Фрэнсис Барроу подобрал ножом и вилкой последний кусочек поджаренного хлеба, воткнул в него вилку, и вытер им остатки варёного желтка, вытекшего из яйца-пашот. Положив столовые приборы на жирную тарелку, он взял чай и с довольным видом посмотрел в окно столовой. Конечно, такая еда была ужасно вредна для здоровья, и его дочь разрешала ему есть такое лишь раз в две недели. «Роскошь лишь в том случае роскошь, если нечасто её получаешь», — подумал он и взял газету.

Когда он прочитал первую страницу, вошла Леони.

— Что-нибудь интересное? — спросила она, убирая со стола.

Он хмыкнул и стал быстро просматривать страницы.

— Да так. На перекрёстке напротив школы святого Кутберта рисуют новую «зебру», в пятницу в приходском зале собраний состоится Битл Драйв и, разумеется, в уик-энд мы играем на Миллсби.

Дочь рассмеялась.

— Вы играете на Миллсби? — переспросила она. — Когда ты в последний раз надевал спортивный костюм?

— Ладно-ладно, — ответил он, отложив газету. — Значит, обеспечиваем моральную поддержку.

— Иными словами, вы с приятелями будете лежать в шезлонгах у бровки, а команда местных мальчишек будет бегать к пивной палатке и обратно. Ты неисправим.

— В этом весь крикет, — сказал он.

Посмотрел на неё и в линии подбородка и носа увидел знакомые черты своей жены. Прекрасные светлые волосы были её собственные, но то, как она иногда хмурила лицо… Леони уже исполнилось двадцать пять: столько же было её матери, когда они поженились. Столько лет назад. Его улыбка стала грустной.

В дверь лихорадочно застучали.

— Я открою, — сказала Леони и, выйдя из комнаты, прошла в холл. Барроу услышал, как она разговаривает с Джо Карлтоном, которому, видимо, не терпелось о чём-то рассказать. Мгновение спустя появился и сам Джо. Таким взволнованным он не был с тех пор, как чуть не стал мэром шесть лет назад.

— Фрэнк! — воскликнул Джо. — Ты должен это видеть! Пошли!

Он чуть ли не подскакивал, что выглядело уже как-то чересчур.

— Уймись, а то ещё удар хватит, — сказал Фрэнк.

Джо только ещё больше раскраснелся.

— Из-за чего сыр-бор?

— Из-за станции!

Ноги Джо в любую секунду готовы были снова запрыгать.

— О чём речь?

— Она опять появилась!

* * *

Никто бы не назвал то утро скверным. Воздух был свеж и чист, в небе — да так высоко, что казались меньше точек — летали и пели птички. Под голубым небесным сводом вовсю зеленели поля — всё было настолько идеально, что он едва не забыл, что ему предстоит увидеть нечто невообразимое. Карлтон довольно быстро замолк, и пребывал теперь в ожидании увидеть выражение лица Барроу, которое непременно появится, как только они доберутся. Все знали, что Барроу было не так-то просто удивить, и Карлтон ничем не хотел выдать то, что случилось. Он надеялся, что это зрелище произведёт нужный эффект. Они прошли по мощёной дорожке, которой давно уже никто не ходил, повернули у ненужного больше моста, и были на месте.

— Ну что сказать? — произнёс Барроу, достал кисет и начал набивать трубку. — Охренеть можно!

Станция и вправду опять появилась.

Эту станцию построили столетием раньше, раньше даже, чем был изобретён фотоаппарат, который запечатлел бы её первоначальный облик. Даже тогда, возможно, она не выглядела так же хорошо, как сейчас. Красиво выкрашенные водосточные трубы спускались от желобов на крыше, черепица на которой была положена с аккуратностью, превосходящей скромные человеческие возможности; бригада из двадцати профессиональных кровельщиков с синдромом навязчивых состояний и микрометровыми резьбомерами могли бы промаяться год и близко не подобраться к подобному совершенству. Окна — такие чистые, что, казалось, они по собственной воле отталкивают грязь и жир — все до единого держались в рамах так крепко, как ни один кусок стекла никогда не держался. На крюке у двери в зал ожидания висело пожарное ведро; свет не видывал ведра краснее, а песка внутри такого чистого, что любой разрыдался бы, затуши в нём кто-нибудь сигарету.

