«Как ни сердятся на обывателя идеологи, но живой человек отличается от человека-идеи тем, что он живет своими интересами. Мои интересы в Челябинске связаны с писательской организацией, это мой круг обитания, это моя Челябинская планета. Планета любви в Челябинске есть у металлургов, у актеров, у военных и проституток. Я люблю писателей. Это моя утеха и тайна. Писатель не полностью выражается в книгах. Я люблю их за то, что могу слышать ненаписанное».
Эта запись в дневнике посвящена прекрасному прозаику Татьяне Алексеевне Набатниковой. Один фрагмент из встреч с автором романа «Каждый охотник», повести «Единорог», автором множества острых рассказов, написанных в городе Челябинске, в четырехкомнатной квартире по улице Российской.
Главный вопрос, который тайком решают окружающие меня литераторы, анекдотичен: «Уж не еврейка ли она? Слишком умна». Да, есть разум настолько просвещенный и посвященный, даже вопреки окружающей его среде, что он становится самоценным и вызывает удивление сам по себе. Человек в таком случае именно — носитель сосредоточенного активного разума. И уже не имеет значения, что делает такой человек, он все делает максимально. Это Татьяна Набатникова.
Я встречаю ее на проспекте Ленина, она бормочет стихи.
— Что это за стихи, Татьяна Алексеевна?
— А это стихи Николая Гумилева. Они мне нужны, чтобы прояснить какую-то мысль. Ходит эта мысль, как рыба в глубине, а слову не дается. Это похоже на строчки:
Действительно, тот, кто подступил к слову вплотную, чувствует себя именно этой «скользкой тварью», которой никак не удается назвать мысль словом. Для Татьяны Набатниковой писание — это жизнь, способ познания жизни: «Я тебя не знаю? Хочу узнать». Во-вторых, у нее очень сильно светское образование и технократическое в том числе, она закончила Новосибирский электротехнический институт, кажется, она знает все наиболее популярные философские и религиозные модели мира от Конфуция до Платона и от Ньютона до Пьера Тейяра де Шардена. Глубоко, убежденно религиозна, но, конечно, не сектантской религиозностью, а той, что записана у Гете:
— Рим, истина имморальна. И хотя это сказал антихристианин Ницше, но ведь это правда. Какое дело истине до морали? Это уж дело людей — танцевать вокруг истины.
Я: — Другое дело, Тань, что истина скорее всего против человека вообще. Она-то, может быть, его главное препятствие. Человек это знает, но предпочитает делать вид, что он не знает, что есть истина… Жить-то надо. Эта всеобщая фраза в себе уже таит какое-то препятствие.
Так вот мы по-девичьи или по-птичьи «кулюкаем», сидя на диванчике в окружении великих книг.
А Сергей Петров, наш челябинский же прозаик, автор книг «Легенда о розовой лошади», «Сага о любимом брате», в то же время ропщет по адресу Татьяны Набатниковой: «Понимаешь, для нас, мужчин-писателей, образ женщины, любимой, нелюбимой ли, произрастает и защищен матерью, материнством. Мы не можем, не смеем сказать всей правды о женщине. Все-таки мы моделируем женщин в своих книгах, какими нам хочется их видеть… Творчество таких писательниц, как Набатникова, — это саморазоблачение женщины. Я думаю, этим приемом она в целом оказывает плохую услугу человечеству. По-мужски, глаза бы не глядели на женщин Набатниковой, не то, что помогать им, защищать от погибели…»
Я: — Татьяна имморальна, как дождь.
С.: — Татьяна имморальна, как огонь. Так можно без конца играть, но все же она только человек, а не дождь и не огонь.
Тогда рассуждает сама Татьяна Алексеевна: «Понимаешь, я наговариваю на себя… потому, что не смею обвинять других. Мне так легче. Это мой метод рассказа о людях, моя летопись. А меня считают жестокой. Не знаю, как объясниться?» Теперь Татьяны нет в Челябинске, она живет в Москве. А со мной осталась ее кофейная чашка. У этой чашки есть три имени: Армагеддон, Чаша Иосифа и Чаша Грааля.
История чашки такова. Мы с Таней любили раскапывать забытые в XX веке культурные слои: то разглядывали эпизоды из Библии, то Суры из Корана. Почему, например, библейскую Мелхолу Бог наказал бесплодием только за то, что она посмеялась над танцующим и поющим царем Давидом? Уж не намекает ли Библия на то, что пение и танец — это контакт с Богом? Ну и так далее. Однажды, это было осенью 1989 года, я возвратилась в Челябинск из Магнитогорска, позвонила Тане. Она ответила приглашением: «Забеги, я соскучилась».
Татьяна любит работать помногу, бурно. Утром — кофе и до полудня собственно писательство. После обеда — час отдыха. С 16-ти часов работа с почтой, ответы на письма. С 20-ти часов до 22-х — спорт. В 22 часа снова за письменным столом, она это называет «попыткой прорыва», записывание того, что не поддается слову, наверное, дневник. Отвлекать ее я считаю делом неделикатным, приглашение в гости — радость, подарок. Отложены дела жизни ради меня, с 18-ти до 20-ти часов.
Прибегаю. Вся возбуждена:
— Таня, я видела американский фильм об Антихристе. Они не боятся выйти на прямой бытовой разговор о добре и зле через такой архетип, а мы боимся.
— Расскажи сюжет…
Коротко рассказываю:
— По их версии в Палестине до сих пор стоит древняя деревня Армагеддон.
Таня в это время подает мне чашку для кофе. Чашка анодирована под золото, в ее жерле, там, на дне, поигрывают огни.
Я: — Там, в катакомбах, будто бы хранится наскальный рисунок — Антихрист. И он будто бы такой всегда, и появляется вновь…
Таня: — Почему же деревня-то так называется — Армагеддон? Я подхватываю любимую тему разгадывания прошлого: «Может быть, это память о каком-то подземном огне. Вот как эта чашка, она в жерле своем похожа на Армагеддон». Таня вздрагивает: «Я тебе подарю эту чашку…» Даже с испугом. Наверное, у нее на этот счет есть своя модель, которую она использует когда-нибудь в прозе.
Я заверила, что не возьму эту чашку, что это за подарки такие!
Затем мы еще с часок проговорили, позабыв об Антихристе. Раскапывали возможности культурного слоя, чем он мог бы нам помочь в деле возвращения идеи Бога на нашу атеистическую и Богом забытую землю. Я ухожу, разгоряченная путешествием по столетиям в обществе Татьяны Набатниковой. Тряпичная моя сумка звякнула. Я говорю: «Это уже похоже на подсунутую нашим праотцам египетскую чашку Иосифа». Таня отвечает мне с благодарной улыбкой: «Нет, Римма, это не чаша Иосифа, я тебе тайком передаю чашу Грааля…»
Теперь Татьяна Набатникова в Москве, своим чередом выходят ее прекрасные метафорические книги.
А кофейную чашку я подаю своим гостям, — челябинским поэтам, художникам, актерам, — и говорю: «У этой чашки есть древнее имя — Армагеддон. И глубокие, допотопные огни поигрывают на ее дне». Когда же льется черная лава кофе, огни поднимаются по стенкам кратера, я добавляю: «А теперь — это чаша Иосифа!» Когда же чашка наполняется до края, я подаю гостю «волшебную чашу Грааля». А гость с опаской косится на великие книги, сияющие, как твердь небесная, на книжных полках.