Предисловие

Нижний Новгород, по своему настоящему положению, какое дает ему ярмарка, и по своему прошедшему, имеющему важное значение в русской истории, заслуживает особого внимания и давно достоин особой истории; а между тем и по настоящее время не нашлось еще для него не только историка, но даже и простого описателя, который, не входя в строгий критический разбор исторических событий, передал бы их фактически в хронологической последовательности и возможной полноте, как материалы для будущего историка.

Правда, о Нижнем Новгороде писали многие и многое, по все это более разбросано в разных журналах и газетах. Притом же и все написанное о нем, вместе взятое, заключая неполные, отрывочные данные, не составляет связного целого, так что желающему иметь подробные сведения о Нижнем Новгороде и его истории нужно, кроме этих статей, рыться в летописях и других исторических актах — перечитать сотни томов.

Вот почему вздумал я собрать сведения о Нижнем Новгороде, как из статей, писанных собственно о нем, так и из разных исторических сочинений, летописей, исторических актов, печатных и письменных, и народных преданий, и, дополнив все это виденным, а также слышанным мной от старожилов нижегородских, составить «Краткий очерк истории и описание Нижнего Новгорода», которые ныне решаюсь представить на суд читателей как сборник сведений для будущего историка. Надеюсь, что историческая критика, удостоя обратить внимание на слабый труд мой, не потребует от меня более того, что я мог сделать, и пополнит в нем пробелы, указав на источники, мне неизвестные.

Н. Храмцовский

 

Глава первая. СОБЫТИЯ, ПРЕДШЕСТВОВАВШИЕ ОСНОВАНИЮ НИЖНЕГО НОВГОРОДА (1171–1222)

 XII и XIII столетиях северо-восточная часть Руси называлась сначала Ростовской областью, потом Суздальской; новгородцы же называли все, что было по течению Волги, ниже устья реки Молоти, Низовской землей.

Земля Низовская граничила (в 1169 году) близ Торжка с областью Новгородскою, в Калужской губернии — с княжеством Смоленским, в Тульской — с вятичами и Рязанью, в Нижегородской и Владимирской губерниях — с землями муромскими.

К востоку, где украйным городом ее был Радилов, или Волжский Городец, ближайшими соседями ее были племена мордовские, управляемые в то время, как полагают некоторые, своими независимыми князьями; по другим же сведениям мордва находилась под влиянием болгар.

Мордва делилась на три племени: эрзя, мокша, и каратаи и занимала все пространство от устья Оки до вершин рек Суры, Вороны и Цны.

Племя эрзя было самое многочисленное и ближайшее к границам земли Низовской; оно жило селениями в пределах нынешней Нижегородской губернии, по рекам Волге, Оке, Кудьме, Пьяне, Теше, Суре и Алатырю.

Главное сельбище его (столица) было Эрземас — нынешний уездный город Арзамас.

Далее, за мордвою, по рекам Волге и Каме, жили болгары. Этот народ был цивилизованнее и богаче своих соседей: при воинственности своей, он занимался торговлей и искусствами.

Столицей владетелей земли Низовской сначала был Ростов, потом Суздаль; резиденция же Андрея Боголюбского была в построенном им городе Боголюбове.

Владетели земли Низовской любили делать набеги на цветущую Болгарию: там их всегда ждала богатая добыча.

При этих набегах доставалось и мордве — часть земель ее лежала на пути суздальцев в Болгарию. Впрочем, эти несчастные полудикари страдали не от одних суздальцев: их громили и болгары, и половцы. И мордва, теснимая со всех сторон, старалась, сколь возможно, сохранить свою независимость: то вступала она в открытый бой со своими врагами, то тайно делала набеги на селения и города их, а то скрывалась в глубине непроходимых лесов своих.

Из походов, деланных в XII столетии владетелями Низовской земли на болгар, замечательнее всех, по отношениям своим к истории Нижнего Новгорода, был поход Мстислава Андреевича зимой 1171 года.

Андрей Боголюбский, желая ли отомстить за какие-либо обиды болгарам или просто обогатиться в стране торговой, говорит Карамзин, послал сына своего Мстислава, в то время бывшего с небольшим отрядом войска в Волжском Городце, громить Болгарию.

В этом походе также участвовали сыновья князей муромского и рязанского: они присоединились к Мстиславу на устье Оки, и все вместе дошли до устья Камы.

Но поход этот, предпринятый зимой в места малонаселенные, где лежали глубокие снега и часто свирепствовали метели, был не совсем удачен, потому что, как говорит летописец, «бысть не люб путь всем людем: зане непогодье есть зиме воевати Болгар; и подуче не идяху», т. е. поход этот не нравился войску, как предпринятый в неудобное время, и люди шли не шли.

Но, за всеми этими неудобствами, главный воевода Боголюбского, Борис Жидиславич, взял шесть болгарских деревень и один город, умертвил мужчин, пленил женщин и детей и присоветовал князьям идти назад. При этом отступлении русских шесть тысяч болгар погнались за ними и едва не достигли Мстислава верстах в двадцати от Оки.

Полагают, что город, разоренный Борисом, находился на месте нынешнего Нижнего Новгорода. Существует также легенда, относящаяся к походу Мстислава, разорению мордовского сельбища на месте нынешнего Нижнего и построению русского городка.

«Мордвин Абрам, или Ибрагим, вышедший из-за реки Кудьмы, поселился при впадении Оки в Волгу, на Дятловых горах, покрытых тогда дремучим лесом. У него было четырнадцать сыновей и три дочери; для них построил он семнадцать домов на том самом месте, где ныне находится дом нижегородских архиереев.

Колония эта названа была Абрамовым, или Ибрагимовым городком, а сам Ибрагим будто бы был выбран от всех мордовских племен чем-то вроде правителя.

Когда Абрам заслышал о движении войск суздальских, муромских и рязанских, то принялся укреплять свой городок, в котором всех жителей было до пятисот человек, и обнес его тыном, валами и рвами. Укрепление это обхватывало с севера к югу все пространство от Коровьего взвоза, или нынешних домов купцов Коптева и Везломцева (находящихся невдалеке от Английского сада), до нынешнего Лыковского съезда, а с востока на запад — от Ковалихинского ручья до реки Почайны.

В этом укреплении Абрам устроил двое ворот: одни с южной стороны вала, широкие, с дубовыми створами, которые завалил землей, другие тайные, на севере, у самого Коровьего взвоза; а где должно было проходить воинство княжеское, поставил караулы.

Мстислав явился под Абрамовым городком с четырнадцатью тысячами (?) воинов и, не хотя проливать напрасно крови, а желая только покорности мордвы и приобретения земель их, вступил с Абрамом в переговоры, предлагая ему удалиться с Дятловых гор и признать над племенами мордовскими владычество князя суздальского.

Абрам отвечал, что как он не прирожденный владыка народа мордовского, а только выбранный правитель, то не может принять на себя никаких условий без согласия всего народа, почему и просил дать ему четыре года для сношений со всеми племенами мордовскими.

Мстислав дал ему срок для объявления решительного ответа вместо четырех лет — четыре дня.

Хитрый старик сумел воспользоваться и этим коротким временем: через тайные ворота свои он немедленно послал гонцов в ближайшие мордовские сельбища, требуя скорейшей помощи.

В две следующие за тем ночи вошло в укрепление, через те же тайные ворота, более 5000 человек мордвы, и прежде истечения срока, данного Мстиславом для ответа, Абрам велел открыть южные ворота и внезапно ударить на войска великокняжеские.

Но и эта отчаянная решимость не принесла мордве никакой пользы: Абрам пал в битве со всеми своими сподвижниками, городок был разграблен и сожжен, и оставшиеся в нем жители перебиты.

Мстислав здесь оставил тысячу человек конных ратников, заповедав им жить около Абрамова городища, а отнюдь не в самом городище; а почему так приказал, легенда не объясняет.

Между тем мордва, узнав о погибели Абрама и его сподвижников, взволновалась и замыслила мщение: суздальцы, поселившиеся у Абрамова городища, были обречены ею на смерть; шесть тысяч человек мордвы двинулись на них с тем, чтобы сделать внезапное нападение.

Но суздальцы, жившие уже у Абрамова городища около года, имели также и друзей между ближайшей мордвой, и эти друзья, изменив своим единоплеменникам, уведомили суздальцев о предстоящей опасности.

Воины княжеские, видя, что одна отчаянная храбрость может спасти их от гибели, решились предупредить мордву, сели на коней и бросились навстречу неприятелю вшестеро сильнейшему.

Верстах в десяти от Нижнего, на нынешнем рязанском тракте, около того места, где ныне стоит деревня Новая, они, встретя пешую мордву, ударили на нее и пробились через смятенные массы неприятеля без потери, и поскакали Березопольем к Боголюбову.

Мордва преследовала их далеко, но будучи плохо вооружена и без коней, не посмела напасть на них».

Эта легенда, как почти и все легенды, далеко расходится с историческими данными в подробностях, но в основании своем она не противоречит летописцам и историкам и подтверждает, что на месте нынешнего Нижнего Новгорода был город, или большое сельбище туземцев, который, по всей вероятности, подвергся опустошению в 1171 году, как лежавший на самом пути войск княжеских, ходивших до устья Камы.

Болгары и мордва за разорение земель своих старались отмщать владетелям Низовья также разорением земель их. И так, пользуясь обстоятельствами, болгары в начале великокняжения Юрия II Всеволодовича, в 1219 году, напали на Чудь Заволодскую — нынешние Вологодскую и Архангельскую губернии — и взяли обманом город Глядень, или нынешний Устюг Великий, который прежде имел своих независимых князей, а в начале XIII столетия числился за Ростовской областью; потом неугомонные завоеватели пошли далее, в пределы нынешней Костромской губернии, и стали укрепляться на берегах Унжи. Но ненадолго!

На следующий год полки великокняжеские, переяславские, ростовские, муромские и устюжские под предводительством брата Юрия, Святослава Всеволодовича, князей Святослава Давыдовича и Олега Юрьевича — сыновей владетелей муромских и воевод великокняжеских Еремея Глебовича и Воислава Добрынина вступили в Болгарию с разных сторон.

Святослав Всеволодович с князьями муромскими сел на суда на устье Оки и спустился к устью Камы, где высадился и пошел на болгарский город Отел, стоявший невдалеке от устья Камы.

Болгарский князь, предводительствуя конным войском, встретил Святослава на поле, но верно, видя неравенство силы, «пустиша, — как говорит Воскресенская летопись, — по одной стреле и побегоша». После чего укрепленный Ошел был подожжен, и жители его или погибли в пламени, или от оружия русских, а некоторые предпочли смерть от собственных рук, убив сперва жен и детей своих. Также погибло в пламени много и русских, завлеченных в город приманкой добычи.

Разрушив Ошел, Святослав, влеча за собой толпы пленных, большей частью жен и детей, отступил к месту своей высадки и потом скоро соединился на устье Камы с Воиславом Добрыничем, который с частью ростовцев и устюжанами ходил в верховье Камы, где взял и сжег множество городов и селений болгарских, и также возвращался с добычей и пленниками.

Святослав немедленно послал к Юрию гонцов с вестью о счастливом окончании похода, а сам со всеми сподвижниками отправился водой к Городцу, а оттуда, с полками великокняжескими, на конях во Владимир.

Юрий, вполне оценя труды брата и значение побед его над болгарами, встретил победителей вместе с сыном своим Всеволодом у Боголюбова и одарил Святослава «золотом и серебром, и порты и кони, и оружием, аксамиты и наволоками и белью».

Воинственные болгары, видя разгром земли своей, упали духом и в следующую зиму отправили к Юрию послов просить мира. Но великий князь не склонился на их убеждения, и вновь начал готовиться к походу: послал за племянником своим Васильком Константиновичем, княжившим тогда в Ростове, повелевая Васильку придти с ратью в Городец, куда отправился и сам. Тут явилось к нему второе посольство от болгар, но также не имело успеха, как и первое. Послы, возвратясь домой, сказали: «яко Князь Юрий на Городцы и мира не дает».

Испуганные болгары отправили третье посольство, которое мольбами, унижением, всевозможными уступками и золотом купило у Юрия мир.

Юрий принял от болгар откуп за то, чтоб быть миру, «яко же было при отце его и деде», но завоеванных земель не возвратил.

Вскоре после того Юрий вздумал осмотреть новые свои владения. Дятловы горы, возвышавшиеся при впадении Оки в Волгу, до такой степени поразили его сходством своим с высотами киевскими, колыбелью христианства Руси, что он ручеек, вытекавший из ущелья их, назвал речкой Почайной и решился основать тут город, а близ него, по примеру киевского, монастырь Печерский.

Конечно, не одно сходство Дятловых гор с высотами киевскими было причиной того, что Юрий вздумал построить здесь город. По всему Низовью не было места удобнее Дятловых гор для построения твердыни, которая сторожила бы соседа-врага и пресекала, или, по крайней мере, задерживала бы его при вторжении во внутренность владений суздальских.

Эти горы, омываемые двумя величайшими реками севера, господствуя над обширными низменностями, раскинутыми по Заволжью и Заочью, представляли все выгоды для построения твердыни, необходимой в стране, отовсюду окруженной враждебными племенами.

Почему горам этим дано было название Дятловых, предания передают различно. Одно, и едва ли не самое справедливое, объясняет, что название это получили горы, оттого что в древности они были покрыты густым лесом, остатки которого и теперь еще видны около Благовещенского монастыря, и что в этом лесу водилось множество птичек — дятлов.

Второе предание много поэтичнее — полная легенда, какими так богата старина германская и скандинавская. Вот эта легенда: «Во времена стародавние, на том месте, где стоит теперь Нижний Новгород, жил мордвин Скворец, друг и помощник Соловья-разбойника, связанного Ильей Муромцем. Здесь он женился на восемнадцати женах, которые родили ему семьдесят сыновей. Все они жили вместе, занимались скотоводством, пасли стада на горе и по вечерам гоняли их на водопой на реку Оку. Здесь, в ущелье, обитал чародей Дятел, бывший также некогда в ладах с Соловьем. Его спрашивал Скворец о будущей судьбе своих детей. Дятел отвечал: если дети твои будут жить мирно друг с другом, долго будут владеть здешними местами, а если поссорятся, то будут покорены русскими, которые поставят на устье Оки „град камень и крепок зело, зело, и не одолеют его силы вражеския“. В заключение Дятел просил Скворца о честном ему погребении. Умер чародей Дятел, и похоронил его Скворец на месте нынешнего Благовещенского монастыря, и прозвалось то место Дятловы горы. Умер и Скворец; умирая, заповедал он детям своим взаимное согласие и единодушие, но потомки их размножились, стали враждовать между собою, и тогда св. Андрей Боголюбский изгнал их с устья Оки, а племянник его св. Юрий, построив Нижний Новгород, исполнил предсказание Дятла».

Итак, в лето 6729 (1221) великий князь Юрий Всеволодович заложил город на устье реки Оки, и нарече имя ему Новгород Нижний.

 

Глава вторая. НОВГОРОД НИЖНИЙ — ПРИГОРОДОК СУЗДАЛЬСКИЙ (1222–1350)

Основав город, т. е. обведя его рвом и валами и укрепив деревянной стеной, Юрий построил в нем первую церковь Архистратига Михаила, сначала деревянную, потом, в 1227 году, каменную; по другим же сведениям, каменная церковь, построенная Юрием, была соборная Преображенская.

Так же о самом годе построения Нижнего Новгорода летописцы противоречат один другому и относят основание Нижнего к 1212, 1220, 1221 и 1222, и даже к 1199 году, который и показан в надписи на паперти нижегородского Архангельского собора, сделанной в 1816 году.

Но в 1199 году Юрий не был еще великим князем владимирским, а в 1212 году, хотя по воле отца своего Всеволода Георгиевича, скончавшегося 15 апреля, вступил, вопреки прав старшего брата своего Константина, на престол владимирский, но немедленно был увлечен в междоусобные войны, кончившиеся для него лишением великокняжеского престола; следовательно, ни в 1199, ни в 1212 годах Юрий не имел ни средств, ни времени делать походы на болгар и расширять владения суздальские к востоку.

