Похороны — личное дело каждого. Конечно же, найдутся такие, кто вместо того, чтобы гнить в земле, предпочитает сгореть, остаться на корм стервятникам или ещё что-нибудь столь же негигиеничное.

Но речь пойдёт не о них.

Те же, кто желает, чтобы их тело предали земле, по-разному видят место своего будущего захоронения — как будто после смерти им будет не всё равно. Кому-то представляется зелёное церковное кладбище в весенний день, звук колоколов, зовущий прихожан на службу, чистенькая травка вдоль посыпанных белым гравием дорожек. Кто-то — как правило, те, что носят много чёрного и считают Байрона безумцем, распутником и вообще парнем что надо — воображают мрачные кладбища в тени уродливых готических церквей под тёмными, хмурыми небесами, в любую секунду грозящими разразиться громом и молниями. Не помешает и бушующее неподалёку море. Другие хотят, чтобы на их никак иначе не отмеченных могилах росло дерево, и тела их питали бы корни могучего дуба или платана.

Все эти желания можно понять и в той или степени даже разделять их. Однако невозможно и предположить, чем руководствовались люди, покупавшие участки на кладбище Гримпен. Возможно, ненавидя своих родственников, они намеревались, хотя бы на время похорон, притащить их в одно из самыхнеприглядных и удручающих мест на Земле.

Кладбище Гримпен стояло — или лежало, если так будет правильнее — в самом центре последнего болота в округе, которое ещё до недавнего времени было рассадником малярии. Чтобы избавиться от переносящих болезнь комаров не пришлось делать ровным счётом ничего; они как будто просто расхотели жить.

Кладбище хитро спряталось на краю полуострова, куда можно было без риска добраться лишь по длинному извилистому перешейку, со всех сторон окружённому трясиной — из тех, что частенько встречаются в приключенческих историях. Сколько отъявленных преступников, коварных цыган, неведомых человеку тварей испустили здесь свой последний, отчаянный и судорожный вздох, погружаясь в цепкую жижу — никому неизвестно. Весьма вероятно, немало.

Затем, по унылой петляющей тропинке — к ржавым кладбищенским воротам. Как и следовало ожидать, они висели на одной петле и при малейшем ветерке устрашающе скрипели. Ветра на кладбище Гримпен сильными никогда и не были — иначе они разогнали бы весь туман. Эффект был бы уже не тот. О лондонских «гороховых супах» ходят легенды. Однако какими бы жёлтыми и вредными для здоровья эти туманы ни были; несмотря на то, что их хоть в бутылки закрывай — уж настолько густые, в них напрочь отсутствовал шарм. Зато у гримпенских — шарма было хоть отбавляй. Зловеще, будто из иного мира, плыли они, медленно и загадочно, затапливая и окутывая всё вокруг. Создавалось ощущение, будто они ждут, наблюдают. Людям очень не нравилось приходить туда на похороны; им чудилось, что туманы, эти проклятые туманы, наблюдают за живыми. Ждут их смерти.

Тем не менее, кладбище закрыли — его переполнили мёртвые. Мёртвые, о которых живые хотели забыть: жестокие отцы и внебрачные сыновья, обезумевшие матери и чахоточные дочери. Все как один, они прибывали сюда — кто в обычном гробу из сосны, кто в резном из тика — чтобы их закопали в этой глуши, а люди, которые с сухими глазами стояли возле их зияющих могил, благополучно выбросили их из головы. Некоторые могилы были украшены надгробиями из экзотического мрамора или гранита, доставленными из-за границы. Другие надгробия, отмечавшие могилы «как нельзя кстати» ушедших — не такие богатые или может, не такие лицемерные — были сделаны из местного сланца, дешёвого известняка или даже дерева. Бок о бок утопали здесь во влажной почве надгробия и ненавистного богача, и неугодного наследника от старшей помощницы младшей горничной; и объединял их один простой факт — в сердцах живых людей для них места не было.

При этом, однако, кое-где всё ещё было свободно. Одно строение, что возвышалось над болотом дальше всего от ворот, в задней части кладбища, частично пустовало. То был единственный семейный склеп в этом месте, и история его удивительна.

Родословную семьи Друан можно проследить до вторжения норманнов; полагали, что их фамилия происходит от искажённого «де Руан», хотя не было никаких доказательств, что они родом из Франции. Единой точки зрения на роль их предка во вторжении нет. Сами они утверждают, что тот сражался на стороне Вильгельма Завоевателя и был его верным соратником и наперсником. Хотя в свете более поздних, документально подтверждённых событий возникает вопрос, а не хотел ли Вильгельм просто держать его под присмотром? Как бы там ни было, доподлинно известно, что семья получила в бессрочное владение участок земли, тот самый, на котором находились теперь болото и кладбище.

Семья с горем пополам просуществовала столетия, неоднократно ставя не на ту лошадь в бесчисленных распрях, но, в конце концов, им всегда удавалось оказаться на стороне победителя, совершив какое-нибудь блестящее предательство. По слухам, Ричард III понял, что обречён, когда прямо посреди битвы ему доложили о переходе Друанов на сторону Дома Ланкастеров. Он проворчал что-то о крысах и кораблях, после чего отправился на поиски коня.