И всё же…

И всё же, вид сверхъестественно красивой станции не понравился Фрэнку Барроу. Совсем не понравился. Она казалась ему холёной, лоснящейся и очень довольной собой. Даже пятеро мальчишек, нарисованные на автомате с шоколадками выглядели как-то противно и пугающе. Впрочем, так всегда и было. Барроу всё пытался разобраться, в чём дело, когда открылась дверь кабинета станционного смотрителя и — о, ужас — появился сам смотритель.

Он увидал Барроу и Карлтона и направился к ним, каждым шагом демонстрируя врождённую энергичность и непринуждённость.

— Фрэнк! — находясь ещё в десяти футах от них, крикнул смотритель. Он подошёл и хлопнул его по плечу. — Видал? Ну не чудо ли?

Он махнул рукой в сторону станции и моста, который они только что перешли. Барроу обернулся и впервые обратил внимание на железную дорогу. Рельсы были сделаны из какого-то чёрного, тусклого металла и лежали на шпалах, на первый взгляд, красного дерева. Барроу повернулся к смотрителю.

— Доброе утро, Уилф. Как себя чувствуешь?

— Как себя чувствую? — от души засмеялся он, — Сам-то как думаешь? Ну не чудо ли? Старая станция опять появилась. Да что там, ещё лучше той. А вот гляди-ка, гляди. — Он заткнул большие пальцы в карманы жилета и встал в позу. — Новая форма! Блеск, а?

Барроу не мог припомнить, чтобы когда-нибудь видел такую необычную ткань — чёрную с вкраплениями серого, как у крота с взъерошенной шерстью.

— Блеск! Рад видеть тебя счастливым, Уилф!

— А я рад снова быть счастливым, ты уж мне поверь. Снова в строю, а? — Он по-детски радостно засмеялся. — Чудеса!

— Да, — спокойно сказал Барроу.

Он бросил взгляд на Карлтона — тот разглядывал смотрителя со странным выражением на лице, как человек, который, разбив яйцо, обнаружил там любимого игрушечного солдатика, потерянного в пять лет.

— Ты сильно расстроился, когда станцию закрыли и сняли рельсы.

Лоб Уилфа пошёл морщинами.

— Да. То был ужасный день.

— Ужасно было видеть, как друг загибается. Мы же тогда всем миром собрались тебе на помощь. Да ты и сам знаешь.

— Ну да, все были очень добры.

— Вот-вот, мы очень огорчились, увидев, как ты свисаешь с моста в петле.

— Ну да, — задумчиво сказал Уилф. Затем он просиял, — как бы то ни было, надо работать. Сегодня вечером поезд придёт. Нужно не ударить в грязь лицом перед нашими гостями. Хорошего утра, Фрэнк, Джо. Заскочите, когда дел будет поменьше. Выпьем по чашечке.

Он повернулся и зашагал назад к платформе, остановившись, чтобы помахать им у двери в кабинет.

— Боже мой, — тихо сказал Карлтон, — Боже, Боже, Боже.

— Отставить святотатство. К тому же, не думаю, что это божьих рук дело.

— Но, но, — Карлтон показывал на закрытую дверь кабинета, — он же умер.

— Знаю. Должен сказать, для мёртвого он весьма неплохо выглядит.

— Мы сами вынимали его из петли, — сказал Карлтон.

Барроу схватил его за локоть и потащил прочь.

— Мы его похоронили. Ты ведь тоже там был.

Он пытался вспомнить доказательства необратимости смерти, в которых до сегодняшнего дня не сомневался.

— Там ведь были цветы.

Он начал что-то бормотать.

— Да, я там был. Мы все там были. Уилф был всеобщим любимцем. Думаю, он и не знает, что какой-то бродяга нечаянно поджёг станцию десять лет назад.

Он остановился у доски с расписанием. На ней не было ничего кроме красочной афиши: «Сегодня вечером! Бродячая ярмарка братьев Кабалов! Приходите и будете изумлены!»

— Я уже изумлён, — мрачно сказал Барроу и потащил бормочущего Карлтона назад к дому и чашечке крепкого чая.

* * *

На закате послышался гудок поезда. Скорбный гнетущий звук, от которого мурашки бежали по спине, эхом отдавался между холмов. Ощущение не из приятных. Без единого звонка или стука в дверь весь город стянулся к станции, которая ещё двадцать четыре часа назад представляла собой кучу обугленных брёвен и почерневших кирпичей. Люди ждали, сбившись в небольшие группки. Гудение приблизилось, к нему присоединились громогласное ритмичное фырканье и механический скрежет металла о металл. Кто-то первым заметил дым и, не говоря ни слова, начал указывать в его сторону. Клубящееся облако становилось всё больше и больше, и люди не знали бежать им или стоять и ждать. Они выбрали второе, потому что это требовало меньших усилий.