Также и 1220 год не может быть годом основания Нижнего Новгорода, потому что Юрий, вступив вторично на престол владимирский, по смерти Константина, скончавшегося в 1219 году 2 февраля, сначала посылал войска свои, по прошению князя Ингваря Рязанского, против половцев, а потом, как рассказано выше, в поход против болгар, продолжавшийся все лето 1220 года, зима же прошла в переговорах с послами болгарскими, то с достоверностью можно положить, что первые укрепления Нижнего Новгорода начаты в 1221, а кончены в 1222 году.

Новый город был не по сердцу племенам мордовским. Мордва, испытавшая уже силу русского оружия при походах суздальцев, муромцев и рязанцев на болгар, видела в новой твердыни, воздвигнутой Юрием, окончательное посягательство на свою свободу и стала с ужасом ждать грозы. Гроза не замедлила разразиться. Года через четыре после основания Нижнего Новгорода русские вторглись в земли мордовские, под предводительством братьев Юрия, Святослава и Ивана, разбили мордву, истребили несколько сельбищ и воротились обыкновенно с добычей и пленниками. Это обстоятельство заставило все племена мордовские, доселе разъединенные, вступить в тесный союз, главой и двигателем которого был князь Пургас.

Смелый и предприимчивый владыка мордовский решился со своими приверженцами или уничтожить Нижний Новгород и оттеснить русских в прежние их пределы, или погибнуть. Но Юрий, постоянно следивший за мордвою, предупреждая Пургаса, послал против него в сентябре 1228 года племянника своего Василька и воеводу Еремея Глебовича; но на этот раз Васильку и Еремею не посчастливилось: «зане погодья им не бысть, бяху бо дождеве вельми мнози день и ночь», говорит летописец, и Юрий велел им возвратиться.

В следующем году он сам пошел на мордву с братом Ярославом, племянниками Васильком и Всеволодом и князем муромским Юрием Давыдовичем. Люди, жилища, хлеб, скот — все гибло в землях мордовских от меча и огня русских; ничему не было пощады. Однако часть ближайшей мордвы успела скрыться в глубине лесов, но и туда кинулись за нею отроки, или молодые воины, ростовской и переяславской дружин, и за эту отвагу они поплатились своими головами: мордва схитрила — пропустив их в глубину лесов, напала на них, вероятно, в превосходных силах, и всех избила, а сама скрылась еще далее в глубь лесов. Между тем Юрий продолжал разгром земель мордовских, при содействии присяжника своего Пуреша, князя половецкого, и, когда не осталось уже пищи для огня и меча, «с братиею и со всеми полки возвратишась во свояся добре здравы».

Погром земли своей Пургас хотел выместить на Нижнем Новгороде. В апреле 1229 года он, собрав остатки разбежавшейся мордвы, осадил Нижний, но нижегородцы дали сильный отпор. Пургас ограничился тем, что сжег окрестности укрепления; причем сгорели Богородицкий монастырь и церковь, стоявшая за городом. Потом Пургас, взяв тела убитых старшин своих, удалился; но тем же летом был разбит сыном Пуреша, который, предводительствуя половцами, окончательно истребил остатки Пургасовой мордвы и всю какую-то «русь пургасову, и Пургас едва в мале утече».

Мордва три года не могла опомниться, но в 1232 году она опять взволновалась. Зимой того года Юрий посылал против нее сына своего Всеволода с другими молодыми князьями. Снова опустошение и смерть пронеслись по землям мордовским. После того мордва не беспокоила русских, до той поры, покуда не покорили ее татары, т. е. до несчастного для Руси 1238 года. В продолжение этого времени и потом еще более столетья Нижний Новгород имел самое ограниченное значение как только пригородок Суздальский и как сторожевая твердыня земли Низовской.

Страшная участь была назначена по воле неисповедимого Провидения святому основателю Нижнего Новгорода. По смерти отца в 1212 году, Юрий делается повелителем Владимира и Суздаля, как бы старший в роде; потом, увлеченный отчасти братом своим Ярославом, отчасти собственным честолюбием, в войну против храброго и великодушного Мстислава Новгородского, он уже поделил всю Русь договорной грамотой между собой, братьями Ярославом и Святославом и Ольговичами. Но битва Липецкая, бывшая 21 апреля 1216 года, решила иначе, и Юрий, мечтавший низложить Мстислава, братьев своих Константина Ростовского и Владимира Смоленского и прочих князей Мстиславовой партии, является в свою великокняжескую столицу, Владимир, беглецом, в одной рубашке. В бегстве своем с полей липецких до Владимира он загнал трех коней.

Во Владимире встретили его большей частью старцы, жены и дети, да чин духовный, потому что все, способные носить оружие, были с ним и легли костями на полях липецких или попали в плен к его неприятелям. Эти-то слабые остатки своих подданных умоляет еще недавно могущественный Юрий удержаться сдачей города хоть на несколько дней, чтоб успеть ступить в переговоры с Мстиславом и Константином. Потом с повинной головой идет в сопровождении детей своих в стан неприятельский, несет дары и умоляет Мстислава и Владимира, чтобы они помирили его с Константином. «Вы — победители, — говорит он, — располагайте моей жизнью и достоянием». Затем оставляет он престол великокняжеский и Владимир и удаляется в Волжский Городец с женой и немногими друзьями, в числе которых был и первый епископ Суздальский Симеон.

Со дня Липецкой битвы проходит год, четыре месяца и двадцать дней, и Юрий въезжает в Суздаль в качестве его владетеля и наследника великого князя владимирского. Таково было мщенье великодушного Константина. Потом, менее чем через полтора года, Юрий снова занимает престол владимирский. Около двадцати лет княжил он счастливо. Правда, в течение этих лет имел он и некоторые неприятности, как то: в 1225 году раздор с Новгородом, где в то время княжил юный сын его Всеволод, и в 1229 году раздор с братом своим Ярославом, который завлек было в сети свои и молодых племянников — Василька, Всеволода и Владимира; но та и другая неприятности кончились благополучно: с новгородцами Юрий помирился, а Ярослав и племянники явились к нему с повинной и целовали крест (7 сентября 1229 года) «отцу своему и государю», как они назвали тогда Юрия.

Но вдруг являются татары, которым суеверие того времени приписывало борьбу с Гедеоном за 1200 лет до Рождества Христова и двухтысячепятисотлетнее заключение в пустынях северо-востока; они сначала, в 1224 году, пронеслись ангелами-истребителями по южной части Руси и после страшной битвы на реке Калке, где погибло множество доблестных князей и богатырей, скрылись от взора русских в глубь Бухарин, где в то время кочевал грозный владыка их Чингисхан, — скрылись, как будто для того, чтобы вновь нахлынуть на Русь стремительнее и грознее прежнего.

Юрий, по требованию князей южной Руси, хотя и посылал против татар племянника своего Василька с дружиной ростовской, которая, впрочем, дошла только до Чернигова, был отчасти рад бедствию владетелей южной Руси, особенно несчастию Мстислава (в то время княжившего в Галиче), некогда унизившего его; но за эту грешную радость он дорого заплатил.

В 1237 году, Батый, племянник Угедея, или Октая, старшего сына Чингисханова, двинулся с полчищами, данными ему дядей, на болгар (с которыми Юрий за год до того заключил мир после шестилетней неприязни) и, испепелив столицу болгарскую, умертвив всех жителей ее, явился в южной части Рязанской области прежде, чем русские успели сведать о разгроме Болгарии. Батый предложил владетелям Рязани купить у него мир ценой десятой части всего достояния их. Рязанские князья отвергли такие унизительные условия и просили помощи у Юрия против врага, грозившего гибелью вере и отечеству.

Юрий также отверг с благородной гордостью унизительные условия послов Батыевых, явившихся и к нему, но не соединился с рязанскими князьями: он слишком понадеялся на свои силы и этим предал Рязань в руки варваров. Полилась кровь рязанцев, запылали их города и селения. Пронск, Белгород, Ижеславец и Рязань сделались грудами развалин, облитые кровью и усеянные трупами своих жителей. Гибнут от руки татар юный Феодор, сын Юрия Рязанского, князья пронский и коломенский, княгиня Евпраксия, жена Феодора, с младенцем сыном; потом сам Юрий Рязанский, жена его и мать. Варвары тешатся муками побежденных, истощают над ними все, что только могут изобрести и выполнить необузданное зверство и ненасытная кровожадность.

Коломна и Москва подвергаются той же участи, какую испытала область Рязанская. Тут гибнут в битвах князь Роман — племянник Юрия Рязанского, знаменитый воевода Юрия Всеволодовича Еремей Глебович и воевода московский Филипп Нянька, а сын Юрия, Владимир, попадает в плен, другой же сын бежит во Владимир.

Ослепленный гордостью, Юрий теперь только прозрел и, поняв всю опасность своего положения, проистекшую от неуместного самонадеяния, поспешил с племянниками в Ярославскую область для сбора войска, а сыновей своих, Всеволода и Мстислава, оставил для защиты Владимира, где находилось все великокняжеское семейство. 2 февраля 1238 года татары явились у Владимира, а 7 он был уже грудой развалин, жители его — или бездыханными трупами, или пленниками, преданными всему неистовству азиатских варваров. Причем погибли супруга Юрия Ахапия, сыновья его Всеволод и Мстислав и все великокняжеское семейство, также и епископ Митрофан.

После того татары хлынули к Волжскому Городцу, Галичу-Костромскому, Ростову и Ярославлю и в течение февраля разорили, кроме слобод и погостов, четырнадцать городов великого княжения, в том числе Переяславль, Юрьев и Дмитров.

Здесь Юрий является истинным государем, героем и христианином; с твердостью переносит он весть о погибели своего семейства и, заглушая страшную скорбь души своей, готовится к роковой битве, которая должна решить не только его участь, но участь всей Руси на целые столетия. Наконец 4 марта закипела битва на берегу реки Сити, впадающей в реку Мологу, где был стан русских. Юрий пал под мечами татар, а князь Василько был взят в плен и мученически умерщвлен. Татары с берегов Сити понесли убийства и пожары в Волок Дамский, Тверь, Торжок, а потом в Козельск, владетель которого, младенец князь Василий, утонул, как говорит предание, в крови. После чего татары ушли в землю половецкую, к Дону, и Русь немного вздохнула.

Тела Юрия и Василька долго лежали непогребенными; первое, обезглавленное, отыскал в грудах тел ростовский епископ Кирилл — он на пути из Белозерска пожелал видеть место несчастной битвы и узнал тело великого князя по одеянию; тело же Василька, брошенное татарами в лесу, нашла жена сына сельского священника. Оба эти тела были привезены в Ростов и погребены в храме Богородицы, в одной раке; туда же положена и голова Юрия, отысканная уже после.

Ярослав Всеволодович, по слову летописца, «обновитель Земли Суздальской», явясь во Владимир из Киева и заняв престол великокняжеский, сначала озаботился очищением разпалии владимирских от трупов, потом, собрав и утешив, сколько мог, оставшихся в живых владимирцев, послал бояр в Ростов за телом Юрия Всеволодовича.

Когда останки властителя-страдальца, несенные с подобающей честью, приблизились к Владимиру, Ярослав, дети его, епископ Кирилл со всем владимирским духовенством, бояре, множество горожан и окрестных жителей, вышли навстречу. Плач и рыдания были всеобщие.

Все видели чудо, совершившееся над убиенным: отсеченная голова его приросла к телу, не было ни малейшего знака, что она была отрублена; видели и то, что убиенный князь воздел правую руку, как живой, как бы показывая, что за совершенный страдальческий подвиг свой он восприял от Бога взамен земного царства наслаждение небесными, вечными благами, вместе с царственной супругой своей, тремя благородными сыновьями и дочерью. Во владимирской соборной церкви Пресвятой Богородицы, в южном приделе, положили тело Юрия. Церковь причла его к лику святых; память его празднуется 4 числа февраля.

Полагают, что Нижний Новгород в 1238 году избежал разорения; но в следующем году, когда татары опустошили Муром, берега Клязьмы и всю землю мордовскую, он уже не избег нашествия татар.

Ярослав Всеволодович отдал Нижний Новгород как пригородок Суздаля брату своему Святославу. В 1246 году Святослав, сделавшись великим князем Владимирским, передал удел свой Суздаль с Городцом и Нижним сыну Ярослава Андрею — зятю Даниила, короля галицкого. Андрей владел своим уделом до смерти, последовавшей в 1264 году, и жил более в Городце, где и погребен: от него-то и произошел род князей суздальско-нижегородских. Этот князь испытал также превратности судьбы: сидел и на великокняжеском престоле, скитался изгнанником в чужих землях, и даже думал было померяться силой с татарами, и тем едва не навлек новых бед на всю Русь: одно только долговременное ходатайство брата его св. Александра Невского спасло ее от гнева хана Берке, но зато дорого стоило оно и Александру, и Руси.

Александр, умилостивляя Берке, должен был прожить зиму и лето в Орде, среди трудов, беспокойства и ежедневной тревоги, нераздельных с положением искателей милостей у свирепых азиатцев, не знавших ни прав народов, ни прав человечества, и тем расстроил свое здоровье. Осенью 1263 года прибыл он в Нижний Новгород слабый и измученный и едва доехал до Городца, как совершенно лишился сил, тяжко занемог и 14 числа ноября, приняв схиму с именем Алексий, скончался в городецком Феодоровском монастыре. Итак, несвоевременная попытка Андрея Александру стоила жизни, а Руси — любимого князя, которого считала она своим ангелом-хранителем.

Андрею наследовал старший сын его Юрий; по смерти Юрия в 1279 году Суздаль достался второму сыну Андрея Михаилу, а Нижний и Городец — Андрею Александровичу, недостойному сыну Невского. Этот князь, не имевший даже и тени достоинств и добродетелей отца своего, имел необъятное честолюбие: три раза он был на престоле великокняжеском без законного на то права и много пролил христианской крови руками татар. Муром, Дмитров, Переяславль, окрестности Владимира, Суздаля, Юрьева, Ростова, Твери, до самого Торжка, были разорены призванными им варварами, когда вздумал он, в 1283 году, оспаривать у старшего брата своего Димитрия престол владимирский. Он жил более в Городце, где и умер 27 июня 1304 года, принявши схиму также, как и достойночтимый отец его; тело его было погребено в городецком Михайловском соборе.

По смерти его, бояре, жившие при нем, уехали в Тверь, где в то время княжил двоюродный брат его Михаил Ярославич; но те бояре, которые управляли от него в Нижнем Новгороде, вздумали и после того пользоваться правами правителей. Нижегородцы взволновались: они, покорные князьям своим, не хотели нести на себе воли бояр умершего владетеля, которого имя было ненавистно как разорителя своего отечества. Собралось вече, и его приговор решил избить бояр Андреевых, которые, как можно предполагать, были отчасти похожи на своего князя, и их избили. Но и вечники не сносили голов своих: Михаил Суздальский в следующем году, возвратясь из Орды, где получил в свое владение пригородки суздальские, казнил вечников смертью.

По смерти Михаила Суздаль достался брату его Василию. У Василия было два сына, Александр и Константин. Александр вступил на престол суздальский по смерти отца, в 1309 году, но сначала не владел Нижним, который принадлежал великому князю владимирскому Георгию (Юрию) Данииловичу. Александр получил Нижний в свое владение едва ли не по занятии престола владимирского Иоанном, в 1328 году. Этот князь умер бездетным в 1332 году. В управление Георгия был в Нижнем Новгороде пожар, в 1312 году, истребивший весь город; а в конце княжения Александра, между 1328 и 1330 годами, исполнилось предположение основателя Нижнего Новгорода: св. Дионисий построил нижегородский Печерский монастырь.

После Александра Суздаль достался брату его Константину, но также без пригородков. До 1340 года Нижним владел Симеон, сын Калиты, впоследствии известный под именем Гордого. В 1340 году, когда, по смерти Иоанна, почти все князья русские ездили в Орду, Симеон получил ярлык на великокняжество Владимирско-Московское, а Константин — на Суздальско-Нижегородское. Но честолюбивый Константин не очень-то был доволен этой милостью хана и возвышением Симеона: он едва ли еще и в 1340 году не мечтал о престоле владимирском — синониме старейшинства между князьями, которого искал впоследствии у Джанибека.

Симеон, вполне обладая духом государя, старался более и более ограждать волю удельных князей, низводя их со степени равных себе на степень своих подручников, чем упрочивал и личное свое значение, и силу Москвы.