В последующие за правлением Плантагенетов годы Друаны, как говорили, могли перейти из протестантства в католицизм и обратно всего за одну церковную службу. Более того, секретная библиотека, обнаруженная во время реставрации поместья Друанов, содержала копию катехизиса, Библию на греческом, латинском и английском, трактат по кальвинизму, Коран, Трипитаку и одну арабскую книгу, обтянутую диковинной кожей, которая впоследствии была украдена бандой, состоящей из антиквара, гангстера и шепелявой женщины.

Несмотря на многие перемены, семье удавалось сохранять положение при дворе, пока не грянула промышленная революция, и они не обнаружили, что смогут заработать больше, став нуворишами. Вкладывая немалые суммы в железные дороги и фабрики, отправляя сотни детей работать в шахты, старательно вычёркивая слово «филантропия» из семейного словаря, Друаны богатели всё больше и больше.

Тогда-то несметное состояние в сочетании с ограниченным генофондом и стало роковым образом на них сказываться. Кровосмешение, к которому их по большей части принуждало общество, не забывшее об их дурной репутации, начало вызывать сбои в работе семейной психики. Они выживали из ума всё больше и больше, и обходилось им это недёшево.

Беатрис основала Музей Бобовых — вместилище крупнейшей в мире коллекции гороха. Гораций вырыл каньон, размером и очертаниями повторяющий Вестминстерский дворец — эдакую огромную формочку для желе в виде Матери всех парламентов. Джереми завёл стаю лисиц, которых обычно использовал на охоте в качестве гончих, пока не перешёл на уровень выше, и не начал врываться в дома людей с отрядом хорошо обученных барсуков.

Атмосфера всеобщей ненависти при индивидуально протекающих безумствах стала почти осязаемой. Тётушка София, которой реже, чем остальным приходилось занимать ума, уехала за границу с твёрдым намерением найти какое-нибудь спасительное средство.

И, по всей видимости, безуспешно. Однако после долгих лет странствий она вернулась на удивление спокойной и уравновешенной, может даже немного самодовольной.

По возвращении она первым делом основала кладбище Гримпен и заказала Друанам семейный склеп в самом труднодоступном его уголке. Каждому члену семьи, за исключением самой Софии, было отведено в нём место. На вопрос «зачем?» она с мрачным удовлетворением ответила, что за время путешествия поняла одну вещь: у Друанов нет никакой надежды избавиться от семейного недуга, они обречены на вымирание. А места в склепе у тётушки нет, потому что она переживёт всех остальных.

Остальные члены семьи многозначительно переглянулись. При всём своём слабоумии, они без всяких синоптиков смекнули, куда ветер дует.

В один прекрасный день Софию как будто бы покинула удача. С ней произошёл ряд несчастных случаев, и все — с летальным исходом. Её объявляли мёртвой несколько раз, поскольку злоключения — то в виде невзначай упавшего мешка с бетоном, то в виде иного тяжёлого предмета, который совершенно случайно пролетал на уровне её головы — преследовали её на каждом шагу.

Удивительное дело: никого из её родственников даже близко не было в момент внезапного — как гром среди ясного неба — несчастья. И всегда они имели железное алиби, подготовленное порой несколькими днями ранее. София же как ни в чём не бывало приподнималась на столе морга, потягивалась и спрашивала, во сколько будет чай.

Однако в последний раз её постигло в высшей степени неудачное стечение обстоятельств: София, паровой каток и четыре тонны гелигнита оказались в одно время и в одном месте. На этот раз справиться о позднем завтраке во время вскрытия у неё не было никакой возможности. Тётушку Софию сняли с деревьев, соскоблили с дороги, сетями для креветок собрали с поверхности утиного пруда, со всеми почестями поместили в её любимую сидячую ванну вместе с излюбленными банными принадлежностями, и погребли в самом тёмном углу фамильного склепа. С ней было покончено. Месяца на два.

Затем, однажды утром, её живые родственники обнаружили, что кто-то не спустился к завтраку. Беатрису они нашли привязанной за лодыжки к люстре. На её лице застыло выражение чистейшего ужаса, а сама она была мертва-мертвёхонька. Бобовые валялись по всей комнате. Ещё пять фунтов гороха были обнаружены во время вскрытия у неё в горле — они забили ей пищевод и перекрыли дыхательные пути. Через месяц на тарелке в трофейной появилась голова Джереми. Спустя ещё две недели изувеченное тело Горация было найдено в Вестминстерской Башне на глубине в три сотни футов.

Они умирали один за другим, и очевидно, от рук того, кто был в курсе их маленьких странностей. Феликса придавило менгиром. Дафна утонула в холодце. Учитывая любимую забаву Джулиана, может и к лучшему, что они так и не нашли нижнюю часть его тела. Очень скоро склеп Друанов заполнился.

Если бы только кому-нибудь пришло в голову заглянуть в склеп к тётушке Софии. Если бы кто-нибудь удосужился разузнать, где именно она побывала. Если бы только кто-нибудь навёл справки о внезапной вспышке детского малокровия в округе. Да, загадочная «Гримпенская эпидемия». Ни один ребёнок не умер от этой болезни, а у всех, кто уехал, здоровье быстро улучшилось. Врачи только руками разводили.