И тут появился он — огромный, уродливый зверь из стали и пламени. Как когда-то от костров, на которых сгорали мученики и ведьмы, из его трубы летели, кружась в темнеющем небе, искры — словно пылающие драгоценные камни на тёмно-синей парче. Раздался свисток — ликующий вопль исполинского хищника, нашедшего добычу. Гудение стало громче, и можно было разобрать жутковатую нестройную мелодию из паровой каллиопы в пятом вагоне — танец смерти, под который в пору разве что ковылять мертвецам.

Поезд подошёл к станции, обдавая паром всю платформу так, что все резко рванули прочь. Паровоз издал звук, который показался Барроу презрительным «Ха!»

И больше ничего. Каллиопа играла свою мелодию, мотор пыхтел себе — вот и всё. Кто посмелее — сделал пару шагов по направлению к кабине. Внезапно из мрака выпрыгнуло пугало и помахало им, расплывшись в безумной улыбке. Смельчаки разменяли места в переднем ряду на места чуть подальше, и про себя отметили, что при первой возможности надо бы сменить исподнее. Пугало явно было сделано для того, чтобы распугивать не только птиц; на нём были подпалённый и засаленный комбинезон и шляпа как у Кейси Джонса, которая видела и лучшие дни. На шляпе было огромное пятно, возможно — от когда-то пролитой крови. Его лицо было пародией на человеческое — клоунский макияж, который не сползал из-за нескольких слоёв лака. Люди в толпе уже попривыкли к этому зрелищу и не боялись растерять содержимое своих желудков, когда ещё одно пугало выскочило наружу и тоже замахало. Этот, очевидно, задумывался как толстяк, но распределение веса было неправильное. Он выглядел так, как будто для пущей толщины ему под комбинезон напихали скомканных газет. Его лицо точно так же блестело от лака, на нём была такая же неискренняя улыбка умалишённого. Хуже того, на руке, которой он махал — на левой — была перчатка, а между ней и манжетом отчётливо виднелась желтоватая кость.

Маленький мальчик, стоящий возле Барроу, спросил у матери, — Мам, можно мне на ярмарку? — таким же тоном он мог бы спросить, обязательно ли идти к дантисту.

Взгляд матери ни на миг не отрывался от фигур в кабине локомотива, тонкая линия напряжённых губ ни на секунду не разжималась.

— Ни за что.

— Хорошо, мам, — сказал мальчик с неслыханной доселе смесью облегчения и недовольства.

Внезапно всеобщее внимание привлёк один из задних вагонов. Два элегантно одетых господина спустились на платформу и направились к ним, о чём-то увлечённо беседуя. Когда они подошли ближе, можно было разобрать обрывки разговора.

— …безнравственный…

— …не учи меня…

— …лечение хуже, чем болезнь…

— …ещё два дня…

Йоханнес Кабал остановился и посмотрел на брата.

— Я прошу тебя лишь попридержать свой высоконравственный гнев на пару дней. Это что, так сложно?

— Я больше понятия не имею, почему я на это согласился. Я думал, ничего хуже восьми лет с Друанами быть не может, но этот год… Будь наши родители живы…

— Что ж, они мертвы, и в завещании нет ничего такого, что давало бы тебе привилегию оспаривать каждое моё решение.

Он ожидал остроумную реплику в ответ, но был разочарован, потому что Хорст только что заметил публику.

— Йоханнес. Мы не одни.

Кабал от удивления дёрнулся и посмотрел на горожан. Нехотя улыбнулся. Где-то скисла фляга молока.

— Не волнуйся. Деннис и Дензил их немного развлекли, — сказал Хорст и засмеялся.

Кабал нахмурился. Последние месяцы его попытки не дать Деннису и Дензилу разложиться становились всё безнадёжнее. Постепенно мастерство паталогоанатома уступило место навыкам таксидермиста и, наконец, плотника. Ночь, когда он впервые послал за лаком и проволокой, выдалась бессонной. Попытки сделать косметический ремонт были смехотворны, а последующая идея сделать их «похожими на клоунов, ведь людям такое нравятся», обернулась настоящей катастрофой во всех отношениях, начиная техническим и заканчивая эстетическим. И хотя самому себе он в этом не признавался, они его даже немного пугали.

