Я чувствовал себя избитым и разорванным в клочья, когда шел в «Вестминстерз» прощаться. Пока туда брел, я не мог понять, почему болит локоть, но закатав рукав рубашки, увидел, что он поцарапан, и тогда я вспомнил о героическом подвиге, из-за которого я получил это ранение. Прямо как сэр Ранульф Файнс, который вернулся из своей экспедиции на Южный полюс с таким сильным обморожением, что только трем его пальцам удалось избежать ампутации, я заплатил за храбрые изыскания. Я изучил свои раны и решил, что каким бы глубокими они ни были, ампутация вряд ли понадобится, по крайней мере, до возвращения в Соединенное Королевство. Я опустил рукав рубашки и принял решение прожить день, не обращая на увечье, по возможности, большого внимания. Я не имел права жаловаться. Я знал, как опасно сидеть на ограде и целоваться, но делал то и другое одновременно. Мне было больно, но не настолько, чтобы этого не вынести. Черт, к такому привыкаешь, когда постоянно рискуешь.
Парень в проехавшей мимо машине высунулся из окна и прокричал:
— Эй, Человек-с-Холодильником! Как жизнь?
Я предположил, что, должно быть, он был на вчерашней вечеринке, потому что я оставил холодильник в отеле и был в режиме «анонимности». Но когда через несколько минут то же самое произошло снова, меня осенило. Ну, конечно же. У меня на спине написано «Человек-с-Холодильником».
Я потерял свое преимущество перед Мадонной и Майклом Джексоном.
— Эй, привет, Тони, как дела? — спросил еще один водитель, в этот раз остановившись.
Странно. Откуда он знает, как меня зовут? У меня же не написано на спине, что я Тони?
— Тебе понравилось в Корке? — спросил он, выходя из машины.
Это был таксист, который вез меня и свадебную компанию из Балтимора в Корк. Когда он услышал, что я собираюсь снова ловить машину, то сказал, что вернется к «Вестминстерз» через десять минут и подбросит меня до трассы.
В Корке все делалось быстро.
— И куда ты теперь? — спросил Алан, выйдя с остальными работниками из бара, чтобы меня проводить.
— Куда удастся добраться. В Уотерфорд будет хорошо. В Уэксфорд — еще лучше.
Этот день должен был на время стать моим последним днем на трассе, потому что, как я узнал, в Ирландии на эти выходные выпадал большой праздник, и ни одна машина меня бы не подвезла. Я не хотел повторения Данмануи. Я хотел где-нибудь отсидеться и насладиться праздничными выходными вместе со всей страной, перед последнем рывком в Дублин.
На такси я заехал к Мэри на работу попрощаться. Странно, всего за несколько часов она превратилась из родной души в незнакомку. Чувства стали смешанными, когда девушка на коммутаторе спросила:
— Какая Мэри?
А я не знал.
— Ну, кем она работает?
— Я не знаю.
— У нас здесь три Мэри.
— О! Ну, все, что у меня есть — это номер на листе бумаге.
— У нас есть Мэри в бухгалтерии, Мэри в администрации и новая сотрудница с таким именем — я не знаю точно, чем она занимается, но она только что ушла домой из-за плохого самочувствия.
— Это, должно быть, она. Точно.
— Не бросайте трубку, сейчас узнаю, можно ли ее позвать.
До того, как я успел указать на бесполезность этого действия, мою линию заняла раздражающая резкая электронная мелодия, которая, как кто-то где-то установил, могла помочь людям расслабиться, пока они ждут ответа. Мое мнение по этому поводу было однозначным — я считаю это оскорблением человеческого достоинства. До того как я успел как следует разозлиться, резкие звуки прервал голос «умницы-разумницы».
— Боюсь, Мэри нет, она только что ушла домой из-за плохого самочувствия.
— О, ладно, — сказал я, пытаясь изобразить в голосе удивление. — Ничего страшного, все равно спасибо. И еще! Вас непременно должны повысить.
— Что?
— Ничего-ничего.
Я знал, что мне не придется долго ждать, пока кто-нибудь меня подвезет. Практически каждый в Корке должен был знать, что придурок с холодильником в городе. По национальному радио я рекламировал первую в мире «Холодильную вечеринку» (и, возможно, последнюю), а моя фотография красовалась на первой странице «Вечернего эха».
— О, я сразу узнал твой холодильник, — сказал Лиам, первый, кто вызвался меня подвезти в этот день, полицейский только что с дежурства.
