— Я расскажу тебе, как солнце восходит… — пробормотала Мэри слова песни, почти бессознательно сорвавшиеся с ее губ.

Она сидела на том же камне, который облюбовала вчера вечером, чтобы видеть, как луна поднимается из-за гор. Сейчас за теми же вершинами рассвет окрашивал небо в пастельные тона, которые были одновременно и мягкими, как туман, и достаточно яркими, чтобы от этого зрелища перехватывало дыхание. Картина была в новинку, но все же Мэри испытывала странное чувство, что все это она уже видела сотни раз, в каком-то другом своем бытии. Ей казалось, что она целую вечность дожидалась времени, когда сможет снова увидеть разворачивающееся перед ней великолепие. Красота этой картины освежала Мэри лучше, чем шесть часов беспокойного сна.

— Я расскажу тебе, как солнце восходит… — снова пробормотала Мэри.

— И туман рассеивается, — закончил Дрю строчку из Эмили Дикинсон. Голос его, тихий и мягкий, нисколько не нарушил очарование момента.

Обернувшись, Мэри обнаружила Дрю, стоящего рядом с ее камнем. Он был одет для тренировки — в потрепанные черные велосипедные шорты и свитер с эмблемой оксфордского гольф-клуба. Правым бедром он поддерживал горный велосипед.

— Раньше я любил поспать подольше, — сказал Дрю. — Потом увидел этот восход солнца. И дал себе обет не пропускать больше ни одного.

Дрожа от утренней прохлады, Мэри плотнее закуталась в жакет и, повернувшись, посмотрела на Дрю:

— Вы когда-нибудь тоскуете по Англии?

— Сейчас и всегда, — признался Дрю с искренней улыбкой. — Но я довольно часто там бываю. Англия всегда со мной, когда звучат ее песни. Мой дом теперь здесь. И я люблю эти места.

— Меня всегда интересовало, что же нашла здесь Люси. — Окидывая взором покрытый росой луг, Мэри убрала выбившийся локон за ухо. — Ведь она всегда любила быть в центре бурных событий. Ей вечно нужно было влезать в самые горячие дела и первой узнавать последние слухи. Не могу представить себе ее живущей в пустынной местности и выращивающей овощи… встречающей восход солнца. Во время нашего знакомства Люси если и видела солнечный восход, то только потому, что еще не ложилась спать.

— Здесь она тоже не сильно изменилась. — Дрю откинул поддерживающую стойку велосипеда, установил его, а сам прислонился плечом к валуну в полуметре от свисавших с камня ног Мэри. — У Нового Эдема есть свои тайны и конфликты. Люси всегда живо ими интересовалась и во все вмешивалась.

— В компании друзей Эвана Брайса?

— Гм-м… Я бы осмелился сказать, что ее компании менялись так же быстро и легко, как и те, что были у Люси в Сакраменто. Эван Брайс — влиятельный человек. У влиятельных людей — влиятельные друзья. Вокруг Брайса всегда кружится толпа тех или иных знаменитостей. Актеры, продюсеры, топ-модели, политики, юристы. Многие из них тоже имеют здесь дома.

— Насколько я понимаю, вы хотите сказать, что Люси так и не рассталась с прежней жизнью? Она и здесь продолжала свои игры?

— Монтана — место, к тому располагающее. К величайшему ужасу местных фермеров. Следует лишь посочувствовать их бедственному положению. Рост цен на землю, взлетающие до небес налоги. — Дрю вздохнул, и плечи его опустились, словно под тяжким бременем моральной дилеммы. — Но в этом случае и мы с Кевином являемся частью проблемы, ведь так? Мы можем сожалеть о судьбе несчастных фермеров, но мы не собираемся уходить отсюда.

— А на чьей стороне была Люси?

— На своей. — Во взгляде Дрю читалось понимание и открытость. — Но вы, дорогая, кажется, не очень-то на нее похожи, — ласково произнес Дрю.

Печально улыбнувшись, Мэри соскользнула с камня на землю:

— Да. У нас было не так уж много общего… если не считать того, что мы были подругами. Впрочем, это обстоятельство мало что меняет, не так ли?

Дрю по-братски обнял Мэри за плечи и дружески сжал их:

— Должен сказать, что я считал Люси человеком благородной натуры, и потому, собственно, она всегда мне нравилась. У нее было редкое чувство юмора, и если Люси находила вас достойным своей дружбы, она отдавала вам всю себя, без остатка.

— Просто она была… Ну ладно: она была просто Люси. И теперь ее не стало.

