумался использовать это как оправдание для совершения преступления. Если бы это не была его книга, то, вероятно, это была бы песня, переданная по радио или услышанная по телевизору, или телепатическое послание от Бога. Ответственность можно свалить на что угодно.

Господи, он ведь знал это, не так ли? Он не несет ответственность, это была чья-то ошибка.

Его писательское воображение легко изобразило образ Саванны, лежащей на полузатопленном берегу. Ничего не видящие глаза уставились вверх на непрощающего Бога. Грязно ругнувшись, он рукой потянулся к столу и отправил в воздух все, что на нем находилось — страницы рукописей, заметки, ручки, бумагу, официальные документы, скрепки. Вытащил пачку «Иллюзий зла» и по одному экземпляру начал кидать их как можно дальше, с туалетного столика столкнул стакан с водой и разбил об пол стеклянную лампу.

Он не хотел, чтобы в его голове была Саванна Чандлер. Ему не была нужна в сердце Лорел Чандлер, Ему не требовалась ответственность, он не был в состоянии нести ее. Снова и снова он доказывал себе это. Он был истинным сыном своего отца, результатом ненависти старика и материнской слабости.

На его совести был другой труп.

Сцепив руки над головой, он залился яростным гневным воем в сторону оштукатуренного медальона на потолке.

Почему? Когда он ничего ни от кого не хочет, когда он завязал с надеждой жить той жизнью, о которой всегда так мечтал, — почему все-таки он оказывается втянутым? Он сделал все для избежания эмоциональных затруднений. Он ясно дал всем понять, что на него надеяться нельзя. Вот он и есть теперь такой. Неудовлетворенность как бы твердила и дрожала внутри его. С дикими глазами и отяжелевшим подбородком он шарил вокруг, ища на чем бы, сорвать злобу.

В дверях стояла Лорел. И при виде ее все, что клокотало внутри него, внезапно стихло и успокоилось. Ангел, заставляющий все в нем клокотать, испарился, оставив его беззащитным и ранимым. Биение его сердца слишком сильно отдавалось в горле. Лорел в мешковатых джинсах и мятой тенниске выглядела как бродяга. От ее бледного лица остались только глаза, теплые и голубые.

— Саванна умерла, — прошептала она.

— Слышал.

Она скрестила руки и обхватила себя, страстно желая, чтобы он подошел к ней и заключил ее в свои объятия. Ведь именно за этим она и пришла сюда, пытаясь найти утешение, скрыться от постоянного плача и непрерывных телефонных звонков. Репортеры звонили, чтобы услышать о случившемся, звонили друзья выразить свое искреннее соболезнование, претендуя на сострадание, звонили жители городка, чтобы удовлетворить свое нездоровое любопытство. Она пришла укрыться от торопливо обыскивающих комнату сестры отвратительных полицейских, от того, что они обыскивали ее машину, задавали чрезмерное количество вопросов, от которых хотелось кричать. Она пришла найти временное убежище. Но когда она увидела разрушения, вызванные взрывом гнева Джека, она вдруг смутно почувствовала, что здесь не найдет того, что ей необходимо.

— Я иду к Прежану, увидеть ее.

— Боже, Лорел.

— Мне необходимо. Она же, — она сильно заморгала и постаралась вернуться к прошедшему времени, на ее лице появилась горькая гримаса, — она была моей сестрой. Я не могу вот так позволить ей уйти… одной…

Слезы застлали ее глаза, почти закрыв Джека. Она еще не хотела давать волю слезам, пока нет. И не тогда, когда перед ней стоят. Позднее, когда наступит ночь и она разделается со всеми своими обязанностями и необходимыми делами, когда останется одна. Совсем одна.

… Сейчас ей нужно быть сильной, как во время смерти папы. Только когда папа умер, она могла положиться на Саванну.

«Не плачь, Малышка, папы нет, но мы всегда будем вместе».

Она с усилием протолкнула в себя глоток воздуха и постаралась отгородить свои воспоминания от дел, кд-торые ей предстоит сделать. Нужно увидеть. Саванну, убедиться в том, что ведутся все необходимые приготовления, что мистер Прежан подготовил необходимую одежду, и в том, что заказали любимые розовые розы. Саванна больше всего любила именно розовые розы. Она бы хотела много роз, испускающих нежный аромат и украшенных сатиновыми ленточками.