Он провез меня минут двадцать по дороге к месту под названием Мидлтон, где подписал холодильник и позволил себя сфотографировать в униформе, делая вид, что арестовывает меня за лысые шины у тележки под холодильником. Красавчик.
В Мидлтоне начались проблемы. Именно тот участок дороги, на котором оказался я, облюбовало множество других автостопщиков, и я был четвертым в очереди. Медленно, но верно я приближался к выигрышному положению, а на освободившиеся второе и третье места прибыли новые претенденты. Меня ужасно разозлило, когда эти двое уехали раньше меня. Что происходит? Мне хотелось закричать: «Да вы знаете, кто я?»
Я предположил, что водители, должно быть, были с ними знакомы, потому что ни одной другой причины для пренебрежения правилом «первым пришел — первым обслужен», если только холодильник им совсем не надоел, я не видел. Может быть, я слишком примелькался. Прошло больше часа, прежде чем Томас, рыбак, который был в Корке на приеме у мануального терапевта, пригласил меня запрыгнуть в машину.
— Мне за пятьдесят, и мой организм начинает давать сбои, — сказал он. — Ты молодой, и у тебя еще ничего не болит.
Ну, это зависит от того, со скольких оград я падал.
— Что ты делаешь в Ирландии? — спросил он.
— Просто путешествую, смотрю по сторонам.
Я мог бы добавить что-нибудь еще, но был заинтригован тем, что Томас видел, как я клал холодильник на заднее сиденье, однако ничего на это не сказал. Если честно, я надеялся, что и не скажет.
Его познания в европейской истории и политике были потрясающими. Большую часть дороги он обсуждал достижения Тито в деле объединения Югославии и жестокие последние события, которые свели всю работу на нет. Он был умным человеком и активно интересовался мировыми событиями. Но, самое потрясающее, его совершенно не интересовало, почему пассажир предпочел путешествовать по Ирландии в компании с холодильником. Когда он высадил меня в Дунгарване и уехал, так и не подняв этот вопрос, я с триумфом тряхнул кулаком и воскликнул:
— Да!
Я хотел, чтобы это случилось.
Через пять минут полицейская машина развернулась и подъехала ко мне. Из машины вышли двое полицейских. Впервые мне пришло в голову, что то, что я делаю, может быть нарушением какого-нибудь древнего ирландского закона. Может, за путешествие автостопом с бытовыми приборами на дороге общественного пользования можно получить до пяти лет тюрьмы.
— Смотри, у него даже на спине написано «Человек-с-Холодильником», — сказал один другому, пока они приближались ко мне, глупо хихикая.
Стало ясно, что все в порядке.
— Мы слышали о тебе и видели тебя по телевидению. Чудная погода, не правда ли? Боже мой, да ты весь в краске. Мы проезжали мимо, и я сказал Джону: «Боже мой, это же Человек-с-Холодильником!»
Он болтал еще некоторое время. Следующие десять минут я отвечал на расспросы о моем путешествии, раз сто упустив возможность уехать, так как мимо проезжали машины, а происходящее, видимо, выглядело так, будто два копа выписывали холодильнику штраф за превышение скорости.
— У тебя был неприятный опыт?
— Ни одного.
— Это хорошо. Когда в этой стране устанавливается хорошая погода, все ведут себя хорошо.
А погода была хорошая, полная противоположность проливному дождю, обычно сопровождающему праздничные выходные. Было жарко. По-настоящему жарко. До такой степени, будто кто-то там наверху перепутал Ирландию с югом Франции. Великолепно.
— А вы можете меня подвезти? — нагло спросил я у офицеров.
— Мы бы с радостью, но не думаю, что нам можно. Ты ведь не застрахован.
— А если вы меня арестуете?
— А вот это хорошая идея. Мы можем тебя арестовать, а потом освободить, заявив, что решили обойтись предупреждением.
После чего последовало обсуждение, в ходе которого мы пытались придумать, какое именно преступление я мог совершить. Убийство мы посчитали слишком жестоким, пьянство и нарушение общественного порядка — недостаточно серьезным, а праздное шатание с холодильником и вовсе не было правонарушением. Я предложил, чтобы они арестовали меня за таран. Таран, в ходе которого преступник бросает холодильник в витрину, старательно его ремонтирует, накручивает цену и на следующий день забегает, чтобы проверить, продали его или нет.
К сожалению, один из полицейских в конце концов решил, что он слишком близок к повышению по службе, чтобы рисковать и производить фиктивный арест, а они не были уверены, что у их начальника есть чувство юмора.