— Вы двое, — рявкнул он, когда они подошли к вагону, — хватит строить рожи, как пара идиотов, возвращайтесь внутрь.

Несправедливо обвинять их в кривлянии, потому как ничего другого их лица выражать уже не могли, но Кабал уже давно перестал быть справедливым. Деннис и Дензил с застывшими ухмылками удалились в тень кабины. Кабал глубоко вздохнул и приготовился исправлять несомненно нанесённый ими ущерб связям с общественностью. В последнее время дела шли плохо. Если бы год назад он узнал, что ему для достижения цели нужны всего две души, а впереди две рабочих ночи чтобы их раздобыть, то счёл бы это почвой для оптимизма. Сейчас он уже не был так уверен. Хорст в последние недели стал каким-то отчуждённым и непокладистым. Кабал не думал, что брат станет мешать его работе, но всегда существовала возможность, что проблемы возникнут, если он не поможет в нужный момент. Однако, хуже того, у него было ощущение, что Сатана не позволит ему выиграть пари так легко. Нужно остерегаться грязных трюков в конце игры.

Он повернулся к толпе. Взгляды были разные — от нейтрального до враждебного. Будет нелегко. Он покосился на Хорста, не зная, будет ли тот говорить с людьми; в этом он был намного лучше его. Хорст покосился в ответ, скрестил руки на груди, и отвернулся, глядя куда-то вдаль. «Хорошо, — подумал Кабал, — сам всё сделаю».

— Дамы и господа, — сказал он чётким, звучным голосом, — я Йоханнес Кабал из «Бродячей ярмарки братьев Кабалов». Это, — он указал на брата, который не удержался и слегка поклонился, — мой брат, Хорст. Мы приехали сюда, в ваш прекрасный город Пенлоу-на-Турсе, чтобы…

— Зачем вы сюда приехали? — спросил мужчина средних лет. Кабал встретился с ним взглядом, и у него появилось неприятное чувство надвигающейся беды.

— Чтобы показать вам лучшие в мире чудеса, диковинки и семейные развлечения, — продолжил Кабал. — В наших павильонах вы сможете проверить остроту ваших глаз и рефлексов, у нас есть представления, которые вас просветят и поразят.

— Вы и так уже достаточно сделали, чтобы поразить этот город, — сказал мужчина. Люди одобрительно заворчали.

Кабал присмотрелся к мужчине повнимательнее. На нём была темно-серая фетровая шляпа с узкими полями, не новая, но за ней явно бережно ухаживали. Его пальто так же являло признаки ухоженности, на брюках красовались острые стрелки, а туфли были начищены до блеска. Он носил очень ровные, аккуратно подстриженные усы, а волосы у него на висках начинали седеть. Возможно, бывший военный — он, безусловно, обладал властной манерой отставного офицера, то ли младшего, то ли старшего, капитана или майора. Однако в его взгляде присутствовала внимательность, которая не относилась к плодам многих лет добросовестной военной службы. Сомнения Кабала возросли.

— С кем имею удовольствие беседовать? — вежливо спросил он с теплотой недостаточной для того, чтобы расплавить и кристалл гелия.

— Меня зовут Фрэнк Барроу.

— Итак, Фрэнк…

— Можете называть меня мистер Барроу.

Кабал представил, как из висящего вверх тормашками Барроу вытапливают жир и успокоился.

— Что ж, Мистер Барроу, рад слышать, что наша небольшая ярмарка уже произвела здесь нечто вроде сенсации.

Двое мужчин смотрели друг другу в глаза, едва не прожигая друг друга взглядом.

— Что именно мы сделали?

— Это место, — сказал Барроу и ткнул большим пальцем в сторону станции.

— И станция у вас тоже красивая, — ответил Кабал. Он не знал, как дальше пойдёт разговор, но никогда не помешает польстить местным, сказав, как чудесно выглядит этот коровник, который они называют своим городом. И всё-таки, он был слегка удивлён тем, насколько безупречно выглядела станция. Как будто её только что построили.

— Может и так. Дело в том, что этого вчера здесь не было.

Толпа одобрительно заулюлюкала и закивала. Кабал очень надеялся, что ослышался.

— Прошу прощения?

— Я говорю, вчера в это же время на этом месте лежала кучей обгоревших камней, эта линия лет сто не видела ни рельсов, ни шпал, а вот он, — Барроу указал на смотрителя станции, тот улыбнулся и помахал, — давным-давно умер и был похоронен. Теперь, я, как и, полагаю, все присутствующие, хотел бы узнать, как такое возможно.