Честолюбивый Константин, видя, что дом князей московских, укрепляясь на престоле владимирском, стремится к первенству и преобладанию над прочими княжескими домами, и опасаясь за права свои и независимость княжества Суздальского, отчасти утратившего прежнее значение свое, решился основать новое княжество, которое бы, если не превосходило Москву в блеске и величии, то, по крайней мере, могло равняться с нею.

 

Глава третья. НИЖНИЙ НОВГОРОД — СТОЛИЦА ВЕЛИКОГО КНЯЖЕСТВА НИЖЕГОРОДСКОГО (1350–1392)

В 1350 году Константин Васильевич перенес престол свой из Суздаля в Нижний Новгород и подчинил себе часть земель мордовских; но как более мудрый властитель, чем завоеватель, он расширил пределы своего владения не мечом и огнем, а мирным заселением земель мордовских русскими людьми, выведенными им из Суздаля и вызванными из прочих княжеств. На зов Константина народ спешил со всех сторон, вероятно, потому, что этот князь, как сказал впоследствии летописец, «княжил честно и грозно, бороня вотчину свою от татар и от сильных князей». Константин всем пришельцам дал волю выбирать места для поселения по желанию, и пришельцы занимали сельбища мордовские по рекам Волге, Оке и Кудьме, в пределах нынешних уездов Нижегородского и Горбатовского.

В новой столице своей Константин в 1350 году заложил храм Боголепного Преображения и окончил его в 1352 году. В этой главной святыне земли Низовской Константин поставил древний образ Спаса, писанный в Греции, который принес из прежней столицы своей, Суздаля. В этом же году, кажется, женился старший сын его Андрей на тверской уроженке Анастасии. Так Нижний Новгород стал столицею вновь основанного независимого великого княжества, которое несколько времени не уступало в блеске и силе великому княжеству Владимирско-Московскому; только кафедра епископов, с 1276 года именовавшихся суздальскими, новгородскими (т. е. нижегородскими) и Городецкими, по-прежнему оставалась в Суздале.

Кроме Нижнего Новгорода, столицы, и городов Суздаля и Городца в Нижегородском великом княжестве были еще три пригородка: Бережец на Клязьме, Юрьевец на Волге и Шуя. Самое княжество имело следующие пределы: от независимой мордвы его отделяли реки Теша и Вад, от княжеств Муромского и Стародубского — реки Ока и Клязьма. Все Поволжье, от Юрьевца до устья Суры, и берега Суры до рек Киши и Алгаша, принадлежали также Константину, а от этих рек границы княжества Нижегородского проходили берегами Пьяны до Вада. От области Городецкой, иначе называемой Белогородской, владения Константина простирались к западу, занимая нынешние Шуйский и Суздальский уезды и северную часть Вязниковского. От владимирско-московских земель область Нижегородская отделялась теми же рубежами, которыми ныне отделяется уезд Суздальский от уездов Владимирского и Юрьевского.

В 1353 году умер Симеон. Новгородцы, не любившие его за самовластие, желали видеть на престоле владимирском Константина. Они, полагая, что князь нижегородский будет снисходительнее к Новгороду, чем князья московские, предложили ему искать у Джанибека престол владимирский, обещая в этом случае свое содействие. Константин, с удовольствием приняв их предложение, столь согласное с его честолюбивыми видами, поехал в Орду, куда ходатайствовать за него новгородцы отправили боярина своего Семена Судакова. Однако хан склонился на сторону Иоанна Московского, отдал ему престол владимирский. Константин не мог этого простить Иоанну до самой смерти и помешал князю московскому наказать новгородцев за происки их в Орде. Почувствовав приближение смерти, Константин принял иноческий образ и схиму. Он скончался 21 ноября 1355 года. Тело его положено в нижегородском Спасо-Преображенском соборе. Константин женат был дважды; первую супругу его звали Анной, она была родом гречанка, скончалась же в иночестве под именем Елены. От второй супруги его, которую звали Еленой, у него было, кроме Андрея, еще три сына: Димитрий-Фома, Борис и Димитрий-Ноготь. Борис был женат на дочери Ольгерда Литовского, Агриппине, а жену Димитрия-Ногтя звали Марией.

Андрей Константинович немедленно по смерти отца отправился в Орду с дарами Джанибеку для получения от него ярлыка на владения суздальско-нижегородские. Хан принял его благосклонно и летом 1356 года отпустил его на Русь с честью и ярлыком на владение Нижним, Суздалем и Городцом. Оставив, по примеру отца, столицей Нижний Новгород, Андрей дал уделы братьям: Димитрию-Фоме — Суздаль, Борису — Городец с Поволжьем и берегами Суры; Димитрий-Ноготь, кажется, не получил никакого удела и жил в Суздале.

Андрей, чтобы более упрочить власть свою и оградить владения свои от властолюбия Москвы, часто ездил в Орду, где кипели смуты и один честолюбец входил по трупу другого на окровавленный престол Батыя. Задабривая лестью и золотом каждого нового владетеля Орды и их вельмож, Андрей и сам не раз был близок к смерти: в 1359 году он едва не погиб при волнениях, бывших в Орде по смерти Бердибека и потом Кулпы; смуты Мамая также застали его в Орде, которую он и поспешил оставить; новая опасность ждала его на дороге: какой-то князь Ратихоз со своей шайкой напал на него, но Андрей мужественно отразил разбойника и благополучно достиг своих владений. Все переменные ханы и их вельможи, вероятно, за щедрые подарки любили и уважали Андрея более, чем князей московских. Убийца Кулпы, Неврус, по смерти Иоанна Иоанновича, сам предложил Андрею престол владимирский. Этой благосклонностью хана Андрей был отчасти обязан новгородцам, которые хлопотали за него в Орде из своих видов. Андрей, не так честолюбивый, как отец его, был доволен своим владением и отказался от предложения хана в пользу брата своего Димитрия-Фомы, который был с ним в Орде. Хан беспрекословно исполнил умеренное желание Андрея, утвердив Димитрия на владимирском престоле.

И Владимир, и Новгород были рады новому князю; первому Димитрий обещал возвратить прежний блеск, а последнему дал полную свободу в правах его, предоставя себе лишь одни княжеские доходы. Два года владел Димитрий Константинович престолом владимирским. Самым замечательным происшествием этого времени для Нижнего Новгорода было разграбление ушкуйниками летом 1360 года областей болгарских.

Ушкуйники были ничто иное, как лихая молодежь новгородская. В то время, когда маститое вече Господина Великого Новгорода не видело ниоткуда грозящей опасности, или, не находя нужным громить ливонцев, шведов, ямь и корелу, предавалось мирным занятиям, люди молодые, привыкшие к битвам и грабежу, скучали бездействием, а от нечего делать собирались шайками, выбирали себе начальников из аристократов новгородских, также, разумеется, молодых, садились в легкие ушкуи и спускались вниз по Мологе и Волге. Удальство, добыча — вот была единственная цель их. Они грабили всех, кого только могли: били татар, захватывали и жгли суда купцов азиатских, пепелили города по Волге и Каме, проникали даже в земли сибирские, слух о богатстве которых распалял их ненасытную жадность. Вече новгородское смотрело на это сквозь пальцы, как на дело, не стоящее особого внимания, на обыкновенную забаву молодости.

Но не так думал о том грозный Хидырь (Хидырбек): он потребовал у князей русских удовлетворения за разграбление ушкуйниками областей Болгарии, потому что болгары были тогда в зависимости от Орды. Димитрий и Андрей Константиновичи и Константин Ростовский, боясь гнева грозного владыки Орды, съехались в Костроме судиться с болгарами в присутствии послов ханских. Болгары получили удовлетворение: зачинщики грабежа городов их были им выданы.

Между тем бояре московские, руководимые св. Алексием Митрополитом, хотя благословившим Димитрия Константиновича на престол владимирский, но искренно преданным Дому Калиты, вступились за права своего юного князя; они явились с ним в Сарай, куда также явились и послы Димитрия Константиновича. Амурат (Мюрид), — тень ханской власти на престоле сарайском — признал права десятилетнего Димитрия Иоанновича законнее прав Димитрия Суздальского, и внук Калиты получил ярлык на престол владимирский. Но Димитрий Константинович, зная бессилие сарайского хана, не подумал слушаться его воли. Тогда бояре московские, взяв юных князей своих Димитрия и Иоанна Иоанновичей и двоюродного брата их Владимира Андреевича, явились с ратью под Владимиром. Димитрий Константинович, не ожидавший таких решительных мер со стороны Москвы, бежал в Суздаль, но не оставил надежды обладать Владимиром. Он также выхлопотал себе ярлык у Амурата и снова явился во Владимир. В свою очередь, теперь московцы не уважили ярлыка хана сарайского, потому что хан Абдул — творение темника Мамая — утвердил Димитрия Иоанновича на престоле владимирском. Снова двинулась рать московская на князя суздальского, и снова Димитрий-Фома бежал в удел свой. Но на этот раз тем дело не кончилось: рать московская вступила в земли суздальские, предавая их опустошенью. Стесненный Димитрий Константинович вынужден был не только совершенно отказаться от Владимира, но оставить Суздаль и искать убежища у брата Андрея в Нижнем Новгороде.

Андрей по умеренности своей, а может быть, и по расчету, предоставив право на престол владимирский Димитрию-Фоме, не помогал ему в борьбе с Москвой оружием и продолжал мирно и тихо княжить в своих владениях, украшая и укрепляя свою столицу, в которой в 1359 году построил каменную церковь Архистратига Михаила «близь двора своего», кажется, в память избавления своего от опасности, которой подвергался в тот год в Орде. Андрей вполне, как и Константин, если не более, умел поддержать блеск нижегородского престола: ему, как и князю московскому, служили князья безудельные; все владетели, притесняемые Москвой, искали убежища в его столице, в том числе и князья Димитрий Галицкий и Иван Стародубский, выгнанные из своих уделов Димитрием Иоанновичем или его руководителями. Андрей, имея таких сподручников, хотел еще более усилить блеск своей столицы; для этого он перевел епископа Алексия из Суздаля в Нижний Новгород.

Так, почти во всем равняясь князьям владимирско-московским, Андрей только не подражал им в соединении уделов, быть может, потому, что не имел детей. Княжение его продолжалось десять лет и могло бы почесться самым счастливым для княжества Нижегородского, если бы в конце не омрачилось карой небес — моровым поветрием, занесенным в Нижний Новгород купцами и путешественниками из Бездежа. Больные харкали кровью или страдали железами и умирали в один и не далее как в три дня по начале болезни. Язва так была сильна, что в Нижнем Новгороде умирало от 20 до 100 человек в день, тогда как все-то народонаселение его состояло едва ли из 9000 жителей обоего пола. Не один Нижний пострадал от этого бича Господня: Рязань, Коломна, Переяславль, Москва, Тверь, Владимир, Можайск, Суздаль, Дмитров и Волок Ламский также сделались его жертвами. К этому несчастью присоединилось другое, не менее ужасное: сделалась засуха, леса и болота воспламенялись сами собой, воздух заразился гарью, маленькие речки пересыхали, в больших снула рыба. «Бысть знамения на небеси, облака кровавы и черные являхуся, и мгла стояла три месяца, тогда людям бысть тягостно и скорбно». Все думали о смерти, и в это тяжкое время набожный Андрей, «честный и благородный, кроткий и тихий и смиренный, многодобродетелъный», скорбя о бедствиях своих подданных, заболел, принял иноческий чин и скончался 5 июня 1365 года. Он погребен подле отца своего в Спасо-Преображенском соборе.

По старшинству следовало бы занять престол нижегородский Димитрию-Фоме, в это время находившемуся в Суздале, но его предупредил Борис: явясь в Нижний Новгород, он занял престол нижегородский. Димитрий-Фома, не желая уступить ему своих прав, послал сыновей своих, Василия Кирдяпу и Симеона, для переговоров с ним и в Орду для получения ярлыка.

Борис не пустил племянников в стены нижегородские, и тогда Василий отправился к хану, а Симеон воротился к отцу. Вскоре за тем Димитрий с матерью своей Еленой и епископом Алексием явился под Нижним Новгородом, но Борис пустил в захваченную столицу только епископа и, как ни увещал его Алексий, он был непреклонен: не уступал престола нижегородского и не хотел видеть ни Димитрия, ни матери своей.

Скоро посол ханский привез ярлык и торжественно возвел Бориса на престол нижегородский. Но так как в Орде ханы сменялись быстро один за другим, то Василий Кирдяпа успел выпросить у преемника Амурата Озиза, или Азиза, ярлык для отца не только на княжество Нижегородское, но даже и на престол владимирский.

Димитрий Константинович не думал уже спорить о Владимире с Москвой: он знал по опыту ее силу, знал и бессилие Орды, которая, кроме ярлыка, ничем более не могла поддержать даваемого ею права на престолы. Поблагодарив хана, Димитрий решился прибегнуть к великодушию юного Димитрия Московского: отослал к нему ярлыки и просил у него защиты против несправедливости Бориса.

Князь московский, приняв сторону бывшего своего соперника, послал сказать Борису, чтоб он отдал Нижний Новгород старшему брату; но не таков был властолюбивый зять Ольгерда, чтоб повиноваться приказаниям князя, которого считал себе равным. Неизвестно, что бы произошло, если бы князья суздальский и городецкий стали собственными силами оспаривать друг у друга права на Нижний Новгород: едва ли бы настойчивый Борис не успел удержать за собой престол нижегородский; но у Димитрия-Фомы в Москве находился, может быть, без его ведома, сильный покровитель, св. Алексий Митрополит.

Этот святой иерарх, глава Российской Церкви, преданный Дому Калиты, жаждущий славы и величия Москве, муж государственный, глубокий политик, был ревностный поборник единодержавия, в котором видел он единственное средство к избавлению Руси от постыдного иноплеменного ига, и потому, следуя политике Калиты, он изыскивал все средства, чтоб ослаблять силу князей, которые были почему-либо опасны Москве.

Бывая в Нижнем Новгороде во время проездов своих в Орду и из Орды, св. Алексий имел случай изучить характеры сыновей Константина, Димитрия-Фомы и Бориса. У последнего он даже крестил сына Иоанна, известного впоследствии под прозванием Тугой Лук, и видел, что Димитрий, уступивший два раза силе Москвы, имел менее самостоятельности в характере и менее честолюбия, чем предприимчивый и властолюбивый Борис, связанный родством и дружескими отношениями с Литвой, неприязненной Москве.

Вследствие этого св. Алексий начал действовать в пользу князя суздальского. Первым делом его было удалить от Бориса суздальского епископа Алексия, который, кажется, более держался стороны Бориса, чем Димитрия, а потом св. Алексий послал в Нижний Новгород, разумеется, с согласия Димитрия Иоанновича, св. Сергия, знаменитого игумена Радонежского, дав ему два повеления: явное — склонить Бориса к уступке престола брату и тайное — запретить богослужение в Нижнем, если Борис будет упорствовать.

Осенью 1365 года явился св. Сергий во дворце князя нижегородского, но кроткий голос его был «гласом вопиющаго в пустыне». Борис не внимал увещаниям святого старца, не хотел выпустить Нижнего из рук своих. Св. Сергий стал звать его на суд князя московского.

«Князей судит Бог, а не князь московский», — надменно ответил ему Борис, и тем ясно выказал весь свой характер и свои будущие отношения к Москве.

Тогда св. Сергий именем митрополита приказал затворить храмы нижегородские, что было уже легко исполнить, потому что епископ Алексий, лишенный епархии, оставил Нижний. Иначе он мог бы, если не совсем, то на время, остановить распоряжение игумена.

Борис и при этой духовной каре, столь страшной в XIV столетии, остался непреклонен. Святой Сергий удалился обратно в свою обитель и на пути основал во владениях нижегородских пустынь близ Гороховца, на берегу Клязьмы.

Когда посольства, светское и духовное, не удались, тогда митрополит благословил Димитрия Константиновича идти на Нижний Новгород войной.

Димитрий Иоаннович дал войска Димитрию Константиновичу, который, присоединив к тому и свою суздальскую рать, пошел на Нижний. Борис, не ожидавший этого, и видя теперь, что не имеет средств бороться с Димитрием, располагавшим такими огромными силами, упал духом и с повинной головой пошел навстречу брату. В Бережце, на устье Клязьмы, встретил он со своими боярами Димитрия; покорный и униженный, просил он мира и забвения прошлого, да удела своего, Городца. Димитрий примирился с ним и оставил ему Городец, а Суздаль отдал сыну своему Василию.