— Конечно, я мог бы врезать одному из вас по морде, и тогда вам придется меня арестовать, — заметил я, вызвав истерический хохот.
Хотелось бы мне временами быть более устрашающим.
Парни в униформе вернулись к своей машине и крикнули:
— Что ж, счастливо и удачи!
Этими милыми словами завершилось мое столкновение с законом. Никогда у меня не было настолько непринужденного и приятного разговора с полицейскими, и сомневаюсь, что когда-нибудь будет.
Нечасто выпадает автостопщику поладить с человеком, который останавливается тебя подвезти, попасть к нему домой на чашку чая, добраться до места назначения, благодаря тому, что он проехал ради тебя лишние двадцать пять миль, выпить с ним по стаканчику, сходить в ночной клуб, а потом в итоге остаться на ночь в доме его родителей.
Так все и было с Томом. Ему было за тридцать, он был холост, и что-то в нем было обаятельно плутовское. У нас оказалось столько общего, не считая, конечно же, плутовства, но включая то, что мы оба участвовали в празднике холостяков! Том выиграл на своем и ездил участвовать в международном празднике в Баллибуннионе.
— И что там происходит? — спросил я.
— Просто пьешь десять дней подряд. Без шуток, — ответил он.
— Что? Просто толпы холостяков в одном месте?
— Боже, нет. Толпы девчонок.
— Здорово. И они приезжают туда в поисках мужей?
— Думаю, да.
— Но ты сам регулируешь процесс общения?
— Точно.
Странная идея, в каком-то роде типично ирландская. Праздник с целью сделать из холостяков мужей, помещает их на десять дней в место, где только алкоголь и девочки! Едва ли подходящая среда для переосмысления жизни и отказа от статуса холостяка — «Господи, я больше не могу вести такую отвратительную жизнь, я должен оставить все это и остепениться».
— Кто-нибудь из холостяков женился на ком-либо, с кем там познакомился? — спросил я.
— По крайней мере, я таких не знаю.
Ну, надо же, просто поразительно!
Том жил в Уотерфорде, там мы и попили чая. Его родители жили в Уэксфорде, там мы и переночевали. Мы доехали туда не раньше трех утра, проведя всю ночь в пабе под названием «Сентенари сторз», в котором, прямо как в «Вестминстерзе», за задней стеной находился клуб. Когда родители Тома проснулись от сообщения, в котором он извещал о том, что будет дома с гостем, а потом увидели у лестницы рюкзак с холодильником, они, должно быть, начали беспокоиться о том, в каких кругах вращается их сын.
Утром Том оказался в немилости, проспав на полтора часа игру в гольф, о которой мы договорились с двумя его друзьями, Бакстером и Джеффом. Когда мы туда приехали, нам повезло, непреклонный на вид администратор клуба разрешил начать позже, и мы продолжили игру в довольно жуткий гольф на восемнадцати лунках. И наплевать, что игра вышла ужасной — не важно, у меня был праздник. Время без холодильника.
Однако когда я загрузил свои взятые на прокат клюшки в тележку, мне показалось нелепым провести весь месяц, таская за собой холодильник, лишь для того, чтобы первым развлечением выбрать игру, в которой надо несколько часов подряд таскать на тележке инвентарь.
Когда гольф закончился, Том снова оказался в немилости, на сей раз за то, что не позвонил своей подруге ни вчера вечером, ни сегодня утром. Мы обсуждали отговорки, которые он мог бы использовать, чтобы выпутаться из затруднительного положения. Правду, на которой я настаивал, Том вовсе считал не вариантом.
— О, да, я просто скажу: «Прости, милая, я забыл тебе позвонить, потому что был занят — присматривал за туристом, который путешествует по стране со своим холодильником». Она просто повернется к своей подруге и скажет: «Сегодня Том в ударе».
Его подруга жила в Голуэе, куда он собирался поехать и провести с ней остаток выходных. Он полагал, что единственным вариантом будет подарить ей цветы. Возможно, он был прав. «Пусть цветы говорят вместо тебя», потому что девять из десяти раз попытки выразить чувства словами только усугубляют положение. Нет такого большого «прости», которое могло бы сравниться с добрым старомодным букетом, и большинство мужчин это знают.
До того как уехать, Том провез меня по Уэксфорду в поисках гостиницы. Но нигде не было номеров. Очевидно, немалая доля населения Дублина собралась в эту часть света на праздничные выходные. Однако у Тома возникла идея.