Если бы они внимательно сравнили записи, их, возможно, заинтриговала бы ещё одна любопытная особенность, объединявшая всех больных детей. В ночь, когда они заболели, всем снился один и тот же ночной кошмар: грязная тёмная комната, вроде подвала или тюрьмы, с глубокими углублениями в стене. Их словно притягивало в тот угол комнаты, где она превращалась в мрачный альков. Они никак не ожидали увидеть старомодную сидячую ванну в таком заброшенном месте. Затем, полным ужаса взглядом они смогли разглядеть, что в ванне сидит бледная старуха с безжалостным, гипнотизирующим взглядом, выражающим такой безмерный голод, что при воспоминании об этом дети начинали хныкать и что-то бормотать. Когда старуха поднялась из ванны и медленно, но верно, с ужасающей неотвратимостью, будто огромный паук-альбинос, двинулась на них, ни пошевелиться, ни убежать они не могли. «Тётка-мочалка! Тётка-мочалка!» — кричали они.

Вспышки анемии продолжались даже после того как последний из Друанов был похоронен в склепе. В течении многих лет считалось, что это вредное влияние болота, и родители, которые могли себе такое позволить, отправляли своих детей подальше, пока те не окрепнут настолько, чтобы «противостоять болезни». Между тем кладбище медленно наполнялось отвергнутыми, никому не нужными мертвецами. Когда места не осталось, его тут же забросили. Со временем кладбище начала поглощать земля.

Без крайней необходимости никто не стал бы сюда приходить. Даже самые циничные и одуревшие от опиума поэты нашли бы кучу других дел, вместо того, чтобы сидя на одной из могил, сочинять сонет. Да что сонет, поэта даже на хокку не хватит.

Об этой отвратительной дыре уже забыли, а «эпидемия анемии» всё продолжалась.

До одного случая восьмилетней давности.

* * *

Йоханнес Кабал миновал остатки ворот и посмотрел по сторонам, оценивая положение дел. Вид кладбища заметно ухудшился за те восемь лет, что он здесь не был. Признаки того, что сюда кто-то с тех пор приходил, также отсутствовали. Это ничуть его не удивило. Надгробия покосились под чуть более лихим углом, мох расползся по камню чуть дальше, а чтобы прочитать какую-нибудь надпись, пришлось бы повозиться с проволочной щёткой при косом освещении. Признаков человеческого вмешательства, однако, не было вовсе. «Хорошо, — подумал он. — В этой и без того непростой затее станет на пару переменных меньше». Он поудобнее перехватил саквояж левой рукой и двинулся дальше. Ворона покачивалась у него на плече, и взгляд её метался из стороны в сторону. Вид у неё был настороженный; ей совсем не нравилось это место.

Кабал пробирался средь камней и высоких пучков травы, направляясь, как можно прямее, к семейному склепу Друанов. По пути он вспоминал свои ранние исследования в области природы жизни, смерти и некого пограничного состояния. Когда эти исследования привели его однажды в это место, всё закончилось тем, что обратно к тропинке он, если не бежал, то уж точно шёл очень быстро.

Воспоминания отвлекли его, он споткнулся о какой-то предмет, скрытый в высокой траве, и, восстанавливая равновесие, слегка покачнулся — ворона при этом бешено захлопала крыльями. Чтобы посмотреть, что это был за предмет, он обернулся и снял заслонку со своего потайного фонаря. По природе человек неэмоциональный, он всё же приподнял бровь и открыл рот в беззвучном «о».

Это был старый армейский полевой телефон, его деревянный корпус находился на поздней стадии разложения, и Кабалу не захотелось к нему прикасаться. Бакелитовая трубка валялась рядом, а телефонный провод вёл, как стало ясно через мгновение, в могилу, надгробная плита у которой была немного сдвинута. Кабал смутно помнил, что видел этот аппарат во время прошлого визита. Он поджал губы и выпрямился. С бесхозным телефоном, несомненно, была связана какая-нибудь чудная история, но у него совершенно не было времени и желания узнавать, какая именно. Он пришёл сюда по делу — нельзя позволять себе отвлекаться. Он снова повернулся в сторону склепа Друанов и продолжил путь.

