Кабал стоял на верхушке Спиральной Горки с театральным биноклем в руках и руководил операцией. Он преграждал путь поздним гулякам, но что характерно, ему на это было совершенно наплевать.

— Эй, папаша, — сказал молодой парень в модном прикиде, всем своим видом показывая, что всё новое — это хорошо забытое старое.

Кабал медленно опустил бинокль и одарил дерзкого юношу взглядом, который растопил бы кусок сухого льда. Юноша, за отсутствием опыта, но при наличии в достатке наглости, не обратил на это внимания.

— Мужик, не пройти, не проехать из-за тебя. Тёлку мою огорчаешь.

Его тёлка глупо улыбнулась, сделала реверанс и сказала:

— Добрый вечер, сэр.

— Верно ли я понимаю вашу диковинную смесь из жаргонизмов, молодой человек? — сказал Кабал. Будучи лет на десять старше, он уже считал слово «молодой» синонимом к слову «тупоголовый». — Вы хотите сказать, что стоя на вершине моего собственного аттракциона, я неким образом мешаю вашей… — он посмотрел на девушку, которая опять глупо улыбнулась, — барышне?

— Привыкай к фене, приятель, — сказал парень, покачиваясь на месте, скрещивая руки и так и сяк, и показывая пальцами «рога». Кабал начал сомневаться в его вменяемости. — Говорю тебе, кретин…

— Минуточку. Мне кажется, я услышал слово «кретин». Вы назвали меня кретином?

— Ещё бы, кретин. Да ты… Эй, ты что! Ах ты гад! Отвали, псих!

Кабал крепко схватил его за шкирку и спустил с горки вниз головой.

— Надеюсь, вы спуститесь самостоятельно, — сказал он девушке, снова поднимая бинокль к глазам.

— Охотно. Извините за Руперта. Он немного туповат, но ужасно красив. Ну, пока.

Она мило улыбнулась, съехала с горки и была такова.

— Пока-пока, — сказал мистер Костинз, который только что поднялся.

— Докладывает мистер Костинз, генерал. Следов того парня не нашли. Он так странно исчез… — он помолчал, пока подходящее сравнение не пришло на ум, — будто его тут и не было. Типа того.

Кабал удивлённо на него посмотрел. Костинз попробовал ещё раз.

— Я имею в виду, что мы не можем его найти. Он пропал, босс.

— Периметр оцепили?

— О да. Ни один белый проныра без нашего ведома не проскочит. Сам не могу понять, в чём дело.

Робкие причитания возвестили появление Шпулькинза. Он был чем-то расстроен, но по-прежнему сиял.

— Сэр! Сэр! Посмотрите!

Он протянул коричневый бумажный пакет. Кабал заглянул внутрь, а затем медленно залез в него и достал ластик, с которого стекало что-то липкое. Он вновь окунул туда руку и нашёл старую рекламу женских супинаторов, пропитанную тем же веществом.

— Это Лейла?

— Кто-то убил её, сэр! Кто мог такое сделать?

Кабал подумал, что Шпулькинз чересчур наивен для сатанинского отродья.

— А что с её телохранителем?

— Тоже мёртв! А ещё, один чувак из Лейдстоуна пропал.

Это, должно быть, работа Барроу. Теперь, зная, что борется не с людьми, он явно не чувствовал себя морально обязанным брать пленных. Теперь у нас развязаны руки. Кабал прикусил фалангу пальца и призадумался. Полдвенадцатого; у него осталось полчаса, чтобы нейтрализовать Барроу и найти последнюю душу. Время слишком поджимает, чтобы уладить обе проблемы без помощи Хорста (кстати, где он?) поэтому счастливым донором станет Барроу. Кабал сосредоточился; если бы он был на месте отставного инспектора, куда бы направился? С территории ярмарки он выбраться не может, он знает и не одобряет его предназначение, спрятаться негде, значит, он пошёл в наступление. Какова его цель?

— ScheBle! Контракты! Барроу хочет уничтожить контракты!

Костинз задумчиво кивнул.

— Дело плохо.

— Надо добраться до поезда раньше него! Пошли!

Он сделал шаг к лестнице, решил, что срочность дела важнее чувства собственного достоинства, и скатился по горке.

* * *

Поезд, пустой и без охраны, стоял на задворках ярмарки, однако его тоже огородили забором, который пересекал железную дорогу у начала и конца состава. После происшествия с Билли Батлером, Кабал стал чересчур озабочен безопасностью поезда. Несколько минут Барроу потратил на поиски монтировки на одной из платформ и направился к вагону-конторе. На двери висел замок и тяжёлая цепь, но дерево под скобой быстро поддалось. Барроу был рад нескончаемому шуму, который раздавался из аттракционов и представлений: он скрывал скрежет вырываемых болтов. Осмотревшись и убедившись, что на путях по-прежнему пусто, он поднялся внутрь. Закрыл за собой дверь и оглядел помещение.