Так достиг Димитрий в конце 1365 года последней цели своих желаний — престола одного из значительнейших княжеств того времени; но достиг не собственной своей силой, не силой ханской воли, не искусными переговорами послов светских, наконец, не кроткими увещаниями отцов церкви и грозной анафемой их, а прямо силой Москвы, — ей только одной уступил Борис.

Димитрий Константинович, князь умный, хотя и не отличавшийся особенными достоинствами, понял как нельзя лучше настоящее положение княжества Нижегородского, понял, что с упадком Орды минуло для Нижнего Новгорода время Константина и Андрея — время соперничества властителей нижегородских с московскими.

Москва при постоянном стремлении своем к одной цели — единодержавию, так окрепла, что в настоящее время могла уже располагать престолом нижегородским по произволу. Покорясь обстоятельствам и ожидая перемены их, Димитрий Константинович для удержания своей независимости, не слишком уже надежной, стал искать дружбы Москвы и прочных связей с Димитрием Иоанновичем. Желание его исполнилось, кажется, также не без участия митрополита. В январе следующего года Димитрий Иоаннович женился на меньшой дочери князя нижегородского Евдокии, а старшая, Мария, была в то же время выдана за Николу Васильевича Вельяминова, сына московского тысяцкого. Двойной брак этот празднован был в Коломне.

Обеспечив себя со стороны Москвы родством с великим князем и первым его сановником, Димитрий Константинович думал покойно владеть своим княжеством, которое, несмотря на потерю прежнего блеска, было еще одним из значительнейших владений северо-восточной Руси, как вдруг получил удар, откуда не ожидал.

Весной того же 1366 года молодые новгородцы вздумали опять, как и шесть лет тому назад, без воли веча, пограбить города болгарские. В двухстах ушкуях пустились они вниз по Волге под начальством трех новгородских аристократов: Осипа Варфоломеевича, Василия Феодоровича и Александра Абакуновича, и достигли Нижнего Новгорода, где в то время было много купцов татарских, хивинских, бухарских и армянских, ежегодно приезжавших сюда для обмена восточных товаров на русские произведения.

При виде этой добычи у ушкуйников разгорелась алчность. Удальцы не задумались: сделав высадку у окского устья, внезапно напали сначала на гостей иноземных, а потом и на город. Ушкуйники были неразборчивы: для них все равно, кого ни ограбить, лишь была бы добыча.

Грабя товары, новгородцы не пощадили и жителей, которые, конечно, защищали гостей иноземных и свое имущество, и тут много было избито нижегородцев, без различия пола и возраста. Ушкуйники, чтоб устранить погоню, частью сожгли, частью изрубили суда, стоявшие на нижегородской пристани, а сами пустились вниз по Волге. Ограбив берега ее до устья Камы и поднявшись вверх по этой реке, они ушли в новгородскую область Печору.

Такое своевольство новгородской молодежи разгневало князя московского. Он велел захватить в Вологде Василия Даниловича, боярина новгородского, ехавшего с Двины в Новгород и не знавшего о разграблении Нижнего, и спросил вече новгородское: «почто есте ходили на Волгу, и гостей моих пограбили, и бесермен избили?» Новгородское вече, как и князь нижегородский, понимало значение Москвы, и также в ожидании перемены обстоятельств — раздора князей, при котором надеялось выиграть более простора своим старинным правам, — вело себя перед великим князем осторожно, уклончиво, и на грозный вопрос Димитрия, готового всякую дерзость наказать оружием, отправило послов в Москву с покорным ответом. Послы сказали князю: «ходили, Господине, молодые люди на Волгу, без новгородскаго слова, а твоих, Господине, гостей не грабили, токмо побили бесермен: а ты Господине, пожалуй, по прежнему к нам мир и любовь имей до конца».

Димитрий остался доволен таким объяснением и помирился с новгородцами: ни в вопросе, ни в ответе не было ни слова о нижегородцах. Быть может, князь московский, считая их чужими подданными, предоставлял право искать за них своему тестю, или же, следуя своей политике, он находил государственную пользу Москвы во всяком ударе, поражавшем удельные княжества, но не касавшемся собственных его владений.

Не успел еще Димитрий Константинович опомниться от набега ушкуйников, как увидел в пределах своих владений нового и опаснейшего врага: Булат-Темир, мурза ордынский, захвати власть над Болгарией, вторгся в низовые области Бориса Константиновича и шел к Нижнему Новгороду.

Димитрий Константинович, поспешно собрав войско, пошел навстречу Булат-Темиру; в этом походе участвовали сыновья Димитрия и оба брата его, Борис и Димитрий-Ноготь. Булат-Темир испугался столь сильного отпора и побежал за Пьяну; его преследовал Борис и отомстил за разорение своего удела, избив почти всю рать его.

«Гонимый гневом Божиим», говорит летописец, Булат-Темир, с малыми остатками войска, бегством в Орду спас свою голову от меча русского, но не спас ее от гнева хана Озиза, который казнил его как бунтовщика.

Темник Мамай, присвоивший себе власть давать Орде ханов, захотел возвратить под власть свою отпавшую Болгарию, в которой вместо Булат-Темира властвовал уже другой смельчак, Асан (Осанн) также мурза ордынский; но почему-то Мамай не хотел сам делать вторжение в земли болгарские, а предложил напасть на них Димитрию Константиновичу.

Князь нижегородский был готов исполнить желание темника Мамая: ему было приятно за разорение земли своей Булат-Темиром побить болгар и пограбить земли их. Рать его двинулась на Болгарию под предводительством сына его Василия, в сопутствии Ачихожи, посла Мамаева; к ней присоединился и Борис Константинович со своим войском.

Асан, увидев, что бороться с русскими ему не под силу, решился спасти себя покорностью: он выслал к князьям послов с дарами и просил мира; дары были приняты, мир дан Болгарии, но Асан лишился престола. Ачихожа, свергнувший его именем хана, отдал Болгарию сыну султана Бакуя, Мехемету, с тем, чтобы Мехемет был присяжником Орды.

Этот год был еще замечателен для Нижнего Новгорода тем, что осенью шли проливные дожди, и вода в реках сильно возвысилась, а зимой сделался обвал снега с высокой горы, выходившей на Оку, и засыпал много домов, стоявших под горой, причем погибли все жившие в них. К этому же году относят построение нижегородского Благовещенского монастыря св. Алексием Митрополитом.

В 1372 году Димитрий Константинович построил в Нижнем Новгороде церковь каменную во имя св. Николая Чудотворца на речке Почайне и заложил каменный кремль; но строение последнего ограничилось одной башней, ныне известной под названием Дмитровской, или Дмитровских ворот, да небольшой частью стены, которая образовывала собою, отдельно от старых укреплений, цитадель и впоследствии была известна под названием «меньшаго города»; старые укрепления оставались по-прежнему.

В том же году на колокольне Спасо-Преображенского собора прозвонил колокол трижды сам собою.

Между тем Орда или, вернее, правитель ее Мамай, бывший еще недавно в дружеских сношениях с Димитрием Константиновичем, замечая, что при неустройствах Орды Русь начала отдыхать и выходить из того рабского состояния, в котором была более ста тридцати лет, задумал подавить обновление ее в самом зародыше. Владетелю нижегородскому первому угрожала опасность, и он как будто сам стремился навстречу ей.

В 1374 году был послан от Мамая на Русь воевода Сарайка со значительной свитой. Вероятно, везя какие-нибудь грозные повеления от своего владыки князьям русским, посол и его свита дерзко и нагло оскорбляли народ во время прохода по областям Димитрия Константиновича; нижегородцы не стерпели обид от ненавистных монголов, напали на Сарай-ку, перебили из его свиты до тысячи человек, а его с особенной дружиной привели в Нижний Новгород.

Димитрий Константинович, понадеявшись на силу Москвы, не только не наказал своих подданных за оскорбление посла ордынского, но даже заключил Сарайку с остатком его свиты в тюрьму.

Василий Кирдяпа поступил еще безрассуднее: он в 1375 году, в отсутствие отца из Нижнего Новгорода, вздумал убить Сарайку и его товарищей, которые все еще томились в заключении. Что побудило Кирдяпу к такому поступку, неизвестно, а кажется, что ему захотелось показать только власть свою над пленниками, насладиться смертными их муками и кровью — просто позабавиться в духе своего времени.

Для этого он приказал развести татар, содержавшихся до того времени в одной тюрьме, по разным местам. Сарайка понял его намерение и решился дорого продать свою жизнь: вырвавшись у стражи со всеми своими товарищами, он бросился в епископский дом, зажег его и начал обороняться.

К толпе убийц, посланных Василием, присоединился народ, закипела сильная драка; «стрелы татар сыпались» в русских, и одна из них едва не ранила св. Дионисия, который за год до того был поставлен св. Алексием Митрополитом в сан епископа Суздальского. Это еще более озлобило нижегородцев, питавших постоянную ненависть к татарам: Сарайка и все его товарищи погибли от рук воинов княжеских и народа. Безрассудное и ничем не оправдываемое убийство Сарайки дорого стоило князю нижегородскому.

Скоро толпы татар Мамаевых явились в областях нижегородских. Димитрий не был готов к бою с ними: войска его, как и Бориса Городецкого, находились тогда вместе с войсками Димитрия Московского под Тверью, против Михаила Александровича.

Димитрий Константинович мог противопоставить татарам только небольшой отряд своих воинов, но отряд этот был истреблен татарами около Пьяны, предводитель его боярин Парфений убит, и запьянская сторона предана опустошению. Татары, грабя и убивая жителей областей нижегородских, говорили: «Это вам за то, что князь ваш пошел на князя тверского».

Слыша о разорении Запьянья, многие жители Нижнего Новгорода бросились бежать за Волгу, и кажется, что столица Димитрия Константиновича также не избегла разорения.

Димитрий Константинович разгром земель своих решился вознаградить разорением Болгарии, в которой, вместе с Мехемет-Султаном, властвовал и Асан, как-то опять успевший сесть на престоле казанском и без ссоры поделиться им с Мехеметом.

Димитрий собрал большое войско, выпросил вспоможение у князя московского и двинул соединенную рать под Казань. Воинством суздальско-нижегородским предводительствовали сыновья Димитрия, Василий и Иоанн, московским — Димитрий Михайлович Волынский.

Мехемет и Асан употребили все меры для защиты своей столицы, даже пытались было испугать русских верблюдами, на которых выслали своих воинов навстречу княжеским конникам; но ничто не устояло против храбрости соединенной рати: русские не дрогнули при виде неизвестных им доселе животных, отразили татар, вогнали их в город и рассыпались по окрестностям Казани, предавая все огню и мечу.

Испуганные Мехемет и Асан купили у русских мир за пять тысяч рублей, из которых оба Димитрия получили по 1000 рублей, а 3000 были розданы воеводам. Впрочем, поход этот принес более пользы Москве, чем Димитрию Константиновичу, который удовольствовался только 1000 рублей, взятыми из откупа, да славой сыновей; Димитрий же Иоаннович, кроме полученной части откупа, поставил в Казани своих таможников. Вообще же этот поход был предзнаменованием того влияния Руси на Казань, которое развилось впоследствии.

Оба Димитрия понимали, что успехи оружия их еще более раздражат Мамая, не удовлетворившего вполне гнева своего за убийство Сарайки разорением владений нижегородских, и потому усилили свои сторожевые полки на Оке, откуда ожидали нашествия татар.

Действительно, весной 1377 года в Нижнем Новгороде пронесся слух, что у пределов русских явился какой-то татарский царевич Арапша, по словам летописцев, «свирепый зело, и ратник велий, телом малый, но мужеством вельми». Это был сподручник Мамая, пришедший к нему на службу с берегов Синего (Аральского) моря.

Мамай, желавший напомнить Руси времена Чингисхана и Батыя, но удержанный в Орде свирепствовавшим там моровым поветрием, дал Арапше часть своего войска и велел громить земли русские. Мордовские князья, старинные враги владетелей Низовья, взялись проводить Арапшу в пределы нижегородские.

Димитрий Константинович, узнав о появлении татар на границах своих владений, немедленно собрал войско и просил помощи у зятя. Князь московский, давно уже решившийся на открытую борьбу с монголами, сам явился со своими полками в Нижний Новгород, но так как слухи об Арапше замолкли, и он нигде не являлся, то Димитрий Иоаннович, оставя свое войско в Нижнем, возвратился в Москву. Вслед за его отъездом возобновился слух о татарах, которые появились уже в Запьянье. Соединенное войско под начальством Иоанна Димитриевича, сына Димитрия-Фомы, какого-то князя Симеона Михайловича и воеводы московского Федора Свибла, двинулось навстречу врагам.

Перешедши Пьяну, вожди получили сведение, что толпы татар, появившихся в Запьянье, очень незначительны, а сам Арапша находится на «волчьей воде», на Каме, в окрестностях нынешнего города Бирска, следовательно, еще очень далеко.

Этот слух распустила, вероятно, коварная мордва. Легковерные вожди, поверив ему, вздумали на степи Перевозской позабавиться, как дома в мирное время: скинули с себя доспехи ратные, оделись в легкое платье и «начата ловы за зверми и птицами творити, и потехи деюще, не имея ни малейшаго сомнения». Простые воины последовали их примеру: покидали в телеги и на землю шлемы, щиты, латы и прочее оружие, которое притом было в неисправности, и даже, по случаю зноя, спустили с плеч верхнее платье — «аки в бане растрепахуся», достали из окружных селений пива, меду, и весь стан, начиная от князей до последних ратников, предался бражничеству.

Все пили и храбрились; вожди, гладя на многочисленные полки, говорили: «Кто осмелится сразиться с нами?», а пьяные воины, гарцуя на лихих конях своих, кричали: «Всякий из нас один пойдет на сотню татар». А между тем враг не дремал и готовился воспользоваться беспечностью вождей и неустройством всей рати.

Настало 1 августа; кутеж в стане русских по случаю праздника еще более усилился: князья и воеводы продолжали гонять зверей да бить птиц; часть рати рассеялась по окрестным селениям. Татары и мордва только этого и ждали: 2 августа они ударили на русских с пяти сторон. Застигнутые врасплох предводители и воины, не успев взяться за оружие, побежали к Пьяне; враги преследовали их, «бьюще и секуще», никому не давая пощады.

Князь Симеон был изрублен, а Иоанн, бросившийся на коне в Пьяну, утонул в волнах ее. Ту же участь имели множество бояр и воинов.

В этот роковой день татары «трубили победу на костях христианских». Потом они, оставя пленных, разумеется, под надежной стражей, «пошли к Нижнему Новгороду поизгоном». Но страшная весть о побоище Запьянском долетела до Нижнего Новгорода прежде, чем они явились у стен его: немногие ратники, спасшиеся от смерти и плена, принесли ее.

Страшный ужас поразил столицу княжескую, никто не думал уже защищаться. Димитрий бежал в Суздаль; часть жителей последовала его примеру: кто водой, кто пешком, кто на лошадях, спешили удалиться в Городец и Муром.

Татары явились под Нижним 5 числа; беззащитные жители, остававшиеся в городе, молили их о пощаде, но варвары не знали ее: два дня лили кровь христианскую, разоряли и жгли церкви, монастыри и здания. По сказанию летописцев, тогда сгорело в Нижнем 32 церкви. Наконец 7 августа татары перестали жечь и разорять, потому что все предали уже огню и мечу, кроме женщин и детей, которых и повлекли в неволю. Запьянская битва породила поговорку: «за Пьяной люди пьяны».

«Забыта смиренные мудрости, яко Бог смиренным дает благодать и яко вси есми адамовы внуцы, они же гордостию величающеся, и Господь Бог смири гордость их», говорит сетующий летописец про оплошных предводителей, погубивших самонадеянностью и беспечностью рать и город.

Недели через полторы после выхода татар из Нижнего Новгорода явился Василий Димитриевич со своим сыном на пепелище отеческой столицы и послал отыскивать трупы брата и князя Симеона. Августа 18 привезли тела несчастных князей и погребли в Спасо-Преображенском соборе, который будто бы уцелел от разрушения.