Горе с новой силой, чудовищным барабанным боем обрушилось на Лорел, лишая ее последних сил. Она упала на колени среди раскиданного Джеком барахла и закрыла лицо руками, всхлипывая, как будто все происшедшее пронзило ее подобно удару кинжала.

— О Боже, она мертва!

Джек уже не мог думать о своей боли, своих проблемах, о соблюдении какой-то дистанции между ним и Лорел. Он не мог стоять в стороне и лишь смотреть на нее, не мог найти в себе силы отойти в сторону. Любовь, которой бы он никогда не позволил пустить корни в своем сердце, толкала его к ней.

Он подошел к ней сзади и встал на колени, крепко обняв ее. При ее всхлипываниях он старался зажмурить глаза. Ее тело так сильно подрагивало от всхлипываний, что он наконец впервые осознал, насколько оно мало и хрупко. Он прижимал ее к себе настолько бережно, как будто она была сделана из хрусталя, гладил волосы и нежно целовал в висок. Покачивая ее, он тихонько нашептывал ей утешительные слова, которые, как ему казалось, она едва ли понимала.

— Как мне ее не хватает! — едва выдавила из себя Лорел. В горле стоял комок жалости, и ее мучили угрызения совести.

Чувство целиком переполняло ее, отдавалось болью во всех ее костях и в мускулах. Потеря. Такая страшная потеря, тяжелая, как сталь, пустота внутри. Прошло всего несколько часов, и уже, подобно взрыву, ее настигло одиночество.

Почему? Снова и снова она задавала себе этот вопрос. Смерть Саванны казалась такой бессмысленной, такой садистской. Какой же Бог мог позволить такую жестокость? Почему? Двадцать лет назад, когда у нее забрали отца, она так же снова и снова задавала себе этот вопрос. Но, как и тогда, она не находила ответа.

Это было самое ужасное. Она была человеком с практическим, логическим умом. Если в вещах есть смысл, если существует какая-либо причина, то она, в конце концов, может понять это. Но вести, которые сваливаются на тебя как гром среди ясного неба, не подчиняются никакой логике. Нет никакой причины, никакого объяснения, которыми можно было бы утешиться. Она остается ни с чем, не к чему прикоснуться, нет даже надежды, потому что в мире, в котором в любое время может произойти что угодно, каким-то образом надежда остается далеко позади, а на ее месте возникает только чувство страха.

— Ненавижу, — прошептала она, уткнувшись в плечо Джека. — Я ненавижу эти чувства. Боже мой, зачем я вернулась сюда!

Джек еще крепче обнял ее и стал мягко покачивать.

— Ангел, мой, это не имеет значения. Это бы ничего не изменило.

Лорел подумала о посланных ей убийцей безделушках и задумалась — Послал бы он их кому-нибудь другому? Убил бы он единственную сестру другой женщины?

И уже безотносительно к ответу ее охватило чувство вины. Произошло убийство. Так же как и в округе Скотт бремя ответственности давило на нее. Она подумала, что отдала бы все, лишь бы получить шанс выбраться, но она также знала, что если ей предложат этот шанс, то она ни за что не согласится. Она была загнана в ловушку своим собственным пониманием чести и долга. Наверняка здесь ее будут преследовать уже новые ночные кошмары.

— Я распутаю это для тебя, если осилю, — мягко сказал Джек.

Джек, объявивший себя ничьим героем, вернется к прошлому и изменит ход событий для нее. Лорел обвила его руками и крепко сцепила их. Она знала, что он не был мужчиной, около которого можно бросить якорь. Это знание и потребность в нем боролись внутри ее, и потребность быть рядом с Джеком победила.

— Мы можем уехать на несколько дней, — прошептал он. — Забыть об этом. Я знаю местечко недалеко от Байю Нуар.

— Я не могу, — Лорел слегка отодвинулась от него и подняла к нему полные слез глаза. Рукой она провела под глазами и затем по волосам. — Я… я не могу никуда уехать. Необходимо сделать приготовления… — Она глубоко вздохнула и позволила основной причине выйти наружу. — Я должна найти того, кто это сделал. Кому-то придется платить.

