1

Уже много-много лет Джадд Уайлдер просыпался с мгновенным осознанием, какой день ему предстоит, так много лет, что это стало глубоко укоренившейся привычкой. Именно тогда, еще не откинув в сторону одеяло, он давал ход движению мыслей, которое всегда считал планированием деятельности на день. Если быть точнее, начиналась церемония пробуждения, ритуал воина, кому предстояло ринуться в битву, водружение на себя доспехов, опробование меча, возбуждение боевого духа, разгон крови – и все это для того, чтобы вдохнуть в себя мужество и обострить аппетит к сражению.

Хотя в то утро он остановился задолго до такого завершения, но все же, проснувшись, обнаружил, что все его мысли заняты «Крауч карпет Ко», состояние настолько нормальное, что принималось за явленное выздоровление. Хотя он довольно быстро убедил себя, что размышления о компании временно лишены смысла, сознание занозой терзала мысль, что Аллен Талботт так и не ответил на его звонок. Теперь он уверен: это вовсе не недосмотр. В последнее время Талботт все чаще и чаще проделывал подобные фокусы, доходя, насколько только ему позволяла смелость, до самой грани открытого неподчинения, отбиваясь от замечаний уверениями, что просто забыл, хотя всегда с презрительной ухмылочкой, выдававшей в человеке мелочность, с которой Аллен, увы, уже сжился.

В те времена, когда Джадд взял его на работу, Талботт представлялся именно тем человеком, какого он искал, тем, кто сумеет взять на себя львиную долю творческих задач в продвижении товаров и в конце концов возложит на свои плечи хотя бы часть бремени подготовки конференций. Опыт у него был отменный, но, подобно многим, не оправдавшим надежд, кто приходил и уходил до него, Аллен не обладал тем, чему на самом деле учит опыт. Мысли у него были, подчас отличные, но он всегда спотыкался при их осуществлении. Сущей бедой его была беспробудная лень, нежелание задать работу мозгам для того самого последнего усилия, необходимого для обретения блеска и накала, без которых дело и не завершить. Талботт понимал, что он не тянет: в последнее время он вел себя, как человек, тайком подыскивающий другую работу, – и Джадд, вернувшись домой из весенней поездки по регионам и убедившись, насколько Талботт пустил все на самотек, надеялся, что работу эту тот скоро подыщет. Если бы не приближение конференции, когда на счету был каждый сотрудник и кто-то должен был приглядывать за остальной работой, он тогда же сразу избавился бы от Талботта. Теперь, когда конференцию перенесли на сентябрь, совсем другое дело. Как только он вернется в контору, то сразу начнет подыскивать ему замену, на кого-нибудь, в ком, по крайней мере, достанет вежливости отвечать на телефонный звонок.

В этот момент пришла Мэри, привлекательно сияющая, закрыла дверь, открытую с вечера, оставив весь остальной мир за порогом. Однако когда спустя некоторое время зазвонил телефон, Джадд тут же подумал об Аллене Талботте. Мэри еще не успела трубку взять, а он уже обдумывал свой ответ на извинения Талботта за то, что не позвонил вчера.

Ожидание рухнуло, когда он услышал, как Мэри сказала:

– Доктор Карр? Нет, его здесь нет. Должен скоро быть, ой, подождите, кажется…

Джадд глянул на открывшуюся дверь, заметил, как быстро насупился доктор, когда Мэри протянула ему трубку:

– Это вас, доктор Карр.

– Я знаю, – нетерпеливо буркнул тот. – Передайте им, что я очень скоро буду.

Джадд, повернувшись на постели, чтобы поздороваться, так и остался с открытым ртом, услышав возбужденный голос Мэри:

– Доктор Карр, это международный вызов – из Парижа. – И, словно бы это недостаточно подчеркивало крайнюю важность звонка, медсестра почтительно прибавила: – Париж, во Франции.

Взгляд Джадда метнулся к телефону, потом перескочил обратно на лицо доктора Карра, задержался на нем на тот миг, когда оба они поняли, в чем дело, а потом отвел глаза в сторону, когда доктор Карр, отрывисто кивнув в знак согласия, обогнул кровать и взял телефонную трубку из протянутой руки Мэри.

– Доктор Карр, – сказал он и замолк в ожидании. Ждать пришлось долго, казалось даже, конца не будет ожиданию, прежде чем его ничего не выражавшее лицо наконец-то ожило. – О да, миссис Уайлдер. Нет-нет, вовсе нет, я очень рад вашему… Разумеется… Да, произошла закупорка коронарных сосудов, но, к счастью, инфаркт относительно небольшой. Да, он находится в хорошем состоянии, выздоровление проходит весьма удовлетворительно. Нет, ничего похожего. По правде говоря, даже не знаю, что вам сказать по этому поводу, миссис Уайлдер, хотя минутку, я говорю из его палаты, так что передам ему трубку.