Склеп по большей части находился под землёй — от высокого уровня грунтовых вод его защищали искусная постройка и толстый слой свинца. Входом служило небольшое практичное сооружение на поверхности — эдакий угольный сарай с претензией на готику. Примечательным в нём были только надпись ДРУАНЫ, заглавными латинскими буквами высеченная над дверью, и сама дверь: внушительная, состоящая из каменных плит, скреплённых полосами анодированного железа. Кабала больше интересовал замок. Тот, что был врезан в дверь, испортили уже давно в результате неумелой попытки взлома. Сначала его заменили тяжёлым навесным замком, дужка которого проходила через запор, надёжно прикреплённый к поверхности двери — теперь он лежал на земле, полускрытый нездорового вида невысоким кустарником, что пучками рос вокруг. Смотреть на него нужды не было — Кабал и так знал, что его дужка старательно распилена ножовкой. Вместо него висел блестящий замок из нержавеющей стали. Он приподнял его одной рукой и отодвинул крышку замочной скважины большим пальцем. Она легко поддалась: замок оказался в первозданном состоянии, несмотря на годы в таких влажных условиях. Не было никаких признаков порчи. Свободной рукой Кабал достал связку ключей из кармана и выбрал маленький ключ. Он вставил его в замочную скважину и медленно повернул. Пока ключ медленно и без препятствий делал полный оборот, Кабал чувствовал, как внутри замка движется каждая из металлических деталей. Щелчок открывшегося замка был едва слышен. Кабал порадовался этому про себя, аккуратно вынимая дужку из запора и опуская замок в карман. «Не стоит экономить на качестве», — подумал он.

С низким жалобным хрипом дверь открылась на каменную лестницу, ширины которой едва хватило бы и для гроба и для носильщиков. Бледное неестественное сияние, слабо освещавшее ступеньки, порождал, по всей видимости, фосфоресцирующий лишайник. Тонким налётом он покрывал, похоже, весь склеп, производя обманчивое свечение, настолько тусклое, что сразу и не скажешь, было ли оно вообще. Словно в послеобразе, оставшемся на внутренней стороне века, ему удалось разглядеть края ступенек, камни окрашенные призрачным светом, а под лестницей — нечто похожее на раздробленные куски дерева.

Где-то в темноте, за углом, что-то двинулось по полу и по обломкам гроба, отчего те зашевелились и заскрипели.

Неуёмный гул, создаваемый сверчками, козодоями и лягушками в лужицах на болоте, резко стих. Ворона рванула у него с плеча в направлении ворот, издав при этом тревожное «Кар!». Кабал с недовольством посмотрел по сторонам.

— Вот значит как, — тихо сказал он. Подняв фонарь, он полностью сдвинул заслонку и направил свет яркого ацетиленового пламени вглубь склепа. Что бы там ни двигалось, оно сразу же перестало. Кабал откашлялся в наступившей тишине.

— Я вернулся, — сказал он. Снизу донёсся резкий выдох, почти шипение. Звук весьма походил на человеческий. — У меня есть предложение.

Тишина. Кабал наклонился вперёд и положил руку на дверную раму.

— Слышишь? Предложение.

Опять тишина. Кабал начал барабанить пальцами по раме.

— Я прекрасно знаю, что ты меня слышишь. Поговорим как взрослые, или мне снова тебя запереть, выбросить ключ в ближайшую топь и думать о тебе забыть? У тебя тут, должно быть, не очень весело. Представь, что это длится десятки лет. Сотни.

Он снова услышал какое-то движение, но оно почти тут же прекратилось.

— Ладно, — сказал Кабал. — Как знаешь. Если такова твоя позиция, надеюсь, она составит тебе хорошую компанию. Компания тебе понадобится. Прощай.

Он притворился, будто хочет закрыть дверь.

Существо внизу снова шевельнулось. Как гигантский паук, на четырёх тонких конечностях оно медленно выползло на свет. Растрёпанное и бесформенное, оно то ли ползло, то ли кралось по обломкам, пока не оказалось у подножия лестницы. Кабал немного уменьшил свет фонаря. Он понял, что ему трудно смотреть на это страшилище.

— Вот, — сказал он с уверенностью, которой не чувствовал. — Так-то лучше.

При звуке его голоса существо из склепа резко вскинуло голову, и Кабал слегка отпрянул под его испепеляющим взглядом: взглядом бледно светящихся глаз, что устремился на него преисполненный неприкрытой ненависти. Кабал понял, что, несмотря на прохладу ночи, его прошиб пот. Дело оказалось сложнее, чем он думал. Существо хрипло откашлялось, словно впервые за много лет пытаясь заговорить.

— Ты ублюдок, — сказало оно. От долгого молчания его голос стал скрипучим. — Ты самый настоящий ублюдок.

Кабал моргнул. Такой сильной враждебности он не ожидал.

— Как София? — спросил он, чтобы выиграть время. Существо не отводило глаз.

— Обратилась в прах. И тебе пора. — Оно опустило взгляд. — И мне.

— Значит, добрался до неё? Я знал, что ты сможешь.

Послышался звук — то ли кашель, то ли смех.

— Добрался-добрался. Толку от этого мало.

— А были другие?..

— Нет. Откуда им взяться? Она никогда никого не убивала таким образом. Лишь эти дурацкие убийства. Ирония. Они задумывались как ирония. Детям она не хотела причинять необратимый вред. Остальные — трупы. По крайней мере, они не визжали, когда я их ел. — Пауза. — Я был голоден.

Кабал услышал в голосе нотку бессознательного извинения. Хорошо, что-то человеческое ещё осталось. Возможно, не всё ещё потеряно.

— Как я уже сказал, — продолжил он, — у меня к тебе предложение.

— Предложение.

Снова этот звук, не то кашель, не то смех.

— Всё это время я ждал, что ты вернёшься, надеялся, что ты освободишь меня, выпустишь. А ты появляешься с предложением. Ты совсем не изменился.