В темноте он мог различить лишь стол и большой ящик для одеял. Его дядя всегда говорил, что в таких прячут трупы. Однако Барроу подумал, что даже для Кабала хранить трупы в своём кабинете — это чересчур, и поэтому обратил внимание на стол. Ящики не были заперты и не содержали ничего интересного. А вот верхний ящик с правой стороны не сдвинулся с места. У Барроу не было времени на изящные решения; нужно просто его взломать. И он бы это сделал, если бы у него было хоть какое-то представление, куда подевалась монтировка. Только что эта хреновина была здесь; куда он её?..

Внезапно включился свет, от которого он заморгал и прикрыл рукой глаза.

Йоханнес Кабал, надев очки с синими стёклами перед тем, как щёлкнуть выключателем, от того же неудобства не пострадал.

— Будь у меня настроение получше, я бы пошутил, спросив, есть ли у вас ордер на обыск, — сказал Кабал. — А поскольку это не так, перейдём прямо к вопросу о том, что мне с вами делать.

Барроу сморгнул слёзы. Глаза болели. Худощавый человек и трое здоровяков вроде тех, возле колеса обозрения, стояли у Кабала за спиной. Теперь выбраться из вагона можно было только через окна, но все эти люди вряд ли будут стоять сложа руки, пока он будет вылезать. Даже если бы так случилось, до путей падать высоко.

Кабал поднял монтировку с того места, где её оставил Барроу — на мягком кресле, как тот только что вспомнил.

— Весьма изящно, — с лёгким сарказмом заметил Кабал. — Я надеялся, что какой-нибудь ваш приятель-вор научил вас, как открывать замки отмычкой, или чему-то подобному.

— Большинство воров даже ради спасения собственной жизни не смогли бы вскрыть замок. Если им хватило усердия, чтобы развить такой навык, то у них есть всё, что нужно, чтобы получить работу, на которой заработаешь больше, чем преступая закон. «Преступный гений» — это оксюморон. Грабители по большей части просто врываются в дом. Потому это и называется «проникновение со взломом», — сказал Барроу, надеясь, что Кабал не заметит, что он тянет время.

— Неужели? Какое разочарование. Ещё одно заблуждение развеяно. Тем не менее, в данный момент это значения не имеет. Нам следует сосредоточиться на вопросе о вашем ближайшем будущем.

— И что же это за вопрос?

— Будет ли у вас оное? Вы хотите жить, мистер Барроу?

— Рано или поздно всем нам придётся умереть.

Кабал улыбнулся, хотя это больше походило на усмешку.

— Мне говорили. Позвольте перефразировать вопрос. Вы хотите пережить полночь, мистер Барроу?

— А что? Что случится в полночь?

— Ну, если у меня на бланке не будет вашей подписи, в качестве утешения ваши мозги украсят вот эту стену.

Барроу добавил этот факт ко всем остальным, что выяснились за последние тридцать часов. Всё прекрасным образом сходилось.

— Значит, у вас ограничение по времени. Полночь. И вам нужна моя подпись, потому что необходимо выполнить некую норму. Теперь всё это обретает какой-то смысл, — сказал он.

Улыбка соскользнула у Кабала с лица, как мокрая рыба с зонтика.

— Как вы узнали об этом? Кто это разговорился?

— По сути, никто мне этого не рассказывал. — Барроу неторопливо взглянул на часы. — Осталось меньше пятнадцати минут. Сожалею, мистер Кабал, премия за эффективную работу вам не светит. Я не буду ничего подписывать.

Кабал сделал угрожающий шаг вперёд.

— Думаю, вы не понимаете серьёзность вашего положения.

— Кажется, вполне понимаю. Если я подпишу, вы получите что-то вроде великой награды, а я проведу остаток моих дней в ожидании вечных мук. Это и не жизнь вовсе. Если я не подпишу, вы меня убьёте. Я пойду навстречу тому, что меня ждёт, а вы получите наказание. Надеюсь, это нечто весьма неприятное, мистер Кабал, потому как у меня нет абсолютно никакого желания вам помогать. Так что вам лучше смириться с этим.

Кабал взвесил монтировку в руке.

— Я уже убивал раньше…

— Тем лучше, — прервал его Барроу. — Надеюсь, вам понравится вышибать мне мозги, потому что когда пробьёт полночь, моя жизнь окажется последней жизнью, что вы заберёте. Я должен поставить на кон свою жизнь, чтобы увериться, что и вы лишитесь своей. Думаю, это того стоит. Давай же, Кабал. Убей меня.

Кабал ошеломлённо на него посмотрел.

— Это возмутительно. Вы ведёте себя так, будто я обычный головорез.

— Ничего обычного в тебе нет.

— Спасибо, — огрызнулся Кабал. — Я серьёзно. Я поступаю со смертью, как врач поступает с болезнью или увечьем. Я не хочу сеять смерть, я хочу её побороть.

— Некромант.

— Да! Да, я некромант, технически. Но я не один из тех глупых типов, которые поселяются на кладбищах, чтобы поднять армию мертвецов. Вы когда-нибудь видели армию мертвецов? Куда дороже, чем армия живых людей, а толку от них ещё меньше. Ходячие развалины: пройдут десять миль, и ноги отрываются. Наполеон бы одобрил — такая армия действительно марширует на своих животах. Пока и те не отвалятся.