— Ты можешь остановиться у Батча.
— Правда?
— Да, он только что открыл хостел.
Уф! Опять это слово — «хостел».
— Э-э… вообще-то…
— Там и правда здорово. Гораздо лучше, чем в большинстве хостелов. Он открылся всего пару месяцев назад.
У меня не было выбора. Однако я был разочарован. Я пообещал себе, что больше никогда не остановлюсь в хостеле, пока я жив. Это было десять дней назад. Всего десять дней. Я должен себе большой букет цветов.
Меня встретили Батч и Карен, молодые и на вид нормальные ребята. Почему-то я ожидал, что те, кто работает в хостеле, будут похожи на статистов из фильма «Волосы». Они оба хихикали, когда я живо описывал им свои похождения с холодильником, но в конце концов успокоились и смогли ответить на мои вопросы по поводу жизни в хостелах.
— Я не могу спать, когда в комнате куча народу.
— Ничего страшного, — сказал Батч, — я размещу тебя в номере, где всего один сосед. Он тоже из Англии.
Это звучало вполне сносно, хотя я прекрасно осознавал, что то, что он «тоже из Англии», еще не означает, что он не храпит.
Все-таки Том прав, этот хостел был приличным. За чашкой нетравяного чая, что уже обнадеживало, Батч рассказал мне, как он и его девушка выкупили брошенную собственность и превратили ее в хостел. Никаких признаков суровости, где в почете правило «каждый — сам за себя», как в Леттерфраке. Это заведение скорее относилось к хостелам для менее закаленных, для тех, кто пил кока-колу, ел мясо и готовил в микроволновке, чтобы сэкономить время.
— Правда, она ушла, — грустно добавил Батч.
— Кто?
— Девушка. Мы разошлись как раз до открытия.
— О! А кто тогда Карен?
— А она не моя девушка, — рассмеялся он. — Она из Новой Зеландии. Остановилась здесь на несколько дней, а потом спросила, нельзя ли немного подработать. Она хороший работник.
Будто в доказательство слов Батча, она вошла с совком и щеткой, но тут же села пить с нами чай, снова пробудив некоторые сомнения.
— На сегодня я закончила, слава тебе господи, — сказала она.
Разговор неизбежно перешел на тему путешествия с холодильником, и я понял, что могу отвечать почти на все вопросы, даже не задумываясь. Я перевел тему, забросав Карен вопросами о ее путешествиях, и она, должно быть, тоже уже имела готовые ответы.
— А люди вначале думают, что ты австралийка? — спросил я.
— Да, знаешь, акцент выдает.
— Точно. Разве вы не говорите «жесть» вместо «шесть»?
— Видимо. Австралийцы всегда пытаются нас на этом поймать и задают вопросы вроде: «Сколько будет восемь минус два?». Но нас голыми руками не взять, мы просто отвечаем: «Полдюжины».
Я посмотрел на нее и пришел к заключению, что она была по-своему довольно привлекательна. Я начал думать о том, каково было бы обменяться с ней полудюжиной поцелуев.
— Мне нравятся твои красные шорты, — сказала Карен. — Классные.
— Спасибо.
Я не смог ответить на комплимент лестным замечанием по поводу того, чем я только что восхищался. Это было бы неприлично.
В комнату вошел лысеющий парень лет за сорок и поднял старую тему.
— Так ты тот парень, который путешествует с холодильником?
Это был Дэйв, мой сосед по комнате. Он задал все те вопросы, на которые я уже ответил, только с йоркширским акцентом. Это было ужасно, но если он не собирался храпеть, я был готов простить ему все.
План на вечер был довольно прост. Тупо посидеть с Батчем и Дэйвом перед телевизором, посмотреть квалификационный матч мирового чемпионата, Польша против Англии, в маленькой приятной гостиной хостела, а потом снять усталость и отправиться как можно раньше спать. Но кое-что нарушило все планы.
Хостел оказался переполнен.
Уэксфорд — живой, но компактный городок, и, очевидно, в праздники он заполнялся приезжими из Дублина. Батч даже впустил две женатые пары с детьми, до такой степени могли растягиваться городские гостиницы. На самом деле Батч был доволен, объявив, что это первая ночь с момента открытия, когда в хостеле нет свободных мест. Но мне трудно было разделить его радость. Это означало, что в моей комнате вместо двоих — меня и Дэйва — теперь было шесть человек, и один из них непременно окажется закоренелым храпуном.
