Одно туристическое агентство Габриель нашел на Флэтбуш-авеню — оно располагалось на первом этаже здания. В витрине офиса были выставлены пыльные пляжные игрушки. Владелица — миссис Гарсия, пожилая доминиканка, весившая фунтов триста, — каталась по офису на стареньком скрипучем кресле, отталкиваясь от пола ногами. Она не переставая болтала по телефону на смеси английского и испанского, однако, услышав, что клиент хочет купить билет до Лондона (причем платит наличными), тут же положила трубку.

— Паспорт есть? — спросила она.

Габриель выложил на стол новый паспорт. Изучив документы, словно таможенник, миссис Гарсия решила: сойдут.

— Билет в одну сторону может вызвать вопросы у inmigracidn у lapolicia, а вопросы — это не хорошо. Si?

Майя рассказывала, что на таможне чаще всего засыпаются старушки с маникюрными ножницами и те, кто нарушил элементарные правила поведения в аэропорту. Миссис Гарсия откатилась на кресле к своему столу, а Габриель тем временем пересчитал деньги. Если взять билет в оба конца, останется еще сто двадцать долларов.

— Ладно, возьму билет туда и обратно. На ближайший рейс.

Миссис Гарсия купила билет Габриелю, используя свою же кредитку, затем рассказала об отеле в Лондоне.

— Но ты в нем не оставайся, — предупредила владелица агентства. — Только дай el oficial delpasaporte адрес и номер телефона того отеля.

Когда выяснилось, что у Габриеля из багажа только наплечная сумка, миссис Гарсия продала ему за двадцать долларов парусиновый чемодан и набила туда старой одежды.

— Теперь ты — турист. А теперь что бы ты хотел посмотреть в Англии? Тебе могут задать этот вопрос.

«Тайбернский женский монастырь, — подумал Габриель. — Там отец». Но в ответ только пожал плечами и уставился в протертый линолеум.

— Наверное, Лондонский мост… Букингемский дворец…

— Виепо, сеньор Бентли. Привет от меня королеве.

Прежде Габриель самолетами за границу не летал, но видел такое в кино и сериалах: хорошо одетые люди сидят в удобных креслах и разговаривают с другими привлекательными пассажирами. Реальный же опыт напомнил Габриелю, как они с Майклом работали на кормовой станции для домашнего скота далеко за пределами Далласа, штат Техас: там животным вешают на уши ярлыки, распределяют по загонам, а быков, которые пробыли на станции достаточно долго, проверяют, взвешивают, потом выводят и грузят в машины.

Через одиннадцать часов самолет приземлился в аэропорту Хитроу. На таможенном контроле Габриель предъявил паспорт бородатому офицеру-сикху. Изучив документы, тот поинтересовался:

— Это ваш первый визит в Соединенное Королевство?

Габриель улыбнулся как можно непринужденнее.

— Да, я здесь впервые.

Пропустив паспорт через сканер, офицер уставился в монитор. Биометрические данные и фотография совпали с материалами в Системе. Как и все люди на нудной монотонной работе, таможенник доверял машине больше, чем интуиции.

— Добро пожаловать в Англию, — сказал он, возвращая паспорт.

Так Габриель оказался в другой стране.

Где-то в одиннадцать ночи он обменял деньги и сел на метро до Лондона, после чего, сойдя на станции Кингз-Кросс, долго бродил по городу, пока не нашел отель. Комната была размером с чулан, на окнах намерзли кристаллики льда, поэтому Габриель не стал раздеваться, только плотнее завернулся в тонкое одеяло и постарался уснуть.

К тому времени, как Габриель покинул Лос-Анджелес, ему исполнилось двадцать семь. Отца он не видел уже пятнадцать лет. Самые яркие воспоминания о Мэтью Корригане были связаны с тем временем, когда семья жила на ферме в Южной Дакоте, без электричества и телефона. Габриель до сих пор помнил, как отец учил его менять масло в грузовичке, как родители по вечерам танцевали у камина в гостиной. Мальчик любил по ночам выбраться из спальни и, прокравшись к кухне, заглянуть в щелку между дверью и косяком. Габриель тогда глядел на грустного отца, задумчиво сидящего за столом в одиночестве, и ему казалось, будто на плечах у Мэтью Корригана лежит тяжкий груз.

