Предисловие

Дэвид Ховарт — бывший офицер английской армии, участник второй мировой войны. Его перу принадлежит ряд документальных повестей. В Англии, а также в Норвегии, Дании, США и других странах признание многочисленных читателей получили его книги «Шетландский автобус», «Мы умираем одни», «Санный патруль», в которых повествуется о простых людях, мужественно сражавшихся с гитлеровцами.

Повесть «Утро в Нормандии» — наиболее значительное по масштабу произведение писателя. В ней собран богатый фактический материал о событиях, происшедших 6 июня 1944 года, в день высадки англо-американских войск в Нормандии.

Тема повести не нова. Высадке союзников на побережье Франции посвящено немало самых различных исследований зарубежных военных специалистов, претендующих на научный и объективный характер своих трудов, но больше всего об этих событиях написано откровенно пропагандистских боевиков. И те и другие преследуют одну общую и определенную политическую цель: принизить решающую роль Советского Союза в разгроме гитлеровской Германии, представить высадку в Нормандии как операцию, чуть ли не решившую исход второй мировой войны.

Для достижения этих целей буржуазные авторы не останавливаются перед явной фальсификацией исторических фактов, в искаженном свете рисуют военно-политическую обстановку тех лет, замалчивают победы, одержанные Советскими Вооруженными Силами, в то же время преувеличивая успехи англо-американских войск и безудержно восхваляя их действия.

Повесть Ховарта в этом отношении не является исключением. И хотя автор стремится воссоздать реальную картину боя за плацдарм в Нормандии и по возможности объективно осветить действия англо-американских войск в этой операции, однако вслед за большинством буржуазных историографов он подчеркивает зависимость исхода второй мировой войны от Нормандской операции.

Такой взгляд на военно-политическую обстановку, сложившуюся к лету 1944 года в Европе, и на значение Нормандской операции в корне ошибочен.

1944 год — это в первую очередь год выдающихся побед Советской Армии над гитлеровским вермахтом. Изгнав нацистские орды с нашей территории, Советские Вооруженные Силы, стремительно развивая наступление, вышли к границам Германии. Решительные действия Советской Армии сковали большую часть немецко-фашистских войск, позволили США и Англии мобилизовать свои силы и резервы, облегчили союзникам решение стоявших перед ними военных задач.

Только когда стало очевидным, что Советские Вооруженные Силы могут одни завершить разгром фашистской Германии и освободить народы Европы от гитлеровского ига, западные союзники заторопились с открытием второго фронта в Европе. Как отмечается в книге Ховарта, штаб Эйзенхауэра в июне 1944 года считал недопустимым откладывать операцию даже на несколько дней. Ее начали, несмотря на явно неблагоприятные метеорологические условия, повлекшие за собой неоправданные потери в живой силе и технике.

Вся эта спешка была вызвана отнюдь не необходимостью выполнить обещание об открытии второго фронта, данное Советскому Союзу, как пытается показать Ховарт в своей повести.

Главная цель, которую преследовали союзники при проведении Нормандской операции, заключалась в том, чтобы встать на пути продвижения советских войск, не допустить полного разгрома ими фашистской Германии, сковать освободительное движение народов Европы, создать предпосылки для ведения политики с позиции силы против Советского Союза в послевоенный период.

Неверна и оценка, которую дает Ховарт Нормандской операции. Высадка в Нормандии улучшила стратегическую обстановку в Европе в пользу стран антигитлеровской коалиции. Однако она не привела к ослаблению группировки противника на советско-германском фронте, который по-прежнему оставался главным фронтом второй мировой войны. Характерны следующие цифры. К началу высадки союзников в Нормандии на советско-германском фронте находилось 228 дивизий и 18 бригад наиболее боеспособных гитлеровских войск, а в Западной Европе — лишь 59 слабо подготовленных и плохо оснащенных дивизий. За период с июня по декабрь 1944 года немецкое командование перебросило на советско-германский фронт еще 60 дивизий и 13 бригад. За этот же период с советско-германского фронта на Запад было переброшено только 12 дивизий и пять бригад.

Буржуазные военные специалисты и историографы в своих трудах по истории второй мировой войны, как правило, пытаются выдать Нормандскую операцию за чудо воинского мастерства, всемерно восхваляют американских и английских генералов, руководивших высадкой союзных войск во Франции.

Вторжение на побережье Франции не было ни «самым мощным», ни «самым безукоризненным» по выполнению. Даже некоторые американские исследователи подчеркивают, что «замысел операции открывал перед немецким командованием прекрасную возможность нанести союзникам поражение».

Признает это и автор повести, который, кроме того, убедительно показывает, как неорганизованно на ряде участков осуществлялась десантная операция. К этому следует добавить, что верховное командование гитлеровского вермахта, а также Рундштедт и Роммель, непосредственно руководившие немецко-фашистскими войсками на Западном фронте, по существу, растерялись в первые, наиболее ответственные часы десантной операции союзников, проявили беспомощность, чем в немалой степени облегчили задачу союзников.

Автор ничего не говорит о французском движении Сопротивления, силы которого оказали огромную помощь союзникам. Вместе с тем прогрессивный французский историк Пьер Монтобан пишет, что «если бы партизаны не оттянули значительное количество войск противника, если бы они не задерживали немецкие подкрепления… то союзники, вероятно, были бы сброшены в море». Фактически второй фронт открылся задолго до высадки союзных войск в Нормандии. Это был фронт сопротивления народов Европы, руководимых коммунистами и другими прогрессивными силами.

Далее, разве можно поверить, что никто из американских, английских и канадских солдат и офицеров, образы которых рисует автор в своей повести, ни словом не обмолвился в те дни о Советском Союзе, о Советской Армии? И это в 1944 году, когда великий ратный подвиг советского народа был на устах у всего мира! Это, несомненно, объясняется классовыми позициями автора, который очень много славословит по адресу американо-английского генералитета, но уклоняется от объективного описания настроений личного состава союзных войск, не показывает, как велась его идеологическая обработка. Признавая, что цели войны были неясны многим военнослужащим союзных армий, автор не вскрывает истинных причин этого весьма характерного явления. Не потому ли Ховарт не дает ответа на этот вопрос, что уже тогда сначала исподволь, а затем открыто велась антисоветская пропаганда, и рассадником реакционных, антисоветских настроений было военное командование.

К лучшим страницам книги Ховарта следует отнести описание боевых эпизодов, рассказанных ему самими участниками высадки. В книге немало интересных фактов, полезных сведений и точных наблюдений. Образы простых солдат, несомненно, удались автору. Живо и непосредственно передает он их мысли, чувства и переживания. Читатель знакомится почти с тридцатью участниками операции, и каждый из них — не просто индивидуальность, но и в определенной степени собирательный образ. То, что происходило в июньские дни 1944 года с героями повести, типично для многих тысяч солдат союзных армий.

События, о которых повествует автор книги «Утро в Нормандии», возвращают нас к дням, когда Советский Союз, США и Англия плечом к плечу вместе сражались против общего врага — фашистской Германии. Товарищество по оружию открывало возможности для развития прочной и длительной дружбы между странами антигитлеровской коалиции. К сожалению, правящие круги США и Англии сразу после окончания войны взяли прямо противоположный курс. Под эгидой США был создан агрессивный Североатлантический блок, страны-участницы которого открыто поддерживают милитаристские круги Западной Германии, вынашивающие планы реванша. Руководители НАТО проводят политику гонки вооружений, подготовки новой мировой войны, направленной против Советского Союза и других социалистических стран. История их, видно, ничему не научила.

О. Ржешевский

 

От автора

Я не ставил своей целью исследование военных сражений. Обычно в военно-исторических трудах описываются действия воинских частей, соединений, рассказывается, как ими руководили генералы. В них почти не говорится о том, что делали, видели, думали и чувствовали отдельные солдаты в тех или иных боях или сражениях. Меня же интересует именно это. В своей книге я старался передать впечатления людей, которые высаживались на побережье Нормандии, выбрасывались на парашютах, а также рассказать, как под огнем противника производилась высадка войск с десантных судов.

Несомненно, что впечатления о таком огромном сражении, в котором принимали участие десятки тысяч людей, у разных участников разные. Я старался выбрать наиболее яркие и в то же время наиболее типичные случаи.

Многие участники вторжения в Нормандию могут не встретить в этой книге названий своих частей и соединений и не найти подробного описания именно тех событий, очевидцами которых они были. Я надеюсь, они поймут, почему это так, — ведь обо всем не напишешь, а им будет интересно прочитать о том, как действовали другие люди в день вторжения. Я опустил многие подробности этих событий, но зато рассказал значительно больше о высадке в Нормандии, чем знал о ней каждый участник в отдельности.

Главные герои этой книги поведали мне о том, что они видели, пережили, и запомнили. Большую помощь оказали мне старшие офицеры военных управлений и организаций ветеранов войны Америки, Англии и Германии, а также мэр города Сент-Мер-Эглиз. Всем этим людям я выражаю свою глубокую признательность.

Беседуя с людьми, о которых я написал в книге, а также со многими другими участниками событий, происшедших утром в день высадки в Нормандии, я замечал, насколько различны их впечатления. Рассказы некоторых из них расходятся с официальными донесениями, и это естественно: бывалый солдат и еще не обстрелянный новичок воспринимают ход военных действий по-разному.

Я думаю, что в общем вторжение в Нормандию описано у меня правдиво и более или менее точно, хотя некоторые подробности имеют субъективный характер.

 

Глава I. Англия

В ночь на 6 июня 1944 года жители Южной Англии были разбужены необычным гулом самолетов. Кто жил здесь в течение последних четырех военных лет, тот привык к шуму по ночам. С годами этот ночной шум менялся: вместо назойливого жужжания немецких бомбардировщиков и грохота воздушных налетов слышался гул английских бомбардировщиков, направляющихся в вечерних сумерках в сторону противника и возвращающихся на рассвете домой. Жизнь в военное время научила людей безошибочно различать по шуму свои самолеты и самолеты противника. Прислушиваясь к гулу моторов и всматриваясь в ночное небо, они с волнением и радостью следили в ту ночь за тем, как над их головами пролетали с севера на юг самолеты военно-воздушного флота союзников. Теперь уже никто не сомневался, что долгожданное вторжение началось.

В ту ночь люди не могли уснуть, думая о том, что принесет им завтрашнее утро. Ведь оно могло оказать влияние на всю их жизнь. А утром газеты и радио продолжали сообщать обычные новости. Только после 9 часов утра появилось краткое сообщение: «Под командованием генерала Эйзенхауэра союзный военно-морской флот, поддерживаемый мощными военно-воздушными силами, начал этим утром высадку союзных армий на побережье Франции». Через мгновение эта новость разнеслась по всему миру.

Цель этой книги — рассказать о том, что случилось в то памятное утро в проливе Ла-Манш и на побережье Франции за тот промежуток времени, когда был услышан гул самолетов над Англией, и вплоть до момента появления официального сообщения о вторжении. Следует напомнить читателю о событиях, имевших место в течение 18 месяцев, предшествовавших вторжению, и о планах, разрабатывавшихся верховным командованием.

Можно сказать, что идея вторжения на континент с территории Англии зародилась еще в Дюнкерке в 1940 году, когда английская армия, спасаясь от немецкой армии, отступала с боями по побережью Франции. Уже тогда многие английские солдаты знали, что война будет выиграна только после того, как они снова пройдут по побережью Европы, но в обратном направлении. Тогда это казалось весьма далекой перспективой, далекой, но все-таки возможной. В тот же год, несмотря на то что большая часть населения Англии все еще занималась строительством оборонительных сооружений, был создан штаб десантных операций. Он изучал вопросы, связанные с высадкой на побережье противника. Спустя 18 месяцев, когда во главе штаба стоял лорд Льюис Маунтбеттен, Черчилль поручил ему планировать операцию. В январе 1943 года Черчилль и Рузвельт во время встречи в Касабланке пришли к соглашению о создании объединенного штаба для выработки плана вторжения. Начальником этого штаба был назначен генерал-лейтенант Ф. Е. Морган.

В течение шести месяцев 1943 года объединенный штаб изучал побережье, силы немцев, которые могли участвовать в сражении, а также разбирал сложные технические детали плана вторжения. Это был период, когда решался вопрос о выборе места высадки союзных войск в Европе; план вторжения хранился в строгой тайне.

При разработке плана нужно было учесть все: выбрать берег, удобный для высадки, местность, пригодную для развертывания армии, хорошую погоду, морской прилив, предусмотреть небольшой радиус действия истребительной авиации, а также расстояние до портов на континенте и, конечно, учесть состояние немецкой обороны. На всем побережье Европы — от Норвегии до Бискайского залива — наиболее подходящими для высадки были два участка: участок Кале и участок на побережье Нормандии от Шербура до Гавра. При выборе одного из этих участков высказывались разные соображения. Нормандия, конечно, находится намного дальше от английских портов, чем Кале, но это не имело тогда большого значения. Флот, выделенный для осуществления вторжения, был настолько многочисленным, что для его загрузки понадобились бы все порты от реки Темзы до Бристольского залива. Американцы предпочитали участок Кале. Хотя из всего побережья это был наиболее сильно укрепленный район, он, однако, открывал прямой путь в Германию. Англичане же настойчиво стояли за участок Нормандии, так как оборона немцев была здесь слабее и, кроме того, этот район можно было изолировать, разрушив мосты через реки Сена и Луара. В конце концов объединенный штаб согласился рекомендовать Нормандию. Его предложение было одобрено Черчиллем, Рузвельтом и объединенным комитетом начальников штабов на конференции в Квебеке в августе 1943 года. Здесь же был согласован вопрос о назначении верховного главнокомандующего из американцев, его заместителя и командующих из англичан и определен срок вторжения — май 1944 года.

Только в декабре, после нескольких недель колебаний, Рузвельт предложил генералу Эйзенхауэру, который был в то время верховным главнокомандующим союзных сил на Средиземном море, принять на себя командование вторжением во Францию. А в январе были объявлены имена его заместителя и командующих из англичан — маршал авиации Теддер, заместитель верховного главнокомандующего, адмирал Рамсей, генерал Монтгомери и главный маршал авиации Ли-Мэллори. Еще в конце ноября 1943 года на Тегеранской конференции советский лидер проявлял большое беспокойство по поводу затягивания открытия второго фронта. Рузвельт и Черчилль обещали тогда, что вторжение начнется в мае 1944 года. Таким образом, когда в январе 1944 года командующие заняли свои посты, в их распоряжении оставалось всего четыре месяца.

Детально рассмотрев план вторжения, Эйзенхауэр и Монтгомери заявили, что участок, предназначенный для высадки, слишком узок, но даже и в этом случае войск, выделенных для вторжения, будет явно недостаточно. Такого же мнения был и генерал Морган. При планировании исходили из того количества десантных судов, которые имелись в наличии или могли быть к этому времени построены. По требованию Эйзенхауэра были собраны все имеющиеся в наличии десантные суда, но их все же не хватало для переправы тех войск, которые он хотел получить дополнительно. Поэтому решили отложить высадку на побережье на начало июня, с тем чтобы иметь еще один месяц для строительства новых судов.

Выбор времени высадки определялся также состоянием морского прилива. В ту весну аэрофотосъемку побережья Франции с целью разведки производили ежедневно. Дешифрирование фотоснимков показало, что немцы усиленно трудились над строительством новых орудийных позиций и установкой на берегу разного рода заграждений.

Полагали, что эти заграждения должны были препятствовать высадке. Если высадка будет производиться во время прилива, то заграждения окажутся под водой, не будут видны и большая часть десантных судов, натолкнувшись на них, может оказаться поврежденной. Если высадка будет осуществляться во время отлива, войскам придется форсировать открытую прибрежную отмель под огнем немцев. Побережье Нормандии пологое, ширина отмели в некоторых местах при отливе достигает нескольких сот метров.

Эйзенхауэр и Монтгомери избрали последний вариант, решив для безопасности высадить впереди пехоты танки и подвергнуть сильной бомбардировке оборону немцев непосредственно перед высадкой. Они решили осуществить высадку войск сразу же после отлива, с тем чтобы немедленно уничтожить заграждения и продолжать высадку уже во время прилива.

Командование флота хотело, чтобы корабли подошли к берегу под покровом ночи, но как флоту, так и авиации требовался один час светлого времени для бомбардировки системы обороны немцев. Это требование, а также состояние морского прилива сыграли решающую роль в определении времени высадки войск. 6 июня отлив начался в Нормандии спустя час после рассвета. Состояние морского прилива было приемлемым также 5 и 7 июня. К тому же осуществлять высадку воздушнодесантных войск на парашютах и планерах было удобнее при свете луны. Кроме того, выполнение обещания, данного советскому лидеру, оттягивалось еще на две недели. Поэтому день высадки в Нормандии — день «Д» — был назначен на 5 июня. Два следующих дня оставались в запасе на случай плохой погоды. Час «Ч», момент высадки войск, назначался на 6 часов 30 минут для западного фланга, где прилив начинался раньше, и на 7 часов 30 минут для восточного фланга.

Немцы, конечно, знали о готовящемся вторжении. В то время единственный фронт, где американские и английские войска боролись против немцев на суше, проходил в Италии. Попытаться вторгнуться в Северо-Западную Европу — таков был единственный для них путь сразиться с Германией. Как раз перед назначением Монтгомери на пост командующего войсками вторжения его старый противник по войне в пустыне Африки фельдмаршал Роммель был поставлен во главе обороны побережья Европы. В течение двух лет до этого немецкая пропаганда трубила об Атлантическом вале, под которым понималась цепь непреодолимых оборонительных сооружений вдоль всего побережья. Но Роммель понимал, что Атлантический вал — не что иное, как простая пропагандистская выдумка. Его мощь преувеличивалась с целью отбить охоту у англичан и американцев к совершению рейдов и подбодрить немцев. На многих участках это строительство велось крайне медленно, так как местные командиры воспринимали назначение во Францию как своего рода отдых после русского фронта. Но Роммель был человеком огромной энергии. В течение последних месяцев, когда в Англии заканчивались подготовительные работы к вторжению, он направлял все свои усилия на то, чтобы построить фортификационные сооружения и подготовиться к разгрому сил вторжения. Именно его работа была видна на фотоснимках воздушной разведки. Но эта работа все еще тормозилась недостатком материалов, а еще больше — разногласиями среди немецкого верховного командования. Роммель считал, что силы вторжения можно будет остановить в море или на берегу. Его непосредственный начальник фельдмаршал фон Рундштедт считал это невозможным и возлагал главные надежды на резервы, которые он предлагал не трогать до выяснения точных намерений войск вторжения. Немецкое верховное командование определило, что наиболее вероятные районы вторжения — Нормандия и Кале, не оно не могло прийти к выводу, какой именно из этих районов будет выбран для вторжения. Рундштедт был уверен, что главные силы войск союзников высадятся у Кале. Такого же мнения придерживалось и верховное командование сухопутных сил в Германии. Роммель, так же как и Гитлер, считал наиболее вероятным участком вторжения Нормандию.

Эти разногласия были вызваны обманными действиями союзников. Остановившись на Нормандии, союзники делали все, чтобы убедить немцев в том, что они собираются высадиться в Кале. В то время, когда армия и флот вторжения концентрировались на юго-западе Англии, на юго-востоке разбивались ложные армейские лагеря и сосредоточивался ложный флот. В Кенте имитировалась радиодеятельность целой армии. Генерал Паттон, которого хорошо знали немцы, был отозван из Средиземноморского театра в Англию и назначен командующим этой несуществующей армии, о чем широко рекламировалось в печати и по радио. Над районом Кале чаще, чем над Нормандией, летали разведывательные самолеты, и этот район подвергался интенсивной бомбардировке. В момент когда флот вторжения взял курс на Нормандию, в район Кале были тоже направлены флот и военно-воздушные силы, которые использовали специальные приспособления, создававшие на радиолокаторах противника впечатление, что силы союзников намного больше, чем на самом деле.

Английская секретная служба также прилагала все усилия к тому, чтобы обмануть немецкое командование. Ее задача облегчалась разногласиями, существовавшими между немецкой секретной службой и нацистским руководством. Глава немецкой секретной службы адмирал Канарис незадолго до этого был снят со своего поста, а органы секретной службы распущены. Создавалась новая всенацистская секретная служба во главе с Гиммлером, но ее агенты были малоопытными и легко попадали в сети, расставленные английской службой. После окончания второй мировой войны в немецких архивах было обнаружено около 250 докладов гиммлеровских агентов, в которых предсказывалось место и время вторжения. Все они, за исключением одного, были неверными. Они просто повторяли слухи и дезинформацию, распространяемую английскими агентами. А тому единственному верному докладу никто в Берлине не поверил.

Обман настолько удался, что даже фон Рундштедт в течение нескольких недель после вторжения все еще считал, что высадка в Нормандии была ложной, и поэтому держал в районе Кале все свои резервы. Успех, таким образом, превзошел все ожидания англичан. В целях дезинформации немецкого командования англичане прибегали и к прямому внушению немецкому верховному командованию ложных сведений, передавая их через таких авторитетных лиц, которым немцы не могли не верить. Тот, кто имеет представление о шпионской деятельности, может представить себе, как это делалось. Но каким бы ни был этот способ дезинформации, он все еще остается секретом и, видимо, останется таковым навсегда.

В мае войска, предназначенные для вторжения в первом эшелоне, закончили долгую, трудную, а порой и опасную подготовку. Они высаживались в учебном порядке в условиях применения боевых снарядов на побережье Англии, напоминавшем берег Нормандии. Части и подразделения тренировались в наступлении на оборонительные сооружения, в точности повторяющие те немецкие укрепления, которые им предстояло штурмовать. Тренировка проводилась с максимальной точностью. Когда стали инструктировать войска, солдатам казалось, что им говорят сейчас в точности то, что им придется делать потом, что план разработан очень хорошо и ничто не оставлено на волю случая. Солдатам показали карту местности и макет объекта наступления. Фотосъемки побережья, сделанные с самолетов, были настолько ясными, что на некоторых из них даже можно было различить немецких солдат на оборонительных сооружениях. Офицеры до малейших подробностей объясняли все, что придется делать каждому подразделению и его соседям.

Успех вторжения зависел от его внезапности и секретности. Даже во время последних инструктирований на картах были обозначены не подлинные наименования, а кодированные. Никто, за исключением отдельных офицеров, не знал, какая часть побережья изображена на картах. Что же касается начала вторжения, то не только солдаты из лагерей, но и все, кто жили поблизости, догадывались, что оно быстро приближается. Поэтому лагеря, где дислоцировались войска, были изолированы от остального мира, почтовая связь прекратилась, зона вдоль побережья стала запретной. Многие дипломаты нейтральных стран вдруг обнаружили, что они лишены возможности поддерживать связь со своими правительствами, что являлось беспрецедентным нарушением международных норм. Под особым наблюдением находилась Ирландия, где немцы все еще имели обширный посольский аппарат.

Такое положение не могло продолжаться долго, ибо с течением времени секрет, о котором полностью или частично знали уже многие, мог выйти за пределы страны и каким-нибудь образом дойти до Германии.

За разглашение военной тайны строго наказывали. Еще в начале подготовки вторжения за неосторожные разговоры один американский генерал-майор был разжалован в полковники и выслан в Соединенные Штаты.

Однажды майским утром из открытых окон английского военного министерства в Лондоне выдуло ветром и развеяло по заполненной народом улице двенадцать экземпляров совершенно секретного кода, который раскрывал всю операцию. Штабные офицеры в ужасе выскочили на улицу, но нашли только одиннадцать экземпляров. Два часа они потратили на розыски двенадцатого, но не нашли его. Как выяснилось потом, двенадцатый экземпляр секретного кода подобрал один прохожий и отдал часовому, стоявшему у здания королевской конной гвардии. Кто был этот прохожий, никто не знал. Единственным утешением явилось заявление часового о том, что человек этот читал с трудом.

Спустя много лет после окончания второй мировой войны один железнодорожник вспоминал, как в 1944 году, как раз перед вторжением, он нашел в вагоне портфель с планом высадки во Франции и отдал его начальнику станции, который хранил портфель в своем сейфе под охраной, пока на следующее утро за ним не приехал офицер.

Наиболее интересным был случай с кроссвордом, помешенным в газете «Дейли телеграф» 22 мая. Когда кроссворд решили, то оказалось, что он включал слово «Омаха» — кодированное наименование плацдарма, который должны были захватить американцы, и слово «Див», что могло означать реку Див, в которую упирался левый фланг сил вторжения. Третьим словом, включенным в кроссворд, было «Дувр». Кроссворд причинил немалое беспокойство офицерам штаба, которые по старой привычке имели обыкновение разгадывать после завтрака кроссворды, помещенные в газетах. Людям нравятся разного рода анекдоты о работе органов безопасности, поэтому вскоре начали говорить, что в этом кроссворде упоминалось о многих условных обозначениях, имевшихся в планах вторжения.

Участок, где предполагалась высадка войск на побережье Франции, протянулся на 60 миль — от реки Див возле Кана до восточной части Шербурского полуострова. На флангах этого участка планировалось высадить крупные воздушные десанты на парашютах и планерах, на западном участке — американский десант и на восточном — английский с задачей охранять фланги морских десантов. С началом рассвета корабли военно-морского флота и авиация должны были подвергнуть побережье бомбардировке, а с прекращением бомбардировки на пяти участках шириной три-четыре мили каждый планировалось начать высадку морских десантов. Американцам отводилось два участка побережья, по одному с каждой стороны реки Вир. Именно эти участки и носили условное наименование «Юта» и «Омаха». Три остальных участка именовались «Голд», «Джуно» и «Суорд». «Голд» и «Суорд» — английские, «Джуно» — главным образом канадский участок. По численности английские и канадские войска, предназначенные для первого штурма, примерно равнялись американским. Военно-воздушные силы также примерно были одинаковыми. Военно-морские силы на три четверти были английскими.

Флот, предназначенный для вторжения в Нормандию, насчитывал 5333 корабля и десантных судна, военно-воздушный флот — 9210 самолетов.

Никогда до этого ни с моря, ни с воздуха не предпринималось попытки произвести высадку войск в таких масштабах. Бомбардировка побережья перед высадкой была самой интенсивной и самой концентрированной из всех, которые когда-либо производились. Планы перевозок, снабжения, эвакуации, а также штабные расчеты были очень сложными. Чтобы успешно решить эти задачи, придумывали десятки новых приспособлений — от искусственных гаваней до танков-амфибий. Приказы по военно-морским операциям составляли большую книгу толщиной три дюйма. Это была, наверное, самая пухлая книга, а приказы — самые неудобоваримые из тех, которые когда-либо издавались.

Но отдельным солдатам и матросам вряд ли было известно об этих огромных цифрах. Никто не мог охватить сразу взглядом пять тысяч кораблей или 10 тысяч самолетов. В то время никто, даже высшие командиры, не могли полностью представить себе всех масштабов этой грандиозной операции.

Многие старшие офицеры, которые командовали войсками вторжения, в том числе и Эйзенхауэр, понимали, что первый штурм является сражением солдат, а не генералов. Планы были составлены до мельчайших подробностей. По приказу начать вторжение в воздух поднялись самолеты и вышли из английских гаваней корабли. Наступило время, когда верховное командование уже не в состоянии было приостановить наступление. Ни один из руководителей вторжения не сошел в этот день на берег Нормандии. Побережье было атаковано, Атлантический вал уничтожен, армии союзников высажены на континент под непосредственным командованием не генералов, а младших офицеров и сержантов. Во время выполнения десантных операций у них не было ни возможности, ни времени, чтобы посылать в Англию обстоятельные доклады о том, что они делали, а те немногие доклады, которые все же были направлены (главным образом с кораблей), поступали с опозданием. Поэтому случилось так, что даже Эйзенхауэр, находившийся в своем штабе в Саутвикхаузе недалеко от Портсмута, по существу, ничего не знал о первых боях на побережье и, по словам его адъютанта, лежал в постели, читая ковбойские рассказы.

Когда все приготовления были закончены, оставалось только одно — отдать приказ о наступлении. Но отдача приказа оказалась связанной с большими волнениями и переживаниями.

Было предусмотрено абсолютно все, кроме погоды. Чтобы совершить высадку в понедельник 5 июня, некоторые корабли должны были начать движение в пятницу 2 июня. Сюда входили крупные корабли, предназначенные для артиллерийского обстрела побережья; они находились в портах Шотландии и Северной Ирландии. В этот же день должно было также начаться движение войск и перевозка материальной части из лагерей к местам погрузки на десантные суда и транспорты. 3 июня еще была возможность отложить все на 24 часа, но уже к рассвету 4 июня передовые корабли оказались слишком далеко, чтобы их можно было вернуть обратно. На протяжении всего периода планирования стояла спокойная и ясная погода, именно такая, какая была необходима для высадки войск. Поэтому считалось, что точное предсказание погоды на 48 или, в крайнем случае, на 24 часа вперед необходимо для того, чтобы обеспечить успех.

Чтобы составить наиболее точный прогноз погоды, был собран целый консилиум метеорологов. На протяжении мая прогнозы были правильными, и погода не давала никаких оснований для беспокойства. Но 1 июня весь день был пасмурным, на 2 июня метеорологи предсказали приближение со стороны Атлантического океана циклонов, а на 5, 6 и 7 июня — единственные три дня, когда утром прилив находился в необходимой фазе, — сильные ветры, низкую облачность и плохую видимость.

Этот прогноз и связанные с ним осложнения рассматривались на совещаниях в штабе в Саутвик-хаузе. Первые корабли к этому времени уже двинулись, десантные суда и транспорты были битком набиты десятками тысяч солдат, покинутые ими лагеря уже были заняты другими войсками, и вся громадная машина пришла в движение.

На этих совещаниях присутствовало только девять человек: генерал Эйзенхауэр, главный маршал авиации Теддер, адмирал Рамсей, генерал Монтгомери, главный маршал авиации Ли-Мэллори и четыре начальника штаба: генерал-лейтенант Бедэлл Смит, контр-адмирал Кризи, генерал-майор Гуинген и маршал авиации Робб. Двое из них были американцами, семь — англичанами. Однако англичане могли только давать советы; ответственность же за принятие окончательного решения лежала на Эйзенхауэре.

Сообщение метеорологов, а также высшие командиры внушили Эйзенхауэру на совещании 3 июня уверенность в том, что операция должна быть отложена. А это было в высшей степени нежелательно. Нужно было разработать планы, в соответствии с которыми приостановить вторжение на 24 часа. Эйзенхауэр понимал, что отсрочка вторжения плохо скажется на моральном и физическом состоянии войск, уже находившихся в море; кроме того, всякая задержка увеличивала опасность рассекречивания операции.

Эйзенхауэр решил провести еще одно совещание в 4.30 утра 4 июня, в надежде, что прогноз погоды будет обнадеживающим. Тем временем несколько конвоев американских десантных судов вышли из портов Девона и Корнуэлла и начали двигаться вдоль побережья Англии.

На следующее утро прогноз погоды оставался таким же плохим, хотя погода стояла прекрасная. На совещании Монтгомери предлагал начать вторжение, несмотря на прогноз, но адмирал Рамсей выразил сомнение в том, смогут ли его небольшие суда пересечь пролив в штормовую погоду, которую предсказывал прогноз, а маршал Ли-Мэллори заявил, что военно-воздушные силы не смогут в этих условиях выполнить ту задачу, которая отводилась им по плану. Оставалось два часа до момента, когда должны были двинуться главные силы. Эйзенхауэр отдал приказ отложить выход кораблей на 24 часа и вернуть суда, которые уже вышли в море. Огромный флот, двигавшийся в это время в Ирландском море курсом на юг, повернул на север и в течение 12 часов шел в обратном направлении. Флотилия минных тральщиков получила приказ повернуть обратно в тот момент, когда она находилась на расстоянии всего лишь 35 миль от побережья Нормандии. Конвой десантных судов, направлявшийся к плацдарму «Юта», вообще не получил приказа и продолжал двигаться в южном направлении. Эскадренные миноносцы, посланные для того чтобы вернуть этот конвой, не смогли обнаружить его, и только в 9 часов утра он был обнаружен авиацией военно-морского флота, после того как прошел уже третью часть пути через пролив. Десантные суда из Девона, которые к этому времени находились у острова Уайт, повернули и вошли в бухту острова. В Портленде образовался огромный затор. Утром ветер усилился, и казалось, что кораблям придется отправиться в Девон. На это им понадобилось бы по крайней мере два дня. Но в результате огромных усилий в течение дня порядок был восстановлен ценой небольших потерь, если не считать того, что одно танкодесантное судно было подхвачено течением у мыса Портленд-Билл и затонуло.

Отсрочка вторжения не решила стоящих перед Эйзенхауэром проблем. 4 июня вечером перед ним снова встала необходимость выбора, но теперь в другой, более трудной обстановке. Если до этого стояла хорошая погода при плохом прогнозе, то теперь погода ухудшилась, а метеорологи предсказывали кратковременное улучшение во вторник 6 июня. Рамсей доносил, что отозванные конвои смогут сделать без дозаправки топливом еще лишь одну попытку. Таким образом, возникла проблема: либо начать вторжение во вторник 6 июня в условиях плохой погоды, либо отложить его еще на две недели, пока состояние прилива снова не будет отвечать требованиям.

Войска не могли оставаться на кораблях в течение двух недель. Они получили последние инструкции, им назвали даже места назначения. Если бы десятки тысяч солдат снова были высажены на берег даже на короткое время, не было никакой надежды на то, что секрет вторжения сохранится. До сих пор немецкая авиация обнаружила только небольшую часть флота и ни разу не бомбардировала ее, но это не могло продолжаться долго. Немцы, как стало известно, располагали секретным оружием, получившим название дудл-баг, которое было уже почти готово к действию и могло использоваться для нанесения удара по переполненным бухтам с такой эффективностью, которую трудно было представить. Отсрочка вторжения на две недели могла бы поставить план вторжения под угрозу срыва.

Но решение начать вторжение в плохую погоду заключало в себе не меньшую опасность. Если прогноз подтвердится, все может обойтись хорошо. Если же погода будет хоть немного хуже предсказанной, десантные суда могут пойти на дно, бомбардировка окажется неточной, немецкие бомбардировщики поднимутся в воздух в то время, когда истребители союзников будут находиться на земле, и вторжение может закончиться величайшей военной катастрофой, которую когда-либо переживали американцы или англичане.

И, наконец, в случае неудачи, независимо от того, будет вторжение отсрочено или нет, не останется никакой возможности начать его в то же лето снова, а может быть, и вообще когда-либо. Все силы США и Великобритании, все их надежды были вложены в эту попытку навязать немцам сражение в Западной Европе. Простые солдаты и народ никогда не допускали мысли о том, что война может быть проиграна. Эйзенхауэр понимал, что крах вторжения может означать потерю возможности вообще когда-либо выиграть войну.

Эйзенхауэр никогда не говорил о том, что он пережил в эту решающую ночь, но кое-что мы можем почерпнуть из записки, которую он написал 5 июня:

«Нашим войскам, высаженным в районе Шербур — Гавр, не удалось захватить необходимый плацдарм, и я приказал отступить. Мое решение начать вторжение в это время и в этом месте базировалось на самой надежной информации. Сухопутные, военно-воздушные и военно-морские силы сделали все, что только может сделать храбрость и преданность долгу. Я один повинен в провале и ошибках этой попытки».

Эйзенхауэр принял решение высадить войска независимо от состояния погоды. В ходе совещаний Монтгомери настаивал на том, чтобы начинать вторжение; Рамсей, хотя и неохотно, соглашался с ним; Ли-Мэллори предлагал подождать, но на последнем совещании, в 4 часа утра в понедельник, он также согласился, что нужно использовать имевшуюся возможность, и Эйзенхауэр дал команду начинать вторжение словами: «О'кей, начинаем!»

Вечером, когда корабли отправились и Эйзенхауэру больше ничего не оставалось, как ожидать результатов своего решения, он поехал на аэродром, расположенный возле Ньюберри, на котором американские парашютисты ожидали вылета. Они должны были ночью высадиться на полуострове Котантен. Английским парашютистам в это время предстояло выброситься у Кана. С самого начала планирования воздушного десанта, четыре месяца назад, Ли-Мэллори возражал против высадки американских парашютистов, так как их предстояло высаживать на хорошо укрепленную местность, и он предсказывал, что 80 процентов парашютистов будет уничтожено при посадке. Еще неделю назад он приходил к Эйзенхауэру, чтобы заявить протест против, как он выражался, бесцельной гибели двух прекрасных американских дивизий.

Эйзенхауэр, не разделял его пессимистических доводов, но он не мог пренебречь советом главнокомандующего военно-воздушными силами. По настоянию Ли-Мэллори он уединился в своем штабе и еще раз с величайшим вниманием проанализировал план высадки воздушных десантов. Хотя Эйзенхауэр отклонил возражения Ли-Мэллори, в душе он все еще сомневался. Может быть, Ли-Мэллори прав, а он ошибается? Весь день Эйзенхауэр испытывал беспокойство. Тяжелее всего, как он говорил позже, была мысль о том, что на его совести будет лежать гибель этих молодых американцев.

Однако на аэродроме он скрывал свое беспокойство и, расхаживая среди парашютистов, дружески беседовал с ними. Парашютисты были настроены бодро и даже не подозревали о его опасениях. Один из них, владелец скотоводческой фермы в Техасе, в шутку даже предложил Эйзенхауэру работу на ферме после войны. С наступлением темноты парашютисты заняли места в самолетах. Эйзенхауэр смотрел, как самолеты взлетали и скрывались в сгущающихся сумерках. Начали взлетать самолеты и с других аэродромов, разбросанных по всей Англии, и вскоре небо наполнилось сплошным гулом.

Когда парашютисты уезжали из США, им говорили, что Англия представляет собой фронтовую полосу. Многие из них, перелетев через Атлантический океан, прибыли в лагеря ночью и утром были поражены тем, что увидели: пологие зеленые холмы, старинные гостиницы и церкви, деревни с крытыми соломой домами. Они не заметили никаких признаков войны; все дышало миром и спокойствием.

Казалось, ничто не могло изменить такую жизнь английских деревень. Все эти годы, со времени Дюнкерка, оставшиеся в деревнях люди упорно трудились, больше чем когда-либо стараясь выжать из земли все, что она могла дать. Свободное время они проводили в отрядах местной обороны, гражданской противовоздушной обороны, отрядах первой помощи или на пожарных вышках. Когда прибыли американцы, местные жители с интересом следили за ними, но без особого удивления. Массовые выброски парашютистов на соседние парки и фермы стали для них обыденным зрелищем.

Вечером 5 июня, когда Эйзенхауэр прибыл на аэродром, бар, находящийся в двух милях от аэродрома, был пустым. Кроме нескольких кадровых военнослужащих из местного гарнизона, сидящих за кружками пива, в нем больше никого не было. Бутылочное пиво и виски, которые обычно расходились к 9 часам, оставались нетронутыми на полках. Хозяин и немногие посетители бара гадали, куда делись американцы. Все соглашались, что без их шума и толкотни теперь как-то скучно.

Наступило время закрывать бар. Хозяин вымыл стаканы, запер дверь и вышел во двор. Как раз в это время аэродром ожил. Над вязами парка, в котором теперь остался пустой и безмолвный лагерь американских войск, по два, по десять, по двадцать поднимались самолеты, делали круги, выстраивались и уходили, а с севера подходили сотни новых машин. Стоя возле бара, хозяин испытывал благоговейный трепет.

Нарастающий гул самолетов разбудил весь Лондон. В столице находилось много штабных офицеров, которые знали о готовящемся вторжении. Простые же лондонцы гораздо меньше, чем жители деревень, были осведомлены о том, что происходит. В стране не было почти ни одной деревни, где бы не было аэродрома, лагеря или склада боеприпасов. В Лондоне же не было видно приготовлений, за исключением устья реки, где строились огромные железобетонные секции двух искусственных гаваней, которые предстояло отбуксировать через пролив и установить на побережье Франции в первые дни высадки.

В течение нескольких недель до 5 июня бухта Портленда, находящаяся в 17 милях к западу, заполнялась кораблями. Через весь залив протянулся заслон эскадренных миноносцев. Выстроившись в кильватер, миноносцы день и ночь ходили взад и вперед. Все больше и больше кораблей становилось на якорь. 4 июня сотни новых кораблей вошли в бухту. Это были десантные суда и корабли сопровождения, которые вышли из Корнуэлла и Девона и затем по приказу Эйзенхауэра укрылись в бухте.

Флот двинулся утром 5 июня. Линия за линией проходили танкодесантные суда, эскортируемые бронекатерами, вооруженные траулеры, океанские буксиры, а далеко впереди, эшелон за эшелоном, — минные тральщики. Вышли в море эскадренные миноносцы и фрегаты, французские, английские и американские крейсера, танкодесантные суда, транспорты с мелкими десантными судами на шлюп-балках, а со стороны Портленда шли линкоры, мониторы и тяжелые крейсера. Затем появились десантные суда в сопровождении эскорта, а вдали, из пролива Солент, выходил другой флот; он повернул на юг, отбрасывая тень на крутые берега острова Уайт. Лишь к концу дня скрылся за южным горизонтом последний корабль.

 

Глава II. Английский воздушный десант

Спустя 20 минут после старта в темном облачном небе над пышными лугами Нормандии раскрылся первый парашют. В это же самое время первый планер, отцепленный от буксира, начал плавно спускаться.

На восточном побережье Нормандии имеются три водных пути: Канский канал, протянувшийся на восемь миль от моря к городу, река Орн, протекающая вблизи канала, и в пяти милях восточнее Орна — река Див. Основные бронетанковые резервы немцев находились в районе восточнее Кана, и задача 6-й английской воздушнодесантной дивизии заключалась в том, чтобы высадиться на пятимильной полосе в междуречье и охранять высадку морских десантов от немецких танков.

Чтобы противник заранее не обнаружил самолеты, дивизии не разрешалось подняться в воздух до наступления темноты. К рассвету ей предстояло не только захватить район в 25 квадратных миль и уничтожить на нем главные оборонительные сооружения противника, но также быть готовой к отражению контратак немецких танков. Эта задача требовала быстрых, дерзких и продуманных действий. Противотанковые пушки и другие оборонительные средства можно было доставить только на планерах, но ни у кого не было опыта в подобных действиях, тем более ночью. Под командованием генерал-майора Ричарда Гейла был разработан план, гарантирующий успех операции. Ключом к нему были семь небольших мостов: пять через реку Див, один через реку Орн и один через канал.

Див — небольшая река, вьющаяся среди заболоченных, поросших ивами лугов. С целью укрепления обороны немцы затопили долину шириной до двух миль. При этом они, несомненно, предполагали, что контроль над пятью мостами через реку Див будет находиться в их руках, но Гейл пошел на хитрость, решив уничтожить мосты с помощью внезапной атаки и тем самым заставить болото служить своим целям. С уничтожением мостов становилась невозможной контратака немецких танков с востока, что давало возможность Гейлу сконцентрировать все свои противотанковые средства лишь на южном направлении.

С другой стороны находились река Орн и Канский канал. Они проходили между зоной высадки дивизии и английским плацдармом, откуда Гейл ожидал получить поддержку. Поэтому если мосты через Див следовало уничтожить, мосты через Орн и канал необходимо было захватить.

План высадки дивизии выглядев следующим образом:

12.20 — высадка десанта на планерах в районе мостов через реку Орн и канал.

12.20 — выброска наводчиков для обозначения зоны высадки главных сил дивизии.

12.50 — начало высадки главных сил. Задача: уничтожение мостов через реку Див, усиление десантов, обороняющих мосты через реку Орн и канал, захват береговой батареи немцев, захват междуречья и очистка зоны для приземления главных сил на планерах.