Взгляд светящихся глаз снова сосредоточился на лице Кабала.

— Почему ты бросил меня? Я думал, что у тебя сдали нервы, но теперь сомневаюсь. Возможно, ты просто оставил меня здесь про запас, если вдруг я понадоблюсь тебе в будущем. Это так?

Кабал вспомнил, как у него внутри всё сжалось, когда он услышал тот крик внизу много лет назад. Какой была на ощупь дверь из камня и железа. Он слышал, как захлопнул её, закрыл запор и повесил замок, который они захватили с собой на всякий случай.

Он вспомнил, как бежал, забыв себя от страха, как падал на камни и снова вскакивал на ноги в приступе паники. Как бежал, пока лёгкие в груди не стали гореть, словно в печи. Как упал в высокую траву и рыдал, пока не взошло солнце. Но лучше всего он помнил зовущий его голос, который, сначала дверь, а потом и нарастающее расстояние, приглушили так, что окончания слов стали неразличимы. Он и так знал, что это были за слова. «Йоханнес! Помоги мне! Помоги!» Он глубоко вдохнул, удостоверившись, что может говорить без дрожи в голосе.

— Что-то в этом роде, — невозмутимо солгал он. — Но произошедшее в мои планы не входило.

— Солнце зашло на целый час раньше, чем мы планировали. Календарь был у тебя. Как ты мог так ошибиться?

— Время перевели вперёд. Я не настроил часы. Простая оплошность.

— Таких ошибок ты не допускаешь, — с ощутимым отвращением прошипело существо. — Ты никогда не допускал таких ошибок.

— В тот раз допустил, — резко ответил Кабал, перемена темы заставила его огрызнуться. — Я всего лишь человек.

Снова кашляющий смех.

— К счастью одного из нас. — Пауза затягивалась, пока не стала неловкой.

— Моё предложение. Я…

— Я голоден, — перебило существо. — Сколько я здесь нахожусь?

Кабал произвёл подсчёты в мгновение ока.

— Восемь лет. Чуть больше.

— «Чуть» — это сколько?

— Тридцать семь дней.

— Восемь лет и тридцать семь дней. — Существо на секунду задумалось. — Я очень голоден.

— Найду тебе кого-нибудь, — нетерпеливо сказал Кабал. — Может, продолжим?

— Найдёшь мне кого-нибудь? — Смех уже не сопровождался кашлем, правда, его сменил жёсткий цинизм, который, по мнению Кабала, был гораздо опаснее. — Ты хоть представляешь, как пошло это звучит? Был некротологом-любителем — стал сутенёром. Ты многого добился.

— Некромантом, — не задумываясь, поправил Кабал и сразу же пожалел об этом.

— Перестань важничать. Мы уже обсуждали это, помнишь? Чтобы получить такого рода знание, тебе пришлось бы… Ох, Йоханнес. Ты же не?..

Существо радостно ахнуло, не веря своим ушам.

— Ты это сделал! Вот идиот!

Существо веселилось в голос, сложившись пополам от смеха.

— Кретин! Да ничего на свете этого не стоит.

Существо каталось по полу от истерического хохота, настолько истерического, что становилось не по себе. Губы Кабала сжались в тонкую линию.

— Это было необходимо.

— Для чего? — Существо лежало на спине, смех медленно ослабевал. — Для чего? Ты уже сам не знаешь, зачем тебе это, да?

— Причина всё та же, — спокойно ответил Кабал. Последний приступ смеха внезапно смолк.

— Больше восьми лет прошло, Йоханнес, — недоверчиво сказало существо. — Ты даже жертву принёс. Я думал, у тебя ничего не получилось.

— Я ещё не пробовал. Я должен быть уверен, что добьюсь успеха. Второго шанса не будет. Быть может… — Кабал запнулся. — Быть может, уже слишком поздно.

— Ничем не могу помочь. Для меня уже и так слишком поздно. Так что можешь снова меня запереть и уйти.

— Нет, — твёрдо сказал Кабал. — Мне нужна твоя помощь.

— В последний раз, когда я тебе помогал, всё закончилось тем, что я надолго арендовал чужой склеп. Я, знаешь ли, не вижу причины помогать снова.

— Думаю, тебе стоило бы.

— Что именно? Помочь тебе или увидеть причину?

— И то, и другое. Возможно, удастся обратить то, что с тобой случилось.

— Возможно, говоришь? Подобная уверенность прямо наполняет меня энтузиазмом. Как?

— Болезнь… которой ты был инфицирован, поражает душу. В последнее время я приобрёл немалый опыт в этой области, включая общение с ведомством, которое ей занимается. Возможно, удастся добыть тебе лекарство.

— Опять «возможно». — Существо вздохнуло. — Хорошо, чего ты хочешь от меня?

— Я… — Кабал думал, как бы получше выразиться, но всё звучало как-то нелепо. — Недавно я получил во владение — временное — одну ярмарку.

Существо посмотрело на него, не скрывая сомнения.

— Ты? Ярмарку? В моё отсутствие значение слова не поменялось? Ярмарка, как и прежде, это место, куда люди ходят повеселиться, да?