Несколько минут они стояли молча, прислонившись друг к другу плечами, словно давние друзья.

Мэри наблюдала за парящим в небе орлом, наполняясь умиротворенностью окружающей природы и изгоняя из души все лишнее. Она глубоко вдохнула свежий, чистый воздух, пахнущий сосной, кедром, ароматом полевых цветов, и успокоилась, вновь повторив про себя стихотворную строку: Я расскажу тебе, как солнце восходит и туман рассеивается…

* * *

Миллер Даггерпонт свалился на голову Мэри во время завтрака. Она увидела, как он пробирается между столиками в столовой и с чувством фатальной неизбежности поняла, что он направляется именно к ней. У всех посетителей, мимо столиков которых проходил Даггерпонт, вилки и ложки застывали в воздухе, а выражение лиц колебалось в диапазоне от ужаса до смешанной с изумлением радости.

Даггерпонт был настолько же широк, насколько высок — настоящий шкаф, — с лицом бульдога и редким ежиком седых волос. Поверх белоснежной рубашки его полный торс плотно облегал золотой с черным парчовый жилет; узел черного тонкого галстука скрывался в складках двойного подбородка. Серебряная пряжка огромного ремня, усеянная бирюзой, выпирала на животе, точно витиеватый орнамент на капоте тягача «Мак». Туфли из змеиной кожи на облаченных в черные брюки ногах выглядели до смешного маленькими под такой чудовищной тушей.

— Мисс Мэрили Дженнингс, если не ошибаюсь? — Голос Даггерпонта громом прокатился по всему залу.

Первым желанием Мэри было ответить «нет», в надежде на то, что эта громадина уйдет и напугает кого-нибудь другого из посетителей, но голова ее предательски кивнула, подтверждая правильность предположения Даггерпонта.

Он протянул ей руку, похожую на надутую резиновую перчатку, и ухватил руку Мэри прежде, чем та успела вытереть дынный сок.

— Миллер Даггерпонт, эсквайр, — представился гигант голосом достаточно громким, чтобы разбудить призрак мадам Бель. — Адвокат и человек эпохи Возрождения. У меня для вас сюрприз, маленькая леди.

— Я не очень уверена, что мое сердце будет способно его выдержать, — откликнулась Мэри, шутя лишь наполовину.

— Пойдемте, — приказал Даггерпонт, вытаскивая Мэри из-за стола. — Это важно. Поесть вы успеете в любое другое время.

Похоже, по части данного предмета Даггерпонт был несомненным знатоком. Желудок Мэри протестующе заворчал, но ей пришлось, спотыкаясь, следовать за адвокатом, размышляя о том, что самого мистера Даггерпонта из-за трапезы не смог бы вытащить даже дикий слон. Миллер, точно локомотив товарного поезда, протащил Мэри через вестибюль на улицу. Промчавшись по Мэйн-стрит, он, игнорируя правила уличного движения, пересек Первую авеню и продолжил свое стремительное движение, совершенно не обращая внимания на любопытствующие взгляды встречных прохожих.

Они свернули к кирпичному дому с витриной в резной деревянной окантовке. Сверху, полукругом, красовалась надпись золотыми буквами в веселеньком стиле девяностых: «ПРОБИРНАЯ ПАЛАТА ЭДЕМСКОЙ ДОЛИНЫ», а бронзовая табличка на самой двери гласила: «МИЛЛЕР ДАГГЕРПОНТ, ЭСКВАЙР. АДВОКАТ».

— Вот здесь я и храню свою коллекцию, — перебирая огромную связку ключей, сообщил Миллер. — Я собираю все. Песни, игрушки, сельскохозяйственное оборудование, как вы это называете. Я сорвал неплохой куш на индейских древностях, когда сюда стали прибывать все эти типы из Голливуда. Они думают, что станут аборигенами, как только повесят на стену старую лошадиную попону. Проклятые дураки, я вам доложу, но не из-за коллекции. С коллекцией все в порядке. Просто они проклятые дураки вообще.

Даггерпонт распахнул дверь и вошел в дом, таща за собой и Мэри, точно непослушного ребенка. Стены дома от пола до потолка были уставлены полками. От двери до противоположной стены по центру комнаты протянулся ряд низеньких витрин. С потолка, подвешенные на проволоке, свисали старьте рекламные плакаты и автомобильные номера. Пол был завален всяким хламом. У дальней стены стояли два высоких ящика, доверху набитых игрушками, стеклянной посудой, жестяными канистрами, деревянными коробочками и еще бог весть чем.