3.30 — выгрузка противотанкового оружия, транспорта, тяжелого оружия на главных планерных силах, включающих 72 планера.

Успех дивизии зависел от парашютистов, которые должны были в течение одного часа сорока минут очистить зону высадки. Соединение дивизии с главными силами и получение ею поддержки зависели от захвата мостов через Орн и канал.

Много было споров между подразделениями и частями по поводу того, кто первый приземлится на французскую землю. Наводчики и первые планеры британской армии высаживались группами в междуречье с интервалами до двух минут. Почти одновременно в 50 милях от них началась высадка американского десанта. В полночь первыми во Франции приземлились три взвода английской легкой пехоты и приступили к делу. В их задачу входил захват моста через Канский канал.

Мост представлял собой большую стальную раздвижную конструкцию, поднимавшуюся для прохода кораблей.

С западной стороны моста находился перекресток дорог, где была расположена деревня Бенувиль. В четверти мили от нее находился мост через Орн.

По данным английской разведки, оба моста были заминированы и тщательно охранялись. Разведка также установила наличие траншей и заграждений из колючей проволоки на подступах к мостам. Захват мостов зависел главным образом от внезапности действий. Нужно было не допустить, чтобы охрана мостов нажатием кнопки взорвала их.

В плане действий воздушнодесантных войск захват мостов стоял на первом месте. Для этой цели решено было использовать планеры, а не парашютистов, так как парашютисты обычно приземляются разбросанно и требуется время, чтобы их собрать, тогда как планер дает возможность высадить в одном месте сразу до тридцати человек. В течение нескольких секунд после высадки эти тридцать человек будут готовы к действиям.

Но имелись свои трудности. Во-первых, пилотам планеров нужно в темноте отыскать эти мосты. Во-вторых, местность вокруг мостов непригодна для нормального приземления, и поэтому сохранить при посадке планер невредимым очень трудно. Но пилоты планерного полка были полны отваги и твердо обещали выполнить требование генерала Гейла: посадить шесть планеров в течение трех минут начиная с 12.20 по три планера у каждого моста, буквально в нескольких шагах от береговых опор моста.

Парашютистов, идущих на эту рискованную операцию, возглавлял майор Джон Говард. Во время полета через Ла-Манш Говард сидел у двери ведущего планера, раздумывая о предстоящей высадке. Значительная часть плана нападения на мосты была его собственным творением, и он в течение последних трех месяцев с нетерпением ожидал и в то же время опасался наступления решающего момента.

Рядом с Говардом сидел лейтенант Брозеридж, командир взвода. Брозеридж еще курсантом был в учебной роте Говарда, и Говард уговорил его пойти в воздушно-десантные войска. По другую сторону от Говарда, у контрольного пульта планера, сидел пилот старший сержант Уоллуорк из планерного полка. Уоллуорк был тем человеком, который в последние несколько дней делал все возможное, чтобы успокоить Говарда. Для Говарда все три месяца, во время которых планировалась и подготавливалась операция, были полны беспокойства. Беспокойство достигло наивысшего напряжения 30 мая. В этот день Говарду показали новые аэрофотоснимки, и он увидел на всех полянах вокруг мостов белые пятна, которых не было прежде. Как ему объяснили, это были ямы для столбов, предназначенные для того, чтобы воспрепятствовать посадке планеров на эти поляны. Дешифровальщики не могли точно сказать, были ли столбы уже вкопаны. С огорчением он показал снимки своим пилотам. Но пилоты обрадовались. «Это как раз то, что нам нужно, — сказал Уоллуорк. — Мы приземлимся между столбами. Столбы обломают крылья планерам и затормозят их движение, поэтому столкновение с мостом будет ослаблено».

Нельзя было не доверять пилоту, который говорил об этом с такой уверенностью. Однако во время перелета через пролив Ла-Манш Говард все еще думал: не требует ли он от Уоллуорка и других пилотов невозможного? Он сказал им, чтобы они посадили первый планер так, чтобы его носовая часть вошла внутрь проволочного заграждения, проходящего вокруг моста; второй — в десяти метрах от первого, а третий — в пяти метрах от второго. Говард совершенно не представлял себе, как можно достичь такой точности, но пилоты были уверены, что выполнят задачу, и их уверенность передалась солдатам.

Сидя в темноте, прислушиваясь к разговорам солдат и шуму ветра, Говард думал о том, о чем думал почти каждый солдат, перелетавший в ту ночь через Ла-Манш: знают ли немцы о том, что они летят? Удастся ли им появиться внезапно или, может быть, они попадут прямо в засаду?

В 12.16 Уоллуорк, повернувшись на своем сиденье, крикнул: «Отдаем буксир!» Говард подал команду «Внимание!». Разговоры умолкли. Планер замедлил движение, буксирная веревка отскочила, шум ветра за тонкими стенками планера утих, и наступила тишина. Нос планера наклонился, и он устремился вниз, сквозь облака. Брозеридж отстегнул ремень, встал и открыл переднюю дверцу. В планер ворвался поток холодного воздуха. Планер выровнялся после пикирования и слегка накренился вправо. Глядя вниз через открытую дверцу, Говард увидел тускло поблескивающую ленту Канского канала. Но вид канала только на миг обрадовал его — в это время он совсем не думал о том, что ждало его внизу. Он думал о Джой и о спящих дома в Оксфорде детях.

— Держитесь покрепче, — сказал Уоллуорк. Солдаты взялись за руки, слегка приподнялись и застыли в ожидании.

Планер с громоподобным треском врезался в землю на большой скорости и развалился на куски. Оглушительный треск и толчки продолжались еще несколько секунд, а затем наступила гнетущая тишина. Говард отцепил пояс и встал на ноги на землю Франции. Он ощупал себя — все ли кости целы — и огляделся. Из-за хвоста планера выбежал Брозеридж. «Все в порядке?» — спросил он. «Да, — ответил Говард, — продолжай работу». Брозеридж закричал: «Эйбл, эйбл!» (это было условное обозначение взвода), чтобы собрать своих солдат, которые выползали из-под обломков. Началось то, к чему взвод готовился, будучи в Англии. На расположенный у моста немецкий дот бросили дымовую шашку. Из дота открыли пулеметный огонь, но в это время один из солдат выбежал вперед и под прикрытием дымовой завесы бросил в амбразуру ручную гранату. С криками «Эйбл, эйбл» солдаты устремились на мост под огнем другого вражеского пулемета. Внезапно Говард услышал сзади какой-то треск: это прибыли два других планера. Скоро сквозь шум стрельбы он услышал, как бежали в темноте солдаты второго и третьего взводов с криками «Бейкер» и «Чарли» — это помогало им опознать друг друга.

Мост охранял немец Гельмут Ромар. Увидев, как упал первый планер, он сначала подумал, что это бомбардировщик, поэтому, когда солдаты устремились через мост к нему, он был застигнут врасплох. Времени на то, чтобы позвать на помощь, не было. Сержант из караульной охраны открыл огонь из пулемета и сразил тех, кто первыми появился на мосту. Но в это время остальные солдаты уже ворвались в траншеи.

Вся эта операция длилась три минуты. Саперы нашли и разъединили провода, предназначенные для подрыва взрывчатки (сама взрывчатка еще не была заложена). Завладев мостом, пехота начала очищать находящиеся за ним дома. Вскоре один солдат из передового взвода доложил Говарду: «Очистка домов закончена, но мистер Брозеридж ранен». Рядом с Говардом капрал Таппенден пытался связаться с той половиной роты, которая к этому времени должна была высадиться на мост через Орн ниже по дороге, но это ему никак не удавалось. Кто-то из солдат силился выбраться по отлогому берегу на дорогу. Говард наклонился, чтобы помочь ему, и увидел, что лицо солдата все в крови. Это был Уоллуорк. Принесли на носилках Брозериджа. Он был без сознания.

Второй планер при посадке раскололся надвое, и многие солдаты были ранены. Один планер угодил прямо в пруд и утонул.

Захват моста через Орн произошел сравнительно легко. Правда, высадка была произведена не с такой точностью, как у моста через канал. Один планер приземлился близко от моста, а следующий — в четверти мили от него. Третий слишком поздно освободился от буксира и приземлился за болотом у реки Див. Когда солдаты первого взвода под командованием лейтенанта Фокса достигли моста, они увидели, что немцы, защищавшие мост, убегают. Один из сержантов Фокса подбежал к пулемету, брошенному немцами, и открыл огонь по ним. Это была единственная пулеметная очередь, выпущенная у этого моста. Прибежавший на мост через несколько минут запыхавшийся командир второго взвода увидел, что Фокс стоял посреди моста и смотрел вниз на темную воду реки Орн. «Как все произошло?» — выпалил он. «Все было хорошо, — ответил Фокс, — но где, черт побери, остальные?»

О захвате моста через канал нужно было сообщить в штаб бригады по радио словом «ветчина», о захвате моста через Орн — словом «джем». Капрал Таппенден никак не мог добиться от штаба бригады подтверждения в получении радиограммы и в течение получаса, сидя с рацией у дороги, непрерывно повторял: «Ветчина, джем, ветчина, джем». Тем временем солдаты всех шести взводов хлопотали возле погибших и раненых товарищей и готовились к защите захваченных позиций. Солдаты Говарда знали, что немцы пойдут в контратаку, как только придут в себя после внезапного нападения, и понимали, что, пока они не получат подкрепления от главных воздушнодесантных сил, их положение будет оставаться тяжелым.

* * *

В штабе бригады не могли слышать позывных Говарда, так как вся аппаратура связи потерялась во время выброски.

Для обозначения района высадки дивизии была выделена рота парашютистов, которую доставили в район высадки на шести самолетах. Задача этой роты состояла в том, чтобы высадиться одновременно с ротой Говарда, немного восточнее ее, и установить световые и радиомаяки. Летчики, несмотря на ветер и сильную облачность, произвели выброску парашютистов в указанном месте. И все же ветер отнес парашюты в сторону. В результате, когда парашютисты приземлились, они оказались сильно разбросанными и высадились намного восточнее назначенного места, а для обозначения района высадки роты отводилось всего полчаса. Времени для того, чтобы идти к этому месту, не было. Поэтому им пришлось устанавливать маяки там, где они находились, несмотря на то что один из районов, который они теперь наскоро подготавливали к высадке, был в опасном соседстве с лесом Буа-де-Баван, а другой — с болотом.

* * *

За самолетами, на которых летела рота наведения, шли самолеты 3-й воздушнодесантной бригады, которая имела задачу уничтожить пять мостов через реку Див и мощную береговую батарею в Мервиле, в устье реки Орн.

Захват мервильской батареи имел важное значение потому, что она господствовала над морским берегом, где должны были высаживаться части 3-й английской дивизии, а с рассветом бросить якорь большое число кораблей. Если к началу дня не уничтожить батарею, она помешает высадке 3-й дивизии. Задача по подавлению батареи возлагалась на 9-й воздушнодесантный батальон, командиром которого был подполковник Теренс Отуэй.

Разведка донесла, что орудия батареи установлены в мощных укреплениях. По оценке разведки, в батарее было около двухсот человек, вооруженных десятью пулеметами и двумя пушками. Батальон Отуэйя после выброски должен был совершить марш-бросок в полторы мили к этому опорному пункту и захватить его к 5.15. Если к этому времени Отуэй не даст сигнала об успешном захвате батареи, корабли военно-морского флота должны будут открыть по ней огонь. Одновременно с этим Отуэй предложил произвести утром бомбардировку батареи с помощью сотни бомбардировщиков «ланкастер» королевских военно-воздушных сил. Однако, прежде чем уничтожить батарею, надо было еще добраться до нее.

Теренсу Отуэйю было двадцать девять лет, но выглядел он моложе. Отуэй был подполковником воздушнодесантных войск. Его лицо свидетельствовало об остром уме, твердом и в то же время отзывчивом характере. Когда за четыре месяца до вторжения ему сказали, что должен будет делать его батальон, он приступил к чрезвычайно тщательной разработке плана операции и подготовке к ней своих солдат. С секретными картами и фотографиями Мервиля Отуэй отправился на поиски участка, который был бы похож на место, где была установлена батарея, и обнаружил его возле Ньюберри. В течение двух дней он добился реквизиции участка и убедил власти заплатить 15 000 фунтов стерлингов за урожай, который пришлось уничтожить на этом участке. Отуэй огородил его колючей проволокой и начал строить точную копию немецкой батареи и ее оборонительных сооружений. Поскольку окружающие участок поля и леса не соответствовали в точности тому, что показывала карта и фотографии, Отуэй приказал привести их в соответствие с помощью бульдозеров. На искусственно созданном оборонительном сооружении батальон сначала днем, а затем и ночью в строгой тайне снова и снова репетировал штурм батареи с применением боевых патронов и снарядов.

Изучая детали операции и наблюдая за тренировками, Отуэй начинал сомневаться в том, смогут ли его солдаты, имея в распоряжении только легкое оружие, прорвать оборонительные сооружения в течение короткого времени. В результате логического анализа он пришел к выводу, что имелась только одна возможность более или менее надежно обеспечить успех: высадить солдат с планеров в момент начала атаки внутри оборонительного пояса прямо напротив артиллерийских позиций. Это, как он считал, склонит чашу весов в его пользу. Отуэй рассказал солдатам о своем замысле и вызвал добровольцев. Как всегда, это бьую не более чем простой формальностью, так как вся рота сделала четкий шаг вперед, и ему только оставалось вместе с командиром роты отобрать шестьдесят солдат.

* * *

К тому времени, когда начали репетировать нападение и батальон передвинулся поближе к месту старта, Отуэй был доволен своим планом и считал его вполне хорошим.

Однако чем ближе становился день высадки, тем больше его одолевали сомнения. Ведь от правильного решения зависела не только жизнь его 750 солдат, но, как ему говорили, также успех вторжения, а значит, и жизнь огромного количества других солдат. Да, это была большая ответственность!

В ночь на 3 июня, ночь перед предполагаемой посадкой на самолеты, он не мог уснуть и всю ночь ходил по лагерю в состоянии нервного напряжения.

Внезапная отсрочка явилась для Отуэйя спасением. К 4 июня он совершенно измотал себя и поэтому ночью крепко спал. Только 5 июня он снова пришел в себя, обрел спокойствие и уверенность.

За сутки до атаки Отуэй наложил запрет на спиртные напитки, но сам же нарушил его, взяв с собой в самолет бутылку виски. Над проливом Ла-Манш Отуэй проснулся и передал бутылку по кругу двадцати солдатам, находившимся в его самолете. Но они много не пили, а может быть, заранее сами предусмотрительно запаслись кое-чем. Так или иначе, но бутылка вернулась к нему почти нетронутой.

Вскоре немцы открыли зенитный огонь по приближающимся к побережью Франции самолетам. Спустя несколько секунд Отуэй получил первое предупреждение о том, что порядок высадки может нарушиться. Летчик, пытаясь уклониться от огня зенитной артиллерии, бросал самолет из стороны в сторону. Это очень мешало высадке парашютистов. Когда они подходили к люку, чтобы приготовиться к прыжку, внезапные толчки лишали их равновесия, и некоторые из них, обремененные тяжелым снаряжением, падали на пол. Отуэй не выдержал и крикнул летчику:

— Держи курс, ты, чертов дурак!

— Поврежден хвост! — сообщил кто-то из членов экипажа.

— Но ты можешь все же держать прямой курс или нет? — сердито спросил Отуэй.

Прежде чем он получил ответ на свой вопрос, вспыхнул сигнал «Прыгать». Отуэй стал пробираться к люку и тут только обнаружил, что все еще держит в руках бутылку виски. Отуэй сунул бутылку авиакурьеру со словами: «Это тебе понадобится» — и прыгнул.

Спускаясь на парашюте, Отуэй смотрел на расстилающийся внизу ландшафт, отчетливо вырисовывающийся при свете луны и отблесках прожекторов. Виднелся черный квадрат леса — место их сбора, затопленные поля, окаймленные густыми живыми изгородями, дом, который он особенно хорошо знал и где он меньше всего хотел бы приземлиться. На его карте дом был обведен синим карандашом: в нем находился штаб немецкого батальона.

Отуэй все еще был сердит, так как маневр летчика свел на нет всю подготовку его солдат. Он еще больше рассердился, обнаружив, что самолет отклонился от курса; к тому же он заметил, что по нему стреляют: мимо него летели трассирующие пули. Вдруг он обнаружил, что пули продырявили его парашют. Этого еще не хватало! А тут еще ветер нес его прямо на немецкий штаб. Отуэй стал маневрировать стропами парашюта, чтобы уйти в сторону, но это мало помогало. Как только он коснулся земли, ветер подхватил его парашют и стремительно потащил с большой скоростью через поле и двор дома. Отуэй ударился о стену дома и, освободившись от ремней, упал на огород. Два его солдата были уже здесь.

Позже Отуэй узнал, что только семи из двадцати его солдат удалось приземлиться прямо в районе высадки. Чтобы выбросить всех солдат над намеченной зоной, самолету пришлось сделать три захода. Среди семи солдат, выпрыгнувших вовремя, был ординарец Отуэйя Вильсон. Но прыжок Вильсона был еще менее удачным, чем прыжок Отуэйя. К дому немецкого штаба примыкала теплица, и Вильсон упал на ее крышу. Крыша провалилась, и Вильсон рухнул прямо на горшки с растениями. Однако он остался невредимым и поспешил к месту сбора.

По дороге Отуэй встретил солдат, бежавших к лесу. Внезапно послышались душераздирающие крики со стороны реки Див. Там, недалеко от берега, в трясине, барахтался парашютист. Солдаты достали его парашют, ухватились за стропы и пытались вытащить. Однако, несмотря на все их усилия, парашютист погружался все глубже. Раздался еще один крик — и трясина поглотила его.

Достигнув леса, Отуэй увидел своего заместителя, который приветствовал его словами: «Слава богу, что хоть вы прибыли, сэр».

— А где остальные? — спросил Отуэй.

— Высадка прошла в полном беспорядке. Вряд ли кто-либо здесь есть.

И это не было преувеличением. Отуэй сам опоздал. Раньше него прибыли в лес только несколько солдат. Среди них Отуэй заметил Вильсона, своего верного слугу, который стоял теперь возле него, протягивая ему флягу с таким видом, будто это был графин на серебряном подносе.

Спустя некоторое время показалось еще несколько солдат. У Отуэйя мелькнула мысль, что положение гораздо хуже, чем он мог предположить. Правда, ни один командир воздушнодесантных войск не может быть заранее уверенным в том, что выброска парашютного десанта пройдет успешно, но никто не мог ожидать такой высадки, при которой уцелеют только горстка людей и жалкие остатки вооружения. Ничего не было утешительного и в сообщениях, которые поступали к нему. Наконец к половине третьего собралось сто пятьдесят солдат; судьба остальных шестисот человек была неизвестна. Все тяжелое оружие, противотанковые средства и миноискатели исчезли. Пропали также средства радиосвязи и сигнализации, за исключением сигнальных ракет «вери», предназначенных для подачи сигнала о начале атаки.

Среди прибывших не было ни саперов, ни врачей; прибыло только шесть санитаров. Не было и разведывательной группы, выброшенной намного раньше главных сил с задачей проникнуть через первый пояс проволочных и минных заграждений немецкой батареи.

Перед Отуэйем встала дилемма: либо повести жалкую горстку людей в атаку, которая заранее была обречена на неудачу, либо сохранить их для взятия объектов, которые по плану должны были захватываться позже, в дневное время, а Мервильскую батарею оставить для авиации и флота. Но если решиться на атаку, то как атаковать? До батареи было не менее полутора миль. Выступив слишком рано, Отуэй лишался помощи тех солдат, которые могли бы еще подойти к месту сбора. Выступив слишком поздно, он мог не справиться с задачей до прибытия планеров. Он делал огромные усилия, чтобы скрыть свои колебания от солдат, потому что при создавшемся положении солдаты могли потерять уверенность в своих силах, что было бы равносильно провалу операции.

Отуэйя невыносимо терзали эти мысли. В течение часа он расхаживал по лесу среди солдат, ожидавших приказа.

Единственным человеком, которому на какой-то момент он высказал свои опасения, был Вильсон.

— Черт побери, что же мне делать, Вильсон? — спросил Отуэй.

— Единственное, что вы должны делать, — ответил Вильсон, — это не спрашивать меня.

Отуэй рассмеялся.

— Ладно, созови офицеров и сержантов, — сказал он. — Через пять минут выступаем.

Собравшимся офицерам и сержантам Отуэй сообщил, что в наступление пойдет всего лишь пятая часть батальона. Никто из солдат не допускал и мысли о том, что Отуэй отменит свое решение. Без десяти три колонной по одному они вышли из леса.

Отуэй приказал, соблюдать на марше полнейшую тишину и скрытность. Некоторые солдаты испытывали сильное искушение открыть огонь по немецкой батарее, которая стреляла по планерам их дивизии, пролетавшим над ними.

Отуэй находился в голове колонны. Вскоре он заметил впереди человека — это был командир разведывательной группы, который шел к нему с донесением. Командир сообщил следующее. Проделав проход во внешнем кольце проволочных заграждений, он перебрался через большое минное поле и пролежал в течение получаса у внутреннего пояса проволочных заграждений, прислушиваясь к разговору немцев на батарее. Не было никаких признаков того, что оборонительные заграждения вокруг батареи сильнее, чем предполагала разведка. Саперы, которые высадились с ним, чтобы проделать проходы в минных полях, потеряли во время высадки свои миноискатели и ленту для обозначения проходов. Поэтому они пробирались через минное поле, буквально на ощупь отыскивая мины и разряжая их одну за другой. Что же касается бомбардировки батареи, проведенной сотней бомбардировщиков «ланкастер», то она не принесла пользы. Стартеры ошибочно указали бомбардировщикам не прямо на батарею, а на полмили в сторону, как раз на зону высадки разведывательной группы. Выброска десанта прошла весьма неудачно. Спускаясь на парашютах, солдаты слышали свист бомб и видели вспышки взрывов. Одного солдата взрывной волной подбросило выше купола парашюта. По сведениям разведчиков, ни одна бомба так и не упала на батарею.

Между тем сто пятьдесят солдат Отуэйя достигли внешнего кольца проволочных заграждений батареи без особых происшествий.

Когда Отуэй уже мог различить орудийные позиции батареи, намеченному плану операции был нанесен последний удар. Было 4.30, и уже должны были прибыть планеры. Вдруг Отуэй увидел два приближающихся планера. Самолеты, буксировавшие планеры, дали сигнал о том, что они бросили буксиры. Планеры, кружась, начали спускаться. Но у Отуэйя не было никакой возможности сообщить им, что он здесь и готов к атаке. А он знал, что, не получив от него сигнала, планеристы подумают, что он попал в беду, и приземлятся где угодно, только не на участок батареи. Отуэй видел, как один планер пронесся над батареей и свернул в сторону, чтобы приземлиться в поле, находившемся за батареей. Исчезла последняя надежда.

Свой первый командный пункт Отуэй оборудовал вблизи прохода во внешнем кольце проволочного заграждения, в воронке от авиабомбы. Вместе с ним находились Вильсон, адъютант и офицер связи. Головная группа солдат пробиралась вперед, чтобы при помощи гранат проделать проходы во внутреннем кольце проволочного заграждения. Раздался взрыв, и тут же все огневые средства немецкой батареи открыли ожесточенную стрельбу. Солдаты Отуэйя бежали вперед через минное поле, бежали и падали: одни — чтобы лежа вести огонь по противнику, а другие — чтобы навсегда остаться лежать там, где их настигла пуля. В зареве огня было видно, как первые солдаты миновали проволочное заграждение и ворвались в находящиеся за ним траншеи.

Настало время и для Отуэйя двигаться вперед. В тот момент, когда Отуэй пробегал по проходу, проделанному в проволочном заграждении, он заметил, как бежавший рядом с ним офицер — его адъютант — вдруг упал, сраженный пулеметной очередью. Отуэй бросился на землю. Его примеру последовали и остальные.

Планируя бой, Отуэй предусматривал, что солдаты роты направят все свои усилия непосредственно на захват орудий батареи и не будут терять ни минуты на захват укреплений вне казематов. Так и произошло. Через несколько минут после начала боя он уже увидел, что его первые солдаты захватили казематы и ведут огонь из огнеметов по амбразурам. Тогда он приказал роте, находившейся в резерве, захватить траншеи. Вскоре послышались крики немцев: «Парашютисты!» — и солдаты противника начали сдаваться в плен. Через двадцать минут все было кончено. Чтобы сообщить об успехе, Отуэй приказал дать сигнал ракетой «вери». Сигнал был принят самолетом, который кружился над батареей, и передан на корабли. Этот сигнал был получен ими за пятнадцать минут до того, как они должны были открыть огонь. Офицер-связист Отуэйя вытащил из-за пазухи почтового голубя и выпустил его. Голубь полетел через Ла-Манш навстречу воздушным армадам с известием о захвате батареи Мервиль.

Свою первую победу солдаты Отуэйя одержали только благодаря тому, что решительно ринулись в ожесточенную рукопашную схватку. Но победа не принесла радостного оживления. Наоборот, когда солдаты собрались после боя, они были бледны и молчаливы. И это было понятно: из ста пятидесяти человек, начинавших бой двадцать минут назад, семьдесят пять — ровно половина — лежали теперь убитыми или были ранены.

Среди оставшихся в живых немцев был пожилой врач, который оказывал медицинскую помощь наиболее тяжело раненным, как англичанам, так и немцам. Вскоре кончились медикаменты. Врач знал, где находятся запасы медикаментов на батарее, и один, не обращая внимания на огонь, отправился за ними. В пути он был убит снарядом.

В это утро батальон должен был выполнить еще и другие задачи. Поэтому, еще до того как наступил рассвет, Отуэй приказал выступать. Теперь у него оставалась лишь десятая часть тех солдат, с которыми он накануне садился на самолеты. Уцелевшие солдаты были страшно возмущены тем, что военно-воздушные силы так неорганизованно провели выброску. Их негодование усилилось еще больше, когда они узнали о судьбе других десантников. Некоторые солдаты приземлились в двадцати — тридцати милях от места назначения. Это произошло потому, что штурманы ошибочно приняли реку Див за реку Орн и выбросили десант в пустынной местности. Правда, некоторые солдаты в конце концов добрались до своей части, но чего это стоило! Один из них, например, с полной боевой выкладкой и ручным пулеметом «Стен» проплыл целых две мили вдоль побережья и, таким образом, благополучно миновал устье реки Див. Один сержант пришел в часть со своими солдатами лишь спустя четыре дня после выброски. Большая часть десантников была или убита, или взята в плен. Из 750 человек Отуэйя 192 пропали без вести. Возможно, они были сброшены в море, но, скорее всего, их засосала страшная трясина у реки Див.

Парашютисты вовсю ругали летчиков и штурманов, но это было не совсем справедливо. Ведь те сделали все, что могли. Справедливее было бы обвинять командование ВВС, которое направило самолеты на выполнение боевого задания без достаточной предварительной подготовки. Некоторые летчики и раньше вылетали на задания и хорошо знали, что такое зенитный огонь; другие же никогда не бывали под обстрелом и поэтому довольно смутно представляли, насколько опасен огонь зенитных орудий. Многие летчики, стремясь скорее доставить десант к месту выброски, летели слишком быстро и чересчур высоко или же вносили сумятицу в порядок десантирования тем, что начинали петлять. В действительности же зенитный огонь был не очень сильным — из 373 самолетов, участвовавших в ту ночь в выброске 6-й воздушнодесантной дивизии, только девять не вернулись с задания, а семь были повреждены. Справедливости ради следует признать, что темная ночь не благоприятствовала выброске десанта. Даже некоторые из числа наиболее хорошо подготовленных летчиков бомбардировочной авиации не смогли найти свои цели (например, батарею Мервиль). Кстати, американцы справились с этой задачей нисколько не лучше англичан.

Донесение об итогах выброски десанта было направлено в ставку. Маршал авиации Ли-Мэллори сообщал, что точность, с какой десантные войска были доставлены в районы выброски, явилась весьма важным фактором в деле достижения ими успеха.

Отуэй и его семьдесят пять оставшихся в живых солдат и офицеров могли бы высказать по этому поводу иное мнение. Но донесение было опубликовано только три года спустя, а к тому времени страсти уже улеглись. Что же касается того раннего утра, когда они устало брели по дороге, направляясь к цели, то их постигло еще одно несчастье — они подверглись бомбардировке американских самолетов.

Что же касается командира дивизии генерал-майора авиации Ричарда Гейла, то он был настроен более оптимистично. Он ни в малейшей мере не испытывал чувства подавленности, ибо это был старый солдат, привыкший ко всяким превратностям боевой обстановки. Он органически ненавидел всякое проявление бюрократизма и, что особенно важно, хорошо понимал человеческие слабости; он много занимался изучением причин, порождающих страх, и знал, что никогда невозможно заранее предсказать, как будет вести себя в бою тот или иной человек.

Генерал прилетел в район высадки в 3.30. Вместе с ним на планере были его адъютант, «виллис» с водителем, связной мотоциклист и два штабных офицера. Еще до начала операции Гейл понимал и всем сердцем ощущал значение предстоящего события. В душе он как мальчишка радовался тому, что является первым английским генералом, которому предстояло высадиться во Франции.

Приземление прошло неудачно: планер наскочил на изгородь, один из кольев попал в шасси и разворотил днище фюзеляжа, однако никто серьезно не пострадал. Когда генерал вылез из планера, он увидел картину, которая менее опытному человеку могла бы показаться катастрофической.

Парашютисты своевременно расчистили посадочную площадку для планеров. Они выкорчевали поставленные немцами столбы и с помощью двух бульдозеров, которые были доставлены сюда на специальных планерах, устранили естественные препятствия. Массовая высадка десантников прошла весьма организованно. Десантники размещались на семидесяти двух планерах, из них сорок девять приземлились в назначенном месте и точно в срок. Однако при посадке почти все планеры пострадали: у одних были поломаны шасси и крылья, другие воткнулись носом в землю или столкнулись между собой, и луг покрылся обломками машин. На первый взгляд казалось, что потери в людях должны быть огромными, но в действительности большинство десантников не пострадало. Более тысячи человек выбрались из приземлившихся машин; они вытащили оттуда «виллисы» и столь необходимые противотанковые пушки (из восемнадцати пушек, бывших на планерах, уцелело только десять).

Генеральский «виллис» оказался погребенным под обломками планера, и Гейлу пришлось отправляться в свой штаб в Ранвиле пешком. Едва он успел там обосноваться, как со всех сторон к нему начали поступать донесения об огромных потерях среди парашютистов. Эти донесения были весьма тревожными, но Гейл сохранял спокойствие. Он знал, что первые сообщения о результатах большой ночной высадки создадут впечатление хаоса, но богатый опыт подсказывал ему, что в подобных условиях сведения о потерях всегда оказываются преувеличенными чуть ли не вдвое. И, кроме того, он хорошо знал своих солдат и твердо верил, что они выполнят задачу независимо от того, какие у них будут потери.

Миновала ночь, а сообщения об уничтожении пяти мостов на реке Див все еще не поступали. Взрывать мосты — обязанность саперов, поэтому для выполнения этой задачи были сброшены специальные саперные подразделения. К тому времени, когда генерал приземлился на плацдарме, восточнее места высадки десанта уже действовали несколько небольших, изолированных друг от друга саперных групп, которые выполняли такую задачу, которая была бы под силу лишь гораздо более многочисленному подразделению. Группа саперов, которой была поставлена задача уничтожить мост в деревне Робом, была выброшена почти в самую топь, а один из самолетов этой группы в момент выброски заложил такой вираж, что находившиеся в нем солдаты попадали на пол; когда же им удалось выпрыгнуть с парашютом, то они оказались в непроходимом болоте, тянувшемся почти на две мили. Остатки этой группы с огромным трудом добрались до моста. В течение семи часов им пришлось пробираться через топь. Когда же они достигли места назначения, то увидели, что мост уже взорван одним сержантом, который позаимствовал взрывчатку у канадцев, ошибочно сброшенных в этом же месте.

Самой главной и самой удаленной целью саперов был мост на шоссе, ведущем из Кана в Руан и Гавр и пересекавшем реку поблизости от небольшого городка Троарн. Этот мост находился в четырех милях от района, который, как предполагалось, должна была захватить дивизия. Планировалось, что саперное подразделение майора Роузвира под прикрытием пехоты сумеет быстро продвинуться к мосту. Взрывчатку они должны были подвезти на «виллисах» с прицепами, которые были доставлены на планерах.

Подразделения приземлились точно в срок. Когда Роузвир осмотрел местность, то не заметил ни одного из известных ему ориентиров. Примерно на расстоянии одной мили к юго-западу слышалась стрельба, и Роузвир догадался, что там дрались с немцами солдаты, которые прыгали с самолетов последними.

Когда Роузвир собрал всех, то он насчитал лишь шесть офицеров и около сорока сержантов и рядовых. Что же касается обеспечивающего пехотного подразделения, то из него отыскалось только двадцать солдат. Удалось также собрать много взрывчатки, но не было средств для ее транспортировки, за исключением прицепов, которые надо было теперь тащить на себе.

Группа Роузвира отправилась в путь около половины третьего ночи. Под минометным и пулеметным огнем солдаты тащили прицепы со взрывчаткой по пологому склону извилистой нормандской долины. Многие из них во время приземления получили ранения и теперь хромали. Вскоре группа подошла к перекрестку с указателем, который подтвердил возникшие у них сомнения: их сбросили в двух милях севернее запланированного места; стало быть, до Троарнского моста им предстояло идти еще семь миль.

Надежды на то, что им удастся дотащить свои прицепы со взрывчаткой до наступления рассвета, было очень мало. Что же касается того, чтобы пройти через город средь бела дня, то это было бы равносильно самоубийству.

Сложившаяся обстановка не предвещала ничего хорошего. Внезапно послышался шум автомобильного мотора и на дороге появилась машина; это был канадский «джип», доверху нагруженный медицинским имуществом. Саперы реквизировали машину, несмотря на протесты канадцев. Груз быстро перетащили в какой-то двор, а машину и прицеп нагрузили взрывчаткой. Было уже четыре часа утра, а до Троарна оставалось еще целых пять миль. Роузвир приказал своему подразделению самостоятельно добираться до другого моста, посадил в машину и на прицеп одного офицера и семерых солдат, сам сел за руль и помчался вперед.

Первое столкновение с противником произошло у ближайшего виадука. Ворота виадука были открыты, но поперек дороги стояли рогатки с колючей проволокой, и Роузвир наскочил на них. Немецкий часовой, сделав всего лишь один выстрел, убежал, но машина настолько запуталась в проволоке, что потребовалось более двадцати минут, прежде чем ее удалось освободить. Это был очень напряженный момент — ведь часовой с минуты на минуту мог поднять тревогу. Выбравшись из западни, они выехали на окраину городка, где проходило главное шоссе. Роузвир выслал вперед двух разведчиков. Когда разведчики приблизились к перекрестку, они увидели ехавшего на велосипеде немецкого солдата. Разведчики тут же прикончили его из автоматов. Однако они поступили весьма необдуманно, так как выстрелы всполошили весь город.

Скрываться было уже бесполезно. Роузвир дал газ и на полной скорости помчался по городу. Но эта «полная» скорость у перегруженного «джипа», да еще с прицепом, не превышала 35 миль в час. Казалось, что машина еле тащится по улице. Немцы из всех домов открыли по ней стрельбу. Один из солдат Роузвира был убит и свалился с машины; остальные вели огонь из автоматов и ручного пулемета. Дорога вдруг свернула, и перед ними открылась прямая и широкая главная улица, которая тянулась примерно на милю, поднимаясь по холму, а затем спускаясь к мосту. Огонь усилился. Казалось, что за каждой дверью прятался вооруженный немец. Прямо от моста в их сторону протянулись светящиеся линии трассирующих пуль. Сидевшие в машине солдаты вели яростный огонь. Машина перевалила через холм и понеслась вперед, виляя из стороны в сторону. Скоро город остался позади. Наконец впереди показалась река и мост, который никем не охранялся. Солдат, сидевший на прицепе с ручным пулеметом, куда-то исчез. Никто не знал, то ли его убили, то ли от резкого толчка он свалился за борт. Оставшиеся солдаты быстро сгрузили взрывчатку — и через пять минут центральный пролет моста упал в реку. «Джип» отогнали как можно дальше на одну из боковых дорог и там спрятали в кювете. Выполнив задание, саперы через болота и реки в тот же день добрались до района, захваченного десантом.

К рассвету дивизия выполнила свою основную задачу: все пять мостов на реке Див были взорваны. Мосты через канал и реку Орн, захваченные Говардом, оказались в полной сохранности, и парашютисты двигались к нему на помощь. Весь намеченный для захвата район находился теперь в руках десантников, хотя здесь оставалось еще очень много немцев, а на юге, в районе Кана, противник удерживал некоторые противотанковые укрепления. В общем, операция была проведена удачно.

Однако об этом еще не было известно в штабе Гейла. Но если бы даже генерал и знал обо всем, еще рано было поздравлять себя и своих подчиненных с успехом: ведь необходимо было удерживать захваченную территорию до тех пор, пока высадятся силы, перебрасываемые по морю. Правда, немцы проявляли признаки полной растерянности, но тем не менее следовало быть готовым к контратаке.

Успех был достигнут ценой немалых жертв. Через заросли кустарника и лесные чащи все еще пробирались потерявшиеся при высадке солдаты; многие из них были ранены. Но на рассвете оставшиеся в живых услышали звуки, которые вселили в них бодрость. Это был могучий гул, слышный даже сквозь рев самолетов и грохот бомб. Он нарастал с севера, и от него дрожала земля. Один из солдат Говарда воскликнул: «Вы слышите, сэр? Ведь это же флот!»

Вскоре над головами десантников начали проноситься снаряды с боевых кораблей, которые вели огонь по целям, находившимся в десятке миль от берега.

 

Глава III. Американский воздушный десант

В пятидесяти милях к западу от того места, где происходили описываемые события, на полуострове Шербур находилась 709-я немецкая пехотная дивизия. Разбросанная по отдельным фермам и деревням дивизия уже целый год бездействовала. Это было соединение, которое не могло похвастаться ни славными традициями, ни высокой организованностью, ни своей сплоченностью.

Дивизия была сформирована восемнадцать месяцев назад. Ее костяк составляли ветераны войны, прибывшие с русского фронта, а основная масса солдат состояла из мобилизованных, которые не проявляли особого энтузиазма, находясь на военной службе. Большинство солдат были или слишком молоды, или слишком стары, или слишком больны, чтобы их можно было послать на более важные участки фронта.

Словом, 709-я дивизия представляла собой третьесортное боевое соединение. Она, безусловно, не была типичной для немецкой армии, но эта армия, оборонявшая обширные гитлеровские рубежи и ослабленная потерями в России и Африке, была вынуждена разбросать свои силы, и поэтому для таких сравнительно спокойных участков, как Атлантический вал, у нее уже не оставалось ничего лучше. Дивизия находилась в этом районе очень долго. Солдаты начали ворчать, жаловаться, что их заставляют выполнять явно никому не нужную работу.

Весь личный состав дивизии — от высших чинов до рядовых — по своим взглядам разделялся на два лагеря: в одном находились люди, которые все еще верили в идеалы нацизма и в своего фюрера, а в другом — те, кто либо никогда не верил в это, либо давно уже разочаровался в Гитлере; первыми были преданные рейху солдаты, готовые умереть за фюрера; вторыми — те, кто считал, что война уже проиграна и что ее не следует продолжать. Ни одна из сторон не доверяла другой. Преданные шпионили за сомневающимися, а новичков, прибывавших в часть, встречали с осторожностью и подозрением — надо было узнать, как они настроены.

Вся дивизия знала о том, что вторжение неминуемо и что есть основания ожидать этого вторжения именно на их участке, но лишь очень немногие верили в возможность остановить противника с помощью тех средств и сил, которыми они располагали. Командиры бригад проводили с солдатами воодушевляющие беседы, но эти беседы не столько укрепляли уверенность солдат в себе, сколько внушали им надежду на какую-то помощь извне. Солдатам говорили, что их прикрывают береговые артиллерийские батареи, достаточно мощные, чтобы держать под огнем все побережье, и что существует секретное оружие, которое пока не применяется, но обязательно будет введено в действие в случае нападения противника и уничтожит его еще до того, как он ступит на сушу. Однако очень мало кто верил в это!

В ночь на 5 июня солдаты, как обычно, находились на своих постах. Они и не подозревали, что их судьба уже предрешена.

Около полуночи в дивизии была объявлена воздушная тревога. В этом не было ничего необычного, так как уже один раз в эту ночь воздушная тревога была, а через полчаса был дан отбой. Да и, по правде говоря, редкая ночь за последние недели обходилась без воздушной тревоги. Все это порядком уже надоело. В одном отделении пехотного взвода, расположенного на ферме юго-восточнее города Монтебур, объявление воздушной тревоги встретили даже с облегчением — оно положило конец спору, который начинал принимать опасный характер.

Одним из споривших был солдат по имени Фридрих Буш, который до войны был директором школы в Дрездене. Находясь в состоянии крайнего угнетения и подавленности, он опреметчиво заявил, что сыт по горло солдатской службой во имя цели, в которую никогда не верил, и что единственное его желание — поскорее вернуться домой к жене и ребенку. Слова солдата услышал унтер-офицер, который заявил, что единственное, на что Буш еще годится и что он способен сделать для Германии, так это постараться дать себя убить в первом же бою. Разгорелся ожесточенный спор, и товарищи Буша уже начали побаиваться, как бы он не угодил под арест по обвинению в призывах к мятежу. Среди присутствовавших находился немец Эрвин Мюллер, который очень внимательно прислушивался к спору. Его жена была датчанкой, да и сам он в течение двадцати лет жил в Дании и поэтому считал себя тоже датчанином. К сожалению, он своевременно не получил датского гражданства, в результате чего сразу же после захвата Дании Германией был призван в немецкую армию. Боясь навлечь на жену, детей или проживавших в Германии родителей какие-либо неприятности, он безропотно пошел на военную службу.

Мюллер в душе соглашался с Фридрихом Бушем, но считал, что тот напрасно рискует, открыто заявляя о своих настроениях. Уходя из дому, Мюллер обещал своей жене вернуться домой целым и невредимым, и его единственная забота теперь состояла в том, чтобы выполнить свое обещание. Он давно уже тщательно продумал, как вести себя: надо будет держаться подальше от всякой опасности и тщательно скрывать свои мысли от всех, кроме надежных друзей. Если дело дойдет до боя, то следует драться, но только в том случае, если это будет необходимо для спасения жизни. Если же выгоднее окажется сдаться в плен, то этим нужно будет обязательно воспользоваться. Он считал, что драться ему все-таки придется, так как, по всем расчетам, дивизии предстояло встретиться с парашютистами, а солдатам разъяснили, что американские и английские парашютисты пленных не берут. Что же касается того, чтобы воевать за нацистскую Германию, то подобной мысли у Мюллера даже и не возникало.

Когда во второй раз был дан сигнал воздушной тревоги, Мюллер почувствовал некоторое облегчение за судьбу Буша. Отделение выбежало, чтобы занять свои посты, и он слышал, как Буш напоследок бросил унтер-офицеру: «Надеюсь, мы еще увидимся с тобой в бою. Посмотрим, кто из нас раньше получит пулю».

