Глава первая

Еще чуть-чуть, и Джастин Тауерс не купил бы вечернюю газету. В половине шестого он ушел из офиса, глаза устали от цифр, а перспектива возвращения домой на метро показалась ему на редкость отвратительной. Он ненавидел в час пик протискиваться в бесконечном потоке безликих людей через длинные сырые коридоры. На мгновение вспомнилось детство… под голубым небом, рядом с морем желтые стены и белые жалюзи в Клуги… Воспоминание ушло, и он увидел, что стоит в нерешительности возле одного из входов в метро, выхлопные газы обжигают легкие, и рев машин заполняет уши. По ту сторону улицы автобус номер девять полз по своему маршруту к Ладгейтскому цирку. Джастин быстро решился, перебежал дорогу и вскочил в автобус, когда тот глубоко вклинился между припаркованными машинами.

Когда автобус добрался до Грин-парк, Джастин так устал от бесконечных остановок в сплошной автомобильной давке, что вышел из автобуса и без колебаний направился к подземке. Он отчаянно устал и, чтобы не скучать на последнем отрезке пути, купил вечернюю газету.

Джастин бросил взгляд на первую страницу, все еще испытывая ненависть к переполненному поезду и вспоминая Клуги в тот яркий летний день много лет назад. Флип лежит на спине, его длинный хвост красиво развевается на зеленой лужайке. Из открытых окон дома доносятся глубокие, мягкие звуки рояля, в белом кресле-качалке на противоположном конце лужайки лежит в расслабленной позе женщина. На столике рядом — миска черешни. Он подходит и просит черешни, женщина сладко зевает, потом радостно улыбается и извиняющимся тоном говорит на своем странном английском: «Но ведь ты ужасно растолстеешь, Джастин!» Потом притягивает его к себе, целует и разрешает съесть столько черешни, сколько ему хочется.

Одним из самых четких воспоминаний о тех днях было чувство голода. Тогда он все время хотел есть, и дни были наполнены корнуоллским кремом и корнуоллскими пирожными до тех пор, пока тот человек, который проводил так много времени за роялем, не сказал ему: пора бы им обоим начать делать упражнения, а то Джастин станет таким толстым, что не сможет двигаться. После чая они вдвоем спускались в бухту по дорожке, ползущей вдоль обрыва, туда, где у кромки воды высятся Пологие Скалы. На особенно крутых участках обрыва мужчина помогал мальчику. Спустившись к самой воде, они некоторое время лежали на солнце и наблюдали бесконечное движение моря, следили за тем, как волна с шипением набегала на скалистые рифы.

Джастин был счастлив тогда.

А потом был тот самый уик-энд, который подкрался потихоньку, разрушая безоблачное будущее, и мир наполнился болью, недоумением, горем…

В доме появилась бабушка. Она выглядела очень элегантно в голубом костюме. «Ты поедешь со мной, мы будем теперь жить вместе, дорогой мой. Это будет так чудесно, правда? Для тебя намного лучше будет жить в Лондоне, чем в этом скучном медвежьем углу… Что? Но разве папа тебе не объяснил? Нет, конечно, ты не можешь поехать с ним за границу! Он хочет, чтобы ты рос и учился в Англии. Не может ведь девятилетний мальчик сопровождать отца во всех его поездках. Почему он не написал? Ну, дорогой мой, просто потому, что он никогда не пишет писем. Бог мой, мне это известно лучше, чем кому-либо другому! Надеюсь, он пришлет тебе что-нибудь на Рождество и ко дню рождения. Если только не забудет. Это было бы очень похоже на него. Он всегда забывал про день моего рождения, когда уезжал в свою школу».

И он забыл. Вот что ужасно. Он забыл, и Джастин не получил от него ни слова.

Поезд прогрохотал по темному туннелю, и внезапно он оказался опять в настоящем: воротник рубашки влажный, в руке — скомканная газета. Бесполезно думать о прошлом. Оно ушло, забыто, и Джастин уже давным-давно выучился не терять время на напрасные огорчения. Еще мальчиком он знал, что никогда не увидит своего отца, а сейчас и не желал его видеть. Все отношения, когда-либо существовавшие между ними, были разорваны давным-давно.

В вагоне стало свободнее, и Джастин, сложив газету вдоль, начал механически переворачивать четвертушки страниц. Фотография попалась ему на глаза пятью секундами позже.

«Джон Тауерс, канадский миллионер…» Он ощутил шок — вспышку белого огня в голове.

Когда он вышел из поезда на станции Кингстон-бридж, то чувствовал себя больным и слабым, как будто его только что вырвало. Джастину даже пришлось на минуту присесть на одну из скамеек, стоящих на платформе, прежде чем пробивать себе путь наверх. Кто-то остановился спросить, хорошо ли он себя чувствует. Наверху, на улице, он на мгновение приостановился в водовороте пешеходов, а затем очень медленно выбросил газету в урну для мусора и пешком отправился домой, к бабушке.

В доме на Консет Мьюс Камилла открыла верхний ящик туалетного столика, вынула пузырек и вытрясла на ладонь две маленькие таблетки. Конечно, нельзя принимать сразу две, но если изредка — ничего страшного. Врачи всегда излишне осторожны. Приняв лекарство, она вернулась к туалетному столику и тщательно восстановила грим, обращая особое внимание на глаза и морщинки в углах рта. Камилла внимательно смотрела в зеркало — следы пережитого потрясения еще заметны, несмотря на косметику. Она вновь подумала о Джоне.

Если бы только удалось утаить это от Джастина… Наверняка Джон приехал только из-за своей английской невесты или, быть может, по какому-нибудь деловому вопросу и не имел намерения увидеться с кем-нибудь из родственников. Джастин был бы травмирован, если бы его отец не сделал попытки увидеться с ним.

Ярость внезапно проявилась комом в горле, болью в глазах. Это чудовищно со стороны Джона, думала Камилла, до такой степени отмежеваться от своей семьи; чтоб даже не сообщить родной матери о том, что он приезжает в Англию после десяти лет отсутствия.

— Дело не в том, хочу ли я его видеть, — сказала она вслух. — Мне наплевать, приедет он повидать меня или нет. Это просто вопрос принципа.

Слезы опять обожгли ей щеки, оставляя необратимые следы на напудренном лице. Камилла непроизвольно встала и как слепая подошла к окну.

Предположим, Джастин узнает, что его отец в Лондоне. Предположим, он увидится с Джоном и неизбежно будет тянуться к нему, пока не окажется полностью под его влиянием… Хорошо, конечно, уговаривать себя, что Джастин — взрослый, уравновешенный, разумный девятнадцатилетний человек, на которого едва ли кто-то может повлиять. Отец безжалостно бросил его… Но Джон так привык подчинять себе всех, кто находится в пределах его досягаемости… Если он захочет забрать у нее Джастина… Нет, он, конечно же, не захочет. Когда Джон вообще что-нибудь делал для Джастина? Это она его вырастила. Джастин принадлежит ей, а не Джону, и Джон поймет это так же ясно, как понимает она.

Воспоминания болью застилали глаза.

Джон всегда был такой. Всегда. С самого раннего детства. Все эти няни, гувернантки — ни одна ничего не могла с ним поделать. Он никогда никого не слушался, всегда боролся за то, чтобы навязать свою волю всем вокруг, и делал именно то, что хотел, когда хотел и как хотел.

Камилла вспомнила, как отправила его в закрытую школу на год раньше, чем полагалось, потому что не могла больше найти с ним общего языка. Он не скучал о ней — наслаждался независимостью; там появились новые территории для завоевания, другие мальчики, его сверстники. На них можно было влиять, задирать их, поражать или насмешничать, в зависимости от настроения. А рояль…

— Бог мой! — громко сказала она в пустой комнате. — Этот кошмарный инструмент!

Он увидел рояль, когда ему было пять лет, попробовал играть, но у него ничего не получилось. Этого было достаточно. Он не делал передышки до тех пор, пока полностью не овладел инструментом. Она помнит его непрерывные упражнения — шум, постоянно действовавший ей на нервы. Позднее появились девушки. Каждая была для него вызовом. Он начал стремиться завоевывать мир, когда подрос полностью, чтобы его разглядеть. Она помнила свои мучения, когда он попадал в какую-нибудь немыслимую переделку. Было больно, когда он смеялся, передразнивая ее гневные интонации. И сейчас его издевательский смех все еще стоял в ушах. Когда ему было всего девятнадцать, началась история с этой маленькой сучкой — гречанкой из третьеразрядного ресторана в Сохо, безрассудная женитьба. Он вдруг забросил все дела в Сити… Оглядываясь назад, она горько недоумевала, кто тогда был больше в ярости — ее первый муж или она сама. Но Джона это не волновало. Он просто рассмеялся и отвернулся от них, как будто родители значили для него еще меньше, чем его будущее, которое он так внезапно отбросил. После этого она его почти не видела.

За ее отказ принять его жену Джон отплатил тем, что перебрался жить на другой конец Англии. После женитьбы он общался с матерью только тогда, когда это было нужно ему.

Например, когда умерла София. Тогда он позвонил довольно быстро. «Я уезжаю за границу, — сказал он. — Ты ведь позаботишься о Джастине?»

Только и всего. Как будто она была служанкой, которой можно приказать между делом.

Она часто спрашивала себя, почему ответила «да», если намеревалась сказать: «Пусть кто-нибудь другой делает за тебя черную работу». Но вместо этого согласилась. Джастин оказался у нее, а Джон — в Канаде… И ни разу ей не написал.

Камилла не ждала, что сын будет сообщать о себе. Но была уверена: поскольку она взяла на себя заботы о его ребенке, он будет поддерживать с ней связь. А он ни разу не написал ей. Сначала она не могла поверить в это. Думала: «Со следующей почтой письмо придет». Или: «Напишет на следующей неделе». Но писем не было.

Слезы обжигали ей щеки, она быстро вернулась к туалетному столику, раздраженно пытаясь вновь привести в порядок грим. «Это потому, что я в ярости», — сказала себе, словно оправдываясь перед кем-то.

Камилла посмотрела на часы. Джастин скоро будет дома. Быстро вытерла бумажной салфеткой слезы и потянулась к коробочке с пудрой. Сейчас важен темп. Джастин не должен видеть ее в таком состоянии…

Интересно, хоть кто-нибудь получал известия от Джона? Возможно, он писал Мэриджон. Она ничего не знала о Мэриджон после ее развода с Майклом. Она и Майкла не видела с прошлого Рождества, когда они неожиданно встретились на одном из этих отчаянно скучных коктейлей. Ей всегда нравился Майкл. Джон никогда не обращал на него внимания, предпочитая этого ужасного человека — как же его звали? Она хорошо помнила, что видела его имя на страничке светской хроники… Александер, внезапно вспомнила она. Вот оно. Макс Александер.

Щелкнул замок входной двери, и кто-то вошел в холл. Джастин вернулся.

Камилла нанесла завершающие штрихи на лицо, встала и вышла на лестничную площадку.

— Джастин?

— Привет, — откликнулся он из гостиной.

Его голос звучал спокойно.

— Где ты?

— Иду, иду.

«Он не знает, — подумала она. — Не видел газету. Кажется, все обойдется».

Камилла прошла через холл в гостиную. Потянуло холодком. В глубине комнаты на высоких окнах мягко колыхались занавески.

— А, вот ты где, — сказал Джастин.

— Как дела, дорогой? Надеюсь, день был удачным?

— Хм.

Она поцеловала Джастина и внимательно на него посмотрела.

— Кажется, ты не очень в этом уверен.

Он посмотрел в сторону, подошел к камину, взял пачку сигарет, подержал ее в руке, положил обратно, прошел вдоль окон.

— Твои цветы прекрасно себя чувствуют, — сказал Джастин рассеянно, выглядывая во внутренний дворик, потом неожиданно повернулся и застал бабушку врасплох: в этот момент она не контролировала себя, и каждая черта лица и изгиб тела выражали напряженность.

— Джастин?..

— Да, — сказал он безмятежно. — Я видел газету.

Он дошел до софы и сел, подобрав «Таймс».

— На фотографии он не очень похож на себя, правда? Понять не могу, зачем он приехал в Лондон.

Так как ответной реплики не последовало, Джастин начал просматривать колонку светских новостей, но быстро переключился на середину газеты. В комнате был слышен шелест перелистываемых страниц, наконец он поинтересовался:

— Что сегодня на обед? Жареное мясо?

— Джастин, дорогой… — Камилла быстро шла к софе, возбужденно жестикулируя, голос ее звучал напряженно, на высокой ноте. — Я представляю, что ты должен сейчас чувствовать…

— Не понимаю, как тебе это удается, ба. Потому что, если говорить абсолютно откровенно, я ничего не чувствую. Все это для меня ничего не значит.

Она в упор смотрела на внука. Он спокойно взглянул на нее и снова уставился в газету.

— Я понимаю, — сказала Камилла, резко отвернувшись. — Ты, конечно же, не будешь с ним общаться?