— Полагаю, цель именно в этом.

— Как ни крути, Йоханнес, по сравнению с тобой прокажённый на оргии и то веселее.

— Почему все твои сравнения носят сексуальный характер? Меня это всегда раздражало.

— Ты сам ответил на свой вопрос. Ярмарка? С чего это тебе её покупать?

— Я её не покупал, а одолжил. На год — сейчас уже меньше. Это часть пари.

— Пари. Чудесам нет конца. — Существо покачало головой. — Ты не заключаешь пари и человек ты не весёлый. Что-то не сходится.

— Условия пари…

— Нет, не говори. Дай я сам догадаюсь. Всё это время я мало развлекался. Самым ярким событием были паучьи бега. Я съедал проигравших, а потом и победителя, чтобы тот не обнаглел. Посмотрим, годен ли мой мозг на что-нибудь. — Он сделал паузу и глубоко задумался. — Ты заключил бы пари, только если бы до смерти хотел забрать нечто у того, кто добровольно с этим не расстанется. Значит, кем бы ни был этот твой оппонент, он не откажется от привлекательной ставки. Должно быть, условия поставил он — ты бы о ярмарке даже не заикнулся. Следовательно, этому некто не чужда ирония — опять это слово — или, по крайней мере, мелкий садизм. Кто же это может быть?

Долго думать не пришлось.

— Йоханнес, — застонал он от возмущения. — Ты полный идиот. Ты ведь душу свою хочешь вернуть, так? Разве тебе не известно? Его не одолеть. Он заключит пари, только если уверен в победе.

— Именно это люди мне постоянно и твердят, — ответил Кабал, сам начиная возмущаться. — Ну, я говорю «люди», но это понятие растяжимое. Мне нужно вернуть душу. Это не обсуждается. Он предложил один-единственный вариант, сказал: соглашайся или уходи. Я согласился. Может, его и нельзя одолеть. Я не знаю и не узнаю, пока не сделаю всё, что в моих силах. Если я проиграю, то не из-за пораженческих настроений или отсутствия воли. Я смогу посмотреть Сатане в глаза и сказать: «Я сделал всё, что мог, и близко подобрался к победе. И пока ты тут протирал свой жирный прокопчённый зад, я сделал невозможное, так что не вздумай считать, что это твоя заслуга, проклятый самодовольный ублюдок».

Он остановился, тяжело дыша.

— Что ж, — сказало существо, — я рад, что ты заранее подготовил трогательную речь проигравшего. Она тебя понадобится. Так что конкретно ты должен делать с этой ярмаркой?

— Это одна из дьявольских ярмарок, вроде Ярмарки Демонов или Ярмарки Тьмы.

— У неё тоже какое-нибудь зловещее название?

— Ярмарка Раздора. Проект был заморожен, видимо, по причинам внутренней политики. Представляешь? Казалось бы, у бессмертных существ должны быть дела поважнее.

— Бессмысленно и отнимает много времени. Идеально подходит для того, чтобы скоротать тысячелетие-другое. Продолжай.

— Цель пари — за год собрать сотню душ.

— Сотню. — В голосе существа проскользнуло нечто неуловимое. — Сотню душ.

— Знаю. Задание не из лёгких.

Существо как будто бы вздохнуло.

— Так почему ты здесь? Отчего не носишься туда-сюда по городам и сёлам, обменивая души простых людей на традиционные зеркала и бусы? — сказало оно.

— Вообще-то… рабочей ярмарки как таковой у меня нет. Всё необходимое — в крайне запущенном состоянии, но средства на ремонт и набор персонала имеются.

— Как мило. Не забудь прислать мне куклу Кьюпи.

— Что?

— Кьюпи. Дешёвую куколку, которую в палатках дают как приз.

— В каких ещё палатках?

Существо медленно покачало головой.

— Йоханнес, тебе придётся переписать свою речь. Вычеркни фразу «близко подобрался к победе». Ты не имеешь ни малейшего представления о том, что делаешь.

— Знаю, — согласился Кабал. — Поэтому ты мне и нужен. Ты знаешь, что происходит в подобных местах, а я нет. Мне необходимо твоё экспертное мнение.

— Экспертное мнение? Я никогда ничем похожим не занимался.

— Но ты ходил в такие места. Я помню, что ходил.

В голосе Кабала существо услышало нотку отчаяния. Где-то в глубине его души шевельнулось что-то человеческое.

— Да, я ходил на ярмарки по возможности. Держался рядом с ними. Даже подумывал присоединиться. Наверное, так и надо было сделать. Не оказался бы здесь.

Кабал пожал плечами.

— Хоть толку с этого никакого, мне жаль, что я тебя бросил. Я думал, ты умер. Или даже хуже.

— И то и другое, — с горечью сказало существо. — И всё-таки мне непонятно, почему ты ко мне пришёл. Ну, был я на паре-тройке ярмарок. Вряд ли это делает меня экспертом. Можно, наверное, нанять кого-нибудь, людей знающих?