Заняв свои места в окопах и блиндажах, солдаты взвода начали обсуждать, будет ли это обычный налет или же за ним еще что-нибудь последует. Им показалось, что на этот раз в воздухе было слишком много самолетов и что некоторые из них подавали какие-то световые сигналы. Вскоре после полуночи взвод получил приказ быстро построиться на дороге и направиться к деревне Азвиль. Приказ удивил их, но в то же время и несколько успокоил. Дело в том, что во время учений солдаты всегда носили в своих подсумках и магазинах только холостые патроны, а боевые находились у них в ранцах. Поэтому они не без основания считали, что смогут точно узнать о начале боевых действий, когда им прикажут перезарядить оружие боевыми патронами. Однако в эту ночь такого приказа не последовало, и поэтому они двинулись в путь, уверенные в том, что вся эта суматоха есть не что иное, как очередная, надоевшая всем учебная тревога. Но когда на окраине деревни Азвиль взвод был обстрелян со стороны кладбища, то никто уже не сомневался в том, что по ним ведет огонь противник.

Солдаты немедленно залегли в кюветах вдоль дороги, не ожидая приказа, вытащили из ранцев боевые патроны и перезарядили оружие, а затем по команде унтер-офицеров двинулись вперед, намереваясь окружить кладбище. Между ними и неизвестным противником, засевшим за кладбищенскими памятниками, началась смертельная игра в прятки. Нервы солдат были напряжены до предела. Когда же они наконец сомкнули кольцо вокруг кладбища, какие-то темные фигуры пронеслись мимо них и исчезли во мраке ночи. На ступенях сельской церкви лежал раненый. Мюллер нагнулся, увидел на нем форму американского парашютиста и понял: роковой день настал!

После этого события в Азвиле стали быстро развиваться. Мюллеру и еще нескольким солдатам было приказано расположиться у ворот крестьянского двора и внимательно наблюдать. Они тревожно всматривались в окружающую темноту и вдруг увидели, как в небе над ними показалось множество парашютистов: это спускались десантники. Солдаты поняли сразу: дело проиграно. Они сознавали, что сейчас на них надвинется такая сила, противостоять которой их маломощная дивизия будет совершенно не в состоянии.

Прошло немного времени, и первые американцы вошли в деревню. Они попали как раз в тот двор, где притаились Мюллер и его товарищи. Отделению Мюллера было приказано очистить двор от противника. Первым через ворота пробрался командир отделения, вторым — Фридрих Буш. Когда он входил во двор, раздался выстрел — и Буш был сражен наповал.

Эта была первая смерть в бою, и она потрясла Мюллера до глубины души. Воспоминания об этой страшной ночи преследовали Мюллера в течение многих лет.

Между тем бой в этой маленькой деревушке продолжался, и поскольку Мюллеру казалось, что иного выхода у него нет, он сражался с отчаянием обреченного.

К рассвету выяснилось, что деревня захвачена десантниками, а взвод окружен. Командир взвода приказал сержанту с группой солдат попытаться пробиться к штабу бригады. Сержант выбрал Мюллера и еще двоих солдат помоложе. Между сержантом и командиром взвода разгорелся жаркий спор. Командир взвода советовал ехать на велосипедах, а сержант считал, что это было бы просто безумием, поскольку на улице стало уже совсем светло. Вскоре четыре человека вышли из деревни и двинулись напрямик через поле. Они осторожно крались вдоль плетней, пробираясь через «ничейную землю». Внезапно они услышали чужую речь и увидели на огороженном лугу двух американцев. Мюллер с сержантом осторожно поползли по канаве вдоль плетня и вскоре добрались до места, где находились американцы. Противников разделял только плетень. Сквозь его прутья Мюллер, к своему удивлению, разглядел на спине одного американца большой портрет какой-то полуголой кинозвезды, а у другого на рубахе крупными буквами было намалевано: «Встретимся в Париже». Мюллер, живя в Дании, немного научился говорить по-английски. Не долго думая, он просунул ствол винтовки сквозь прутья и сказал:

— Хэлло!

Услышав неожиданное приветствие, американцы быстро обернулись.

— Руки вверх! — крикнул Мюллер, а затем вместе с сержантом быстро перелез через плетень.

— Извините, — сказал Мюллер, — но мы должны обыскать вас.

— Ну что ж, — ответил один из американцев, — если вы так считаете — валяйте.

Когда Мюллер начал обыскивать его карманы, он попросил:

— Только не трогайте карточку моей девушки.

— Я не возьму ничего, кроме оружия, — сказал Мюллер.

То, что он нашел в карманах американцев, очень его удивило: здесь был шоколад, шелковые чулки и тонкое дамское белье.

— Зачем вам все это? — сердито спросил Мюллер.

— Для девочек в Париже, — ответил американец. — А сладости для меня. Хочешь? Кстати, парень, не скажешь ли, сколько отсюда до Парижа?

— Не знаю. Никогда там не был, — проворчал Мюллер, беря шоколад.

— Не ешь его! — закричал вдруг сержант. — А вдруг он отравлен?

— Что он говорит? — спросил американец. Мюллер перевел. Американец рассмеялся.

— Нет, не отравлен, — сказал он. Их взгляды встретились, и Мюллер почувствовал нечто вроде симпатии к этому спокойному, уверенному в себе парню, который столь просто относится к войне. Ему показалось, что их связывают какие-то невидимые узы и что они вместе могли бы посмеяться над всякой подозрительностью и неверием.

* * *

Среди огромного количества парашютистов, на которых Мюллер со страхом взирал в ту памятную ночь, был молодой крестьянский парень из Северной Каролины по имени Джеймс Блю. Он все время смотрел вниз, как его учили, и изо всех сил пытался разглядеть район высадки, но под собой он видел только светящиеся пулеметные трассы. Немного в стороне находился совершенно темный участок без малейших признаков того, что на нем идет бой, и Блю был рад, что ветром его сносит на этот участок. Он изо всех сил стремился опуститься именно там. Между тем земля приблизилась, однако вместо ожидаемого удара о землю послышался сильный всплеск — и Блю очутился в воде, которая тут же сомкнулась у него над головой. В ужасе (он не сразу понял, что произошло, и решил, что здесь очень глубоко) Блю начал отчаянно барахтаться, уперся ногами в илистое дно — и тут же выскочил на поверхность: глубина здесь не превышала и метра. Но едва он успел стать на ноги, как его парашют наполнился ветром, лямки натянулись, и Блю, упав на спину, снова погрузился в воду.

Блю страшно измучился, пока сумел освободиться от лямок парашюта и выбраться из трясины. Тщетно пытаясь разглядеть что-нибудь в кромешной мгле, он почувствовал себя потерянным и страшно одиноким. Но тут он услышал громкие проклятия, неизвестно кому предназначавшиеся. Блю сразу узнал голос своего приятеля, выпрыгнувшего из самолета как раз перед ним.

* * *

Путешествие Блю из Северной Каролины до болот в Нормандии длилось два года. Это было путешествие без особых приключений, и предпринял его Блю по своей доброй воле. Он никогда не жалел об этом, за исключением, пожалуй, того момента, когда угодил в болото.

Армейская жизнь нравилась Блю. Военные науки давались ему легко, очевидно потому, что он вырос в семье, где привыкли много работать, а также и потому, что был славным, добродушным парнем, хотя иногда был не прочь и подраться. Если это случалось, он всегда оказывался победителем, да и не удивительно: рост его был около двух метров.

Подобная безграничная самоуверенность была свойственна солдатам американских воздушнодесантных войск. Возможно, что причины этого кроются в национальных особенностях американского характера, хотя нельзя не учитывать и роли старших начальников. Любая армия всегда стремится внушить своим солдатам мысль о том, что они являются лучшими в мире. Это постоянно вдалбливалось в головы немецких солдат; англичане тоже вели такую пропаганду (хотя, пожалуй, и не в столь хвастливой манере), и американцы не хотели отставать. Однако у них вера в свою доблесть принимала порой прямо-таки невероятные формы и порождала то легкомысленное отношение к войне, которое так поразило Мюллера. Многие совсем зеленые американские юнцы приклеивали себе на спину всякие лозунги, размалевывали лица на манер индейцев, брили головы, оставляя только одну прядь, придумывали для своей части невероятные, прямо-таки адские прозвища. Они, например, верили, что немцы со страхом и трепетом относятся к американским парашютистам и называют их «дьяволами в широких штанах».

Блю, как и большинству других парашютистов, становилось подчас неловко за эксцентричные выходки своих соотечественников. Это оскорбляло его чувство гордости за свою часть; к тому же Блю считал, что, чем храбрее человек в действительности, тем меньше он нуждается в рекламе своей доблести. Тем не менее во время полета над Ла-Маншем он ни на минуту не сомневался в том, что их группа призвана решить главную задачу — «вытрясти душу» из немцев. И здесь самоуверенность его зашла, пожалуй, слишком далеко. Кое-кто из старших начальников, стремясь подбодрить своих солдат, уверил их в том, что вторжение будет очень легким, и некоторые из них, особенно новички, впоследствии тяжело поплатились за свою беспечность.

Как только Блю услышал голос своего приятеля, овладевшее им вначале чувство страха одиночества сразу же исчезло. С трудом пробираясь через болото, они подошли друг к другу. Вокруг них, насколько хватал глаз, простиралась ровная поверхность воды, покрытая густыми водорослями.

По западной стороне неба полыхали огненные пулеметные трассы — там шел бой. Однако Блю и его друг решили пробираться в ту сторону, где не было слышно стрельбы, чтобы сначала в спокойной обстановке привести себя в порядок, а уже затем вступить в бой.

* * *

Джеймс Гэвин, у которого сейчас в подчинении находилось всего лишь несколько десятков стрелков, был молодым, но знающим свое дело генералом.

Гэвин с частями 82-й дивизии участвовал в десантных операциях в Сицилии, а после этого работал в штабе верховного главнокомандующего войск союзников в качестве советника по воздушнодесантным операциям при разработке планов высадки в Нормандии. Эти планы часто менялись. На первых этапах разработки плана намечалось произвести высадку десанта вблизи Парижа. Затем было решено, что десантные войска будут выброшены на прибрежных участках с целью нанести удар с тыла по береговой обороне. Вскоре, однако, и этот план был пересмотрен, и десантникам была поставлена задача захватить город Байё и взять под контроль долину реки, находившейся за плацдармом «Омаха». В марте был подготовлен новый план, который всем тогда казался окончательным. По этому плану в операции должны были участвовать две воздушнодесантные дивизии: 101-й предстояло высадиться за плацдармом «Юта», на восточном побережье полуострова Шербур, а 82-й — на западном. Дивизии должны были наступать навстречу друг другу и перерезать полуостров у его основания. Однако и этот план, потребовавший нескольких месяцев кропотливой работы, не был осуществлен. Приказ о его отмене был подписан всего лишь за какую-нибудь неделю до начала вторжения.

Все эти бесконечные изменения создавали очень большие затруднения для командования воздушнодесантных войск, хотя происходили они вовсе не по чьему-либо злому умыслу. Восточная граница района высадки на протяжении всего периода планирования была точно установлена у Кана и реки Орн, зато западная постоянно менялась в зависимости от имевшихся в наличии сил. Требование Монтгомери об увеличении сил вторжения было поддержано Эйзенхауэром. Были выделены дополнительные войска, и граница района высадки отодвинулась на запад до полуострова Шербур. Таким образом, районы высадки англичан были точно определены с самого начала; что же касается районов высадки американских войск, то они все время менялись.

27 мая во время совещания высшего американского командования в Бристоле был утвержден новый план действий — обе воздушнодесантные дивизии должны были сбрасываться вместе, поблизости от плацдарма «Юта».

Одним из результатов всех этих изменений явилось то, что у командиров американских воздушнодесантных частей никогда не было достаточно времени, чтобы тщательно изучить предполагавшиеся районы высадки и отрепетировать десантирование.

Окончательный американский план (равно как и английский) составлялся в первую очередь с учетом наличия в районе высадки рек и зон затопления, а также мостов через них. Зоны затопления, созданные немцами на полуострове Шербур, были даже более обширными, нежели в районе высадки англичан. Находящиеся за прибрежными песчаными дюнами низины и высохшие лиманы были затоплены немцами, в результате чего образовалась сплошная полоса воды шириной примерно в милю. Эту водную преграду пересекало с полдюжины дамб, захват которых был крайне необходим для того, чтобы обеспечить продвижение морского десанта в глубь территории. К югу от этого района и примерно в семи милях от побережья немцы, по имевшимся данным, затопили долину реки Дув. Полоса суши шириной семь миль между двумя зонами затопления представляла собой типичный для Нормандии луг, покрытый высокой густой травой, перегороженный живыми изгородями, делившими его на небольшие участки. Между изгородями извивались дорожки и тропинки. Вот в этом-то районе и должна была высадиться основная масса американских парашютистов. 101-й воздушнодесантной дивизии была поставлена задача: захватить те дамбы, которые находились в глубине территории, захватить или уничтожить мосты и шлюз на реке Дув и, таким образом, обеспечить южный фланг района высадки, а затем организовать оборону с северной стороны. 82-я дивизия десантировалась по обоим берегам небольшого притока реки Дув — Мердеро. Ее задача заключалась в захвате города Сент-Мер-Эглиз, что давало возможность контролировать главное шоссе и железную дорогу из Карантана в Шербур. Одновременно дивизия должна была захватить два моста через Мердеро и обширный район за рекой, который в дальнейшем мог бы быть использован морским десантом при продвижении к основанию полуострова. Именно этой группой парашютистов в ту ночь и командовал генерал Гэвин.

* * *

Во время полета над Ла-Маншем Гэвин рассеянно оглядывал небо. При свете луны были отчетливо видны двадцать самолетов, летевших в сомкнутом боевом строю, а за ними шли все новые и новые самолеты, на которых находилось семь тысяч его парашютистов. Пока все шло хорошо. Воздушная армада достигла французского побережья и у западной части полуострова Котантен свернула влево, направляясь к восточной его стороне. Здесь зенитный огонь был сильным. Сквозь открытую дверь самолета Гэвин внимательно наблюдал за обстрелом и вскоре сделал вывод, что местом, где виднелось особенно много орудийных вспышек, являлся, безусловно, Барневиль, в отношении которого было известно, что там сосредоточено много немецкой артиллерии.

Буквально через минуту после того как самолеты прошли над береговой чертой, они попали в столь густую облачность, что генерал не мог разглядеть даже крыльев своего самолета. У него сразу же мелькнула мысль, что, возможно, придется прыгать вслепую: ведь через семь с половиной минут они будут уже в районе десантирования, а еще через одиннадцать минут под самолетами вновь откроется море — уже по ту сторону полуострова. Но едва он успел подумать обо всем этом, как самолеты уже вышли из облачности. Гэвин поглядел вниз и, к своему удивлению, увидел широкую полосу воды. Судя по размерам, это, очевидно, была затопленная долина реки Дув. Генерал никак не мог узнать место и не мог сориентироваться. Когда же он оглянулся назад, то увидел, что летевшие в сомкнутом боевом строю самолеты куда-то исчезли. Он обнаружил всего лишь два самолета, да и те вынырнули из облаков на большом расстоянии от него. В самый решающий момент генерал не знал, где он находится и что стало с его соединением. В этот момент вспыхнула зеленая лампочка. В течение нескольких секунд Гэвин напряженно всматривался вниз, пытаясь разглядеть хоть какой-нибудь ориентир. Так ничего и не увидев, он прыгнул в темноту.

Приземлился он благополучно. Вокруг никого не было — ни немцев, ни американцев, ни французов. Гэвин двинулся на восток, рассчитывая собрать хотя бы тех двадцать человек, которые прыгали вместе с ним.

Розыски привели его к водной преграде, которую он заметил еще с самолета. Прошло несколько часов, прежде чем он собрал своих людей и сумел сориентироваться. На противоположном берегу он увидел какой-то огонек и послал туда одного офицера выяснить, что там такое. Офицер возвратился примерно через час и доложил, что перешел водную преграду вброд (местами вода была ему по шею) и по пути наткнулся на железнодорожную насыпь. Обстановка сразу же прояснилась. Ведь во всем районе была только одна железнодорожная насыпь — в долине реки Мердеро, к северу от Сент-Мер-Эглиза. Стало быть, этим водным рубежом могла быть только Мердеро. Но Мердеро на всех снимках, полученных от воздушной разведки, выглядела узеньким извилистым ручейком.

Гэвин был весьма озадачен тем, что значительный район затопления, который расстилался перед ним, не был заранее обнаружен воздушной разведкой. Возможно, это объяснялось тем, что в зоне затопления трава и кустарник поднимались над водой и тем самым скрывали водную гладь от воздушного наблюдателя, создавая иллюзию твердой поверхности. Это ввело в заблуждение и Джеймса Блю. Что же касается генерала Гэвина, то он заметил воду с самолета, очевидно, только потому, что ее поверхность отражала лунный свет. Однако как бы там ни было, а положение оставалось тяжелым: Гэвин вскоре убедился, что почти весь его полк высадился на воду. Туда же было сброшено и все снаряжение. Многие солдаты, как, например, Блю, сумели спастись; что же касается техники, то спасти ее было гораздо труднее.

В течение ночи удалось собрать около 150 солдат и офицеров из разных подразделений. Многие из них промокли до костей, некоторые были ранены во время перестрелки с немецким патрулем, находящимся в районе высадки. Единственным оружием, которым располагали солдаты, были винтовки и карабины. Гэвин собрал весь состав на небольшом лугу у кромки воды. Выставив сторожевые посты вдоль изгородей, он приказал всем остальным искать в воде сброшенное с самолетов снаряжение. К этому времени немцы подтянули к месту сбора своя силы и атаковали американцев.

Блю и его приятель пробирались через болото до тех пор, пока наконец не увидели железнодорожную насыпь, на которой сидели двенадцать насквозь промокших десантников из разных частей. Хотя Блю никого из них не знал, тем не менее он очень обрадовался этой встрече. Когда начался рассвет, они все вместе двинулись на юг. Пройдя одну-две мили, они выбрались на сушу и вскоре увидели дорогу. Это была дорога из Сент-Мер-Эглиза к мосту у деревушки Ла Фьер, захват которого являлся одной из главных задач дивизии.

Здесь, у дороги, собрались остальные десантники. Вся группа, в которой теперь было около сорока человек, двинулась развернутым строем по обе стороны дороги к мосту. С собой они несли одну базуку и пулемет. «Наконец-то, — подумал Блю, — начинается интересное!»

В этот момент он увидел, как с моста съехал мотоцикл с коляской. Сидевший на нем немец сначала не заметил десантников, а когда увидел, то останавливаться уже было поздно. Он помчался вперед и пролетел мимо них буквально под самым носом. Они могли застрелить его в упор, но побоялись сделать это из опасения попасть в кого-нибудь из своих по ту сторону дороги. Казалось, что немцу удастся спастись, но тут пулеметчик послал вдогонку ему очередь — и мотоцикл на полном ходу врезался в изгородь. Через некоторое время американцы были обстреляны из крестьянских домишек, находившихся у самого моста. Завязался бой. Это был первый бой для Блю, так же как и для большинства остальных. Офицеры приказали не стрелять из базуки, так как мин было очень мало. Солдаты открыли такой сильный огонь из винтовок и пулемета, что немцам вскоре пришлось выбросить белый флаг. Лейтенант подошел к двери одного из домов, толчком открыл ее, и в тот же момент оттуда раздался выстрел. Лейтенант схватился за ухо — пуля оторвала ему мочку. Вне себя от злости он приказал обстрелять немцев из базуки. Мины пробили окна, взорвались внутри дома, и он запылал. Через несколько минут из горящего дома вышли с поднятыми руками пятнадцать немецких солдат и один офицер. Блю был в восторге от столь быстрой и легкой победы.

* * *

Дорога за мостом шла через болото. Основная группа рассредоточилась и вскоре скрылась из виду, а Блю в составе отряда из четырех офицеров и двенадцати солдат был оставлен для охраны моста. Обстановка не внушала ему ни малейших опасений.

Контратака немецких танков свалилась на американцев буквально как снег на голову. У американцев не было никаких противотанковых средств, кроме одной базуки. А танки грохотали уже совсем рядом. В этот момент кто-то крикнул: «Спасайся, солдат!» Блю вскочил и стрелой понесся вперед. Пули свистели со всех сторон, но он уже был на противоположном берегу и, тяжело дыша, упал на землю, на то самое место, где лежал всего лишь час назад.

В тот момент, когда немцы отбили у американцев мост, в район боя вошел генерал Гэвин со своей группой. Гэвин уже выдержал продолжительный бой, причем сражалась лишь одна половина его людей; другая же занималась поисками в болоте сброшенного туда снаряжения и техники. Однако поиски ни к чему не привели: до наступления рассвета так и не было найдено никаких противотанковых средств. Отряду Гэвина предстояло либо с боем пробиваться вдоль западного берега реки, либо форсировать район затопления и затем двинуться вдоль железнодорожного полотна, в районе которого, по имевшимся сведениям, находились остальные части дивизии. Гэвин выбрал последнее. На рассвете его отряд двинулся под огнем немецких снайперов через водный рубеж. Большая часть отряда благополучно преодолела это препятствие. Однако из-за задержки, вызванной поисками оружия в болоте, они не успели добраться до моста вовремя.

В результате потери моста дивизия оказалась расчлененной на две части. Причина потери моста заключалась в том, что основная масса солдат и офицеров, которые прошли по этому мосту, была по ошибке сброшена совсем не на той стороне реки, где следовало. Поэтому они двинулись через мост только для того, чтобы добраться до отведенного им района. При этом они были уверены, что сзади находятся другие подразделения, предназначавшиеся для удержания моста. Однако сзади никого не было, кроме небольшой группы парашютистов, в которой находился Блю.

Но у Гэвина не оставалось времени выяснять, почему был потерян мост, — он готовился переправиться через реку, воспользовавшись для этого мостом у деревни Ла Фьер, а также бродом. Но у парашютистов не было средств огневой поддержки, а без этого они не имели никаких шансов выбить немцев с занимаемых ими позиций. Поэтому, до тех пор пока на помощь к американцам не подошли доставленные морем танки (а это случилось только четыре дня спустя), ни одному человеку не удалось переправиться на противоположный берег реки.

Хотя американцы не смогли удержать мост, они воспрепятствовали переброске немецких танков к прибрежному плацдарму и к находившемуся в миле от моста городу Сент-Мер-Эглиз.

Сент-Мер-Эглиз — небольшой городок, расположенный по обе стороны главного шоссе, ведущего из Шербура на юг. Здесь есть старинные памятники, построенные еще в те далекие времена, когда по французским дорогам шагали римские легионеры. Но после этого в течение нескольких веков городок жил тихой и спокойной жизнью; жители занимались торговлей сельскохозяйственными продуктами, скотом, сыром и совсем не интересовались военными событиями. И хотя в ту памятную ночь Сент-Мер-Эглиз неожиданно превратился в место напряженных боев, это можно считать лишь чистой случайностью. Сент-Мер-Эглиз оказался как раз в самом центре района высадки воздушного десанта и в результате этого стал первым городом во Франции, который намеревались освободить союзники.

В течение почти четырех лет флаг с нацистской свастикой висел на городской ратуше. Сент-Мер-Эглиз помнил начало 1940 года, когда по его улицам грохотали коваными сапогами немецкие солдаты, горланившие: «Мы идем покорять Англию». В последующие годы жители Сент-Мер-Эглиза были свидетелями тех изменений, которые происходили с терпящей поражение немецкой армией. Мало-помалу из города исчезли отборные немецкие части, которые направлялись в Россию, Северную Африку, Италию. На смену им сначала пришли старики и безусые юнцы, инвалиды и калеки, а потом всякий сброд из числа иностранцев, мобилизованных в немецкую армию.

Слушая передачи Би-Би-Си, жители Сент-Мер-Эглиза были в курсе военных событий и с нетерпением ожидали высадки союзников. В начале весны 1943 года Би-Би-Си стала советовать жителям уходить в глубь страны, подальше от побережья, так как ожидалось большое весеннее наступление. По радио выступил Черчилль с заверениями, что не успеют еще с деревьев опасть листья, как союзники высадятся во Франции. Но листья опали, а никакого вторжения так и не произошло. Жителями Сент-Мер-Эглиза овладело уныние: им предстояло пережить еще одну долгую и тяжелую зиму.

В апреле 1944 года немцев охватило необычайное возбуждение. В городе появилась новая зенитная батарея, а в близлежащих деревнях был расквартирован пехотный батальон. Военные учения шли одно за другим. Ожидалось прибытие войск Роммеля и переброска еще одной немецкой дивизии, которая впоследствии сильно затруднила высадку воздушного десанта союзников. В мае немцы потребовали, чтобы все трудоспособные французы приняли участие в строительстве противопланерных препятствий. Чем скорее будет выполнена эта работа, говорили они, тем будет лучше для самого населения: ведь тогда «томми» ни за что не смогут высадиться у Сент-Мер-Эглиза и город с прилегающими к нему деревнями избегнет разрушений.

Местное население было буквально ошеломлено, когда узнало, что немцы совершенно серьезно относятся к возможности высадки союзников в их районе.

Мэром города Сент-Мер-Эглиз был господин Рено, который одновременно являлся владельцем аптеки, находившейся на центральной площади города. Он выглядел тихим и безобидным человеком, и никому в голову не могло бы прийти, насколько он мог быть хитрым, проницательным и твердым. В течение четырех мрачных лет оккупации он строго стоял на страже интересов горожан.

Господин Рено был ветераном французской армии. Он гордился тем, что воевал под Верденом. Как старый солдат, он хорошо разбирался в людях и мог дать отпор любому из тех немецких офицеров, которые сменяли друг друга на посту начальника гарнизона города. Большинство из них интересовались лишь тем, как выполняются их приказы. Одни из начальников гарнизона были грубиянами, другие даже не скрывали того, что им претит роль зрителей. Командиры обеих частей, находившихся в районе города, — пехотного батальона и зенитной батареи — были людьми совершенно противоположного склада. Командир пехотного батальона считал мэра города тихоней и тряпкой, каким тот казался на первый взгляд. Он пытался оскорблять, унижать, запугивать его, а когда из этого ничего не вышло, то стал угрожать, что в случае высадки «томми» немедленно его расстреляют. Возможно, конечно, это была пустая угроза. Вскоре пехотный батальон ушел в другой район, и в городе осталась только зенитная батарея, которой командовал пожилой австриец.

Ночь высадки союзников началась с того, что в доме, который находился на центральной площади города, как раз напротив аптеки, начался пожар. Господин Рено только что улегся в постель. Он чувствовал себя очень неспокойно, так как до этого весь вечер простоял у окна, наблюдая за отдаленными взрывами и вспышками, которые свидетельствовали о сильном воздушном налете где-то в районе побережья. Проснулся он оттого, что кто-то сильно барабанил в дверь, — пожарники требовали, чтобы все, кто мог, пришли к ним на помощь. Мэр быстро собрался, надел пальто и шляпу и, наказав жене присматривать за детьми, вышел на площадь. Каштаны и липы, росшие перед церковью, были освещены заревом пожара. Никто не знал, отчего он начался. Вполне возможно, что возник он просто в результате какой-либо оплошности. Но поскольку в небе было полно самолетов, то всем казалось, что причиной были только они, и хотя бомб они не бросали, но, очевидно, сбросили ракету, которая попала на крышу дома и вызвала пожар. Пожарники изо всех сил старались уберечь от огня соломенную крышу стоявшего за домом сарая, на которую с горящего здания снопом летели искры; собравшиеся жители таскали брезентовые ведра с водой. Огонь пожара озарял высокую церковную колокольню, на которой сидели немецкие пулеметчики, непрерывно строчившие по самолетам. Ночное небо было все перечеркнуто огненными трассами, а земля вздрагивала от далеких взрывов.

И вдруг над городом поплыли тяжелые удары церковного колокола. Этот непрерывный, тревожный звон заполнил все вокруг. Господин Рено, бежавший с ведром к колонке, застыл на месте. Сердце сжалось: не предвещает ли нового несчастья этот колокольный звон? Инстинктивно он посмотрел вверх на колокольню и в этот момент увидел, как низко, над самыми крышами домов и верхушками деревьев, шли эскадрильи самолетов. На них светились опознавательные огни, а фюзеляжи и крылья при свете луны казались совсем черными. В тот момент, когда первая волна миновала город, все небо покрылось куполами парашютов.

Господин Рено и пожарники застыли в изумлении, забыв о пожаре. Они никак не могли осмыслить, что то, чего они ждали столько времени, наконец-то свершилось, и свершилось не где-нибудь, а именно здесь, в их родном Сент-Мер-Эглизе!

Между тем парашюты продолжали снижаться. Уже стали видны висевшие на стропах солдаты. Пламя пожара освещало их. Немецкие пулеметчики на церковной колокольне также увидели парашютистов и открыли по ним стрельбу. Стоявшие на площади люди в ужасе наблюдали, как один из опускавшихся парашютистов вдруг несколько раз дернулся и затих. Через мгновение они оказались свидетелями того, как опустившийся парашют запутался в ветвях дерева. Парашютист начал спускаться по стволу, но в этот момент раздалась пулеметная очередь — и безжизненное тело повисло на стропах. Еще один из парашютистов упал прямо на охваченную пламенем крышу горящего здания и исчез в снопе взметнувшихся искр.

А тем временем в небе проносились все новые и новые эскадрильи самолетов, непрерывно гудел церковный колокол, на площади трещали выстрелы.

Парашютный полк приземлился точнее остальных частей, участвовавших в ту ночь в выброске десанта. Из двух тысяч человек личного состава полка тысяча солдат и офицеров опустилась точно в назначенном месте. Большинство остальных парашютистов приземлились неподалеку и присоединились к основной массе еще до рассвета. По истечении часа после высадки полк приступил к выполнению своей ближайшей задачи: освобождению Сент-Мер-Эглиза и блокированию дорог, ведущих к нему.

На рассвете в дом мэра постучался американский офицер в форме капитана воздушнодесантных войск. Капитан справился у мэра, как пройти к дому, где помещался немецкий комендант. Господин Рено вызвался проводить его. Придя на место, они убедились, что комендант и все его люди уже успели удрать. Исчез и флаг со свастикой — на его месте развевался американский флаг.

Итак, Сент-Мер-Эглиз удостоился чести стать первым французским городом, освобожденным союзниками. Об этом жители города не забывают и до настоящего времени. Но за эту честь они заплатили дорогой ценой. Многие из земляков господина Рено, которые пережили четыре страшных года немецкой оккупации и все это время только и мечтали об освобождении, погибли в первые два дня от артиллерийского огня немцев, который они вели по городу.

* * *

Американские десантники начали боевые действия в гораздо более медленном темпе, чем англичане. И к этому у них были основания. Во-первых, в связи с бесконечными изменениями плана у американцев оставалось гораздо меньше времени для подготовки к десанту. А во-вторых, их высадка проводилась намного хаотичнее и беспорядочнее, чем высадка англичан. Отведенный же им участок территории Нормандии оказался еще более трудным, чем участок их союзников.

Столь же большое значение, как ночной бой у Сент-Мер-Эглиза и моста вблизи деревни Ла Фьер, имели и многочисленные стычки, происходившие в ту ночь в темных лесах и лугах Нормандии. Это была гигантская игра в прятки, ставкой в которой являлась жизнь. В ней участвовало более десяти тысяч американцев и, очевидно, не менее пяти тысяч немцев. Она происходила на площади, представлявшей собой прямоугольник со сторонами длиной примерно десять миль каждая; некоторые из стычек происходили даже на расстоянии двадцати миль от центра этого прямоугольника. В этом беспримерном поединке американцы знали, что происходит, но лишь немногие из них имели точное представление о том, где они находятся. Немцы же, хотя и знали свое местонахождение, не могли понять, что происходит.

Вначале все парашютисты были просто одиночками, затерянными в темноте, в чужой, незнакомой стране. Даже командир 101-й дивизии генерал Максуэлл Тейлор в течение получаса был один на поле боя, разыскивая хоть кого-нибудь из своих семи тысяч солдат и офицеров. Впоследствии генерал рассказывал, что если бы он в ту ночь вздумал отдать какой-либо приказ, то единственными живыми существами, которые бы его услышали, были пасшиеся на лугу коровы. Он чувствовал себя настолько подавленным этим одиночеством, что когда наконец ему встретился столь же одинокий парашютист, то они буквально бросились друг другу в объятия.

На протяжении четырех часов — с начала высадки парашютного десанта и вплоть до рассвета — сотни американцев, маленькими группами и в одиночку, бродили по французской земле. В любой момент они готовы были открыть огонь, но сложившаяся обстановка располагала скорее к обороне, нежели к активным действиям.

Эта странная война не предусматривалась никакими планами. Ее могло вообще не быть, если бы высадка десанта прошла более удачно и не так разбросано. И все же в течение почти восьми часов десантники буквально парализовали силы немцев. Гарнизоны немцев не имели радиосвязи и поддерживали связь между собой только по телефону или с помощью посыльных. Парашютисты всюду разрушали телефонные линии, и в результате немцы оказались в полном неведении относительно того, что происходило, боясь тронуться с места. А высшее немецкое командование, не получая никаких донесений снизу, не знало, какие из их гарнизонов еще существуют и действуют. Немецкие дивизии, безусловно, имели значительное превосходство в тяжелом вооружении над американцами, но их артиллерия и танки были совершенно бессильны что-либо сделать: ведь десять тысяч американцев были разбросаны на огромной площади.

* * *

Молодой солдат Фриц Мюллер служил санитаром в самоходном артиллерийском полку, который был переброшен в этот район всего лишь за две недели до вторжения специально для борьбы с воздушнодесантными силами противника.

Фриц Мюллер оказался во Франции потому, что до этого он был тяжело ранен в России и его признали негодным к строевой службе.

Мюллеру, как, впрочем, и другим солдатам, вовсе не нравилось ночью бродить по лесу. Однако у него в отличие от других было задание — командир подразделения послал его с двумя солдатами на поиски раненых. С вершины холма Мюллер видел, как немецкие пулеметчики уничтожили многих парашютистов еще в воздухе, на его глазах многие солдаты противника опустились прямо в реку Дув. Кое-кому из немецких солдат самому приходилось быть свидетелем того, насколько беспощадны к противнику были их парашютисты в Северной Африке. Да и сам Мюллер видел в России, как немецкие парашютисты расстреливали русских военнопленных. Поэтому ему не очень-то хотелось спускаться с холма и отправляться на поиски раненых в темный лес.

Санитаром Мюллер стал еще в России. Он носил на рукаве повязку с красным крестом, но не расставался и с винтовкой, пуская ее в ход всякий раз, когда считал это нужным. Он привез ее с собой и во Францию.

— Учти, — сказал ему командир, — что высадились англичане или американцы и поэтому теперь тебе винтовку брать нельзя.

— Это все равно что посылать меня в клетку со львом, — отвечал Мюллер, — и говорить, что меня там никто не укусит.

Приказ есть приказ, однако существует еще и здравый смысл, поэтому Мюллер на всякий случай сунул себе в карман револьвер.

В лесу было тихо и мрачно. На многих деревьях висели парашюты. Лямки некоторых из них натянулись под тяжестью убитых солдат. По всей вероятности, это были жертвы артиллерийского огня, который вела батарея Мюллера во время высадки десанта. Через некоторое время Мюллер услышал немецкую речь. Двигаясь в этом направлении, он вскоре вышел на небольшую полянку, где на земле лежал не то убитый, не то потерявший сознание американец. Около него стоял на коленях немецкий солдат, который обыскивал карманы американца, сопровождая это занятие непристойными замечаниями относительно женской фотографии, найденной им в бумажнике. Это покоробило Мюллера, и он прямо высказал немцу все, что он думает о подобных делах. В ответ солдат посоветовал ему не совать нос куда не следует, а затем снял с пальца американца кольцо, поднялся и пошел прочь. Но не успел он сделать и нескольких шагов, как вдруг откуда-то прозвучал винтовочный выстрел, и он упал как подкошенный.

Неподалеку от того места, где находился Фриц Мюллер, по лесу бродил американский парашютист Джексон. В эту ночь он случайно натолкнулся на немецкий орудийный расчет в количестве шести человек. Немцы не заметили, как американец в темноте подкрался к ним и забросал их гранатами. В коротком бою немцы были убиты, и этот легкий успех вскружил голову Джексону. Однако его беспокоило, что время уходит, а он все еще не может установить, где он находится, и до сих пор не приступил к выполнению своих основных обязанностей.

Джексон был капралом в одной из частей 101-й дивизии. Ближайшая задача дивизии заключалась в захвате дамб, которые вели от побережья в глубь территории через зоны затопления у плацдарма «Юта». Задача батальона, в котором служил Джексон, состояла в том, чтобы атаковать батарею, которая находилась на позиции у деревни Сен-Мартин и могла бы вести огонь по всему району высадки. В соответствии с планом высадки Джексону следовало приземлиться в полумиле от этой деревни, и он не ожидал встретить никаких трудностей. Однако вот он уже на земле, а деревни Сен-Мартин все еще не видно.

Больше всего его озадачивало то, что не один он бродил по лесу: ему попалось немало людей из его батальона. Они брели в самых различных направлениях и чувствовали себя столь же одинокими и потерянными, как и он сам. Джексону было ясно, что никто из личного состава не мог сориентироваться на местности. А причина этого заключалась в следующем. Головной самолет из-за низкой облачности и сильного зенитного огня сбился с курса и вышел на световой ориентир, который находился в совершенно другом месте — в трех милях от района высадки батальона, и там выбросил своих десантников; остальные же двадцать семь машин слепо последовали его примеру.

Такая ошибка имела тяжелые последствия для флота, который в это время сосредоточивался вблизи побережья и готовился к высадке своего десанта. Ведь батарея в Сен-Мартине представляла весьма большую опасность. Командиру батальона подполковнику Чапюи предстояло решить проблему посложнее той, которая стояла перед подполковником Отуэйем, штурмовавшим артиллерийскую батарею в Мервиле; Отуэй сумел собрать 150 своих солдат, а в распоряжении Чапюи было всего лишь двенадцать американцев, с которыми он поспешно двинулся по направлению к батарее. К своему удивлению, он нашел батарею разрушенной и покинутой. Воздушные налеты последних дней сделали свое дело: немцы увезли отсюда пушки и оставили позицию.

Капрал Джексон ничего не знал об этом и тщетно до самого рассвета искал батарею. На рассвете он набрел на лежавший на земле разбитый планер, около которого валялись убитые. В живых остался лишь один человек — офицер. Он сидел на земле и, по-видимому, не был даже ранен. Джексон спросил его, как он себя чувствует. Офицер ответил, что почти не пострадал, отделался лишь несколькими ушибами. Джексон присел на траву возле него, и офицер, оживившись, начал его расспрашивать о жизни дома, в Америке. Джексон рассказал ему о Вашингтоне, откуда был призван в армию, о том, что стал десантником только для того, чтобы доказать всем, что он такой же хороший солдат, как и его отец, флотский офицер. Этот разговор в окружении мертвых казался ему странным и совершенно бессмысленным. Внезапно Джексон догадался: офицер, очевидно, получил тяжелое ранение, ему очень больно и поэтому он стремится как-то отвлечься от действительности и перенестись в прошлое.

Джексон отправился дальше. Вскоре он заметил на поле человека и, подойдя к нему поближе, увидел, что это был полковник, командир его полка. Во время приземления он сломал себе ногу, так что не мог двинуться с места, и вот уже пять часов лежал там, где упал. Полковник приказал Джексону оттащить его на край поля, где можно было укрыться в небольшом овражке, по дну которого протекал ручей. Но не успели они сделать и шагу, как кто-то обстрелял их. Джексон успел заметить немца, быстро юркнувшего за изгородь. Он оставил полковника и погнался за немцем, улепетывавшим вдоль проселочной дороги. Джексон дал по изгороди наугад несколько очередей из автомата. Воздух тут же огласился криками и воплями, и над изгородью появился белый платок. «Камрад! Камрад!» — закричал Джексон, рассчитывая, что немец поймет его крик как приказание сдаться. Так оно и получилось. Но, к удивлению Джексона, из-за изгороди с поднятыми руками вышел не один человек, а целая дюжина. Одного из них, раненного в живот, несли на руках товарищи. Несколько человек буквально обливались кровью. Среди пленных был даже один юнец, которому по какой-то нелепой случайности пуля раздробила кисти обеих рук. В это время на звук стрельбы начали сбегаться парашютисты. Передав им пленных, Джексон вернулся к полковнику и оттащил его к ручью. Однако у полковника был очень сложный перелом, и ему необходимо было оказать срочную помощь. Во дворе заброшенной фермы Джексон отыскал тачку и встретил человека, который объяснил ему, где они находятся, — в четырех милях к югу от батареи. Джексон уложил своего командира в этот импровизированный экипаж и двинулся вперед по дороге. «Ему, очевидно, было чертовски больно, но, скажу я вам, у него еще хватало сил орать на меня и отдавать приказания», — с восхищением вспоминал впоследствии Джексон.

* * *

Генерал Тейлор встретил первого солдата своей дивизии в половине третьего ночи. Но и спустя сутки штаб дивизии все еще не был организован и не имел связи со многими частями. Повсюду царила неразбериха. Генерал, правда, не знал такого важного обстоятельства, что и у немцев в это время путаницы было не меньше, чем у американцев. Утром он объехал некоторые из своих частей и лично проверил, как выполнялась самая главная из стоявших перед ними задач — захват дамб, ведущих к береговым плацдармам.

Генерал приземлился очень близко от места, намеченного по плану операции. Это место находилось к западу от деревни Сент-Мари-дю-Монт и в четырех милях к юго-востоку от города Сент-Мер-Эглиз. Но даже и он не мог точно определить свое местонахождение. Совершенно очевидно, что сбрасывать парашютный десант в этой части Нормандии и рассчитывать, что в темноте можно собрать всех людей вместе, было абсолютно нереальной задачей. Хорошо, если парашютисту везло и ему удавалось заметить тот или иной ориентир за несколько секунд до момента приземления. Но такие случаи были единичны. В большинстве же случаев люди, приземлившись, дальше сотни метров уже ничего не могли увидеть.

Генерал двинулся на восток, к берегу моря. В пути ему встретилось немало всяких групп и подразделений, причем по какому-то странному стечению обстоятельств здесь было почему-то очень много офицеров. К тому времени, когда начало светать и побережье стало содрогаться от посыпавшихся на него бомб и снарядов, Тейлору удалось собрать около восьмидесяти человек. Среди них был еще один генерал — командующий артиллерией Мак Олиф — и четыре полковника. По мере того как небо на востоке все больше светлело, можно было различить на нем четкий силуэт высокой, красивой, весьма своеобразной колокольни церкви в деревне Сент-Мари-дю-Монт. Итак, они находились не далее чем в двух милях от оконечности самой южной дамбы. Ни один из бывших с генералом офицеров и солдат не принадлежал к тем двум батальонам, которые должны были атаковать и захватить эту дамбу. Но один из старших офицеров — подполковник Юлиан Ивелл — являлся командиром батальона, составлявшего резерв группы, а почти половина солдат, находившихся вместе с генералом, была также из этого батальона. Генерал Тейлор назначил Ивелла командиром этой группы и приказал ему сделать все возможное для захвата южной дамбы. Генерал Мак Олиф и полковники шли с ним в качестве наблюдателей, майоры и капитаны командовали отделениями; на долю же лейтенантов солдат не осталось. Когда группа двинулась в путь, Тейлор заметил Ивеллу, что, по-видимому, никогда еще столь большое количество командиров не вело в бой столь карликовое войско.