Так что вместо тихого вечера я пошел на барбекю с Батчем, побродил по городу и как следует напился в одном из множества прекрасных пабов Уэксфорда. Под конец я оказался в «Джанкшн», своего рода клубе, выходя из которого, все говорят: «Клянусь, в последний раз я заходил в этот зверинец» и держат свою клятву до следующего раза, когда снова набираются, а кто-нибудь говорит: «Ай, да ладно, не так все плохо».
Я проснулся в 9:30. — миссия успешно завершена. Шесть часов непрерывного сна, ну пусть не сна, а беспамятства. В комнате пахло так, будто всю ночь проводились опыты с бактериологическим оружием. Вскоре я узнал, почему.
— Это четверо подростков из Дублина — они пердели всю дорогу с момента заезда, — сказал Дэйв, когда я присоединился к нему, Карен и Батчу за завтраком в маленьком саду за хостелом.
— И во сколько они улеглись?
— В восемь.
— Ни фига себе! Впечатляет.
— Они устроили настоящий салют, когда зашли, — продолжал Дэйв. — Удивительно, что они тебя не разбудили.
— Они бы разбудили, если бы я не напился до коматозного состояния, но сегодня вечером я не смогу это повторить, мой организм такого не выдержит.
— Думаю, придется постараться, — сказала Карен, — потому что на ближайшие две ночи нигде в Уэксфорде нет свободных мест, и то же самое по всему побережью, отсюда до Дублина.
— Нет, в эту комнату я больше не вернусь, кроме как забрать свои вещи, — возразил я. — Это самая вонючая комната на земле. Страшно подумать, что всего четыре задницы могут вызвать такое жуткое зловоние.
— Всего лишь одна из множества чудесных человеческих способностей, — цинично ответил Батч и показал в угол сада. — Ты всегда можешь перебраться в собачью будку.
Все засмеялись. Все, кроме меня. Я посмотрел. Собачья будка. Собачья будка? Я вскочил на ноги и подошел ближе, чтобы удостовериться. Это было маленькое деревянное сооружение футов шести в длину и четырех в высоту от гребня двускатной крыши. Я заглянул внутрь и увидел, что она забита всяким хламом.
— А где пес? — спросил я.
— Его забрала моя подруга, а будка осталась. Теперь это вроде мемориала наших разорванных отношений.
Подумаешь, мемориал. Да это оазис! В данных обстоятельствах очень привлекательный объект недвижимости. Я встал на четвереньки и немного залез внутрь. Там было темно и пахло плесенью, но по сравнению с моей комнатой, которую оккупировал квартет пердунов, это был дивный сад.
— Тони, выбирайся оттуда, там полно кирпичей и строительного хлама, — сказал Батч.
— Да, но я могу все расчистить.
— Не глупи, парень, это собачья будка. Ты же не всерьез собираешься там спать?
— Очень даже всерьез. Здесь есть все. Укромное место, тишина и туалет в номере, — сказал я, показав на сад.
Мою честность встретили с недоверием. Батч, Карен и Дэйв не понимали того, что отчетливо осознавал я, — что спать в собачьей будке намного приятнее, чем в моем номере. Помимо всего, это означало, что я мог лечь пораньше и предаться целительному сну, чтобы возместить моральный и физический ущерб последних трех недель. Без этого я мог просто свалиться с ног.
— Спорим, ты не будешь там спать, — сказала Карен.
— Осторожно, — сказал Дэйв, — с этим человеком опасно спорить. Посмотри, чем он занимается с холодильником.
— Он слишком высокий, чтобы там поместиться. Он не сможет, — настаивала Карен.
— Спорим, что смогу. Ставлю сто фунтов.
— У меня нет ста фунтов.
— Они у тебя будут утром, — заметил развеселившийся Батч.
— Ладно, тогда шестнадцать пенсов. Ставлю шестнадцать пенсов на то, что сегодня ночью я буду спать в собачьей будке, — сказал я, протягивая руку для закрепляющего сделку рукопожатия.
— Идет, тогда шестнадцать пенсов.
Мы пожали руки. Это было долгое, медленное рукопожатие, на самом деле только казалось, что это рукопожатие. Просто Карен не проявляла никаких признаков того, что отпустит мою руку, а я почему-то посчитал, что ответственность за это должна нести она. Мы пожимали друг другу руки и смотрели друг другу в глаза, этот интимный момент даже показался неловким. Краем глаза я заметил, что Батч и Дэйв нервно заерзали на своих стульях. Я сглотнул. Я должен научиться перестать так делать. Не думаю, что это круто.