Это мне не интересно. Я хочу помешать смерти. Я хочу… ну, за неимением слова получше, вылечить её. Разве это плохо? Можете посмотреть мне в глаза и сказать, что в вашей жизни не было такого времени, когда, будь у вас силы, вы не подняли бы кого-то из мёртвых? Не в виде упыря или чудовища, а точно такими же, как и раньше? Тёплыми, живыми, способными дышать, смеяться? — Барроу неожиданно понял, что Кабал хочет вызвать в нём сочувствие. — Можете сказать, что не было такого времени, когда вы всё бы отдали, лишь бы разбудить их и лишь бы они по-прежнему были рядом?

Барроу подумал о холодном октябрьском дне пятнадцать лет назад и сказал:

— Надо принять смерть как есть.

— Нет! — взревел Кабал во внезапном порыве ярости, от которого Барроу отступил назад. — Не надо! Я не буду!

Он сунул руку в пиджак и достал листок бумаги, какой-то контракт. Он потряс им перед Барроу.

— Подпишите! Подпишите, вам говорят! Я так близок к успеху, так близок.

Он понизил голос до хриплого шёпота, который зазвучал куда более угрожающе.

— Мне нужна твоя подпись, Барроу. Ты стоишь на пути науки. Неужели ты хочешь войти в историю как луддит?

— Что с тобой стряслось, Кабал? Что сбило тебя с пути? Разве ты не видишь, что поступаешь неправильно? — Он вздохнул. — Конечно, нет. Признаю, в одном я ошибся. До сих пор я думал, что ты, по крайней мере, очень-очень плохой человек. Может быть даже само зло. Но я был не прав.

— Значит, подпишешь? — спросил Кабал, не понимая, к чему ведёт Барроу, в надежде, что тот готов согласиться.

— Ты не плохой человек, ты безумец. — Полный надежды взгляд Кабала посуровел. — Сегодня, когда мы разговаривали, у меня возникло странное чувство, что у нас есть что-то общее. Думаю, где-то внутри тебя сидит порядочный человек и хочет вырваться. Мне даже кажется, что всё это — он обвёл рукой вагон, ярмарку, контракт у Кабала в руке — результат твоих попыток делать правильные вещи неправильно. Если это так, то я сочувствую, но не могу позволить, чтобы это продолжалось. Нет, не стану я подписывать твой вонючий контрактишко. Делай что хочешь, но сотрудничать я с тобой не буду.

— Хорошо, — сказал Кабал и нанёс ему скользящий удар монтировкой.

Он бесстрастно смотрел, как Барроу согнулся и упал на колени. Кабал вздохнул и начал осознавать то, что знал уже на закате, когда дела пошли из рук вон плохо. То, что в конечном итоге он проиграл.

— Что нам с ним делать, начальник? — спросил Холби, указывая на Барроу.

— Не знаю, — сказал Кабал. — Какая разница? В печь его бросьте или ещё что.

Он пошёл к двери и спустился вниз в глубокой задумчивости. Можно ещё схватить за воротник первого встречного, посмотреть на номер его билета, обнаружить, что тот выиграл в большом-пребольшом розыгрыше призов в честь конца сезона, и присудить ему выручку за весь год. Само собой, в первую очередь нужно будет заполнить кое-какие бумаги. Не такая уж плохая схема, думалось ему теперь: отчаянная, но действенная. Остаток его жизни обещает быть таким же.

Едва он ступил на землю, как кто-то сказал:

— Извините. Не могли бы вы мне помочь?

— Конечно, но могу я сначала взглянуть на ваш билет? — начал говорить он, отряхиваясь, и повернулся. — Возможно, вы уже выиграли большой-пребольшой…

Слова замерли у него в горле.

— Вы не видели моего отца? — спросила Леони Барроу.

— Я точно… э… вроде бы видел его на ярмарке. Он где-то неподалёку.

Кабал осторожно взял её за руку и начал отводить её от поезда. От вопля Долби они оба обернулись.

— Эй, начальник. — Он указал на безвольное тело Барроу, болтающееся между Холби и Колби.

— Я чего подумал: он больно здоровый, в печь целиком не запихаешь. Мож мы его того, порубим маленько сперва?

— Что?! — воскликнула Леони Барроу.

— Да чтоб вас… — сказал Йоханнес Кабал.

* * *

Они сидели вокруг рабочего стола: Кабал в своём кресле; напротив — Барроу, весь мокрый, от воды, которую на него вылили, чтобы привести в чувство, из раны на голове, смешиваясь с водой, сбегает тонкая струйка крови; Леони — справа от Кабала. На столе лежали контракт и ручка. Леони взяла отца за руку. Кабал не стал этому мешать.

— Как ты? — прошептала она, как будто Кабал и Костинз, стоявший позади маленькой компании, не услышат. — Что он с тобой сделал?