Но лучше всего Габриель запомнил время, когда ему было двенадцать, а Майклу — шестнадцать.

Бушевала метель. Ночью на дом напали наемники Табулы, и дети с матерью укрылись в подвале. Снаружи выл ветер. Наутро братья Корриганы нашли на снегу шесть мертвых тел. Но отец куда-то исчез — пропал, ушел из их жизни. Габриелю казалось, будто в грудь запустили руку и вырвали часть сердца. В душе образовалась жуткая пустота, ощущение которой до сих пор не прошло.

Проснувшись, Габриель спросил у портье, как пройти к Гайд-парку.

Он нервничал, чувствуя себя чужим в этом городе. Стены домов на перекрестках украшали надписи: «ОСТОРОЖНО — СЛЕВА» и «ОСТОРОЖНО — СПРАВА», словно кто-то боялся, что туристов собьют такси или фургон доставки. Мощенные булыжником улочки изгибались под странными углами, и Габриель, как ни старался идти по прямой, постоянно терял направление. Карман оттягивали тяжелые английские монеты.

В Нью-Йорке Майя рассказывала, каким видел Лондон ее отец. У Госвелл-роуд должна быть бывшая чумная могила, на месте которой построили автостоянку. Возможно, в земле сохранились чьи-то кости, монетка-другая, нательный крест… И такие места разбросаны по всему городу: места смерти и жизни, большого достатка и еще большей бедности.

Тут прошлое соседствовало с близким будущим. Повсюду — на перекрестках, в магазинах — за гражданами следили видеокамеры, лицевые сканеры и сканеры номерных знаков, дверные сенсоры, распознающие радиочастотные чипы в документах. Лондонцы быстрым потоком выходили из метро и шли на работу, а Большой Механизм пожирал их оцифрованные образы.

Габриель ожидал, что Тайбернский монастырь — это увитое плющом здание из серого камня. Однако, прибыв на место, Странник увидел пару террасированных домов с черепичными крышами. Обитель располагалась на Бейсуотер-роуд, через дорогу от Гайд-парка. Мимо, рыча, проносились машины.

Взойдя по короткой металлической лестнице, Габриель оказался у дубовой двери с медной ручкой. Он позвонил. Открыла монахиня-бенедиктинка в безупречно белом облачением и черном апостольнике.

— Вы слишком рано, — ответила она с сильным ирландским акцентом.

— Рано для чего?

— О, вы американец, — заметила монахиня, будто происхождение Габриеля все объясняло. — В гробницу мы пускаем только с десяти часов. Но, думаю, несколько минут ничего не решат.

Она провела Габриеля в приемную, похожую на маленькую клетку. Одна дверь вела отсюда на лестницу в подвал, вторая — в часовню и кельи.

— Я сестра Энн. — Монахиня носила старомодные очки в золотой оправе. Обрамленное черным апостольником лицо было гладким, сильным и почти не имело следов возраста. — У меня в Чикаго живут родные. Вы, случаем, не из Чикаго?

— К сожалению, нет. — Габриель коснулся железных прутьев, окружающих комнату.

— Мы бенедиктинки-затворницы, — пояснила сестра Энн. — То есть проводим жизнь в молитвах и созерцании. С мирянами работают две сестры. Я одна из них, на постоянной основе. Вторая меняется периодически — раз в месяц или около того.

Габриель вежливо кивнул, словно эта информация оказалась ему полезна. Но как спросить об отце?

— Я бы проводила вас в крипту, но должна привести в порядок счета. — Достав из кармана связку ключей, сестра Энн отперла одну из дверей. — Подождите здесь. Я пришлю сестру Бриджет.

Монахиня вышла, оставив Габриеля одного.