Ограничившись только таким предупреждением, доктор Карр только что не сунул ему трубку в руку, и это было настолько неожиданно, что понадобилось время, чтобы набраться сил и поднести ее к уху. Потом, собрав волю в кулак, сделал крепкий вдох в легкие воздуху и бодро выкрикнул:

– Привет! – обозначив ноту уверенного благополучия в надежде, что это поможет остановить поток безумных страхов Кэй.

– О, Джадд, ну почему ты мне не сообщил? – ворвалось ему в ухо так близко, что возникало отчетливое ощущение доподлинного физического присутствия, будто Кэй стояла у края кровати, обвиняя его (как она так часто проделывала и прежде) в том, что он не рассказал ей что-то, о чем ей следовало бы знать.

– Я написал тебе, – слабо защищался Джадд, но голос Кэй заглушал его, сообщая, что за ужасное утро у нее было, когда она ничего не знала, кроме той малости из письма от Дафи Ингалз. Не знала даже, в какой он больнице, должна была дожидаться, чтобы позвонить в Нью-Ольстер и выяснить, где он. Наконец, выговорившись, дала ему возможность повторить то, что он уже написал в письме, и заключить: – Если оно еще не пришло, то сегодня ты его получишь.

– Ой, наверное, это оттого что… – Голос Кэй сник, а после странной заминки последовало: – Я остановилась у мисс Джессики, – и слова эти, по тону судя, должны бы считаться объяснением.

– Как она? – задал вопрос Джадд.

– Да, она здесь, рядом, – сказала Кэй. Ответ несколько озадачил, пока не стало понятно, что его упреждают: говорить о тетушке нельзя.

– Как Рольф?

И вновь последовала странная заминка, лишь частично прикрытая быстрой фразой:

– О, у него все прекрасно, – явная очередная отговорка.

– Он что, тоже рядом? – допытывался Джадд.

– Нет, он утром заезжал, он-то и привез письмо Дафи, а где он сейчас, не знаю. Я письмо Дафи прочла только после его ухода, так что он до сих пор не знает.

– Знает – что? – капризно спросил он, давая понять, что до сих пор не услышал от нее ни единого вопроса, хотя бы о том, как он себя чувствует.

– О тебе, – донеслось из трубки, а потом еще: – С тобой действительно все в порядке?

– Ясно, все у меня отлично, – сказал он с наглой беззаботностью. – С чего бы вдруг нет? – и взгляд в сторону доктора Карра, теперь стоявшего у окна и разглядывавшего что-то снаружи. Доктор делал вид, будто ничего не слышит, что никак не вязалось с жестко застывшей позой и того больше – с мимолетно брошенным косым взглядом, когда Джадд произнес: – Ничего серьезного, Кэй. Не волнуйся из-за этого. К тому времени, когда ты вернешься, я уже…

– Как раз об этом я и хотела поговорить с тобой, Джадд, – перебила Кэй. – Я еще не выясняла расписание рейсов самолетов, но уверена, что смогу взять билет на тот…

– Не смеши людей, – оборвал Джадд ее. – Не станешь же ты из-за этого возвращаться. С чего это? – Он с быстротой, опередившей мысль, среагировал на возникшую тревогу, вызванную чем-то недопустимым, а чем именно – он забыл, собираясь теперь подкрепить свои слова доводами рассудка. – Нет совершенно никакой необходимости в твоем возвращении. Тебе же придется мотаться из Нью-Ольстера и обратно: сорок миль сюда и столько же обратно, – а здесь ты ничем, просто совсем ничем не сможешь помочь. Беспокоиться не о чем: я чувствую себя отлично, у меня прекрасная палата, чудесные сестры, если мне что-то понадобится, стоит только попросить. Я серьезно, Кэй, было бы глупо с твоей стороны лететь обратно сломя голову.

Повисло мертвое молчание, только шумы на линии слышались, пока наконец она не спросила:

– Как долго ты там пробудешь?

– Ну, в общем, порядком, – ответил он, довольный, что убедил ее, и в то же время странно разочарованный той легкостью, с какой это удалось. – Я пока не знаю, сколько времени это протянется, дней десять минимум, возможно, две недели. Как только выясню – сразу напишу тебе. Или позвоню. Ты сможешь вернуться за несколько часов. Не будет никаких трудностей с покупкой билета на самолет, во всяком случае, тот, что летит на запад.