— И ты будешь той, которая поймает его? — резко спросил Джек. Ее чувство ответственности задело зерна эгоизма внутри его. Он хотел, чтобы она была в безопасности и принадлежала бы ему полностью, если не навсегда, то хотя бы на какое-то время. — Для этого у нас есть шериф.

— Убийца не слал шерифу полученные от жертв трофеи, — холодно ответила Лорел. — Он прислал их мне. Три.

Эта новость произвела на Джека впечатление удара бейсбольной битой по голове. Убийца выделил ее. Джек сидел на корточках с отвисшей челюстью и крепко держал руку Лорел.

— Что он послал тебе?

— Сережку, чью, не знаю. Цепочку Эни Жерар. Этим утром в сумочке я нашла цепочку Саванны.

— Иисус Христос! Это еще одна причина побыстрей убраться отсюда к чертовой матери!

— Это то, что ты сделаешь, Джек? — Она подняла вверх бровь и довольно строго посмотрела на него. От ее взгляда он поторопился убрать руки и посмотрел в сторону. — Все бросить и бежать? У меня другое мнение. Все ждут от тебя именно этого, но я не думаю, что ты поступишь так. О себе же я знаю, что не смогу уехать отсюда.

— Ты предпочитаешь закончить свою жизнь с шелковым шарфом, завязанным узлом вокруг шеи? — жестко сказал он. При одной мысли, что кто-то может причинить ей вред, руки у него задрожали. Случившееся заставило все внутри его содрогнуться. Ни при каких условиях ему не следовало связываться с ней. Из всех женщин, которых он мог бы иметь, он полюбил именно ту, что несет на плечах всю моральную тяжесть этого мира.

— Я не соответствую вкусам убийцы, — сказала она. — Я не сексуально распущенная.

— Но ты же спишь со мной, не так ли, 'tite chatte? Лорел, услышав сердитый тон в его голосе, нахмурилась:

— Это разные вещи.

Он излишне подчеркнуто дернул плечами:

— Как это разные? Мы едва знакомы, вместе ложимся в постель, занимаемся сексом. В чем разница? Ты думаешь, этот убийца будет копаться в таких мелочах?

— Прекрати это, — резко оборвала его Лорел, ненавидя Джека за упрощение того, что было между ними. Даже если это не называть любовью, то это нечто большее, чем просто секс. Это совсем не походило на то, что Саванна делала с такими, как Ронни Пелтиер и Джимми Ли Болдвин. — Она схватила бумаги, в гневе сброшенные Джеком со стола, скомкала и швырнула в него. Это была не ярость, а просто символ бессмысленности.

— Ты поражаешь меня, — произнес Джек, всеми силами стараясь сдержаться. Лучше быть злым, чем испуганным. Уж лучше оттолкнуть ее, чем оставаться ей верным, тем более что в любом случае с ней придется расстаться. — Ты воображаешь себя чудо-женщиной или чем-то вроде. Думаешь, тебе удастся дождаться правосудия!

— Прости, что я настолько ответственная.

— Это не ответственность, это самонадеянность. Лорел задохнулась, удар Джека задел слишком глубоко.

— Как ты осмеливаешься говорить это мне! — произнесла она, и с каждым новым словом ее дрожащий шепот становился все громче. — Ты сидишь здесь в собственной придуманной тюрьме, отравляешь печень пьянством и принимаешь на себя вину за кого-то другого, покончившего с жизнью! Все, что случилось, было твоей ошибкой, но это не только твоя ошибка, потому что отец твой — сукин сын. Давай позовем его сюда и разберемся.

— Мы не можем собраться, — заорал он, наклоняясь к ней.

— Почему не можем? — прокричала Лорел в ответ.

— Потому что я убил его.

Подобно кукле-марионетке, у которой обрезали сразу все ниточки, Лорел плюхнулась на пол среди разбросанных печатных страниц и рукописных заметок и, не проронив ни слова, застыла.

— Вот этими руками, — прошептал Джек, поднимая руки вверх, его длинные красивые пальцы были широко растопырены, пока он вертел кистями в разные стороны.