— Просто царапина, — сказал Барроу, показав на рану, но стараясь её не задеть. — Я ожидал гораздо худшего.

— Опасность ещё не миновала, мистер Барроу, — сказал Кабал, злясь на то, что заговорил как злодей из мюзикла.

Он посмотрел на часы. Осталось меньше пяти минут. Он покосился на песочные часы на полке. Верхняя колба вроде бы опустела, однако песчинки всё сверкали и падали. Сейчас или никогда, всё или ничего.

— Неподписанный контракт никуда не делся, а времени у меня в обрез, поэтому буду признателен, если вы поторопитесь.

— Что ты здесь забыла? — спросил Барроу у Леони, не обращая никакого внимания на Кабала.

— А что мне надо было делать, если ты оставил билет в моей комнате? Я решила, что ты передумал.

— Я же сжёг тот билет. Я никоим образом не хотел, чтобы ты сюда попала. И сделал бы что угодно, чтобы и сейчас тебя здесь не было.

— А вот тут я могу вам помочь, — встрял Кабал. Вы оба окажетесь дома в целости и сохранности. — Он похлопал по пергаменту. — Только подпишите.

Барроу устало на него посмотрел.

— Пошёл к чёрту, Кабал.

— Как раз этого, — еле сдерживаясь, ответил Кабал, — я и пытаюсь избежать. Но если я пойду, будьте уверены, что и вас с собой прихвачу.

— Что будет с моей дочерью?

Кабал посмотрел на Леони. Удачное имя: грива её волос была пышная и золотистая, как у львицы, а лицо, хоть и тронутое усталостью и беспокойством, выражало волю и решимость. Он находил это привлекательным. Утекали драгоценные, невосполнимые секунды. Осталось две минуты. Кабал резко опустил руку, открыл саквояж, который лежал возле стула, и вытащил револьвер.

— Боюсь, что время любезностей давно прошло, мистер Барроу.

Он навёл револьвер на Барроу. Леони ахнула. Кабал никак не отреагировал.

— Подписывайте или умрёте.

Вместо этого Барроу зевнул.

— Мы это уже проходили, и мой ответ не изменился. Нет.

— Как скажете.

Кабал и не ожидал, что Барроу внезапно сдастся, но попытаться стоило. Он направил револьвер на Леони.

— Подписывайте или умрёт она.

— Папа! — воскликнула Леони и прикрыла ладонью рот.

Произнеся предательское слово, она нахмурилась. Кабал понял, что она не хотела расстраивать отца ещё больше. Она позволяла ему доиграть игру. Даже в такую минуту она продолжала думать о нём. Замечательная женщина. Почему он всегда встречает таких при столь неудачных обстоятельствах?

— Ты не выстрелишь, — сказал Барроу.

— Вы что, провоцируете меня? Не дурите, на кону жизнь вашей дочери.

— Это я понимаю. А ещё понимаю тебя, Кабал. Я видел твою реакцию, когда ты впервые её увидел. Мне потребовалось некоторое время, чтобы понять, что происходит в гробнице, которая у тебя вместо головы, но я наконец-то получил ответ, как оказалось, неприятный.

— У меня нет времени на упражнения в любительской психологии, Барроу. Я сейчас начну считать…

— Это была любовь с первого взгляда.

Несмотря на напряжённую ситуацию, Кабал искренне рассмеялся.

— Любовь? Любовь? Вы очень сильно ошибаетесь, Барроу. Я уверен, что Леони — прекрасный человек. При других обстоятельствах, мы могли бы стать друзьями, и я уж точно не захотел бы снести ей полголовы. Но сейчас, — он неспешно взвёл курок — я сделаю это без колебаний.

— Ничего ты не сделаешь, — решительно сказал Барроу и скрестил руки на груди.

Некоторое время длилась немая сцена: Барроу откинулся в кресле с уверенным видом; Кабал смотрит на Барроу, а его револьвер непоколебимо направлен на Леони; которая, стараясь не выглядеть испуганной, смотрит на указательный палец Кабала, и замечает, что тот едва касается спускового крючка.

Внезапно весь балаган затих; каллиопа замолчала, не доиграв мелодию, зазывалы прекратили зазывать. Кабал моргнул, опустил револьвер и посмотрел на часы.

— В чём дело, Костинз? — спросил он. — Осталась ещё минута.

Костинз заткнул большие пальцы в карманы жилета.

— Всё верно, босс. Вам осталась минута, чтобы получить подписанный контракт. Что до ярмарки — мы собираем чемоданы.

— Что? — Кабал встал с кресла. — Как ты смеешь? Это моя ярмарка, и я приказываю…

— Как много громких слов. Не твоя эта ярмарка, и твоей никогда не была. Ты просто взял её на время, и срок вышел, босс. Последняя минута — наша. И начинается она… — он театрально замер окна, будто прислушиваясь; каллиопа встрепенулась и снова ожила, и Кабал с первых нот узнал в мелодии искажённую, нестройную версию вальса «Минутка», — …прямо сейчас!