Итак, значительная часть областей собственно нижегородских была опустошена; оставались в целости только Березополье, Поволжье и Засурье, но и их ждала не лучшая участь: Арапша, явясь вновь в пределах нижегородских, разграбил Засурье.

Мордовские хищники, видя разгром земли Димитрия Константиновича, также захотели воспользоваться обстоятельствами; они нахлынули на Поволжье, начали грабить его, но были жестоко наказаны. Борис Константинович погнался за ними и у Пьяны истребил их почти всех, частью избив, частью потопив в реке; потом, зимою, вместе с племянниками Василием и Симеоном и воеводой московским Свиблом прошел в самые улусы мордовские, выжег их, ограбил, избил множество жителей, некоторых взял в плен и всю землю мордовскую «пусту сотвори».

Это было во время такой холодной зимы, что люди и тепло одетые коченели от холода, а небольшие речки вымерзали досуха; те из мордвы, которые спаслись в лесах от побоища русских, погибли от стужи; участь пленников, пригнанных Борисом в Нижний Новгород, была и того ужаснее: их волочили, и верно нагими, по льду и травили собаками.

Но тем не кончились бедствия княжества Нижегородского: в следующем году явились новые толпы татар; одни пошли на Москву, другие на Нижний. Нижегородцы бежали за Волгу.

Димитрий Константинович, живший в то время в Городце, не имея уже сил бороться с татарами и не надеясь на помощь зятя, который в то время сам готовился защищать свои владения, предложил татарам откуп; но они, полагать надо, исполняя волю Мамая, хотели разрушения и крови, не приняли откупа, и Нижний Новгород, только начавший оправляться, был вновь разорен, как говорится, дотла: все, что построено было в нем вновь и что осталось от прежнего разорения, погибло теперь. Потом татары опустошили Березополье.

Так в два года цветущие области нижегородские превратились в пустыни, усеянные тлевшими трупами и пепелищами. Эти набеги татар и мордвы еще более поколебали значение княжества Нижегородского: жители, не имея уже доверия к силам своего князя, начали оставлять Нижний Новгород и его пределы и переселялись в Москву, могущество которой в то время стало уже заметно всякому.

В числе этих выходцев был гость Тарас Петров, который ранее того купил у Димитрия Константиновича за рекой Кудьмой, на реке Сундовике, шесть сел и много выкупил из плена людей разного звания; про него летописец говорит: «больше его из гостей не было»; но когда волость его была опустошена татарами, «он съехал из Нижняго к Москве».

В это смутное время скончалась супруга Андрея Константиновича, великая княгиня Анастасия. Она родилась в Твери от благородных родителей; отец ее назывался Иваном Киасовским, мать — Анной. С детства Анастасия изучила Святое Писание и желала посвятить себя Богу, но родители насильно выдали ее замуж за Андрея, вероятно, прельщенные его саном.

Анастасия, вступив в чертоги княжеские, осталась верна душевному своему призванию, не увлеклась блеском, окружавшим ее: под пышными одеждами носила власяницу, соблюдала строгое воздержание, проводила дни и ночи в молитве, щедро раздавала милостыню.

Когда скончался супруг ее, она раздала все свое имение — золото, серебро, жемчуг и дорогое одеяние — бедным, по церквам и монастырям, отпустила на волю рабов и вступила в монастырь, который основала еще при жизни Андрея в честь Зачатия Пресвятой Богородицы. Здесь она предалась всей строгости монашеской жизни: не принимала пищи иногда дней по пяти, проводила целые ночи на молитве, сохраняла строгое молчание, которое нарушала только чтением священных книг, и содержала себя своею работою.

Троицкий летописец, повествуя о ее монашеском подвижничестве, между прочим говорит, что она «пива и меду не пьяше… в мовню не хожаше». Пример ее увлек многих боярынь, вдов и девиц, числом, по Троицкому летописцу, до 90, по Нижегородскому и Степенной книге — до 110; они также, вступив в Зачатейский монастырь, «вси общее житие живяху жестоко же и крепко зело».

Пострижение Анастасии в 1367 году совершал св. Дионисий, бывший тогда архимандритом нижегородского Печерского монастыря, причем она наречена Вассой; перед кончиною она приняла схиму с именем Феодоры. Прах ее покоится в нижегородском Спасо-Преображенском соборе.

Со времени разорения татарами земель нижегородских Димитрий Константинович изменил свою политику: из союзника Москвы он сделался опять искателем ханских милостей. Быть может, он предполагал, что князь московский не устоит против Мамая, или, чувствуя слабость своих разоренных владений, боялся уже своего зятя.

В 1380 году, когда Димитрий Иоаннович призывал всю Россию стать против полчищ Мамая, Димитрий Константинович послал только свои полки, но ни сам, ни сыновья его не участвовали в славной Куликовской битве.

В 1381 году он, вопреки общим пользам Москвы и всей Руси, уверил посла Тохтамышева, Акхазя, явившегося требовать покорности князей русских, что в Москве посольству будет небезопасно, и тем отвлек Акхазя от свидания с князем московским; а потом, в следующем году, когда Тохтамыш, идя под Москву, вступил в южные пределы Нижегородской области, Димитрий Константинович отправил к нему своих сыновей. Кирдяпы, дойдя до нынешнего Сергача, узнали, что Тохтамыш повернул на Рязань, поспешили за ним и, догнав его, отправились с ним вместе к Москве.

Когда Тохтамыш достиг великокняжеской столицы, Димитрий Иоаннович был уже в Костроме. Тохтамыш обложил Москву и начал приступ, но москвитяне, руководимые храбрым внуком Ольгерда, литовским князем Остеем, три дня мужественно отражали осаждающих и причинили им большой вред. Тохтамыш, коварный, как и все азиатские варвары, чтоб овладеть городом, не тратя своих сил, объявил москвитянам, что пришел не на них, а на князя Димитрия; что от них он ничего не требует, кроме мира и любви; если они впустят его добровольно в свои стены полюбоваться красотой города, то он никакого зла не сделает никому, но окажет милости народу.

С этим предложением Тохтамыш послал Кирдяпу, Василия и Симеона; они, вполне ему поверившие или только исполнявшие его волю, подъехав к стенам Кремля, сообщили слова его Остею и гражданам и заверили в истине их клятвой, причем Симеон, сняв даже с себя крест, целовал его.

Остей и москвитяне, желая покорностью отвратить от Москвы дальнейшие бедствия, склонились на их убеждения, отворили ворота, пошли навстречу Тохтамышу с крестами и дарами, и «кипевшая (прежде) богатством и славою» Москва превратилась в дым и пепел, жители ее — в бездушные трупы. Так погибли доверчивые москвитяне от вольного или невольного обмана князей нижегородских.

Димитрий Константинович своим искательством действительно успел задобрить Тохтамыша: владения нижегородские спаслись от нового разорения. Тохтамыш отослал Симеона Димитриевича к отцу, с послом своим Ших-Ахметом, но Василия оставил при себе в качестве аманата.

Осенью 1383 года многие князья русские поехали в Орду, в том числе и Борис Городецкий. Димитрий Константинович отправил туда Симеона — сам уже он был тяжко болен. Он скончался в 1384 году, 5 июля в 6 часу дня, «в чернецех и скиме, нареченный в Св. крещении Фома, а во мнишеском чину Феодор», и также погребен в нижегородском Спасо-Преображенском соборе, подле отца своего и брата.

Димитрий Константинович не имел ни дарований отца своего, ни счастья брата, однако был одним из замечательных деятелей своего времени: он боролся с Москвой и с татарами, а политикой своей, конечно, не всегда чистой, успел до конца жизни удержаться на престоле нижегородском и сохранить независимость своего княжества. Для Нижнего Новгорода он памятен началом построения кремля и основанием церквей: Николаевской, на Нижнем посаде, и Димитрия Солунского, нынешнего Благовещенского собора. Любители русской истории обязаны ему списком Нестора (Лаврентьевским), который написал для него в 6885 (1377) году монах Лаврентий.

В княжение Димитрия Константиновича жил в Нижнем Новгороде старец Павел Высокий, книжный и «чудный» инок нижегородского Печерского монастыря, славный своими добродетелями и познаниями, за что и получил прозвание философа. За христианские подвиги, готовность словом и делом помогать всякому страждущему духовные и миряне любили и уважали его, и пролили много слез о его кончине, последовавшей 1 января 1383 года. В числе оплакивавших этого старца был и сам св. Дионисий.

По смерти Димитрия Борис Константинович получил от Тохтамыша ярлык на княжество Нижегородское, а Василий и Симеон — на Суздальское. Но Василий опять был оставлен в Орде, и, кажется, по проискам Бориса.

В 1386 году, когда Димитрий Иоаннович, разгневанный дерзостями новгородцев, ходил для укрощения их с полками двадцати шести областей, рать нижегородская также участвовала в этом походе.

Своекорыстная мера Бориса не принесла желанной пользы, а скорее повредила ему: Василий, живя в Орде, успел выхлопотать себе ярлык на обладание Нижним, и, явясь на Русь в 1388 году, собрал рать в Суздале, выпросил помощь у Димитрия Иоанновича и вместе с братом Симеоном явился под Нижним Новгородом.

Борис, застигнутый врасплох, не мог защищаться; вступил в переговоры с племянниками, длившиеся только несколько дней (с 19 по 24 число марта), отказался от титула великого князя нижегородского, сдал племянникам Нижний Новгород и удалился в свой удел Городец. Но честолюбие и зависть мучили старика, ему казался тесным удел Городецкий и были ненавистны племянники, завладевшие, вопреки прав старейшинства, престолом нижегородским, целью многолетних его домогательств.

В следующем году скончался великий князь Димитрий Иоаннович. Борис поспешил в Орду и хотя был теперь старшим в роде Ярослава II, но не смел предъявить прав своих на престол владимирский, который давно уже сделался наследственным в роде Калиты, а искал опять только Нижнего Новгорода.

В это время Тохтамыш, готовясь переведаться силами с Тамерланом, отправился к пределам Персии. Борис догнал его на пути, ездил с ним целый месяц и получил дозволение удалиться в Сарай. Там дождался он возвращения Тохтамыша, который и дал ему ярлык на княжество Нижегородское. Овладев в третий раз Нижним Новгородом, Борис заключил Василия Кирдяпу в Городце в темницу, жену и детей Симеона также посадил под стражу в Нижнем Новгороде, в Георгиевском тереме — дворце князя Юрия, основателя Нижнего Новгорода; сам же Симеон успел убежать.

Но и на этот раз могущество Бориса продолжалось недолго: таков верно был удел честолюбивого донельзя и несчастного сына Константина Мудрого. Впрочем, и над самым княжеством, основанным Константином, готовились совершиться слова Венценосного Пророка: «мимо идох и се не бе».

Покуда Борис наслаждался властью, отнятой у Кирдяп, и тешился охотой, Василий Димитриевич воспользовался обстоятельствами: в бытность свою в Орде, где, по слову летописцев, «и много чести от царя (Тохтамыша) принял», успел, кроме Тарусы и Мещеры, выпросить Нижний, Суздаль и Городец. Тохтамыш готов был исполнить все желания сильного князя московского, лишь бы удержать его от союза с Тамерланом, с которым начал уже борьбу.

В первых числах ноября 1392 года явились под стенами Нижнего Новгорода бояре Василия с ордынским царевичем Уланом, посланным для возведения великого князя московского на престол нижегородский. Они требовали впуска в город; Борис, как и всегда, не готовый к борьбе с оспаривающими у него престол нижегородский, растерялся, не знал, что делать. Верные бояре его советовали ему запереться в городе, не впускать в него ни бояр Васильевых, ни царевича; но боярин Румянец, пользовавшийся полною доверенностью Бориса и заблаговременно купленный золотом московским, уговорил проданного своего повелителя объясниться с послами Василия, которые приехали будто бы с добрым словом и были нимало не опасны Борису, окруженному толпами верных бояр своих.

Борис склонился на слова изменника, велел впустить послов в город и ожидал во дворце своем объяснения недоразумений. И они скоро разрешились под шумом набата Преображенской колокольни. Послы среди народной площади объявили нижегородцам, сбежавшимся в испуге на звон, что по воле хана Василий Димитриевич отныне великий князь нижегородский.

Смущенный народ, не любивший Бориса, не знал, верить или нет этой вести, безмолвствовал и не противился.

Несчастный Борис, видя измену, звал бояр своих на защиту, и тут-то вероломный Румянец снял с себя личину и отвечал бывшему своему повелителю за всех, что они подданные Василия Димитриевича, а не его. Правда, несколько верных бояр хотели было оружием защищать права старца, убитого судьбой, но число их было незначительно, и они уступили силе.

Ноября 6 вступил в Нижний Новгород и сам Василий Димитриевич. По его приказанию Борис, княгиня Агриппина, их дети и приверженцы были скованы и разосланы по разным городам.

Поставив в бывшей столице княжества Нижегородского наместником Димитрия Александровича Всеволожа, великий князь отправился на Москву, куда прибыл в самый праздник Рождества Христова.

Так кончилась борьба князей суздальских с московскими; так пало самостоятельное княжество Нижегородское, существовавшее 42 года, и древнейшее Суздальское; отныне они вошли в состав владений московских — начатка России-государства. Потомки Калиты стали распоряжаться ими, как своими отчинами, что видно из духовных завещаний Василия Димитриевича и Василия Васильевича. Следующие затем владетели Нижнего Новгорода хотя и носили титул великих князей, но были или присяжниками Москвы, или имели независимость случайную, основанную на временном, неверном успехе. Борис Константинович, четвертый и последний независимый владетель Нижнего Новгорода, был смел, предприимчив, но безрассудно честолюбив, упрям, самонадеян и беспечен; хотел власти и могущества, не соображаясь ни с обстоятельствами, ни со своими средствами; кидался в опасную борьбу с противниками безрасчетно, не достигая цели своих желаний, не заботился о том, как и чем сохранить плоды трудов своих; оттого вся многолетняя борьба его за престол нижегородский походит более на подвиги сказочных витязей, чем на действия владетеля, желавшего упрочить власть свою.

Независимо от своих недостатков, Борис был набожен и усерден к дому Божию. Это доказывается созданными им обителями и церквами, также щедрыми пожертвованиями, которые он сделал в монастыри Печерский и Благовещенский. В первый он дал на помин души брата своего Андрея села: Кадничи, Новое и Каринское — последние оба с деревнями, а второму — рыбные ловли на Суре: озера Пашкове, Сосновское, Долгое — роздерти с истоками, Соларево, Мягкое, Плоское и все озера от реки Курмышки, вниз Сурою, неточные и глухие роздерти, заводи, пески с падучими речками и бобровые гоны, и стрежень Суры — по Волгу.

 

Глава четвертая. НИЖНИЙ НОВГОРОД ПОД ВЛАСТЬЮ МОСКВЫ (1392–1605)

Горька была дальнейшая судьба дома князей суздальско-нижегородских: Борис Константинович кончил жизнь свою 2 мая 1394 года в заключении, в Суздале; княгиня Агриппина Ольгердовна умерла там же годом ранее мужа; тело ее погребено в суздальском женском монастыре — ныне приходской церкви Святого Александра Пертского. Тело Бориса Константиновича сначала покоилось в Суздале, полагать надобно, в Спасо-Евфимиевском монастыре, а потом перенесено, неизвестно когда и кем, в городецкий Михайловский собор.

Вскоре после смерти Бориса Константиновича Василий и Симеон Кирдяпы убежали из Суздаля (где находились в заключении) в Орду; за ними была послана погоня, но без успеха. Несколько лет сыновья Димитрия Константиновича провели в Орде, служа ханам и вымаливая отцовское наследие; но ханы, как видно, не думали поддерживать их сторону, и Василий Димитриевич спокойно владел княжеством Суздальско-Нижегородским.

В 1399 году Симеон прибегнул к казанцам; царевич их Ейтяк, или Астяк, пошел с Симеоном на Нижний Новгород. С тысячью ратников вступили они в пределы нижегородские.

Воеводы князя московского, правившие тогда в Нижнем Новгороде, Владимир Данилович, Григорий Владимирович и Иван Лихорь затворились в городе и решились защищаться: три дня дрались нижегородцы с казанцами и много побили их; потом вступили в переговоры с Симеоном, в котором, конечно, многие из них видели прирожденного своего повелителя.