Все-таки я отпустил руку. Моя решительность испарилась из-за того, что я увидел краем глаза. Невербальное общение завершилось, и хотя значение этого мига казалось вполне ясным, история показала, что язык жестов я растолковал успешно и абсолютно неверно. Карен, как я и подозревал, свободно говорила на этом языке. Большинство девушек отлично на нем говорят. Парни не говорят вообще, только понимают несколько наиболее важных слов. Их работа — не напортачить с переводом. Обычно они очень показательно засыпаются.
На то, чтобы выгрести «строительное дерьмо», как красноречиво описал содержимое будки Батч, ушло полтора часа. Закончив, я осмотрел новое спальное помещение. Да, возможно, условия спартанские, слегка унылые, но там было сухо, а погода, похоже, собиралась оставаться замечательной, так что вопрос о подозрительной крыше не стоял. В общем, это были апартаменты, вполне подходящие для короля Тори.
Большую часть дня я провел, как и положено по воскресеньям, рассиживаясь без дела и ничем особо не занимаясь.
— Дэйв, Карен, Батч, хотите чаю? — спросил я. Звучало так, будто я обращался к фолк-группе 1960-х годов.
Они, естественно, хотели. Они любили чай, Дэйв, Карен и Батч. Дэйв, как и Карен, жил в хостеле в ожидании, когда будет отремонтирована лодка, на которой он планировал возить туристов на рыбалку. Он был бы славным парнем, если бы не чрезмерная склонность к разговорам о лодках.
— Она сорок пять футов длиной, — говорил он, — с корпусом из стекловолокна, бегучий такелаж на алюминиевой мачте. На моей последней лодке был стоячий такелаж, но тоже на алюминиевой мачте. Клянусь алюминиевыми мачтами!
Самые скучные речи он толкал в процессе скручивания сигарки, чем занималась и Карен. По какой-то необъяснимой причине люди, которые крутят самодельные сигарки, всегда становятся умопомрачительно скучными, совершая это действо. Будто мудреный процесс сворачивания заставляет мозг зацикливаться исключительно на этом — и человек выдает медленные и длинные предложения. Он так концентрируется на работе, что абсолютно не смотрит на тех, кто слушает его болтовню, и потому не замечает того момента, когда слушатель перестает вникать в смысл. Как-то раз Дэйв и Карен крутили сигарки одновременно, и это было невыносимо.
— Знаешь, современный морской дизель, — бубнил Дэйв, — невероятно надежная штука. Основная проблема в том, что он не используется на все сто, по сравнению с вариантами стандартного двигателя, который сплошь и рядом работает тысячи часов на суше в автобусах, такси и тому подобном.
— Верно, Дэйв. У моего папы была лодка с дизельным мотором, и он пользовался ею только по выходным, — отвечала Карен, склонившись в священнодействии над листочками папиросной бумаги «Рицла», — и он всегда говорил, что дизели умирают от пренебрежения, а не от перегрузки.
Их разговор звучал, как кассетная запись для лечения бессонницы, и не стихал до тех пор, пока сооружение рыхлых сигарок не завершилось раскуриванием, заткнувшим рты.
Очередное одновременное скручивание десятой сигарки заставило меня придумать занятие и для себя — я позаимствовал у Батча велосипед и поехал в Каррэклой, на отрезок песчаного пляжа длиной шесть миль прямо на севере города, где я впервые увидел пробки на ирландских трассах, потому что толпы отдыхающих закупорили дороги, построенные для проезда пары тракторов, а вовсе не для такого глобального нашествия.
Уверен, что пляж Каррэклой изумителен в любой другой выходной день года, но не в этот, когда его захватили туристы, с успехом скрыв красоту. Большие магнитофоны, мусор, вагончики с мороженым, орущие дети и обнимающиеся парочки рассредоточились по пляжу и дюнам. Большинство людей выглядели обгоревшими. Ирландцы отлично поют, разговаривают и пьют, но когда дело касается загара — это катастрофа. Я вздрагивал, когда видел, как они подставляют под яркие солнечные лучи свои рыхлые, неприкрытые, покрасневшие телеса — плечи, бедра и проплешины, побуждая такого же багрового родственника замечать: «Мне кажется, ты немного перестарался».
По дороге домой я заметил машину с номером:
ВИЧ 966
Надеюсь, это просто случайные буквы.