Юлиан Ивелл был кадровым командиром. Он окончил училище в Вест-Пойнте и имел для своего возраста (ему было двадцать восемь лет) весьма высокий чин. Это был его первый бой, который мог сыграть большую роль в его карьере, и, конечно, он предпочел бы вести операцию силами своего хорошо подготовленного батальона, а не кучкой солдат и офицеров, которые никогда не бывали вместе и даже не знали, как кого зовут.

Двухмильный марш прошел без особых осложнений: первые выстрелы по немецкому патрулю, первые убитые немцы, первый военнопленный (который, правда, оказался поляком), первая жертва — санитар, выбежавший на открытую лужайку, чтобы оказать помощь раненому офицеру. К тому времени, когда группа миновала Сент-Мари-дю-Монт, она значительно увеличилась за счет примкнувших к ней солдат, шедших по двое и по трое вдоль дороги. Некоторые из них приземлились прямо в деревне и, по их словам, уже успели побывать у немцев в плену и бежать из него.

У дороги, которая вела к дамбе, как раз у небольшого солончака, залитого водой, расположилась маленькая деревушка Пуппевиль. Когда Ивелл со своей колонной подошли к этой деревушке, они были обстреляны из ближних домов. Колонна остановилась.

Разгоревшийся вслед за этим бой был очень напряженным, хотя впоследствии Ивелл вспоминал о нем не иначе как о небольшой стычке. Немцев пришлось выбивать буквально из каждого дома. Сам Ивелл, хотя и пытался грамотно провести бой, почти до самого конца не вполне осознавал всю его серьезность. Он понял это только тогда, когда неосторожно высунул голову из-за угла и в тот же момент почувствовал удар по каске — это была пуля немецкого снайпера. Ивелл стал теперь более осторожным. Он пробрался вдоль улицы, укрылся за забором, который огораживал школьную спортивную площадку, и тихонько выглянул из-за него. Прямо навстречу ему с крыльца школы сбегал что-то кричавший немецкий лейтенант. Ивелл выстрелил в него из пистолета, но промахнулся. В тот же момент немец поднял руки. Следом за ним из школы вышло еще около тридцати немцев. Первый бой Ивелла был проведен успешно.

Сразу же за школой виднелась дамба — узкая прямая дорога, по обе стороны которой стояла вода. А вдали можно было разглядеть песчаные дюны участка «Юта». Сначала на дамбе не было ни единой живой души. Однако затем в кустах около нее появились оранжевые флажки — это был сигнал, оповещающий, что воздушный десант встретился с морским.

Ивелл отправил вдоль дамбы несколько своих солдат, и вскоре они возвратились в сопровождении офицера, который представился генералу Тейлору как капитан Джордж Мабри из 8-го пехотного полка. Парашютисты глядели на него так, словно перед ними был выходец с другого света — ведь он прибыл морем! Это было в 11 часов 5 минут пополудни.

 

Глава IV. Высадка на участке «Юта»

[6]

Несмотря на большой разброс парашютистов и сложный рельеф местности (это в какой-то мере нарушило намеченные планы), десантники, применяя партизанскую тактику, успешно атаковали противника и отрезали оборонявшиеся немецкие войска на побережье от их командования, которое до 12 часов дня не могло получить вразумительную информацию о начале высадки союзников на этом участке. Немецкие подкрепления не смогли подойти близко к месту высадки американцев. Операция прошла успешно и с гораздо меньшими потерями, чем предполагал Ли-Мэллори. Из 805 американских транспортных самолетов, принимавших участие в этой операции, было потеряно только 20 самолетов. Вначале казалось, что парашютисты понесли очень большие потери. Утром после выброски до 85 процентов парашютистов считалось пропавшими без вести. К вечеру почти половина десантников уже действовала в своих подразделениях, а многие, считавшиеся без вести пропавшими, блуждали в течение нескольких дней и потом находили свои части. Через три месяца, когда подводились итоги операции, было установлено, что в день высадки потери парашютистов составили только 10 процентов, включая убитых, пропавших без вести и оказавшихся в плену у немцев. Потери, безусловно, были немалые, но ведь они предполагались еще большими!

На следующий день после высадки Ли-Мэллори в своем донесении Эйзенхауэру писал, что иногда трудно признать свою ошибку, но он рад, что его сомнения относительно возможности выброски воздушного десанта не подтвердились. Он высоко оценивал прозорливость Эйзенхауэра и извинялся за то, что своими сомнениями причинил ему лишнее беспокойство.

* * *

Мабри находился на берегу уже четыре с половиной часа после высадки и за это время прошел около четырех километров. Он был первым офицером, который установил связь с генералом воздушнодесантных войск.

Мабри было двадцать четыре года. Он вступил в армию в период между событиями в Дюнкерке и трагедией в Пирл-Харборе. Будучи младшим офицером, Мабри неукоснительно придерживался правила: не заставляй делать других то, чего не можешь сделать сам. Когда Мабри думал о предстоящих боях, то всегда видел себя впереди всех и на самых опасных участках. Он свыкся с мыслью, что на фронте он, безусловно, будет убит, и это его нисколько не беспокоило. Он не говорил об этом никому, кроме жены. Оставшись в живых по окончании войны, он был несказанно удивлен.

В последние недели перед высадкой, когда младших офицеров уже ознакомили с планами предстоящей операции, Мабри был целиком занят разработкой плана действий своего батальона. Согласно этому плану две роты — 300 человек — его батальона должны были высадиться на левом фланге участка «Юта», а две роты другого батальона того же полка — на правом. Одновременно или вслед за пехотой высаживались 32 танка-амфибии. Пять минут спустя высадку начинал второй эшелон — 900 человек на 30 десантных судах, включая оставшуюся часть батальона Мабри. Затем высаживались остальные танки и саперы. Они должны были проделать проходы в заграждениях, построенных немцами, и взорвать прибрежную дамбу для прохода. В высадке на этом участке побережья должна была участвовать 21 000 солдат. Требовалось выгрузить 1700 машин и 1700 тонн различных грузов. Батальон Мабри был авангардом этого исключительно мощного передового отряда.

Мабри работал дни и ночи над планом действий своего батальона. Однажды поздно вечером в штаб батальона неожиданно прибыл заместитель командира дивизии бригадный генерал Теодор Рузвельт-младший. Тяжело ступая, он вошел в комнату, сел на стул и громко сказал: «Джордж, что за чертовщину вы замышляете? Перестаньте волноваться! Каким бы ни был ваш план, солдаты будут действовать правильно и сделают все, что в их силах, для его выполнения».

Генерал Рузвельт был известен подобными резкими заявлениями. Мабри бросил работу над планом, после высадки на берег он и сам убедился, что весь его план ничего не стоит. Уже на месте высадки, исходя из обстановки, генерал Рузвельт изменил многое в планах Мабри. Несмотря на свое звание и уже немолодой возраст, генерал решил высадиться на берег с первой ротой.

Рузвельт был старшим не только по званию, но и, возможно, по возрасту среди всех участников высадки десанта. Ко всем людям, исключая нерадивых, он относился одинаково, с какой-то мягкой грубоватостью. Внешне он мало походил на генерала. Рассказывают такой случай. В первые четыре дня наступления генеральские «джипы» были разбиты немецкими снарядами. В один из таких дней генерал прибыл на передовой командный пункт небольшого подразделения, снял свою каску, сел и вытер лоб. Подошел повар и, глядя на него, сказал: «Вы выглядите так, будто хотите чашку кофе». «Не откажусь», — ответил генерал и спросил: «Из каких лесных трущоб ты прибыл сюда?» «Из Питтсбурга», — ответил повар. «Питтсбург чертовское место, — сказал генерал. — Там совсем нет хорошеньких девушек, а если и есть, то их не увидишь из-за дыма».

Повар похлопал его по плечу и начал горячо защищать свой Питтсбург и девушек. Но тут он заметил каску с генеральской звездой и в смущении выскочил из комнаты. «А я-то думал, что это какой-нибудь служака из старых сержантов», — рассказывал он потом.

Генерал все время был среди солдат при высадке, подбадривал и воодушевлял их в бою, поминутно рискуя своей жизнью. Он умер от сердечного приступа шесть недель спустя после высадки десанта, и его похоронили в Сент-Мер-Эглизе.

Наконец наступил день посадки десанта на суда. Батальон Мабри грузился в порту Торбей. Сам он стоял на причале маленькой гавани (прежде она использовалась для стоянки туристских яхт и лодок) и наблюдал, как его люди перетаскивали свое снаряжение На суда, которые доставляли их на транспорты в заливе Торбей. В этот ответственный момент Мабри был уверен в успехе операции.

Месяцы, проведенные в Англии, напоминали ему долгое ожидание в очереди на прием к зубному врачу. Теперь, думал он, наступил конец тягостному ожиданию.

Невысокий солдат, согнувшись под тяжестью миномета, поднимался по аппарели на судно. Мабри внезапно услышал громкий голос генерала: «В армии ничего не изменилось за сотни лет: маленькие солдаты по-прежнему таскают на себе самые тяжелые грузы». Услышав это, солдат улыбнулся и демонстративно поднял свой груз еще выше.

Перевозка пехоты через пролив на транспортных судах была менее опасной, чем на небольших десантных судах. Солдаты размещались на нижних палубах. Они знали, что после суток плавания в море, на рассвете, они высадятся во Франции. В пути Мабри слышал, как генерал кричал своему адъютанту:

«Черт возьми, Стэви, где мой спасательный пояс?» — «Я его только что передал вам», — отвечал адъютант ворчливо и даже с некоторым укором. «Я потерял его, будь он проклят! Дай мне другой», — не унимался генерал.

Адъютант спросил Мабри: «Видели вы его вооружение? Пистолет с патронами и палка. Он утверждает, что это все, что ему нужно».

Драматические события развернулись глубокой ночью. Мабри вышел на палубу. Было темно и очень тихо; слышен был только шум ветра. Корабли стояли далеко в открытом море. Когда глаза Мабри свыклись с темнотой, он начал различать отблески слабого света на волнах с востока. Вокруг себя он видел темные силуэты кораблей, а далеко на западе вспыхивали огненные зарницы. Очевидно, на полуострове Котантен уже начался бой.

Тишина казалась угрожающей. Никто не знал, почему немцы не атакуют. Никто не мог поверить тому, что они просто не подозревают о прибытии сюда флота союзников. У людей было такое ощущение, будто противник затаился или подготовил какую-то засаду. Разговаривали между собой полушепотом, словно немцы могли их услышать.

Пересадка с транспортов на десантные суда была проведена хорошо, хотя во время спуска десантных судов тишина нарушалась скрежетом железа, трущегося о борта транспортов, и это ужасно действовало на нервы. В 4.05 утра, почти в полной тишине войска первого эшелона десанта начали пересаживаться на десантные суда. Поэтому команды генерала при посадке были отчетливо слышны всем.

Десантные суда одно за другим отваливали от транспорта.

В 4.55 все десантные суда были построены и начали свой длинный полуторачасовой путь к берегу. Их вели два патрульных судна и один небольшой катер, оборудованный радарной установкой. Катеров с радарными установками должно было быть два, но один из них не смог выйти в море из-за аварии: в последний момент перед выходом в море на винт намотался трос.

Десантные суда повернули на запад. Мабри стоял на носу своего судна и смотрел поверх аппарелей. Его судно не входило ни в один эшелон десанта и поэтому могло проводить высадку в любом месте. Вначале его судно шло позади второго эшелона, затем опередило его и начало догонять первый эшелон. Мабри уже мог различить силуэты боевых кораблей: впереди находились американский линкор «Невада» и несколько английских и американских крейсеров. Сзади виднелись флагманский корабль «Бейфилд», транспорты и десантные суда с танками. По мере наступления рассвета все больше и больше судов выступало из ночной мглы — эскадренные миноносцы, минные тральщики, старые английские мониторы «Еребес», «Куинси», «Тускалуза»; множество других кораблей заполнило собой все видимое пространство. Они стояли неподвижно, а с северо-запада уже доносился отдаленный гул артиллерийской канонады: там американские миноносцы обстреливались с берега и английский крейсер «Блэк Принс» вел артиллерийскую дуэль с немецкой береговой батареей.

Десантные суда миновали линию боевых кораблей и, осыпаемые градом снарядов, приближались к берегу. Около 6.00 Мабри наконец увидел берег, вернее, не берег, а сплошной дым от взрывов снарядов. Он пристально вглядывался в береговую линию, которую хорошо изучил по картам и фотоснимкам, но не мог разглядеть ни одного знакомого ориентира. Сквозь низкие серые облака неслись к побережью бомбардировочные эскадрильи. Зенитная артиллерия противника встречала их огнем, который был таким плотным и сильным, что не верилось, что самолеты могут пройти через него. Один из бомбардировщиков получил прямое попадание и, объятый желтым пламенем, упал в море. Берег продолжал содрогаться от взрывов; авиабомбежка дополняла артподготовку флота.

Внезапно из-за облаков на десантные суда спикировал немецкий истребитель — это был единственный самолет противника, прорвавшийся к десантным судам. «Спитфайр» как ястреб налетел на него сверху, атаковал самолет противника и прошил его тремя пулеметными очередями. Немецкий самолет упал недалеко в море. Впереди перевернулось кверху килем небольшое судно. Это было одно из тех двух патрульных судов, которые вели десант к берегу. Два человека лежали на нем. Один из них был мертв — это был первый погибший американец, которого увидел Мабри. Остальные члены команды плавали в море, и хотя их видели с других судов, остановиться, чтобы их подобрать, было невозможно. Как только суда миновали это место, патрульное судно скрылось под водой. Вскоре Мабри увидел тонущий танк-амфибию, экипаж которого успел выскочить и плавал рядом. Когда судно Мабри проходило мимо, он заметил в орудийной башне офицера, отчаянно пытавшегося выбраться из танка. Танк накренился, набежавшая волна накрыла его, и он затонул. Мабри был подавлен увиденным. Утонуть здесь, почти у самого берега! Позднее он узнал, что этому офицеру чудом удалось спастись.

Между тем берег был уже совсем близко. Десантные суда, вооруженные 117,5-миллиметровыми орудиями, сблизились друг с другом и на ближних дистанциях открыли огонь из своих орудий в сторону берега. Семнадцать десантных танковых судов с ракетными установками дали залпы 25-килограммовыми ракетами-снарядами. Грохот орудийных залпов и свист ракет заглушили артиллерийскую канонаду. Мабри видел перед собой песчаный пляж, весь изрытый снарядами, но дым, пыль и мелкий песок, относимый ветром в сторону моря, не давали возможности ничего разглядеть за пляжем, где лишь смутно виднелись дюны. Здесь должны были быть ветряная мельница и небольшой возвышенный участок. Однако Мабри не видел ничего похожего. Десантные суда первого эшелона шли к берегу, выстроившись в одну линию, чуть впереди Мабри, оставляя за собой на воде белый волнистый след.

Пройдя еще немного, два судна выпустили в небо черные ракеты — сигналы для кораблей флота о наступлении решающего момента высадки. Мгновенно смолкла артиллерия кораблей, и на берегу стало тихо. Суда быстро шли к узкой белой линии бурунов, где небольшие морские волны тихо разбивались о прибрежный песок. Часы показывали 6.30 утра — время, установленное для начала высадки.

В последние минуты Мабри окинул взглядом людей на судне. Глядя на знакомые лица, каждое из которых выражало напряженное ожидание, Мабри ощутил крепкую спаянность этих людей. Он был взволнован, чувствуя себя участником грандиозного события, и был уверен, что запомнит этот день на всю жизнь. Подобные мысли владели большинством людей, высаживавшихся в то утро в Нормандии.

* * *

Пляж был шириной не более 250 метров. В дюнах за пляжем, в блиндажах, скрывалось несколько сотен немецких солдат. Немцы были зажаты на узкой полосе дюн между морем и затопленными лугами. Они только что подверглись ожесточенной бомбардировке с воздуха и с моря. Выбравшись из своих глубоких убежищ и блиндажей, немцы увидели перед собой атакующего противника, выходящие прямо из моря танки, а за ними в море — огромный флот. На случай высадки десанта немцам была обещана поддержка артиллерией, авиацией и секретным оружием. Однако артиллерия не стреляла, так как она была уничтожена авиацией и артиллерией союзников, самолеты не вылетали, ибо все они были брошены на оборону самой Германии, и, наконец, секретное оружие так и не было изготовлено. Телефонная связь со штабами прервалась еще рано утром, и никто не знал почему. Солдаты, отправленные с донесениями, не возвращались обратно, и неизвестно было, что с ними произошло.

В подобной обстановке только немногие немецкие солдаты вели огонь из своих орудий. Некоторые пытались бежать по дамбам через затопленные поля, но там их уничтожали парашютисты. Другие стали сдаваться в плен.

Мабри прыгнул прямо в воду. Ноги увязли в песке. Сейчас надо было бежать, и бежать как можно быстрее, но он мог только с трудом передвигаться. До берега оставалось каких-нибудь сто метров. Путь до мелкой воды занял не больше двух минут, а ему это время показалось целой вечностью, так как он понимал, что представляет собой удобную мишень для противника.

Дойдя до пляжа, Мабри остановился, чтобы взглянуть на идущие следом роты, а затем снова побежал в направлении к дюнам. По пляжу бежать было очень трудно, к тому же намокшая одежда облепила тело, стесняя движения, а ноги замерзли, и их сводила судорога.

Дойдя до дюн, Мабри понял, почему он не смог раньше разглядеть знакомые ориентиры. Очевидно, они высадились не там, где следовало. Генерал Рузвельт знал эту местность лучше, чем Мабри. Он успел побывать на дюнах и точно определил, что они высадились почти на два километра южнее установленного для них места.

Подобная ошибка могла произойти только вследствие стечения непредвиденных обстоятельств, начиная с троса, намотавшегося на винт катера с радарной установкой, и кончая гибелью в море патрульного судна, свидетелем которой был Мабри. В результате только два из четырех судов-проводников вели десантные суда к месту высадки, причем в самый решающий момент одно из этих двух судов было направлено для оказания помощи сильно отставшему десантному судну с танками. В итоге у десанта осталось только одно судно-проводник. Встречный ветер нес с берега дым и пыль в море, и это не давало возможности выявить намеченные ориентиры. Наконец, не была учтена сила прилива, которая относила судно десанта на два-три узла южнее, на затопленные приливом низины.

Однако сейчас никого не интересовало, как и почему произошла эта ошибка. Вопрос стоял: что делать дальше? Сбросить со счета первый эшелон десанта и проводить высадку остальных частей в намеченном месте или изменить весь план и продолжать высадку там, где оказался первый эшелон? Генерал Рузвельт быстро оценил обстановку и принял решение. Посоветовавшись с двумя командирами батальонов, он пришел к выводу, что по счастливой случайности немецкая оборона здесь оказалась слабой, и дал сигнал флоту направлять все корабли туда, где высадился первый эшелон.

В это время откуда-то из-за дюн немцы открыли беспорядочный артиллерийский и минометный огонь. На пляже стали рваться тяжелые снаряды и мины. Стоящего впереди Мабри солдата разорвало на части прямым попаданием снаряда. Солдаты подумали, что это ведет стрельбу их флот, и громко выражали свое возмущение. Мабри, проследив за направлением разрывов снарядов, определил, что стрельбу ведут тяжелые орудия немцев, находящихся в семи-восьми километрах от пляжа, на другой стороне устья реки Вир. Однако солдаты не были удовлетворены этим объяснением и потребовали от Мабри дать дополнительный сигнал флоту. Чтобы успокоить людей, он дал сигнал, но, конечно, стрельба от этого не прекратилась. Затем он увидел генерала, быстро шагавшего вдоль пляжа и размахивавшего палкой в воздухе. Генерал что-то кричал солдатам, приказывая двигаться вперед через дюны.

Мабри бросился через проход в дамбе, ведущий к дороге. Он должен был присоединиться к группе солдат и обеспечивать связь с командным пунктом штаба батальона. По плану, над которым он так тщательно работал, группа солдат должна была продвигаться вдоль дюн влево и атаковать оборону противника в южном направлении, до выхода на мощеную дорогу, известную как выход номер один.

В проходе дамбы Мабри увидел проволочные заграждения. Сержант и еще три солдата пробрались через заграждения и побежали вперед. Мабри последовал за ними, но внезапно сильный взрыв сбил его с ног. Когда он поднялся, то увидел вокруг четыре трупа. Очевидно, солдаты подорвались на мине. Потрясенный, Мабри миновал проволочные заграждения и побрел вдоль дюн.

То карабкаясь вверх по дюнам, то скатываясь в тучах песка вниз, он прошел довольно большое расстояние, пока не наткнулся на минное поле. Некоторое время он размышлял: идти ли ему через поле или повернуть назад, но потом решился и быстро пошел вперед. Раздался взрыв — и туча песка накрыла Мабри. Сначала он подумал, что ему пришел конец. Но оказалось, что он даже не был ранен, а только оглушен и сбит с ног. Оправившись от испуга, он страшно разозлился на себя. Черт возьми! Все эти годы он готовился к тому, чтобы доказать, что он, несмотря на свой маленький рост, на фронте может делать все так же хорошо, как и остальные. А в первом же бою все эти благие намерения остались неосуществленными, и вот он один где-то далеко позади своих рот. Вне себя Мабри вскочил на ноги и помчался вперед. Вскарабкавшись на вершину дюн, он неожиданно нос к носу столкнулся с пятью немцами; у одного в поднятой руке была граната: он собирался ее бросить. Мабри уложил его на месте выстрелом, остальные немцы бросили винтовки и подняли руки.

Мабри удивился: как быстро четыре немца сдались в плен одному американцу! Ведь они могли застрелить его во всяком случае раньше, чем бы это сделал он. Но, оглянувшись вокруг, Мабри увидел то, чего не замечал прежде: между дюн виднелось море, а на нем до самого горизонта — корабли. Подобной картины было достаточно, чтобы заставить любого немца сдаться в плен. Мабри не хотелось возиться с пленными, и тут, к его радости, показался поблизости какой-то американский солдат. Мабри подозвал его к себе, передал ему пленных и спросил, не видел ли он солдат роты. Солдат ответил, что, насколько ему известно, роты все еще находятся на пляже. Тем не менее Мабри опять пошел вперед — он был уверен, что роты все-таки впереди него.

Остановил его сильный пулеметный огонь из дота. Мабри укрылся в канаве и попытался подползти к доту, но едва только приподнял голову, как снова был обстрелян. Только теперь Мабри начал понимать, что его роты не могли идти этим путем.

Пока он так лежал, в канаву спрыгнули несколько американских солдат. Но даже и с такой поддержкой Мабри ничего не мог придумать, чтобы заставить дот замолчать. Поэтому он послал одного солдата за танком.

Вскоре появился танк — один из танков-амфибий, которые уже были на берегу. Он с ревом понесся вдоль дюн и сделал четыре выстрела по доту. Вслед за тем из дота вышли с белым флагом немцы.

Мабри с солдатами продвинулся несколько вперед, и вскоре они увидели никем не охраняемую мощеную дорогу. Это был выход номер один — самая южная дорога, ведущая к деревне Пуппевиль и оттуда — в Сент-Мари-дю-Монт. Посредине дороги был небольшой мост. Вдруг с противоположного конца дороги выбежали и прыгнули под мост несколько немцев. «Наверное, они ищут себе убежище, — подумал Мабри, — а может, попытаются взорвать мост». Эта мысль заставила его немедленно начать действовать. Он взял с собой несколько солдат и начал осторожно подбираться к Немцам. В этот момент послышались выстрелы в деревне Пуппевиль, и Мабри решил, что там, очевидно, появились американские парашютисты. Он поднял свой опознавательный оранжевый флажок. Парашютисты подполковника Ивелла, закончив бой в деревенской школе, заметили флажок Мабри и опознали своих пехотинцев.

Парашютисты шли к мосту со стороны деревни, а Мабри со своими солдатами двигался им навстречу. Немцы под мостом оказались зажатыми с двух сторон и были взяты в плен. Лейтенант воздушнодесантных войск радостно приветствовал Мабри. Он сообщил ему, что генерал Тейлор находится здесь и, безусловно, будет рад видеть его.

Высадка десанта и весь этот бой прошли далеко не так, как заранее представлял себе Мабри. И тем не менее можно было утверждать, что операция прошла успешно. Из всего многочисленного десанта, высаженного в то утро на участке «Юта», было убито 12 человек и ранено примерно сто.

Такой сравнительно легкий успех войск морского десанта был достигнут благодаря успешным действиям парашютистов, артиллерийской подготовке флота и воздушной бомбардировке.

* * *

Инструктаж экипажей самолетов, принимавших участие в операции, начался только в два часа ночи. Трудно представить, что в то время, когда парашютисты завязывали бой с противником, а флот с десантом подходил к берегам Франции, летчики, которым в этой операции предназначалась особо важная роль, продолжали еще спать в Англии, не подозревая, что вторжение в Европу фактически уже началось. Они и не должны были этого знать, так как, ежедневно совершая полеты над Францией, каждый из них поминутно мог оказаться сбитым и захваченным в плен противником, поэтому им и не сообщали никаких секретных данных.

Однако летчики тактической авиации чувствовали, что назревает нечто необычайное. Неожиданно на все самолеты были нанесены новые опознавательные знаки в виде черно-белых полос. При одновременном действии огромного количества самолетов как наземным войскам, так и экипажам истребителей в воздухе требуется быстро и безошибочно отличать свои самолеты от самолетов противника. Для этого и служили новые опознавательные знаки. Впервые они появились только утром, в день начала вторжения, и немцы вряд ли имели время, чтобы скопировать их. Предстояло проделать огромную работу: за один вечер нанести новые опознавательные знаки на 10000 самолетов.

Перед вылетом экипажи самолетов «Мародер» бомбардировочной группы ВВС, предназначенной для бомбардировки побережья Нормандии, инструктировал полковник Вуд. Он сказал: «Сегодня начинается вторжение наших войск в Европу. Ваша задача — бомбить побережье, и, как только ваши бомбы упадут на цели, тысячи таких же американцев, как вы, высадятся там с моря.

Сегодня вы полетите на всех самолетах, и, что бы при этом ни случилось, что бы вам ни грозило, вы должны идти на любой риск, достичь побережья и сбросить свои бомбы точно на указанные цели. Этим самым вы окажете максимальную помощь нашим людям, идущим туда на кораблях».

Затем полковник Вуд дал экипажам подробные указания о маршрутах, целях и тактике действий. Бомбежке должны были подвергнуться семь крупных узлов обороны, расположенных на узкой полосе дюн. Она должна была начаться после рассвета и закончиться к моменту прибытия десантных судов. Вуд дал команду «По самолетам» и в 4.00 самолеты вылетели на бомбежку.

Вуд вел свою группу самолетов на небольшой высоте. Он чувствовал, что сегодняшний вылет будет решающим. Это чувство еще более окрепло, когда, пролетая над каналом, он увидел в море бесчисленное множество судов, направлявшихся к побережью Франции.

Предполагалось, что видимость будет порядка 15 километров, но она была гораздо меньше. На высоте от 700 до 1000 метров была рваная облачность, а выше 1000 метров — сплошная. Лететь к цели в облаках было не очень-то приятно: казалось, что всюду подстерегают немецкие истребители.

Наконец Вуд увидел берег. Извилистая линия берега, лишенная каких-либо заметных ориентиров, тянулась нескончаемой лентой, края которой таяли в утренней дымке. Вуд вышел в район, где было сосредоточено огромное количество самолетов. Зенитный огонь немцев был довольно сильным, но не столько он беспокоил Вуда, сколько опасность столкнуться со своими же самолетами: ведь их было здесь свыше двухсот! Чтобы избежать столкновения, необходимо было соблюдать крайнюю осторожность и вести круговое наблюдение.

Сбросив бомбы на цель, Вуд повернул самолет в направлении моря. Он не смог увидеть, куда упали его бомбы, так как весь берег был охвачен огнем и окутан дымом. В море он заметил множество десантных судов, идущих к берегу. Утренние лучи солнца, пробиваясь сквозь облака, ярко освещали суда. Вуд мысленно пожелал десантникам удачи.

Около 11.00 утра, в то время как Мабри приветствовал генерала Тейлора в деревне Пуппевиль, а Вуд, уже позавтракав в Англии, готовился к своему второму вылету во Францию, высадка войск на участке «Юта» шла полным ходом и немцы на этом участке уже прекращали сопротивление.

Через дюны были проложены дороги; танки, артиллерия и грузовые машины выгружались с десантных судов и направлялись по новым дорогам к дамбам. Тысячи пехотинцев двигались в глубь страны.

 

Глава V. Высадка на участке «Омаха»

[7]

В наскоро отрытой стрелковой ячейке лежал скорчившись рядовой Генри Майерс, в прошлом школьный учитель из Бруклина. Он вздрагивал при каждом взрыве снаряда, а от вида убитых и тяжело раненных, валявшихся повсюду на песке, ему становилось еще страшнее. Он думал только об одном: сумеет ли он вырваться невредимым из этого ада.

Майерс был по натуре сугубо штатским человеком. Неожиданный призыв в армию оторвал его от любимого дела — он преподавал в школе математику. В армии его направили в подразделение связи. Дело свое он не любил, хотя добросовестно выполнял свои обязанности и не уклонялся ни от какой работы. Когда приходилось заниматься каким-нибудь неинтересным делом, он утешал себя мыслью, что если этого не сделает он, то кто-то другой будет вынужден сделать это за него. Однако, служа в армии, он мечтал только об одном: отслужить свой срок как можно быстрее, вернуться домой и снова стать учителем.

Майерс даже обрадовался, когда их подразделение погрузили на транспорт, объявив при этом, что начинается вторжение в Европу. Он полагал, что вторжение приведет к скорейшему окончанию войны. Во время плавания через канал его мучила морская болезнь, но после пересадки с транспорта на десантные суда он почувствовал себя значительно лучше. Помимо снаряжения и винтовки у Майерса на плече была тяжелая катушка — телефонный кабель, который он вместе с двумя другими солдатами должен был протянуть с пляжа в глубь побережья. Обремененный этой ношей, он не мог даже шевельнуться и толком ничего не знал, что делалось кругом. Правда, он слышал какой-то страшный гул, который по мере приближения судна к берегу нарастал все больше и больше. Раньше он ничего подобного не слышал, но полагал, что, очевидно, так оно и должно быть и все идет как надо. Наконец судно остановилось, были сброшены аппарели, и солдаты стали прыгать в воду.

Какое-то короткое мгновение Майерс колебался, но только мгновение. В следующую минуту он прыгнул и удивился, что вода довольно теплая.

На линии бурунов, там, где волны разбивались о песок, он увидел трупы убитых. За бурунами шел широкий песчаный пляж. И там тоже валялись убитые, горели танки. Солдаты, тесно прижавшись друг к другу, лежали в укрытиях. То там, то здесь рвались снаряды и мины, вздымая целые тучи песка и грязи, беспрерывно трещали пулеметные очереди. Пули с резким свистом врезались в песок, поднимая вверх небольшие фонтанчики. Впереди за пляжем была галечная насыпь, а за ней — невысокие холмы, озаренные вспышками огня.

Майерс услышал команду и, повернув направо, побежал вдоль кромки воды прямо по пенившимся волнам.

Бежать в мокрой одежде было трудно. Винтовка и катушка с телефонным кабелем сильно колотили его по плечу. У него мелькнула мысль бросить катушку, но он тут же устыдился своей минутной слабости.

Несмотря на все усилия, он бежал медленно, то и дело падая и спотыкаясь. Ему попадались разбитые заграждения, обезображенные трупы, обломки оружия, брошенное снаряжение, и повсюду — кровь, кровь, кровь…

Майерс с трудом добрался до сухого места, куда уже не доставали волны прилива. Бежать он был уже не в состоянии и еле передвигал ноги. Наконец он добрался до насыпи, сложенной из больших, словно пушечные ядра, камней. У насыпи и в ямках, вырытых в песке, почти вплотную друг к другу лежали солдаты, среди них было много раненых. Майерс рухнул на песок как подкошенный. Хриплое дыхание вырывалось из его груди, сердце бешено колотилось.

Немного придя в себя, он стал пристально разглядывать лежавших рядом людей в надежде увидеть хоть кого-нибудь из своих товарищей, но кругом были незнакомые люди. Среди грохота и взрывов слышались пронзительные возгласы; очевидно, это отдавались команды, но никто кругом не двигался с места. Что должен делать хороший солдат в таких случаях? Кто скажет? Майерс принял одно-единственное решение: не быть убитым. Он начал спешно окапываться. От всего увиденного им за это время его пробивала дрожь. И это было не удивительно: после сравнительно спокойной обстановки на судне он попал в самое пекло. Те солдаты, которые, как и он, успели добежать до насыпи, спасли себя от верной смерти. Те же, кто задержались у берега, погибли.

Пляж участка «Омаха» протянулся на восемь километров в длину. Так же как и на участке «Юта», пляж очень полого спускался к морю, так что во время приливов вода затопляла полосу до 300 метров шириной. Но на этом и кончалось сходство участка «Омаха» с участком «Юта». За пляжем тянулась галечная насыпь, за ней — широкая заболоченная полоса, а за болотами — зеленые холмы и обрывистые скалы. Пехота могла подняться на холмы, а для машин и танков их склоны были слишком круты. Холмы и скалы пересекались небольшими долинами, поросшими кустарником и деревьями. Эти долины имели важное стратегическое значение, так как они представляли собой единственно возможный проход для механизированных войск на всю 16-километровую глубину полосы побережья от устья реки Вир до деревни Арроманше.

За пляжем на равнинных участках немцы построили доты и бетонированные укрытия для своей артиллерии. Наступавшая с пляжа пехота должна была сразу попасть под артиллерийский огонь. Кроме того, артиллерийские орудия были установлены еще и на высоких берегах по обоим концам пляжа, так что пляж простреливался во всю длину. Наступающие войска должны были преодолеть не только пляж, но и галечную насыпь с проволочными заграждениями, и минированную заболоченную полосу за насыпью, а затем крутые подъемы на холмы.

Немцы сосредоточили свои огневые точки главным образом у входов в долины. Установленные на флангах тяжелые орудия могли вести огонь вдоль берега; от обстрела с моря они были защищены бетонными стенами полуметровой толщины, что гарантировало им почти полную неуязвимость от артиллерийского огня флота. Огневые точки были соединены между собой траншеями и туннелями, имели подземные склады и укрытия для расчетов. На всем этом участке насчитывалось до 60 орудий, не считая минометов и пулеметов.

В дополнение к этим огневым средствам на суше немцы широко использовали заграждения в море. Чтобы выявить их, потребовались большие усилия со стороны американской и английской разведок. С помощью аэрофотосъемки удалось обнаружить четыре основных вида этих заграждений. Первый ряд заграждений представлял собой тяжелые стальные кряжи, поставленные под острым углом к морю и укрепленные сзади брусьями. Эти заграждения стояли примерно в двухстах метрах от берега, недалеко от границы прилива. Ближе к берегу были расположены ряды наклонных деревянных рогаток, за ними шли забитые в песок деревянные сваи с контактными минами, а у самого берега были установлены железные ежи, представлявшие собой двойные треноги, сваренные из железнодорожных рельсов. Все эти заграждения были поставлены очень плотно, и при подходе к берегу десантные суда рисковали потерять до половины своего состава, а при отходе от берега потери могли быть еще больше.

План операции был следующим: начало высадки десанта — в 6.30, сразу после отлива; артиллерийская подготовка кораблей — с 5.50 до 6.27; бомбардировка 400 самолетами береговых укреплений — с 6.00 до 6.25; высадка 64 танков-амфибий — в 6.29, а 32 танков и 16 бронированных бульдозеров — в 6.30; высадка восьми рот пехоты (1450 человек) — в 6.31. Через две минуты после пехоты должен был высадиться специальный отряд подрывников для расчистки проходов в заграждениях (на это им отводилось полчаса), после чего должна была начаться высадка многочисленной пехоты и артиллерийских частей.

Перед подрывниками стояла исключительно трудная и опасная задача: нужно было установить на заграждениях заряды, вставить взрыватели и детонаторы, соединить все заряды вместе и произвести взрывы. Для прикрытия подрывников были высажены пехота и танки, однако их оказалось явно недостаточно.

При составлении плана операции командование полагало, что артиллерийская подготовка и бомбежка с воздуха подавят живую силу немцев и сильно разрушат их оборонительные сооружения, но в действительности получилось не так. Бомбы с самолетов были сброшены мимо цели. Огонь корабельной артиллерии был малоэффективен. Большинство танков утонуло в море. Высадившаяся пехота была слишком разбросана и понесла большие потери. Подрывники в самом начале потеряли почти половину своих людей.

Уцелевшие начали свою работу в беспорядке и в невероятно трудных условиях. На пляже царила полная неразбериха.

* * *

Бомбардировку на участке «Омаха» должны были произвести самолеты типа «Либерейтор». Они могли бомбить по приборам, которые в то время еще не отличались особой точностью, и визуально. Командование опасалось, что неточность приборов бомбометания может привести к поражению десантных судов, которые в это время должны были подходить к берегу. Поэтому экипажам самолетов были даны указания сбрасывать бомбы на некотором расстоянии от берега, постепенно увеличивая его. Бомбометание должно было кончиться за полминуты до начала высадки пехоты. В результате с самого начала бомбометания центр его был сдвинут на несколько сот метров от береговой линии, а затем, по мере приближения времени высадки десанта, постепенно отодвигался все дальше в глубь побережья, и под конец самолеты бомбили уже на расстоянии пяти километров от берега. В результате почти все бомбы не попали в цели; только несколько бомб упали вблизи берега, причинив незначительный ущерб немецкой обороне. Пехотинцы, конечно, ничего не знали об этом. Они ожидали увидеть на берегу разрушенные укрепления и подавленную живую силу немцев.

Результаты артиллерийской подготовки были также весьма незначительны. В ней принимали участие два американских линкора — «Техас» и «Арканзас», один английский и два французских крейсера и восемь эскадренных миноносцев. Артиллерия кораблей выпустила свыше трех тысяч снарядов. Армейская артиллерия, установленная на десантных судах, могла вести огонь только при подходе этих судов непосредственно к берегу и за полчаса до высадки должна была выпустить 9000 снарядов. К тому же на девяти десантных судах были смонтированы ракетные установки, которые должны были выпустить 9000 осколочно-фугасных ракет. Ракетный огонь не был достаточно точным. Прицельность артиллерии, установленной на десантных судах, вследствие шторма на море также не отличалась высокой точностью. Немецкие оборонительные сооружения были хорошо замаскированы и почти неуязвимы со стороны моря. Разведка не смогла выявить все огневые точки немцев. Часть орудийного огня с кораблей флота, особенно с линкора «Арканзас», предназначалась для тяжелых немецких батарей, расположенных далеко за пляжем, которые препятствовали приближению флота к берегу, поэтому эти орудия не могли оказать поддержки высадившемуся на пляже десанту. Словом, артиллерийская подготовка совершенно не оправдала возлагаемых на нее надежд, и, когда пехота вступила на пляж, она была встречена огнем немецких орудий. Что же касается десантных судов и танков-амфибий, то они по своей конструкции совершенно не были приспособлены для плавания в подобных условиях.

В то время танки-амфибии были новым изобретением и использовались на всех участках высадки. Для переправы через пролив танки для участка «Омаха» были погружены на 16 десантных судов, которыми командовал лейтенант Роквелл. До войны Роквелл никакого отношения к морю не имел: он был боксером-профессионалом. Однажды он узнал, что известный боксер тяжелого веса Гунней совершает поездки по стране и набирает добровольцев во флот. Увлеченный этим, Роквелл пошел служить в военно-морской флот. Сначала он был назначен инструктором физической подготовки, но эта должность его не удовлетворяла, и вскоре его перевели на десантное судно. Те, кто долго плавали на больших кораблях, обычно думают, что десантные суда немореходны, неуклюжи и малоподвижны. Однако Роквелл был иного мнения. Он научился исключительно умело управлять ими, и вскоре, несмотря на то что был только младшим офицером, его назначили командиром десантного судна. По прибытии в Англию он уже командовал флотилией десантных судов, знал, что в случае вторжения в Европу его суда пойдут первыми, и весьма гордился этим. В марте его вызвали в штаб морской базы в Дартмуте и объявили о новом назначении. И хотя Роквелл вначале им был недоволен, вскоре он изменил свое мнение. Он узнал о существовании танков-амфибий. В его задачу входило изучить и отработать технику выгрузки танков-амфибий с десантных судов в море. К началу вторжения он уже был экспертом и со временем проникся глубоким уважением к танкам-амфибиям.

Создать танки, которые бы обладали плавучестью, самостоятельно передвигались по воде и в то же время оставались бы мощным оружием на суше, стремились инженеры многих армий — обычные танки стали слишком велики и тяжелы для прохода по речным мостам. Изобретение нового типа танка приписывают инженеру Николеу Страусслеру, работавшему в Англии. Английское адмиралтейство отклонило проект нового танка, ввиду его невысоких мореходных качеств. Военное министерство интересовали не столько мореходные качества танка, сколько возможность использовать его как оружие внезапности при вторжении в Европу, и оно приняло проект. Новый танк был показан Эйзенхауэру и Монтгомери и одобрен ими. Промышленность получила соответствующий заказ, и вскоре несколько танков «Шерман» были переоборудованы в танки-амфибии.

Как и во многих других выдающихся изобретениях, в основе проекта Страусслера лежала простая идея. Вокруг танка закреплялся обычный брезент с зашитыми внутри трубчатыми резиновыми баллонами, выполнявшими роль поплавков. Баллоны надувались воздухом. После надувания брезент поднимался вверх и танк превращался в нечто напоминающее шлюпку с брезентовыми бортами, а сам танк при этом становился днищем. Мотор танка при помощи специальной муфты соединялся с двумя винтами, которые обеспечивали его передвижение по воде. Для отличия от сухопутных танков на танках-амфибиях ставился знак «ДД», означавший, что они приспособлены для движения и по суше и по воде.

В воде такой танк был почти незаметен для противника и больше походил на простую шлюпку. При выходе на сушу в течение нескольких секунд можно было выпустить воздух из баллонов, освободиться от брезента, и танк снова превращался в готовое к бою мощное оружие. В тактическом отношении эти новые качества танков имели большое значение. Справедливо полагали, что зрелище выходящего из воды мощного сухопутного танка должно поразить противника и морально подавить его. Другим очень ценным качеством новых танков была их способность самостоятельно двигаться по воде к берегу. Не нужно было рисковать десантными судами для перевозки танков при высадке первых эшелонов. Однако танкисты не слишком-то восхищались этими качествами новых машин, да это и понятно. Командир танка на платформе за орудийной башней хоть что-то видит вокруг через брезентовые борта. Остальные члены экипажа находятся внутри машины; только у первого водителя есть перископ; второй же водитель, радист и артиллерист ничего не видят и не слышат, что делается вокруг них. Танкисты отлично понимали, что система поплавков ненадежна и может отказать в случае, если их пробьет пуля или зальет волна, и тогда 30-тонная махина вместе с экипажем камнем пойдет ко дну. Они убедились также, что спастись в подобном положении можно только с помощью специальных спасательных подводных средств, да и то не всегда. На примере десантного судна Роквелла они убедились в том, что, однажды попав в воду, они уже не смогут вернуться обратно на судно. Танки могли только спуститься по аппарелям в воду и потом либо достигнуть берега, либо пойти ко дну.