На стене висели полка с религиозными брошюрами и доска объявлений с просьбой о пожертвовании: некий бюрократ из Лондона решил, что столь необходимые монастырю кресла-каталки стоят никак не меньше трехсот тысяч фунтов стерлингов.

В коридоре зашелестела ткань, и Габриель обернулся. К решетке плавной походкой шла сестра Бриджет. Она оказалась намного моложе сестры Энн; полные щеки, темно-карие глаза.

— Вы из Америки. — Сестра Бриджет говорила легко и быстро, почти не дыша. — К нам приезжает много американцев. Они обычно делают щедрые пожертвования.

Пройдя в клетку, сестра Бриджет отперла вторую дверь и, ведя Габриеля вниз по металлической винтовой лестнице, рассказала, что на этой улице в свое время повесили и обезглавили сотни католиков. Но во время правления Елизаветы некоторым католикам предоставили дипломатическую неприкосновенность: например, испанский посол допускался на место казни, дабы увезти с собой локоны волос с голов мучеников за веру. Когда же здесь начали строить кольцевую дорогу, рабочие откопали лобное место, а вместе с ним — останки казненных.

Крипта походила на большой цокольный этаж промышленного здания, с черным бетонным полом и белым сводчатым потолком. В витринах были выставлены кости и клочки окровавленной одежды. Имелось даже письмо в рамке, наспех написанное кем-то из осужденных.

— Значит, они все были католиками? — спросил Габриель, глядя на берцовую кость и пару ребер.

— Да, все.

Глянув монахине в лицо, Габриель понял, что она лжет. Уличенная в грехе, монахиня некоторое время боролась с совестью, а потом осторожно прошептала:

— То есть не все… Были и не католики.

— Вы имеете в виду Странников?

— Не понимаю, о ком вы, — пораженно проговорила сестра Бриджет.

— Я ищу своего отца.

Монахиня сочувственно улыбнулась.

— Он в Лондоне?

— Его зовут Мэтью Корриган. Я знаю, он посылал письмо отсюда.

Сестра Бриджет вскинула руку, словно защищаясь от удара.

— Мужчины не допускаются в наш монастырь.

— Мой отец скрывается от людей, которые хотят причинить ему зло.

Тревога монахини переросла в панику. Она попятилась к лестнице.

— Мэтью сказал, что хочет оставить в крипте знак. Больше я ничего не могу сказать.

— Я должен найти его, — сказал Габриель. — Прошу, скажите, где он.

— Сожалею, но я не могу, — прошептала монахиня и ушла, гремя тяжелыми башмаками о ступени.

Габриель заметался по крипте, будто та вот-вот рухнет. Кости, святые, окровавленная одежда… Как это может вывести на отца?

Услышав на лестнице шаги, Габриель подумал, что возвращается сестра Бриджет, но, обернувшись, увидел рассерженную сестру Энн. На линзах ее очков полыхали блики отраженного света.

— Могу ли я помочь, юноша?

— Да, я ищу отца. Его зовут Мэтью Корриган. Вторая монахиня, сестра Бриджет, сказала, что…

— Довольно. Уходите.

— …сказала, что мой отец оставил знак.

— Уходите немедленно! Иначе я вызову полицию.

По лицу монахини было видно: возражений она не потерпит. Когда Габриель поднимался по лестнице, она шла следом, громко бренча ключами в связке.

Габриель вышел на холодную улицу. Сестра Энн принялась закрывать дверь, но он взмолился:

— Сестра, прошу, поймите…

— Нам известно, что случилось в Америке. В газете написали, как убили тех людей: вместе с детьми. Не пощадили малышей! Здесь мы подобного не допустим!

Она резко захлопнула дверь и тут же заперла замок.

Габриелю хотелось стучать в дверь, кричать, просить. Но это привлекло бы внимание. А он здесь чужой — без друзей и без денег. Вокруг лишь голые деревья Гайд-парка. Никто не поможет, не спрячет от Табулы, не защитит.

Он остался один. Один в невидимой тюрьме.