– Да, я тоже так думаю, по крайней мере, в это время года, – прозвучал ее голос, такой отстраненный, что впервые за время разговора пришла мысль о том, какое расстояние их разделяет.

– И не волнуйся. Я в порядке. Просто отдыхаю хорошенько, вот и все. Конференцию отложили до сентября, так что даже об этом мне нечего беспокоиться.

– Что ж, если я тебе не нужна… – Голос ее замер, словно в ожидании, на другой половине мира.

– Мне совсем ничего не нужно, – сказал он и тут же понял, что Мэри, перестав притворяться, будто занята уборкой ванной комнаты, повернула голову и внимательно смотрит на него через открытую дверь. Едва ли не больше для нее, чем для Кэй, Джадд прибавил: – По мне, лучше и быть не может.

Снова повисла мертвая тишина, колеблемая электрическими шумами, которые вдруг пошли волной, до того исказившей голос Кэй, что он с трудом разбирал ее слова, что-то такое про то, чтобы дать ей знать, когда он возвращается домой.

– Как только сам узнаю, – пообещал Джадд, пробиваясь голосом сквозь шум помех, подгоняемый теперь ощущением ускользающего времени. – Мои наилучшие пожелания мисс Джессике и скажи Рольфу…

И снова ее голос заглушило, что-то пропало, зато фраза:

– Береги себя, Джадд, – долетела четко, а последовавшее: – Прощай, дорогой, – слилось с громким щелчком, и связь прервалась.

Мэри поспешила подхватить трубку у него из руки. Джадд выпустил ее, закрыл глаза и увидел Кэй у поручня корабля. «Береги себя, Джадд».

 

2

Рука Кэй Уайлдер все еще лежала на телефоне, а сама она оттягивала момент, когда придется поднять взгляд и посмотреть в глаза мисс Джессике. В самом начале разговора тетушка повернулась к окну: пантомима учтивого придворного неучастия, – хотя ясно было, что она слышала каждое слово, и не менее ясно – что сделала собственные выводы.

– Ну и?..

Подобное понукание было невыносимо. Кэй подняла глаза. Мисс Джессика стояла рядом, глядя сверху вниз с тем выражением, требовавшим правдивого признания, которое всегда делало невозможным обман.

– Очевидно, дела не так уж и плохи, – сказала Кэй, чувствуя себя при этом едва ли не так, будто увиливает от ответа.

– Но это был сердечный приступ?

– Да.

– Что тебе сказал доктор?

– Похоже, что он совсем не обеспокоен. Да и Джадд, кстати, тоже.

– Значит, ты не летишь обратно?

– Он не хочет, чтобы я делала это, – ответила Кэй, не догадываясь, пока не услышала, как прозвучали слова, приоткрывавшие большее, нежели просто слабость. Тревога придала ей смелости. – Он сказал, будет смешно, если я полечу обратно, когда на свете совершенно нет ничего такого, что я смогла бы для него сделать.

Суровое лицо мисс Джессики сплошь покрылось тучами: выражение пугающего порицания.

Кэй быстро поднялась, отвернулась.

– О, не знаю, что и делать. Если вернусь, он утверждает, что у него есть все, что нужно, для него это не будет значить ровным счетом ничего.

– Но ты же понимаешь, что будет значить, если ты не прилетишь, – сказала мисс Джессика, резко, подчеркнуто требовательно. – Разве нет?

Кэй сдержалась, подавила порыв исповедаться. От полного срыва ее удерживал только запрет, который легко было предвидеть в реакции мисс Джессики. Только она не учла, что и в молчании есть свои опасности, и поняла это, лишь когда услышала:

– Вчера я была права, верно?

– В чем?

– В том, что касалось тебя с Джаддом, – сказала тетушка, голос которой звучал невероятно мягко, почти сочувственно. – Ты ведь все-таки убегаешь, верно?

Кэй решилась было отрицать, но голос сорвался, она себя выдала и ничего не оставалось, как только сказать:

– Если я и убегала, то не сознавала этого.

– А Джадд?

Был момент, когда вопрос показался безобидным, бесцельным, пока сознание не потряс взрыв осмысления, от которого Кэй зашатало и закружило.

– О боже, уж не винишь ли ты меня в том, а ведь винишь, да? – Теперь ей было против чего сражаться. – Это неправда. И не могло быть правдой. Ничего из того, что я когда-либо сделала, не подействовало бы на Джадда таким образом.

И тут произошло невероятное. Пальцы мисс Джессики обвили ей руку, и тетушка голосом, какого Кэй никогда прежде не слыхивала, мягко стала убеждать ее, что у нее и в мыслях не было винить ее в чем-то.