Десантные суда Роквелла, закончив отработку техники спуска танков на воду, были сосредоточены в порту Портланд. В это время для инспектирования десантных судов туда прибыл английский король в сопровождении главнокомандующего военно-морского флота в Европе адмирала Старка, американских морских офицеров и многочисленной, пышно разодетой свиты. На одном судне король спросил командира, готовы ли они к выходу в море. «Нет, не готовы, ваше величество», — ответил тот. Такой ответ вызвал полное замешательство среди свиты. Король спросил, почему они не готовы. «Я неоднократно просил поставить на танки дополнительные баки с питьевой водой, но так и не получил их. Я знаю, что значит очутиться в море без питьевой воды. Подобное уже было на Средиземном море».

Король предложил адмиралу разобраться с этим вопросом. Адмирал дал указание вице-адмиралу, а тот в свою очередь поручил это своему помощнику, и так эти указания пошли вниз по всем инстанциям. Командир судна, без сомнения, был уверен, что уж теперь-то баки с водой будут поставлены, но он глубоко ошибался. Никто ничего не сделал.

Переправа через пролив оказалась нелегкой для десантных судов, но особенно трудной она была для танкистов. В 9.15 утра десантные суда вышли из Портланда и начали свой 20-часовой путь к берегам Франции. У десантных судов было три отсека; танки находились в задних отсеках. На каждом судне было по четыре танка. Море было неспокойным и по мере удаления от берегов становилось все более бурным. Было трудно удерживать суда на заданном курсе, еще труднее — держать их в колонне. Во время пути большинство танкистов и многие моряки тяжело страдали от морской болезни.

Роквелл имел приказ: в случае если море будет слишком бурным и танки не смогут плыть сами, подвести суда к берегу и провести обычную высадку. Не доходя до линии спуска танков, его десантные суда должны были разделиться на две группы, по восемь судов в каждой группе. Старший морской и армейский офицеры должны были обсудить положение и в зависимости от состояния моря принять решение, спускать ли танки на воду или доставлять их прямо на берег.

Ночью разыгрался шторм. Роквелл и командиры судов не сходили с палуб и не имели ни минуты отдыха. На рассвете Роквелл через линию транспортов провел суда с пехотой, которые стояли на якорях в 18 километрах от берега, по проходам, обозначенным буями, мимо тяжелых боевых кораблей флота, ожидавших начала артподготовки. Затем суда разделились: одна группа, Роквелла, пошла по направлению к западному концу пляжа, другая — к восточному.

Как только рассвело, Роквелл понял, что в подобных условиях танки не смогут достичь берега самостоятельно. Он знал, что раньше никогда не приходилось спускать танки в такое бурное море, и не был уверен, что это можно сделать сейчас. Старший армейский офицер его группы находился на другом судне. Приготовившись к возможным возражениям, Роквелл вызвал его по радио. «Я не думаю, что мы сможем спуститься в море. Сумеете ли вы доставить нас к берегу?» — спросил офицер. Роквелл ответил утвердительно, хотя понимал, что ради спасения танков восемь его судов будут поставлены в опасное положение. Однако подобная перспектива его не пугала. Он готовил себя к этому с тех пор, как получил под свое командование первое десантное судно. Главная задача — доставить танки на берег, а все, что может случиться при этом с десантными судами, не могло иметь большого значения. В этот момент колонна судов шла полным ходом вдоль берега в восточном направлении, ожидая сигнала к спуску танков. Роквелл распорядился повернуть суда правым бортом, чтобы поставить колонну параллельно берегу. В 5.30 по его сигналу все суда одновременно и точно повернули к берегу и пошли к назначенному месту высадки на участок «Омаха».

Другая группа приняла решение спустить танки в море. Последствия этого решения были печальные. Суда спустили аппарели, и танки пошли в воду, откуда им уже не суждено было выйти. Некоторые из них, прежде чем окончательно исчезнуть под водой, успевали пройти своим ходом каких-нибудь сто метров. Другие не успевали сделать и этого и сразу же тонули. Но приказ есть приказ, и танки продолжали спускаться в море. Волны срывали надутый брезент, переворачивали танки, и они моментально скрывались в море. Из каждого танка едва успевали выскочить один-два человека. В течение нескольких минут из тридцати танков двадцать семь ушли на дно моря; свыше ста танкистов утонули. В результате только пять из тридцати двух танков смогли поддерживать пехоту на восточной половине пляжа.

Восемь судов Роквелла находились несколько западнее. Он был целиком поглощен наблюдением за берегом, расчетом времени и своими судами. Особенно важно было правильно рассчитать время. Если он приведет свои суда к берегу на две минуты раньше, то они могут угодить под обстрел своих же орудий. Если же подойти к берегу на две минуты позже, то танки не успеют поддержать свою пехоту, когда ей эта поддержка больше всего необходима. Время и место высадки танков было выбрано с учетом скорости движения танков. Десантные суда подошли к берегу раньше и были вынуждены задержать высадку. Линкоры и крейсера вели огонь через них. По обеим сторонам прохода, оставленного для десантных судов, вели огонь армейская артиллерия и эскадренные миноносцы. Среди грохота пушек и взрывов снарядов слышался рокот самолетов. А когда к берегу подошли десантные суда с ракетными установками, то резкий свист ракет перекрыл весь остальной шум.

Берег был окутан утренним туманом, и на какой-то момент Роквелл и командиры судов потеряли из виду свои ориентиры. Налетевший порыв ветра на минуту развеял туман, и стали видны домики, стоящие у подножия скал. Роквелл заметил, что суда относило течением несколько восточнее намеченного места высадки. Пришлось срочно менять курс и прибавить скорость, и точно в тот момент, когда прекратилась артподготовка, суда были против места высадки и на полной скорости проходили последние метры, отделявшие их от берега.

Это была именно та картина, которую Роквелл рисовал в своем воображении, когда самостоятельно повел первое десантное судно. Он был готов к тому, чтобы проводить высадку в условиях сильного огня противника. Но противник на берегу пока не оказывал никакого сопротивления. Стоял невообразимый грохот, и Роквелл не был уверен, стреляли ли вообще немецкие пушки. Просторный пляж, покрытый заграждениями, был пустынным. Дачи были разрушены, во многих местах горела трава. Не было видно ни одной живой души, и вся местность казалась совершенно безлюдной.

В 6.29 утра десантные суда подошли к берегу и остановили свои моторы. Были все основания надеяться, что артиллерия сделала свое дело и оборона противника подавлена. Роквелл приказал спустить аппарели своего судна. Первый танк рванулся вперед, зарылся носом в набежавшую волну и пошел по пляжу, видневшемуся недалеко от судна. И вдруг немцы ожили. Возможно, они только и выжидали этот момент, но более вероятно, что их артиллеристы лишь сейчас опомнились. Второй танк пошел в воду, и тут заговорила немецкая пушка на возвышенной части берега. К счастью, первые выстрелы немцев были неточны. Но едва успел сойти в воду второй танк, как с другого конца пляжа по судам Роквелла стало вести огонь тяжелое немецкое орудие. Десантные суда, стоявшие неподвижно, бортами к берегу, представляли хорошие цели, в которые легко было попасть. Но вот последний танк сошел в воду. Тут же были подняты аппарели, и суда задним ходом начали отходить от берега.

Роквелл выполнил свою задачу в точно установленное время. Танки уже были на берегу, теперь ему предстояло отвести десантные суда на безопасное расстояние от берега. Семь из восьми судов отошли от берега; на двух возникли пожары, восьмое судно было разбито и осталось стоять у берега. Роквелл видел, как первый танк шел через заграждения к берегу, но, не пройдя и десяти метров, вспыхнул ярким пламенем. Немцы теперь сосредоточили свой огонь по десантным судам с пехотой, которые приближались к берегу.

Первые десантные суда должны были сначала высадить пехоту, а уже затем — отряды подрывников. Однако на некоторых участках пляжа пехота и подрывники высаживались вместе, а кое-где подрывники даже оказались первыми. Вот что писал позже один из участников этой высадки:

«…Мы наблюдали за берегом, на который вскоре должны были высадиться… Было около шести часов утра. Со стороны противника не раздавалось ни одного выстрела. Но вскоре после того как спустили аппарели, на судне разорвался 88-миллиметровый немецкий снаряд. Взрывом убило почти половину людей; среди них был наш офицер… Меня отбросило в сторону. С трудом поднявшись на ноги, я увидел большую пробоину в переборке и рядом убитого сержанта. Сам я был с головы до пят в крови, так как меня ранило осколками. От взрыва на судне возник пожар, и пламя быстро разгоралось. Спрыгнув в воду, я направился к берегу. Рядом со мной было много солдат, пытающихся, как и я, выбраться на берег. Но на берегу противник встретил нас пулеметным огнем. Я добежал до заграждения и укрылся за ним…»

Нечто подобное пришлось пережить подавляющему большинству из 1450 человек восьми рот пехотного десанта. Одна из рот высаживалась правее места высадки танков Роквелла, на западном конце пляжа. Рота переправлялась на шести десантных судах. Первое судно этой роты затонуло недалеко от места высадки, второе судно было взорвано минометным огнем, и лишь четыре судна подошли к месту высадки. Солдаты стали прыгать в воду. Немцы направили на них сильный минометный и пулеметный огонь, и многие солдаты были убиты или утонули; те же, кому удалось выбраться на пляж, спешили укрыться за заграждениями. В течение каких-нибудь пятнадцати минут рота фактически была выведена из строя.

Эта рота высаживалась в установленном для нее месте; все же остальные роты — немного восточнее. Их отнесло туда тем же приливом, из-за которого, собственно, был нарушен план высадки на побережье «Юта». Но там это не имело большого значения, так как пехота высаживалась в полном порядке, а сопротивление немцев было слабым. Здесь же, на побережье «Омаха», порядок был нарушен еще до того, как солдаты достигли берега. Лишь некоторые суда провели высадку в двухстах метрах восточнее установленного места. Большинство же судов находилось от него на расстоянии почти в два километра. Одна рота высадилась почти в четырех километрах от назначенного места и была вынуждена добираться до него в течение полутора часов. На одних участках побережья пехоты не было вообще, а на других ее было слишком много. Перед солдатами находился противник, который оказался далеко не таким слабым, каким его представляли в период подготовки. Солдатам никто не говорил, что артиллерийский огонь противника может оказаться таким убийственным. Но самое главное — никто не мог сказать, где они находятся и что они должны делать в этой обстановке. У многих не было оружия, так как они потеряли его, когда пробирались через буруны. Большинство солдат, которым удалось укрыться за галечной насыпью, были так сильно потрясены выпавшими на их долю тяжелыми испытаниями, что в тот момент не могло быть и речи о каких-либо организованных действиях против немцев.

Солдаты были деморализованы не только сильным артиллерийским огнем противника, но и тем, что не знали, как действовать дальше. Отряд подрывников оказался в лучшем положении. У них была конкретная задача: перед ними находились заграждения, и каждая команда в составе двенадцати солдат и одного офицера должна была расчистить в них проходы шириной в 40 метров.

* * *

Заграждения на участке «Омаха» были обнаружены с помощью аэрофотосъемки только в апреле; количество их непрерывно возрастало. С целью их выявления англичане высадили специальные отряды в различных местах французского побережья, которые изучили, сфотографировали и измерили заграждения. Однако до американцев дошла только часть этой информации, поэтому планирование устройства проходов в заграждениях основывалось главным образом на догадках и предположениях, а не на фактическом материале.

Отряды подрывников сначала формировались только из военных моряков, в каждом отряде было семь рядовых и один офицер. Для расчистки 16 проходов было создано 16 отрядов. Но новые снимки побережья показали, что заграждения стали более сложными. Морское командование пришло к выводу, что отряды из восьми человек будут не в состоянии за полчаса проделать проходы в заграждениях, поэтому в каждую команду добавили еще по пять солдат.

Командиром подрывных отрядов был назначен морской офицер резерва Гиббонс. К своим подрывникам Гиббонс относился словно отец к детям — строго и с большой любовью. Назначение его на должность командира подрывников оказалось исключительно удачным: он сумел воодушевить подрывников на опасную работу и повести их за собой.

Гиббонс высадился на среднем участке пляжа. Первые два подрывника, встретившиеся ему, доложили, что остальные из их отряда погибли при высадке. Другие отряды высадились без потерь, и вскоре подрывники приступили к работе. Каждый подрывник имел при себе около килограмма взрывных шашек, привязанных к поясу; кроме того, дополнительные запасы взрывчатки в надувных резиновых лодках перетаскивались с десантных судов на берег. Гиббонс всегда был уверен в своих людях, и сейчас, наблюдая за их работой, очень был рад, что не ошибся в них. Он видел, как они ловко, быстро и в то же время без спешки переходили от одного заграждения к другому, привязывая к ним заряды взрывчатки.

В одном проходе подрывники подорвались на мине, и их искалеченные трупы валялись среди обломков заграждения.

Наблюдая за приливом, Гиббонс с тревогой заметил, что уровень воды поднимается со скоростью примерно четыре сантиметра в минуту. Уже через несколько минут после высадки вода достигла внешней линии заграждений и продолжала продвигаться вверх по пологому скату пляжа. Вскоре прилив вынудил подрывников прекратить работу и укрыться за галечной насыпью.

Из 16 запланированных проходов лишь пять были расчищены полностью. В двух проходах была взорвана только часть заграждений. Три отряда подрывников высадились слишком поздно, когда вода прилива уже покрыла заграждения, и не смогли приступить к работе. Два отряда были уничтожены еще при высадке, а один погиб от прямого попадания снаряда, когда тащил к берегу надувную лодку со взрывчаткой. На одном участке все уже было подготовлено к взрыву заграждений: заложены и соединены заряды и подрывники собирались поджечь шнуры и уйти в безопасное место, но внезапно разорвавшийся немецкий снаряд детонировал заряды; взрывом были убиты и ранены все подрывники этого отряда. К тому же возникло непредвиденное осложнение. Пехотинцы, пытаясь укрыться от огня противника, скапливались беспорядочными группами у заграждений. Командиры отрядов, заложив заряды и подготовив заграждения к взрыву, бегали вдоль заграждений и, яростно ругаясь, выгоняли солдат из зоны взрыва. А один командир, видя, что слова не помогают, вне себя поджег шнуры и закричал солдатам, что до взрыва осталось полминуты. Возле многих заграждений лежали раненые солдаты, и подрывники потратили немало времени, чтобы перенести их в другое место.

В этот трудный день подрывники Гиббонса проявили подлинный героизм. Однако вследствие поспешности и ошибок в планировании их героические усилия почти ни к чему не привели. Неблагополучно обстояло дело и с указателями проходов. Некоторые буи и вехи для обозначения проходов в заграждениях были утеряны или повреждены во время высадки. Вехи для обозначения проходов к берегу были очень неустойчивы и к тому же малозаметны со стороны моря из-за дыма, обволакивавшего берег. Металлические буи со штырем и флажком наверху легко пробивались винтовочными пулями и тонули, к тому же все буи были окрашены в одинаковый цвет, независимо от того, для какой границы прохода — правой или левой — они предназначались. В результате если один буй тонул, то по оставшемуся было невозможно определить, какую сторону прохода он обозначает.

Когда прилив залил заграждения, проходы, расчищенные ценой таких больших жертв, найти было невозможно. Все утро десантные суда ходили вдоль берега, разыскивая буи и вехи. Большинство командиров судов знало, что через заграждения должны быть сделаны проходы, но, не найдя указателей, не рискнули вести свои суда через минированные заграждения.

Большая часть артиллерии для поддержки пехоты по плану должна была прибыть на амфибиях и других переправочных средствах в первые же часы после высадки.

Однако море было настолько неспокойным, что многие из них перевернулись в море и утонули.

Прошло очень много времени, прежде чем инженерным частям удалось проделать в галечной насыпи проходы для танков. Причиной этой задержки снова была потеря техники. Из 16 бульдозеров осталось только три, причем один из них был так облеплен пехотинцами, что совершенно не мог двигаться. До 10 часов утра еще не было сделано ни одного прохода. К этому времени прилив достиг высшей точки, и танки оказались зажатыми на узкой полосе, шириной всего несколько метров. В это время на пляж начали прибывать грузовики, «джипы», вездеходы и другая техника. Все это скопление живой силы и техники служило отличной мишенью для немцев, которые вели артиллерийский огонь с ближних дистанций. В этот момент был получен приказ флоту: приостановить дальнейшую высадку, пока на пляже не будет наведен порядок.

В обстановке полной неразберихи и сумятицы на берег выгрузилась зенитная артиллерия. Одним взводом зенитной артиллерии командовал сержант Хаас.

Хаас, как и все, при первом взгляде на пляж был потрясен. Он понял, что выполнить приказ так, как это предполагалось, невозможно.

Хаас приказал своему водителю повернуть направо и попытаться пройти по узкой полосе между водой и нагромождением обломков.

Появление взвода Хааса в этот критический момент было весьма кстати. Хаас не успел еще остановить машину, как к нему подбежал офицер и показал ему на немецкий дот, расположенный на скалах, откуда немцы вели непрерывный огонь. Однако орудия Хааса не могли стрелять в виду слишком малого угла наводки. Тогда Хаас скомандовал водителю еще раз повернуть направо и отойти немного к морю. Оттуда он дал несколько залпов по немецкому доту. Все снаряды попали точно в цель, и немецкое орудие замолчало.

В это утро за высадкой на побережье «Омаха» наблюдали несколько человек. На западном конце пляжа немецкий офицер насчитал с десяток горящих танков и большое количество выведенных из строя машин; он видел убитых и раненых, лежавших на песке, и пехоту, укрывшуюся за насыпью. Обо всем увиденном он доложил в штаб дивизии, добавив, что вторжение, очевидно, остановлено у самого берега. Получив это донесение, командир немецкой дивизии проникся такой уверенностью о провале высадки, что даже отправил часть своих резервов для контратаки англичан. В сложившейся обстановке генерал Брэдли, находившийся на борту крейсера «Огаста», не мог оказать никакого влияния на ход боя. Он был сильно обеспокоен беспорядочными и тревожными сообщениями с берега. Около 9 часов утра Брэдли направил своего наблюдателя на быстроходном катере ближе к берегу; его донесения также были тревожными. Одновременно поступило сообщение от штабного офицера, в котором говорилось, что десантные суда мечутся у берега словно перепуганное стадо овец. В полдень Брэдли узнал, что обстановка на пляже остается по-прежнему критической. Он начал обдумывать план переброски войск на участок «Юта» и к местам высадки англичан. Принятие подобного решения в данной ситуации могло бы иметь весьма тяжелые последствия: это означало бы признать полный пропал высадки на участке «Омаха» и к тому же обречь уже высадившиеся войска на полное уничтожение противником.

Во второй половине дня в связи с введением в действие артиллерии флота в развитии операции обозначился перелом. Вначале из-за боязни поразить свои войска при высадке артиллерийская подготовка кораблей флота была прекращена за три минуты до начала высадки. Но когда выяснилось, что войска залегли на пляже, не продвигаются вперед и наступление приостановилось, корабли получили приказ подойти как можно ближе к берегу и открыть огонь по всем видимым целям. Таким образом, артиллерия флота поддержала находившуюся на берегу армейскую артиллерию. Одна за другой выводились из строя немецкие пушки, и их огонь по пляжу начал заметно ослабевать. Залегшая на берегу пехота воспрянула духом. Начали проявлять активность отдельные солдаты, офицеры и даже целые группы. Офицеры и сержанты, лучше подготовленные и более опытные, чем рядовые солдаты, постепенно приходили в себя от пережитого потрясения и начинали трезво оценивать обстановку.

На одном участке пляжа лейтенант и раненый сержант вышли из-за укрытия и поднялись на насыпь. Осмотрев проволочные заграждения за насыпью, они вернулись обратно, и лейтенант, обращаясь к помертвевшим от страха солдатам, громко сказал: «Вы что, собираетесь лежать до тех пор, пока вас всех перебьют?» Никто из солдат не шевельнулся. Тогда лейтенант и сержант разыскали взрывные заряды и взорвали проход в проволочных заграждениях, и только после этого солдаты пошли за ними. В такой же обстановке на другом участке один полковник заявил: «Здесь находятся две категории: убитые и те, кто хочет быть убитыми. Давайте же, черт возьми, думать, как вырваться из этого пекла!»

На этот призыв первым откликнулся рядовой солдат. Он взобрался на насыпь и установил в проволочных заграждениях двойной заряд взрывчатки. Сильный взрыв расчистил проход в проволочных заграждениях.

Его поступок воодушевил остальных, и вскоре небольшие группы солдат, в большинстве случаев плохо вооруженные, возглавляемые отдельными смельчаками, начали продвигаться вперед. На своем пути они встречали гораздо больше укрытий, чем было на пляже, и поэтому огонь немцев представлял для них меньшую опасность, чем на берегу. Но вскоре путь им преградили минные поля. В одной группе оказался лейтенант инженерных войск. Он пополз на животе впереди, разряжая мины своим охотничьим ножом, а за ним гуськом двигались остальные, стараясь ступать на следы идущих впереди. Именно эти разрозненные группы измученных, еще не оправившихся от потрясения солдат возобновили наступление на участке «Омаха».

К полудню небольшая часть пехоты прорвалась к скалам и оттуда начала атаковать оборонительные позиции немцев. Противник по-прежнему удерживал долины, и поэтому танки и артиллерия не могли следовать за пехотой и поддерживать ее. Сержант Хаас видел своих солдат на фоне скал, но вынужден был ждать, пока будут готовы проходы в галечной насыпи, через которые он сможет провезти свои пушки. Гиббонс с нетерпением ожидал начала отлива, чтобы продолжать расчистку проходов в заграждениях. Первое время связь отсутствовала. Большинство радиостанций намокло в воде при высадке и не работало. Телефонную связь с трудом наладили только к полуночи. Катушка с телефонным проводом, которую нес на себе Генри Майерс, лежала возле него. Если бы в этот момент немцы предприняли сильную контратаку, они смогли бы без особого труда сбросить американские части обратно в море.

Но никаких контратак не последовало, и этим, как и многим другим, сухопутные войска были обязаны своей авиации. Самолеты союзников в этот день задерживали передвижение немецких частей по всей территории Франции. Немаловажную роль сыграла авиация и в разрушении коммуникаций еще до начала высадки.

В северном районе Атлантики немецкие метеорологические станции были оборудованы хуже английских и американских. Частично это объяснялось их географическим положением, а частично тем, что немецкая авиация была доведена до такого состояния, что немцы не могли рисковать своими самолетами для ведения дальней метеорологической разведки. В результате их синоптики предсказывали только плохую погоду, и на основании этого немцы считали, что им ничто не угрожает в этом районе, по крайней мере в течение нескольких дней. Фельдмаршал Роммель выехал на несколько дней в Германию для доклада Гитлеру, а в самом районе высадки утром 6 июня 1944 года все командиры дивизий были вызваны на совещание в город Бриттон. Даже тогда, когда высадка уже началась, немецкое верховное командование никак не могло поверить, что союзники действительно начали вторжение, несмотря на такую плохую погоду.

Авиация союзников препятствовала вылетам немецких самолетов метеорологической службы и успешно бомбила немецкие радарные станции. За неделю до начала вторжения немецкие самолеты-разведчики доплетали до Дувра и, приняв сосредоточенный там ложный флот за действительный, доложили командованию, что флот союзников продолжает стоять на месте. Но они не имели возможности пролетать дальше к тем гаваням, где был сосредоточен флот, предназначенный для вторжения. На побережье Франции немцы имели достаточное количество радарных станций, чтобы своевременно засекать суда и самолеты союзников, но всю последнюю неделю перед высадкой союзная авиация подвергала их усиленной бомбежке, и в ночь высадки последние из еще оставшихся станций были разбиты. Лишь на восточном побережье небольшое количество немецких радарных станций было специально оставлено неповрежденными, чтобы они могли засечь передвижение ложного флота в восточной части пролива и этим создать у немцев впечатление будто флот союзников движется в направлении Кале.

Вот почему в то утро немецкое верховное командование долго не могло поверить, что где-то в другом месте началась высадка главных сил союзников. В штабы Рундштедта и Роммеля поступала далеко не полная информация. Все это, по-видимому, подтвердило уверенность Рундштедта, что главные силы союзников будут высаживаться в районе Кале, а высадка в Нормандии, по его мнению» была предпринята союзниками как отвлекающий маневр. Поэтому, когда наступил решающий момент, он колебался, куда бросить основные резервы. Вблизи района высадки армейское командование имело только одну механизированную дивизию, которая дислоцировалась в районе Канн и в начале дня была переброшена в район высадки англичан. Между Нормандией и Парижем находились еще две механизированные дивизии СС, но они не подчинялись армейскому командованию. Гитлер запретил Рундштедту использовать их без предварительного согласования с ним лично. В конце дня начальник штаба Рундштедт запросил у Гитлера разрешение перебросить эти дивизии на запад. Однако Гитлер отказался дать согласие, мотивируя это тем, что высадка основных сил союзников ожидается на восточном побережье Франции. Решение Гитлера никто не мог изменить, и оно оставалось в силе до следующего дня. Когда же наконец приняли решение о переброске этих дивизий, было уже слишком поздно. Авиация союзников не давала никакой возможности этим дивизиям передвигаться в дневное время. Она контролировала все дороги и охотилась даже за отдельными танками, которые пытались продвигаться вне дорог.

Тактические резервы в районе побережья «Омаха» были израсходованы. Эти резервы состояли из двух бригад. Ночью часть бригад была введена в действие против воздушного десанта; утром другая часть была переброшена в район высадки англичан, которые продвигались в глубь Франции. Атлантический оборонительный вал немцев на участке «Омаха» оказался недолговечным.

 

Глава VI. Высадка англичан на участках «Голд», «Джуно», «Суорд»

В связи с тем что в районе Ла-Манша приливная волна двигалась с запада на восток, английская армия начала высадку тридцатью минутами позже американцев почти одновременно на трех плацдармах, получивших в плане вторжения кодированные названия «Голд», «Джуно» и «Суорд».

Высадка англичан резко отличалась от высадки американских войск. В этом отношении показателен боевой опыт капитана 2-го территориального танкового полка Лондонского графства Роджера Белла, который высаживался на участке «Голд» в 24 километрах к востоку от плацдарма «Омаха».

Когда началась война, Беллу исполнилось двадцать лет и он изучал бухгалтерское дело под руководством одного из известных бухгалтеров-экспертов Шеффилда. Роджер сразу поступил на военную службу — не только из патриотизма, а и потому, что боялся через полтора-два месяца провалиться на очередном экзамене по бухгалтерии. В армии он столкнулся вовсе не с тем, чего ожидал. Он рвался в бой, ему хотелось проявить храбрость, отличиться, пожертвовать собой, если понадобится, и этим обессмертить свое имя, — но ничего подобного не требовалось. Все четыре с половиной года, проведенные им в армии до высадки в Нормандии, были годами упорной боевой учебы, непрерывных тактических занятий и учений.

Если бы во время военного обучения Роджеру Беллу кто-нибудь сказал, что из него получится хороший солдат, то Белл был бы в затруднении — то ли чувствовать себя польщенным, то ли не придавать таким словам значения. Но, по всей вероятности, ему за все время военной службы не приходилось слышать подобной похвалы.

Когда командир дивизии объявил, что в предстоящей высадке на европейский континент 2-му территориальному танковому полку Лондонского графства выпала честь быть в первом оперативном эшелоне вторжения, Белл был рад, что наконец-то примет участие в боевых действиях. Он поступил на военную службу добровольно, а теперь война подходила к концу, а он ни разу за эти четыре с половиной года не подвергся сколько-нибудь значительной опасности, не говоря уже об участии в настоящем бою.

4 июня 1944 года отряды разграждения начали погрузку на плавсредства. На каждой самоходной десантной барже размещалось по одному отряду, в состав которого входили шесть саперных танков. Роджер Белл, который был заместителем командира танковой роты, одновременно командовал одним из танков-тральщиков. Когда танки задним ходом поднялись по аппарели на палубу, танкисты почувствовали какой-то особый подъем. Белл и его люди были уверены, что смогут нанести по противнику первый удар. Правда, сейчас судьба операции зависела от флота, который должен был благополучно и, главное, своевременно доставить их к берегам Франции.

Саперные танки были созданы в результате огромной работы большого научного коллектива, тщательно изучившего все проблемы, связанные с вторжением с моря на территорию противника с заранее подготовленной обороной, и, в частности, опыт рейда в Дьепп в августе 1942 года. Практические испытания саперные танки проходили в 79-й танковой дивизии, которой командовал генерал-майор Перси Хобарт. В свое время он вышел в отставку и стал капралом одного из отрядов местной обороны, но с началом второй мировой войны по настоянию Черчилля снова вернулся в строй.

Опыт рейда в Дьепп убедил англичан, и в частности Черчилля, в том, что если армейские саперные части во время вторжения с моря на подготовленную оборону противника будут находиться под сильным огневым воздействием, то они не смогут уничтожить его инженерные заграждения, проложить дороги, засыпать противотанковые рвы, разминировать местность и разрушить доты. В связи с этим было признано необходимым создать механизированные, хорошо защищенные броней и вместе с тем достаточно эффективные инженерные боевые средства. В конце концов после долгих поисков эта проблема была решена и армия получила на вооружение саперные танки, которые в составе отрядов разграждения первого оперативного эшелона вторжения должны были первыми высадиться на берег с целью инженерного обеспечения десанта.

Среди них были машины самых разнообразных типов: плавающие танки, танки-тральщики с бойковыми тралами (именно таким командовал капитан Роджер Белл), танки-путеукладчики, фашинные танки, танки с установкой для метания подрывных зарядов, огнеметные танки, самоходные аппарели, мостовые танки. Весь английский план вторжения был разработан на основе их использования в самых широких масштабах, и поэтому, прежде чем начать рассказ о высадке англичан в Нормандии, необходимо кратко объяснить, что же представляли собой отдельные типы саперных танков.

Танки-тральщики предназначались для разминирования местности. Танковый трал был смонтирован на обычном танке типа «Шерман» и представлял собой вращавшийся от основного танкового двигателя металлический барабан, который крепился к корпусу танка двумя удлиненными кронштейнами. К барабану были приварены цепи, которые с силой били по земле и подрывали своими ударами мины по пути движения танка-тральщика, оставлявшего за собой хорошо видимый след.

Танки-путеукладчики расстилали перед собой непрерывную полосу прочного металлического покрытия (стальной сетки), оставляя позади себя нечто вроде временных дорог. Такие танки предназначались для прокладывания дорог через дюны или на местности с глинистой вязкой почвой.

Фашинные танки везли на себе огромные связки бревен, они сбрасывали их в противотанковые рвы, затем преодолевали их и давали возможность пройти другим танкам.

Самоходные аппарели представляли собой обычные танки без башен. Придвигаясь вплотную к стенкам набережных, волноломам или к противотанковым стенкам, они своими корпусами образовывали наклонные плоскости, по которым поднимались другие танки.

Мостовые танки несли на себе легкие металлические мосты длиной девять-десять метров, перебрасывали их в случае необходимости через широкие противотанковые рвы или крупные воронки на дорогах и открывали этим дальнейший путь как себе, так и другим автобронетанковым средствам.

Большая часть саперных танков немедленно после выполнения подобного рода боевых задач использовалась командованием в качестве обычных танков сопровождения пехоты.

Огнеметные танки и танки с установками для метания подрывных зарядов предназначались для уничтожения дотов противника. Короткоствольные мортиры, установленные на танках, выбрасывали огромные по мощности подрывные заряды кумулятивного действия, пробивавшие стены дотов любой толщины. Вслед за взрывом таких зарядов огнеметные танки направляли в образовавшуюся пробоину струи пламени, температура которых была гораздо более высокой, а дальность действия большей, чем температура и дальность действия струй пламени ранцевых огнеметов пехоты.

Вся эта техника была распределена по отрядам разграждения.

Участок, где предполагалась высадка отряда разграждения капитана Роджера Белла, был плотно заминирован, опутан проволочными заграждениями, усеян противотанковыми препятствиями и артиллерийскими огневыми точками. Местами песчаный грунт сменялся глинистой почвой. Вот почему при высадке отряда Белла первым на берег должен был сойти танк-путеукладчик, за ним — три танка-тральщика с бойковыми тралами для разминирования минных полей. Затем с самоходной десантной баржи должен был выгрузиться фашинный танк, так как предполагалось, что на дорогах, которые вели в глубь страны, могли оказаться крупные воронки, и, наконец, для расчистки берега от различных противотанковых препятствий выгружался бронированный бульдозер.

В состав других отрядов разграждения, которые по плану выгружались справа и слева от отряда Белла, входили танки, предназначенные для подавления артиллерийских огневых точек противника. По данным разведки, в этом секторе высадки отсутствовали такие труднопреодолимые препятствия, как набережные, волноломы и рвы, поэтому отрядам разграждения не были приданы аппарельные и мостовые танки. Каждый отряд разграждения целиком грузился на одну самоходную десантную баржу. Необходимо отметить, что англичане предложили американцам свои саперные танки. Однако это предложение было вежливо отклонено, и американцы использовали при высадке только танки-амфибии, которые, к сожалению, принесли слишком мало пользы, так как зависели от погоды и, в частности, от состояния моря, а оно в день «Д» не баловало десантников. Для военных историков остается загадкой, почему американцы, которых обычно считают самой механизированной нацией в мире, решили высаживаться в Нормандии без саперных танков. Возможно, что здесь известную роль сыграло чувство национальной гордости, помешавшее американцам воспользоваться разумным предложением английского командования, которое было сделано сразу же после назначения Эйзенхауэра и Монтгомери на посты главнокомандующих союзных сил. Американское командование и военные инженеры к этому времени, вероятно, уже решили, с какими средствами и как будут высаживаться в Нормандии американские войска, и приступили к необходимому обучению их. Конечно, трудно было отказаться от уже выработанных и утвержденных планов и программ обучения и начать все сначала. С точки зрения американского военного планирования потерь в живой силе во время вторжения в Нормандию ожидалось больше, чем считало английское командование. Когда американцы столкнулись с обороной немцев, построенной на плацдарме «Омаха», они должны были идти напролом, прорывать ее голыми руками. Американские военные теоретики, выступая в защиту подобного рода боевых действий, заявляли, что только таким образом можно добиться успеха в предельно сжатые сроки и что большие потери при этом оправданы, так как достигнутый успех неизбежно уменьшит дальнейшие потери. Однако после боев на плацдарме «Омаха» подобная аргументация звучала, мягко говоря, неубедительно. Все говорит о том, что если бы американцы приняли от англичан их военную технику, в частности саперные танки, и использовали бы ее в боях на плацдарме «Омаха», то они сразу пробились бы через галечную насыпь, проделали бы проходы в проволочных заграждениях и минных полях, а их пехота и танки непосредственной поддержки высадились бы на берег без той опасной задержки, которая имела место в день «Д». Исход сражения на этом участке был бы более благоприятным для союзников, а многие из трех тысяч убитых и раненых американцев остались бы живыми и невредимыми.

* * *

Утром 5 июня, как только самоходная десантная баржа, на которой находился капитан Роджер Белл, снялась с якоря и оставила остров Уайт, ветреная погода в проливе Ла-Манш сразу же дала о себе знать. Бóльшую часть солдат, хотя они и применяли таблетки гиосцина, укачало, и им ничем нельзя было помочь. Крутая волна захлестывала баржу, и с борта почти ничего не было видно. Солдаты капитана Белла, осматривая горизонт, вскоре пришли к выводу, что, кроме одной, шедшей по соседству с ними баржи их соединения, поблизости никого не было. Неужели произошла какая-то путаница? А может, думали солдаты, операция вновь отложена, а на боевых кораблях, которые вели соединение десантных барж, не разобрали соответствующего сигнала, и теперь они пересекают пролив Ла-Манш совершенно одни? С наступлением сумерек солдаты немного приободрились, так как два крейсера, сопровождавшие соединение, на миг осветили баржу прожекторами. Солдаты почувствовали, что идут правильным курсом — прямо на юг, а не брошены на произвол судьбы, как им начинало казаться.

Капитан Белл не страдал от морской болезни и чувствовал себя прекрасно. Несмотря на то что он никогда не бывал в бою, страха перед тем, что должно было произойти на рассвете, у него не было. Что попытка вторжения могла кончиться неудачей, ему и в голову не приходило. Он читал разосланное по частям и соединениям первого оперативного эшелона вторжения обращение Монтгомери к армии и флоту; Монти сказал, что полностью уверен в успехе — стало быть, никаких сомнений быть не могло. За всю свою службу Белл ни разу серьезно не задумывался над тем, за что он, собственно, собирался воевать и, возможно, отдать свою жизнь, но если такая мысль все же появлялась, то Роджер Белл без колебаний приходил к выводу о справедливости войны, которую вела Англия.

С наступлением ночи капитан Белл обошел своих людей и посоветовал им вздремнуть. В полночь, когда баржа уже прошла две трети своего пути, капитан, не беспокоясь ни о чем, быстро и крепко заснул.

В это время на артиллерийской батарее, установленной на холме вблизи участка «Голд», там, где предполагалась высадка отряда разграждения Роджера Белла, на посту с винтовкой в руках стоял немецкий часовой Фридрих Вюрстер. Вюрстер прислушивался к гулу тяжелых бомбардировщиков, пролетавших над ним в черном, покрытом облаками небе и направлявшихся, как он полагал, бомбить немецкие города. Он представил тревожный вой сирен в своем родном городе, мать, вскакивающую с постели и бросающуюся в бомбоубежище. Она теперь одна в доме — отец, солдат немецкой армии, служит где-то далеко на севере Норвегии, а брат — в военно-воздушных силах Германии. Фридриху Вюрстеру был всего 21 год, но он уже четыре года находился на военной службе. В 17 лет Вюрстер вместе с наступавшей немецкой армией маршировал ло дорогам Франции, в 18 лет он попал в Россию, а в 19 — был ранен под Москвой. Ему не исполнилось и 20 лет, когда, подлечившись после полученного ранения, он был снова отправлен в Россию, участвовал в наступлении, а затем отступал вместе с немецкой армией, был ранен вторично, на этот раз более тяжело. После этого его послали уже не в Россию, а во Францию, на защиту Атлантического вала.

Перебирая иногда в памяти день за днем, Вюрстер думал, что за все четыре года службы, боев, мучительных дней в госпиталях ему просто некогда было поразмыслить о войне, разобраться во многих вопросах, связанных с ней. Здесь, во Франции, стоя в одиночестве на своем посту, он стал задумываться над тем, чем кончится война, и кончится ли она вообще когда-нибудь, и чем он будет заниматься после демобилизации, если все-таки наступит мир и он останется жив.

Фридрих мечтал о мирной жизни, но никогда не думал о возможном поражении Германии. Был он сыном крестьянина, и, когда в Германии к власти пришел Гитлер, ему исполнилось только десять лет. Когда он подрос, то, как и все другие мальчики и девочки, вступил в гитлеровский союз молодежи.

Накануне вторжения союзников во Францию Фридрих продолжал считать правильными все мероприятия нацистов, а слухи об ужасающей жестокости фашистского режима, который он с такой самоотверженностью защищал, — ложью и клеветой, распространяемой врагами Германии. В ночь на 6 июня 1944 года Вюрстер стоял на своем посту, тоскливо всматривался в мерцавшее вдали море и даже не подозревал о готовящемся вторжении.

В два часа ночи его сменили, и Вюрстер устало направился в караульное помещение. Но не успел он раздеться, как раздался звон сигнального колокола и установленные на батарее репродукторы объявили боевую тревогу. Товарищи Вюрстера зашевелились на своих койках и, сонно бормоча проклятия, начали медленно шарить вокруг себя руками в поисках одежды. За последние несколько недель ложные боевые тревоги вконец измучили солдат, и они больше не принимали их всерьез. Но не успели солдаты привести себя в порядок, как на батарее была объявлена боевая готовность номер один, а один из офицеров по батарейной радиотрансляции сообщил, что за рекой Орн приземлились планеры и высадились парашютисты противника, атаковавшие батарею в Мервиле.

Сведения были весьма тревожные, но паники на батарее никакой не было. Солдатам внушили, что Атлантический вал неприступен, и они верили в это. К тому же артиллерийские батареи были отлично оборудованы, материальная часть в полном порядке, и это еще более укрепляло уверенность артиллеристов. Они не знали о недостаточной боеспособности некоторых пехотных частей, от успешного взаимодействия с которыми зависела судьба многих артиллерийских батарей на побережье Франции.

Солдаты продолжали неторопливо одеваться. Мервиль находился от них в 32 километрах, и, по общему мнению, тревога была вызвана местным рейдом противника на побережье. Вюрстеру и его товарищам по батарее не раз говорили, что если англичане и американцы попытаются вторгнуться во Францию, то их будет ждать неизбежный разгром. Поэтому никто из солдат батареи не верил, что союзники решили высадиться в Нормандии.

* * *

Роджер Белл проснулся рано. На рассвете, когда он вышел из каюты и окинул взглядом пролив, он увидел тянувшиеся до самого горизонта корабли всех типов и классов. Вместе со своими товарищами он впервые воочию увидел фантастическую мощь тех сил, которые были собраны для высадки и поддержки первого оперативного эшелона вторжения.

В этот момент на борту самоходной десантной баржи, где размещался отряд разграждения капитана Роджера Белла, обстановка была почти мирной: танкисты и саперы заканчивали свой завтрак, скатывали одеяла, умывались, некоторые даже пытались бриться. Все были бодры и веселы и хотели только одного — поскорее ощутить под ногами твердую землю. О том, что могло случиться с каждым из них на берегу, никто не думал.

Капитан Белл осмотрел замки цепей и клинья, которыми крепился его танк на барже, а затем стал рассматривать из танковой башни приближающийся берег Нормандии, хорошо знакомый ему по картам и аэрофотоснимкам. Он знал свой участок высадки не хуже немецкого солдата Фридриха Вюрстера, который защищал его. Носивший несколько романтическое название, участок «Голд» представлял собой узкую полосу песчаного пляжа длиной около пяти километров, на западном конце которого находилась небольшая деревушка Ле Хамель, а на восточном — деревня Ла Ривьер. Позади деревни Ле Хамель начиналась гряда невысоких холмов, подходившая вплотную к обрыву, который отделял пляж от маленького французского городка Арроманш. За деревушкой Ла Ривьер, расположенной, как уже упоминалось, на восточном конце пляжа, берег был защищен от моря очень высоким волноломом, сооруженным в 1944 году; по нему проходила дорога. Это было препятствие, непреодолимое даже для саперных танков.

От одной к другой деревушке параллельно пляжу тянулись дюны. Среди них виднелись дачи и деревянные одноэтажные домики, предназначавшиеся для летнего отдыха горожан. За дюнами проходила узкая полоса заболоченной местности и дорога, соединявшая деревни Ле Хамель и Ла Ривьер, а за ней были холмы, покрытые мягкой зеленой травой и менее крутые, чем на плацдарме «Омаха». Для танков они не представляли серьезного препятствия, однако они господствовали над берегом; кроме того, на них были установлены артиллерийские батареи, в частности батарея, где служил Фридрих Вюрстер.

Капитан Роджер Белл должен был высадиться на восточной окраине пляжа. Еще в Англии, при обсуждении деталей высадки, Белл обратил внимание на огневую точку немцев в волноломе, где, как предполагалось, было установлено 88-миллиметровое орудие для ведения продольного обстрела пляжа.

В связи с тем что Роджер Белл со своим отрядом разграждения подходил к берегу под прикрытием артиллерийского огня тяжелых кораблей английского флота, он не замечал какой-либо активности со стороны немецких береговых батарей. Дым от разрывов снарядов корабельной артиллерии сплошной пеленой затянул холмы и висел над деревушкой Ла Ривьер. Вскоре Белл отчетливо увидел песчаный пляж. Он показался ему безжизненной пустыней, на которую в течение многих лет не ступала нога человека, и не удивительно: в деревне Ла Ривьер было не больше двух десятков домов, в которых засел взвод немецких солдат, и ее только что бомбили шесть эскадрилий тяжелых бомбардировщиков. Кроме того, по этой же деревне вели огонь шестнадцать 127-миллиметровых орудий с четырех эсминцев и двадцать четыре гаубицы самоходных десантных барж, не считая двух тысяч реактивных снарядов, которые одновременно обрушились на нее.