Симеон, уговаривая нижегородцев сдать город, обещал им безопасность, обещал, что отпустит казанцев немедленно, как скоро сядет на престол отца своего; казанцы говорили, что они, вступив в Нижний, не причинят жителям зла. Симеон подтверждал свои слова клятвой и крестным целованием, а «татарове в том роту пили» по своей вере.

Нижегородцы всему поверили, заключили мир с Симеоном и отворили городские ворота. Но не мир и успокоение принес Симеон с собой в стены отчей столицы, а разорение, плен и смерть: 25 октября 1399 года напомнило нижегородцам те же ужасы, какие испытали они 5 августа 1377 года.

Лишь казанцы вступили в город, начались грабежи и убийства; Симеон, обязанный казанцам возвращением Нижнего Новгорода, не мог защитить нижегородцев от неистовства азиатских варваров, жаждавших крови и добычи; этот несчастный князь, глядя на разрушение своей столицы, говорил несчастным своим подданным, прибегавшим к его защите: «Не аз есмь сотворивый се, но татарове».

Около двух недель неистовствовали казанцы в Нижнем Новгороде и его окрестностях: жгли и грабили дома и церкви, убивали и забирали в плен жителей, и только слух о приближении войск Василия Димитриевича заставил их покинуть Нижний и его пределы. Симеон, лишась в казанцах опоры и, как видно, не получа помощи от нижегородцев, должен был также оставить Нижний и снова бежать в Орду.

Княгиня Александра, жена Симеона, и его дети, захваченные Василием Димитриевичем в Нижнем в 1392 году, содержавшиеся несколько времени в одном из городов Московского княжества, нашли средство бежать оттуда; они скрылись в мордовской земле, в селении Цыбирце, где была построена церковь Святого Николая Чудотворца хивинским турком-христианином Хази-Бабою.

Здесь жило несчастное семейство Симеона до осени 1401 года, но убежище его было открыто. Воеводы князя московского Иван Андреевич Уда и Федор Глебович, посланные для отыскания княгини Александры, ограбив ее, отослали в Москву вместе с детьми. Василий Димитриевич заключил княгиню в Москве в доме боярина Белеута.

Узнав об участи своего семейства, Симеон смирился перед великим князем, послал просить у него прощения «и опасной» грамоты; Василий Димитриевич склонился на просьбы посланных Симеоном, дал ему грамоту. Симеон в июле 1402 года явился в Москву «и возма мир» с великим князем, отказался от притязаний на княжество Суздальско-Нижегородское и отправился на Вятку. Огорчение, утраты и скитальческая жизнь еще ранее расстроили его здоровье, на Вятке же болезнь его усилилась: он, прожив там около пяти месяцев, умер 21 декабря 1402 года.

Так кончил жизнь свою самый честолюбивый из сыновей Димитрия Константиновича, испивший до дна чашу горести и унижения и заклеймивший себя, может быть, против воли, клятвопреступлением и жестокостями. Восемь лет скитался он в Орде, восемь лет служил он, как говорит летописец, «непочивая» (неусыпно) четырем ханам: Тохтамышу, Темир-Аксаку (Тамерлану), Темир-Кутлую и Шадибеку, стараясь восстановить Орду против Василия Димитриевича и отнять у него княжество Суздальско-Нижегородское. Княгиня Александра, кажется, умерла в Москве, но год кончины ее не известен.

Василий Димитриевич Кирдяпа, также бегавший в Орду, не участвовал в разорении Нижнего Новгорода в 1399 году; он, полагать надо, ранее того помирился с великим князем и мирно кончил жизнь свою в Городце в 1403 году. Прах его покоится в нижегородском Спасо-Преображенском соборе.

В том же году умер и сын Симеона, Василий Кирдяпа, живший в Нижнем, но тело его не удостоено погребения в главной святыне земли Низовской, усыпальнице независимых князей нижегородских. Василия Симеоновича погребли в соборе Архангельском.

В это время представителями бедствующего дома князей суздальско-нижегородских были: сыновья Бориса Константиновича — Даниил и Иоанн Тугой Лук, сыновья Василия Кирдяпы — Иоанн, Даниил и Юрий, и внук Симеона Кирдяпы, сын Василия Симеоновича — Иоанн Горбатый.

Старший сын Василия Кирдяпы, Иоанн, признав власть князя московского, получил от него во владение Нижний Новгород с титулом великого князя; Юрий и Иоанн Горбатый, последовав его примеру, также смирились перед Василием Димитриевичем; первый жил, кажется, в Суздале, а последний — в Москве.

Но не таковы были прочие потомки Константина Мудрого. Пример Симеона не вразумил их: они все еще надеялись при посредстве Орды, если не побороть Москву и не восстановить княжество Нижегородское в прежнем блеске, то, по крайней мере, мстить Василию Димитриевичу. Сначала убежали в Орду Даниил и Иоанн Борисовичи, а потом племянник их Даниил Васильевич, и так же, как и Симеон, стали служить ханам, вымаливая у них свои отчины и зовя врагов веры на свою родину.

Так шло до 1411 года. В продолжение этого времени престол ордынский переходил от одного хана к другому, которые мало обращали внимания на искательство князей суздальско-нижегородских, но это не избавило Нижний от бедствий и разорения. При нашествии Эдигея на Русь в 1408 году Нижний пострадал наравне с Переяславлем-Залесским, Ростовом, Дмитровском, Серпуховом и Городцом: татары сожгли его, ограбили церкви и монастыри, а жителей частью тирански умертвили, частью увели в плен, гоня их перед собой, как псов, на смычках.

Между тем престолом ордынским овладел сын Тохтамыша, Зелени Салтан, друг Витовта Литовского, тестя и недруга Василия Димитриевича и родственника по матери Даниила Борисовича. Витовт искал случая вредить Москве: по его-то проискам князья суздальско-нижегородские получили от Зелени Салтана ярлык на свои отчины. Даниил Борисович как старший в роде Константина объявил себя великим князем нижегородским. Но, кажется, помощь Зелени Салтана ограничилась одним ярлыком, потому что Даниил, как и Симеон, принужден был искать помощи для борьбы с Москвой в князьях болгарских. Владетель Жукотина Талыч и другие соседственные ему князья дали Даниилу ратников и сами пошли с ним на Нижний Новгород.

Василий Димитриевич, узнав о замыслах Даниила, послал против него войско под предводительством брата своего Петра и князей ростовского и ярославского. Счастье на время поблагоприятствовало сыновьям Бориса: войско великокняжеское 15 января 1412 года было разбито близ Лыскова, на Оленьей горе. В этой битве, открывшей Даниилу Борисовичу путь в столицу отца его, пал Даниил Васильевич.

Овладев Нижним, Даниил вздумал овладеть и Владимиром, для этого он послал Талыча и боярина своего Семена Карамышева с пятьюстами ратников, из которых половина была русских, а половина жукотинцев. Этот небольшой отряд тайно достиг Владимира и напал на него в полдень, когда владимирцы по русскому обычаю наслаждались послеобеденным отдыхом, а наместник великокняжеский Юрий Васильевич Щека был в отсутствии.

Жукотинцы и ратники Даниила никому и ничему не дали пощады. Сам митрополит Фотий, живший в то время близ Владимира, на святом озере, где была построена церковь в честь Преображения Господня, едва смог спастись от рук их, скрывшись в пустынях сенежских.

Владимир был разграблен и сожжен; пожар в нем был так силен, что на колокольнях растопились колокола. Жукотинцы, по обычаю своему, неистовствовали, тирански умерщвляя жителей; добыча их была так богата, что они делили между собой деньги мерками; из имущества же горожан, которое, грабя, клали «яко сельныя копны», они взяли только золотые и серебряные вещи, да «драгоценный ризы», а прочее все сожгли.

Такое опустошение древнего города, с обладанием которым сопряжен был титул великого князя всея Руси, заставляет предполагать, что Даниил действительно руководился только мщением Василию Димитриевичу, мало заботясь о последствиях — о прочности своей власти и о любви народной.

Успехи Даниила были непродолжительны: в августе 1412 года Василий Димитриевич отправился в Орду вместе с князем ярославским Иваном Васильевичем, со множеством бояр и богатыми дарами. Там случилась новая перемена: Зелени Салтан пал от руки брата своего Кирим-Бирдея. Новый обладатель капчакского престола обласкал князя московского, уверив его, что ни Витовт, ни князья суздальско-нижегородские не найдут себе опоры в Орде.

После этого князья суздальско-нижегородские не имели уже средств восставать вооруженной рукой против князей московских.

Иоанн Васильевич Кирдяпич продолжал владеть Нижним в качестве присяжника Василия Димитриевича. В 1416 году он почему-то уехал в Москву и там умер в июле следующего года. Тело его привезено в Нижний Новгород и погребено в Архангельском соборе.

Ему наследовал сын его Александр Брюхатый, живший в Москве с 1414 года. Этот князь, как видно из актов того времени, также именовался великим и нижегородским и даже ссорился с Василием Димитриевичем, а потом, 5 февраля 1419 года, женился на его дочери Вассе, или Василисе. Он умер в том же году.

Иоанн Борисович приехал в Москву вместе с Иоанном Кирдяпичем, а в 1417 году явился туда и сам Даниил Борисович, но недолго ужился в мире с великим князем. Да и мог ли честолюбивый сын честолюбивого Бориса Городецкого, возросший среди смут и ненависти к Дому Калиты, считавший род князей московских ниже своего рода, терпеливо сносить над собой первенство Василия Димитриевича? Прожив около года в Москве, он опять бежал в Орду; с ним бежал и Иоанн Борисович.

Василий Димитриевич, вероятно, уверенный в расположении к себе хана и зная бессилие Даниила и Иоанна, не думал гневаться или, по крайней мере, не показывал виду, что гневается на них за побег, потому что в ту же зиму выдал, как сказано выше, дочь свою за Александра Брюхатого, а по смерти его — за Александра Взметня, сына Даниилова. Вероятно, умный князь московский хотел, как и отец его, посредством брачных связей ослабить наследственную ненависть Домов Калиты и Константина.

Александр Даниилович также носил титул князя суздальско-нижегородского; у него не было детей, но у Вассы был от Александра Брюхатого сын Симеон, который умер бездетным между 1434 и 1440 годами, а Взметень — несколько позднее.

Между 1423 и 1442 годами Даниил опять являлся в Нижнем, раздавал жалованные грамоты, в которых именовался великим князем нижегородским, но, кажется, в сущности не имел никакого значения ни в Орде, ни на Руси. Карамзин полагает, что этот лицемерный повелитель княжества Нижегородского даже бил монету со своим именем. Как провел Даниил остаток дней своих, когда и где сложил свою буйную голову из летописей не видно.

Иоанн же Борисович умер в 1448 году; гробница его находится в нижегородском Преображенском соборе. После него никто уже из князей суздальско-нижегородских не удостоился погребения в этой главной святыне земли Низовской. Этот князь враждовал против Василия Димитриевича, кажется, не по собственному убеждению, а только увлекаясь примером брата. Он вторично воротился из Орды, полагать надо, ранее Даниила, и впоследствии верно служил князьям московским, славясь как герой и на поле брани и за братиной крепкого меда.

Со времени падения самостоятельности княжества Нижегородского до смерти Василия Димитриевича, в Нижнем, кроме бедствий, причиненных ему честолюбием потомков Константина и нашествием Эдигея, были еще следующие замечательные происшествия: в 1396 году была такая сильная буря, что подняло и унесло из виду человека с телегой и лошадью; на другой день лошадь нашли за Волгой, но человека и телегу не отыскали. В 1422 году, во время повсеместного голода, Нижний пострадал более других городов Руси; в нем недостаток хлеба был ощутительнее, чем в прочих местах: оков ржи (8 осьмин) тогда стоил в Москве рубль, в Костроме — два, в Новгороде Великом — шесть, а в Нижнем — девять рублей, т. е. около одного фунта и семи осьмых серебра. Нижегородцы принуждены были питаться травой, древесными гнилушками и даже мертвечиной — смертность была необыкновенная. В том же году, как и за пятьдесят семь лет до того, оползла гора около Благовещенского монастыря и засыпала сто пятьдесят дворов с людьми и животными.

Во все время борьбы князей суздальско-нижегородских с Василием Димитриевичем, нижегородцы не проявляли самостоятельности: переходя по случайностям оружия то под власть князя московского, то под власть его противников, они оставались холодны к потомкам Константина, искавшим восстановления независимости княжества Нижегородского, и покорно повиновались и князьям-присяжникам Москвы, и наместникам Василия Димитриевича. Наконец и самые князья суздальско-нижегородские, утомясь бесполезной борьбой, как будто совершенно забыли права свои. При таком порядке вещей нельзя было думать, что когда-либо княжество Суздальско-Нижегородское опять, хоть на время, сделается самостоятельным, но это случилось, хоть и ненадолго.

Впрочем, этому предшествовали некоторые события, замечательные в истории Нижнего Новгорода.

По смерти Василия Димитриевича возникла распря между потомками Калиты: Димитрий Галицкий, опираясь на старинные права, хотел отнять у Василия Васильевича престол великокняжеский; борьба эта, продолжавшаяся около десяти лет, была причиною, что в стенах Нижнего скрывались как беглецы сначала Юрий, в 1425 году, а потом, через девять лет, в 1434 году, Василий Васильевич. Здесь этот несчастный князь в горести и слезах о потере престола и о разлуке с семейством, захваченным Юрием, прожил около двух месяцев — до той самой поры, покуда смерть Юрия не возвратила ему престола и семейства.

Но не раз суждено было сыну сокрушителя независимости великого княжества Нижегородского томиться горем и обливаться слезами в падшей столице Константина.

Зимой 1445 года Улу-Махмет, которому приписывают основание новой Казани, вторгся в русские пределы, достиг Нижнего Новгорода, где не было почти войска, и взял старые его укрепления; но не мог взять «меньшаго города» — цитадели, построенной Димитрием Константиновичем, в которой «засели» и отсиделись нижегородские воеводы, князь Долголдов и Юшка (Юрий) Драница. Отсюда Улу-Махмет пошел к Мурому, но был отражен великим князем, который успел уже собрать войско. Василий Васильевич, довольный на этот раз успехом своего оружия, не счел нужным преследовать Улу-Махмета и распустил полки; да притом продолжению военных действий не благоприятствовало и время: были морозы жестокие.

Весной царь казанский опять осадил Нижний. Недостаток продовольствия заставил воевод нижегородских покинуть город: они ночью зажгли укрепления и убежали в Юрьев, где встретились с великим князем.

Улу-Махмет, укрепясь в Нижнем, послал сыновей своих, Мамутяка и Ягуба, в Суздаль; им посчастливилось захватить в плен израненного Василия Васильевича, которого и привели они к отцу своему в Нижний Новгород. Здесь царственный пленник прожил около месяца, а потом Улу-Махмет увез его в Курмыш, где и дал свободу.

Между тем некоторые из князей суздальско-нижегородских верно служили Василию Васильевичу, а некоторые, видя борьбу его сначала с дядей, а потом с Василием Косым и Димитрием Шемякой, стали замышлять о возвращении прав своих; особенно об этом заботились внуки Василия Кирдяпы, Василий и Феодор. Первый явно выказывал свою непокорность князю московскому и ушел в 1444 году в Новгород (новгородцы приняли его и дали ему в управление Ям); Феодор же, более скрытный, частью жил в Нижнем, частью в Москве, и когда Шемяка в 1446 году решился овладеть престолом великокняжеским, эти князья заключили с ним договор, по которому, «когда Бог даст ему достать свою отчину Великое Княжение», они должны были получить в независимое владение Нижний, Суздаль, Городец и даже Вятку, с правом прямо от себя сноситься с Ордою; причем возвращались безденежно прежним владельцам села и земли, купленные московскими боярами близ Нижнего, Суздаля и Городца. За всю эту уступку, сделанную в пользу Василия и Феодора, Шемяка требовал от них почетного старейшинства и чтоб они не вступали ни в какие особые переговоры с Василием Васильевичем, в последнем и сам Шемяка взаимно обязывался тем же договором.

