Память

Семена Переплетчикова хоронили в ненастье. Лето было сплошь дождливым. Хоронили Семена Григорьевича, известного художника, молодые журналисты. Пожалуй, я был один, кто знал покойника с военных лет. И, наверное, только я мог доподлинно верно чувствовать, как тонок переход от живого к бесконечному. Зимой мы с Семеном обменялись телефонами, чтобы встретиться и поработать для бессмертия, разумеется. И не встретились — прособирались.

На краю сырой, пробитой в глине могилы события полувековой давности становятся близкими, отчетливо зримыми. Пуповина памяти нетленна в пределах наших дней. Помню, что Семен жил с отцом и мамой за Алым полем. Они не были зажиточными, но не голодовали. В последний год войны в большой сумеречной комнате Переплетчиковых стали появляться стопки новых книг — И. Эренбург, М. Шолохов, Шолом-Алейхем, Г. Сенкевич и т. д. Семен был нашим другом и давал книги на прочтение. Он и сам ходил с ними по городу, бродил в бору за парком. Рослый, но мягкотелый, женственный — он говорил негромким тенором. Был флегматичным, ленивым, плохо учился в школе. Все это позволяло подшучивать над ним, иногда довольно зло. Парни конца сороковых годов хотели походить на признанных народом героев, мечтали стать инженерами, геологами, моряками. Семен ни о чем геройском не помышлял. В его натуре зрело и создавалось умение чувствовать и видеть сокровенное и подсознательное в человеке, что прорисовывалось в позе и взгляде, в его жесте. Это подсознательное — фабула характера — становилось «добычей» художника-фотографа или портретиста.

В середине пятидесятых, отслужив в армии, я вернулся в Челябинск и на улице Кирова, рядом с главпочтамтом, увидал щит — «Крокодил идет по городу» с карикатурой на Семена — сутулого, с характерным носом. Стихотворная подпись кончалась такой вот строчкой: «…среди других молодчиков — Сеня Переплетчиков».

Мои приятели, которые брали книги у Семена, стали инженерами, научными сотрудниками. Они участвовали в создании БМП (боевой машины пехоты), занимались проблемами физики твердого тела. Они достойно делали то, что требовала эпоха социализма. Семен, надо полагать, почувствовал свое признание и наклонности, весьма далекие от требований эпохи социализма. Он стал видеть движение, мимику людей, а фотокамера фиксировала мгновенные изломы на лицах, жесты, обнажающие душевное состояние. Семен Григорьевич не очень-то подчинялся стандартам тогдашнего поведения: носил зауженные — стиляжные штаны, выпивал и, говорят, прилично. Он нравился женщинам, и они, конечно, нравились Семену Григорьевичу.

В годы Советской власти он создал основной материал своего творческого альбома. Семен тогда был нужен мастерам искусства, литературы, художникам, ибо способствовал их рейтингу, как бы сказали ныне. Он фотографировал известных прогрессивных политиков, что подчеркивало его далекость от партийных установок. В перестроечные годы — странно и неожиданно — спрос на работу Семена Григорьевича заметно снизился. Надо сказать, что и мастер к той поре постарел. Он вернулся в Челябинск, чтобы ухаживать за ослепшей мамой. Прежде мне доводилось встречать фотопортреты С. Переплетчикова в газетах Свердловска, Челябинска, новосибирского Академгородка, а в 90-е годы я следил за публикациями Семена только в «Вечернем Челябинске» и «Команде». Всей стране известны его портреты А. Сахарова, Г. Старовойтовой, В. Новодворской, летопись Золотой горы, снимки улиц Челябинска.

Разлука сроком в десятилетия закончилась внезапно — Семен остановил меня в Доме печати. Мы разговорились, а при следующей встрече обменялись номерами телефонов, чтобы наметить план совместной работы. Это могли быть тексты и фотопортреты атомщиков ПО «Маяк», ученых-экологов, военных инженеров, знакомых по юности. Третьей встречи не получилось: в квартиру, где жили Семен и Мария Семеновна, я пришел после похорон — на поминки.

Это было жилище бедного интеллигента — книги, книги, несколько картин, фотографий. Поминали Семена молодые люди, которым его работа была нужна и он сам был интересен и нужен.

Семена помнят — газеты публикуют его фотоработы. Центр историко-культурного наследия в Челябинске готовит фотоэкспозицию его работ. Они нужны, значит, у них есть будущее.

…Помню тихие сырые тополя, тесно обступившие могилы Переплетчиковых — отца, матери, сына. Семен пережил маму — Марию Семеновну на одну неделю. Смерть его была неожиданной для всех, кто знал и уважал Семена Григорьевича, быть может, он умер потому, что прошло время, когда спрос на его труд был настойчивым и масштабным? Быть может, он все же сделал многое из того, что должен был сделать на этом свете?