— Конечно, нет. А ты? — Он аккуратно свернул газету и встал. — Я уеду после обеда, ба, — сказал он, направляясь к двери. — Домой, думаю, вернусь около одиннадцати. Постараюсь не очень шуметь.

— Хорошо, — медленно сказала она. — Да, да, хорошо, Джастин.

Дверь мягко закрылась, и Камилла осталась одна в тишине комнаты. Она почувствовала облегчение от того, что мальчик, кажется, выработал разумный подход к этой ситуации, но не могла избавиться от беспокойства и в путанице взбудораженных мыслей вдруг стала сравнивать полное самообладание внука с постоянными притязаниями Джона на независимость.

Ева никогда не покупала вечерних газет — просто потому, что у нее обычно не было времени их читать. Путь из офиса на Пиккадилли, где она работала, до ее квартиры на Девис-стрит был слишком коротким, а как только она приходила домой, почти всегда начиналась обычная спешка — принять ванну, переодеться, а тут уже пора и уходить. Если оставалась вечером дома, начиналась еще большая спешка — принять ванну, переодеться, приготовить все для праздничного обеда.

Газеты играли в ее жизни совсем незначительную роль, и вечерний выпуск газеты значил не больше, чем все остальное.

Именно в этот вечер Ева как раз кончила переодеваться и погрузилась в сложный процесс изменения своего лица при помощи косметики, когда неожиданный посетитель ворвался в квартиру и нарушил ее тщательно рассчитанный график.

— Я просто подумал, дай-ка загляну к ней… Надеюсь, ты не возражаешь. Я хочу сказать, я не помешал, а?

Чтобы избавиться от него, потребовалось не меньше десяти минут. Наконец он убрался, забыв вечернюю газету, как будто умышленно оставил свою метку в комнате, где отнял так много драгоценного времени. Ева сунула газету под ближайшую диванную подушку, моментально унесла пустые стаканы на кухню, с глаз подальше, и быстро вернулась, чтоб добавить заключительные штрихи к гриму.

А гость явно запаздывал. Вся эта паника и гонка — попусту.

В конце концов у Евы оказалось свободное время; она вытащила вечернюю газету из-под подушки, рассеянно прошла на кухню, чтобы положить ее в мусорное ведро, но заколебалась. Пожалуй, газета пригодится, чтобы завернуть копченую грудинку, которая осталась с прошлого уик-энда и начинала потихоньку портиться. Лучше сделать это сейчас, когда у нее есть несколько свободных минут, а то к следующему уик-энду…

Через секунду грудинка была забыта.

«Джон Тауерс, канадский миллионер…» Тауерс. Похоже… Да нет, нет, конечно. Этого быть не может!

Джон без инициала X. Джон Тауерс. Тот самый.

Канадский миллионер. Нет, это не может быть он. Но Джон уехал за границу после того, что случилось тогда в Клуги… Клуги! Забавно, что она все еще помнит это название. Она видела все так отчетливо. Дом желтого цвета с белыми ставнями, фасадом к морю, зеленую лужайку в саду, склон горы, спускающейся к бухте. Забытый Богом уголок, подумала она, когда впервые увидела его. Четыре мили до ближайшего города, две мили от автомагистрали, конец проселочной дороги, которая ведет в никуда. Но, в конце концов, ей никогда не придется ехать туда снова. Она была там всего один раз, и этого раза ей, безусловно, хватит до конца жизни.

«… Остановился в Лондоне… Невеста — англичанка…»

Остановился в Лондоне. Наверняка в одном из самых известных отелей. Будет легко выяснить, в каком именно…

Если бы она хотела выяснить. Чего она, конечно, не хотела.

Или хотела?

«Джон Тауерс, — думала она, в оцепенении глядя на неясную фотографию. — Джон Тауерс. Эти глаза… Ты смотришь в них — и внезапно забываешь о боли в спине, или о сквозняке из открытой двери, или о тысяче других утомительных мелочей, которые могли беспокоить тебя в данный конкретный момент. Ты можешь ненавидеть фортепиано и считать музыку скучной, но, как только он прикасается к клавишам, ты чувствуешь, что не слушать невозможно. Он двигается, смеется или показывает что-то совсем обыкновенное, а ты не можешь отвести от него глаз. «Бабник», — решила я, встретив его впервые, но потом вечером в нашей комнате Макс сказал со смешком: «Джон? Бог мой, ты разве не заметила? Моя дорогая девочка, он влюблен в свою жену. Оригинально, правда?»

Его жена.

Ева положила газету и нагнулась, чтобы подобрать упавшие страницы. Ей показалось, что руки и ноги одеревенели и болят, как будто она поднимала тяжести. Ей вдруг стало холодно. Машинально бросив газету в мусорное ведро, она ушла из кухни и обнаружила, что зачем-то входит в пустую гостиную, в которой царит мертвая тишина.

Итак, Джон Тауерс опять вернулся в Лондон. У него чертовски крепкие нервы.

Вероятно, подумала она, лениво перебирая пальцами кромку занавески и глядя в окно, вероятно, было бы весьма забавно вновь встретить Джона. Плохо только то, что он наверняка забыл о ее существовании и сейчас намеревается жениться на девушке, которую она никогда не видела. Но было бы интересно проверить, будут ли эти глаза и это сильное тело так же заражать ее тем странным восторгом и лишать присутствия духа даже сейчас, через десять лет? Или на этот раз она сможет смотреть на него беспристрастно? Если он привлекал ее только сексуально, возможно, во второй раз он не произведет на нее такого сильного впечатления… Но было что-то еще… Она вспомнила, как пыталась объяснить Максу, сама не зная, что именно она хочет объяснить: «Это не просто секс, Макс. Это что-то еще. Это не просто секс».

А Макс спросил со своей привычной усталой, циничной улыбкой: «Не просто? Ты абсолютно уверена?»

Макс Александер.

Отвернувшись от окна, она подошла к телефону и после минутного колебания встала на колени, чтобы достать телефонный справочник.

Макс Александер лежал в постели. На свете существовало только одно место, которое он предпочитал постели, — за рулем своей гоночной машины, но врач посоветовал ему в этом сезоне воздержаться от гонок, и ему приходилось проводить большую часть времени в постели. В этот вечер он только что пришел в себя после недолгого и неглубокого сна и потянулся за сигаретой, когда зазвонил телефон.

Он поднял трубку.

— Привет, Макс. — Женский голос на другом конце линии был незнаком. — Как поживаешь?

Он заколебался, ощутив досаду. Черт бы побрал этих женщин с их вечной таинственностью и холодными голосами профессиональных «девочек по вызову», которые не смогли бы обмануть даже двухлетнего ребенка…

— Это флаксмен девять-восемь-два нуля, — сказал он сухо. — Я думаю, вы ошиблись номером.

— У тебя короткая память, Макс, — сказал голос на другом конце провода. — В самом деле, ведь не так уж много времени прошло с тех пор, как мы были в Клуги.

После долгой паузы ему все же удалось вежливо задать вопрос телефонной трубке цвета слоновой кости:

— С тех пор, как мы были где?

— Клуги, Макс, Клуги. Не мог же ты забыть своего друга Джона Тауерса, а?

Нелепо, но он не мог вспомнить ее имени. У него осталось ощущение чего-то библейского. Может быть, Руфь? Или Эстер? Черт побери, в церковном календаре должно быть куда больше женских имен, но даже ради спасения своей жизни он не смог бы вспомнить больше ни одного. Прошло уже почти четверть века с тех пор, как он открывал Библию в последний раз.

— О, это ты, — сказал он, не придумав ничего лучшего. — Какой стороной повернулась к тебе жизнь на этом этапе?

Для чего, черт возьми, она позвонила? После происшествия в Клуги он ее больше не видел, они пошли каждый своей дорогой. Это было десять лет назад. Десять лет — очень долгий срок.

— Последние два года живу на Девис-стрит, — ответила она. — Работаю в должности управляющего в одной фирме на Пиккадилли. Торговля бриллиантами.

Как будто ему не все равно.

— Тебе, конечно, попалось на глаза сообщение о Джоне, — сказала она небрежно. — В сегодняшнем вечернем выпуске.

— О Джоне?

— Ты что, не видел газету? Он вернулся в Лондон.

Они молчали. Мир внезапно сжался до размеров телефонной трубки цвета слоновой кости, и он почувствовал где-то под сердцем боль.

— Он здесь уже несколько дней. Наверное, какие-нибудь дела. Я просто хотела знать, известно ли это тебе. Он тебе написал, что приезжает?

— Мы перестали общаться с тех пор, как он уехал за границу, — резко сказал Александер и повесил трубку, не слушая ее ответа.

Он с удивлением заметил, что вспотел, а его легкие все еще гнали кровь к сердцу в темпе, который заставил бы его врача забеспокоиться. Откинувшись на подушки, он постарался дышать более спокойно и сконцентрировал внимание на потолке.

Все же женщины очень странные создания, они готовы на все, чтобы первыми сообщить неожиданную новость. Макс подозревал, что они при этом испытывают особенное возбуждение, ложное ощущение наслаждения. Женщина явно упивается самовольно присвоенной ролью диктора последних известий.

— Джон Тауерс, — громко произнес он. — Джон Тауерс.

Это помогло мало-помалу восстановить прошлое. Это утешало, успокаивало и позволяло посмотреть на ситуацию с точки зрения человека незаинтересованного, бесстрастного. Он долгое время вспоминал о Джоне. Как там у него шли дела в Канаде? И зачем он приехал после такого перерыва? Казалось столь очевидным, что после смерти жены он никогда, ни при каких обстоятельствах не вернется…

Александер каменел, когда вспоминал о смерти Софии. Это было ужасно. Он помнил дознание, врачей, разговоры с полицейскими, как будто это было вчера. Коронерский суд в конце концов вынес вердикт: несчастный случай, хотя возможность самоубийства также обсуждалась. После этого Джон бросил дом, продал свое дело и через два месяца был уже в Канаде.

Александер вытряс сигарету из пачки, медленно прикурил, глядя, как разгорается и тлеет ее кончик, соприкоснувшись с оранжевым пламенем. Но чем больше он вспоминал, тем четче работала мысль, все более набирая скорость и проясняясь.

Они с Джоном вместе учились в школе. По правде говоря, у них было мало общего, но потом Джон увлекся гонками, и они стали видеться во время каникул, приезжая погостить друг к другу. Дома у Джона была странная жизнь. Его мать была женщиной светской, в ней было много снобизма, и он часто ссорился с ней. Родители Джона развелись, когда ему было семь лет.

Отец, который, очевидно, был очень богат и весьма эксцентричен, после развода жил за границей и потратил большую часть своей жизни, снаряжая экспедиции к отдаленным островам в поисках разных ботанических диковин, так что Джон никогда его не видел. Была еще разная родня со стороны матери, но единственная родственница Джона, которую Александер видел, была по линии старшего Тауерса. Она на год моложе Джона и Александера, и ее звали Мэриджон.

Незаметно для себя Макс мысленно перенесся в другой мир. Сейчас он был далеко, там, где синее море освещалось ярким солнцем, сиявшим в безоблачном небе. «Мэриджон», — подумал он и вспомнил, что они все называли ее одинаково. Ее имя никогда не сокращалось до «Мэри». Всегда была только Мэриджон, с равноценными ударениями и на первом, и на втором слоге. Мэриджон Тауерс.

Она была привлекательна, Макс пытался ухаживать за ней, но не достиг ровным счетом ничего. Слишком уж много было вокруг нее разных юнцов, а она, похоже, предпочитала мужчин значительно старше. Александер так никогда и не сумел понять, о чем она думает. Он мог выносить загадочных женщин лишь в небольших дозах. Его всегда раздражала атмосфера таинственности, сгущавшаяся до непроницаемости…

В конце концов она вышла замуж за юрисконсульта. Никто не знал почему. Он был посредственным и весьма заурядным парнем, довольно скучным, стойким традиционалистом. Звали его Майкл. Майкл-как-тебя-там-дальше. Так или иначе, они потом развелись. Александер не знал, что с ними стало в дальнейшем.

Но раньше, чем Мэриджон вышла замуж за Майкла, Джон женился на Софии.

Гречанка София, ко всеобщему изумлению, была официанткой и работала в одном из многочисленных кафе в Сохо. Джону было девятнадцать, когда он ее встретил, и вскоре они поженились. Это, естественно, вызвало огромное возмущение матери и ярость отца, который тут же бросил подготовку очередной экспедиции и прилетел в Англию. Были чудовищные скандалы с обеих сторон, и в конце концов старик вычеркнул сына из завещания и вернулся к своей экспедиции.

Александер криво улыбнулся.