* * *

Авиационная бомбардировка, которая началась незадолго до рассвета, была для Фридриха Вюрстера первым предупреждением о том, что на этот раз случилось что-то действительно серьезное. Он укрылся под бронеплощадкой своего орудия. Его примеру последовали другие. Бомбардировка продолжалась почти час, и Вюрстер только раз за это время сумел взглянуть на то, что творилось вокруг.

Незадолго до окончания бомбардировки натренированный слух артиллеристов уловил среди грохота фугасных бомб характерные звуки крупнокалиберных артиллерийских снарядов. Противник мог обстреливать батарею только с моря, и это казалось Вюрстеру невероятным. Он никогда не думал и не мог даже предположить, что увидит до 600 кораблей (примерно такое количество десантных плавсредств и боевых кораблей находилось перед участком «Голд»), часть которых, стоя на якоре, вела по берегу артиллерийский огонь, в то время как другие направлялись к полосе прибоя, причем некоторые самоходные десантные баржи уже вошли в нее и выгружали танки и солдат. Отдельные группы солдат вместе с танками пересекали пляж и направлялись к подножию холма, где находилась батарея Вюрстера.

Уверенный, что командир самоходной десантной баржи приведет ее точно в намеченное для высадки место, Роджер Белл с нетерпением смотрел на приближавшийся берег. Он понимал, что наступал ответственный момент, который завершал годы его учебы и непрерывных тренировок, и знал, как знали это Мабри, Гиббонс и тысячи других солдат и офицеров, что запомнит его на всю жизнь.

Экипажи танков отряда разграждения капитана Белла начали запускать моторы. Перед машиной Белла стоял танк-путеукладчик, а позади — два танка-тральщика, фашинный танк и бронированный бульдозер. Белл приказал запустить мотор своей машины, и тут случилось непредвиденное: мотор танка не запускался. Стараясь перекричать надсадный вой стартера, Белл пытался что-то объяснить механику-водителю, но все его усилия были тщетными.

Вероятно, ни один водитель автомобиля, застрявший на шумной улице города, никогда не чувствовал себя в таком отчаянном положении, как Белл. Его машина должна была двигаться вперед, дать дорогу другим танкам, но время шло, полоса прибоя и песчаный пляж стремительно вырастали перед носом самоходной десантной баржи, а мотор по-прежнему не подавал признаков жизни. Тогда Белл решил завести его с буксировки — это был единственный выход из положения. Он быстро выпрыгнул из башни и, к крайнему неудовольствию водителя танка-путеукладчика, которого вовсе не прельщала перспектива вступить в бой, имея на буксире тридцатитонную громадину, набросил буксировочный трос на передний крюк своего танка. Из-за волнения и пререканий с саперами Белл не успел осмотреться. Совершенно неожиданно для него баржа ткнулась в отмель, носовая аппарель с шумом грохнулась в воду, и танк-путеукладчик, наклонившись вперед, резко дал ход и натянул буксировочный трос.

Он протащил танк Роджера Белла по палубе несколько метров — и дело было сделано: мотор его танка начал работать. Белл просигналил на танк-путеукладчик «О'кэй» и отдал буксировочный трос. Пока он забирался в башню своего танка, путеукладчик с резом сполз с аппарели и почти скрылся под водой, но тут же быстро выскочил на поверхность.

Беспокоясь, как бы мотор снова не заглох, Белл направил свой танк на аппарель, и через несколько секунд волны уже разбивались о его башню, то и дело захлестывая ее и заливая внутренние отсеки. Но танк Белла упорно шел вперед к берегу.

Когда танк наконец выбрался на берег, Беллу бросился в глаза частокол проволочных заграждений с привязанными к ним противопехотными минами. Белл посмотрел вправо и сквозь клубы дыма увидел, что берег, недавно казавшийся таким пустынным, был сплошь заполнен английскими танками, которые один за другим выползали из воды и устремлялись к дюнам. Два танка-тральщика из его полка, выгрузившиеся на берег несколько правее, уже были подбиты. Внезапно, выбросив густые клубы дыма, с ужасным грохотом взорвался танк с установкой для метания подрывных зарядов, который шел несколько впереди Белла. Почти одновременно Белл ощутил резкий удар по корпусу танка и услышал взрыв позади своей машины. Оглянувшись, он увидел, как пламя бушевало над башней танка.

Танки «Шерман» имели существенный недостаток — они загорались моментально, за что английские танкисты метко окрестили их «керосинками». Немцы дали им еще более мрачное прозвище — «сковородки», так как английские танкисты часто сгорали в них заживо. Белл приказал своему экипажу немедленно покинуть танк и сам начал было выбираться из башни, но тут он увидел, что тревога была ложной: на его машину упал кусок объятой пламенем брони взорвавшегося впереди танка, его же танк был невредим. Внезапно в каких-нибудь ста метрах от себя Белл заметил вспышки орудийных выстрелов — это 88-миллиметровое орудие немцев из дота вело огонь прямой наводкой и уже успело поджечь три танка, горевших дымным пламенем неподалеку от машины Белла. Белл, высадившийся в непосредственной близости от немецкого дота, находился пока вне зоны обстрела, но при продвижении вперед его танк неминуемо должен был попасть под огонь этого орудия.

Белл не раздумывал ни минуты. Его танк стремительно рванулся вперед и очутился рядом с подбитыми английскими танками, откуда хорошо были видны амбразура дота и прикрытый броневым щитом ствол тяжелого орудия, который, как показалось Беллу, был направлен прямо на него. Белл остановил танк в ста метрах от дота и быстро навел пушку танка на огневую точку немцев. Белл торопился: он знал, что его танк представляет отличную мишень для немцев, засевших в доте. Белл выстрелил по амбразуре дота двумя осколочно-фугасными снарядами, но они, по-видимому, не причинили немцам особого вреда. Тогда Белл дал еще три залпа бронебойными снарядами, и немецкое орудие замолчало. Путь был свободен, и Белл приступил к выполнению основной боевой задачи. Подмяв под себя проволочные заграждения, танк-тральщик вышел на первое минное поле и двинулся к видневшейся впереди дороге. Цепи бойкового трала били по мягкой песчаной почве, и танк чем-то напоминал огромную молотилку.

О начале траления капитан Белл должен был сообщить зеленой дымовой шашкой пехотным подразделениям, которые следовали за его танком по протраленному им проходу в минном поле. Белл зажег спичкой шашку, но в этот момент танк резко качнулся — и шашка выпала у него из рук. Мгновенно едкий зеленый дым заполнил танк, выбиваясь из-под крышки башенного люка. Проклиная все на свете, задыхаясь от дыма, Белл ползал по днищу танка, пока наконец не нашел шашку и не выбросил ее наружу. Тем временем танк продолжал двигаться по минному полю, но, к удивлению танкистов, им не удалось еще подорвать ни одной мины. Почва была очень влажной, а по мере приближения к дороге становилась все более вязкой и наконец превратилась в топкое болото, в котором прочно застрял танк Белла.

В это время два других танка-тральщика из его отряда продвигались по более твердому грунту и успешно добрались до дороги; затем, развернувшись влево, они двинулись к небольшой деревушке Ла Ривьер. Досадуя на непредвиденную задержку, капитан Белл выбрался из танка и осторожно ступил на минное поле. Бросив взгляд в сторону моря, он увидел, что на берег высаживается английская пехота; она уже пересекла линию прилива и вступила на пляж, где несколько минут назад сеяло смерть и разрушение немецкое тяжелое орудие. По проходам в минном поле шли танки непосредственной поддержки пехоты, тягачи с орудиями, автомашины. Белл зашагал по протраленному проходу, который проложил его танк в минном поле, в надежде найти тягач, чтобы вытащить из болота свою машину.

По дороге к берегу Белла неотступно терзала мысль о том, что все его действия при высадке были глупыми и нелепыми. Ему всегда говорили, что он далеко не идеальный солдат, и сейчас он лишний раз доказал это, только и всего. Такого невысокого мнения о себе был капитан Роджер Белл. И даже когда ему потом вручили медаль за проявленную при высадке храбрость и находчивость, он никак не мог поверить, что действительно проявил незаурядное мужество. Тем не менее это было именно так — пять точных выстрелов по доту противника способствовали успешной высадке десанта на участке «Голд».

* * *

Первое минное поле, по которому шли танк капитана Белла и другие танки-тральщики отрядов разграждения, было заминировано бельгийскими минами, которые не взрывались либо потому, что слишком долго пролежали в сыром грунте, либо из-за плохого качества взрывателей. Второе минное поле, находившееся за дорогой, оказалось гораздо более заболоченным, чем думало английское командование, основываясь на данных аэрофотосъемки. Первый же танк, рискнувший начать траление этого минного поля, подорвался на мине, так как грунт был очень мягким и смягчал удары траловых цепей. Командиры других танков-тральщиков, которые добрались до дороги, сразу же определили, что это болото непроходимо независимо от того, есть ли там мины или нет. Они повернули влево и пошли по дороге к развалинам деревушки Ла Ривьер и далее в глубь территории. Таким образом, из двух минных полей, которые встретились танкам-тральщикам на этом участке побережья, одно оказалось слишком легким для траления, другое — слишком трудным.

Между тем саперные танки очистили от противника приливную часть берега и способствовали, таким образом, высадке английской пехоты первого эшелона вторжения. Выйдя на дорогу, танки-тральщики приступили к выполнению боевой задачи в качестве танков непосредственной поддержки пехоты и обеспечили ее продвижение в глубь страны. Вскоре один из танков-тральщиков, с грохотом двигавшийся по дороге, наткнулся на противотанковый ров, который пересекал дорогу, и обнаружил небольшой мост через него, находившийся, к удивлению командира танка, в полном порядке (очевидно, немцы не успели своевременно подорвать его).

Командир танка-тральщика немедленно радировал об этом командиру роты и сообщил, что попытается перебраться через ров по уцелевшему мосту. «Если вы услышите взрыв, — сказал он, — то поймете, в чем дело». Однако взрыва, к счастью, не последовало, и танк благополучно перебрался через ров.

* * *

В центре участка «Голд», который находился вне зоны обстрела орудий немцев, атака десантных частей проходила почти в точном соответствии с планом: на западной же оконечности плацдарма, непосредственно перед деревней Ле Хамель, англичане столкнулись с серьезным препятствием. Здесь немцы укрепили один из санаториев, превратив его в мощный опорный пункт. Ни бомбардировка с воздуха, ни огонь корабельной артиллерии не причинили ему особого вреда.

На этом участке первыми высадились отряды разграждения 2-го территориального танкового полка Лондонского графства и саперы, за которыми через семь минут высадился 1-й пехотный батальон Хэмпширского полка. Среди ветеранов этого полка находился старшина Боуэрс.

Боуэрс был человеком совершенно иного склада, чем капитан Роджер Белл. Он прослужил в армии в общей: сложности семнадцать лет. Военная служба стала для него профессией, и он ею гордился. В свои тридцать три года Боуэрс был не только закаленным солдатом, но и опытным десантником, мастером десантных операций. Он участвовал в высадке в Сицилии и в Италии, поэтому в отличие от большинства участников высадки в Нормандии он хорошо знал, что его ожидает на берегу.

Когда до берега осталось около мили, начался артиллерийский обстрел с кораблей. Никто не сомневался, что после обстрела с моря и авиационной бомбардировки оборона противника на берегу будет полностью подавлена и вряд ли кто-либо там останется в живых. Тем неожиданнее оказался ошеломляющий удар, которым их встретил противник.

Когда Боуэрс со своей ротой высадился на берег, то грохот разрывов и сотрясение воздуха были настолько сильными, что он оказался не в состоянии правильно оценить обстановку, чтобы принять какое-нибудь решение. Единственное, что он видел, — это спины солдат, бежавших впереди него, и песок под своими ногами. Но Боуэрс хорошо знал, как нужно действовать в подобной ситуации, и поэтому, оглохший от грохота снарядов и ослепший от дыма, не останавливаясь, бежал вперед вместе с другими солдатами, тащившими заряды для подрыва проволочных заграждений. Солдаты с ходу подорвали это заграждение, и Боуэрс, стремительно проскочив в образовавшийся проход, залег за невысоким бетонным волноломом. С трудом переводя дыхание, Боуэрс оглянулся и с ужасом убедился, что от его роты уцелело всего лишь несколько человек, остальные были либо убиты и лежали на прибрежном песке, либо ранены. Командир роты Боуэрса майор Уоррен был тут же. Вскоре Боуэрс и Уоррен заметили, что огневой вал противника перемещается вдоль берега справа налево; это насторожило их. Спустя несколько минут они обнаружили, что по берегу ведет огонь дот, построенный немцами перед санаторием со стороны моря. Кроме Боуэрса и майора Уоррена за волноломом укрылись еще два солдата — ординарец майора с портативной радиостанцией и еще один рядовой. Всем было ясно, что от уничтожения дота зависит успех высадки и что именно они должны его уничтожить.

Быстро обсудив обстановку и наметив план действий, они поползли к доту вдоль волнолома. Однако метров за сто от дота волнолом кончился, и они очутились на открытой местности под огнем четырех пулеметов и 88-миллиметрового орудия, которое через равные промежутки времени стреляло поверх их голов по английским танкам, выползавшим из воды на берег. Пока они решали, что же делать дальше, майор Уоррен получил по радио приказ принять командование батальоном и стал отползать назад. В этот момент был убит его ординарец-радист, а солдат, который вместе с ними полз к доту, также повернул назад, спеша укрыться за волноломом. Таким образом, Боуэрс остался один и, надо сказать, чувствовал себя прескверно. Ползти вперед, навстречу огневому шквалу, было бессмысленно, поэтому он повернул обратно к волнолому, где нашел раненого командира своего полка.

— Ты еще жив, старина? — обрадованно спросил Боуэрса полковник.

— Не уверен, но как будто еще дышу, сэр, — в тон ему ответил Боуэрс и коротко доложил об обстановке, в частности о доте.

Командир полка, почти теряя сознание, чуть слышно сказал Боуэрсу:

— Ну что ж, старина, придется тебе пойти туда и посмотреть, что с ним можно сделать…

— Слушаюсь, сэр! — привычно ответил Боуэрс и тут же опасливо подумал, как бы полковник в таком состоянии не приказал ему в одиночку атаковать и уничтожить всю немецкую армию.

С того момента как Боуэрс очутился на берегу, минуло каких-нибудь 15 минут, но за это время произошли большие изменения. Основная масса солдат и офицеров Хэмпширского полка пересекла узкую приливную часть берега, но из своей роты Боуэрс больше никого не видел. В общем, на этом участке обстановка складывалась примерно так же, как и на участке «Омаха», где пехота, ошеломленная сильным огнем противника, была рассеяна и дезорганизована. Однако здесь положение спасли саперные танки. Правда, отряды разграждения потеряли своего командира, который был убит немецким снайпером вскоре после высадки на берег, но это не отразилось на ведении боевых действий. Один из танков-тральщиков повел артиллерийскую дуэль с немецким дотом, но вскоре был подбит и загорелся. Танки с установками для метания подрывных зарядов пробили бреши в волноломе, через которые танки-тральщики вышли на левый фланг деревни Ле Хамель и начали разминирование минных полей. В первом танке находился помощник командира отрядов разграждения капитан Тейлор, во втором — сержант Линдсей. Танк капитана Тейлора вскоре подорвался на мине, но сержанту Линдсею удалось благополучно добраться до дороги, после чего он развернул танк вправо и направился к центру деревни, где должен был находиться командный пункт Хэмпширского полка. Капитан Тейлор знал, что деревня еще не была захвачена англичанами, и с ужасом смотрел, как Линдсей на огромной скорости ворвался в деревню. Капитан Тейлор хотел было предупредить его об опасности по рации, но при взрыве мины она вышла из строя, а тем временем танк Линдсея уже скрылся за домами деревни.

Не обнаружив в деревне своей пехоты, Линдсей проскочил через нее, обошел санаторий с тыла и начал разминировать дорогу, которая вела из деревни на запад. Через некоторое время он наткнулся на заграждения в виде стальных ежей, которые преградили ему дальнейший путь; за ними находился противотанковый ров. Линдсей повернул машину и направился назад к деревне. Там он нашел проход через ров и приступил к разминированию минного поля за рвом. Одиночный английский танк-тральщик, двигавшийся по открытой местности, представлял собой удобную цель для немецких артиллеристов, и поэтому не успел Линдсей протралить и нескольких сот метров, как был дважды обстрелян немецким орудием, установленным примерно в одном километре от города Арроманш. Немцам удалось поджечь танк, но его экипаж, отделавшись легкими ожогами, успел выбраться из горевшего танка и укрыться в кукурузе. Ночью Линдсей и два его товарища дождались подхода английских войск и присоединились к ним; два других танкиста были захвачены немцами в плен, но спустя несколько дней им удалось бежать из плена и присоединиться к американцам.

Прорыв танка Линдсея в глубь обороны немцев и смелые действия в их тылу вызвали замешательство среди немцев и частично отвлекли их огонь от хэмпширцев. Возможно, что это помогло и Боуэрсу, который как раз в это время приступил к выполнению приказа командира полка.

Боуэрс был вооружен автоматом «стэн» и несколькими английскими ручными гранатами. Кроме того, он предусмотрительно прихватил итальянские гранаты, которые высоко ценил еще по опыту боев в Италии. Он решил ползком подобраться к доту и забросать его гранатами.

Боуэрс добрался до прохода в волноломе, где встретился с двумя солдатами английской морской пехоты «командос», с которыми вместе двигался к берегам Нормандии на самоходной барже. Одного из них звали Тэдди, другого — Тэффи. Встретившись в столь необычной обстановке, они как ни в чем не бывало обменялись непринужденными репликами.

— Эй, Гарри! — окликнул Боуэрса один из них. — Куда это ты так торопишься? Мы были бы не прочь составить тебе компанию и немного повеселиться. Как ты смотришь на это?

— Ну что за вопрос, друзья! Пошли, но сомневаюсь, что вы получите удовольствие, — невозмутимо ответил Боуэрс, хотя в душе очень обрадовался им.

Они ползком пересекли развороченный снарядами и бомбами участок санатория, который начинался непосредственно за волноломом. Под прикрытием их огня Боуэрс добрался до развалин, а оттуда через окно, которое находилось над дотом, прыгнул на его крышу и свесился с гранатой в руке над одной из амбразур. В щель Боуэрс увидел чью-то руку с белым платком, которая подавала сигнал о сдаче. Боуэрс мгновенно вспомнил все пережитое им во время высадки, гибель своей роты и швырнул гранату внутрь дота.

Через минуту после взрыва из дота с поднятыми руками вышли уцелевшие немцы.

* * *

Как только Фридрих Вюрстер и его товарищи по батарее пришли в себя после бомбардировки, они открыли огонь из своих 105-миллиметровых орудий. Но вскоре их батарея была вынуждена прервать огонь из-за самолетов союзников, которые пролетали над ней на бреющем полете; их яростный огонь не давал возможности орудийным расчетам выйти из укрытия. Батарея понесла большие потери. Причем количество убитых и раненых непрерывно росло. Положение батареи с каждой минутой ухудшалось. Англичанами был захвачен передовой наблюдательный пункт батареи, на котором находился ее командир. Немецкие артиллеристы по батарейной радиотрансляции слышали его последние слова: «Они идут прямо на меня!» На этом связь с наблюдательным пунктом прекратилась. Прервалась также связь и со штабом полка, который находился вблизи Мервиля. Оттуда успели сообщить на батарею о падении Мервиля и о том, что штаб находится под непрерывным обстрелом противника.

Батарея Фридриха Вюрстера оказалась изолированной. Вюрстер видел, как английские танки выгружались на берег, как они заполняли все дороги, взбирались на холмы и один за другим захватывали немецкие опорные пункты вокруг батареи. В отчаянии немецкие солдаты обращали взоры к небу в надежде увидеть свои самолеты, но тщетно: в воздухе господствовала авиация союзников.

Батарея Вюрстера была взята танковой ротой 2-го территориального танкового полка Лондонского графства, в которой служил капитан Роджер Белл; в плен попало около ста человек. Это были первые солдаты противника, которых видели Белл и его люди, несмотря на то что война с Германией продолжалась уже пять лет. Естественно, англичане очень гордились тем, что захватили пленных. Вюрстер и его товарищи не сомневались, что их непременно расстреляют. Но ничего подобного не произошло. Гитлер, услышав о том, что прорван Атлантический вал, обвинил немецких солдат и офицеров в предательстве и измене. Рыцарское отношение англичан к военнопленным, чудовищное обвинение Гитлера немецких солдат и офицеров, оборонявших Атлантический вал, в предательстве и измене привели к тому, что у Вюрстера постепенно выработалось критическое отношение к войне, которую вела Германия, и к цели, во имя которой погибли сотни его товарищей. Другими словами, события дня «Д» положили начало решительному перелому в мировоззрении Вюрстера. Подобный процесс в это время происходил в сознании многих сотен тысяч немцев.

* * *

Бой на участке «Голд» закончился полной победой англичан еще задолго до падения батареи, где служил Фридрих Вюрстер. В деревне Ле Хамель немцы держались до полудня и нанесли хэмпширцам тяжелые потери, но уже к 10 часам утра английские танки проделали проходы с берега в семи местах. По ним в глубь страны широким потоком хлынула английская пехота, которая захватила и очистила от противника район глубиной до пяти километров и к исходу дня прочно закрепилась на достигнутых рубежах.

* * *

Капитан Белл, старшина роты Боуэрс и, вероятно, каждый английский солдат, который пробился в глубь Франции на участок «Голд», считали себя первыми англичанами, ступившими на землю Франции за последние четыре года. Но это было не так. В ночь под новый, 1944 год здесь побывали два военнослужащих английской армии, которые высадились на берег точно в том же месте, где и капитан Роджер Белл, провели разведку местности и взяли пробы грунта. Хотя это произошло за пять месяцев до описываемых нами событий, полученные ими разведывательные данные имели огромное значение для успешной высадки англичан. В связи с этим следует рассказать о деятельности майора Скотт-Боудена и сержанта Брюса Огдена Смита из подразделений английской морской пехоты «командос», которые умело проводили детальную разведку побережья Нормандии.

Технически обоснованная идея проведения такой разведки существовала уже в течение нескольких лет, предшествовавших вторжению в Нормандию. Подобно многим другим «экстравагантным» идеям, она была обязана своим существованием человеку, страстно в нее поверившему. Это был штурман английского флота капитан-лейтенант Нигель Уилмотт. Он считал, что высаживать войска где-либо на побережье противника только лишь на основании данных топографических карт и аэрофотоснимков по меньшей мере легкомысленно, так как они не могли отразить многих подробностей, исключительно важных для любой успешной высадки. К таким подробностям он относил, например, знание плотности и структуры грунта, что представляло большую ценность для автобронетанковых частей и подразделений.

Отстаивая свою идею, Уилмотт говорил, что единственным способом получения подобных данных может быть только личная разведка вражеского побережья и что это вовсе не такая трудная, опасная или невыполнимая задача, как кажется на первый взгляд. Капитан-лейтенанту Уилмотту стоило огромного труда убедить начальство разрешить ему осуществить свой план. В 1942 году он ночью доплыл до острова Родос и провел разведку его берегов. К сожалению, намеченная высадка на этот остров была отменена, и данные, полученные Уилмоттом, оказались бесполезными. Перед вторжением в Африку ему не разрешили провести такую разведку: командование боялось, что противник может захватить кого-нибудь из его людей в плен и таким путем раскрыть планы операции. Перед высадками в Сицилии и Италии все-таки признали ценность идеи Уилмотта, однако по-настоящему высокую оценку она получила только в конце 1943 года. Тогда при изучении аэрофотоснимков берегов Северной Франции на них были обнаружены темные полосы, которые могли означать либо наносы морского ила, либо глинистый грунт неизвестной плотности. Это открытие поставило под угрозу срыва весь план вторжения, так как он был разработан, как уже указывалось, на основе массового использования бронетанковых войск, успешная высадка и боевые действия которых в значительной степени зависели от проходимости местности. Оказалось, что ни один из обычных способов ведения разведки не мог обеспечить английское командование такими сведениями. В конечном итоге верховное командование английской армии ухватилось за идею Уилмотта. Хотя была середина зимы, ему предложили как можно скорее добыть образцы грунта на некоторых участках французского побережья. Уилмотт был болен и не мог плавать в ледяной воде. Он стал срочно тренировать группу пловцов, среди которых были майор Скотт-Боуден и сержант Огден Смит.

Когда Смита спрашивали, почему он решил тренироваться в плавании в ледяной воде к берегам противника, Смит отвечал, что это занятие доставляет ему удовольствие. Короче говоря, Смит был одним из тех храбрых солдат, которые составляют цвет любой армии, если только в них меньше эксцентричности, которая была в Смите. О его работе, ставшей военной специальностью, знали лишь немногие. Смит не говорил о ней даже своей жене, которая знала только то, что ее муж после участия в каких-то экспедициях иногда получал в конце недели отпуск, в любое время вызывал ее из Уэльса, где она работала на заводе инспектором по охране труда, и они проводили вместе время где-нибудь под Лондоном.

Всю зиму и весну 1944 года майор Скотт-Боуден и сержант Огден Смит в безлунные ночи много раз пересекали Ла-Манш на небольшой самоходной десантной барже или на сверхмалой подводной лодке, которой обычно командовал капитан-лейтенант Уилмотт. Они останавливались в нескольких сотнях метров от берега, а затем вплавь добирались до отмели. Снаряжение пловцов было очень простым, но тщательно продуманным. Каждый из них был одет в свободно облегавший тело водонепроницаемый костюм и имел с собой электрический фонарик, компас, часы, непромокаемый блокнот для записи различных разведывательных сведений, ложечный бур для взятия проб грунта, герметические патроны для их хранения, два-три десятка стальных прутьев, которые в обычное время использовались в качестве «шампуров» для поджаривания мяса, и катушку рыболовной лесы песочного цвета с нанизанными на нее через каждые десять метров стеклянными шариками. Катушка с лесой, конечно, была работы Смита-отца. Кроме того, каждый пловец был вооружен кинжалом и автоматическим пистолетом Кольта, — по их мнению, он был одним из немногих пистолетов, которые безотказно действовали даже после пребывания в соленой морской воде и песке. Все остальное оружие, которое им предлагали взять с собой в разведку, они решительно отвергли, так как считали, что заметить их ночью в волнах прибоя практически почти невозможно.

Обычно эти разведывательные рейды проходили следующим образом: при подходе к намеченному для высадки участку капитан-лейтенант останавливал двигатель подводной лодки, она всплывала, и Уилмотт определялся с возможно большей точностью. Затем майор Скотт-Боуден и сержант Смит бесшумно соскальзывали в ледяную воду и, стараясь держаться поближе друг к другу, направлялись вплавь к берегу. Нащупав ногами дно, они осторожно подбирались к полосе прибоя, уточняли свое место относительно береговых ориентиров и в течение нескольких минут наблюдали за движением немецких патрулей, хорошо видных на более светлом фоне ночного неба. Убедившись, что на берегу все спокойно, они выползали на берег, втыкали в мокрый песок стальной прут, привязывали к нему лесу и, разминируя на своем пути мины и разматывая с катушки лесу, начинали ползком продвигаться вверх по пляжу. Через каждые десять метров, нащупав на лесе стеклянный шарик, Скотт-Боуден и Смит брали пробы грунта, а затем ползли дальше, выдерживая направление по компасу.

Они побывали на многих участках побережья Франции, и даже там, где вовсе не предполагалась высадка ни одного подразделения союзных войск. Их направляли туда только для того, чтобы дезориентировать немцев, в случае если бы они захватили в плен разведчиков. И в самом деле, через несколько месяцев такой работы Скотт-Боуден и Смит с трудом припоминали, где им пришлось за это время побывать. Правда, они прекрасно помнили свою ночную высадку у деревни Ла Ривьер, так как именно там Огдену Смиту и Скотт-Боудену пришлось пережить очень опасный момент. Это случилось ровно в полночь, когда Огден Смит подползал к майору Скотт-Боудену, лежавшему под волноломом и с замиранием сердца прислушивавшемуся к ленивому разговору двух немецких часовых: они остановились поболтать как раз над ним. Потом они пошли дальше, а шум их шагов, постепенно смолкавший вдали, был для ночных пловцов-разведчиков самой большой радостью и лучшим подаркам к новому, 1944 году.

Иногда им приходилось выполнять и другую работу. Они замеряли крутизну скатов на различных участках приливной полосы берега; наносили на морские карты местонахождение песчаных холмов, намытых прибоем вдоль побережья и опасных для плавсредств вторжения, которые из-за них могли совершенно неожиданно сесть на мель; оценивали и изучали противотанковые препятствия и т. д. и т. п. Однажды они пересекли минное поле и дорогу, около которой застрял в иле танк-тральщик капитана Роджера Белла, и осмотрели дот немцев за волноломом у деревни Ла Ривьер. В середине января 1944 года они побывали на галечной отмели вблизи участка «Омаха», которая сыграла роковую роль во время высадки американцев, а также на участке «Юта». Правда, когда они вторично проводили разведку берега на участке «Омаха», им опять пришлось пережить неприятные минуты, когда немецкий часовой прошел между ними и кромкой воды и зацепился ногой за лесу. Однако все обошлось благополучно; более того, только благодаря этой случайности американцы смогли узнать, что берег на этом участке не был заминирован, так как в противном случае немецкий часовой в ту памятную для Скотт-Боудена и Смита ночь не ходил бы по берегу так спокойно. Немцам ни разу не удалось обнаружить на берегу английских пловцов-разведчиков. Главная опасность заключалась в другом: нагруженные пробами грунта, разведчики бросались в море, преодолевали полосу прибоя, который иногда достигал большой силы, проплывали двести-триста метров в открытом море и, подавая сигналы электрическими фонарями, ждали, пока их подберет подводная лодка. За это время они могли окоченеть в ледяной воде, выбиться из сил и утонуть — но ничего с ними не случилось, они остались живыми и здоровыми. Тридцать раз Скотт-Боуден и Огден Смит уходили в разведку и брали на побережье Нормандии образцы грунта. Наверное, эти люди родились под счастливой звездой.

Результаты их работы в первую очередь пригодились при планировании боевых задач для саперных танков отрядов разграждения первого оперативного эшелона вторжения, и в частности для отряда разграждения капитана Роджера Белла. Так, в самоходной десантной барже, на которую был погружен его отряд, первым стоял танк-путеукладчик. Он должен был проложить путь через заболоченные, покрытые глубоким илом участки. Возможно, что экипаж этого танка так никогда и не догадался бы, откуда командованию стало известно о наличии на участке «Голд» заболоченной местности.

Планируя вторжение в Нормандию, английское командование самым широким образом пользовалось данными, полученными майором Скотт-Боуденом и сержантом Смитом. Это явилось лучшим подтверждением ценности предложения капитан-лейтенанта Уилмотта. Непосредственно перед началом вторжения, буквально за сутки до него, произошло одно событие, весьма радостное для Уилмотта. Генерал Омар Брэдли, рассматривая один из аэрофотоснимков участка «Омаха», обнаружил подозрительное пятно, внушившее ему беспокойство. Он не знал, что англичане проводили разведку побережья и брали на нем пробы грунта, но на всякий случай попросил английскую разведку информировать его о структуре и плотности грунта на этом участке. Запрос попал к капитан-лейтенанту Уилмотту, который, ничего не сообщив генералу Брэдли, в ту же ночь пересек на подводной лодке пролив Ла-Манш и высадил Скотт-Боудена и Смита в нужной точке. На следующий день капитан-лейтенант присутствовал на совещании американского и английского командования, и, когда генерал Брэдли спросил, нет ли ответа на его запрос, Уилмотт с небрежным видом вытащил из кармана образцы грунта и результаты его анализа. Заметив удивление американцев, Уилмотт объяснил, что его пловцы побывали ночью на берегу противника и представили на совещание доказательства пригодности грунта на участке «Омаха» для высадки и передвижения по нему танков. Генерал Брэдли был в восторге и дал высокую оценку деятельности капитан-лейтенанта Уилмотта и его людей.

Другие солдаты из группы капитан-лейтенанта Уилмотта также сыграли важную роль в подготовке к вторжению и в начале самого вторжения. В час «Ч» они были едва живыми от усталости и кислородного голодания, так как три дня и две ночи находились в миле от берегов Нормандии в сверхмалых подводных лодках, причем одна из них стояла на якоре или лежала на дне у западной границы английского сектора вторжения, другая — у восточной.

Эти подводные лодки были первыми боевыми кораблями английского флота вторжения, они выполняли боевое задание, которое имело кодированное название «Гамбит». Их экипажи, заинтригованные этим странным названием, обратились за разъяснением к словарю и обнаружили, что слово «гамбит» означает начальный ход в шахматной партии, когда игрок сознательно жертвует пешкой. Они заподозрили, что английское командование назвало так эту операцию не случайно: пешкой в предстоящем вторжении на европейский континент были их подводные лодки типа «X».

Эти сверхмалые подводные лодки имели в длину 15 метров и в ширину 1,5 метра. Каждой из них командовал лейтенант добровольного резерва военно-морских сил Англии, в его подчинении было двое подводников. Кроме них на борту подводных лодок находились штурманы, прошедшие специальную подготовку у капитан-лейтенанта Уилмотта.

В планах вторжения этим подводным лодкам отводилась несложная, но ответственная роль: служить плавучими маяками для флота вторжения. На рассвете дня «Д», в условиях слабой видимости, дымки и, возможно, берегового ветра, который мог закрыть берег дымом от взрывов бомб, снарядов и пожаров, боевые корабли эскорта и первая волна самоходных десантных барж могли подойти к берегу западнее или восточнее границ английского сектора вторжения. Именно так и произошло во время высадки американцев на участке «Юта». Чтобы с наибольшей точностью определить свое положение относительно берега с перископной глубины и стать на якорь в намеченных планом точках, сверхмалые подводные лодки должны были подойти к берегу за тридцать шесть часов до начала вторжения. Английское командование считало, что плавучие маяки исключат возможность штурманских ошибок при подходе флота вторжения к берегам Нормандии. Что касается американского командования, которое знало об этих планах, то оно отказалось последовать примеру англичан, в результате американский флот вторжения при подходе к берегу несколько сбился с курса. Правда, отказ американцев использовать в качестве плавучих маяков подводные лодки не был лишен известной доли благоразумия. Немцы могли заметить активность союзников, и в частности их подводных лодок, вблизи определенных участков побережья Нормандии, догадаться об их намерениях и заблаговременно подготовиться к отражению первого десантного броска. Англичане вовсе не отрицали такой возможности, но они сознательно шли на риск, так как полагали, что в случае удачи подводные лодки в большой степени будут способствовать успеху вторжения. Так и случилось, все обошлось как нельзя лучше, и две сверхмалые подводные лодки действительно оказали флоту неоценимую помощь.

Сверхмалой подводной лодкой «Х-23» командовал лейтенант Джордж Хонер, который занял боевую позицию в миле от берега немного восточнее порта Уистреам. Его лодка не имела никакого вооружения, но была оборудована радиомаяком и проблесковым фонарем на выдвижной мачте длиной около пяти с половиной метров. Экипаж лодки имел в своем распоряжении отличные гидроакустические и штурманские приборы, а также подробные морские карты. Лодка могла быть также использована в качестве плавучего маяка. Но если бы немцы захватили обе подводные лодки, то они бы не ошиблись в определении их назначения и роли, поскольку местонахождением этих лодок были западная и восточная границы английского участка вторжения.

Лейтенант Хонер понимал опасность, которой подвергалась его подводная лодка. Он прекрасно знал ее возможности, мореходные качества и тактико-технические данные. Два года назад, когда он был штурманом на самоходной десантной барже, перебрасывавшей военные грузы в Тобрук, его вызвали в штаб и предложили принять участие в опасной, но, как ему тогда сказали, очень интересной работе. Хонер согласился и вскоре был назначен командиром одной из сверхмалых подводных лодок типа «X». В течение многих месяцев он тщательно изучал свой небольшой корабль, его боевые и мореходные качества. С этой целью он неоднократно погружался и всплывал в районе порта Ротсей, в заливе Форт-оф-Клайд и в пустынных морских бухтах западного побережья Шотландии.

Всю ночь на 4 июня два тральщика буксировали подводные лодки «Х-23» и «Х-20» на юг, через пролив Ла-Манш. В субботу в 4.15 утра тральщики отдали буксир и, подняв сигнал «счастливого плавания», легли на обратный курс. Часом позже, уже на рассвете, подводные лодки погрузились и направились к западной и восточной границам английского сектора вторжения.

Небольшие размеры лодок не позволяли создать хороших условий для экипажа. Высота всех помещений не превышала 1,5 метра. В средней части лодки и над аккумуляторной батареей находились две койки для отдыха. Хотя и пользовались жидким кислородом, однако уже через некоторое время после погружения, особенно когда на борту лодки находились не три, а пять человек, атмосфера становилась невыносимо тяжелой, и люди начинали задыхаться. Боевой рубки на этих лодках не было, и в море, когда они всплывали, волны беспрепятственно перекатывались через их корпус. Поэтому в походе, даже в надводном положении, крышку палубного люка из-за опасности затопления сразу открывать было нельзя, и если кому-либо из экипажа требовалось выбраться из лодки на палубу, то он должен был предварительно залезть в водонепроницаемый отсек, задраить за собой люк, ведущий во внутреннее помещение, и только затем открыть крышку палубного люка. В случае затопления отсека надо было сначала откачать из него воду и только затем можно было выбраться на палубу. Многие моряки английского флота, которые в свое время добровольно соглашались служить на этих лодках, не выдерживали и просили перевода на другие корабли, так как никак не могли избавиться от ощущения заживо погребенных, которое они испытывали при каждом погружении лодки.

Всю субботу, начиная с 5 часов утра и до 22 часов 30 минут вечера, подводная лодка Хонера медленно шла под водой к берегам Нормандии. В сумерки, при подходе к немецкому минному заграждению, лодка всплыла и преодолела его в надводном положении. В воскресенье в 4 часа утра эхолот, установленный в посту управления, показал восемнадцатиметровую глубину под днищем подводной лодки, и Хонер со своими людьми увидел в предрассветной мгле впереди по курсу неясные очертания береговой полосы. Лодка погрузилась и легла на дно; Хонер решил подождать наступления дня.

В 8 часов утра лодка всплыла на перископную глубину, и штурман лейтенант Лайн приблизительно определил ее место по береговым ориентирам. В течение последующих двух часов лодка шла под водой курсом на восток, а затем, достигнув намеченного по плану вторжения места якорной стоянки, снова легла на дно, где находилась до 5 часов вечера.

Движение подводной лодки вблизи берегов противника было связано с огромными трудностями. Во-первых, вышла из строя одна из помп подводной лодки, затем отказал гирокомпас. Это случилось за два часа до того, как штурман лейтенант Лайн, взяв точные пеленги маяка Уистреам и колоколен церквей в населенных пунктах Уистреам, Лангрюн и Ла Деливранд, с уверенностью заявил, что подводная лодка пришла в намеченную точку. В течение этих двух часов лейтенант Хонер и экипаж лодки, лишенной одной помпы, прилагали нечеловеческие усилия, чтобы удержать ее на заданной глубине. У них не было сомнений в том, что произойдет, если лодка выскочит хотя бы на несколько секунд на поверхность моря, так как лейтенант Лайн видел в перископ немецких солдат, купавшихся в море и игравших в мяч на берегу, а немного повыше — наблюдательный пункт и стволы орудий немецкой тяжелой батареи.

С наступлением ночи подводная лодка лейтенанта Хонера всплыла на поверхность, и, измученные многочасовым пребыванием в отравленной атмосфере, моряки смогли вдохнуть полной грудью. К полуночи поднялся сильный ветер, на море началось волнение. Положение моряков ухудшилось. В час ночи, когда их силы были уже на исходе, они приняли по радио сообщение о том, что вторжение отложено ровно на сутки. Вскоре наступил рассвет, но он не радовал моряков — они снова задраили люки и легли на дно, где провели еще 19 мучительных часов.

Штормовая погода в проливе чувствовалась даже на глубине 18 метров. Лодка слегка покачивалась и днищем мягко ударялась о грунт. В мертвой тишине, царившей в лодке, каждого из моряков терзала мысль о том, что будет с ним, если вторжение отложат еще на один день. Хватит ли кислорода, пока они доберутся до Англии? Два или три раза в течение дня они слышали шум винтов от проходивших над ними кораблей — звуки, которые подводникам, находящимся во вражеских водах, всегда кажутся зловещими. Наконец наступила ночь, их третья ночь вблизи берегов противника.

В середине ночи был принят по радио сигнал о том, что флот вторжения вышел из своих баз и следует к берегам Нормандии. В 4 часа 15 минут утра продули цистерны, всплыли на поверхность, включили радиомаяк, средства подводной сигнализации, выдвинули мачту и зажгли на ней проблесковый огонь в сторону моря. На рассвете Хонер и его товарищи увидели наконец зрелище, вознаградившее их за все испытания, перенесенные за 64 часа пребывания в водах противника: со всех сторон к ним шли сотни кораблей и плавсредств вторжения. В 6 часов 15 минут первая волна самоходных десантных барж, которые вело специальное судно с радиостанцией для приема сигналов плавучего радиомаяка, прошла мимо одинокой подводной лодки. Лейтенант Хонер выполнил боевую задачу, поставленную перед ним командованием сил вторжения. В 8 часов утра он приказал обрубить якорный трос — у них уже не было сил возиться с поднятием якоря, и через сутки Хонер был в Портсмуте.

* * *

Соединение боевых кораблей английского флота, выделенное для сопровождения десантных плавсредств и обстрела побережья противника непосредственно перед высадкой, в заключительный период перехода через пролив Ла-Манш вели два норвежских эсминца — «Сторд» и «Свеннер».

Командиром эсминца «Свеннер» был тридцатилетний норвежец капитан-лейтенант Тор Холт. Тор Холт начал службу в норвежском военно-морском флоте еще до войны. Норвежские эсминцы в ходе войны в составе соединений английских кораблей вели боевые операции во всех районах Северной Атлантики.

Когда в 1940 году немцы оккупировали Норвегию, Холт командовал торпедным катером. Это было небольшое суденышко водоизмещением около ста тонн, построенное еще до первой мировой войны, с паровой машиной, которая работала на угле. В общем, это была музейная редкость среди боевых кораблей 40-х годов XX века. Вторжение немцев в Норвегию застало Холта врасплох, как, впрочем, и всех норвежцев. Прежде чем кто-либо понял, что произошло, немцы заняли все порты на юге и западе Норвегии. Торпедный катер Холта был слишком привязан к берегу, так как нуждался почти в ежедневном пополнении запасов угля, который в сложившейся обстановке можно было получить только из рук немцев. В связи с этим Холт распустил по домам свой экипаж, а затем, пустив торпедный катер на дно, принялся изыскивать другие средства борьбы с немцами. Пробравшись на западное побережье страны, Холт вместе с тремя еще более молодыми, чем он, морскими офицерами норвежского флота сумел добраться на рыбацком боте до Англии, где пробыл ровно пять лет.