— Смотрите под ноги! — ворчливо выражая свое недовольство беспорядком, приказал Миллер. — Какой-то пьяный идиот ворвался вчера сюда с черного хода и перевернул все вверх дном. Знаете, мы находимся почти напротив «Проклятых и забытых». Ковбои приезжают в город, и у них крыша едет. Все равно, что привести в дом дикого пони. Миллер провел Мэри через холл в меньшую комнату, еще более захламленную. В центре посреди хлама возвышался старинный стол. На нем, где-то среди нагромождения рыболовных снастей и рассортированных обломков горных пород, трезвонил телефон. Даггерпонт не обратил на него внимания. Бросив Мэри, он принялся колдовать над цифровым замком старинного сейфа, вмурованного в заднюю стену.

— В шестидесятых годах прошлого века здесь располагалась пробирная палата, — объяснил Даггерпонт. — В Абсарокасе обнаружили золото. Золотая лихорадка собрала здесь чокнутых со всей Америки. В городе начался бум. Впрочем, ненадолго. Жила оказалась не столь богатой.

Мэри уже читала эту историю в путеводителях, но не стала распространяться на данную тему, с опаской продолжая свой путь по офису. Даггерпонт открыл сейф, и Мэри, встав на цыпочки, попыталась заглянуть в недра этого странного хранилища.

— Ах, мистер Даггерпонт, не будет ли дерзостью с моей стороны спросить, что же все это значит?

Миллер стрельнул в Мэри недовольным взглядом.

— Люси Макадам. — Обрубок сигары запрыгал у него над подбородком. — Я был ее адвокатом. А вы — ее наследница.

Известие — словно удар деревянного молотка по голове — оглушило Мэри. Она слегка пошатнулась и сделала неуверенный шаг назад.

— Я — ее наследница?! Этого не может быть! Я хочу сказать, почему… как?..

На Дагтерпонта замешательство Мэри не произвело ни малейшего впечатления — он озабоченно занимался поисками нужной папки среди бесчисленных коробок, заполнявших полки сейфа.

— Хвала небесам за этот железный ящик! — проворчал Миллер. — Дорого же пришлось бы заплатить, если бы какая-нибудь пьянъ залила пивом эти папки. Инесс пришлось бы разбирать бумаги до Второго пришествия. Ага! Вот, нашел… Люси Макадам.

Даггерпонт извлек папку и погнал Мэри обратно в офис, где, плюхнувшись в кресло, приказал ей тоже сесть. Навалившись всей своей тушей на стол, адвокат поведал Мэри суть последнего волеизъявления Люси.

— У нее не было живых родственников. Люси все оставила вам. Ранчо, счет в банке, вот это письмо… — Он вручил Мэри запечатанный конверт. Она приняла его кончиками пальцев и положила на колени. — Все расходы по налогам на вступление в право наследования, расходы на похороны и, гм-м, мой гонорар, разумеется.

— Да, конечно,

— Но все это, безусловно, ваше, сразу же после официального утверждения завещания. Ах да, чуть было не забыл еще одну вещь! Проклятие — ведь чуть было не забыл!

Даггерпонт опять пробрался к сейфу и вернулся оттуда со старой оловянной, в фут высотой, урной, которую сунул ей в руки. Мэри уставилась на потешную посудину и перевела недоумевающий взгляд на Миллера.

— Что это? — выдавила она наконец.

— Что, что — Люси! Она завещала кремировать себя.

* * *

Мэри ехала на ранчо. Привязанная ремнем урна покоилась рядом, на пассажирском сиденье, Даггерпонт попытался убедить Мэри продать ранчо. Сумма налога за право вступления в наследование будет астрономической, особенно если учесть, как стремительно растут цены на недвижимость.

Но Мэри не дала согласия ни Даггерпонту, ни его угодливому приятелю — агенту по торговле недвижимостью, «случайно» заглянувшему в контору. Так же случайно стервятники слетаются к месту автомобильной катастрофы.

— Послушай, Люси, — бросив взгляд на оловянную урну, обратилась к подруге Мэри. — Ты всегда обладала недюжинным чувством юмора, но на этот раз — это уж слишком.

Урна лишь весело сверкнула на Мэри своим блестящим боком.

Мэри было просто необходимо уехать, чтобы все обдумать, попытаться привести в порядок растрепанные мысли. Ранчо показалось ей самым подходящим местом для подобного действия. Она почему-то считала, что правильный ответ может прийти к ней именно там. Впрочем, чутье подсказывало Мэри и то, что дело может обернуться совершенно иным образом и она обретет на ранчо еще больше вопросов. От такой перспективы у нее засосало под ложечкой.