– Такое случается, так уж жизнь устроена, а когда случается, приходится делать все, на что мы способны.

Вздох насторожил, все нервные окончания защемило от предчувствия. И тут на нее обрушилось сокрушительное:

– Будь осторожна с Рольфом: это больно ударит по нему.

 

3

Целый день мысли Джадда Уайлдера поневоле снова и снова возвращались к телефонному звонку Кэй. Вешая трубку, он полагал этот инцидент исчерпанным, мелочью, о какой и думать больше не придется до самой выписки из больницы. И чего уж он совсем не ожидал, так это известности, которую ему принес этот звонок. Болезни сердца были обычным делом для Окружной мемориальной и скудным кормом для питающихся сплетнями, а вот чего в истории больницы не случалось никогда, так это чтобы лежавшему в ней больному звонили из Парижа, из самой Франции.

Мэри после короткой вылазки в коридор сообщила, что все только и говорят об этом событии. Старый горбун-санитар, до того никогда не подымавший глаз от своей шлепающей швабры, нынче утром поздоровался, ликуя оттого, что узнал, и по-идиотски прокудахтал что-то насчет мужика, кому от жены не удрать, как бы далеко он ее ни услал. В обед девушка с каталкой не стала, как обычно, стучать в дверь и ждать, когда Мэри выйдет и заберет поднос для больного, а протиснулась в палату и, хихикая, обратилась к нему: «Так это вы и есть, кому жена звонила из Парижа, из Франции, да?» Только-только успел Джадд пообедать, как в палату вошел какой-то мужчина, у которого на спине белого комбинезона красовалась надпись «Марти-ТВ», и принялся устанавливать телевизор, настойчиво объясняя в мельчайших подробностях, благодаря какой именно электронной технике возможна трансатлантическая телефонная связь.

Неудивительно, что миссис Коуп уже знала обо всем еще до того как пришла в три часа на дежурство. И снова, в который уже раз, пришлось говорить о том же, объяснять, как до того он объяснял Мэри, что жене его вовсе незачем возвращаться домой прежде, чем он будет готов к выписке из больницы. Только миссис Коуп не Мэри и объяснения его выслушивала, глядя сверху вниз и уперев руки в бока. Из-за такого ее воинственного настроя все доводы Джадда, казалось, теряли силу. Наверное, от прокручивания одного и того же начинало саднить, поблекла первоначальная радость убеждения, потому как день катился, а с ним в сознании все большим и большим комом нарастала мысль, как же раздражающе легко оказалось убедить Кэй.

Он ведь с самого начала догадался, зачем ей захотелось в Париж. День рождения мисс Джессики – это отговорка, предлог. Та же старая история: Кэй побежала за Рольфом в Париж. Может, ей и не хотелось создавать такую ситуацию, когда пришлось бы признавать, что сын для нее бесконечно важнее, чем муж. Эту истину Джадд Уайлдер признал (обойти ее было никак нельзя) и не мог отрешиться от мысли, насколько все было бы по-иному, если бы в больничной постели оказался Рольф. Без сомнения, невзирая ни на какие резоны, Кэй уже сидела бы в самолете, летевшем к дому.

Догадки приходили и уходили, скользя в сознании очередным облаком на разорванном небе. Как и большинство его мыслей о Кэй, эта была всего лишь кратким восприятием того, что обычно лежало намного глубже уровня сознания. Тем не менее не уходило ощущение, будто он думает о ней целый день напролет, оно было так устойчиво, что потребовалось усилие, чтобы выбросить мысли о жене из головы. Телевизор не помог: на единственной программе, которую он принимал, показывали мыльную оперу. Попробовал читать, но никак не мог сосредоточиться. Раз шесть затевал разговоры с миссис Коуп, но та загоняла их в тупик, снова возвращаясь к Кэй, а если не к Кэй, так к Рольфу.

Когда пришла дневная почта, он обрадовался, предвкушая что-нибудь новенькое, но и тут не повезло: ничто не вызвало интереса, даже какая-то карточка с пожеланием выздоровления. Попалась на глаза, однако, сегодняшняя нью-ольстерская газета, на первой странице которой его привлекло словосочетание «Крауч карпет» – поначалу одним только названием, а чуть позже и всем смыслом написанного, который он уяснил, прочитав заголовок целиком:

«Политику сбыта «Крауч карпет» будут обсуждать на круизном теплоходе».