Костинз принялся плясать как хорёк и хлопать в ладоши.

— Время повеселиться по-настоящему. — Он остановился рядом с Кабалом. — А я когда-нибудь говорил, как вы облажались, когда создавали меня?

— Неоднократно.

— Я вот что имею в виду.

Лицо мистера Костинза сползло с черепа, обнажая кости и мышцы. Оно шлёпнулось на землю, как будто кто-то уронил рисовый пудинг. Кабал просто сверлил его взглядом. Барроу бывал не на одном вскрытии и видал вещи похуже. Леони отвернулась. У неё было чувство, что как ни крути, а следующая минута станет худшей в её жизни.

— Халтура же.

Он засмеялся пронзительным крикливым смехом, распахнул дверь и спрыгнул на землю. В открытую дверь ворвался поток звуков, криков и визга.

— Что за чертовщина? — сказал Кабал и шагнул к двери.

Иначе как «чертовщиной» происходящее было не назвать.

Балаган разваливался на куски и на глазах приобретал новые, кошмарные формы. Ему поневоле вспомнился «Сад земных наслаждений» Босха. Не лучшее место для семейного отдыха. Твари из «Поезда-призрака» быстро и низко летали между распускающихся цветков разрухи, которые ещё недавно были аттракционами, обращая паникующих горожан в стремительное бегство. Гигантская горилла тоже покинула «Поезд-призрак», взобралась на Спиральную Горку — теперь громадных размеров башню из шипов и клинков — и с торжественным видом стояла на ней, отмахиваясь от четырёх бывших жокеев из «Дня на скачках». Правда они теперь выглядели воплощениями Смерти, Войны, Чумы и Голода, хотя и всё ещё были одеты в свои яркие костюмы. В свободной руке Горилла держала какого-то несчастного, который бессильно брыкался, чтобы высвободиться. Дензил, стоящий у основания башни, помахал Деннису, который перестал вырываться, чтобы помахать в ответ. Он полагал, что идеально подходит на роль Энн Дэрроу из «Кинг-Конга».

— Прекратить! — взревел Кабал.

Никто и не думал прекращать.

— Джоуи? Джоуи! А ну, подтяни штаны сию же секунду! Людей пугаешь!

— Вообще-то, в этом и задумка, старик. Извиняюсь и всё такое, — отозвался Джоуи, самое воспитанное и вежливое из всех дьявольских отродий, которых только можно встретить.

Кабал посмотрел по сторонам.

— Костинз, останови их! Я всё ещё здесь главный!

— Ещё тридцать секунд, — прокричал Костинз с расстояния в сотню ярдов. Он взял себя в руки. — Посмотрим, что я могу сделать, босс.

Он повернулся к пульсирующему нарыву хаоса, который ещё недавно был балаганом.

— Прекратить, — сказал он еле слышно, грозя в его сторону пальцем.

Он чуть не взорвался от смеха, еле держась на ногах и дивясь своему остроумию. Затем у него взорвалась голова.

Кабал снова взвёл курок револьвера.

— Со мной шутки плохи, — сказал он, ни к кому особенно не обращаясь.

Он повернулся к Барроу.

— Сядьте, — сказал он Барроу, который начал было вставать.

Кабал оглядел свой кабинет. Обшивка начинала гнить, с крышки стола пропадала полировка, запах сырости и запустения — такой же, как и когда он нашёл это место — возвращался. Он подошёл к отцу с дочерью и приставил дуло револьвера к виску Леони.

— Пятнадцать секунд. Сейчас же подписывайте.

— Нет, — всё так же отвечал Барроу.

— Тогда всё кончено, — бесстрастно сказал Кабал и направил оружие Фрэнку Барроу в голову.

Без драматизма, быстрыми и чёткими движениями Леони схватила контракт и ручку, и поставила подпись. Затем сунула контракт Кабалу.

— Оставьте моего отца в покое, — только и сказала она.

— Нет! — вскрикнули оба мужчины. Леони даже подскочила.

Кабал свирепо посмотрел на Барроу.

— Смотрите, до чего довела ваша идиотская непреклонность!

Поступок Леони ошеломил Барроу, но не настолько, чтобы он перестал спорить с Кабалом.

— Это я, по-твоему, виноват?

Вдалеке часы церкви святого Олава пробили двенадцать.

Поток пыли в часах прервался, она осела в нижней колбе и больше не шелохнулась.

— Время вышло! — сказало тело мистера Костинза, появившись в дверях и держа соломенную шляпу, наполненную осколками черепа. Голос доносился прямо из влажного обрубка шеи и звучал немного приглушённо. — Заканчивается посадка на экспресс-поезд «Вечные муки»!

Он снова скрылся из виду, и через открытую дверь Кабал увидел, что кроме пары бесцельно бегающих неподалёку людей территория ярмарки опустела.