Все выжидающе посмотрели на Кабала.

Кабал глуповато улыбался, в то же время быстро шевеля мозгами. Он вообще был здесь ни при чём, но почему они посчитали иначе? Рельсов нет? В таком случае, как они могли спланировать свой приезд сюда? Пенлоу-на-Турсе точно был помечен на схеме как действующая станция. Секунды тянулись, а улыбка всё не сходила с его лица. Он чувствовал, как сохнут зубы. Кто-то из зрителей кашлянул, чтобы напомнить, что все ждут его ответа. Их взгляды были устремлены на него. Мысль не шла. Пенлоу — последняя возможная остановка, время почти на исходе. Нужно найти здесь две души, а весь город на него ополчился. Бусинка пота собралась на его правом виске; он вполне отчётливо это чувствовал. Нужно придумать причину этих странных происшествий. Сейчас. Прямо сейчас. В эту самую секунду… Давай. Секунда пролетела, а мысль всё не шла. Он прекрасно знал, кто за всем этим стоял. Хотел грязных трюков? Получи. Дело было сделано ещё до того, как они приехали. Он прикинул, успеет ли забрать коробку с контрактами, если возникнет необходимость в спешке покидать город, удирая от толпы с факелами.

— Толпы с факелами на удивление быстро двигаются, — сказал он вслух. На него непонимающе посмотрели. «Чудесно, — подумал он. — Почему бы самому не навести их на эту мысль?»

— Мой брат имеет в виду, что всего несколько месяцев назад мы с ним нажили себе опасного врага.

Голос Хорста сразу начал ткать спокойными, уверенными нотами свою особую магию. Когда он говорил, его всегда слушали.

— Видимо, наш враг добрался сюда раньше нас и намерен замарать нас той некромантской грязью, которой сам замаран, недостойное создание. Это, мне думается, должно стать идеалом насмешливой мести для его грешной, чёрной души.

Из толпы донёсся растерянный ропот.

— О чём ты говоришь, сынок? — спросил Барроу.

— Дамы и господа, позвольте представить вам моего брата: Йоханнес Кабал — Сокрушитель! — это слово уж точно следует записать с большой буквы, — Сокрушитель подлого волшебника Руфуса Малефикара!

Толпа издала благодарный вздох. Руфус давно стал любимчиком газет что пожелтее. Даже Барроу, похоже, о нём слышал.

— Минуточку, — сказал Барроу. — Я думал, Малефикар мёртв!

— Убит моим братом собственноручно в смертельном поединке.

— Если он мёртв, как тогда он всё это провернул?

Справедливый вопрос, вот только Хорст прокладывал себе дорогу в жизни на 99 % вдохновением и на 1 % потоотделением.

— Позвольте, разве смерть — преграда для некроманта?

Благодарный вздох на этот раз представлял собой злобное шипение. Внезапно Кабал испугался, не собирается ли Хорст выдать его. Последнее время он как-то отдалился.

— Руфус Малефикар был человеком злым. Теперь, стало быть, его недобрая воля распространяется и после смерти. После отъезда мы пересмотрим наш плотный график, чтобы вернуться туда, где он повешен, и сжечь его труп. Даже некроманту не выжить в очистительном пламени.

В толпе нашлись те, кто с умным видом закивал — из той породы людей, что всегда кивают с умным видом, стоит кому-то сказать нечто толковое.

Барроу нахмурил лоб, поняв цену эдакой находчивости. Он не собирался попадать в ловушку, устроенную Хорстом. Пусть другие верят.

— Почему вы не сожгли его, когда у вас была возможность? — спросил Джо Карлтон, если нужно спросить что-то очевидное, на него всегда можно положиться.

Хорст вскинул руки в мольбе.

— Мы уже зажгли факелы, когда пришла мать Малефикара.

Он изобразил тонкий старческий голос.

— Прошу, не сжигайте моего мальчика, — сказала она. — Он плохо себя вёл, я знаю, но он моя плоть и кровь. Я… я не вынесу, если вы сожжёте его.

Что ж, я всё равно был готов сжечь злобного придурка, когда Йоханнес, мой брат, схватил меня за руку и сказал: «Нет, Хорст. Может, он и был некромантом, убийцей и трижды крашеным злодеем, но этой женщине он — сын. С неё достаточно страданий. Более чем достаточно. Оставь его воронам и продолжим путь».