Джону было наплевать! Он взял взаймы у матери несколько тысяч фунтов, уехал в противоположную часть Англии и завел дело по продаже домов, земельных участков и имений в Корнуолле. Деньги, конечно, вернул. В основном покупал коттеджи в лучших уголках Корнуолла, переоборудовал их, а затем выгодно продавал. Корнуолл был тогда очень популярным местом, и для такого человека, как Джон, имевшего капитал и способности к бизнесу, было сравнительно легко заработать себе на жизнь. Тем не менее он тогда не интересовался большими деньгами; все, что ему было нужно, — его жена, красивый дом в прелестном месте и рояль. Он, разумеется, все это получил. Джон всегда получал все, чего хотел.

Внезапно воспоминания подернулись дымкой, они крутились и поворачивались, как вращающиеся ножи. Да, думал Александер, Джон всегда получал то, чего хотел. Он хотел женщину, и ему стоило только поманить ее пальцем; он хотел денег, и они плавно потекли на его счет; он почему-то хотел, чтоб ты стал его другом, и ты стал его другом.

…А был ли ты его другом? Когда Джон уехал, как будто развеялись чары, и ты начал раздумывать: а были ли вы и в самом деле друзьями?

Он опять подумал о женитьбе Джона. У них был только один ребенок, толстый и довольно непривлекательный, совсем не похожий ни на одного из родителей. Александер вспоминал уик-энды в Клуги тем летом, когда друзья Тауерса выезжали к нему в пятницу, иногда тратя на дорогу целый день, иногда проводя ночь с пятницы на субботу в дороге, и приезжали в субботу к ленчу. Это было долгое путешествие, но Джон и София великолепно принимали гостей, тем более что само место было идеальным для любого длинного уик-энда… В каком-то смысле там было чересчур уединенно, особенно для Софии, которая всю свою жизнь прожила в шумных перенаселенных городах. Без сомнения, она скоро устала от этого чудесного дома у моря, который Джон так любил. В последние месяцы своей жизни она стала очень беспокойной.

Он вспоминал, какой была София: сладострастная лень, томная пластика, чудовищная скука, которая была упрятана под роскошную оболочку.

Было бы намного лучше, если бы она оставалась в своем ресторанчике, переполненном людьми всех национальностей, и не меняла бурлящую жизнь Сохо на уединенную безмятежность этого дома у моря.

Макс продолжал размышлять, наблюдая за горящей сигаретой, вспоминал бухту и скалы, на которые она упала. Упасть там легко, думал он тогда. Тропинку — ступеньки, выбитые в скалистом обрыве, — занесло песком. Обрыв не был слишком крут или высок, но скалы внизу — как множество острых зубов, только на самом берегу они сглаживались в террасы, ведущие к линии прибоя.

Александер погасил окурок, раздавив столбик пепла.

Там под обрывом было прелестное место. Джон часто ходил туда с ребенком.

Макс видел сейчас все это так ясно: тот уик-энд, Клуги, веселый прием, которые так любила София. Он приехал с Евой, а Майкл — с Мэриджон. Больше никого не было. Джон пригласил еще одну пару, но в последнюю минуту выяснилось, что они не смогут приехать.

Он видел Клуги глазами своей памяти. Старая ферма, которую Джон перестроил, в нескольких сотнях ярдов от моря. Стены — желтые, ставни — белые. Это было необычное, поразительное место. Позднее, когда все кончилось, он думал, что Джон продаст этот дом, но Джон не продал. Он продал свою фирму, а дом в Клуги так и не продал. Он отдал его Мэриджон.

Придя вечером домой, Майкл Риверс тут же вывел машину из гаража и отправился в дальнюю поездку. Целью путешествия был дом в Суррее, в сорока милях от его квартиры в Вестминстере. В Гилфорде он остановился, чтобы перекусить в пивной, а затем двинулся дальше. Он приехал в Анселм Кросс вскоре после семи вечера, июльское солнце пламенело в небе за верхушками сосен на окружающих холмах.

Его встретили недоуменно и не очень приветливо. По правилам, гостей по вторникам не пускали; игуменья была очень строга в этом отношении. Исключения делались только по неотложному поводу.

— Вас, конечно, ожидают?

— Нет, — сказал Риверс. — Но я думаю, она меня примет.

— Подождите минутку, пожалуйста, — сказала отрывисто женщина и вышла из комнаты в водовороте черных юбок и покрывала.

Майкл прождал около четверги часа в маленькой пустой комнате. Ему стало казаться, что его терпение подходит к концу, когда женщина наконец вернулась. Губы ее были неодобрительно поджаты.

— Сюда, пожалуйста.

Он шел за ней по длинному коридору, знакомая тишина душила его. На мгновение он попытался себе представить, каково это — жить в таком отрезанном от всего мира месте, быть запертым наедине со своими думами на долгие часы, но мысленно отпрянул в ужасе от такой возможности. Чтобы нейтрализовать кошмарные вывихи воображения, Майкл заставил себя думать о своих буднях, наполненных работой в офисе, приемом клиентов: о вечерах, которые он проводил в клубе, играя в бридж; о выходных днях, занятых гольфом и долгими прогулками. У него абсолютно не было времени, чтобы сесть и задуматься. Так было лучше. Когда-то, очень давно, он время от времени наслаждался уединением в безлюдном месте, но теперь старался, чтобы его мысли были заняты кем-то или чем-то таким, что абсолютно исключало любую возможность уединения.

Монахиня открыла дверь. Когда Майкл перешагнул через порог, она прикрыла ее, и он услышал мягкий звук шагов — монахиня быстро и целеустремленно возвращалась назад по коридору.

— Майкл! — произнесла с улыбкой Мэриджон. — Какой приятный сюрприз!

Она поднялась и пошла к нему через всю комнату. В этот момент лучи солнца, проникавшие через окна, осветили ее прекрасные волосы. Внезапно он ощутил комок в горле, почувствовал резь в глазах; так и стоял перед ней, не способный заговорить, шевельнуться, почти потерявший зрение.

— Дорогой Майкл, — услышал он ее голос с мягкими интонациями. — Иди сюда, сядь и расскажи мне, что происходит. Какие-нибудь дурные вести? В другом случае ты вряд ли пустился бы в такой долгий путь после рабочего дня.

Она почувствовала его растерянность, но не поняла причину. Пока она шла к стульям, расположенным по обе стороны столика, ему удалось овладеть собой, и в следующую секунду он уже сидел напротив и ощупью искал портсигар.

— Ты не возражаешь, если я закурю? — пробормотал он, уставившись на крышку стола.

— Ни в какой мере. Угостишь меня сигаретой?

Он удивленно взглянул на нее, выражение его лица вызвало у нее улыбку.

— Я не монахиня, — напомнила она ему. — Я даже не послушница. Я просто нахожусь в «уединении».

— Конечно, — неловко сказал он. — Похоже, я все время об этом забываю.

И предложил ей сигарету. Он заметил, что она все еще носит обручальное кольцо. Пальцы, державшие сигарету, были такими же тонкими, как и прежде.

— Ты седеешь, Майкл, — сказала она. — Наверное, слишком много работаешь. — Она затянулась сигаретой. — Какой странный вкус! Очень необычно. Будто редкий яд, несущий медленную наркотическую смерть… Ты долго не приезжал, Майкл. Месяцев шесть?

— Семь. Я не был на Рождество.

— Конечно! Теперь я вспомнила. Живешь в той же квартире в Вестминстере, да? Это смешно, но я совершенно не могу представить себе тебя в Вестминстере. Тебе надо опять жениться, Майкл, и жить в каком-нибудь фешенебельном пригороде вроде Ричмонда или Роухемптона, или где-нибудь еще в этом же духе. — Она по старой привычке выдохнула дым в потолок. — Как поживают твои друзья? Ты видел Камиллу с тех пор? Я помню, ты встретил ее где-то в гостях на Рождество.

Наконец к Майклу вернулось самообладание. Он ощутил вспышку благодарности за то, что Мэриджон вела разговор, пока он не почувствовал себя лучше, и за то, что она нашла именно то начало разговора, которое было ему необходимо. Как будто она знала… Но нет, это невозможно. Невероятно.

— Нет, — сказал он. — Я больше не видел Камиллу.

— А Джастина?

Она, наверное, знает. У него волосы зашевелились на голове — такая осведомленность просто сверхъестественна.

— Нет, ты не видел Джастина, — ответила она на свой вопрос, прежде чем он успел произнести хотя бы слово.

Он заметил, что она говорила медленнее, чем всегда, а глаза ее были устремлены в окно, они видели что-то такое, чего ему видеть не дано.

— Думаю, я поняла, — сказала она наконец. — Должно быть, ты приехал ко мне поговорить о Джоне.

Теперь их окружала абсолютная тишина, гигантская волна безмолвия захлестнула их. Он пытался представить себе, что находится в своем офисе и она просто очередная клиентка, с которой надо обсудить дело. Он старался что-то сказать, но слова не шли с языка.

— Он вернулся.

В первый раз за все время она посмотрела на него в упор, ее взгляд был совершенно спокойным.

— Правда?

Новая длинная пауза. Теперь она смотрела на свои руки. Длинные ресницы, казалось, отбрасывали тень на лицо, придавая ему странное отчужденное выражение. Однажды, очень давно, это выражение ужаснуло его.

— Где он?

— В Лондоне.

— У Камиллы?

— Нет, в «Мэйфер-отеле».

Обычный шаблонный вопрос и ответ напомнили бесчисленные диалоги с клиентами, и ему стало легче говорить.

— Это было в вечернем выпуске, — сказал он. — Они назвали его канадским миллионером, сделавшим состояние на недвижимости, что, в общем-то, неправдоподобно. Но это определенно Джон, потому что они дали фотографию, а поскольку это колонка светских новостей, ведущий не мог не упомянуть Камиллу. Название отеля не было указано, но я обзвонил наиболее крупные и узнал, где он остановился. Это не отняло у меня много времени — меньше десяти минут. Я не думал, что он остановится у Камиллы. Когда я видел ее в последний раз, она сказала, что не имеет от него никаких известий и даже не знает его адреса в Канаде.

— Понятно. — Последовала пауза. — В газете было что-нибудь еще?

— Да, — сказал он, — было. Они написали, что он помолвлен с молодой англичанкой и намерен в ближайшее время жениться.

Она смотрела в окно на вечерний свет и чистое голубое небо вдали. Теперь она улыбалась.

— Я рада, — сказала она, переводя на него взгляд, сейчас она улыбалась прямо в его глаза. — Это прекрасная новость. Надеюсь, он будет счастлив.

Он первым отвел глаза и, глядя вниз, на твердую, ровную деревянную поверхность стола, внезапно почувствовал желание удрать от этого устрашающего безмолвия и мчаться в сумерках обратно к бушующим шумам Лондона.

— Может быть, ты хочешь, чтобы я… — услышал Майкл собственное бормотание, но Мэриджон прервала его.

— Нет, — сказала она. — Тебе нет никакой необходимости встречаться с ним от моего имени. Ты очень добр, что приехал в такую даль, чтобы увидеться со мной сегодня же, но больше сейчас ничего не надо делать.

— Если… если тебе что-то понадобится, любая помощь…

— Я знаю, — сказала она. — Я очень благодарна тебе, Майкл.

Вскоре после этого он удрал. На прощанье она протянула ему руку, но это придало бы расставанию слишком официальный, отчуждающий характер, и он сделал вид, что не заметил руки. А через несколько секунд уже завел мотор и, прежде чем тронуться в обратный путь, поставил регулятор звука в приемнике на максимум.

После ухода Майкла Мэриджон довольно долго сидела у стола и следила за наступлением ночи. Когда стало совсем темно, она встала на колени рядом с кроватью и начала молиться.

В одиннадцать часов разделась и легла. Прошел час, но она не спала. Свет луны проникал в комнату через маленькое окно и отбрасывал длинные изящные тени на голые стены.

Она села, прислушалась. Мозг Мэриджон опять был распахнут, а она думала, что уже давным-давно забыла этот прием. Через какое-то время подошла к открытому окну, как будто холодный ночной воздух мог помочь ее стремлению понять и объяснить. Окно выходило в спокойный, закрытый со всех сторон внутренний дворик, который был даже более спокойным и закрытым, чем ее комната. Но сейчас это зрелище мира и покоя не облегчило ее состояния, а подспудно вызвало обратный эффект: ей показалось, что голова как бы увеличивается в объеме, горло сдавило, она чуть не вскрикнула. Мэриджон подбежала к двери и распахнула ее. Легким не хватало воздуха, тело покрылось потом. Но за дверью было обычное пустое замкнутое пространство коридора, душившее ее своим покоем. Она побежала, босые ноги беззвучно касались каменного пола, и вдруг ей показалось, что она бежит вдоль обрыва, внизу блистает голубое море Корнуолла, а она бежит и бежит к дому с желтыми стенами и белыми ставнями. Вокруг открытое пространство, много воздуха — она свободна.