Но, овладев Москвой, вероломный Шемяка сначала не совсем было исполнил этот договор: он отдал Суздаль Иоанну Можайскому, но потом, вероятно, по настоянию Юрьевичей, отнял его у Иоанна и отдал им.

Но на этот раз недолго существовала независимость княжества Суздальско-Нижегородского: Василий Васильевич, возвращенный любовью народа на престол отчий, заключил вновь договоры с князьями суздальско-нижегородскими, по которым они, признав верховную власть Василия, отдали ему древние ярлыки ханские, данные их роду, обязались впредь не брать таковых и совершенно не иметь сношения с Ордою.

Через два года после того умер Василий Юрьевич в Нижнем Новгороде; его погребли в нижегородском Архангельском соборе.

Дети его, Александр, Иоанн и Василий, также заключив договор с Василием Васильевичем, властвовали: первый в Нижнем, второй в Городце, а третий в Суздале — Иоанн даже именовался державным государем.

Василий, известный в истории под именем Гребенки-Шуйского, не был доволен и своим уделом, и вообще положением своего дома: сначала он уехал в Новгород, а потом, в 1448 году, в Псков; псковитяне, приняв его, посадили на княжение и «даша ему всю пошлину княжию»; но он почему-то, несмотря на всю любовь к себе псковитян, в 1455 году ушел в Новгород. Два раза сражался он против Иоанна III, предводительствуя новгородцами; но когда Новгород пал, Гребенка покорился Иоанну, который, милостиво приняв его, сделал наместником Пскова, а потом отдал ему во владение Нижний Новгород, но с самыми ограниченными правами. Гребенка-Шуйский был последним владетелем Нижнего Новгорода. Он умер в глубокой старости.

Феодор Юрьевич, приняв прозвание Шуйского, совершенно оставил притязания на княжество Суздальско-Нижегородское, и, впоследствии, около 1469 года, служил наместником великокняжеским также во Пскове, который храбро защищал от ливонцев.

Псковитяне любили и уважали Феодора Юрьевича, дали ему различные права и преимущества, какими не пользовались даже самые князья их; но Феодор, забыв все это, ограбил некоторых граждан псковских, чем и вооружил против себя весь Псков и должен был бежать оттуда. Последние дни своей жизни он, кажется, провел в Москве.

При Иоанне III Нижний Новгород стал на ту же степень, какую занимал при своем основании — на степень сторожевой твердыни, с той разницей, что теперь он ограждал уже не мелкие княжества, а обширное государство, известное даже и Европе под названием Московии.

В Нижнем Новгороде учреждена была постоянная крепкая засада (гарнизон) и усилена еще более с той поры, как Иоанн, задумав свергнуть иго монгольское, стал громить Казань. В царствование этого государя Нижний несколько раз был сборным пунктом войска, которое отсюда ходило на татар.

Нижегородцы также иногда участвовали в погроме земель казанских. В 1468 году, весной, они вместе с муромцами, по повелению Иоанна, разорили горную сторону Волги и опустошили борти (лесные пчельники), находившиеся во множестве по обоим берегам реки. В этом году засада нижегородская под предводительством воеводы Хрипуна-Ряполовского дралась с отборными войсками царя казанского Ибрагима, верст сорок повыше Казани, и победила их; причем Ибрагим лишился многих богатырей своих, а нижегородцы с торжеством возвратились домой.

В мае следующего года Нижний увидел войско великокняжеское, приплывшее по Оке и Волге под предводительством князя Константина Александровича Беззубцева. Хотя этим войскам назначено было от Иоанна совершенно сокрушить Казань, но вдруг он почему-то переменил намерение. Еще войска не успели сойти с судов, как было получено новое повеление Иоанна: под Казань послать одних охотников, а воеводе и главному войску остаться в Нижнем. Лишь только князь Беззубцев объявил эту волю великого князя, как все войско отвечало: «Все хотим на окаянных татар — за Святые церкви, за своего государя великого князя Ивана Васильевича и за православное государство».

Мая 19, прямо с судов, охотники отправились в собор Преображенский, где принесли Подателю всех благ теплые молитвы и, раздав милостыню неимущим, собрались в нижней части города для избрания вечем себе начальника. Здесь они опять повторили молитвы в другой древней святыне нижегородской, храме Николы на бечеве, основанном Димитрием Константиновичем, и выбрали в предводители известного по уму своему и ратным подвигам Ивана Руно.

Беззубцев, соображаясь ли с волей Иоанна или сберегая добычу для себя, запретил охотникам нападать на самую Казань; но Руно и его сподвижники, быть может, увлеченные также жаждой добычи, не послушались Беззубцева, напали на предместья Казани, зажгли их и, опустошив, отступили.

Между тем Беззубцев, получив приказание Иоанна идти на Казань, выступил из Нижнего; после него еще прошел через Нижний Новгород отряд войска под предводительством князя Даниила Ростовского, также предназначенный громить земли казанские по Каме.

Но поход против Казани не удался, частью оттого, что не пришли вятчане, которым также назначено было идти на Казань, частью потому, что воеводы княжеские перессорились между собой и этой ссорой погубили войско; с остатками же его пришли в Нижний.

Иоанн послал новую рать под начальством братьев своих Юрия и Андрея; они явились в Нижний в августе, а 1 сентября Ибрагим, осажденный в своей столице, заключил такой мир, какой угодно было Иоанну.

Новгород, укрощенный Иоанном, зашумел было в 1477 году, но этим ускорил свое падение: Иоанн, окончательно лишив его древних прав и сделавшись вполне его государем, для ослабления духа приверженцев старого порядка выселил из него множество жителей в разные замосковские города, в том числе и в Нижний.

Знаменитая, но безрассудно честолюбивая Марфа Борецкая, долго руководившая новгородцами в борьбе против Иоанна, на этот раз не оставлена была им, как прежде, без внимания: 2 февраля 1478 года Иоанн приказал ее со внуком Василием и прочими членами семейства взять под стражу и сослать также в Нижний Новгород; так значится в житии св. Зосимы Соловецкого. Местное предание, подтверждая это, прибавляет, что Борецкая была пострижена в Зачатейском монастыре, где и умерла.

В то время, когда Иоанн был под Новгородом, Ибрагим осмелился было отомстить поражения свои, напав на землю Вятскую; вследствие этого в Нижнем собралось войско под начальством великокняжеских воевод бояр Василия Образца и Бориса Слепца: первый начальствовал судовой ратью, второй конниками.

Мая 26 войско выступило из Нижнего, скоро достигло до Казани и приступило к городу, но страшная буря помешала ему взять его. Ибрагим опять просил у Иоанна мира, заключил его и скоро умер.

В 1482 году в Нижнем Новгороде опять явилось войско, при котором находился и Аристотель Фиоравенти с пушками. Оно было назначено против преемника Ибрагимова, Алегама, который имел дерзость выказать неприязнь Иоанну. Хотя войско это простояло все лето в бездействии, но сильно устрашило Алегама; он просил мира, и мир с Казанью на этот раз был заключен в Нижнем Новгороде.

Новгород, как издыхающий великан, порывался в предсмертных судорогах, желая хоть на миг подышать нравами своей утраченной свободы, что и производило в нем по временам волнения. В 1489 году он снова пошевелился было, и снова мигом притих под стальной десницей Иоанна. Последовали новые ссылки и переселения, и опять много новгородцев явилось в Нижнем Новгороде и его окрестностях: дворян и детей боярских селили в самом городе, бояр около его в жалованных вотчинах.

Иоанн, видя успехи своего оружия против Казани и желая совершенно смирить беспокойных соседей, признал за нужное укрепить Нижний Новгород. В 1500 году он приказал продолжать работы, начатые Димитрием Константиновичем; но и на этот раз укреплениям нижегородским не посчастливилось: работы опять кончились только построением так же, как и в 1372 году, одной башни, названной Тверскою (нынешние Ивановские ворота), и небольшой при ней цитадели. Что побудило великого князя оставить эти полезные или, вернее, необходимые сооружения, в точности не известно; некоторые полагают, что как в то время в Москве производились огромные постройки, то, быть может, понадобились там палатные мастера, и их вызвали из Нижнего.

В том же 1500 году в Нижний прислали новых пленников и заключили в душных темницах: это были сподвижники Константина Острожского, литовцы из числа взятых в плен 14 июля при Ведроше. И укрепление, и пленники эти спасли впоследствии Нижний от разорения.

В 1505 году Махмет-Аминь, данник Иоанна, вздумал попытаться возвратить себе и царству своему полную независимость и начал с того, что 24 июня ограбил и перерезал русских купцов, бывших в Казани на ярмарке, и потом двинулся на Нижний. Иоанн, узнав о измене царя казанского, послал против него сто тысяч ратников; но воеводы, предводительствовавшие ими, не рассудили идти далее Мурома.

Между тем Махмет-Аминь, опустошив области нижегородские, явился под Нижним Новгородом 4 сентября с 40 000 татар и 20 000 ногайцев, приведенных к нему на помощь шурином его, мирзой ногайским.

В то время воеводой в Нижнем Новгороде был прославившийся впоследствии Хабар Симский, молодой и отважный, готовый встретить опасности всякого рода лицом к лицу, с тем вместе военачальник благоразумный, вполне знавший военную науку своего времени; но у него не было средств отразить полчища Махмет-Аминя.

Имея пушки и порох, которые с пользой можно было употребить против осаждающих, Хабар Симский не имел людей, умевших действовать ими; русские тогда еще не знали, как надо управляться с артиллерией. Ратников у него было мало; горожане, «страшливые люди», как говорит летописец, доказали на неудачных вылазках против татар свою неспособность к ратному делу; о войске же, посланном Иоанном, не было слуху, и Хабар Симский терял уже надежду спасти Нижний. Сентября 7 Махмет-Аминь предположил сделать решительное нападение на Нижний, и в это-то время кому-то из русских пришло на мысль, что в городских темницах сидят «огненные стрельцы литовские, глаголемые жолныряне».

В пять лет плена и заключения в тюрьме много уже погибло литовцев; в 1505 году их было уже только около 300 человек, в том числе двенадцать воевод. Симский приказал выпустить их из душных ям, где заживо они были погребены, и обещал им свободу, если они помогут ему спасти Нижний.

Измученные всеми страданиями тяжкого плена и еще тягчайшего заключения, литовцы согласились за цену свободы защитить врагов своих и немедленно принялись за дело: они втащили на стены Тверской цитадели пушки — пушки эти были им родные, литовские, также отбитые русскими при Ведроше, — и навели их на стан неприятельский.

В это самое время Махмет-Аминь и шурин его, стоя со своим войском за речкой Почайной, на противоположной Тверской цитадели возвышенности, окончательно распоряжались приступом, и старались вдохнуть в своих ратников мужество, обещая им богатую добычу в городе… Еще час, два — и Нижний испытал бы то же, что испытал в 1377, 1399, 1408 и 1445 годах.

Но раздался первый пушечный выстрел, направленный искусной рукой Феди Литвича на стан Махмет-Аминя, и мирза ногайский, пораженный ядром в самую грудь, упал мертвый. Ужас объял осаждающих, особенно ногайцев: они, по слову летописца, «возмутились аки птичьи стада», не хотели биться с русскими; казанцы восстали на них, и между ними закипела резня, а Федя Литвич и его товарищи выстрел за выстрелом метали в толпы беснующихся татар и ногаев и поражали их.

Смущенный Махмет-Аминь отступил от Нижнего Новгорода; таким образом «жолныряне огненным стрелянием своим и град от взятия удержаша, и народ от меча и плена избавиша».

Хабар Симский со свойственным ему великодушием и щедростью сверх возвращения литовцам свободы богато одарил их. Некоторые из них ушли на родину, но многие остались в Нижнем, разумеется, по собственному желанию, и впоследствии, смешавшись с русскими, так сказать, обрусели.

В память огненного стреляния, спасшего Нижний от татар и ногаев, отчасти сходного с молнией и громом, нижегородцы соорудили церковь, на том самом месте, где пал шурин Махмет-Аминя, и посвятили ее св. пророку Илии, как властителю грома и молнии.

Смерть Иоанна III избавила от наказания и Махмет-Аминя и воевод-ослушников, посланных на помощь к Хабару Симскому, которые не только не помогли ему, но, спрятавшись в Муроме, спокойно смотрели, как татары грабили вокруг них.

Нападение Махмет-Аминя и постоянная неприязненность Казани, освободившейся было из-под зависимости России, побудили Василия вполне осуществить мысль Димитрия-Фомы — возвести в Нижнем Новгороде обширные укрепления. Для этого весной 1508 года он послал в Нижний итальянца Франческо или, как называли его русские, Петра Фрязина, вывезенного из Венеции в 1494 году послами Иоанна Мануилом Ангелом и Даниилом Момыревым.

Франческо приступил к постройке кремля в том же году 1 сентября и кончил его менее чем в три года.

В 1513 году, когда в Нижнем Новгороде наместником и воеводой был потомок князей нижегородских, внук Иоанна Васильевича Горбатого, князь Андрей Борисович Горбатый, стены, воздвигнутые Франческо, спасли Нижний Новгород от астраханских татар, которые, возвращаясь водою из Москвы домой, грабили и брали в плен всех, кто попадался им на пути. Но только эти твердыни не спасли нижегородцев от бедствия другого рода — пожара, который вспыхнул 1 августа и испепелил весь город, причем сгорели и первоначальные укрепления Нижнего — дубовая стена.

Такое же бедствие повторилось через семь лет: в 1520 году, мая 7, в день Вознесения загорелась церковь Святого Николая на Почайне; этот пожар истребил весь Нижний посад до церкви Рождества Богородицы, а вниз — до Зачатейского монастыря.

С небольшим через три месяца после этого пожара, 21 августа, явились под стенами Нижнего казанские татары, как называют их летописцы, Саит, Булат и Колачай. Саит был никто иной, как Саип-Гирей, царь казанский.

После попытки Махмет-Аминя освободиться от зависимости великого князя московского, казанцы постоянно стремились к этой цели, чего почти и достигли с помощью Махмет-Гирея, царя крымского, который, задумав восстановить Орду, овладел Астраханью и посадил на престол казанский вместо присяжника московского Шиг-Алея брата своего Саип-Гирея.

Новый обладатель Казани, отказавшись от повиновения Василию Иоанновичу, перебил русских купцов, во множестве приехавших на Казанскую ярмарку, и принялся за набеги на пограничные области московские, а в 1520 году отправился на помощь к Махмет-Гирею, который пошел на Москву. При этом походе Саип-Гирей не упустил случая пограбить области нижегородские и владимирские — самый Владимир был взят и разграблен им.

Оба брата соединились в Коломне и двинулись на Москву. Результатом, этого похода их был тот несчастный договор, который снова налагал было на Русь позорные оковы.

Махмет-Гирей торжествовал, упиваясь успехами; но Хабар Симский, впервые прославившийся на стенах нижегородских, дал обет Богу — умереть или вырвать у ненавистных татар постыдное обязательство и спасти честь отечества. Хабар исполнил свой обет.

После чего Махмет-Гирей удалился в Крым, а Саип-Гирей пошел в Казань и по дороге, выжегши и разграбив Березополье, осадил Нижний Новгород. Три дня стоял он под Нижним и, как говорит летописец, «ничтоже сотворите, отыде вспять».

Конечно, и на этот раз крепость стен спасла Нижний Новгород, но предание опоэтизировало это событие: по сие время еще в Нижнем сохранилась легенда, что будто бы Саип-Гирей потому отступил от Нижнего, что одна молодая девушка вышла за водой на речку Почайну в виду всего татарского войска и, когда окружили ее татары, стала отбиваться от них своим коромыслом, причем убила много татар, и хотя сама была убита, но навела такой страх на полки Саип-Гирея, что татары сказали: «Если женщины так храбры в этом городе, то каковы же должны быть мужчины?» и будто бы вследствие этого сняли осаду и удалились.

Красноречивые защитники фантастической старины, которые еще и поныне изредка встречаются в Нижнем, отстаивают свои рассказы о храбрости нижегородской девушки тем, что одна из башен Нижегородского кремля, стоящих к речке Почайне, называется Коромысловой будто бы именно потому, что под ней похоронена убитая девушка.