Он медленно поднялся и встал на ноги. Какое-то странное чувство спокойствия возникло в нем. Он хотел просто освободиться от нее. Не это ли говорил он себе, идя в предрассветном сером тумане по пустынным улицам городка? Любить ее — значит причинять себе слишком много боли. И конец, который неизбежен, будет мучителен. Это был его шанс порвать отношения, его шанс раз и навсегда показать ей, кто он такой. № тогда она уйдет от него прочь.

— Он очень часто бил мать. Много раз он лупил меня, даже не думая, что однажды я уже не буду слабым и тщедушным.

Его глаза напряженно смотрели сквозь нее, в прошлое. Снова он увидел отвратительно грязную кухню, мать, пытающуюся укрыться за замызганной раковиной, и наступающего на нее с отведенной для удара рукой Блэкки.

— Я схватил с плиты первую попавшуюся мне под руку вещь — это оказалась железная сковородка с длинной ручкой — и ударил его, раздробив его черепушку, как яичную скорлупу, — яростно произнес он, как будто ему было необходимо выпустить все эмоции для продолжения истории. — Не думаю, что у меня было намерение убить его, — продолжил он, хотя даже по прошествии стольких лет он еще не был в этом уверен. Бог знает сколько раз он желал его смерти, чтобы положить конец всему этому страху и позору. — Я хотел его заставить прекратить бить мать. В конце концов, я достаточно вырос, чтобы заставить его прекратить это. Прекратить это и оставить нас одних, вот все, что я хотел от него.

Он вздохнул и на мгновение задержал дыхание, стараясь прогнать нахлынувшие детские чувства и старую горечь.

— И пока моя мать, сидя на полу с переломанным кровоточащим носом, оплакивала этого мужика, семнадцать лет оскорблявшего ее и ее детей, я оттащил его тело к нашему сараю. Там я положил Блэкки в нашу лодку, привязал к его талии якорь и вывалил в самые темные, самые глубокие воды, которые только смог найти. И совсем нет нужды в порядочных похоронах, если он и без того отправился прямиком к чертям. Втягивать в это шерифа тоже нет нужды. Все мы сговорились, что как-то раз он просто отправился в загул, да и не вернулся из него.

И тебе кажется, что ты полюбила именно такого, сладкая, — произнес он, его голос был ровный и низкий. Взглянув на нее, он увидел на ее лице такое страдание, что у него защемило сердце. — Ты думаешь, что узнала меня? Подцепила меня, думаешь? А может, тебе кажется, что под этими рубцами есть что-то такое, что стоит любить? Передумай. Я убил своего собственного отца, довел до самоубийства свою жену. Я выбрал себе такое ремесло, которое оплачивает мою ложь и болтовню, которое подстрекает извращенные умы совершать убийства.

Его рот искривился от горькой улыбки.

— Да вот, я ведь дьявольский парень, малышка. Не связывалась бы ты с такими, как я!

Она не проронила ни слова, поднялась на ноги и стала смотреть на него широко раскрытыми глазами. Он осознавал, что отдал бы все, чтобы быть именно тем мужчиной, в котором она так нуждалась. Горькая мысль. Он был последним, в ком она нуждалась. Лорел заслуживала победителя, рыцаря в блестящих доспехах, но никак не измученного наемника, не человека, окруженного духами. Он — ничто, он — последний подлец. То, что он сейчас делает с ней, полностью доказывает это. Ведь она только что потеряла сестру, а он в довершение всего разбивает ее сердце, лишь стараясь сохранить остатки собственного!

Его взгляд упал на один из листков, лежащих на полу. Нагнувшись, он поднял его, на его лице появилась жалкая пародия улыбки. Когда он прочитал свои рукописные заметки, он уже полностью забыл о своих скрытых мотивах знакомства с ней. Такая плохая уловка, он не сделал ничего, кроме ложного усилия убедить себя. А здесь как раз все было черным по белому написано и как раз очень вовремя, чтобы успешно дорезать собственное горло.

— Здесь, — пробормотал он, протягивая ей листок. — В этом весь человек, к которому ты пришла в свой самый горький час, ангел мой. Прости, но ведь ты мне не поверила, когда я говорил об этом в первый раз.