Днем место, которое Люси последний год называла своим домом, выглядело необычайно живописно. Из стоящего на возвышении бревенчатого дома открывался вид на обширную равнину с бегущим по ней широким сверкающим ручьем. Выше — холмы, покрытые густыми сосновыми и лиственничными рощами. Равнина за ручьем была усыпана маленькими фигурками пасущихся лошадей. Едва выйдя из машины, Мэри уже навсегда влюбилась в эту картину. Пейзаж навевал чувство покоя и постоянства. Он совершенно не сочетался с тем образов жизни, что вела Люси.

Мэри поднялась по ступенькам на веранду и, обойдя дом, оказалась на просторной площадке с видом на ручей. Плетенная из ивы мебель и деревянные стулья не испытали на себе чудовищное усердие вандалов. Поставив урну на стеклянный столик, Мэри опустилась в стоявшее на веранде мягкое кресло и залюбовалась панорамой.

Все это теперь принадлежит ей. Эта мысль никак не укладывалась в голове. Какая-то бессмыслица! Она даже никогда не навещала здесь Люси. Мэри и не предполагала, что их дружба может быть настолько серьезной. Он смеялись над одними вещами, иногда вместе пили пиве Они были собутыльницами, сестрами по оружию в совместной борьбе с жестокими адвокатами, вечно не желавшими им платить и всегда желавшими затащить их в постель. Мысль о том, что их отношения значили для Люси нечто большее, смутила Мэри и заставила ощутить неясное чувство вины.

Надеясь найти ответ на свой вопрос или хотя бы какую-то зацепочку, Мэри достала из кармана жакета вpученный ей Даггерпонтом конверт и вскрыла его пилочкой для ногтей. В конверте оказался сложенный пополам зеленый лист бумаги, оборванный с двух концов. Cтeнoгpaфическая запись, набор иероглифов, расшифровать которые было под силу лишь судебному секретарю. До чего же Люси любила все эти театральные штучки, посылая их даже из могилы.

Упершись локтями в колени, Мэри склонилась над письмом и прочла стенограмму:

Дорогая Мэри,

Раз ты читаешь эти строки, значит, я уже успела поучить по заслугам. Ты считаешь, что я могла бы подыскать себе душеприказчика получше, чем тот, что сообщил тебе о моей последней воле? Вероятно, да. Подлецы всегда хотят для себя только самого лучшего, ну а мы — остальные — можем отправляться прямехонько в ад. Что ж, Господь знает, что я была очень непослушной девочкой. Я уверена: Он знает. Но это наше личное дело — мое и Большого Парня.

Теперь о тебе. Ты должна жить, подруга. Я дарю тебе свою жизнь. Ты должна пообещать мне, что бросишь этого козла Бредфорда. И ты должна пообещать, что полностью посвятишь себя созданию собственной семьи. У каждого из нас есть призвание в жизни, это — твое. Мое заключалось в том, чтобы быть занозой в «мохнатой лапе». Я была чемпионкой. Что и привело меня туда, где ты сейчас находишься. Или же туда, где сейчас нахожусь я?

Не важно, моя красавица. Бери быков за рога и вали их на землю. Ты можешь не попасть в справочник Мартиндейла-Хьюбелла , но мое имечко уж точно будет светиться там как образчик позорного поведения, кое и позволит тебе немного позабавиться.

Пророни пару слезинок за меня. Кроме тебя, никто этого не сделает.

Подними стаканчик в мою честь. Знаешь, в жизни ты была моей единственной настоящей подругой. И когда ты уложишь в постель своего первого ковбоя, прежде, чем оседлать его и скакать, подумай обо мне с любовью, ковбойша.

Не унывай, дорогая. Жизнь слишком коротка, чтобы играть в ней по чужим правилам. Научись этому у кого-то, кто знает в этом толк.

С приветом из урны, твоя Люси.

Мэри дважды перечитала письмо. Но и повторное чтение не прибавило ему особого смысла. Все, чего она добилась, так это растущее чувство боли от потери, одиночества и вины.

Мэри сунула письмо под урну и свернулась калачиком в кресле, уставившись рассеянным взглядом на раскинувшуюся перед ней красоту. А она-то думала, что Люси такая нахальная, хулиганистая, окруженная важными людьми… Одна во всем мире, с собутыльником вместо друга. Полная загадки и скрытой боли. Умирающая в одиночестве. Брошенная на склоне горы, всеми забытая.