Кабал повернулся к Барроу с дочерью, чтобы что-то сказать, но осёкся. Барроу в открытую рыдал, а Леони обнимала его и говорила, что всё хорошо. Кабал посмотрел на контракт у себя в руке и открыл рот, но внезапно поезд подался вперёд, и он упал на спину. Леони в страхе смотрела по сторонам. Странно: поезд вроде бы отъезжал, но они с отцом не двигались. Стены вагона становились всё прозрачнее, как будто находились в другом измерении или были сотканы из тумана. Сам Кабал, кувыркаясь, словно в замедленной съёмке, тоже казался бесплотным.

Поезд выскользнул из-под Леони с отцом, и они мягко приземлились на пути. Вот только никаких путей, ни рельсов со шпалами там не было, как и никаких признаков того, что вообще когда-то были. Поезд, призрачное чудище светящееся зелёным и синим, прогудел мимо станции — развалин, оставшихся в результате давнишнего пожара, а начальник станции грустно салютовал ему, удаляясь из мира живых и погружаясь в место, предназначенное для самоубийц и ими заслуженное. По крайней мере, так решили, когда писались правила, куда за что отправлять.

Локомотив гудел и пыхтел, уносясь в ночь навстречу чёрному горизонту. Леони даже показалось, что прямо перед тем, как исчезнуть из виду, он полностью оторвался от земли и ехал теперь по полуночному небу, словно громадный светящийся угорь из океанских глубин.

— Зачем ты это сделала? — спросил её убитый горем отец.

— Он собирался убить тебя, папа. Мне пришлось пойти на риск. — Она посмотрела в пустое небо. — Просчитанный риск.

* * *

У Кабала зачесалась губа. Он дёрнул рукой, чтобы избавиться от этого ощущения, но рука не слушалась. Он попробовал раз, другой, и уже решил было, что не такое уж это неприятное чувство, и разбираться с ним неохота, когда кто-то другой избавил его от него. Фактически, кто-то сильно ударил его по лицу. Йоханнес Кабал откатился от удара и захрипел. Он поднялся на четвереньки, голова у него раскалывалась, его тошнило, он не понимал, где находится. Хорст молча наблюдал, как его брата самым жалким образом вырвало на пол кабинета. Когда он убедился, что в Кабале уже почти ничего осталось, он нагнулся, схватил его за лацканы, и перебросил через комнату. Прежде, чем тот успел прийти в себя, Хорст снова приподнял его и прижал к стене.

— Ты ни слова не услышал, из того, что я тебе говорил!

Кабал пытался собраться с мыслями. Кроме сердитого лица брата, ему удалось увидеть, что они по-прежнему в его кабинете. Тот, по всей видимости, продолжал гнить, пока Кабал был без сознания — лёгкое сотрясение, вот почему он себя так погано чувствовал — поскольку сейчас, как и в тот день, когда он впервые сюда попал, кабинет представлял собой лишь полный мусора вагон. Единственным изменением была уже разлагающаяся и сморщенная афиша на стене: «Братья Кабалы представляют свою всемирно известную ярмарку чудес!» Мокрица безуспешно пыталась это обсудить, но упала на пол — Кабал понял, почему у него чесалась губа. В окнах он видел сучковатые деревья и невысокие холмы. Они опять в Плоских Землях. Балаган снова отправили в утиль.

— Ты забрал ещё одну невинную душу?

— Я ничего не брал…

— Не ври мне! Я был там, в том треклятом ящике для одеял, и слушал.

— Тогда ты знаешь, что я ничего не брал! — рявкнул Кабал, высвобождаясь. Он сурово смотрел на Хорста, поправляя пиджак. — Она сама отдала мне её.

— Отдала, — презрительно сказал Хорст.

— Отдала! Не строй из себя поборника морали! Если ты там был, почему ничего не сделал?

— Поверь мне, я был готов. Услышал бы этот отчётливый щелчок нажатия на спусковой крючок, и второго щелчка не прозвучало бы.

— Когда я застрелил Костинза, ты меня не остановил.

— Ты высунулся наружу и, несомненно, целился в другую сторону. — Он зловеще улыбнулся.

— Ты Костинза пристрелил? Не могу сказать, что мне жаль. Никогда ему не доверял. Я никому из них никогда не доверял. Значит, в конце концов, они тебя предали.

— Как ты и ожидал.

— Конечно, ожидал. Как и ты. Ты не дурак, Йоханнес. Бесчувственный и безнравственный — возможно, но не дурак. Нашли время, да?

— О да, с этим они справились. — Кабал смахнул часть мусора с края стола и сел на него. Его любимый кожаный стул, похоже, стал домом для семейства мышей. — Слушай, я не горжусь, тем, что сделал, но всё кончено. Мной манипулировали и так и эдак, я совершал вещи, о которых забыл бы, но всему этому пришёл конец. Не буду притворяться, что цель оправдала средства, но факт остаётся фактом: пари я выиграл. Я верну себе душу и смогу продолжить исследование.

— Вот это да, — сказал Хорст.

Кабал подавил своё раздражение. Всё-таки Хорст многое вытерпел.

— Сейчас, я жалею о прошлой ночи, о том, что сказал. В свою защиту могу честно сказать, что то был не совсем я. Мне вовсе не безразличны тот труд и те усилия, что ты вложил в эту ярмарку, и, что ж… без тебя ничего бы не вышло.