Видение рассеялось. Мэриджон была в саду старого дома в Суррее, а рядом на клумбе — роза. Она сорвала цветок, разорвала лепестки на мелкие кусочки, а затем сознание опять распахнулось, и она испугалась. Никто, думала она, никто, с кем этого не случалось, ни за что не смог бы понять, как это страшно. Никто не смог бы постичь, что это значит. Человек может представить свое тело раненым или изувеченным, но он не может себе представить боль сознания, мучительные попытки понять, осознать, что твой мозг принадлежит не только тебе одной…

Она преклонила колена, попыталась молиться, но молитвы растворялись в охватившем ее смятении.

Когда наконец наступил рассвет, она пошла к игуменье сказать, что сегодня уезжает, не знает, когда вернется и вернется ли вообще.

 

Глава вторая

Служащий отеля не мог выяснить, откуда именно был сделан тот анонимный звонок.

— Но вы должны, — настаивал Джон. — Это очень важно. Вы должны.

Человек за стойкой вежливо ответил, что он очень сожалеет, но это абсолютно невозможно. Звонили из уличного автомата, а система автоматического коммутатора не дает никакой возможности выяснить что-либо еще.

— Это был мужчина или женщина?

— Боюсь, что не помню, сэр.

— Но вы должны помнить! — сказал Джон. — Вы наверняка помните. Звонок был всего минуту назад.

— Но, сэр… — Служащий почувствовал, что начинает заикаться. — Видите ли…

— Что он сказал? Голос был глубокий? У него был какой-нибудь акцент?

— Нет, сэр. Да и потом это очень трудно определить, потому что…

— Почему?

— Но, сэр. Это был почти шепот. Голос звучал очень слабо. Он просто спросил вас. «Пожалуйста, соедините с мистером Тауерсом», — сказал он, а я спросил: «Вы имеете в виду мистера Джона Тауерса?» А когда он не ответил, я сказал: «Минутку», — и соединил линию.

Джон пожал плечами, повернулся, пересек холл и направился к бару. Мужчина за стойкой вытер лоб, что-то пробормотал своему коллеге и механически сел на первый подвернувшийся стул.

В баре Джон заказал двойной виски со льдом. Посетители были рассеяны по всему помещению. Однако ему довольно легко удалось найти себе место на достаточной дистанции от ближайшей группы. Посидев некоторое время, он вдруг осознал, что из путаницы мыслей в его голове определенно выделилась одна идея, требующая незамедлительного осуществления. Поэтому, допив виски, он потушил сигарету и вернулся к себе в номер, чтобы позвонить.

Ему ответил незнакомый голос. «Черт, — подумал Джон, ощутив вспышку разочарования. — Она или снова вышла замуж, или переехала, или то и другое вместе, и мне придется терять время в роли чертова частного детектива, чтобы найти ее».

— Попросите, пожалуйста, миссис Ривингтон, — резко сказал он незнакомцу на другом конце линии.

— Я полагаю, вы неправильно записали телефон. Мой номер…

— Это Халкин-стрит, сорок один?

— Да, но…

— Значит, она переехала, — сказал Джон устало и добавил: — Спасибо.

Он сел и на минуту задумался. Лоуренс, их семейный адвокат, наверняка знает, где она. Уж Лоуренс-то, во всяком случае, никуда не переехал за эти десять лет: ему сейчас семьдесят пять, и он прочно врос в свой маленький домик в грегорианском стиле в Ричмонде, вместе со своей сварливой экономкой, которая наверняка все еще носит крахмальные воротнички и манжеты.

Через десять минут он уже разговаривал с человеком, который глубоким, сладкозвучным голосом, с особой тщательностью произносил каждый слог.

— Лоуренс, я пытаюсь связаться со своей матерью. Вы можете дать мне ее адрес? Я только что звонил на Халкин-стрит, но понял, что она переехала, и мне пришло в голову, что вы наверняка сможете сказать мне, что тут происходило, пока я был за границей.

Лоуренс проговорил около тридцати секунд, прежде чем Джон осознал, что не может больше этого выносить.

— Вы имеете в виду, что она переехала около пяти лет назад, после смерти своего второго мужа, и сейчас живет на Консет Мьюс, в доме номер пять?

— Совершенно верно. Фактически…

— Я понял. Теперь, Лоуренс, еще одна проблема. Мне в высшей степени необходимо разыскать мою двоюродную сестру Мэриджон. Я собирался позвонить матери и спросить ее, но, раз уж мы с вами беседуем, я с тем же успехом могу спросить и у вас. Вы имеете представление о том, где она находится?

Старик погрузился в размышления.

— Значит, не знаете, — сказал Джон секунд через десять.

— Ну, если быть абсолютно честным, фактически нет. Не могу ничего вам об этом сказать. Риверс мог бы, конечно, вам рассказать. Приятный парень, этот молодой Риверс. К сожалению, их брак не удался… Полагаю, вы знаете о разводе.

В мягко освещенной комнате воцарилось молчание. За окном по Беркли-стрит полз транспортный поток, заводные игрушки двигались по городу-макету.

— Развод был оформлен, дайте вспомнить… лет шесть тому назад. Или пять? Моя память уже не так точна, как была когда-то… Риверса это сильно подкосило — я встретил его, как раз когда приближалось рассмотрение дела в суде, и он выглядел совершенно больным, бедный парень. Но с разводом никаких затруднений не было. Он взял вину на себя, якобы сам ушел от жены. Майкл не защищался, естественно. Все дело заняло десять минут. Судьи отнеслись к нему очень мягко. Мэриджон, конечно, в суде не присутствовала. В этом не было никакой необходимости… Вы еще слушаете, Джон?

— Да, — сказал Джон. — Я еще слушаю.

А про себя он снова и снова повторял: «Мэриджон, Мэриджон, Мэриджон». В комнате стало темно от печали.

Лоуренс продолжал с оттенком глубокой старческой ностальгии не слишком последовательный обзор событий за последние десять лет. Он, казалось, удивился, когда Джон неожиданно свернул разговор. Однако Лоуренсу удалось взять себя в руки до такой степени, что он даже смог пригласить Джона к себе на обед в конце недели.

— Очень сожалею, Лоуренс, но боюсь, что в данный момент это невозможно. Я вам позвоню потом, если смогу, и, может быть, мы тогда что-нибудь организуем.

Повесив трубку, Джон бросился на кровать и на минуту зарылся лицом в подушку. Он почувствовал щекой прохладу белоснежного полотна и вспомнил, как любил прикосновение льняного постельного белья много лет назад, когда они начали пользоваться простынями и наволочками, подаренными к свадьбе. Внезапный всплеск памяти вызвал перед глазами двуспальную кровать в Клуги, белые хрустящие простыни, зовущие лечь поскорее, темные волосы Софии, рассыпанные по подушке, ее обнаженное тело — цветущее, роскошное, горячее…

Он сел, потом пошел в ванную, потом вернулся обратно в спальню, подгоняемый лихорадочной тревогой.

«Найти Мэриджон, — произнес голос из глубины его сознания. — Ты должен найти Мэриджон. Ты не можешь поехать к Майклу Риверсу, значит, ты должен поехать не к нему, а к матери. Тогда, может быть, удастся увидеть Джастина и попытаться поговорить с ним. Ты должен увидеть Джастина».

«Но этот телефонный звонок… Я должен выяснить, кто звонил. А самое главное — я должен найти Мэриджон…»

Джон вышел, остановил такси на проезжей части, дал шоферу адрес матери и плюхнулся на заднее сиденье. Путешествие было недолгим. Джон сидел в машине, наблюдая, как блистающий водоворот Найтсбриджа поглощает деревья парка; машина повернула за Харродсом и через две минуты свернула на Консет Мьюс. Он вышел, дал водителю десять шиллингов и решил не терять времени на получение сдачи. Было темно, единственный источник света — старомодный фонарь на углу в нескольких ярдах от него. А над дверью, помеченной номером пять, света не было. Очень медленно он пересек булыжную мостовую, долго и сильно нажимал на кнопку звонка.

«Может быть, Джастин откроет дверь», — думал Джон. В тысячный раз он попытался представить себе, каким стал Джастин, но мог представить только маленького мальчика с короткими толстыми ножками и пухлым тельцем… Вдруг он оказался в прошлом, на прогулке по тропинке вдоль обрыва до дома в Клуги, а его руку доверчиво и крепко сжимала маленькая ручка.

Дверь открылась. На пороге лицом к нему стояла женщина с незнакомым лицом в платье горничной.

— Добрый вечер, — сказал Джон. — Миссис Ривингтон дома?

Служанка неуверенно помедлила. Потом женский голос спросил:

— Кто это?

В следующую секунду, как только Джон переступил через порог, в холл вошла Камилла.

Внезапно Джон ощутил стеснение в груди, и чувство любви болью обожгло горло. Но воскресло прошлое, окутанное удушающим туманом, и осталось лишь ощущение отчужденности. Ей всегда было наплевать. Она постоянно была слишком поглощена поиском любовников и мужей, слишком занята, передвигаясь в светских лабиринтах коктейлей и вечеров по случаю великих дат, всегда бесконечно озабочена тем, чтобы нанять прислугу, которая выполняла бы ее обязанности, или же была поглощена устройством его, Джона, в школу-пансион на год раньше срока, чтобы он не путался под ногами. Он принял ее отношение к себе и приспособился к нему. Сегодня он уже не ощущал боли, тем паче после десятилетней разлуки с ней.

— Привет, — сказал он, втайне надеясь, что мать не станет плакать или разыгрывать чувствительные сцены, чтобы продемонстрировать глубину несуществующей любви. — Я решил просто заглянуть и повидаться с тобой. Ты, без сомнения, видела в газетах, что я в Лондоне.

— Джон… — Камилла обняла его, и, целуя мать в щеку, он понял, что она плачет.

Итак, ему все же предстояло выдержать чувствительную сцену. Как в тот раз, когда она отправила его, семилетнего, в пансион и плакала, когда пришло время расставаться. Он так и не смог простить ей тех слез, лицемерной скорби, которую она в действительности даже не была способна почувствовать. Сейчас, кажется, лицемерие начиналось вновь, с самого начала.

Он отступил на шаг и улыбнулся, глядя ей в глаза.

— Ну, — медленно произнес он, — похоже, ты все такая же… Где Джастин? Он здесь?

Выражение ее лица мгновенно изменилось; она повернулась и жестом пригласила его за собой в гостиную.

— Нет, его нет. Он ушел после обеда и сказал, что вернется после одиннадцати… Почему ты не позвонил и не предупредил, что собираешься повидать нас? Я не ждала письма, конечно: это было бы слишком — надеяться на такое, но если бы ты позвонил…

— Я не знал, будет ли у меня сегодня вечером время, чтобы заехать.

Они сидели в гостиной. Джон узнал старые картины, дубовый шкафчик, китайский фарфоровый сервиз с традиционной росписью.

— Ты надолго приехал? — быстро спросила мать. — Это деловая поездка?

— В какой-то степени. Я приехал еще и для того, чтоб жениться. Моя невеста отправится сюда из Торонто через десять дней, и мы поженимся как можно скорее.

— О! — воскликнула она. Джон расслышал резкие нотки в ее голосе и знал, что выражение ее глаз будет жестким. — Я приглашена на церемонию бракосочетания? Или это будет такое тихое мероприятие, что не пригласят даже мать жениха?

— Ты можешь прийти, если хочешь. — Он взял сигарету из ящичка на столе и прикурил от своей зажигалки. — Но мы решили, чтобы все прошло тихо. Родители Сары хотели устроить большую светскую свадьбу в Канаде, но такого я бы не смог вынести, да и Сара тоже, поэтому мы решили венчаться в Лондоне. Родители Сары прилетят из Канады, будут еще один или двое ее друзей, но больше никого.

— Понятно, — сказала мать. — Как интересно! А ты ей рассказал о своей женитьбе на Софии?

Оба молчали. Джон взглянул на мать в упор и почувствовал удовлетворение от того, что у нее покраснела шея, а потом краска поползла выше, на лицо. После паузы он осторожно спросил:

— Ты звонила в «Мэйфер-отель» сегодня вечером?

— Звонила ли я? — Она была озадачена. Он видел, что в ее глазах появилось недоумение. — Нет, я не знала, что ты остановился в «Мэйфер-отеле», — произнесла она наконец. — Я не звонила… А почему ты спрашиваешь?

— Да так… — Он затянулся сигаретой и посмотрел на незнакомую китайскую статуэтку на туалетном столике. — Как поживают Майкл и Мэриджон? — спросил он рассеянно через минуту.

— Они развелись.

— В самом деле? — В голосе прозвучало еле уловимое удивление. — Из-за чего?

— Она не хотела больше жить с ним. Я не сомневаюсь, что у нее было много романов. В конце концов он развелся с ней из-за распада семьи.

Джон слегка пожал плечами как бы в ответ и, не глядя на мать, почувствовал, что она хочет сказать колкость. Прежде чем она успела открыть рот, он спросил:

— Где сейчас Мэриджон?

Последовала пауза.

— Зачем тебе надо это знать?