— Не думаю, что понадобится высокий уровень знаний. В некотором смысле ярмарка будет работать сама. Расходов почти что нет: платить работникам не надо, призами, едой и напитками мы обеспечены. Даже о налогах беспокоиться не придётся, так как ярмарка перестанет существовать до конца следующего налогового года, и — несмотря на их знаменитую надоедливость — я сомневаюсь, что даже сборщики налогов захотят спуститься в Адскую Бездну лишь для того, чтобы собрать деньги. Мне нужен тот, кто понимает людей. Знает, зачем они ходят на ярмарки. Кроме того, поиск человека с резюме получше, может очень легко закончиться на фразе: «Между прочим, спонсор ярмарки — Сатана, и нам куда важнее собрать сотню душ, чем заработать денег».

Существо изумлённо хмыкнуло.

— Понял. — Некоторое время оно сидело молча, а потом подняло голову и взглянуло Кабалу в глаза. — Ты и вправду думаешь, что в силах обратить это? — без всякой надежды спросило оно, показав на себя.

Кабал почувствовал, что не может солгать. Не в этот раз.

— Не знаю. Но могу дать честное слово, что постараюсь. Совсем недавно меня осенила одна догадка по поводу твоего состояния. Я постараюсь. Прости, но больше ничего обещать не могу.

Существо долго и внимательно смотрело на него и наконец улыбнулось. Улыбка была хищная, зато искренняя — Кабал это знал. Тем не менее, при виде этих пожелтевших зубов, и при мысли о том, в какую плоть они впивались, ему стало не по себе.

— Ты человек слова, Йоханнес — это единственное, что всегда меня в тебе восхищало. Был, по крайней мере. Я рискну поверить, что ты таким и остался, с душой или без. Так и быть, я возьмусь за управление твоей ярмаркой. Буду решать, что пройдёт на ура, а что нет. Ты ведь этого хочешь?

— Да, именно. — Кабал не смог сдержать облегчения в голосе. — Мне нужен тот, кто будет ежедневно… — Существо пристально на него посмотрело. — Разумеется, я говорю в переносном смысле. Не ежедневно, а еже… нощно? Еженощно будет управлять ярмаркой, пока я буду выигрывать это нелепое пари. Согласен?

— В обычном случае я бы не согласился, но, ты же меня знаешь, ради забавы я на что угодно пойду.

— Отлично. Осталось одно. Вопрос моей личной безопасности.

Существо невинно подняло брови.

— Да ладно тебе, Йоханнес. Ты правда думаешь, что я тебя трону?

— Да, — невозмутимо ответил Кабал. — Ты просидел в темноте восемь лет…

— И тридцать семь дней.

— …что, возможно, вызвало ко мне враждебность. Ты мог подумать, что я в каком-то смысле в ответе за то, что случилось с тобой.

— Да что ты! Откуда взяться таким нехорошим мыслям? Только из-за того, что я пришёл сюда именно по твоей настойчивой просьбе, первым спустился в склеп, потому что «посмелее», из-за того, что ты оказался не в состоянии проверить, перевели часы или нет, и на меня напало нечто мерзкое, после чего ты меня бросил? Только поэтому я, по-твоему, должен иметь на тебя зуб? Помилуй. Как можно? Я прямо оскорблён.

— Без твоей язвительности я как-нибудь обойдусь. Мне нужны гарантии. В противном случае, я просто закрою дверь и найду другого партнёра. Что ты на это скажешь?

Существо посмотрело на него с выражением немого изумления, что Кабалу совсем не понравилось.

— Что я на это скажу? Как бы получше выразиться…

Существо как будто растворилось в воздухе. На краткий миг Кабалу почудилось, будто в луче света промелькнуло нечто тёмное, но так быстро, что рассмотреть он не успел, и неожиданно он оказался на спине, а существо сидело на нём, прижимая его руки к земле. Оно преодолело двадцать футов вверх по крутым ступенькам в промежуток между вдохом и выдохом. Кабал сглотнул. Его посетило ужасное чувство, что, быть может, больше ему сглотнуть уже не удастся, поэтому пытаясь успокоиться, он сделал это ещё раз.

— Вот мой ответ, — сказало существо, оказавшись с ним лицом к лицу. Я мог убить тебя в любой момент, едва ты дверь открыл. Я мог оторвать тебе голову и досуха высосать твой дёргающийся труп. Но, несмотря на всё это, я разумный человек. Я хотел услышать, почему ты вернулся спустя столько времени. Ведь любой другой, даже если бы до смерти перепугался как ты в тот день, по крайней мере, вернулся бы на рассвете, зная, что будет в безопасности. Попробовал бы, даже понимая, что надежды мало. И я выслушал твоё предложение. Предложение! Вот ведь наглый засранец! Найдя способ обратить моё состояние, ты обязан был вернуться и безо всяких условий это сделать. Только одно не даёт мне убить тебя прямо сейчас, но в следующий раз, поверь, не помешает и это.

Он с лёгкостью вскочил на ноги и отошёл в сторону.

— Я принимаю твоё предложение. На большее не рассчитывай. Я займусь ярмаркой, ты обратишь то, что со мной случилось, и я уйду.

Кабал поднялся на ноги куда медленнее.