Лорел не взглянула на листок, оказавшийся в ее руке. Она молча стояла на ставших ватными ногах и смотрела вслед удалявшемуся Джеку. Не оборачиваясь, он ушел на балкон, и ей казалось, что он забрал с собой и ее сердце. Когда, наконец, она взглянула на небрежно накарябанные заметки, она знала, что он швырнул бы их с балкона в темные воды реки.

«Лорел одержима правосудием. Бремя вины прошлых грехов, придуманных или реальных. Покоренная женственность. Подавленная сексуальность, длительный конфликт с перспективным мужчиной. Поражающая дисгармония между силой и хрупкостью. Сильные связи с умершим отцом.

Необходимо узнать детали дела, которое она провалила.

Были ли подсудимые виновны? Или она просто хотела, чтобы были? Почему? Следует ли писать злоупотребление в подоплеку?»

Портретная характеристика. Он просто изучал ее, делая заметки для будущих выводов. Ее взгляд упал на пол, где среди отпечатанных листов и линованной бумаги валялись странные газетные вырезки. Заголовки, как будто они были трехмерными, бросились ей в глаза: «Обвинитель Скотта-Конти кричит: „Волк“. „Дело прекращено“. „Чандлер отступила“.

Она бы никогда не поверила, что ей можно причинить еще большую боль. Но она ошиблась. Новый приступ боли охватил все ее нутро. Это была боль как бы другого уровня, чем от потери Саванны. Но она была не менее острой, не менее болезненной.

И как будто бы он не предупреждал ее, подумалось ей. От вновь нахлынувших слез, она снова захлопала ресницами. Будто бы она не отговаривала себя сама. Этот мужчина не для нее. Как плохо, что она не потрудилась прислушаться к доводам рассудка.

— Было ли все происшедшее зерном для твоей мельницы, Джек? — спросила она медленно и, пошатываясь, направилась к открытым дверям. — И то, как мы занимались любовью? И то, как ты рассказывал мне об Эви, доходя до крика? И смерть Эни и Саванны — все это пригодится для твоего нового бестселлера? — Мысль лишила ее последних сил. — Все, что мы вместе делали, все, что мы — я — чувствовала…»

Последние слова не прозвучали; они были бы слишком жестоки.

— Ты упустил свое призвание, Джек, — горько сказала она. — Тебе следовало бы быть актером.

Джеку нечего было сказать в свою защиту. Он стоял, опираясь руками на перила балкона: широкие плечи опущены, а взгляд направлен на реку. Выражение лица было мрачным, отсутствующим, казалось он полностью ушел в себя или мысленно отправился в какое-то темное место — уединения или мучения. Лорел хотела ударить его. Она хотела вытянуть из него признание, признание, опровергающее эти очевидные доказательства. Но она не причинила ему боли, и он не отрекся ни от единого слова из своего саморазоблачения. Не было в стране такого судьи, который бы вынес ему приговор — сердечные преступления ненаказуемы.

— Думаю, что ты доказал свою точку зрения, — прошептала она. — Ты подонок и приспособленец. Тем хуже для меня.

Она вышла на балкон, поражаясь тому, что этот день может быть таким чудесным и могут петь птицы. Внизу медленно текла река, подобно струйке расплавленного шоколада. На берегу лежал спящий Эйт.

— Я знаю, ты ведь, не выносишь вещей, к которым приходится приспосабливаться, — сказала она, глядя через пелену слез, делающую его более похожим на мечту, чем на реальность. — Никто из нас не может. Саванна не могла изменить того, что наш отчим пользовался ею как собственной проституткой, я не могу изменить того, что знала об этом, но не сделала ничего, — твердо произнесла Она искаженным от боли голосом. — Джек, но ты ведь что-то можешь? Черт бы меня побрал, если бы я поверила, что у нас есть сила пройти через все это и стать лучше. Помести это в свою книгу, Джек. — Лорел подняла голову вверх, и слезы потоком полились по ее щекам. Она засунула сложенный листок бумаги в карман его джинсов. — По крайней мере, твоей порядочности хватит написать для меня счастливый конец. Она решительно повернулась и ушла…