Я представил, какой разговор мог бы состояться между владельцем этого автомобиля с полицейским.
— Это ваш автомобиль, сэр?
— Да, мой.
— Какой у вас номер?
— Думаю, у меня ВИЧ, но это не точно.
В тот вечер я повел Карен в паб. Это было чем-то вроде свидания. Я пригласил только ее, не распространив приглашение на Дэйва, который сидел с нами и смотрел какую-то скучную телепрограмму. Было две причины его исключения: одна — желание провести вечер без упоминаний о долгом сроке службы алюминия, другая — ну, другая, вероятно, подразумевала получение удовольствия от общения кое с кем другим. Это было глупо, и я это знал, не в самую последнюю очередь потому, что спал всего несколько часов за последние семьдесят два; это было скорее следствием того, что я слишком устал, чтобы принять разумное решение.
Когда мы вернулись в хостел, я высказал то, что вертелось на языке:
— Не хочешь зайти ко мне на чашечку кофе?
Карен рассмеялась.
— Ты действительно собираешься там спать?
— Шестнадцать пенсов есть шестнадцать пенсов. Я окажусь дураком, если не лягу там спать. Почему бы тебе не составить мне компанию и не выпить кофе перед сном?
— Ладно, — хихикнула она.
Это что-то новенькое. Я никогда раньше не приглашал девушку в свою собачью будку.
Мы сделали на кухне два кофе, вынесли их в сад и забрались в мои апартаменты.
— Эй, да туг на удивление уютно, — сказала Карен.
Так и было. До ухода в паб я накидал туда подушек из гостиной, расстегнул мой дорогой спальный мешок и расстелил его вместо покрывала. Я был рад, что он наконец-то пригодился, даже если не совсем выполнял функцию спасения жизни, которую я для него предусматривал.
— Чего здесь не хватает, так это свечей, — заметила Карен.
— Да, с освещением не очень.
Там было практически полностью темно.
— Я схожу принесу свечей, — вызвалась она с готовностью.
Для того, кто спорил на шестнадцать пенсов, она вела себя весьма безответственно.
Свечи почти завершили превращение собачьей будки в любовное гнездышко. Остальное было моей задачей. По Карен было видно, что она не влепит пощечину, если я решу ее поцеловать. Пора попытаться. Я глубоко вздохнул и постарался изменить положение, чтобы повернуться к ней лицом, но ударился головой о нижнюю балку двускатной крыши. Это было не нарочно и довольно больно, но я внезапно решил завершить начатое, несмотря ни на что. Это оказалось затруднительным, потому что Карен непроизвольно расхохоталась. Я замер в сантиметре от ее губ и вдруг сам осознал комизм ситуации, не сдержался и захихикал. Миг страсти сменился весельем. Я надеялся, что это не станет привычным для всех моих будущих занятий любовью.
Смешки стихли. И вот они мы, в сантиметрах друг от друга, прямо под крышей, так что свободы головных маневров хватало. Естественно, поцелуй стал неизбежным. Я медленно приблизился к ее рту. Она закрыла глаза, я закрыл глаза, и мы стали ждать, когда мое движение вперед нас объединит. Пока голос снаружи не прервал процесс:
— Мне показалось, я слышал здесь голоса — он что, правда собирается это сделать?
Пришел Дэйв.
Он присел на корточки и вглядывался внутрь, пока я поспешно возвращался в приличное положение, снова ударившись головой ту же самую потолочную балку, о которую уже бился.
— Я поставил чайник. Хотите чая? — спросил Дейв.
— Ага, давай, — сказала Карен.
«Ага, давай»? Что она хотела сказать своим «ага, давай»? Ответ был определенно «нет». «Нет, Дэйв, уйди отсюда, мы не хотим чая, мы хотим целоваться, убирайся». А не «ага, давай».
— А ты, Тони? — спросил он.
— Ага, давай.
Ему было трудно отказать.
Дэйв не был таким уж бесчувственным. Уже через сорок минут, потолкавшись в углу и без того переполненной собачьей будки, отстаивая преимущества стального корпуса судов над деревянным, он сообразил, что, возможно, между нами с Карен происходит что-то гораздо более захватывающее, и произнес то, что я был бы рад услышать уже давно:
— Я ухожу, не буду вас стеснять.