Сощурившись, он впился глазами в черный шрифт и замер, словно бы ожидая вспышки боли, однако сознание, похоже, было опустошено до бесчувствия. Похолодев, он прочел помещенную под заголовком заметку:

«Сегодня подрядчикам и представителям “Крауч карпет” по всей стране были разосланы телеграммы, извещающие об изменении планов компании в отношении ежегодной конференции по сбыту. Вместо проведения ее в Нью-Ольстере, как было в течение многих лет в прошлом, в этом году обсуждения будут проходить во время круиза на Багамы.

“Деловитости обсуждений будет способствовать не только обстановка на борту корабля, – утверждает Уоррен П. Локк, вице-президент по сбыту, – но и вся атмосфера, благоприятная для дальнейшего развития близких личных отношений, которые всегда были таким важным фактором строительства нашей системы распространения”.

Конференция будет проходить на теплоходе “Праздник”, роскошном круизном судне, которое отправится в плавание из Нью-Йорка в воскресенье шестнадцатого мая и возвратится в следующую субботу. Две ночи пассажиры проведут в Нассау, и, как сообщил Аллен Талботт, заместитель директора по рекламе и продвижению товаров, под чьим руководством разрабатывались все планы, в дополнение к заседаниям конференции будет осуществлена полная программа экскурсий и развлечений на берегу».

Не веря своим глазам, Джадд машинально перевел взгляд обратно к началу заметки, но лишь перечитал начальный ее абзац. Недоверие вызывала не сама заметка: не было искушения усомниться ни в единой детали, не говоря уж об общем соответствии истине, – сознание отказывалось воспринимать лживость заговора, состряпанного, чтобы провести его. Теперь он понял, почему Аллен Талботт не ответил на его звонок. Ураганный порыв, рвущий и ломающий, сметающий покрывала притворства, выставляющий напоказ лисью физиономию доктора Аарона Карра с коварными глазками за похожими на маску очками, в ушах вновь раздался его голос, говорящий о переносе конференции. «Это то, что мистер Крауч просил меня передать вам».

– Это кто это мерзавец?!

Пораженный, он поднял глаза, всматриваясь в лицо миссис Коуп, и понял, что она спрашивает по поводу ругательства, вырвавшегося так машинально, что он даже не сознавал, что оно у него на уме, не говоря о том, что с языка сорвалось. Он резко отвел взгляд, движение оказалось весьма оправданным, ибо ему плечевые мышцы словно в тугой узел свело, губы разлепил удушливый стон – мгновенная реакция на режущую боль.

И тут же сковал страх, железные обручи стянули грудь так, что, казалось, не продохнуть, и от этого обдало таким ужасом, о каком он и помыслить не смел.

 

4

Был конец первой недели лечения Уайлдера, о чем сейчас Аарону Карру напомнило совпадение. Как и тогда, он сидел за пишущей машинкой, начиная новую главу. Вчерашняя беседа с Уайлдером вдохновила написать три страницы текста, четвертая наполовину завершена, – когда пришел вызов.

– Доктор Рагги просит вас пройти в «Скорую», – произнес в телефонной трубке голос миссис Поттс, повторив все точь-в-точь, как в прошлый вторник, отчего еще яснее стало (незачем даже было с лежавшим под стеклом графиком сверяться), что дежурит сегодня опять доктор Хармон Титер. Вышагивая по коридору к «Скорой», он гадал, что за отговорку на сей раз состряпает Титер в оправдание своего отсутствия, хотя особого желания позлобствовать не возникало, уравновешивало понимание того, насколько ему повезло, что Титера не оказалось на работе в прошлый вторник. Будь он на месте, Карру ни за что не получить бы себе такого больного, как Уайлдер, а без того, как подтвердил опыт минувшей недели, он бы не пришел к убеждению, которое ныне двигало вперед книгу.

И снова, как напоминание о ночи прошлого вторника, Рагги поджидал его у двери с регистрационной карточкой в руке. Но на этом совпадения закончились. В бегло просмотренной карточке значился некий «энрико валдес, муж., белый, 56 лет. сельхозрабочий» с жалобами на сильную боль в животе. В верхнем левом углу карточки стояли две пометки, означавшие двойное предупреждение: доставленный был и безработным, и не застрахованным.

– Вы звонили доктору Титеру?

– Да, сэр. Он говорит, что приедет, как только сможет.

– Вы ему сообщили сведения о пациенте? – спросил Карр, указывая глазами на карточку.

Рагги замялся, на вопрос ответил уклончиво, с намеком на ухмылку:

– Нет, сэр. Я только сообщаю, что это несчастный случай на автостраде.

Они уже прошли в дверь, оказавшись в прихожей небольшого, из нескольких комнатушек, помещения. В открытую дверь смотровой виден был сидевший на столе пациент, скорчившийся почти пополам и охвативший обеими руками живот в попытке усмирить дикого демона, рвавшего ему кишки.