— Я подумал, твоя одежда к этому времени скорее всего пришла в негодность, — сказал он, старательно делая вид, будто ничего не случилось. — Вот новая. — Он открыл саквояж и достал из него костюм и рубашку. Существо взяло их, придирчиво осмотрело фасон, вздохнуло и начало одеваться. — Я ещё кое-что захватил. Есть расчёска, щётка и набор для бритья. — Тут его осенило. — Ты ведь отражаешься в зеркале?

Существо, постепенно принимая человеческий облик, взглянуло на него с отвращением.

— Откуда мне знать? Дай сюда.

Он начал изучать себя в зеркале.

— Очень даже хорошо отражаюсь. Ещё одна старая легенда опровергнута. Ну и дела, я совсем не постарел. Красавчик. Хотя вид у меня ужасный. Болезненный.

Он многозначительно посмотрел на Кабала.

— Нужно поесть.

Кабал попятился.

— Ты сказал, что не тронешь меня.

Существо посмотрело на него и слегка улыбнулось.

— Я сказал, что не убью тебя. Ты не умрёшь.

— Если ты меня заразишь, я не смогу тебе помочь! — выпалил Кабал.

— Всё происходит не так. Как ты помнишь, ни один ребёнок не обратился. Требуется участие обеих сторон. Инфекция передастся, только если смешать кровь. Надо было об этом думать, до того как есть Софию. Кабал искал взглядом кладбищенские ворота и, по всей видимости, намеревался убежать. Существо перестало идти за ним и развело руками.

— Да что тебя так смущает? Не хочешь делать это с мужчиной?

Кабал уже бежал.

— Не льсти себе, — прокричало существо ему вслед. До злополучной смены социального статуса оно было гетеросексуалом, а теперь и в этом сомневалось. — Это всего лишь переливание крови, неужели не ясно?!

Кабал уже был почти у ворот.

— Вечно от тебя одни неприятности, — сказало оно само себе и растворилось в воздухе

* * *

До поезда пришлось добираться чуть дольше, чем до кладбища Гримпен, так как передвигаться они могли только ночью. В конце концов, низкие холмы сменились болотами, и вскоре они дошли до заброшенной железной дороги. Даже с расстояния они увидели посреди пустоши длинное возвышение и свет фонарей в центре явно поредевшей рощи деревьев. Подойдя ближе, Кабал указал на сам поезд, тёмная масса которого зловеще вырисовывалась над насыпью.

При этом он неосознанно положил руку на две ранки от укуса над ярёмной веной. Он с облегчением обнаружил, что всё ещё в состоянии перемещаться при свете дня только лишь в шляпе и тёмных очках, а не в гробу с землёй, взятой с родины, как он боялся. Даже необходимость в гробе оказалась вымыслом; в течение дня попутчик Кабала с удовольствием спал где угодно, лишь бы его не касались лучи солнечного света.

Подойдя ещё ближе, они начали различать больше деталей. Деревья, которые не давали поезду выехать на главную линию, вырубили, а пни выкорчевали. В самой роще тоже повалили немало деревьев. Куча дров на поезде выглядела впечатляюще. Брёвна были зелёные и влажные, но, пока не найдётся что-нибудь получше, топливом для поезда они послужить смогут. Освещая ночное небо, из щебёнки вдоль железнодорожного полотна, торчали большие керосиновые факелы. Повсюду виднелись фигуры рабочих, усердно и безостановочно что-то делающих. Костинз самовольно создал дополнительный персонал. Сначала Кабал не был уверен, хорошо это или плохо, но, учитывая масштаб работы, если бы Костинз пользовался только сомнительными услугами Дензила и Денниса, в срок бы они не уложились. Костинз всё сделал правильно, заключил он.

— Ничего себе, — услышал он возглас своего спутника, когда тот увидел локомотив вблизи, и втайне был этому рад. Костинз и его работники проделали великолепную работу. Инфернальный локомотив был тщательно отмыт и перекрашен. Он был такого насыщенно чёрного цвета, что трудно было сказать, где заканчивается поезд и начинается ночное небо.

Тонкая красная линия, цвета венозной крови, тянулась вдоль котла и украшала путеочиститель и дымовую трубу — единственная яркая деталь. Но по-настоящему привлекал внимание первый вагон после тендера.

Красным и жёлтым цветом по чёрно-синему фону вились и переплетались в замысловатых узорах буквы в названии ярмарки. Вычурно, но читаемо с первого взгляда. Его спутник остановился и засмеялся.

— А ты в успехе не сомневался, Йоханнес, — сказал он.

— Я знал, что без твоей помощи всё это — дохлый номер. Кроме того, ты мог меня убить. В любом случае, почему бы не надеяться на лучшее?

Костинз заметил их и спустился на пути.

— Привет, босс! Как тебе? — Он показал на вывеску. — «Всемирно известная ярмарка братьев Кабалов», как ты и просил.

— Отличная работа, мистер Костинз. Я знал, что на тебя можно положиться. Кстати, хочу представить…

Его спутник шагнул вперёд и, улыбаясь, протянул Костинзу руку.

— Хорст Кабал. Рад знакомству.