* * *

«Мерзкое» — пожалуй, именно так можно было назвать настроение Джея Ди. День не задался с самого утра, а дальше все так и покатилось снежным комом. Утром Уилл заявился только к самому отъезду Джея Ди, Такера и Часки. С первого взгляда было видно, что если он и провел прошлой ночью какое-то время в постели, то все равно без сна. Уилл был не в состоянии самостоятельно взобраться на лошадь. Поэтому, естественно, Джей Ди заставил брата все таки усесться в седло и совершить оздоровительную утреннюю прогулку, сопровождаемую поглощением пылу поднимаемой стадом в сто пятьдесят коров, и услаждающую слух ором многочисленных телят.

Если к концу дня у Уилла цвет лица и улучшился л сравнению с утренним, то это не было заметно по причине покрывшей его пыли. И Уилл, и его серая лошадь выглядели так, словно проделали долгий и тяжелый путь, были в равной степени благодарны возможности перейти на шаг.

— Я только что пригнал последних, — сообщил Уилл, разворачивая лошадь и приноравливаясь к шагу коня Джея Ди. — Такер отправился домой готовить ужин. Часки присматривает за лошадьми. Что-нибудь еще на сегодня, хозяин?

Уилл выдержал брошенный на него братом острый взгляд. Он провел в седле более десяти часов, собирая животных, слишком ленивых и слишком тупых, чтобы иметь право на существование. Уиллу казалось, что каждое из них, проделывая путь до загона, успело потоптаться на eго теле. Он был разбит и грязен. Раздражительность Джея Ди могла стать всего лишь кульминацией дня.

По бумагам братья были равноценными пapтнерами на ранчо. В действительности же Джей Ди всегда был будет хозяином «Старз-энд-Барз». Уилл чувствовал, что даже будь отец жив, реальная власть оставалась бы в рук Джея Ди, спокойного и сильного — гораздо более сильного, чем когда-либо был Том Рафферти.

Уилл никогда не чувствовал что-либо, хоть отдаленно напоминавшее любовь его брата к земле. Для него земля была тяжелым якорем, узами, в которые он был закован своим случайным рождением. Уилл никогда не боролся с Джеем Ди за право управления, всегда чувствуя себя скорее ковбоем, чем фермером. Он просто выполнял свою работу, с радостью перекладывая на плечи брата заботы и ответственность по ведению хозяйства. Сейчас же этот груз, казалось, сильнее навалился на Джея Ди. Вокруг рта у него залегли суровые складки, взгляд стал раздраженным и злым.

— Ты говорил с Лайлом? — спросил Уилл.

— Да, говорил, на свою голову. Он сказал, что еще подождет какое-то время, но решение уже принял. Лайл продается. Вопрос только в том — кому? Я сказал ему, что мы можем придумать что-нибудь вместе.

— Тебе не обойти Брайса.

— А я и не собираюсь.

— Не стоит рассчитывать, что Лайл пойдет на сделку с тобой, если уж Брайс обещает сделать его богатым. Преданность так далеко не заходит.

— Ты думаешь? — Джей Ди посмотрел на брата тяжелым взглядом и отвернулся, чтобы заняться скотом, не желая думать о том, насколько далеко может зайти преданность Уилла.

Братья стояли у ворот пастбища, лошади их терлись мордами, в неспешной игре пощипывая друг друга губами. На пастбище наевшиеся за день коровы лениво щипали траву. Телята, свернувшись калачиком, мирно спали рядом со своими матерями или же резвились группами, толкаясь, бодаясь и играя в догонялки.

Джей Ди оглядел животных оценивающим взглядом. Он немало потрудился над выработкой селекционной программы, которая позволила улучшить размеры и показатели скота ранчо «Старз-энд-Барз». Коровы были черно-белой масти, хорошо телились и давали много молока. Телята, масть которых варьировалась от почти белой до почти черной, были результатом скрещивания с шарлотскими быками, скрещивания, давшего крупных, тучных животных, быстро растущих и набирающих вес при обильном кормлении. Джею Ди доставляло удовольствие смотреть на животных и сознавать, что они выведены здесь, что они — его заслуга, что тяжкий труд принес нечто доброе и ценное.

— А знаешь, ведь не для всех это значит так много, — тихо, точно богохульствуя в церкви, произнес Уилл.

Челюсти Джея Ди сжались. Он выпрямился в седле, отчего старая кожа протестующе заскрипела.

— Это должно значить «так много», — сказал он. — А иначе какого черта мы здесь делаем?

Он лишь привстал в седле и сдавил ногами бока лошади. Повинуясь безмолвной команде, та повернулась и понесла его прочь.