– Вы его осмотрели?

– Да, сэр, – сказал Рагги, делая глотательное движение, прочищая горло. – Я бы предположил гепатит, сэр, вероятно, осложненный желудочно-кишечными затруднениями. Если вы подтверждаете, сэр, то давайте начнем.

– Что ж, глянем, подтверждаю или нет, – перебил его Карр в попытке добродушного поддразнивания, к которой он не прибег бы, будь поменьше озабочен. Направившись к больному, он уже на ходу приступил к осмотру – глазами: болезненно-желтушный цвет кожи мужчины не только подтверждал диагноз Рагги, но еще и серьезность положения, с которым приходится иметь дело. В первый свой месяц в Окружной мемориальной он госпитализировал нуждающегося пациента, допустив по незнанию первостепенную тактическую ошибку. Несмотря на статус больницы как общественного учреждения с государственной поддержкой и невзирая на уверения главврача, что случаи благотворительности оправдывают размер ежегодной целевой заявки на получение средств, на самом деле любому пациенту, не имеющему страховки и явно без возможностей оплатить услуги больницы, редко когда удавалось пробиться через препоны на пути к госпитализации, возведенные больничными докторами. Уж в этом-то отношении Окружная мемориальная была весьма и весьма квалифицированным учреждением. Стандартный прием, опробованный десяток с лишним раз, состоял в ссылке на отсутствие условий, в убеждении пациента, что Марафонская центральная оснащена значительно лучше, чтобы позаботиться о нем. В таких случаях благотворительность ограничивалась великодушно-бесплатной перевозкой за двадцать две мили в карете «Скорой помощи» Окружной мемориальной.

Десять минут Аарон Карр осматривал больного, помогая себе незначительными знаниями испанского языка, которых поднабрался в Нью-Йорке. Вывод был очевиден: этого человека следовало госпитализировать немедля, при таком состоянии, как у него, долгая поездка в «Скорой» становилась неоправданной игрой в орлянку. Однако стоило его принять в больницу, как выдворить из нее не представлялось бы возможным, а стало быть, в течение как минимум месяца накапливались бы счета, которые никто и никогда не оплатит, требовались бы время и внимание, которых не уделит по своей охоте ни один из штатных докторов – и меньше всех прочих Хармон Титер. Подавляя гнев, вызываемый негодованием, Аарон Карр продолжал осмотр, твердя себе, что собственные его обязанности ограничивают его право лечить только в неотложных случаях, принимать основное решение ему не с руки. И тут до его слуха донесся звук открывающейся двери, возвещавший о прибытии Титера. Произошло это скорее, чем Карр ожидал.

Повернувшись к открытой двери, он увидел, что Рагги уже вручил Титеру карточку. Следя за тем, как дежурный доктор читал ее, Карр видел: луноликая физия Титера опала и съежилась, как проколотый воздушный шарик, из которого, астматически всхрапывая, со свистом вырывался воздух. Жест Титера призван был свидетельствовать об отказе: дежурный доктор сунул карточку обратно Рагги, не обращая внимания на то, что карточка, не попав по назначению, упала на пол. Едва ли не безотчетно он глянул в открытую дверь смотровой, заморгал от удивления и тут же стал медленно втягивать в себя воздух, отчего шарик вновь раздался, а на лице образовалась отчетливая, без всякой веселости улыбка.

– Доктор, – приветствовал он коллегу слабым поклоном, изящным подлогом почтения. – Как это мило, что вы вызвали меня.

– Вас вызвал доктор Рагги, – холодно отреагировал на наглый выпад Аарон Карр. И отошел в сторону, освобождая проход.

Титер заглянул в дверной проем, но даже попытки войти не сделал.

– Очевидно, доктор, этот случай не представляет для вас такого необычайного медицинского интереса, который подвиг бы вас взять больного себе самому.

Аарон Карр отпрянул, каждый мускул его тела напрягся для ответного нападения, от которого удерживало только тяжелое, с одышкой, дыхание Титера, предостерегавшее, что тот, должно быть, пьян. И в этот самый миг колебания над головой щелкнул репродуктор, и из него донеслось:

– Доктор Карр, доктор Карр, синий вызов, синий вызов.

То был условный сигнал неотложного вызова, Аарон схватил телефонную трубку и, ошеломленный, услышал:

– Миссис Хоуп просит вас немедленно прийти.