Он посмотрел на нее пристально.

— А почему бы и нет? Я хочу ее видеть.

— Понятно, — сказала она. — Так вот почему, я полагаю, ты приехал в Англию. И поэтому ты появился сегодня здесь. Я уверена, что в ином случае ты не стал бы утруждать себя.

«О Боже! — устало думал Джон. — Еще театральные сцены».

— Что ж, в таком случае ты, приехав сюда, даром потратил время, — сказала она твердо. — Я понятия не имею, где она, и к тому же меня это абсолютно не интересует. Майкл — единственный человек, который с ней поддерживает отношения.

— Где он сейчас живет?

— В Вестминстере, — сказала Камилла, ее голос звучал ясно и жестко. — Номер шестнадцать на Грей Корт. Я надеюсь, ты не собираешься увидеться с ним, не правда ли, дорогой?

Джон наклонился вперед, стряхнул пепел в пепельницу и поднялся с непогашенной сигаретой в пальцах.

— Господи Боже, ты собираешься к нему? Ты же только приехал!

— Я еще зайду как-нибудь. Сейчас я страшно спешу.

Он уже вышел в холл, но, так как она шла за ним, остановился, положив одну руку на замок входной двери, и повернулся лицом к матери.

— Джон, — произнесла она голосом, из которого неожиданно исчезла вся ярость, — Джон, дорогой…

— Попроси Джастина позвонить мне, когда вернется, хорошо? — сказал Джон, поцеловав мать на прощанье и прижав ее на какое-то мгновение к себе. — Не забудь. Я хочу с ним сегодня переговорить.

Она отстранилась, он убрал руки и открыл входную дверь.

— Но ты же не хочешь его видеть, ведь так? — услышал он ее слова, ошибочно приняв страх в ее голосе за сарказм. — Я не думаю, что тебе это так уж важно.

Он резко повернулся и сделал шаг на улицу.

— Конечно же, я хочу его видеть, — бросил он через плечо. — Ты что, не догадалась? Джастин — главная причина того, почему я решил вернуться.

Майкла Риверса не было дома. Джон позвонил в дверь трижды, а потом, расстроившись, с силой дернул ручку. Но когда повернулся, чтобы спуститься по лестнице, то почувствовал облегчение. Он не хотел вновь встретиться с Риверсом.

Джон миновал поворот и начал медленно спускаться по последнему пролету в холл. Когда он шагнул на последнюю ступеньку, входная дверь распахнулась. В следующее мгновение какой-то человек переступил порог, задержавшись, чтобы закрыть за собой дверь.

В холле было темно. Джон стоял в тени, не двигаясь, затаив дыхание. Когда мужчина повернулся, все еще касаясь рукой замка, он уже понял, что этот человек — Майкл Риверс.

— Кто здесь? — спросил мужчина резко.

— Джон Тауерс.

Пока Джон ехал в Вестминстер, он решил, что бесполезно тратить время на ведение вежливой беседы, стараясь сделать вид, будто эти десять лет как-то изменили сложившуюся ситуацию.

— Извини, что я вот так появился, — сказал он, выходя из тени в смутные вечерние сумерки. — Но мне нужна твоя помощь. Мне надо срочно найти Мэриджон, а, похоже, никто, кроме тебя, не знает, где она.

Теперь он стоял ближе к Риверсу, но все еще не видел его ясно. Мужчина даже не пошевелился, а в странном полумраке Джон не мог видеть выражения его глаз. Он почувствовал резкий приступ неловкости, сильный всплеск памяти, нестерпимо яркий, почти болезненный, и еще необъяснимую волну сочувствия.

— Мне очень жаль, что у вас не сложилось, — внезапно сказал он. — Наверное, это было очень трудно.

Пальцы на замке медленно ослабили хватку. Риверс отвернулся от двери, остановился у стола, чтобы просмотреть вечернюю почту, которая ожидала там обитателей дома.

— Боюсь, не смогу сказать тебе, где она.

— Но ты обязан, — сказал Джон. — Я должен ее увидеть. Ты обязан.

Мужчина стоял к нему спиной — неподвижный, непримиримый.

— Пожалуйста, — сказал Джон, ему всегда было нестерпимо просить кого бы то ни было. — Это очень важно. Пожалуйста, скажи мне.

Мужчина взял со стола конверт и начал его открывать.

— Она в Лондоне?

Это был счет. Майкл аккуратно положил его обратно в конверт и повернулся в сторону лестницы.

— Послушай, Майкл…

— Иди к черту.

— Где она?

— Убирайся с моей…

— Ты должен сказать мне. Не будь таким чертовски глупым. Это срочно. Ты должен мне сказать.

Мужчина вывернулся из рук Джона и начал подниматься по лестнице. Когда Джон быстро пошел за ним, он обернулся, и Джон в первый раз увидел выражение его глаз.

— Ты принес людям слишком много горя за свою жизнь, Джон Тауерс, и ты принес более чем достаточно горя Мэриджон. Если ты думаешь, что я настолько глуп, чтобы сказать тебе, где она, то ты — сумасшедший. Из всех людей на этом свете я самый неподходящий для того, чтобы сказать тебе то, что ты хочешь знать. Так уж получилось, к счастью Мэриджон, что я единственный, кто знает, где она. А теперь убирайся отсюда к черту, прежде чем я выйду из себя и позвоню в полицию.

Он говорил спокойно и мягко, почти шепотом в абсолютной тишине холла. Джон сделал шаг назад, он медлил.

— Значит, это ты звонил мне сегодня вечером?

Риверс уставился на него.

— Звонил тебе?

— Звонил мне по телефону. Кто-то анонимно позвонил мне и поздравил меня с приездом в Англию. Это приветствие было не слишком теплым. Я подумал, что это можешь быть ты.

Риверс все еще пристально смотрел на Джона. Потом как бы с презрением отвернулся.

— Я не знаю, о чем ты говоришь, — услышал Джон уже с лестницы. — Я — юрисконсульт, а не чудак, анонимно звонящий по телефону.

Лестница скрипнула, он миновал поворот, и Джон вдруг оказался один со своими мыслями в полумраке пустого холла.

Он вышел на улицу, дошел до Парламент-сквер, прошел мимо Биг Бена к набережной. Рев машин звучал у него в ушах, блистали огни, выхлопные газы обжигали легкие. Он шел быстро, стараясь выплеснуть из себя всю ярость, обиду и страх через взрыв физической энергии, а потом внезапно понял, что никакие нагрузки не помогут смягчить бурю в его мозгу, и остановился в изнеможении, облокотился о парапет и стал смотреть на темные воды Темзы.

«Мэриджон», — звучало в его сознании опять и опять. И каждый повтор болью вонзался в мозг и обрушивался на него горем.

Если бы только он мог выяснить, кто ему звонил. Несмотря на то, что на какое-то мгновение Джон заподозрил мать, в глубине души он был уверен, что это не она. Звонивший должен был гостить в Клуги в тот ужасный уик-энд, и хотя мать могла догадаться, что произошло, благодаря своей особой интуиции, она бы никогда не подумала, что он…

Лучше не выражать это словами. Слова были конечной формой выражения, ужасной в своей завершенности.

Итак, это не его мать. И он почти уверен, что это не Майкл Риверс. Почти… И, конечно же, это не Мэриджон. Таким образом, остаются: Макс и девушка, которую Макс привез с собой из Лондона в тот уик-энд, высокая блондинка по имени Ева, державшая себя весьма высокомерно. Бедный Макс всегда стремился обмануть самого себя, пытался доказать, что знает о женщинах все, что можно о них знать. Он старался быть хотя бы второразрядным Дон-Жуаном, но ему удалось одурачить лишь самого себя. Было очевидно — единственной причиной его привлекательности для женщин был светский образ жизни гонщика и наличие денег, позволявших быть расточительным.

Джон спустился на станцию метро Чарринг Кросс, вошел в телефонную будку и закрыл за собой дверь.

Конечно, это Ева. Женщины любят подобные штучки. Но что именно ей было известно? Может, она вообще ничего не знает, это просто такая грубая шутка? А может быть, первый шаг в осуществлении спланированного шантажа. Тогда…

Мысли крутились с головокружительной быстротой, пока он искал в телефонном указателе номер и снимал трубку. Когда в трубке раздалось мурлыканье гудка, он посмотрел на часы. Было довольно поздно. Что бы ни случилось, он должен не забыть позвонить в полночь Саре… Полночь в Лондоне — шесть часов в Торонто. В это время Сара будет играть на рояле, и, когда зазвучит телефонная трель, она откинет прядь темных волос со лба, побежит из комнаты для музыкальных занятий к аппарату…

В трубке раздался щелчок.

— Флаксмен девять-восемь-два нуля, — отрывисто произнес мужской голос на другом конце провода.

Видение Сары исчезло.

— Макс?

Пауза. Затем:

— У телефона.

Внезапно он почувствовал, что ему трудно начать разговор. Наконец он сказал:

— Макс, это Джон. Спасибо за приветственный телефонный звонок нынче вечером. Как ты узнал, что я в городе?

Последующее молчание было смущающе длительным.

— Извините, — сказал Макс Александер после паузы. — Надеюсь, это звучит не слишком глупо, но я в полном недоумении. Какой Джон?

— Тауерс.

— Джон Тауерс! Бог мой, вот это сенсация! Я подумал, что это можешь быть ты, но, так как я знаком примерно с двумя дюжинами мужчин по имени Джон, решил, что лучше сначала удостовериться, с кем я разговариваю… Что это ты там сказал о приветственном звонке?

— Ты звонил мне в отель сегодня вечером, чтобы поздравить с возвращением домой?

— Дорогой мой, я даже не знал, что ты в Лондоне, до тех пор, пока кто-то не позвонил мне и не сказал, что о тебе есть информация в вечерней газете.

— Кто?

— Что?

— Кто тебе звонил?

— Ну, довольно забавно, но это была та девушка, с которой я приехал на уик-энд в Клуги, когда…

— Ева?

— Ева! Ну, конечно же! Ева Робертсон. Я не смог сразу вспомнить ее имя, но ты абсолютно прав. Это была Ева.

— Где она живет?

— По правде говоря, мне кажется, она сказала, что живет на Девис-стрит. Она сказала, что работает на Пиккадилли, в фирме, торгующей алмазами. Бога ради, скажи, зачем тебе это? Я расстался с ней много лет назад, практически сразу после того уик-энда в Клуги.

— Тогда какого черта она позвонила тебе сегодня вечером?

— Бог его знает… Слушай, Джон, для чего все это? Что ты пытаешься…

— Да ничего, — сказал Джон. — Не обращай внимания, Макс, забудь, это не имеет никакого значения. Слушай, наверное, мы могли бы встретиться на днях? Прошло столько времени с тех пор, как мы виделись с тобой; десять лет — вполне достаточный срок, чтобы похоронить что бы там между нами ни произошло. Давай пообедаем завтра вечером вместе в Гаваях, в девять, и ты мне расскажешь все, что ты с собой делал в течение последних десяти лет… Между прочим, ты женат? Или все еще борешься за свою независимость?

— Нет, — медленно произнес Александер. — Я так и не женился.

— Тогда давай пообедаем завтра вдвоем. Без женщин. Дни моего вдовства сочтены, и я опять начинаю ценить холостяцкие сборища. Между прочим, ты обратил внимание, что в газете упоминают про мою помолвку? В этом году я встретил в Торонто девушку-англичанку и решил, что устал от экономок, оплачиваемых и неоплачиваемых, устал от всех американских и канадских женщин… Ты должен познакомиться с Сарой, когда она приедет в Англию.

— Да, — сказал Александер. — Буду рад. — Затем добавил лениво, без всякой подготовки: — Она похожа на Софию?

Телефонная будка превратилась в сжимающуюся камеру, в которой клубился белый туман ярости.

— Да, — сказал Джон резко. — Внешне она в самом деле очень на нее похожа. Если ты захочешь изменить что-то в наших завтрашних планах, Макс, позвони мне в отель, а если меня не будет, оставь записку.

Он опустил трубку на рычаг, на мгновение прислонился к двери, прижался щекой к стеклу и почувствовал, что из него ушла вся энергия. Какое-то эмоциональное истощение.

Он ни на йоту не приблизился к Мэриджон…

Вполне вероятно, что анонимный телефонный звонок — дело рук Евы. Он теперь знал ее фамилию и где она живет.

Снова сорвав трубку с рычага, Джон стал набирать номер, чтобы связаться со справочной службой.

Ева была в ярости. Прошло много времени с тех пор, как ее в последний раз подвел мужчина, обещавший развлекать вечером, и еще больше времени прошло с тех пор, когда мужчина не пришел к ней на свидание. В разочарование и ярость, которые она испытывала, внес свою лепту и звонок Максу Александеру, который, как она надеялась, станет забавным приключением, а он окончился полным провалом. После того как Александер бросил трубку в середине разговора, она осталась одна с ощущением опустошенности и уныния.