Не веря своим ушам, Кабал уставился себе под ноги — его охватило самое настоящее смущение. К счастью, скоро унижению конец.

— Так что, мы оставили несчастную старушку миссис Малефикар рыдать у ног её малыша Руфуса, — продолжил Хорст.

— Пожалуйста, прекрати, — прошептал Кабал. — Я сейчас сдохну от унижения.

— Думаешь, стоит пропустить момент, когда ты побежал ей вслед и всучил всю месячную выручку? Если настаиваешь… — шепнул Хорст в ответ.

Затем, громче:

— Итак, если наше преступление в том, что мой брат не нашёл в себе силы разбить несчастной вдове сердце, и без того истерзанное её сыном, то мы признаём вину.

Он снял шляпу и покаянно опустил голову. Всё замерло. Затем толпа обезумела.

Ликующая толпа подняла Кабала на руки и несколько раз пронесла взад-вперёд по платформе. Пара лживых фраз — и из предвестника гибели он превратился в победоносного героя с золотым сердцем. «Такова, — размышлял он, — переменчивость толпы. Хорсту бы газету выпускать».

У Кабала уже рука затекла раздавать автографы, как вдруг он заметил неподалёку Барроу. Тот, скрестив руки, наблюдал за ним. Видимо, кто-то всё-таки выстоял против пропаганды Хорста.

— Кажется, на вас это не произвело никакого впечатления, — сказал Кабал. — С чего бы это? Разве вы не слышали моего брата? Я герой.

— Я не знаю, кто вы, — сказал Барроу. — Герой? Никогда бы не подумал. Вы убили Малефикара?

— Да, — ответил Кабал. Он оглянулся, чтобы убедиться, что никто не подслушивает. — Да, я убил его. Выстрелил в него три раза.

— Почему?

— Почему я выстрелил в него или почему выстрелил трижды? Я выстрелил трижды, чтобы уж наверняка его убить. А убил, потому что он стоял на пути.

— На вашем пути.

— Если угодно.

— А что сделали с остальными?

— С кем?

— С этой жалкой толпой идиотов, которая всюду за ним ходила, с остальными сбежавшими из лечебницы.

Кабал улыбнулся.

— Слышали об «общественном попечении»? Это как раз тот случай; они безобидны, нужно лишь направить их по верному пути.

— Они у вас на ярмарке?

— В качестве персонала, уверяю вас. В представлениях участвуют только добровольцы, — улыбка исчезла в небытие, — как правило.

Барроу фыркнул.

— Всё понятно.

— Нет. Вовсе нет. Вы читаете между строк, но то, что там написано, вам не понятно. Мистер Барроу, у меня к вам предложение.

— Валяйте.

— Через два дня мы исчезнем из ваших жизней. Вы вполне можете позволить нам заняться нашим делом и подарить немного радости этим людям ко всеобщему удовольствию. Без обид, без драм.

Барроу сжал губы.

— Если бы я на самом деле мог в это поверить, я бы с радостью согласился.

— Но вы не можете.

— Не могу. Не верю я в историю о мертвеце, который с виселицы слез только для того, чтобы подпортить вам репутацию. Ни на долю секунды. За какого же идиота вы меня принимаете?

Кабал качнул головой в сторону воодушевлённых горожан, толпа которых сновала взад-вперёд вдоль поезда.

— За идиота вроде этих, — сказал он. — К сожалению для нас обоих, я ошибся.

Рабочие начинали разгружать вагоны-платформы. Кабал и Барроу наблюдали за ними.

— У меня впереди долгая ночь, мистер Барроу. Уверен, вы извините меня, если я вас покину. Кабал сделал несколько шагов по платформе, и Барроу сказал ему вслед:

— Будет лучше, если вы покинете мой город.

Кабал остановился и обернулся.

— Ваш город? Вы здесь не хозяин. Помните об этом.

— И это всё? Угроз не будет?

— Угрозы, мистер Барроу, оставьте трепачам и трусам. Я к ним не отношусь.

Он направился обратно к Барроу, пока они не стали лицом к лицу.

— Я даже не предупреждаю.

Он резко развернулся и ушёл.

— Как правило, — сказал Барроу, слишком тихо для того, чтобы услышать. Затем тоже повернулся и пошёл назад к городу.

Всё дальше отдаляясь друг от друга, они оба думали об одном и том же: «От этого человека жди беды».