Ни я, ни Карен не стали спорить. Никто из нас не стал молить об обратном: «Нет, пожалуйста, Дэйв, останься еще на часок, было бы очень интересно узнать побольше о том, как гниющее дерево может привести к расколу стрингера». Мы однозначно были за его уход.
Наше молчание должно было намекнуть Дэйву, что ему лучше сразу уйти, но он все не уходил и не уходил. Он продолжал делать вид, что уходит, дразня нас время от времени такими словами, как «Я ухожу», но проблема в том, что он не совсем правильно понимал значение слова «сейчас». Через полчаса я уже был готов сказать ему: «Дэйв, пожалуйста, пожалуйста, свали отсюда», когда, по какой-то необъяснимой причине, он свалил добровольно. Может быть, он устал и наконец начал понимать намеки на то, что ему здесь не рады: так по мелочи, наше гробовое молчание в ответ на его речи.
Я подвинулся к Карен поближе, осторожно, чтобы в этот раз не стукнуться головой.
— Я думал, он никогда не уйдет.
— Я тоже.
И мы поцеловались. Можно сказать, в честь этого события.
Страсти не было. Минувший час нанес тяжелый урон. Однако мы продолжали целоваться, вначале просто от нечего делать, но потом, с течением времени, начало возвращаться желание. Руки приступили к первым разведочным движениям. Пробные покушения под одежду, и вскоре стало ясно, что необходимость экспериментов может скоро отпасть.
Страсти разгорались.
До тех пор, пока их не охладил голос с улицы.
— Ребята, вы что, правда внутри?
Пришел Батч.
— Дэйв сказал, что вы здесь.
Спасибо, Дэйв.
— Дайте место, я вхожу, — сообщил он.
Я надеялся, что соседи этого не слышали.
Батч был сильно пьян. Он обратился к своей вынужденной аудитории с бессвязной горькой речью, главной темой которой было неудовлетворительное состояние его личной жизни в настоящее время. Это было очень смешно, и даже в таких обстоятельствах он нас рассмешил. Но был он забавным или нет, нам все еще хотелось, чтобы он ушел. Он, похоже, пребывал в блаженном неведении того, что его тирада о неудовлетворительных сексуальных связях мешала начать новые.
— Оскар Уайльд сказал по этому поводу, — продолжал он. — «Любовь — когда между двумя глупцами возникает недопонимание».
Я подумал: «Да, и, пожалуйста, не мог бы ты свалить и дать нам возможность недопонять друг друга. Мы уже полтора часа до смерти хотим, чтобы между нами возникло недопонимание. Честно говоря, единственное, что мы поняли друг о друге, это то, что нам отчаянно хочется немножко недопонимания. Понимаешь?».
Наконец он ушел, но до этого подкатил холодильник ко входу со словами:
— Я принес холодильник, чтобы он присмотрел тут за вами.
Да, да. Очень смешно. Иди уже!
Существует причина, почему люди нечасто занимаются любовью в собачьих будках. Даже собаки этим не занимаются. Они скорее предпочтут испытать унижение и сделать все на улице, прилюдно, чем заняться этим в будке. Однако к нашей чести, Карен и я попытались и в данных обстоятельствах, мне кажется, справились неплохо. Одна из главных проблем состояла в том, что будка была для меня слишком короткой, и мои ноги пришлось высунуть наружу. Этим вечером, ясным и прохладным, сие означало, что во время наших занятий у меня были холодные пятки не только из-за того, что кровь прилила к другим местам. Из-за необходимости держать ноги снаружи будку пришлось оставить открытой, поэтому временами порывы холодного ветра проникали туда, где, как правило, холодному ветру не рады. Недостаток пространства для головы тоже порой создавал неудобства, и, если кто-то из нас терял концентрацию или на время забывал, где мы (об этом трудно забыть, но хочется верить, что это так), то тут же после удара головой вспоминал о своем местоположении. (Я описываю ночные события с некоторым сожалением, потому как использовать здесь слово «удар» могу лишь в самом целомудренном смысле.)
В общем, искусственные препятствия, которые нам пришлось преодолевать, сделали наше свидание похожим на участие в игре «Это нокаут». (Мне хотелось думать, что это был мини-марафон.) Мы старательно выступали за Банбери, но, вероятно, так и не смогли обойти Кеттеринг и выйти в европейскую лигу.
Утром я проснулся и выглянул на улицу. Оттуда на меня смотрел холодильник. Он ревновал, можно даже не сомневаться, но его вполне можно было понять. В конце концов его никогда не включали в розетку, а меня вот включили.
И за это я получил занозу.