К черту Макса Александера! К черту всех мужчин на свете! К черту всех и все!

Когда раздался телефонный звонок, она вертела в руках уже третью порцию коктейля, размышляя, кому бы позвонить, чтобы разогнать скуку предстоящего ей длинного пустого вечера.

Она быстро подняла трубку, чуть не расплескав жидкость.

— Алло!

— Ева?

Мужской голос, твердый и напряженный. Она немного приподнялась, забыв про стакан.

— Я слушаю, — сказала она с интересом. — Кто это?

В трубке помолчали. Затем твердый голос сказал отрывисто:

— Ева, это Джон Тауерс.

Стакан накренился, выведенный из равновесия непроизвольным движением руки. Он опрокинулся на ковер, жидкость растеклась темной лужицей, а Ева могла лишь сидеть на краешке стула и наблюдать, как лужа расползается у нее на глазах.

— Ну, Джон, здравствуй, — услышала она свой голос, глухой, холодный, ровный. — Я прочла, что ты вернулся в Лондон. Откуда ты узнал, где я живу?

— Я только что разговаривал с Максом Александером.

Бессвязные, неясные мысли метались в ее мозгу. Сбитая с толку и заинтригованная, Ева ждала, чтоб он сделал следующий шаг. Она вновь ощутила магнетизм, исходивший от Джона, и осознала, что его голос сделал ее воспоминания неожиданно яркими.

— Ты занята? — неожиданно спросил он. — Могу я тебя увидеть?

— Это было бы славно, — сказала она, как только обрела возможность говорить. — Благодарю.

— Сегодня вечером?

— Да… Да, я сегодня свободна.

— Ты могла бы встретиться со мной в «Мэйфер-отеле» через четверть часа?

— Элементарно. Я живу за углом.

— Я встречу тебя в вестибюле, — сказал он. — Не трудись справляться обо мне у администратора.

В следующую секунду он уже опустил трубку, и сигналы занятой линии отдавались у нее в мозгу бессмысленным треньканьем.

Джон повесил трубку, вышел из метро и двинулся сначала к Трафальгарской площади, а потом в сторону Пиккадилли. Его охватило беспокойство. Джон беспокоился о Саре. Возможно, ему удастся разобраться с Евой за десять дней до приезда Сары, но если не получится, то придется придумать серьезную причину, чтобы просить Сару отложить приезд. Он подумал о Саре, о ее ясном, безыскусном восприятии жизни, о наивной доверчивости, которая так ему нравилась. Она никогда, никогда не сможет понять. Пытаясь понять, она погибнет, это разрушит основание ее безопасного, стабильного существования, ее мир рухнет, она останется беззащитной перед пылающей реальностью, и ей нечем будет бороться с этим пламенем.

Он пошел через Пиккадилли на Беркли-стрит, и опять в ушах звучал рев проносившихся машин, а пешеходы толпились на тротуарах. Он вновь почувствовал одиночество, которое еще усиливалось его тревогой. В Канаде все было бы иначе. Там он мог углубиться в работу или играть на рояле, пока не пройдет такое настроение, а здесь не было ничего, кроме обычных возможностей обретения комфорта в чужом городе. К тому же он ненавидел присущую незрелым людям форму борьбы — напиться и презирал бы себя, если бы попытался забыться с женщиной за несколько дней до свадьбы. Это, конечно, ничего бы не значило, но впоследствии ему было бы стыдно, он чувствовал бы себя безумно виноватым. Сара не поймет, что ночь с незнакомой женщиной ничего не значит, даже меньше, чем ничего, и, если она когда-нибудь об этом узнает, в ее глазах будет горе, недоумение, боль…

Он не мог даже подумать о том, чтобы причинить боль Саре.

Но выносить одиночество было очень тяжело. Если бы он мог найти Мэриджон. Должен же быть какой-то способ отыскать ее. Он даст объявление. Наверняка кто-нибудь знает, где она. Он напряженно искал какой-то выход. Мысли резко и беспорядочно метались в мозгу. Джон добрался до отеля «Риц», свернул на Беркли-стрит, прошел еще с десяток ярдов, остановился, прислушиваясь к себе, но почувствовал только беспокойство, разочарование — все это было смутно и не поддавалось определению. Он медленно двинулся дальше и через две минуты уже входил в отель.

Когда он пересекал холл, чтобы взять у дежурного ключ, то почувствовал, что кто-то за ним наблюдает. Он обернулся. На его движение отреагировала высокая блондинка со слегка высокомерным выражением лица, она потушила сигарету и смотрела на него с легкой холодной улыбкой.

Джон сразу узнал ее. Он всегда хорошо запоминал лица и внезапно опять окунулся в прошлое. Он увидел Клуги, услышал томный голос Софии: «Интересно, с кем же Макс появится на этот раз?»

И Макс через час появился в пылающе-красном открытом «бентли», а на переднем сиденье рядом с ним сидела эта весьма элегантная и изысканная блондинка.

Джон сунул ключ от комнаты в карман и пошел через холл к Еве.

— Ну, — сказала она с кислой миной, когда он подошел. — Времени прошло немало.

— Очень много. — Он стоял перед ней с небрежным видом, руки в карманы, пальцы правой руки играют ключом от номера. Выдержав паузу, он сказал: — После разговора с Максом сегодня вечером я понял, что мне надо с тобой увидеться.

Она изумленно подняла брови. Он подумал, что это умно сделано.

— Только потому, что из чистого интереса я позвонила Майклу и сказала ему, что ты вернулся, — произнесла она, — из-за того, что Макс рассказал тебе о моем звонке, почему-то автоматически следует, что ты должен со мной увидеться. Весьма странно.

В холле было полно людей, одна группа сидела в креслах всего в нескольких футах от них.

— Если мы собираемся поговорить, — сказал он, — тебе лучше подняться ко мне в номер. Здесь слишком оживленно.

Она все еще выглядела слегка недоумевающей, но теперь к недоумению примешивался легкий оттенок удовольствия, как будто дело приняло неожиданный, но отнюдь не неприятный оборот.

— Прекрасно. Показывай дорогу.

Они пересекли широкий вестибюль, подошли к лифту. Девушка шла быстро, движения были полны мягкой грации, которую она приобрела за то время, что они не виделись. Губы под розовой помадой были тонкие, ресницы вокруг красивых глаз — слишком густые и длинные, чтобы быть на сто процентов естественными, светлые волосы зачесаны кверху мягкой густой волной.

В лифте Джон смог ближе рассмотреть ее, но Ева заметила его испытующий взгляд и резко отвернулась.

— Шестой, — сказал он лифтеру.

— Да, сэр.

Лифт медленно пополз вверх. Какая-то эстрадная мелодия тихонько звучала из маленького, почти невидимого репродуктора, укрепленного под панелью с кнопками.

Внезапно Джон вспомнил Канаду, непрерывный музыкальный фон был одной из характерных черт по ту сторону океана. Он с трудом это выносил, когда только приехал из Англии, и даже теперь, через десять лет, он все еще замечал это с раздражением.

— Шестой, сэр, — сказал лифтер, когда двери открылись.

Джон пошел впереди девушки по коридору и отпер дверь.

Девушка движением плеча сбросила пальто.

— Сигарету? — коротко спросил Джон, отвернувшись, чтобы взять новую пачку из шкафчика рядом с кроватью.

— Спасибо.

Он чувствовал, что она наблюдает за ним. Вынимая сигарету из пачки и давая ей прикурить, он пытался понять выражение ее лица, но это оказалось трудным делом. В ее глазах горел огонек любопытства, проблеск иронического удивления в легком изгибе улыбающихся губ, следы напряженности, как будто ее самообладание не было естественным, как казалось с первого взгляда. Что-то озадачивало его. В инстинктивной попытке оттянуть начало разговора и дать себе больше времени, чтобы решить, какой именно метод больше подходит для управления этой ситуацией, он сказал безразлично:

— Похоже, ты не очень сильно изменилась с того уик-энда в Клуги.

— Неужели? — сказала она с гримасой. — Надеюсь, все же изменилась. Я была очень юной, когда поехала в Клуги, и очень глупой.

— Не знаю, что было слишком юного или глупого в желании выйти замуж за Макса. Большинство женщин предпочли бы выйти замуж за богатого и к тому же полного определенного очарования лихого автогонщика.

— Я была слишком молода и глупа, чтобы понять, что Макс не из тех, кто женится.

— Зачем идти к алтарю, если ты можешь получить то, что тебе хочется, соврав администратору при регистрации в отеле?

Джон бросился в кресло и жестом предложил ей сесть.

— Некоторые женщины практически ничего не могут предложить для долгосрочного контракта.

— А большинство мужчин не заинтересованы в долгосрочном планировании.

Он неожиданно улыбнулся, гибким движением быстро и легко поднялся из кресла, подошел к окну, руки в карманах.

— Брак основан на долгосрочном соглашении, — сказал он, — до тех пор, пока стороны не решат разводиться.

Он опять упал в кресло, засмеялся, чувствуя, как Ева зачарованно наблюдает за ним, и в тысячный раз за свою жизнь удивился, почему женщины считали его подвижность привлекательной.

— Я бы хотела познакомиться с твоей невестой, — сказала она неожиданно, — просто из любопытства.

— Она тебе не понравится.

— Почему? Она похожа на Софию?

— Совершенно непохожа. — Он лениво поглаживал подлокотник кресла, лаская ткань сильными движениями пальцев. — Ты, наверное, возненавидела Софию в тот уик-энд, — наконец сказал он, посмотрев на Еву. — Если бы я не был тогда так занят своими собственными проблемами, я бы нашел время посочувствовать тебе. — Он помолчал, потом сказал: — Макс оказал тебе плохую услугу, когда привез в Клуги.

Она пожала плечами.

— Теперь все это в прошлом.

— Ты думаешь?

— Что ты имеешь в виду? — спросила она после небольшой паузы.

— Когда ты позвонила мне сегодня вечером по телефону, похоже, ты хотела воскресить прошлое.

Ева изумленно взглянула на него.

— Ты разве не звонила мне сегодня вечером?

Она все еще пристально смотрела на него. Он наклонился вперед, потушил свою сигарету и оказался рядом с ней прежде, чем она успела выдохнуть.

— Дай мне свою сигарету.

Она молча протянула ее. Он раздавил окурок.

— Теперь, — сказал Джон, не прикасаясь к ней, но находясь достаточно близко, чтобы показать ей, что он это сделает, если она будет упорствовать, — в какую, черт возьми, игру ты играешь?

Ева неуверенно улыбнулась слабой мимолетной улыбкой, отбросила назад прядь волос со лба, как будто была в затруднении, что именно сказать. Он чувствовал, как нарастает раздражение, тает хладнокровие, ему пришлось сдерживать себя, чтобы сохранить самоконтроль, удержать поднимающуюся волну гнева.

Что-то в глазах выдало его, она замерла, все еще касаясь пальцами волос. Когда Ева взглянула на него, Джона внезапно охватило сильное желание встряхнуть ее за плечи и вытрясти правду из-под холодного, деланного выражения лица.

— Будь ты проклята, — спокойно сказал он. — Будь ты проклята.

Он услышал звук. Это был звонок — отвратительный и настойчивый, ледяная струя в огонь его гнева. Оттолкнув женщину, он дотянулся до холодной черной трубки телефона.

— Джон… — сказала Ева.

— Это мой сын. — Он поднял трубку. — Джон Тауерс слушает.

— Вас вызывают, мистер Тауерс. Звонок из Торонто, звонит мисс Сара…

— Одну минутку. — Он сунул трубку в подушки, чтобы на другом конце линии не было слышно. — Иди в ванную, — сказал он женщине. — Это частный разговор. Подожди там, пока я не поговорю.

— Но…

— Убирайся!

Она молча вышла.

— Спасибо, — сказал он, — теперь можете соединять.

В трубке гудело и щелкало. Телефонистка сказала:

— Соединяю вас с мистером Тауерсом.

А затем голос Сары, мягкий и чистый…

— Джон? — сказала она с некоторым сомнением, как будто ей было трудно поверить, что она действительно разговаривает с ним через Атлантический океан.

— Сара, — сказал Джон. Внезапно горячие слезы обожгли ему глаза, и он почувствовал, как перехватило горло. — Я собирался звонить тебе.

— Да, я знаю, — сказала она радостно, — но мне хотелось поскорее рассказать тебе, поэтому я решила позвонить сама. Джонни, тетя Милдред вернулась из круиза на неделю раньше — она сошла с парохода в Танжере, какая-то ерунда, вроде того, что ее не устраивала еда. Так что у меня появилась квалифицированная компаньонка на целую неделю раньше, чем я ожидала. Как ты отнесешься к тому, что я вылечу в Лондон послезавтра?

 

Глава третья

Положив трубку, Джон довольно долго просидел на краешке кровати. Ева вышла из ванной и, остановившись в дверях, прислонилась спиной к косяку. Она ждала, пока Джон заметит ее.