В Англии он получил более крупный боевой корабль, который, однако, по своей древности не уступал потопленному Холтом торпедному катеру. Это был норвежский эсминец 1909 года постройки. Холт был назначен на него сразу же после катастрофы в Дюнкерке, когда англичане каждую ночь ожидали вторжения немцев и поэтому с радостью принимали помощь любого судна, способного держаться на воде и вести огонь из своих орудий. Капитан-лейтенант Холт командовал этим древним эсминцем в течение 18 месяцев, патрулируя восточнее побережья Англии.

Следующее назначение явилось для Холта большим шагом вперед: он был назначен старшим помощником на новый эсминец типа «Хант» — первый современный корабль этого класса, состоявший когда-либо в норвежском военно-морском флоте. Затем Холт служил старшим помощником нового эсминца «Сторд», на котором побывал в Гибралтаре и Мурманске, и участвовал в морском бою, закончившемся потоплением немецкого крейсера «Шарнхорст».

Пробыв в Англии почти четыре года, Холт наконец был назначен командиром эсминца новейшей постройки «Свеннер» водоизмещением в 1800 тонн, который он принял прямо на верфи. Эсминец был вооружен четырьмя 120-миллиметровыми орудиями и двумя четырехтрубными торпедными аппаратами; экипаж эсминца насчитывал более двухсот офицеров и матросов.

Уже весной 1944 года, когда Холт осваивал свой недавно полученный корабль, ему было ясно, что эсминцу придется участвовать во вторжении на европейский континент. В мае 1944 года эсминец совершил переход в Клайд, где капитан-лейтенант Тор Холт в качестве командира современного боевого корабля получил свой первый боевой приказ. Эсминец «Свеннер» в составе своего соединения должен был эскортировать эскадру крупных боевых кораблей в район порта Уистреам (Франция), где им надлежало стать на якорь и, обеспечивая высадку первого оперативного эшелона вторжения, обстрелять противника на побережье. Затем для подавления береговой обороны немцев эсминцу «Свеннер» следовало подойти к берегу на полторы мили и прямой наводкой подавить огневые точки противника, уцелевшие после артиллерийского обстрела тяжелых кораблей английского флота.

2 июля 1944 года эскадра кораблей в составе линкоров «Уорспайт» и «Рэмиллис», эскортного миноносца «Роберте», крейсеров «Мауритиус», «Аретуза», «Данаэ», «Драгун» и «Фробишер» снялась с якоря и легла курсом на юг. Капитан-лейтенант Тор Холт собрал команду и рассказал ей о полученном боевом приказе. Большинство норвежских моряков, из которых состояла команда эсминца «Свеннер», были, как и Холт, в течение нескольких лет оторваны от своей страны, родных и близких, и больше всего в жизни мечтали о скорейшем окончании войны и возвращении домой. Они были рады приблизить это желанное время, лично участвуя во вторжении. Картина предстоящей грандиозной операции, нарисованная Холтом, сразу подняла настроение у норвежских моряков. Внушительный вид эскадры, которую они эскортировали, говорил им о многом. Когда же эскадра вошла в Ирландское море и к ней присоединились американские, английские, французские, датские и польские военные корабли, дух моряков поднялся еще выше.

Таковы были те силы, которые, чтобы не выйти из графика, предусмотренного планом, легли на обратный курс и в течение двенадцати часов шли на север, после того как Эйзенхауэр отложил на сутки начало вторжения. Такими они были и на третий день их пребывания в море, когда флот вторжения обогнул мыс Лондс-Энд, вошел в пролив Ла-Манш и достиг района, расположенного к югу от острова Уайт, который моряки прозвали тогда цирком Пиккадилли, так как там сходились маршруты всех конвоев. Отсюда флот вторжения повернул на юг и, придерживаясь десяти заблаговременно протраленных фарватеров, направился к берегам Франции.

В 11 часов утра корабли, войдя в восточную часть Ла-Манша, направились по обставленному светящимися буями фарватеру, который подобно хорошо освещенной улице пролег почти до Нормандии. Крейсер «Мауритиус», флагман отряда кораблей, которые должны были вести обстрел восточных плацдармов, где планировалась высадка англичан, шел головным; эсминец «Свеннер» держался под углом 30 градусов к его левому борту на расстоянии 5 кабельтовых от него. В полночь капитан-лейтенант Холт приказал команде занять места по боевому расписанию, и его в первый раз за все это время охватило чувство, которое испытывает каждый человек перед боем. В первом часу ночи корабли перестроились в кильватерную колонну, причем передним мателотом оказался эсминец «Сторд», за ним шел «Свеннер». К Холту непрерывно поступали донесения гидроакустиков и операторов на радиолокаторе — море было полно шумов от винтов кораблей, а эфир заполнен отраженными импульсами от непрерывно летавших самолетов. Сигналов было слишком много, чтобы в них можно было толком разобраться, и поэтому Холт мог только предполагать, что в море, в непосредственной близости от его эсминца, шли корабли союзников, а не противника и что в данной обстановке ему следовало опасаться лишь столкновения с ними. В воздухе стоял несмолкаемый гул авиационных моторов. В эту ночь тысячи самолетов, бесконечным потоком подымавшиеся с аэродромов Англии, разбудили ее жителей, которые с тревогой прислушивались к их гулу и гадали, что бы это могло случиться. К рассвету Холт и сигнальщики увидели с ходового мостика эсминца вспышки от разрывов авиационных бомб где-то впереди по курсу и огромное зарево от пожаров на берегах Нормандии.

В 5 часов 30 минут линкоры и крейсера стали на якорь. Вскоре перед ними полностью открылся берег, но немцы, которые, без всякого сомнения, хорошо видели неподвижные корабли флота вторжения, находившиеся в пределах досягаемости не только местных батарей, но и тяжелых береговых батарей Гавра в 7–8 милях к востоку, не открывали по ним огонь. Тем не менее, чтобы прикрыть флот вторжения с этого направления, авиация начала ставить дымовую завесу. «Свеннер» и другие эсминцы, ожидая подхода тральщиков, которые должны были провести их к берегу, застопорили ход и остановились несколько западнее стоявших на якоре основных сил флота. Флот, в составе которого находился новейший эсминец Холта с испытанным и надежным экипажем, был готов к сражению. И вдруг в трехстах метрах от борта эсминца Тор Холт увидел торпеду, которая, оставляя за собой пенистый след, стремительно шла прямо на его корабль.

Три немецких миноносца, водоизмещением по 1400 тонн, проскочив через дымовую завесу, на полном ходу устремились навстречу основным силам флота вторжения.

Немецкий флот располагал в это время только тремя кораблями, большими, чем эсминцы, которые могли бы выйти в море навстречу флоту союзников. Немецкие подводные лодки вели уже фактически проигранную битву на морских путях в Атлантике, а корабли береговой обороны Германии в эту ночь не смогли своевременно обнаружить подход к берегам Франции флота вторжения и только после полуночи, когда он появился в непосредственной близости от побережья Нормандии, штаб береговой обороны немцев в Гавре немедленно оповестил об этом все береговые части и подразделения кораблей. По сути дела, флот Германии был почти уничтожен. Тем не менее кадровые морские офицеры продолжали верить в его боеспособность и не допускали мысли о возможности поражения в войне. Поэтому когда на рассвете дня «Д» командир дивизиона немецких миноносцев Генрих Гофман получил приказ срочно выйти в море, его действия отличались решительностью и высоким воинским мастерством.

Генрих Гофман находился в районе Ла-Манша с небольшими перерывами с 1940 года и участвовал в боях против англичан во время их рейдов в Дьепп и Сен-Назер. В течение этих лет он несколько раз совершал походы к берегам Норвегии и в район Бискайского залива и приобрел опыт коротких ночных морских боев. Гофман больше опасался английской авиации, чем надводных кораблей, и поэтому считал бесцельным и ничем не оправданным риском выходить в море в лунные ночи, когда авиация англичан действовала гораздо эффективнее надводных кораблей. Именно эти соображения удержали его в Гавре в ночь на 6 июня, так как луна то и дело показывалась в разрывах облаков. Штормовавшее море беспокоило Гофмана гораздо меньше.

Примерно в 2 часа ночи штаб береговой обороны немцев в Гавре оповестил Гофмана о появлении в бухте Сены шести крупных кораблей противника, которые шли курсом на юг. По всей вероятности, их засекла морская радиолокационная станция в Шербуре, которая не была выведена из строя авиацией союзников. Кроме того, английским радиоглушителям, которые практически парализовали армейскую радиолокационную сеть немцев, видимо, не удалось помешать ее работе. Генрих, в дивизионе которого насчитывалось шесть миноносцев, немедленно вызвал к себе на срочное совещание командиров кораблей. Оценив обстановку и убедившись, что к выходу в море готовы только три миноносца, он в 3 часа 30 минут утра 6 июня вывел из Гавра навстречу неизвестным силам противника только половину своего дивизиона.

В это время Генрих Гофман еще не знал и не предполагал, что его три небольших корабля идут навстречу целой армаде кораблей Соединенных Штатов Америки и Англии. Однако как только миноносцы вышли из порта и легли курсом на запад, Генрих услышал над своей головой гул моторов многих сотен самолетов, летевших на большой высоте. Это вызвало у него подозрение о возможном начале вторжения англо-американских войск на европейский континент. Гофман был полон решимости сделать все возможное и, если надо, пожертвовать собой и своими кораблями, чтобы помочь немецкой армии сбросить противника в море.

При виде дымовой завесы, поставленной авиацией англичан восточнее основных сил флота вторжения, Гофман сначала было подумал, что перед ним полоса утреннего тумана. Но через секунду он увидел самолеты, которые сбрасывали на воду дымовые шашки, и понял, что это начало вторжения союзников во Францию. На миноносцах Гофмана не было радиолокаторов, и он не мог знать, с какими силами встретится за дымовой завесой и какие цели будет атаковать. Не сбавляя хода, на скорости 28 узлов миноносцы стремительно прошли сквозь дымовую завесу и выскочили по другую ее сторону.

Прямо перед собой в свете разгоравшейся утренней зари Гофман увидел шесть линейных кораблей и огромное количество более мелких боевых кораблей. К величайшему его удивлению, ни один из кораблей противника не открыл по миноносцам огонь. Сообщив на базу в Гавр об обнаружении кораблей противника, Гофман совершенно беспрепятственно, как на учении, вышел в торпедную атаку, дал залп из торпедных аппаратов и скрылся снова в дымовой завесе.

* * *

Когда капитан-лейтенант Холт увидел торпеду, он машинально рванул ручки машинного телеграфа на «полный вперед» и дал команду резко положить руль вправо. Подтвердив принятие команды, коротко звякнул машинный телеграф — и затем время остановилось. Холт стоял на мостике, безучастно наблюдая за движением торпеды, которая, вспарывая крутые волны, с каждой секундой приближалась к эсминцу. Холт был уверен, что она через несколько секунд потопит его корабль, так как на нем были застопорены машины, и знал, что у него, Холта, нет ни малейшей возможности спасти свой недавно полученный, но ставший таким близким и любимым эсминец. На мгновение он удивился, почему торпеда шла к правому борту не со стороны открытого моря, а из середины якорной стоянки основных сил флота вторжения. Затем Холт увидел след торпеды уже рядом с эсминцем, и ему на миг показалось, что она прошла под его днищем. Сердце Холта радостно дрогнуло, но почти одновременно с этим мощный взрыв потряс корабль. Торпеда попала точно в центр эсминца, и огромный фонтан мазута, выбитый взрывом из топливных цистерн, окатил палубу с носа до кормы.

На Холта, который стоял на ходовом мостике, взрыв не произвел большого впечатления: он находился как бы в состоянии гипноза, и внешние раздражители, даже такие сильные, как взрыв, не действовали на него. Немедленно после взрыва эсминец «Свеннер» стал заметно прогибаться, и Холту стало ясно, что он через несколько минут разломится и пойдет на дно. Прошло, однако, около двух минут, прежде чем Холт отдал приказание команде покинуть гибнущий эсминец. Шлюпки были повреждены или полностью разбиты при взрыве, и поэтому матросы спустили на воду несколько плотов и стали прыгать за борт корабля. Последним прыгнул с мостика Холт. Эсминец, с грохотом разломившись на две части, пошел ко дну. По иронии судьбы в этот момент он напоминал гигантскую букву «V» — первую букву слова «victory» — победа. С горьким чувством смотрел Холт на свой эсминец, который погиб, не успев сделать по противнику ни одного выстрела.

* * *

Одновременно с торпедным залпом миноносцев Генриха Гофмана английские корабли открыли по ним ожесточенный огонь, причем их первые снаряды легли впереди по курсу и к непосредственной близости от них. Миноносцы не успели отвернуть и на скорости 28 узлов врезались в водяную стену, образованную всплесками снарядов первого залпа англичан. От сотрясения на миноносце Гофмана вышла из строя судовая радиостанция, погас свет. Гофман открыл по английским кораблям ожесточенный ответный огонь из своих орудий. Продолжая резко менять курс, все три немецких миноносца благополучно ушли под прикрытие дымовой завесы.

Гофман увидел впереди печальную картину: навстречу миноносцам восьмиузловым ходом шли три вооруженных рыболовных тральщика, которые оказались единственными боевыми кораблями немецкого флота, направленными немецким командованием к месту высадки англичан. Они шли навстречу верной гибели, но Гофман не мог предупредить их об этом по радио. Однако внезапное появление из дымовой завесы трех миноносцев, которых сопровождали взрывы крупнокалиберных снарядов, оказались достаточно тревожным сигналом об опасности, и тральщики немедленно легли на обратный курс. Пользуясь показаниями радиолокаторов, англичане продолжали обстрел миноносцев Гофмана. Когда миноносцы поравнялись с головным тральщиком, англичане перенесли огонь на всю группу немецких кораблей. Гофман, чтобы отвлечь их огонь только на себя, резко повернул вправо и перерезал курс тральщиков по носу. Точность огня англичан заметно уменьшилась, но все же они успели подбить один из немецких тральщиков, который немедленно затонул. Затем в небе появились английские истребители-бомбардировщики, преследовавшие немецкие миноносцы и тральщики до тех пор, пока они не укрылись в Гавре. Семнадцать торпед, выпущенные дивизионом миноносцев Гофмана, шли точно по центру скопления крупных кораблей английского флота. Две торпеды прошли между линейными кораблями «Рэмиллис» и «Уорспайт», одна шла прямо в середину штабного корабля «Ладжс», который, дав полный ход назад, пропустил ее по носу. С эсминца «Вираго» сообщили, что торпеда прошла рядом с кораблем, а остальные ушли в открытое море, не причинив английскому флоту никакого вреда. Торпедная атака, осуществленная миноносцами Гофмана, была единственной попыткой немецкого флота оказать противодействие вторжению, а эсминец «Свеннер» и американский эсминец «Корри», потопленный немецкой береговой батареей вблизи плацдарма «Юта», — единственными кораблями этого класса, которые англо-американский флот потерял в день «Д». На эсминце «Свеннер» погибли 32 человека из состава экипажа и два офицера связи, находившиеся в момент взрыва на его борту.

* * *

Для французского населения, которое проживало в деревнях и городках, расположенных на побережье Нормандии в районах высадки английских войск, авиационная бомбардировка и артиллерийский обстрел с моря оказались тяжким испытанием. В результате обстрела почти каждый дом вблизи береговой черты был либо разрушен, либо сильно поврежден. Жертв среди гражданского населения оказалось меньше, чем предполагалось. Это, может быть, объясняется тем, что за год до начала вторжения население было предупреждено о возможном артиллерийском обстреле с моря при подготовке к высадке десанта. Почти половина населения, проживавшая на побережье Франции, переселилась во внутренние районы страны. В некоторых случаях немцы насильно выселяли жителей и переоборудовали каменные здания в районах предполагаемой высадки союзников в доты, группируя их в своих опорных пунктах, входивших в систему обороны Атлантического вала. Значительно больше французов погибло в городках, несколько удаленных от береговой черты, — в Кане, Монтебурге, Валони, которые в течение нескольких недель оставались в пределах захваченного англичанами плацдарма.

На участках «Юта» и «Омаха» жилых строений было значительно меньше, так как прибрежные деревни находились в основном в двух-трех километрах от берега. Вероятно, по этой причине ни один француз не был свидетелем высадки американцев на участке «Омаха», а на участке «Юта» за ходом высадки американцев наблюдали только лишь полтора-два десятка местных жителей. Здесь во время высадки американцев с одним из жителей произошел трагический случай, закончившийся, к счастью, благополучно. Этот француз жил в небольшом коттедже, расположенном сразу же за дюнами, неподалеку от берега. Его жена только что родила первенца. Рано утром дня «Д», услышав странный гул, доносившийся со стороны моря, француз вышел из дому, чтобы узнать, в чем дело. В это время начался артиллерийский обстрел, и одним из снарядов дом был превращен в развалины. На глазах несчастного стены дома обрушились и погребли под собой его жену и только что родившегося ребенка. Обезумев от горя, он бросился к развалинам и начал разбирать завалы голыми руками. За этим занятием его застали американские солдаты, которые к тому времени уже пересекли дюны; они задержали его и отправили под конвоем на берег, где немедленно погрузили на самоходную десантную баржу. Он протестовал, кричал, пытался разъяснить солдатам, что на берегу под обломками дома остались его жена и ребенок, но никто его не понимал. Не успел он опомниться, как его переправили с баржи на войсковой транспорт, стоявший в нескольких милях от берега, который доставил его в Англию. Вполне вероятно, что американцы решили на всякий случай изолировать неизвестного человека, который почему-то оказался вблизи побережья и мог быть либо одним из коллаборационистов, активно помогавшим оккупантам, либо просто немецким шпионом.

Спустя некоторое время мимо развалин дома случайно проходили уже другие американские солдаты, которые услышали стоны женщины и плач ребенка. Они откопали их. Прошло немало времени, прежде чем муж и жена смогли снова встретиться на французской земле.

В отличие от пустынных дюн в районе участков «Омаха» и «Юта» на побережье, где высаживались англичане и канадцы, было полно маленьких городков и деревушек, которые соединялись между собой почти непрерывной цепью вилл, отелей и пансионов. Жители приморских французских городов и деревень пострадали при вторжении, так же как жители городов Ковентри, Роттердама, Гамбурга. Однако, несмотря на ожесточенный артиллерийский обстрел с моря и авиационную бомбардировку, жителей подбадривала мысль о том, что четыре года немецкой оккупации наконец-то подходят к концу.

Во время бомбардировки и обстрела побережья больше всего пострадало население города Уистреам. Он был самым крупным населенным пунктом на побережье в районе вторжения англо-американских войск. Кроме того, немцы сильно его укрепили, построив долговременную оборону в портовой части города, расположенного в устье реки Орн и канала Кан. Доты противника находились прямо среди городских зданий. В Уистреаме и курортном поселке вблизи города на модном пляже Рива Белла До войны проживало примерно 4000 жителей. В летнее время население увеличивалось до 20 000 человек, но к началу лета 1944 года здесь насчитывалось не более 400 человек, так как все остальные жители переселились в глубинные районы Франции. Из этих четырехсот человек в день «Д» было убито и тяжело ранено примерно две трети.

В деревне Грей-сюр-Мер еще сейчас можно видеть мост на дороге, которая ведет из деревни к берегу моря. Он переброшен через небольшую речку, которая медленно течет по заболоченной местности позади высоких прибрежных дюн. По воскресным дням по этому мосту проходят целые группы французов, направляющихся к берегу моря купаться. По дороге к мосту проезжают повозки, нагруженные песком и морскими водорослями, и почти никто из местных жителей уже не помнит, что произошло здесь во время вторжения союзных войск в Нормандию, и не знает, что под мостом лежит английский танк, сыгравший большую роль в успешном продвижении англичан к деревне Грей-сюр-Мер, расположенной примерно в пяти километрах к востоку от деревушки Ла Ривьер, где в 1944 году высаживался капитан Роджер Белл. Деревня Грей-сюр-Мер, порт Курсель, деревни Берньер и Сент-Обен находились неподалеку друг от друга и совсем рядом с участком «Юнона», где в день «Д» высаживались английские саперные танки и танки непосредственной поддержки пехоты. Мост, наведенный утром, служил блестящим примером находчивости английских саперов, сумевших под сильным огнем противника полностью использовать все возможности саперных танков. Прежде чем говорить об этом боевом эпизоде, необходимо хотя бы кратко рассказать о некоторых его участниках — английских саперах.

Одним из них был Вильям Данн, в прошлом шахтер из Сандерленда. В части, где он служил, его называли просто Джорджем, и, по всей вероятности, большинство армейских друзей Вильяма Данна никогда не знало его настоящего имени. Ему было двадцать лет. Он был человеком уравновешенным и спокойным.

Радист танка Рой Мэнли был еще моложе, чем Джордж Данн. Рой был уроженцем Южной Англии. После окончания школы он получил работу у одного торговца стройматериалами в городе Эксетер. Рой Мэнли и Джордж Данн с трудом понимали друг друга, так как говорили на совершенно различных диалектах.

За исключением командира танка сержанта Джима Аштона, остальные члены танкового экипажа были старше Джорджа Данна и Роя Мэнли. Среди своих подчиненных сержант Джим Аштон казался солидным человеком — ему было уже около тридцати лет, и он относился к ним весьма благожелательно, не считая, конечно, тех случаев, когда они самым явным образом нарушали воинскую дисциплину, а это бывало довольно часто. Во всяком случае, Джим Аштон сумел воспитать в них чувство ответственности за порученное дело.

Танк Джима Аштона был фашинным — он нес на себе связку толстых бревен. Непосредственно перед наступлением дня «Д» экипаж танка изучил по аэрофотоснимкам и на макетах тот участок побережья на участке «Джуно», где ему предстояло высадиться, в частности все препятствия на нем, проход через гряду дюн, в котором находилась танковая западня, заболоченный участок местности за дюнами шириной около двухсот метров, небольшую, причудливо извивавшуюся речку, разрушенную дренажную систему и другие подробности рельефа. Сержант Аштон, Рой Мэнли, Джордж Данн и другие члены танкового экипажа хорошо усвоили свою боевую задачу и отработали последовательность боевых действий танка после высадки на берег: их танк должен был следовать за танками-тральщиками, преодолеть гряду песчаных дюн, пройти по дороге до рва на месте разрушенной дренажной трубы, сбросить в него фашину, форсировать ров и далее огнем своих пулеметов удерживать ближайший стык дорог, пока канадская пехота не пересечет открытый участок заболоченной местности, прилегавший к речке. Подобные задачи сержант Аштон и экипаж его танка неоднократно отрабатывали в Англии во время учений и поэтому были уверены, что и с этой успешно справятся. Каждый из них отлично знал свою военную специальность и свои обязанности в танке, а в случае необходимости мог заменить своего товарища. Они знали, что в боевой обстановке их жизнь будет зависеть от слаженности в работе и взаимной выручки.

Сержант Джим Аштон любил петь, особенно по ТПУ.

Он пел и тогда, когда самоходная десантная баржа, на которой находился его танк, направлялась утром к побережью Нормандии. Как только был запушен двигатель танка, Рой Мэнли настроил радиостанцию, включил ТПУ и немедленно услышал в шлемофоне знакомый голос и не менее знакомую мелодию. Но странное дело, в эти минуты она показалась ему и всему танковому экипажу более приятной и благозвучной, чем всегда. Только сейчас оценили они по достоинству пение своего командира, так как поняли, что он пел не столько ради удовольствия, сколько для того, чтобы здесь, внутри танка, куда не проникал дневной свет, они не чувствовали себя одинокими и отрезанными от всего мира толстой броней и помнили о дружбе, которая их соединяет.

Когда Джордж Данн взглянул на берег через узкую смотровую щель в броневом щите, прикрывавшем спереди кабину механика-водителя, он сразу же отметил, что полоса пляжа почему-то гораздо уже, чем она должна быть. Он не ошибся: в этот день прилив был намного выше, чем обычно, и не соответствовал данным английского адмиралтейства. Возможно, адмиралтейство допустило где-то ошибку при определении возможной высоты прилива в день «Д». А могла быть и другая причина: так, сильный западный ветер, отмечавшийся в день «Д», мог значительно усилить приливную волну.

Гнетущее впечатление на Джорджа Данна произвело огромное количество раненых и убитых на песчаном пляже. Прямо по курсу самоходной десантной баржи Джордж Данн увидел проход между дюнами, хорошо изученный им перед высадкой по карте и аэрофотоснимкам. Джордж знал, что за ним шла дорога с танковой западней, а еще дальше — разрушенная дренажная труба.

Внезапно самоходная десантная баржа ткнулась в отмель и остановилась. Джим Аштон перестал напевать, открыл верхний люк танковой башни, высунул из нее голову, мгновенно осмотрелся и приказал Данну направить танк прямо на пляж. Танк сполз с аппарели в воду и выбрался на берег. Вопреки предположениям Джима Аштона артиллерийский огонь немцев оказался довольно слабым. Это объяснялось тем, что одна из самоходных десантных барж при подходе к побережью Нормандии потеряла ход и задержала все соединение. Когда Джордж Данн высаживался на песчаный берег участка «Джуно», там уже находилась канадская пехота. К этому времени плавающие танки, которые вопреки плану высадились раньше саперных, подавили первую линию немецкой обороны, пересекли пляж и придвигались вплотную к гряде дюн. Танки-тральщики, первыми из саперных танков высадившиеся на берег, один за другим входили в проход между дюнами. Джордж Данн хорошо видел следы, которые оставляли после себя бойковые тралы, и без особого труда и опасения вел по ним свой фашинный танк. Быстро проскочив между дюнами, он увидел заболоченную низину, стык дорог и строения позади него. Здесь путь преградила танковая западня, которая представляла собой широкий и глубокий противотанковый ров. Однако фашинный танк с грохотом сбросил в него огромную связку бревен и без особого труда преодолел противотанковый ров. Затем танки-тральщики, выстроившись друг за другом, по очереди преодолели это препятствие.

Высадившиеся на берег войска не встречали особого сопротивления противника. Но когда они перебрались через дюны, обстановка резко изменилась. Здесь у противника не было артиллерии, но сильный огонь минометов и пулеметов, установленных в домах за стыком дорог, не причиняя вреда танкам, оказывал губительное действие на пехоту. Джордж Данн, преодолев противотанковый ров, направил свой танк вслед за танками-тральщиками, которые, разминировав еще метров пятьдесят дороги, подошли к разрушенной дренажной трубе и снова остановились в ожидании фашинного танка сержанта Аштона. В ту же минуту Джордж Данн услышал по радио приказание командира взвода, танк которого шел за ними, двигаться, не останавливаясь, вперед.

Джордж Данн осторожно направил танк к границе участка, поросшего болотной травой, но вдруг танк наклонился вперед. Почувствовав, что танк начал сползать и погружаться в воду, Джордж резко застопорил ход. Но это не помогло, и танк с грохотом провалился куда-то вниз. Захлебываясь и задыхаясь, Джордж судорожно пытался выбраться из кабины, но безуспешно. Вдруг кто-то сильным рывком вытащил его за воротник комбинезона из кабины. Очевидно, это был сержант Аштон или Рой — Джордж так и не узнал имени своего спасителя. Танк скрылся под водой, над поверхностью торчала лишь верхушка фашины. Ни Джордж Данн, ни кто-либо другой из экипажа не был виновен в гибели танка. Они приняли траву, засыпанную песком и покрывавшую поверхность воды, за твердый грунт. Такую же ошибку допустили и американские парашютисты. Когда танк сержанта Аштона рухнул в воду, все отчетливо увидели, что перед ними заполненный водой противотанковый ров шириной около двадцати метров, пересекающий единственную на этом участке дорогу с берега в глубь страны. Таким образом, перед англичанами возникла серьезная проблема. Саперные мостовые танки несли на себе фермы длиной около десяти метров, которые были слишком короткими, чтобы перекрыть ров. Возможно, что никто никогда не догадался бы затопить посередине рва танк и использовать его в качестве своеобразного мостового быка, если бы это не произошло чисто случайно. А между тем такое решение в данной обстановке было единственно правильным. К краю рва немедленно подошел мостовой танк, который уложил ферму на верхнюю часть затонувшего танка. Командир танкового взвода с двумя другими танкистами под огнем противника распустил проволочные стропы, удерживавшие на танке сержанта Аштона фашину, которая немедленно рухнула в воду. Однако одной фашины было мало и потребовалась помощь нескольких фашинных танков, чтобы окончательно завалить ров бревнами. Кроме фашин пехота доставила с берега моря оставленный немцами строительный лес, который был использован для этой же цели. Работу саперов прикрывали многочисленные танки, сильным пулеметно-пушечным огнем заставившие замолчать немецкие огневые точки. Наконец в 9 часов 15 минут, то есть спустя час с четвертью после высадки на берег, первые танки и пехотные подразделения перебрались через ров и стремительной атакой захватили дома за стыком дорог, откуда немцы пели по англичанам пулеметный и минометный огонь.

Джим Аштон и его товарищи, которые не знали о том, что гибелью своего танка они оказали огромную услугу наступавшим английским частям, отчаянно ругали себя. Они не могли простить себе, что несколько месяцев непрерывной боевой учебы закончились через восемнадцать минут после высадки на берег потерей танка.

В этот момент рядом с танкистами с оглушительным треском разорвалась немецкая мина. До сознания Джорджа не сразу дошло, что случилось. На несколько секунд он потерял сознание. Когда Джордж пришел в себя, то увидел, что Рой Мэнли лежал весь в крови, мертвый; сержант Аштон и другие танкисты, изуродованные осколками мины и полузасыпанные песком, лежали рядом с ним. Джордж в ужасе вскочил на ноги, но тут же снова упал и покатился вниз по крутому скату дюны. Через несколько минут, все еще в полубессознательном состоянии, он открыл глаза и увидел над собой кусок доски от снарядного ящика, на котором были грубо намалеваны череп и кости и виднелась надпись на немецком языке: «Внимание — мины!» Джордж снова вскочил и подобно смертельно раненному животному, спасающемуся от подстерегающей его на каждом шагу опасности, бросился бежать, пока его искалеченная нога не подвернулась и он не упал, снова потеряв сознание. Джордж был тяжело ранен в правую ногу и левую руку, которую в конце концов пришлось отнять. Для него война окончилась, но он уже не мог снова быть шахтером.

В настоящее время, когда прошло много лет после окончания второй мировой войны, в деревне Грей-сюр-Мер часто любят говорить об известных всему миру людях, которые в первые дни боев за освобождение Франции высадились здесь и проехали в глубь страны по мосту, приведенному к этому времени в порядок. Некоторые говорят, что по нему проезжал Черчилль, другие называют имена Монтгомери, короля Джорджа IV, Эйзенхауэра, генерала де Голля. Но никто, наверное, не знает имен Джима Аштона и Роя Мэнли и не догадывается, почему под мостом лежит груда ржавого, покрытого илом металла.

* * *

Боевые действия канадцев на их участке высадки в Нормандии отличались от боевых действий англичан, которые высаживались западнее их. Кое в чем высадка канадских десантных частей напоминала высадку американцев на участке «Омаха». Артиллерийский обстрел с моря почти не причинил никакого ущерба береговым укреплениям немцев. Кроме того, волнение на море задержало в пути самоходные десантные баржи, и высадка пехоты началась с опозданием на полтора часа. Положительным фактором явилась точность штурманских расчетов, позволившая плавсредствам вторжения вовремя подойти к намеченным планом участкам высадки. Слишком высокий прилив к моменту высадки все еще не кончился, и первые линии препятствий противника на берегу находились под водой. Поэтому команды подрывников ничего не могли с ними сделать и ждали начала отлива, который наступил только во второй половине дня. Самоходные десантные баржи были вынуждены подходить к берегу вслепую, рискуя каждую секунду пропороть днище каким-нибудь подводным препятствием. Большинство плавсредств все же благополучно подошло к берегу, но вместе с тем многие из них получили повреждения и затонули. Скопление вблизи берега затонувших и полузатонувших плавсредств усугубило трудности, связанные с высадкой на берег последующих десантных эшелонов.

Задержка высадки первого оперативного эшелона вторжения дала возможность немцам прийти в себя после артиллерийского обстрела, в связи с чем канадской пехоте, как и американцам на участке «Омаха», пришлось пересечь прибрежную полосу под сильным огнем противника. Однако местность, где высаживались канадцы, отличалась от местности на участке «Омаха». Здесь, позади береговой полосы, не было холмов и оборона противника проходила по прибрежным дюнам и между домами населенных пунктов. Через каких-нибудь 15 минут после высадки первая линия обороны была смята, а немцы в коротком, но ожесточенном рукопашном бою понесли большие потери. В результате к моменту высадки саперных танков немцы вели в основном неприцельный минометный огонь, ружейно-пулеметный огонь уже стихал, и только иногда раздавались одиночные выстрелы снайперов.

Танки и пехота быстро прошли через деревни Курсель и Берньер. Прорвав здесь оборону противника, канадские части в этот день прошли в глубь Франции гораздо дальше, чем американцы или англичане.

Через несколько минут после высадки канадской пехоты вблизи деревни Сент-Обен, находившейся на левом фланге канадцев, высадились части английской морской пехоты «командос». Среди них был девятнадцатилетний офицер Антони Рубинштейн — сын известного юриста. Когда началась война, он учился на втором курсе Челтенхемского колледжа. В 17 лет, не закончив курса обучения в колледже, он ушел в армию.

Английская морская пехота отличается своей строгой дисциплиной, ставшей уже традиционной. Несмотря на то что специальные подразделения морской пехоты «командос» были созданы только в ходе второй мировой войны, они были верны этой традиции и твердо следовали традициям и обычаям морской пехоты Англии. Высшей организационной единицей морской пехоты «командос» являлся батальон, укомплектованный солдатами английских вооруженных сил. Каждое подразделение (батальон) состояло из шести рот двухвзводного состава численностью от 300 до 400 человек.

Батальоны морской пехоты «командос» форсировали Ла-Манш в собственных, так называемых малых десантных судах для перевозки пехоты. Надо сказать, что они и в самом деле были небольшими или, вернее, самыми маленькими из десантных судов, способных идти своим ходом. Каждое из них могло брать на борт не более семидесяти человек и имело даже каюту для офицеров — крошечную клетушку, с трудом вмещавшую два-три человека. Антони провел большую часть ночи на палубе вместе с командиром роты капитаном Перри, его заместителем лейтенантом Куртисом и другими офицерами, находившимися на борту баржи. Время от времени, чтобы согреться, Антони выпивал глоток спиртного и думал о том, насколько абсурден обычай офицеров уединяться в своей каюте отдельно от солдат, с которыми они завтра пойдут в бой, будут вместе сражаться, а может, и умирать. Антони хотелось сейчас быть с солдатами своего взвода. Перед погрузкой, еще в Англии, офицеры батальона присутствовали на инструктаже, на котором старший начальник уточнял боевые задачи батальона, рот и взводов. Антони четко представлял себе, что предстояло сделать их батальону морской пехоты на французском берегу: они высадятся на левом фланге канадцев вблизи деревни Сент-Обен и, продвигаясь вдоль побережья с запада на восток в направлении участка высадки англичан, захватят береговую оборону немцев длиной шесть километров и встретятся с другим батальоном морской пехоты, который высадится на правом фланге англичан и будет продвигаться им навстречу. Наиболее сильное сопротивление батальон, по всей вероятности, встретит в районе опорного пункта немцев в приморской части.

Конечно, представление Антони Рубинштейна о предстоящем бое было весьма наивным. Он полагал, что командование предусмотрело все необходимое, чтобы морская пехота «командос» выполнила свою боевую задачу. При уточнении задач подразделений непосредственно перед погрузкой на плавсредства его убедили в том, что все будет происходить строго по намеченному плану. Так, например, Антони твердо верил, что они начнут высадку ровно через 30 минут после высадки канадской пехоты и саперных танков, что к этому времени берег, уже очищенный от противотанковых, противопехотных и подводных препятствий, будет находиться под контролем высадившихся десантных сил. Более того, берег подвергнется настолько мощной авиационной бомбардировке и артиллерийскому обстрелу с моря, что оборона немцев будет подавлена, а морской пехоте останется только навести порядок. В общем, высадка в Нормандии казалась Антони увеселительной прогулкой. Ничто не смущало его душу. У него были старшие по возрасту и боевому опыту начальники, он верил в них и знал, что в трудную минуту они всегда ему помогут. Кроме того, с ним был сержант Блит, на которого Антони мог вполне положиться, а его друг Джеймс шел на другом десантном судне совсем рядом. Антони знал также, что солдаты верили ему, а он сам и все они вместе верили капитану Перри, восхищаясь им. В юношеском неведении ужасов войны и опасностей, связанных с высадкой, все еще очень похожий на студента колледжа, в котором он учился всего каких-нибудь два года назад, младший лейтенант Антони Рубинштейн пересекал пролив Ла-Манш, с каждой минутой приближаясь к побережью Нормандии, где ему предстояло получить боевое крещение. Зрелище артиллерийского обстрела побережья не уменьшило его оптимизма. Первый удар жестокой действительности Антони получил, когда его десантное судно находилось в 200–300 метрах от берега; все последующее казалось ему кошмарным сном. Неожиданно немцы открыли по подходящим плавсредствам морской пехоты «командос» сильный пулеметный и минометно-артиллерийский огонь. Густая паутина огненных трасс повисла над десантным судном, где находился взвод Антони. Оборона немцев на берегу не была подавлена ни артиллерийским обстрелом с моря, ни авиационной бомбардировкой. Берег был покрыт сгоревшими и подбитыми танками и автомашинами, из воды торчали остовы судов. Антони увидел, как два соседних десантных судна морской пехоты «командос», которые шли справа и слева от него, наткнулись на подводные противодесантные препятствия и резко остановились. Однако судно, на котором шел Антони, среди грохота разрывавшихся снарядов продолжало идти вперед и, наконец войдя в полосу прибоя, ткнулось носом в отмель. Не теряя ни секунды, матросы сбросили в воду носовую аппарель, по которой солдаты могли сбежать на берег. Ожидая своей очереди, Антони услышал последнее приказание, отданное капитаном Перри на борту судна: «Всем на берег! Не останавливаться даже для оказания помощи!» Солдаты морской пехоты начали прыгать с аппарели в воду и выбираться на берег. Антони успел заметить одного из матросов, который стоял справа от него и вел огонь короткими очередями из судового пулемета по домам на берегу. Его самообладание привело Антони в восхищение, но тут его толкнули в спину, и он побежал по аппарели вниз. Не успел он сделать и нескольких шагов, как бежавшему впереди него солдату немецкая пуля угодила в голову, он покачнулся и упал. Чтобы пройти, Антони ничего не оставалось иного, как спихнуть труп в воду. Он чувствовал, что совершил что-то ужасное, — вдруг солдат еще жив? Но раздумывать особенно было некогда: Антони нетерпеливо подталкивали в спину. Он прыгнул в море, добрался до берега и, пригнувшись, побежал через узкую полосу пляжа к волнолому, где высадившиеся на берег солдаты пытались укрыться от губительного огня противника. Добежав до волнолома, Антони камнем упал на землю и, с трудом переводя дыхание, оглянулся.

На берегу царил хаос. Повсюду валялись убитые и тяжело раненные. Множество автомашин, танков и тягачей скопилось на узкой полосе пляжа; одни из них были подбиты и стояли без движения, другие горели, уцелевшие пытались выбраться и двигаться дальше в глубь побережья. Прибрежная полоса оказалась очень узкой, совсем не такой, как представлял себе ее Антони до высадки; волны разбивались в каких-нибудь десяти метрах от волнолома, где лежал Антони. Метрах в двухстах от берега под огнем противника все еще находилась примерно половина плавсредств морской пехоты «командос». Некоторые десантные суда тонули, и солдаты и офицеры прыгали в воду, пытаясь вплавь добраться до берега. Однако сильное приливное течение увлекало их вдоль берега на восток, в сторону пустынных песчаных пляжей, и они, выбившись из сил, один за другим шли ко дну. Тошнота волнами поднималась к горлу Антони. Он, не отрывая взгляда, следил, как люди в море боролись за жизнь. Внезапно он увидел среди них своего друга Джеймса, который из последних сил боролся с сильным течением. Было ясно, что через несколько минут он погибнет, если ему не помочь. Надо его спасти! Но в ушах Антони звучали слова капитана Перри: «Всем на берег! Не останавливаться даже для оказания помощи!» Терзаемый противоречиями, Антони на миг закрыл глаза. Когда он снова посмотрел на море, Джеймса на поверхности воды уже не было. Совсем рядом Антони увидел вдруг тело того солдата, которого он столкнул с аппарели в воду. Волны прибоя то выбрасывали труп на прибрежный песок, то снова увлекали в море. И хотя Антони знал, что этот человек был убит сразу наповал, все равно он чувствовал себя виноватым.

Антони Рубинштейн и его солдаты недолго лежали в укрытии за волноломом, переживая гибель товарищей. Вскоре к ним подполз солдат, который сообщил, что обнаружен довольно безопасный проход с берега, по которому уцелевшие при высадке солдаты «командос» выбирались в более спокойное место в глубине обороны противника.

Когда оставшиеся солдаты «командос» собрались вместе и подсчитали свои потери, они оказались немалыми. Многие погибли от огня немцев уже на берегу, но большинство солдат погибло в воде, не добравшись до берега. Человек пятьдесят из батальона «командос», которых считали погибшими, на самом деле оказались живыми. В двухстах метрах от берега их подобрало на борт танкодесантное судно, командир которого, несмотря на бурные протесты спасенных, направил свой корабль в Англию. Таким образом, эта группа солдат морской пехоты 48-го батальона «командос» вернулась домой.

Как только командир роты капитан Перри уточнил потери и убедился, что все, кто остались в живых при высадке, собрались в глубине оборонительной полосы немцев, он приказал немедленно приступить к выполнению боевой задачи. Его рота начала продвигаться в восточном направлении по узким переулкам деревни и вначале почти не встречала никакого сопротивления со стороны немцев. Солдаты осматривали дом за домом и в некоторых обнаружили французов, которые, несмотря на опасность, решили остаться в родной деревне. Капитан Перри, полагая, что Антони Рубинштейн, недавно учившийся в колледже, еще не успел забыть французский язык, приказал ему зайти в деревенское кафе, где сидели несколько французов, и узнать, где немцы. Сначала в ответ на вопрос Антони французы недоуменно пожимали плечами, но потом все же сообразили, о чем их спрашивали, и стали отвечать на бретонском диалекте, который Антони был непонятен. И все-таки этот разговор с французами как-то вдруг успокоил Антони, помог ему прийти в себя, может быть, потому, что еще в Англии он готовился к такой вот встрече с местными жителями и разговору с ними.

Совершенно неожиданно перед морскими пехотинцами вырос мощный огневой вал. Самое ужасное было в том, что это стреляла не немецкая, а английская артиллерия. Трагическая ошибка: английский флот обстреливал свою роту морской пехоты «командос». Это стоило жизни лейтенанту Куртису, который был заместителем капитана Перри и непосредственным начальником Антони Рубинштейна. Солдаты отошли назад и вынесли из зоны обстрела смертельно раненного лейтенанта Куртиса.

Бой роты морской пехоты «командос» за овладение опорным пунктом немцев в этой деревне был самым продолжительным по времени уличным боем, отмеченным во время вторжения в Нормандию. Опорный пункт немцев в деревне Лангрюн-сюр-Мер представлял собой целый квартал домов, одной стороной выходивший к волнолому, а другой стороной замыкавший несколько деревенских улиц. Дома в опорном пункте были отлично подготовлены к обороне. Проемы окон немцы заложили кирпичом, оборудовали в них многочисленные бойницы и амбразуры, окружили квартал траншеями, минными полями, проволочными заграждениями и пулеметными гнездами, которые были соединены с домами подземными ходами.