Никогда коридор не казался таким длинным, никогда короткий лестничный полет не был таким бесконечно высоким. Не больше двух минут понадобилось, чтобы добраться до палаты Уайлдера, и все же никогда столь краткий срок не казался таким ужасающе протяженным. При любом случае коронарного инфаркта всегда есть угроза, что сердце нежданно-негаданно возьмет и откажет. Как бы больной, по виду, ни чувствовал себя нормально, как бы ни были благоприятны внешние признаки, бывают случаи, когда трагедия бьет молнией из ясного неба. По статистике, такие случаи очень редки, и все же каждый крепил ряды его противников, именно из-за этого идеи Карра о реабилитации сердечников так слабо принимались. Громадное большинство кардиологов до сих пор предписывают трехнедельный неподвижный режим и усиленно пичкают больного успокаивающими препаратами, даже не представляя себе, какой вред наносят, и беспокоясь лишь о том, как бы любая их попытка эмоциональной реабилитации до девятого дня лечения (особенно, если больному было позволено вставать с постели) не привела к тому, что вина за несчастье обрушится на их головы. Правило девяти дней бесконечно проповедовалось молодым врачам со всех амвонов наподобие магического заклинания против зла. Помимо всего прочего, оно было незыблемой защитой от профессионального осуждения.

Часа еще не прошло, как, начав новую главу книги, Аарон Карр повел новую атаку на этот самый «пекущийся об одних только личных интересах ультраконсерватизм», нарочно взяв пример откровенно смехотворного использования правила девяти дней из книги Сиплтона. Теперь, торопясь по коридору, он чувствовал, будто пала на него кара за непочтение к богам, какими бы ложными они ни были, которые по-прежнему правили медицинским сословием. Он чувствовал, что очень близко подошел к тому, чего не испытывал никогда: ощущению неминуемого поражения, которое было таким полным, что не было даже никакого позыва противиться ему. Безнадежность обволакивала его, не дав как следует понять смысл успокаивающего жеста миссис Коуп, когда, поджидая доктора у двери в коридоре и положив другую руку на дверную ручку, она прервала его поспешное движение поднятой ладонью. Даже когда медсестра произнесла:

– Прошу прощения, доктор, тревога была ложной, – Аарон не в силах был унять бешено бьющегося сердца и вознамерился прорваться мимо медсестры в дверь, и остановился лишь тогда, когда расслышал ее тихий настойчивый голос: – Прежде чем войти, вы должны узнать, что случилось.

От выражения на лице миссис Коуп повеяло новым страхом, если учесть, что она только и спросила:

– Помните, в ту первую ночь, как донимала его забота об этой самой конференции, которую он вроде бы должен был утроить?

– Да, конечно же. Но ее перенесли…

– Вы ему сказали об этом?

– Конечно, мистер Крауч попросил меня. Он сказал…

– Что бы он там ни сказал, а они ее все равно устраивают. – Медсестра выждала паузу, следя за реакцией доктора. – Об этом написали в нью-ольстерской газете, которую он только что получил. Это-то и ударило по нему… когда он прочел. Первое, что я поняла: он хватает себя за грудь, тяжело дышит. По-моему, я слегка перепугалась, кто знает, как оно бывает. И к тому же сегодня всего седьмой день…

– Я понял, – перебил он, сам стараясь успокоиться. – Но сейчас он нормально себя чувствует? Вы уверены?

– Боль пропала еще до того, когда я вернулась, вызвав вас, – ответила медсестра. – Я выходила к телефону в коридоре, не хотела его пугать…

– Правильно сделали, конечно же, – одобрил Карр и потянулся к ручке двери.

Рука миссис Коуп все еще преграждала путь.

– Я вот что хотела сказать вам… Думаю, вам следует это узнать до того, как вы его увидите… Он вас винит.

– Винит меня? За что?

– Вы сказали ему, что компания будет ждать его возвращения, а до тех пор конференция переносится.

Слова медсестры ошеломили, словно нестерпимый удар обрушился, сдержать его тем более не хватало сил, то была омерзительная клевета. В себя доктор приходил с трудом, мысль о том, что невиновность свою доказать в общем-то несложно, утешала слабо, когда сознание подсказывало: все, проделанное им для того, чтобы заручиться верой и доверием Уайлдера, обратилось в ничто. При первом же сомнении Уайлдер отказал ему в честности.

– Может, стоит дать ему возможность малость угомониться, – высказала предположение миссис Коуп. – И наведаться к нему попозже.

С точки зрения психологической в словах ее был и добрый совет, и бодрящая перспектива, а вот с точки зрения медицинской… риск был слишком велик. Карр отрицательно повел головой. Миссис Коуп открыла дверь, заглянула в палату и отступила в сторону.

Уайлдер лежал на боку, спиной к двери. Аарон Карр подошел к кровати, извещая о своем присутствии твердым приветствием. Некоторое время никакого отклика не было. Потом, не поворачивая тело, Уайлдер глянул через плечо.