— Тебе лучше уйти, — сказал он, наконец взглянув на нее. — Извини.

Она поколебалась, взяла свое пальто, спокойно надела его, не говоря ни слова. Потом спросила:

— Как долго ты будешь в Лондоне?

— Я еще не знаю наверняка.

Она опять поколебалась, играя замком сумочки, как будто не могла решить, что именно сказать.

— Может быть, мы еще увидимся с тобой, если ты будешь в Лондоне? — сказала она неожиданно. — У тебя ведь есть мой телефон.

Он встал, пристально посмотрел ей в глаза, и она инстинктивно поняла, что сказала не то, что нужно. Ева почувствовала, что ее щеки запылали, а ведь она думала, что давным-давно разучилась краснеть, и внезапно ощутила ярость. Ее взбесил Джон, его неожиданное приглашение в отель, то, как бесцеремонно он теперь выставлял ее за дверь. Его беспардонная манера была для нее загадкой, одновременно завораживающей и приводящей в ярость.

— У тебя будет чудесная свадьба, правда? — язвительно сказала она сладчайшим голоском, устремляясь к двери. — Надеюсь, твоя невеста отдает себе отчет, за какого человека она выходит замуж.

Она почувствовала удовлетворение от того, что его лицо побледнело, а в следующую секунду она уже вышла, хлопнув дверью. И Джон опять остался один на один со своими мыслями в номере на шестом этаже.

Прошло довольно много времени, прежде чем Джону пришло в голову взглянуть на часы. Было поздно, далеко за полночь. Джастин должен был позвонить час тому назад. Джон посидел некоторое время неподвижно, мысленно восстанавливая события вечера. Может быть, Камилла забыла передать Джастину, чтобы он позвонил в отель. А может, она не забыла и умышленно ничего не сказала Джастину. Очень может быть, она знает, где Мэриджон, и обманула его, сказав, что не имеет понятия… Но нет. Риверс сказал, что он единственный, кто как-то общается с Мэриджон, так что Камилла сказала правду.

Майкл Риверс.

Джон потянулся через кровать к телефону.

— Слушаю, сэр, — раздался через секунду голос, готовый оказать услугу.

— Соедините меня с домом номер пять, Консет Мьюс. Я не знаю номер телефона.

— Конечно, сэр. Будьте добры, положите трубку. Мы перезвоним, как только свяжемся.

Минуты протекали в безмолвии. Атмосфера в комнате была спокойной и мирной. Подождав немного, Джон начал лениво приводить в порядок постель. Он разгладил покрывало, расправил подушки, стараясь смягчить свое нетерпение физическими действиями. Наконец звонок зазвенел, и он опять снял трубку.

— Мы соединяем вас с заказанным номером, мистер Тауерс.

— Спасибо.

В трубке раздавалось непрерывное мурлыканье. Никто не отвечал. «Они уже легли, — подумал Джон, — и полусонные проклинают того, кто звонит так поздно».

Он ждал, прислушиваясь к непрекращающимся гудкам. Десять… Одиннадцать… Двенадцать…

— Найтсбридж пять-семь-восемь-девять слушает. — Это был незнакомый голос. Спокойный, отчетливый, уверенный.

— Попросите, пожалуйста, — сказал Джон, — Джастина Тауерса.

— Я вас слушаю.

Тишина.

«Боже всемогущий», — внезапно подумал Джон. К своему изумлению, он обнаружил, что пальцы свободной руки стиснуты в кулак. Попытавшись сделать глубокий вдох, чтобы начать говорить, он почувствовал, что ему больно дышать. Он не мог выговорить ни слова, просто сидел, слушал молчание в трубке и тишину в номере.

Наконец Джон попытался взять себя в руки.

— Джастин.

— Да, я все еще слушаю.

— Твоя бабушка сказала тебе, что я заезжал сегодня вечером в Консет Мьюс?

— Да.

— Почему же ты не позвонил мне, когда вернулся? Разве она не сказала тебе, что я просил, чтобы ты позвонил мне?

— Сказала.

Молчание. В этом спокойном голосе сквозили необщительность и отсутствие каких бы то ни было колебаний. Возможно, он робок по натуре.

— Послушай, Джастин, я очень хочу тебя видеть — мне нужно обсудить с тобой множество вопросов. Ты не мог бы подъехать в отель как можно раньше завтра утром? Ты можешь назначить час?

— Боюсь, завтра я не сумею, — сказал спокойный голос. — Меня целый день не будет в городе.

У Джона было ощущение, будто кто-то швырнул ему в лицо мокрое ледяное полотенце. Он сильно сжал трубку и пересел поближе к краю кровати.

— Джастин, ты знаешь, зачем я приехал в Европу?

— Бабушка сказала, ты приехал, чтобы жениться.

— Я мог бы заключить брак в Торонто. Я приехал в Англию специально, чтобы увидеть тебя.

В ответ молчание. Возможно, его ночной кошмар стал реальностью, и Джастину просто неинтересно.

— У меня к тебе деловое предложение, — сказал Джон, нащупывая подход, который мог бы привлечь к нему этот безразличный голос из Найтсбриджа, всего в миле от отеля. — Мне очень и очень хочется обсудить это с тобой как можно быстрее. Ты не мог бы отменить свои дела на завтра?

— Хорошо, — индифферентно сказал голос после паузы, — думаю, что смогу.

— Ты сможешь позавтракать вместе со мной?

— К сожалению, мне плохо удается рано вставать по субботам.

— Тогда ленч?

— Я… я не уверен.

— Хорошо, приходи ко мне после завтрака, как только сможешь, и мы с тобой поговорим. Может быть, ты сумеешь остаться со мной на ленч.

— Хорошо.

— Прекрасно, — сказал Джон. — Не забудь прийти. Ты не забудешь? Увидимся завтра.

Повесив трубку, он сидел секунд десять на краешке кровати и смотрел на молчавший телефон. Когда вошел в ванную, увидел капли пота на лбу, а руки, которые поднял, чтобы вытереть пот, дрожали от напряжения. «В этом виновата моя мать, — думал он. — Она настроила мальчика против меня так же, как она пыталась настроить меня против моего отца. Когда мы завтра встретимся с Джастином, он будет мне чужим, и в этом виновата она».

Он почувствовал себя опустошенным, как будто нес в банк сбережения, собранные за многие годы, а у него их украли, когда он подходил к окошечку кассы. Джон принял душ, разделся, но чувство опустошенности не покидало его и когда он лег. Тогда он понял, что заснуть не сможет. Джон выключил свет. Шел второй час. Перед ним зияла целая ночь, предстояли мучительные часы.

Мысли пульсировали в мозгу, то складываясь в картины обычной реальности, то превращаясь в слова и предложения.

Сара приедет через два дня в Лондон. Предположим, Ева будет устраивать ему неприятности… Какое-то время он сможет ее нейтрализовывать, но в конце концов что-то придется предпринимать. Если бы он мог найти Мэриджон… Но никто не знает, где она, никто, кроме Майкла Риверса. К черту Майкла Риверса! Как можно заставить говорить такого человека, как Майкл? Бесполезно предлагать ему деньги. Бесполезно настаивать, умолять, льстить. Все бесполезно с таким человеком… Но что-то придется предпринять. Почему никто не знает, где Мэриджон? Такое утверждение предполагает, что она полностью отошла от общения. Возможно, она за границей. А может быть, мужчина. Камилла сказала, что Мэриджон не смогла больше жить с Майклом. Наверняка это какая-то любовная история.

Но все это неправильно. Не должно быть никакой любовной истории. Никакой любовной истории.

Ни одна живая душа не знает, где Мэриджон, и что-то надо предпринимать. Возможно, Джастин знает. Джастин…

На него вновь накатило чувство опустошенности. Лучше не думать о Джастине. А потом он уже думал о Клуги, отчаянно желая вновь ощутить мягкий бриз с моря, тоскуя по белым ставням, желтым стенам, по теплому, сладостному чувству покоя… Но это все ушло, было разрушено смертью Софии. Грусть воспоминаний заставила его перевернуться в постели, зарыться лицом в подушку. До этой минуты он ни разу не вспоминал, как сильно любил свой дом в Корнуолле.

Джон сбросил одеяло и подошел к окну. «Я хочу поговорить о Клуги, — думал он, вглядываясь в ночь. — Я хочу поговорить о Софии и о том, почему наш брак не удался, если я любил ее так сильно, что едва мог выдержать одну ночь вдали от нее. Я хочу поговорить о Максе и о том, почему наша дружба была разрушена и нам пришлось идти дальше каждому своей дорогой. И ни один из нас даже не обернулся, чтобы бросить прощальный взгляд. Я хочу поговорить о Майкле, который всегда меня не любил, потому что я не подчинялся никаким правилам и не был похож на людей, с которыми ему приходилось иметь дело в его маленьком, тесном официальном мирке. Я хочу поговорить о Джастине, которого я любил, потому что он всегда был жизнерадостный и счастливый, уютный в своей полноте, потому что, как и я, он получал радость от того, что жил, и находил эту жизнь восхитительной. И больше всего я хочу поговорить с Мэриджон, потому что я не могу обсуждать происшедшее в Клуги ни с кем, кроме нее…»

Он вернулся в постель и беспокойно ворочался и метался еще час. А потом, перед самым рассветом, внезапно на него снизошел необъяснимый покой, обволакивающий воспаленный мозг, и он понял, что теперь сможет уснуть.

Утром после завтрака Джон вышел в холл гостиницы и сел в кресло с газетой ждать, когда приедет Джастин. В холле непрерывным потоком двигались люди, выходили из отеля и входили в него. Джон сложил газету в длину, отложил в сторону и стал внимательно разглядывать каждого человека, проходящего через вращающиеся двери в нескольких футах от него.

Десять часов. Половина одиннадцатого. Может быть, он передумал, решил не приезжать? Если он раздумал, то позвонил бы. Нет, конечно, придет. А почему ему не прийти? Он же согласился. Он не пойдет на попятную…

Приехала семья американцев с огромной коллекцией белых чемоданов. Молодой человек, который вполне мог бы быть Джастином, вошел в отель и подошел к девушке, сидевшей рядом с Джоном. После нежнейшего приветствия они вместе вышли. Вошли двое иностранных бизнесменов, разговаривавших на каком-то языке, то ли датском, то ли шведском, и сразу же за ними еще один иностранец, темноволосый, невысокий, он был похож на выходца из южной части Европы. Из Италии или Испании. Двое скандинавов медленно прошли мимо него, склонив головы друг к другу в серьезном разговоре, руки за спиной, как у морских офицеров. Молодой итальянец за ними не пошел. Вместо этого он подошел к стойке администрации и спросил мистера Тауерса.

— Я полагаю, сэр, — сказал ему служащий в униформе, — что мистер Тауерс сейчас сидит в одном из кресел за вашей спиной, с левой стороны.

Молодой человек обернулся.

Взгляд его темных глаз был серьезен и пристален, лицо сохраняло невозмутимость. Джон узнал маленький вздернутый нос и высокие скулы, но серьезность в линиях большого рта и форма челюстей были чужими, незнакомыми.

Он подошел не спеша, очень спокойный. Джон встал, сбив со стола пепельницу, пепел высыпался на ковер.

— Привет, — сказал Джастин, вежливо подавая руку. — Как вы поживаете?

Джон взял его руку в свои, не зная, что с ней делать, потом отпустил. Если бы это случилось десять лет назад… Тогда бы не было неловкости, напряженности, пустых вежливых фраз и вежливых жестов.

Он неуверенно улыбнулся молодому человеку, стоящему перед ним.

— Ты такой худой, Джастин. — Это было все, что он смог сказать. — Ты такой стройный и подтянутый.

Молодой человек слабо улыбнулся, пожал плечами, что мгновенной болью напомнило Джону о Софии, и посмотрел вниз на рассыпанный пепел.

Они помолчали.

— Давай сядем, — сказал Джон. — Нет причин стоять. Ты куришь?

— Нет, спасибо.

Они сели. Джон закурил.

— Чем ты теперь занят? Работаешь?

— Да. В системе страхования, в Сити.

— Тебе это по душе?

— Да.

— Как у тебя шли дела в школе? Куда тебя отправили после окончания?

Джастин рассказал ему.

— Тебе это нравится?

— Да.

Вдруг оказалось, что им почти не о чем разговаривать. Джон был в растерянности.

— Я полагаю, ты ждешь, чтоб я перешел к делу, — сказал он отрывисто. — Я приехал сюда спросить тебя, может быть, тебе будет интересно работать в Канаде, с перспективой контролировать отделение моего предприятия в Лондоне. Я еще не открыл его, но планирую сделать это в ближайшие три года. В конечном счете, естественно, если ты будешь успешно справляться, я передам тебе все целиком, когда отойду от дел. Я занимаюсь недвижимостью. Это концерн с мультимиллионным оборотом.