Примерно в 11 часов утра рота капитана Перри, заместителем которого после гибели лейтенанта Куртиса стал Антони Рубинштейн, начала продвигаться по одной из улиц, ведущих к опорному пункту. Другая рота 48-го батальона подходила к нему с противоположной стороны. Вскоре немцы открыли по английским солдатам сильный огонь из пулеметного гнезда с вращавшимся железобетонным куполом.

Во избежание напрасных потерь капитан Перри направил своих солдат через задние дворы пустовавших домов, своими стенами прикрывавших солдат «командос» от огня противника. Солдаты довольно быстро подобрались к одному из домов, который находился почти рядом с перекрестком дорог. Антони вместе с ними ловко перебрался через забор, и вскоре вся рота во главе с капитаном Перри собралась во дворе этого дома.

Чтобы решить, что делать дальше, капитан Перри, оставив Антони вместо себя, пошел, как он сказал, осмотреться и оценить обстановку. Однако не прошло и минуты, как вбежавший в дом солдат доложил Антони, что капитан Перри убит.

Все были потрясены этим сообщением. Антони оставался теперь единственным в роте офицером. Отныне на него ложилась вся ответственность за исход боя и за жизнь подчиненных ему солдат. Антони никогда даже в голову не приходила мысль о том, что с ним могло случиться что-либо подобное. Рота оказалась в тяжелом положении. Она была изолирована от других английских частей и оторвана от штабов. Антони должен был принять командование. Шестьдесят пять человек, оставшихся в живых, молча ждали его приказаний.

Конечно, Антони Рубинштейн не был подготовлен к такой ответственности, которая тяжким грузом легла на его еще не окрепшие плечи, но он без колебаний принял командование ротой. Он собрал сержантов, чтобы вместе найти наиболее правильный выход из положения. Однако когда они собрались на веранде дома и принялись торопливо обсуждать обстановку, немецкая мина пробила крышу и с треском разорвалась рядом с ними. Силой взрыва Антони был сброшен с веранды на ступеньки лестницы. Он остался невредимым, но два сержанта его роты были тяжело ранены. Вот во что обошлось его желание заручиться моральной поддержкой сержантов, прежде чем принять решение! Он понял, что в этой обстановке преступно всякое промедление и нерешительность, что ему нужно как можно скорее научиться принимать самостоятельные решения. От его первоначальной беспомощности не осталось и следа, а сознание ответственности подавило чувство неуверенности и страха.

Рота под командованием Антони Рубинштейна в течение девяти часов вела бой с немцами, засевшими в опорном пункте, но так и не сумела добиться успеха. Значительно позднее, когда Антони в ходе боев во Франции и на территории Германии приобрел необходимый опыт, он стал понимать, что в деревне Лангрюн-сюр-Мер допустил немало тактических ошибок. Он мог бы послать двух-трех солдат на берег за помощью, в частности за более эффективными средствами борьбы с немецким опорным пунктом. Вместо этого солдаты роты Антони Рубинштейна упорно долбили немецкий опорный пункт при помощи своего оружия. Они медленно продвигались вперед, стремительно пересекали улицы, которые насквозь простреливались немцами из пулеметов, захватывали дом за домом, комнату за комнатой и отступали, когда их неожиданно встречали выстрелы снайперов или минометный огонь. Вскоре после полудня Рубинштейн с несколькими солдатами подобрался к немецкому опорному пункту, откуда все время летели на англичан ручные гранаты. Подошедший к ним английский танк расстрелял весь свой боезапас, но безрезультатно: немецкий опорный пункт не был даже поврежден. В конце концов рота Антони отступила и стала готовиться к новой атаке. Солдаты «командос» имели слишком легкое вооружение для такого рода боевых действий, поэтому к вечеру рота Рубинштейна, несмотря на все усилия, добилась очень незначительных успехов. Конечно, немцы понесли потери, их оборона ослабла, но уменьшились и силы англичан. Немецкий опорный пункт был исключительно хорошо расположен, из его огневых точек простреливались все подходы к нему. В сумерки к позициям роты пробрался командир батальона и сказал Антони, что ночью ожидается контратака противника из глубинных районов Франции и что батальон должен готовиться к ее отражению. Ему следовало занять оборону вокруг деревни Лангрюн-дюр-Мер и оставить опорный пункт немцев до утра в покое. Антони и его солдаты были рады возможности отдохнуть, они смертельно устали за этот тяжелый день, но Антони не торопился оставлять свои позиции у опорного пункта, так как несколько часов назад послал в разведку своего друга сержанта Блита, который все еще не возвращался, и это его очень тревожило. Он попросил командира батальона разрешить ему после отхода роты из района опорного пункта поискать сержанта.

Наступила ночь. Все затихло, только изредка слышался грохот артиллерийской канонады, а затем все снова замолкало. Тихонько окликая по имени сержанта Блита, Антони осторожно шел по улицам, но в ответ он слышал только шум прибоя где-то рядом и вдалеке — гул артиллерии. Блит не отвечал. Должно быть, думал Антони, он убит или тяжело ранен. Немцы, наверное, слышали из-за стен опорного пункта шаги и голос Антони, но молчали и не открывали по нему огонь.

Антони, расстроенный напрасными поисками сержанта, подошел к своей роте, расположившейся на отдых в саду, и лег на траву под яблони, устремив неподвижный взор в черное летнее небо, усыпанное звездами.

Ночь прошла спокойно, а на следующий день солдаты «командос» захватили опорный пункт немцев и более тридцати пленных. Сержанта Блита нашли в бессознательном состоянии: он был тяжело ранен.

* * *

На восточном фланге района вторжения союзных сил, там, где находился участок под кодированным названием «Суорд», англичане в первый день боев на территории Франции встретились с теми же неблагоприятными для высадки условиями, которые сопутствовали им и на участке «Джуно»: море было неспокойно, прилив — неожиданно высоким, а уцелевшая, несмотря на артиллерийский обстрел с моря, береговая оборона немцев оказала им сильное сопротивление. Кроме того, на этом участке англичане попали под обстрел тяжелой артиллерии немцев, огневые позиции которой располагались за рекой Орн. Основная береговая батарея немцев в Мервиле была захвачена Отуэйем и его парашютистами, однако другие батареи противника, которые находились за ней, и орудия немцев, замаскированные в прибрежных лесах, продолжали вести по высаживавшимся английским войскам губительный огонь. Понадобилось много дней, чтобы сломить их сопротивление и освободить правый фланг участка «Суорд» от воздействия артиллерийского огня противника.

Этот участок находился в одном из прибрежных районов Нормандии, на окраине города Уистреам и рядом с курортом Рива Белла. Он также замыкал собой довольно мощную оборонительную линию Атлантического вала.

Город Уистреам, расположенный в устье реки Орн и канала Кан, немцы превратили в небольшую военно-морскую базу. В день «Д» здесь находилось несколько торпедных катеров, которые во время высадки англичан, пытаясь избежать захвата, поднялись вверх по каналу Кан.

Однако когда катера подошли к уже захваченному десантными частями Говарда мосту и сигналами попросили развести его, они были обстреляны и в конце концов сдались. У входа в порт и вдоль приморской части курорта Рива Белла находилось большое количество огневых точек противника, которые к моменту высадки англичан оказались почти невредимыми, так как артиллерийский обстрел с моря, причинивший большие разрушения городу, не затронул их. По плану вторжения на этом трудном для высадки участке первыми должны были высаживаться плавающие танки гусарского полка.

Этот старинный полк еще в недавнем прошлом был кавалерийским и только перед войной оставил своих коней в Индии, получил новую технику и стал танковым. Некоторые из его офицеров, сержантов и солдат, прослуживших в полку много лет, все еще хранили в своих сердцах верность кавалерии. Но несмотря на приверженность большинства старослужащих к лошадям, в полку с нетерпением ждали получения танков. Когда пошли слухи, что полк получил плавающие танки, никто этому не поверил. Люди недоумевали. Они сомневались в том, что смогут овладеть этой техникой. Но, как показали впоследствии учения, солдаты и офицеры прекрасно ее освоили.

Одним из командиров плавающих танков был сержант Гарри Моррис. Когда он пересекал Ла-Манш на борту самоходной десантной баржи, то в душе восхищался своим экипажем, все члены которого были очень молоды и всегда веселы. Он был доволен и своим местом в верхней части танка: здесь можно было дышать свежим воздухом. Его беспокоило только состояние моря: как высаживаться на плавающем танке в такую штормовую погоду? И еще страдал Моррис от морской болезни, но она тогда мучила всех. Сухие продовольственные пайки, полученные танкистами перед погрузкой на плавсредства, не могли облегчить их страданий. Танкисты судорожно вскрывали пакет за пакетом в надежде найти что-либо приличное, но, кроме консервированных бифштексов и фасолевых пудингов, и так уж до тошноты надоевших всем, ничего не находили. К утру, когда флот вторжения подошел к берегам Нормандии, у всех этих некогда бравых солдат, а сейчас голодных, измученных и жалких людей было одно желание — поскорее, неважно каким образом, покинуть палубу самоходных десантных барж. Поэтому когда танкисты услышали приказ своего командира начать выгрузку плавающих танков на воду, все очень обрадовались.

Возможно, что море вблизи участка «Суорд», где выгружались на воду англичане на своих плавающих танках, было более спокойным, чем во время высадки американцев на участке «Омаха». Утверждать это трудно, но во всяком случае англичане добились несколько большего успеха. Однако хотя их танки не стали сразу тонуть, как плавающие танки американцев, тем не менее положение их было очень серьезным. Танки англичан наполнялись водой постепенно, все глубже и глубже оседая в воду, но быстрее, чем трюмные насосы могли ее откачать. Сержант Моррис следовал за головным танком, пытаясь не сбиться с курса и направляя танк наперерез набегавшим волнам. Он уже смирился с тем, что танк рано или поздно пойдет ко дну, но все же надеялся, что ему повезет и танк успеет добраться до берега, прежде чем окончательно потеряет плавучесть. Плавающие танки англичан, помимо того что они каждую минуту могли утонуть, подвергались другой опасности. Как раз в эти минуты артиллерийский обстрел побережья достиг наивысшего напряжения, и над танками стали пролетать тысячи снарядов. Правда, крупнокалиберные снаряды крейсеров и эсминцев не тревожили танкистов, в частности Морриса, так как пролетали довольно высоко над их головами, но танкодесантные суда и самоходные десантные баржи с пехотой, которые шли чуть ли не вплотную к плавающим танкам, вели артиллерийский огонь с короткой дистанции, и их снаряды летели настолько низко, что Моррис инстинктивно пригибался. Опаснее всего для плавающих танков оказались реактивные снаряды: уже два танка были ими подбиты.

Шторм мешал плавающим танкам идти к берегу на полной скорости, поэтому танкодесантные суда, которые по плану вторжения должны были следовать за плавающими танками, постепенно начали догонять их и вскоре обошли несколько машин. В тот момент, когда корабли и танки оказались в опасной близости, перед ними легла целая серия реактивных снарядов, вынудивших несколько танкодесантных судов резко изменить курс, что привело к столкновению двух плавающих танков, которые немедленно затонули. Их командиры были спасены, но остальные члены экипажей погибли.

Моррис был впереди и не знал об этой трагедии. Он наблюдал за пустынным берегом и прикидывал в уме, удастся ли ему добраться до отмели или нет. По танковому переговорному устройству он поинтересовался самочувствием водителя танка. Тот, сидя по горло в воде, ответил, что чувствует себя прекрасно, если бы не излишняя сырость в кабине. Когда до берега оставалось несколько сот метров, впереди танка Морриса вырос мощный огневой вал — это стреляли орудия крупных боевых кораблей английского флота; позади упало несколько снарядов с танкодесантных судов и самоходных десантных барж. Немцы открыли по приближавшимся плавающим танкам огонь из минометов и стрелкового оружия. Таким образом, танк Морриса очутился между двумя огневыми валами, и, чтобы его потопить, достаточно было двух-трех осколков или пулевых пробоин в брезентовом кожухе.

Прошла еще минута, и Моррис почувствовал, что гусеницы танка коснулись дна, хотя до берега было еще относительно далеко. Когда танк вышел из воды, Моррис приказал сбросить водонепроницаемый брезентовый кожух. Башенный стрелок выстрелом из танковой пушки с ходу подавил немецкое орудие, и через несколько секунд танк Морриса выскочил на песчаный сухой берег. Первая боевая задача, поставленная перед плавающими танками, — внезапно появиться на берегу и подавить уцелевшие огневые точки противника — была выполнена.

Но далеко не всем так повезло, как сержанту Моррису. Пять плавающих танков, не успев коснуться поверхности моря при выгрузке с транспортировавшего их судна, сразу же затонули, два других перевернулись и пошли ко дну, остальные с трудом, но все же добрались до берега. Когда они шли к берегу, немецкие артиллеристы не обращали на них особого внимания, так как на фоне крупнотоннажных десантных плавсредств они казались слишком незначительными и маловажными целями. Но как только плавающие танки достигли берега, немцы открыли по ним массированный огонь. Некоторые из командиров плавающих танков, не имевшие опыта высадки в условиях сильного берегового прибоя, поспешили сбросить водонепроницаемые брезентовые кожухи, и волны хлынули внутрь танков, заглушив двигатели. Моррис, подавив немецкое орудие в подвале отеля, получил приказ вытащить полузатонувший танк его роты. В конечном итоге оказалось, что почти половина плавающих танков погибла.

Спустя две минуты после высадки первых плавающих танков пустынный берег был заполнен танками непосредственной поддержки пехоты и сотнями солдат. Царил страшный беспорядок: пехота первого эшелона вторжения высадилась на берег чуть ли не одновременно с танками. Естественно, танки не успели подавить на берегу огневые точки противника и проделать проходы в дюнах и через минные поля.

Танки-тральщики высадились на берег в составе отрядов разграждения. Одни из них должны были проделать проходы в минных полях с берега в глубь страны, другие — очистить его от всевозможных препятствий, то есть проделать ту работу, которую солдатам Гиббонса на участке «Омаха» пришлось выполнять вручную, что привело к большим жертвам. Отряды разграждения на участке «Суорд» полностью не выполнили свою задачу, так как половина препятствий к моменту высадки саперных танков находилась под водой. Когда старший инженер сектора вторжения полковник Уркварт на своем самоходном десантном судне подошел к участку «Суорд» и увидел торчащие из воды колья проволочных заграждений и полузатопленные противотанковые ежи с привязанными к ним противопехотными минами и артиллерийскими снарядами, то немедленно приказал своим людям прыгать за борт и обезвреживать мины и снаряды. Эта работа была очень опасной и тяжелой, так как саперы находились под огнем противника, рядом с плавсредствами, которые при сильном накате волн могли легко раздавить их. Их находчивость спасла от гибели многие десантные суда.

Высадившиеся на берег танки без всякого труда подминали под себя деревянные колья проволочных заграждений, а ежи из стальных рельсов при помощи буксирных тросов оттаскивали в сторону от дороги.

Саперные танки, входившие в состав отрядов разграждения, должны были проделывать проходы в дюнах и далее в глубь страны. Через участок «Суорд» проходила сплошная гряда невысоких песчаных дюн, за ними находился ряд приморских отелей и вилл, а параллельно побережью пролегало шоссе. Проселочные дороги между домами, виллами и отелями выходили к шоссе и были заминированы немцами.

Для разминирования проселочных дорог саперы выделили 16 танков-тральщиков, восемь бронированных бульдозеров и 24 других танка различного боевого назначения: мостовые танки — для наведения в дюнах мостов, танки-путеукладчики — для прокладывания дорог в сыпучих песках и, наконец, танки с установками для метания подрывных зарядов, которые при взрыве сметали огромные массы песка с пути движения наступавших войск. Саперные танки в самые короткие сроки проложили пути для продвижения основных сил вторжения. Они выполнили свою задачу, но половина их была подбита противником.

Большой трудностью, связанной с высадкой союзников в Нормандии, явилось регулирование движения войск, боевой техники и транспорта на берегу. Для этой цели были сформированы специальные группы регулировщиков во главе с опытными офицерами. За порядок движения транспорта на прибрежной полосе в равной степени отвечали как армия, так и флот, которые выделяли свои группы регулировщиков: со стороны флота — для организации и поддержания порядка в определенных точках побережья при подходе к ним десантных плавсредств, а со стороны армии — для организации движения транспорта, боевой техники и войсковых частей по проходам с берега в глубь страны. Перед вторжением в Нормандию солдаты и офицеры союзных войск считали песчаные пляжи, где им предстояло высаживаться, наиболее опасными, гиблыми местами, откуда следовало поскорее выбраться, поэтому никто не завидовал регулировщикам, которые по долгу службы должны были находиться на берегу в течение всего дня «Д».

На каждом плацдарме от армия был назначен комендант берега. Ему подчинялись группы регулировщиков движения, которые в свою очередь контролировали проходы с берега. Группы регулировщиков имели свои радиостанции и поддерживали непрерывную радиосвязь с комендантом берега, который в любое время был в курсе событий, и когда тот или иной проход забивался транспортом и боевой техникой или подвергался сильному артиллерийскому обстрелу противника, то он немедленно направлял поток машин в другом направлении, к другому проходу. Предполагалось, что служба регулирования движения закончит свою работу в течение дня «Д», а затем необходимость в ней отпадет, поэтому она была укомплектована в основном офицерами и солдатами тех полков, которые должны были высаживаться в Нормандии только через несколько дней после начала вторжения. Окончив свою работу и убедившись в том, что движение на берегу налажено и не находится под воздействием артиллерийского огня противника, они должны были на попутных разгрузившихся кораблях вернуться в Англию, присоединиться к своим частям и вместе с ними снова высадиться в Нормандии. Так, например, служба регулирования движения на участке «Суорд» была укомплектована солдатами и офицерами 3-го разведывательного полка, среди которых были майор Невиль Гилл и капитан Айвор Стевенс.

Эти два офицера, подобно Рою Мэнли и Джорджу Данну, могут служить примером того, как война сводит вместе совершенно различных по происхождению, общественному положению, характеру и возрасту людей и соединяет их крепкой дружбой. Гилл, тридцатидвухлетний майор английской армии, до войны работал юристом в Ньюкасле. Стевенсу, сыну владельца гостиницы, было двадцать пять лет. Он начал службу еще до войны в гвардейском гренадерском полку рядовым солдатом. Это был огромный, атлетически сложенный человек. Он страстно увлекался греблей, футболом и крокетом. И тот и другой были холостяки. Правда, Стевенс накануне дня «Д» увлекся молоденькой шотландкой, по имени Конни Боуз, и для него предстоящая высадка являлась обязанностью, которую необходимо было поскорее выполнить, чтобы посвятить себя гораздо более приятным и интересным делам.

И Гиллу и Стевенсу довелось побывать под Дюнкерком, причем в то время Гилл был еще младшим офицером, а Стевенс — ефрейтором.

Катастрофа под Дюнкерком, откуда им обоим посчастливилось выбраться живыми и невредимыми, совершенно потрясла их. Однако со временем тяжелые воспоминания постепенно изгладились из их памяти. В Англии, готовясь к вторжению, Стевенс и Гилл упорно учились искусству десантирования. В 1944 году Гилл был уже майором, а Стевенс — капитаном.

Они не боялись высадки и были уверены, что справятся с полученным заданием и обеспечат должный порядок движения транспорта на прибрежной полосе участка «Суорд». Их беспокоило другое. Гилл и Стевенс знали, что их группа регулирования движения будет предоставлена самой себе и после выполнения задания должна вернуться в Англию в свой полк. Гилл перед высадкой получил специальный приказ, в котором говорилось о их действиях на берегу во время высадки и который обязывал командиров кораблей взять их на берег по первому требованию майора Гилла. Приказ был подписан командиром корпуса, в состав которого входил их полк, и Гилл бережно хранил его в нагрудном кармане.

Гилл со своей группой должен был высадиться на берег через двадцать минут после высадки первой партии английской пехоты. Несмотря на то что в группе регулирования движения было всего десять человек и она была, конечно, слишком малочисленным подразделением для того, чтобы им командовал офицер в звании майора, тем не менее Гилл, понимая всю серьезность задачи, возложенной на него, принял это назначение как должное. Группа майора Гилла должна была действовать совершенно самостоятельно. В этих условиях ответственность майора за жизнь десятка подчиненных ему людей была не меньшей, а пожалуй, даже большей, чем если бы ему были подчинены сотни солдат и офицеров. Конечно, и командир крупного соединения тяжело переживает гибель в бою своих солдат, но он часто не знает погибших или раненых в лицо, не знает их чувств и мыслей. Командир же маленького подразделения знает каждого своего солдата в лицо, знает их характеры, привычки, семейное положение и, конечно, больше переживает за каждого из них.

Майор Гилл понимал, что ему придется высаживаться на берег первым. Он пристально всматривался вперед поверх поднятой аппарели, весь мокрый от брызг и потоков воды, обдававших его при каждом крене судна. Его беспокоила мысль, как бы младший офицер английской морской пехоты не сбился с курса. По мере приближения к берегу он сличал имеющиеся у него фотоснимки с тем, что открывалось его взору. К сожалению, строения на берегу сильно пострадали от обстрела и не могли служить ориентирами, но командир десантного судна был уверен, что идет правильным курсом. Майор Гилл сильно сомневался в этом, и излишняя, по его мнению, самоуверенность командира судна раздражала его. Но на борту корабля старшим является его командир, и майор Гилл был вынужден подчиниться. Когда судно подошло к десантным плавсредствам, уже стоявшим на якорях среди прибрежных бурунов, Гилла продолжали терзать сомнения, и он ругал себя последними словами: наступал момент, когда судьба подчиненных ему людей зависела от его опыта, умения разобраться в обстановке и правильности принятых им решений, а он в отчаянии смотрел то на берег, то на фотоснимки и не понимал, где же это они высаживаются.

Надо было во что бы то ни стало и как можно скорее выяснить, где они высаживаются, — западнее или восточнее намеченной по плану точки. Спрыгнув с аппарели в воду, Гилл посмотрел на берег еще раз, и ему показалось, что там не было ни души. Он сразу же предположил, что первая партия пехоты уже пересекла песчаный пляж и углубилась в дюны и что им следует двигаться за ней. Гилл оглянулся назад и увидел Стевенса и солдат, которые, с трудом преодолевая волны прибоя, медленно шли за ним.

— Стив! Мы высадились не там, где нужно! — крикнул Гилл, стараясь перекричать шум, и быстро пошел вверх по пляжу.

Стевенс в отличие от Гилла сразу же после высадки заметил слева от себя вдоль кромки воды, на отмели, и далее, уже на песчаном берегу, неподвижно лежащих и ползущих по земле английских солдат, а также стоящие и двигающиеся танки, причем два из них горели дымным пламенем. Справа он не видел ни солдат, ни танков. Было похоже, что английская пехота, встреченная сильным огнем противника, залегла и никто из солдат еще не пересек пляж и не подошел к дюнам. У Стевенса все еще кружилась голова, к горлу подступала тошнота, во всем теле ощущалась слабость.

Гилл, поминутно сверяясь с картой и фотоснимками, шел по пляжу и проклинал командира десантного судна, высадившего их не там, где следовало. Но одно ему было ясно: что бы ни случилось, он обязан выполнить свой долг.

Английские солдаты, залегшие в основном вдоль кромки воды, не могли поднять голову из-за сильного артиллерийского и пулеметного огня противника. Гилл, чтобы полностью разобраться в обстановке, продолжал идти дальше.

Стевенс, сначала наблюдавший за ним, вскоре потерял его из виду. Он решил укрыться со своими солдатами за подбитым танком, который стоял неподалеку от них на песчаном берегу. Кто-то из солдат крикнул: «Смотрите, вот майор!» И действительно, в нескольких сотнях метров от себя Стевенс увидел Гилла, стоявшего под огнем во весь рост. Вдруг Гилл покачнулся и упал на песок. Неясные очертания гряды дюн, окутанной клубами дыма, стали проваливаться куда-то вниз, и перед его глазами вдруг появилось серое утреннее небо, покрытое плотной облачностью. Гилл понял, что лежит на спине, хотя и не ощутил удара о землю при падении. Он попробовал было встать, но с удивлением убедился, что не в силах пошевельнуться: свинцовая тяжесть сковала все его тело. Гилл подумал, что немцы, вероятно, ранили его, но не мог определить куда: он совсем не ощущал боли.

За несколько секунд до ранения он видел санитаров, укрывшихся за подбитым танком, и попытался подозвать их, но никто к нему не подходил. Гилл повернул голову в сторону, чтобы еще раз окликнуть их, и увидел, что прямо на него, медленно взбираясь по пологому песчаному берегу, шел танк «Шерман». В голове Гилла лихорадочно заметались мысли: заметил ли механик-водитель, что он, Гилл, еще жив? Неужели он поведет танк прямо по нему? Собрав всю свою волю, Гилл попытался было сдвинуться с места, чтобы танк не раздавил его своими гусеницами, но напрасно: его тело, еще недавно такое ловкое и послушное, больше ему не повиновалось. Он уже представлял, что произойдет через несколько секунд: гусеницы танка пройдут по нему. А может быть, ему повезет и он окажется между гусеницами танка? Грохот неумолимо приближался. Гилл закрыл глаза. «Конец», — подумал он и весь внутренне сжался. И вдруг он услышал рядом задыхающийся голос Стевенса: «Что с вами, майор?»

Увидев, что Гилл упал, Стевенс, несмотря на сильный огонь противника, выскочил из укрытия и бросился к командиру. Он не был уверен, удастся ли ему добежать до Гилла живым и невредимым. Однако он успел добежать и вытащить Гилла буквально из-под гусениц танка.

— Стив, я не могу двигаться, — сказал ему Гилл. — Куда меня ранило?

Стевенс быстро осмотрел его, но не обнаружил следов ранения. Перевернув Гилла на грудь, он увидел, что обмундирование и ранец, на котором лежал Гилл, покрыты кровью. Стевенс разрезал на нем обмундирование и быстро начал перебинтовывать на спине большую рваную рану. И тут он заметил, что с танка «Шерман» готовятся метнуть в сторону дюн подрывной заряд.

— Пригните голову! — крикнул Стевенс Гиллу, бросился на песок рядом с майором и затаился в ожидании взрыва.

Как-то еще в Англии Гиллу пришлось быть рядом с тяжело раненным солдатом, который пострадал во время одного из учений. Врач, который оказывал ему первую помощь, приказал Гиллу взять солдата за руку и не выпускать ее до конца перевязки. Тогда Гилл не знал, зачем это было нужно. Сейчас, когда он сам беспомощно лежал, уткнувшись лицом в песок и нестерпимая боль начинала жечь его рану, ему стало казаться, что он один в целом мире и что смерть уже близка. И тут огромная лапа Стевенса легонько пожала ему руку. Гиллу сразу стало легче. Затем раздался взрыв — и тучи песка обрушились на них.

— Было бы лучше, если бы вы передали мне приказ командира корпуса, сэр, — сказал Стевенс, и Гилл понял, что бой, в котором он еще и не участвовал, для него кончился.

— Возьми его, — слабо откликнулся Гилл. Стевенс осторожно перевернул его на спину и достал из нагрудного кармана приказ. Затем он побежал за санитарами и приказал им уложить Гилла на носилки и отнести его в укрытие. Они расстались. Стевенс пошел искать проход, по которому следовало направить с берега транспорт и боевую технику. Гилл весь день пролежал в укрытии, поддерживаемый уколами морфия, облегчавшими его муки. У него была рана в спину: пуля раздробила ему позвоночник. Гилл знал, что спасением своим он обязан Стевенсу, — ведь тот, рискуя быть убитым немцами или раздавленным английским танком, не задумываясь, под огнем противника бросился ему на помощь.

Противоречивые впечатления об обстановке на участке «Суорд», сложившиеся у Гилла и Стевенса, являются хорошим показателем двух точек зрения на ход высадки на этом участке, получивших в свое время широкое распространение. В этот день те, кто высаживались в составе крупных войсковых соединений или частей, захваченные движением огромных масс людей, считали, что все шло в общем неплохо. Те же, кто высаживались небольшими специальными группами в самый разгар сражения за овладение прибрежных участков плацдарма, придерживались другого мнения. Им было очень трудно оценить боевую обстановку. Если им не повезло, так же как группе майора Гилла, и они были высажены не там, где нужно, они просто терялись в массах людей и боевой техники и ни у кого не могли установить свое местонахождение. Это было самое ужасное, что могло случиться в день «Д» с такими мелкими группами солдат и офицеров или даже отдельными людьми на всех плацдармах. Исключение составлял, пожалуй, только участок «Юта», где был сразу установлен относительный порядок. Нет слов, крайне неприятно попасть под обстрел артиллерии и минометов немцев, но трудно описать состояние людей, потерявшихся в бою, среди солдат других частей, хорошо знавших свои обязанности при высадке, но слишком занятых собой, чтобы позаботиться о судьбе одного или нескольких солдат или даже офицеров, случайно затесавшихся в их ряды.

Стевенсу удалось довольно быстро обнаружить выход с берега в глубь страны, где он обязан был организовать движение транспорта, людей и боевой техники, и он незамедлительно приступил к своим обязанностям. Расставил солдат-регулировщиков в наиболее ответственных местах и быстро навел порядок, а когда он нарушался огнем артиллерии немцев, которая довольно часто создавала пробки на дороге, Стевенс распоряжался, чтобы быстро убирали с пути горевшие и подбитые машины, тягачи и танки.

Но, несмотря на все усилия Стевенса, на участке «Суорд» в течение всего дня «Д» так и не удалось наладить бесперебойное движение по дорогам. Немецкая дальнобойная артиллерия с удивительным упорством вела по берегу сильнейший огонь, причем настолько точный, что английские солдаты стали поговаривать о том, что немцы используют для корректировки своего огня аэростаты воздушного заграждения, поднятые вдоль берега. К полудню прилив достиг линии, находившейся на расстоянии всего 10 метров от дюн, оставив для движения транспорта и боевой техники узкую полосу сухого мягкого песка; танки, «джипы», автомашины и артиллерия стали в нем вязнуть. Вскоре образовалась грандиозная пробка, и все движение на берегу практически остановилось. Только минут через тридцать усилиями таких людей, как капитан Стевенс, пробку удалось ликвидировать. К этому времени на плацдарме находились крупные силы английской армии вторжения, упорно продвигавшиеся в глубь Нормандии, и уже можно было с уверенностью сказать, что первый десантный бросок на участок «Суорд» увенчался успехом. Город Уистреам пал. Оборона противника в районе населенного пункта Рива Белла в жестоком бою была смята силами английской морской пехоты «командос», в состав которых входили также две роты французов «Свободной Франции». Эти люди первыми зашли в здание муниципалитета, где находился пункт первой медицинской помощи города Уистреама. К мосту через канал Кан, расположенному в шести с половиной километрах от побережья, почти одновременно подошли солдаты-саперы и подразделения английской морской пехоты «командос», где они встретились с парашютистами и посадочно-десантными силами Говарда.

Вопрос о том, кто первым из них подошел к мосту, до сих пор остается неясным. Саперная часть английской армии, почти не встретив, по сути дела, сопротивления немцев, за исключением огня снайперов, подъехала к мосту на своих «джипах» не со стороны побережья, а с противоположной стороны, с суши. По плану вторжения она должна была навести через Канский канал новый мост, так как предполагалось, что при приближении сил союзников немцы взорвут старый мост; но когда саперы, высланные вперед для разведки местности, подошли около часу дня к мосту, то обнаружили его целым и невредимым, хотя он все еще находился под обстрелом немцев. Не обращая внимания на это, саперы дождались подхода своей части и, как люди, хорошо знавшие свое дело, немедленно принялись наводить через Канский канал рядом со старым мостом новый понтонный мост, хотя в этом не было особой необходимости. Примерно в это же время в районе моста появились на велосипедах солдаты английской морской пехоты «командос», которые, перебравшись на другую сторону канала по сохранившемуся мосту, встретились с авиадесантными силами Говарда. Часом позже к мосту подошли основные силы подразделений морской пехоты «командос» под командованием бригадного генерала лорда Ловата, которые из желания порисоваться торжественно прошли через мост на другую сторону канала под бравурные звуки марша, мастерски исполненного личным трубачом Ловата.

Собственно, этой встречей у моста солдат и офицеров, высадившихся с моря, с представителями авиадесантных сил союзников и закончились десантные операции на всех плацдармах, захваченных у противника в Нормандии.

 

Заключение

Сообщение о начале вторжения в Нормандию было встречено во всем мире с огромным волнением и тревогой.

Первые сведения о нем поступили из Германии. В 6 часов 30 минут утра 6 июня была случайно перехвачена передача берлинского радио, которое в течение пяти минут передавало сообщения о высадке союзных сил на участках «Омаха» и «Юта», а также о бомбардировке Гавра. В передаче довольно точно сообщалось также о боевых действиях дивизиона миноносцев Гофмана против английского флота вторжения. Затем немецкое радио через каждые несколько минут прерывало свои обычные передачи и сообщало дополнительные подробности о боях на побережье Нормандии, и особенно о парашютных десантах. Некоторые из этих сообщений были довольно объективными, другие извращали действительный ход событий. Информационные агентства, которые принимали эти сообщения, немедленно транслировали их по всему миру, а бюллетени новостей, принимаемых по радио, дублировали их передачу. В Вашингтоне, где в момент поступления сведений о высадке был первый час ночи, мало осведомленные люди скептически улыбались, полагая, что слухи о высадке — своего рода пропаганда. Но слухи продолжали расти, и через два с половиной часа о них уже знала значительная часть Америки. Однако официально они еще не были подтверждены, так как Эйзенхауэр отказался санкционировать передачу официального сообщения о высадке до тех пор, пока не убедился в ее успехе. В 9 часов 1 минуту появилось первое, весьма сдержанное по своему содержанию официальное коммюнике, в котором даже не указывалось место высадки. Однако через несколько минут радио Берлина сообщило, что англо-американские войска высадились в районе, ограниченном с севера Гавром, а на юге — Шербуром, и начиная с этого времени эфир был заполнен сообщениями радиокомментаторов всех стран мира о боях на территории Франции. Следует, однако, отметить, что большая часть этих сведений была получена из немецких источников. На восточном побережье Соединенных Штатов первые официальные сообщения стали поступать с 3 часов 30 минут утра, и первым, кто прокомментировал весть о долгожданном начале вторжения во Францию, был мэр города Нью-Йорка Ла Гардиа.

В Соединенных Штатах о начале вторжения слышали все, кто работали в ночную смену. В Англии и в Соединенных Штатах многие вздохнули с облегчением — по противнику нанесен наконец сильнейший удар. Внешних признаков ликования по этому поводу не было видно, так как англичане и американцы знали, что сражение только началось и что успех, на который они надеются, будет стоить больших жертв. Многие англичане были охвачены беспокойством и тревогой за судьбу своих близких, высадившихся в Нормандии. По секретным официальным предположениям, потери первого оперативного эшелона вторжения могли достигнуть 10000 человек. На самом деле жертв при высадке было раза в четыре меньше.

В период войны в Англии существовала очень строгая цензура, которая часто задерживала письма военнослужащих английской армии и флота. Многие из них, не принимавшие непосредственного участия во вторжении и весьма далекие от какой-либо опасности, неделями не сообщали родным никаких сведений о себе. Естественно, что их матери и жены, ожидавшие писем, услышав о начале вторжения, вообразили, что их сыновья и мужья сражаются на территории Франции. Наверное, на одного солдата, действительно участвовавшего в первом броске, приходилось не менее 10 охваченных тревогой и беспокойством семей, считавших, что их близкие и родные проливают кровь на берегах Нормандии.

Несколько недель назад Джон Говард сказал своей жене, что, когда она услышит об атаке авиадесантных сил в Нормандии, его роль в этой операции уже будет закончена. Так, в сущности, и случилось.

Конни Боуз, недавно помолвленная с капитаном Айвори Стевенсом, который в это время командовал группой регулировщиков на участке «Суорд», услышала о высадке во время работы в своей смене на одной из фабрик в городе Хоик (Шотландия). До войны эта фабрика, где работали одни женщины, выпускала чулочно-трикотажные изделия, а после переоборудования ее в военный завод специализировалась на производстве дополнительных топливных баков для самолетов. Почти у каждой из работниц в армии был сын, муж или возлюбленный, которые очень редко им писали и никогда не сообщали о своих делах и местонахождении. Сообщение по радио о высадке десанта в Нормандии буквально потрясло работниц. Конни Боуз не переставая думала о своем муже. А Стевенс в это время лежал в неглубокой траншее на спине какого-то солдата и думал, что наступил его смертный час. Все утро, оставив майора Гилла на попечение санитаров, Стевенс занимался своей работой по регулированию движения на одной из дорог участка «Суорд», ведущей с берега в глубь страны, и не обращал почти никакого внимания на окружающую обстановку. Совершенно случайно ему попались на глаза английские солдаты, метавшиеся на берегу в поисках укрытия от немецких бомбардировщиков, летевших вдоль берега почти над самыми крышами вилл и отелей. Стевенс бросился в траншею, находившуюся рядом, подмяв при этом под себя одного из солдат, который очутился там раньше. Почти одновременно с этим Стевенс увидел падавший прямо на него подбитый немецкий самолет, который через секунду врезался в дюну и мгновенно вспыхнул как спичка в нескольких метрах от окопа, где лежали они с солдатом. Боясь заживо сгореть в окопе, Стевенс попытался было привстать, но грохот взрыва и вой осколков от первой взорвавшейся в самолете бомбы заставили его снова лечь. Бомбы стали рваться одна за другой, и с каждым взрывом Стевенс мысленно прощался с жизнью. Прошло немало времени, пока они с солдатом, который довольно уютно устроился под Стевенсом, решили, что опасность миновала.

В концентрационных лагерях в Германии заключенным категорически запрещалось слушать радиопередачи. Но в некоторых лагерях среди заключенных были радиотехники и инженеры, которых солдаты и офицеры охраны привлекали для ремонта своих радиоприемников. Эти люди умудрялись, невзирая на смертельную опасность, задерживать в мастерских уже отремонтированные приемники, включали их в определенные часы и слушали последние известия, которые затем передавали своим товарищам по заключению. Доктор Сустендаль из деревни Люк-сюр-Мер, томившийся в одном из лагерей по обвинению в шпионаже в пользу англичан в районах Атлантического вала, узнал о том, что его деревня оказалась в районе вторжения. А в это время его жена с двумя сыновьями в гараже под автомашиной спасалась от обстрела английских кораблей. Вместе с тревогой за близких доктор Сустендаль почувствовал надежду на спасение — ведь он жил под постоянной угрозой смерти.

Немцы, беспокоившиеся о судьбе своих родственников, служивших во Франции, вопреки нацистским законам, которые запрещали слушать иностранные радиопередачи, тайно принимали сообщения из Швейцарии, полагая, что немецкие официальные сообщения извращали действительный ход событий. Но, как ни странно, немецкое радио было необычайно сдержанно и объективно. Зато японские радиокомментаторы заявили по поводу вторжения в Нормандию: «…Теперь немцы будут иметь возможность развернуть новые наступательные операции».

* * *

Утром 6 июня в Палате общин с нетерпением ожидали выступления Черчилля по поводу вторжения в Нормандию. Он начал свое выступление с обзора военных действий в Италии, сообщил членам парламента о взятии Рима, хотя это было им известно еще накануне. Этим Черчилль еще больше накалил атмосферу нетерпения, царившую в Палате общин. Конечно, он поступил справедливо по отношению к английским солдатам, сражавшимся в Италии, коротко, в течение 10 минут, рассказав об их успехах. И только под конец Черчилль объявил о начале вторжения в Нормандию.

К середине дня от многочисленных военных корреспондентов, побывавших на всех плацдармах, в Лондон стали поступать первые сообщения о боях в Нормандии. Они писали в основном о своих личных впечатлениях и чувствах, не делая никакого анализа хода боевых действий.

В течение всего дня «Д» население Англии проявляло огромный интерес к ходу боев в Нормандии, но подробных данных о них не поступало, и люди продолжали томиться в неизвестности. Солдаты, которые сражались на побережье Нормандии, знали еще меньше. И это понятно: в бою солдаты могут знать лишь те, что находится в пределах их участка. Конечно, кое-кто мог слышать радиопередачи из Лондона, большинство же солдат и офицеров знало только, что они на берегах Франции, ведут бой с немцами и, к собственному удивлению, все еще живы.

К ночи исход битвы в Нормандии был уже решен. Несмотря на то что американские войска на участке «Омаха» захватили только узкую прибрежную полосу и не соединились с авиадесантными частями генерала Гейвина, которые все еще находились в изоляции, а доставка на плацдармы подкреплений, боевой техники и других военных материалов шла далеко не по плану, Атлантический вал был окончательно прорван. Высадившиеся части союзников прочно закрепились на берегу. Эйзенхауэр в общем был вполне удовлетворен достигнутыми результатами, но особого оптимизма не выражал. Союзники решили одну проблему, связанную с вторжением на европейский континент, — высадка первого оперативного эшелона прошла успешно; теперь все зависело от того, как будет решена вторая, не менее важная задача, — опередить немцев и создать на плацдармах ударные силы, способные повести решительное стратегическое наступление. Это зависело от состояния моря и погоды, которая уже чуть было не сорвала вторжение во Францию. Имея позади себя пролив Ла-Манш, а впереди неизвестные силы немцев, союзники чувствовали себя в большой зависимости от прибытия подкреплений.

Наиболее точную оценку первого дня боев в Нормандии дали сами немецкие войска, находившиеся в укреплениях Атлантического вала. Они знали свои возможности, видели флот вторжения и испытывали на себе силу удара десантных войск союзников. В результате уже не отдельные солдаты и офицеры противника, а большинство наиболее дальновидных представителей немецкой армии стало приходить к выводу о том, что Германия проиграла битву за Атлантический вал.

Что касается высшего немецкого командования, то оно не видело флота вторжения и масштабов высадки, а донесения о ходе сражения не могли создать у него достаточно четкого и ясного представления о неотразимой мощи десантных сил союзников. Несмотря на это, уже к исходу первого дня боев многие немецкие офицеры в глубине души признали, что Германия не в состоянии отразить нанесенный ей удар. Но только спустя 11 дней после начала вторжения в Нормандию фон Рундштедт и Роммель попытались предложить Гитлеру заключить мир с Англией и Соединенными Штатами и бросить высвободившиеся силы против России.

Наступила ночь, первая ночь во Франции для солдат и офицеров союзников, высадившихся утром 6 июня в Нормандии. Они безмерно устали, и бой на всех плацдармах постепенно затих. В темноте наступившей июньской ночи в деревнях, в садах и на лугах все еще раздавались усталые голоса солдат, многие уже давно спали или пытались уснуть. В темном небе слышался гул немецких бомбардировщиков. Мимо отдыхавших частей первого оперативного эшелона вторжения проходили свежие войска, непрерывно выгружавшиеся на берег; из портов Англии один за другим, сплошным потоком выходили транспорты с людьми, боевой техникой, военными материалами и шли на юг, через пролив Ла-Манш, к берегам Нормандии. Навстречу им шли уже разгрузившиеся корабли, возвращавшиеся в Англию за новым грузом. В портах не затихал шум погрузочных работ, к которым по дорогам Южной Англии стягивались войска, готовые к погрузке, шли эшелоны с техникой и боеприпасами. Первый этап операции — вторжение на европейский континент с моря — закончился, и начинался ее второй этап — борьба за создание на захваченных плацдармах крупных стратегических сил.