— Вот только не надо мне об этом напоминать, ладно?

— Смысл в том, — сказал Кабал, перебивая Хорста, — что ты выполнил свою часть сделки, так что я выполню свою. У меня есть пара идей, как исправить твоё состояние. Если ты вернёшься домой вместе со мной, я обещаю, что не успокоюсь, пока не найду лекарство. — Он помолчал. — Я всё сказал.

Хорст долго смотрел на Кабала, ни говоря не слова.

— Нет. Нет, так не пойдёт. Боюсь, я должен отклонить твоё любезное предложение по ряду причин. Во-первых…

Он было пошёл к окну, но обо что-то споткнулся. Он поднял монтировку, дотронулся до её верхней части, понюхал.

— Это кровь. Этим ты ударил Фрэнка Барроу?

— Да, — сказал Кабал, которого злило это отступление от темы. — Он использовал её, что залезть в запертый ящик стола и забрать контракты. Я от него ожидал чего-нибудь поизящнее.

Он замолчал, подумал.

— Секундочку.

Он подошёл к столу и принялся изучать ящик. На замке была царапина, которая ранее подтвердила к его удовольствию, что Барроу пытался его взломать. Он разозлился на себя за рассеянность.

— Во-первых, — безразлично продолжил Хорст, — Я совершенно не намерен торчать в одном доме с тобой все те годы, которые твои эксперименты неизбежно займут. Во-вторых, мы оба знаем, что тебя больше интересуют твои основные исследования, и я, возможно, останусь ни с чем. В-третьих, ты омерзительный человек, который должен был умереть, едва родившись.

— Как скажешь, — ответил Кабал, не обращая внимания. — Монтировка лежала вон на том стуле. Как же тогда Барроу пытался взломать ящик, когда инструмент был так далеко?

— В-четвёртых, я не смогу ужиться с самим собой из-за того, что помогал тебе, даже если доживу до тысячи лет, что в моём положении вполне реально.

Кабал по-прежнему игнорировал его.

— Более того, зачем бить по замку, если монтировкой можно поддеть сам ящик? — Он пригляделся к царапине. — Слишком тонкая для монтировки. Замок уже вскрывали.

— В-пятых и в-последних, и думаю, это важнее всего, я не буду принимать твоё предложение, потому что ты проиграл пари.

Кабал с возрастающим ужасом наблюдал за тем, как Хорст залез себе в карман жилета и достал пару блестящих отмычек. Он протянул их Кабалу, другой рукой доставая из внутреннего кармана знакомый лист пергамента. Встряхнув, он открыл его и повернул лицевой стороной к Кабалу.

Это был один из контрактов. Он не был подписан.

Кабал почувствовал, что его не держат ноги, и тяжело осел на пол.

— Хорст, — сказал он, — что ты натворил?

— Я убил тебя, брат. Точно так же, как ты меня. Хотя мне нравится думать, что в моих действиях есть хотя бы капля благородства.

Кабал не мог оторвать взгляд от документа.

— Когда ты это сделал?

— Я вскрыл твой ящик и украл его около десяти месяцев назад.

— Десяти месяцев? Он был у тебя десять месяцев?

— Как раз тогда я заметил, что ты никогда не считаешь контракты, только отмечаешь их в своей дурацкой тетрадке, а галочку подделать легко. Ты был уверен, что контракты никуда не денутся. Уверенность, как выяснилось, когда я попытался добраться до них, оправданная: этот замок невероятно сложно вскрыть. Попыток десять ушло.

— Не стоит экономить на качестве, — еле слышно сказал Кабал. — Почему? Почему ты это сделал?

— Когда это всё началось, все те люди, что подписывали твои контракты, очевидно, попали бы в Ад в любом случае. Я ничего не имел против. Но иногда ты почти был готов снять колпачок с ручки, чтобы получить подпись какого-нибудь бедолаги, единственный грех которого в том, что он малость туповат или наивен. Да, я знаю, что в твоём понимании это тяжкий грех. Но не для меня. Мне приходилось подключаться и отвлекать тебя более подходящим клиентом. Тогда я и решил, что мне не помешает иметь некоторое преимущество.

— И ты украл контракт.

— И я украл контракт.

— Но как это изменило бы моё поведение, если я не знал, что он у тебя? Какой толк от угрозы, если её не делать?

— Этим мы и отличаемся. Я и не думал угрожать. Если бы мы приехали сюда, и я бы убедился, что ты всё делаешь правильно, я сам бы достал тебе последнюю подпись. Даже в таком месте, как Пенлоу пара подходящих клиентов найдётся. Когда же ты забрал душу той девушки из зала с автоматами…

— Нии Уиншоу, — тихо сказал Кабал.

— Ну, хотя бы имя её помнишь. Да, у Нии Уиншоу; всё было кончено. Я перестал надеяться. Я понял, что тебя уже не исправить.