Он замолчал. В холле стоял гул голосов множества людей. Люди все так же проходили туда и обратно через вращающиеся двери.

— Не думаю, — сказал Джастин, — что я бы хотел работать в Канаде.

Мужчина и женщина, сидевшие невдалеке, заразительно смеялись. На женщине была нелепая шляпка, желтая, с пурпурным пером. Глупости, на которые человек невольно обращает внимание.

— Есть какая-то конкретная причина?

— Ну… — Он еще раз неопределенно пожал плечами. — Я совершенно счастлив здесь. Бабушка прекрасно ко мне относится, у меня множество друзей и все такое. Мне нравится работать в Лондоне, и я хорошо начал в Сити.

Джон заметил, что, по мере того как Джастин говорил, он медленно краснел. Его взгляд все еще был устремлен на рассыпанный на полу пепел.

Джон ничего не сказал.

— Есть еще одна причина, — сказал юноша, как будто почувствовав, что первая причина не вполне убедительна. — У меня есть девушка, одна моя знакомая… Я не хочу уехать и оставить ее.

— Женись на ней, поезжайте в Канаду вместе.

Джастин испуганно поднял глаза на отца, и Джон понял, что он лжет.

— Но я не могу…

— Почему же? Я женился в твоем возрасте. Ты уже достаточно взрослый, чтобы предпринимать серьезные шаги.

— Речь идет не о браке. Мы еще даже не помолвлены.

— Выходит, она не настолько уж много значит для тебя, чтоб ты ради нее отказался от дела в Канаде стоимостью в миллионы долларов. Хорошо, у тебя друзья в Англии, ну так ты заведешь куда больше друзей в Канаде. Твоя бабушка хорошо к тебе относится — прекрасно, но что из этого? Ты же не собираешься быть прикованным к ней всю жизнь, правда? И что с того, что у тебя возможность сделать карьеру в Сити? Это есть у сотен молодых людей. Я тебе предлагаю возможность, которая представляется раз в жизни, нечто особенное, живое, замечательное. Ты хочешь быть хозяином своего собственного дела? Есть ли у тебя энергия и честолюбие, чтобы принять вызов и стать победителем? Чего ты хочешь от жизни? Присутственное время в Сити с девяти до пяти и годы комфортабельной скуки или двадцать четыре часа восторга от жонглирования миллионами долларов? Ты любишь Лондон, хорошо. Я даю тебе возможность вернуться сюда через три года, а когда вернешься, то будешь в двадцать раз богаче, чем любой из твоих друзей, которым ты скажешь «до свидания», уезжая в Канаду. Неужели мое предложение тебя вовсе не привлекает? Помня, каким ты был, я был так уверен, что ты не скажешь «нет», имея перед собой такие перспективы.

Но темные глаза смотрели по-прежнему без выражения, лицо не дрогнуло.

— Я не думаю, что недвижимость — это в самом деле то, что меня интересует.

— Ты что-нибудь знаешь об этом?

Джастин молчал.

— Слушай, Джастин…

— Я не хочу, — поспешно сказал юноша. — Наверное, вы можете найти кого-нибудь другого. Не понимаю, почему это должен быть я.

— Ради всего святого! — Джон был почти вне себя от ярости и отчаяния. — О чем ты, Джастин? Что случилось? Ты что, не понимаешь, что я пытаюсь сказать? Я был вдали от тебя целых десять лет, а теперь я хочу дать тебе все, что могу, чтобы попытаться это исправить. Я хочу, чтобы ты вошел в мое дело, чтобы мы никогда с тобой не разлучались надолго, чтобы я смог по-настоящему узнать, какой ты, и попытаться наверстать потерянное время. Ты что, не понимаешь? Тебе это не ясно?

— Да, — сказал Джастин холодно. — Но, боюсь, я не смогу вам ничем помочь.

— Бабушка с тобой говорила об этом? Говорила? Она пыталась настроить тебя против меня? Что она сказала?

— Она никогда не упоминала о вас.

— Не может быть!

Джастин покачал головой и взглянул на свои часы.

— Боюсь, я…

— Нет, — сказал Джон. — Нет, ты не можешь сейчас уйти. Не можешь, пока я не добрался до самой сути этого дела.

— Мне очень жаль, но…

— Сядь. — Он крепко схватил юношу за руку и потянул обратно в кресло. Джастин вывернулся из его рук. — Есть один вопрос, который я хочу тебе задать независимо от того, понравится он тебе или нет, и ты не уйдешь, пока не ответишь мне на него как следует.

Он помолчал. Джастин, не шевелясь, угрюмо смотрел прямо в глаза отцу.

— Джастин, почему ты ни разу не ответил на мои письма?

Сын все еще смотрел в упор, но выражение глаз было уже другим. Угрюмость сменилась недоумением и подозрительностью.

— На письма?

— Ты помнишь, я с тобой попрощался после того, как увез тебя из Клуги?

Подозрительность исчезла. Осталось только недоумение.

— Да.

— Ты помнишь, как я тебе объяснял, что не могу взять тебя с собой, потому что у меня не будет дома и не будет никого, кто бы помог заботиться о тебе, и поэтому тебе придется пойти в школу в Англии? Ты помнишь, как я обещал писать и взял с тебя обещание, что ты будешь мне отвечать и рассказывать в письмах обо всем, что с тобой происходит?

Юноша кивнул.

— Тогда почему же ты не написал? Ты же обещал. Я написал тебе шесть писем, включая то, которое было приложено к подарку на день рождения, но я не получил от тебя ни строчки. Почему, Джастин? Ты обиделся на меня за то, что я не взял тебя в Канаду? Я поступил так для твоей же пользы. Я должен был приехать повидать тебя, но деловые интересы поймали меня в ловушку, я был настолько занят, что не мог выкроить себе даже какой-нибудь свободный уик-энд. Я хотел видеть тебя, постоянно иметь от тебя известия, но ни разу ничего не получил. В конце концов я перестал писать, решив, что мои письма тебя травмируют, как бы это ни казалось мне странным. Поэтому я просто посылал на Рождество и на твой день рождения взносы в бабушкин банк на твое имя… Что случилось, Джастин? Это имеет какое-то отношение к тому, что произошло в тот раз в Клуги, когда…

— Мне надо идти, — сказал юноша. Он заикался, его самообладание разлетелось вдребезги. — Мне… мне очень жаль, но я должен идти. Пожалуйста.

Он пошел, спотыкаясь, к вращающейся двери, не видя и не интересуясь, куда идет.

Дверь выпустила его и повернулась, сияя ярким металлом окантовки. Джон остался один, и неудача засела в сердце пульсирующей болью.

Было одиннадцать часов, когда Джастин вернулся в Консет Мьюс. Его бабушка, писавшая письма в гостиной, подняла на него глаза, изумленная тем, как резко он вошел.

— Джастин… — Он увидел, как она покраснела — безобразное красное пятно под слоем тщательно наложенной косметики, — и внезапно ощутил тошноту, поняв, что это правда. Отец действительно ему писал. А она лгала ему все это время.

— Письма? — спросила она. — Из Канады?

— Он написал мне шесть писем. И прислал подарок ко дню рождения.

— Он так сказал?

Но это была лишь вялая попытка защититься. Она шагнула к нему, всплеснув руками.

— Я сделала это, потому что хотела тебе только добра. Я думала, это тебя расстроит — читать его письма, когда он бросил тебя, а сам улетел в Канаду.

— Ты читала эти письма?

— Нет, — сказала она быстро. — Нет, я…

— Ты уничтожила шесть писем, которые прислал мне отец, чтобы я думал, что он меня совершенно забыл?

— Нет, Джастин, нет, ты совершенно не понимаешь…

— Ты сама не получила от него ни одного письма, поэтому ты хотела, чтобы я тоже не получал.

— Нет, — сказала она, — нет, это было не так…

— Ты лгала мне, обманывала и мошенничала год за годом, день за днем.

— Это было для твоей же пользы, Джастин, для твоей же пользы…

Камилла опять села, как будто он лишил ее сил, и внезапно Джастин увидел, что она — старая женщина, с морщинистым лицом в пятнах от слез, ее плечи были горестно опущены, руки дрожали.

— Твой отец никогда ни о ком не заботился, кроме себя самого, — услышал он наконец ее шепот. — Он берет людей и использует их в своих интересах. Твоя любовь пропадает зря, потому что он не обращает на тебя внимания. Я была ему полезна время от времени, давая ему дом, когда он был юным, воспитывая тебя, когда он стал старше. Но я была ему безразлична. Сейчас ты будешь ему полезен, помогая вести дела в Канаде. О, не думай, что я не догадываюсь, зачем он хотел тебя видеть. Но ты никогда не будешь нужен ему сам по себе, его интересует только польза, которую из тебя можно извлечь…

— Ты не права, — сказал Джастин. — Я нужен ему. Ты не понимаешь.

— Не понимаю? Я слишком хорошо понимаю.

— Не думаю, что в свое время ты понимала его лучше, чем меня.

— Джастин…

— Я уезжаю с ним в Канаду.

Последовала минута полной тишины.

— Ты не можешь поступить так, — сказала она наконец. — Пожалуйста, Джастин, будь разумным. Ты говоришь о том, чтобы совершенно изменить ход своей карьеры, уничтожить все перспективы, которые ты имеешь в Лондоне, только из-за десятиминутной встречи этим утром с человеком, которого едва знаешь. Пожалуйста, пожалуйста, будь разумным, не делай этого.

— Я уже решил.

Камилла посмотрела на него, ей показалось, что она вернулась на много лет назад, а сидящий перед ней юноша — Джон, который произносит так же упрямо, тем же самым тоном, которого она так страшилась: «Я уже решил. Я собираюсь на ней жениться».

— Ты глупец, Джастин, — сказала она, ее голос внезапно зазвучал сурово и ясно. — Ты абсолютно не представляешь себе, что ты делаешь. Ты вообще ничего не знаешь о своем отце.

Он повернулся и пошел к двери.

— Я не буду это слушать.

— Конечно, — сказала Камилла. — Ты был слишком мал, чтобы помнить, что произошло в Клуги.

— Заткнись, — закричал он, резко поворачиваясь к ней. — Заткнись! Заткнись!

— Я там не была, но могу себе представить, что там произошло. Он толкал твою мать к смерти, ты это понимаешь, не правда ли? Предварительное расследование показало, что это был несчастный случай, но я всегда знала, что это было самоубийство. Этот брак исчерпал себя, и, когда она это поняла, ей больше ничего не оставалось. Конечно, любой мог предсказать, что этот брак долго не продержится. Она привлекала его только сексуально, и вполне естественно, что через несколько лет совместной жизни ему стало с ней скучно. Все та же старая история — она действительно любила его, он же никогда ее не любил, ему было нужно наслаждение, которое он получал с ней в постели. А когда скука вытеснила это наслаждение, оказалось, что она вовсе ничего для него не значит. Он начал оглядываться вокруг в поисках какой-нибудь другой женщины. Это должна была быть женщина совершенно другого типа, желательно равнодушная к нему и недоступная, — такое условие делало задачу покорения более интересной и захватывающей. И в тот уик-энд, когда умерла твоя мать, именно такая женщина оказалась в Клуги. Конечно, ты никогда не знал, что он и Мэриджон…

Джастин закрыл уши ладонями, защищаясь от ее голоса, спотыкаясь вышел в холл и с грохотом захлопнул за собой дверь. Потом он помчался вверх по лестнице, перескакивая через две ступеньки, вбежал в свою комнату, нашел чемодан и начал собирать вещи.

Был полдень. На шестом этаже «Мэйфер-отеля» Джон сидел в своей комнате, сочиняя объявление в «Таймс», и размышлял, есть ли какой-нибудь смысл в том, чтоб еще раз увидеться с Майклом Риверсом. Перед ним на столе лежала бумажка, на которой он карандашом записал номер телефона Евы. Мучаясь над решением неразрешимой задачи, Джон машинально взял этот клочок бумаги и сложил его пополам. Ему придется встретиться с Евой, чтобы добраться до самой сути дела с анонимным звонком. Если бы только сначала найти Мэриджон, тогда было бы гораздо легче выбрать, за какую именно ниточку ухватиться… Он отбросил клочок бумаги и сосредоточился на объявлении в «Таймсе», когда зазвонил телефон.

Он поднял трубку.

— Слушаю.

— Вас хочет видеть одна леди, мистер Тауерс.

— Она назвала свое имя?

— Нет, сэр.

Должно быть, это Ева, решившая открыть свои карты.

— Хорошо, я спущусь вниз.

Он повесил трубку, пересчитал деньги в бумажнике и вышел из номера. В лифте играла та же музыка. В бельэтаже он прошел в холл и пересек его, направляясь к кожаным креслам невдалеке от стойки администратора.

Мозг ощутил ее присутствие за мгновение до того, как увидели глаза. Он почувствовал облегчение, смешанное с безумной радостью, идя навстречу Мэриджон. А она улыбалась, глядя ему в глаза.