– У меня есть предложение по вашей книге, доктор.

– Да?

– Включите-ка в нее предостережение, – сказал Уайлдер. – Когда используете все эти хитроумные обманки для убеждения пациента, будьте осторожны – не попадайтесь.

Аарон Карр выговорил натянуто:

– В отношении вас я не прибегал ни к каким ухищрениям, мистер Уайлдер.

– Неужели? – Тут больной повернулся вполоборота, взглянув на доктора с язвительной улыбкой. Потянулся за газетой, лежавшей у него на коленях, поднял ее, указующе ткнул пальцем в заголовок и перебросил газету доктору. Она пролетела край кровати и упала на пол. Аарон Карр, нагнувшись, подобрал ее. Когда он выпрямился, Уайлдер вновь лежал на боку, отвернув лицо в сторону.

Аарон Карр отыскал заголовок и прочел заметку. Ему пришло в голову убедить, что это, возможно, всего лишь развлекательный пикничок взамен конференции, промежуточное действо, чтобы дождаться того времени, когда Джадд Уайлдер снова вернется на работу, но он вовремя отказался от этого ошибочного хода. Уайлдера следовало убедить: если обман и был допущен, то повинен в нем не он, а мистер Крауч, его же собственная роль свелась лишь к невинной передаче известия.

– Я сделал только то, мистер Уайлдер, что повторил слова, которые мистер Крауч попросил меня передать вам.

Уайлдер стрельнул взглядом через плечо: отклик молчаливый, но никакими словами нельзя было бы красноречивее выразить совершенный отказ даже помыслить о том, чтобы мистер Крауч его обманул.

Почти тут же Аарон Карр постиг всю глубину двойственности своего положения. Простая справедливость требовала, чтобы обвинение было снято с него и возложено на Крауча, и вместе с тем, стоит ему сделать себя орудием разоблачения, освобождающего от иллюзий, как он окажется повинен в разрушении того единственного, от чего так явственно зависело выздоровление Джадда Уайлдера. Его непреходящей уверенности в компании и превыше всего остального – его личной веры в Мэтта Крауча. Если и есть тут объяснение (а ради Уайлдера его отыскать необходимо), то дать его должен сам Крауч.

Карр взглянул на часы, сверяясь со временем и гадая, можно ли в такой час застать Мэтью Р. Крауча на работе. Кстати, мелькнула мысль, президент так и не позвонил ему с прошлой субботы, довольно резко оборвал связь, что странным образом противоречило его же настойчивой заботе, однако до сих пор такое поведение было ожидаемо от занятого человека, который, раз тревога улеглась, посчитал свою миссию завершенной. Теперь же закрадывалось леденящее душу подозрение, что его молчание скрывает нечто большее.

 

5

Ни слова не было произнесено с тех пор, как доктор Карр вышел из палаты. Еще мальчиком Джадд благодаря миссис Горман постиг язык молчаливой укоризны, усвоенное в юности не забывается никогда, и он понимал: безжалостный ритм вязальных спиц миссис Коуп таит в себе неумолимое требование попросить прощения. И вот, не в силах более терпеть, он произнес в точности те слова, которыми ответил бы на высказанное вслух обвинение:

– Ладно, я был не прав.

Миссис Коуп и не подумала скрываться за притворством, будто не понимает, о чем речь идет:

– Вы очень несправедливо с ним обошлись.

– Это я понимаю.

– Он вас не обманывал. – Вязальные спицы по-прежнему мелькали в ее руках. – Он вообще никого никогда не обманул бы. Если уж сказал, что всего лишь повторил что-то, сказанное ему кем-то другим, то так оно и было. Не думаете же вы… – услышал он, только это и ничего больше, все остальное, о чем говорила миссис Коуп, в ушах будто взрывом заглушило: он понял.

И слышал только голос Роджера Старка: «Лично у меня нет сомнений в том, что такого рода конференции были вполне эффективны в те годы, когда первейшая потребность компании состояла в развитии эффективных договорных рынков сбыта, однако в свете нашего нынешнего положения и позиции на рынке не представляется благоразумным, по крайней мере, не задаться вопросом…»

Как раз в этом месте мистер Крауч прервал Старка. Только теперь в ушах стояла одна тишина.

– Вот гад, – буркнул Джадд себе под нос вполне тихо, чтобы на сей раз миссис Коуп не услышала его.

Однако звяканье спиц прекратилось. Джадд украдкой скосил глаза. Медсестра поднималась со своего кресла.

– Ладно, поворачивайтесь, – простила она его. – Я вам спину помну.