— Сейчас уже точно нет, — сказал Кабал беззлобно. — По приказу самого Сатаны у меня жестоким образом отнимут этот бренный мир, и я проведу остаток вечности в кипящей сере или меня будут колоть вилами или ещё что, столь же скучное. Спасибо тебе, Хорст, удружил.

— Мне жаль, Йоханнес.

— Ещё бы.

— Нет, не того, что я сделал. Мне жаль, что всё сложилось таким образом. Всё это не оставило мне выбора. Мне искренне жаль. Если тебе это поможет, я верил, что до последней секунды тебя ещё можно было спасти.

— Спасти? От чего? Как оказалось, единственное, от чего мне и вправду надо было спасаться — это мой собственный брат. Исправить? Ты говоришь это так, как будто я нуждаюсь в исправлении. Не достать ли тебе бубен и не начать приплясывать, когда ты начинаешь так говорить?

Он положил руки на согнутые колени, а лоб на предплечья. Он впустую потратил всю свою жизнь. Его исследования ничего не добавили в копилку человеческих знаний. Он и близко не подошёл к своей цели. Скоро он умрёт, а всё, что он сделал, будет забыто или не будет принято всерьёз. Если бы он занялся чем-нибудь бесполезным, вроде зарабатывания денег, был бы сейчас богачом. Ирония в том, что богачом он стал: управление прибыльным бизнесом без необходимости платить работникам к такому приводит. К сожалению, он умрёт гораздо раньше, чем получит шанс потратить богатство на что-нибудь стоящее.

— Не следовало мне приходить в склеп Друанов. Надо было объявление в газету дать: «Требуется заместитель управляющего в передвижную ярмарку. Необходимые качества: талант и жадность. Моралистам не обращаться».

Хорст посмотрел на Кабала, открыл было рот, чтобы что-то сказать, но передумал. У него был вид человека, который наконец осознал, что тратит время впустую. Вместо этого он подошёл к окну и посмотрел на восточный горизонт, разрывая бесполезный контракт.

— Небо светлеет. Почти рассвет. Девять лет я не видел солнца.

Он открыл дверь и спустился.

Йоханнес Кабал некоторое время сидел наедине с жалостью и отвращением к самому себе. Наконец он поднял лицо, на котором появилось выражение чудовищной догадки.

— Рассвет? — в ужасе прошептал он.

Он вскочил на ноги, слегка пошатываясь, пока в ногах не возобновилось кровообращение, и побежал к открытой двери. Хорст уже прошёл футов пятьдесят, он снял свой пиджак, аккуратно его сложил и опустил на землю. Кабал замер на ступеньке и отчаянно закричал:

— Пожалуйста, Хорст! Зайди внутрь! Зайди внутрь! Не делай этого!

Свет новой зари быстро бежал им навстречу через Плоские Земли. Хорст с безмятежным спокойствием и лёгкой улыбкой наблюдал за его приближением; Кабал не стал. Он спрыгнул, тяжело приземлился и начал бежать к брату, на бегу снимая пальто, разворачивая его наподобие щита, чтобы закрыть Хорста от яркого света.

— Пожалуйста, Хорст! Прошу тебя, не надо! Если побежишь, успеешь вернуться.

Хорст посмотрел на светлеющий горизонт и почувствовал, как его кожа начинает нагреваться, а также странное покалывание, которое не было ни приятным, ни невыносимым. Он слышал своего брата, и искренний страх в его голосе неожиданно тронул Хорста. Он не мог смотреть на Кабала: колебаться нельзя. Прожить, так или иначе, дольше некоторых — это уже повод быть благодарным. Сейчас, без сомнения, пора уходить. Он не сводил глаз с горизонта.

— Прости, Йоханнес. Я пойду туда, куда должен был отправиться девять лет назад.

Последнее и сильнейшее желание сохранить себе жизнь появилось и исчезло, а теперь стало уже слишком поздно. Даже он не смог бы вовремя добраться до тени. В последние секунды Хорст спрашивал себя, нет ли его вины в том, что случилось, больно ли будет гореть, всё ли он сделал правильно, но понимал, как бессмысленно об этом думать.

— Прощай, брат, — сказал он, и когда солнечный свет накрыл их обоих, разливаясь над далёким горным хребтом и на мгновение ослепив Кабала, все мысли Хорста исчезли.

Кабал моргнул, выругался, пытаясь найти брата вытянутыми руками, но там уже никого не было. Он резко развернулся, — вдруг Хорст остался сзади? — но было ясно, что уже слишком поздно. Наконец, когда к нему вернулось зрение, смотреть было не на что. Лишь в воздухе кружились коричневые листья, летала серая пыль, и чувствовался слабый запах упущенных возможностей. Кабал вертелся по сторонам, вглядываясь в далёкие горизонты, но нет, он был один, как и всегда.

Йоханнес Кабал, некромант, встречал новый день, сидя у полуразвалившегося и гниющего поезда на давно заброшенной ветке. Он обхватил руками голову, гравий у него под ногами весь был в соляных каплях, очки он отбросил в сторону, когда глаза заволокло слезами.