Между тем Саип-Гирей продолжал непокорствовать. В 1523 году он не только перерезал русских купцов, но даже умертвил посла великокняжеского Поджогина. По этому случаю Василий Иоаннович с братьями Юрием и Андреем, воеводами и многочисленным войском прибыл в Нижний Новгород 23 августа и занялся устройством войска, которое отправил под Казань под начальством сверженного царя казанского Шиг-Алея и князей Василия Гребенки-Шуйского и Андрея Горбатого. Сам Василий Иоаннович остался в Нижнем и, прожив в нем до 15 сентября, уехал в Москву.

Поход 1523 года ограничился только разорением земель казанских, да построением на устье реки Суры Новгорода-Василя, который сделался передовым оплотом Московского государства с востока и местом знаменитого торжища, из которого впоследствии образовалась Макарьевская ярмарка. Василий Иоаннович, не доверяя уже более казанцам, резавшим два раза русских торговцев, запретил своим купцам ездить в Казань, назначив для торгового съезда Василь.

После этого, в великокняжение Василия Иоанновича, в Нижнем еще три раза собиралось войско против Казани: в 1524, 1530 и 1532 годах. После похода 1530 года в Нижний Новгород было приведено и заключено в нем множество пленников.

В том же году Нижний видел в стенах своих великолепное торжество: Джаналей, назначенный Василием Иоанновичем на престол казанский, давал присягу в верности великому князю; при этом присутствовал воевода нижегородский, князь шуйский, его товарищи и присланные нарочно из Москвы Федор Бороздин и дьяк Третьяк Раков.

Вскоре после этого торжества Нижний снова испытал бедствия: ночью с 3 на 4 июля загорелся Нижний посад около Рождественского ручья, потом пламя перебросилось к кремлю, и загорелась крыша Ивановской башни, в которой тогда была устроена стрельница и хранился порох. Башню взорвало, и запылали улицы кремля, где погорело множество домов, несколько церквей и дворец князей нижегородских. На посаде же сгорело 1400 домов, множество лавок, амбаров — словом, все строения, занимавшие пространство от церкви Рождества до церкви Святой Параскевы Пятницы, сгорели дотла.

В Казани опять происходили смуты: Джаналей пал от рук убийц; правительница России Елена захотела отомстить смерть его вероломным казанцам и Саип-Гирею: она послала в декабре 1535 года на Казань войско; но князь Гундуров и Василий Замыцкий, которые предводительствовали им, не обладали, как видно, храбростью: они, выйдя из Мещеры и узнав, что казанцы идут к ним навстречу, воротились. В ночь на праздник Рождества Христова татары достигли окрестностей Нижнего Новгорода, напали на селения, ограбили их и перебили сонных жителей. Воеводы нижегородские, не зная, что Гундуров и Замыцкий не исполнили воли правительницы, полагали, что эти татары — остатки казанских войск, побитых Гундуровым, погнались было за ними, но не догнали.

Января 6-го 1536 года татары осадили Балахну, зажгли ее предместья и вступили с жителями в отчаянный бой.

Воеводы нижегородские, увидев балахнинский пожар, догадались, что там татары, и поспешили с войском на помощь к балахнинцам; но татары, узнав о приближении нижегородской рати, убежали из Балахны, причем захватили множество пленников; потом этот отряд татар соединился с другим, выгнанным из областей муромских, и 8 января осадил Нижний Новгород. Три дня стояли татары под Нижним, стараясь взять его, но нижегородцы храбро защищались: они бились с врагами каждодневно с 8 часов утра до 2 пополудни и принудили их отступить; но при этом татары зажгли Верхний посад и разрушили 200 домов.

Воевода муромский князь Федор Мстиславский и воеводы нижегородские погнались вслед за отступающими и настигли их близ Лыскова вечером 15 января; ночью же на 16 число, не вступая в бой, русские и татары предались бегству — так странно кончилось это дело.

С этой поры в течение десяти лет войско русское часто собиралось в Нижнем Новгороде, но не ходило в земли казанские, а только ограничивалось защитой своих восточных пределов от нападений беспокойных соседей. Наконец в 1545 году казанцы своими обманами вывели Иоанна IV из терпения, и Нижний опять увидел огромный сбор войск под начальством князей Пункова, Палецкого и Ивана Васильевича Шереметева; но в этот поход были только разграблены окрестности Казани.

В 1547 году Иоанн решился на новый поход против Казани, назначив сбор войска во Владимире, куда и сам приехал 20 декабря; но судьба как будто противилась Иоанну и покровительствовала вероломной Казани: сделалась оттепель, пошли дожди и согнали снег; это очень замедлило доставку «наряда пушечнаго и пищальнаго». Однако Иоанн, несмотря на все неудобства, решился продолжать поход, прибыл в Нижний Новгород 24 января 1548 года (от Владимира он шел 18 дней); 2 февраля, в день Сретения Господня, выступил отсюда по Волге, к вечеру дошел до Ельни, где и ночевал. Ему хотелось как можно скорее кончить поход до весны; но на другой день по выступлении из Нижнего, едва достиг он Работок, как сделалась вновь оттепель, лед на Волге покрылся водой, причем много провалилось в Волгу пушек, пищалей и людей.

Трое суток жил Иоанн в Работках, дожидаясь морозов, но оттепель продолжалась, и он отправил под Казань князя Бельского, повелев ему соединиться с Шиг-Алеем, который вместе с князем Воротынским шел из Мещеры; сам же воротился в Нижний, по слову летописца, «со многими слезами, что не сподобил Бог его к путному шествию».

Иоанн обратно в Нижний прибыл 10 февраля, а в Москву — 7 марта. И на этот раз Казань уцелела, а пострадали опять одни ее окрестности.

На следующий год опять собралось войско в Нижнем, и опять приехал сам Иоанн (18 января 1550 года), твердо решившийся покорить Казань «под высокую руку свою». Проведя пять дней в устройстве полков, он выступил из Нижнего Новгорода; до Казани же достиг 14 февраля. Но и этот поход не был роковым для Казани — опять оттепель помешала намерению царя: одиннадцать дней стояло войско под Казанью, и во все дни шли дожди, почему Иоанн, сняв осаду, отправился в Нижний.

При этом отступлении Иоанн назначил место для построения нового города, почти в виду Казани, который и был основан в следующем 1551 году Шиг-Алеем и князем Серебряным, ходившими на Казань с детьми боярскими, стрельцами и казаками, и назван Свияжском.

Князь Серебряный отправился из Нижнего водой рано поутру 16 мая, в субботу, накануне Троицы, а в воскресенье троицкую вечерню слушал на устье Свияги, на том самом месте, где ныне стоит город Свияжск; в Духов же день, 18 мая, внезапно напал на казанцев, много их взял в плен и много побил, в том числе одних князей и мурз до ста.

Через несколько дней после того положено было прибывшим Шиг-Алеем основание Свияжску. Эта твердыня, возникшая в виду самой Казани, смирила горное Поволжье — чувашей и черемис; дрогнула также и Казань и поникла перед Иоанном. Но в 1552 году Иоанн вновь был вынужден взяться за оружие с тем, чтоб окончательно уже решить судьбу мятежной и вероломной Казани.

Во время этого похода Нижний не был главным пунктом сбора войск, ходивших на Казань; мимо его прошли только отряды на судах с Шиг-Алеем и князем Булгаковым. Сам Иоанн прошел из Мурома через южную часть Нижегородской губернии и через Симбирскую губернию.

Об этом походе Иоанна в Ардатовском и Арзамасском уездах сохранилось много преданий: на Выксунском и Велетминских заводах, принадлежащих господам Шепелевым, и поныне поется песня о Калейке — мужике, показавшем путь через выксунский лес христолюбивому воинству царя православного; в городе Ардатове Нижегородской губернии рассказывают, что мордвин Ардатка оказал Иоанну подобную же услугу, как и Калейка. Оба эти проводника, как говорит предание, были награждены от царя обширными землями. Ардатка на своей поставил селение, из которого впоследствии образовался город Ардатов.

Взяв Казань и покорив совершенно все царство Казанское, Иоанн возвращался домой через Нижний Новгород.

Взятие Казани было истинным благом для нижегородцев, столь долго страдавших от беспокойных и бесчеловечных соседей, и нижегородцы встретили победителя Казани с торжеством.

Октября 19, лишь только показались в виду Нижнего ладьи Иоанна, раздался звон на всех колокольнях нижегородских; толпы народа усеяли берег Волги; архимандрит и все городское духовенство в церковном облачении, с хоругвями и святыми иконами выступили навстречу государю. Как только Иоанн сошел с ладьи, нижегородцы упали на колени и поклонились до земли победителю, обливаясь слезами, славя Бога и молясь громогласно, чтобы милосердный Господь умножил дни жития государя — сокрушителя хищных врагов, избавителя «от таковых змий ядовитых», от которых страдали много лет; «и толик плачь благодарный в народе бысть, яко священником и пети престати, от многаго плача, и государя многими благодарениями хваляху, избавителем его взываху».

В Нижнем же встретили Иоанна послы: от супруги его — боярин князь Федор Андреевич Булгаков, от брата, князя Юрия, — окольничий Владимир Морозов и от митрополита Макария — боярин Иван Козмин, да Глизар Соболев, «и здравствовали государя на Богом данной ему отчине, царстве казанском».

Два дня пробыл Иоанн в Нижнем; распустил войско, по-благодаря его за труды и подвиги, и отправился в Москву через Балахну.

В следующем году взбунтовались вотяки, и в Нижнем, где в то время воеводствовали Борис Салтыков и Иван Полтев, собиралось войско около двух месяцев, которое и выступило против мятежников в декабре под начальством князя Микулинского.

В 1556 году нижегородцы ходили против крымских татар под предводительством начальника Нижегородской области, нижегородского и казанского дворецкого и воеводы Воронцова-Волынского. Туда же ходила и мордва нижегородская под предводительством Новосельцева.

В следующем году по повелению царя нижегородцы делали встречу Гурию, первому архиепископу Казанскому, ехавшему на новоучрежденную кафедру разливать свет учения евангельского среди последователей лжепророка и идолопоклонников.

По обычаю того времени за несколько дней до приезда святителя на базарах кликали клич, чтобы народ собирался для встречи Гурия. Архиепископ приплыл на стругах по Оке. Его встретило духовенство за городом с бесчисленными толпами народа, при колокольном звоне. Гурий отправился в Преображенский собор, где, облачась в святительские одежды, отслужил молебен, потом обошел крестным ходом городские стены и совершил в том же соборе литургию, а после обеденного стола отправился в дальнейший путь.

В 1559 году по случаю нашествия на Россию крымцев все украйные города готовились к обороне; в это время в Нижний Новгород был прислан в осадные воеводы князь Дмитрий Хворостинин.

При наместнике князе Хохолкове, управлявшем Нижегородской областью с 1564 года, в Нижний прислали немцев, выселенных из Дерпта, покоренного Иоанном в 1568 году. Их лишили родины, потому что заподозрили в сношениях с бывшим магистром; но они не были отягчены заключением, жили свободно, даже свободно отправляли свое богослужение: дерптский пастор Веттерман не раз приезжал к ним для проповедания Слова Божия.

Замысел астраханцев, решившихся предаться под власть турецкого султана, побудил царя в 1569 году послать на них огромное войско, которое также сборным пунктом имело Нижний. Начальниками этого похода были двоюродный брат царя Владимир Андреевич, боярин князь Серебряный и воеводы Морозов и Сабуров.

В следующем году Иоанн, разгневанный изменой новгородского владыки Пимена и прочих знатных новгородцев, сносившихся с королем польским, разгромил Новгород.

Много несчастных жителей его погибло в волнах Волхова и страшной поджаре, остальные были выселены в разные города, в том числе и в Нижний Новгород, где в то время воеводствовал Микулин-Ярого.

В числе прочих ссыльных новгородцев, большею частью дворян и житных людей, были очень замечательные лица. Один из них, которого имя увековечили ссыльные соотчичи в песнях, сложенных на чужбине, сохранившихся даже до наших времен, основал в Нижнем Новгороде монастырь Святого Духа.

В 1572 году нижегородцы ходили в поход на Ливонию. Сборным местом им и арзамасским мурзам и казакам назначен был Новгород, а начальником — князь Хворостинин, бывший в Нижнем Новгороде в 1559 году осадным воеводой.

В том же году нижегородцы, давно не видавшие у стен своих татар, ожидали нападения казанцев. Тогда полагали, что они по проискам Девлет-Гирея, хана крымского, сделают вторжение в русские области. Воеводы нижегородские Микулин-Ярого и Тучек-Остяев приняли все меры к обороне.

Татары, верно узнав о приготовлениях к отпору, не делали нападений ни на Нижегородскую область, ни на области сопредельные с нею; но в 1574 году они, по наущению того же хана, подступили к Нижнему Новгороду и осадили его. Нижегородцы сделали вылазку, но неудачно: летописец говорит, что тут было убито одних дворян нижегородских 36 человек, «а иных в плене взяли». Однако твердость кремля и на этот раз спасла Нижний от татар. Это было последнее нашествие казанцев на Нижний Новгород.

В следующем году Иоанн двинул войска для наказания мятежной Казани. Передовой полк уже явился в Нижний, но казанцы успели смягчить Грозного своей покорностью, поход был остановлен. После того в Нижнем Новгороде в царствование Иоанна еще раз собиралось войско, в 1583 году, также против Казани, взволнованной крымцами. В то время нижегородским воеводой был Даниил Васильевич Сабуров, а войском предводительствовали князь Иван Андреевич и князь Андрей Хворостинин.

Вскоре по восшествии на престол Феодора Иоанновича, в 1584 году, в Нижний Новгород был прислан Богдан Яковлевич Бельский, заслуживший, по связи своей с Годуновым, ненависть дворскую и народную. Ему приказано было «и повестем и на вылазки быть, и в поход ходить»; но по части гражданской заведовал в то время другой воевода — Григорий Димитриевич Шетнев.

Сюда же впоследствии был прислан для заключения в тюрьму Иван Крюков-Колычев, подвергшийся гневу могущественного Годунова за единомыслие свое с Шуйскими. Это было в 1587 году при воеводе Иване Михайловиче Воротынском.

В 1589 году в Москве по случаю учреждения патриаршества был XV Собор, на котором положено установить в России восемнадцать епархий, в том числе в земле Низовской, не имевшей своего отдельного архиерея, назначалась архиепископская кафедра; но это предположение не состоялось. Нижний Новгород долго после того не имел своего архиерея.

В конце царствования Феодора Иоанновича, в 1597 году, разрушился нижегородский Печерский монастырь, который потом был построен на другом месте, выбранном по царскому повелению архимандритом Трифоном и нижегородским воеводой Леонтием Аксаковым.

Разрушение древней обители, построенной в княжение Иоанна Данииловича Калиты, произвело неприятное впечатление не только в Нижнем Новгороде, но и в целой России.

Все считали это предвестием чего-то необычайного и ждали беды; страшное событие не замедлило оправдать это ожидание: род Калиты угас, и вслед за тем вражды внутренние и внешние возмутили спокойствие России и обагрили ее кровью.

В царствование Бориса Феодоровича Нижний Новгород испытал наравне с другими городами ужасы голода и был местом почетного заключения Ивана Никитича Романова.

Годунов, терзаемый подозрениями, но желавший упрочить престол за собою и своим домом, преследовал с ожесточением родственников угасшего Дома Калиты. Иван Никитич сперва разделял ужасное заточение с братом своим Василием в Пелыме, потом, в марте 1602 года, Борис приказал ему ехать на службу в Уфу, а потом уже в Нижний Новгород.

 

Глава пятая. НИЖНИЙ НОВГОРОД В СМУТНОЕ ВРЕМЯ (1605–1613)

Во время первого Лжедимитрия Нижний Новгород волновался сомнениями и надеждой; потом, когда престол Мономаха занял потомок князей суздальско-нижегородских, Василий Иоаннович Шуйский, нижегородцы, признав его царем, Богом данным, Богом избранным, Богом венчанным, остались ему верными и стояли за него крепко до той поры, покуда зависть и недоброжелательство, прикрытые именем любви к родине, дерзкою рукою не сняли венца с головы его.

Месяца через четыре по восшествии Василия на престол появились в уезде Нижегородском (в сентябре 1606 года) толпы приверженцев самозванца, известного впоследствии под именем «тушинскаго царика», которого тогда знали только по слуху — сам он лично нигде еще не являлся. Это были шайки авантюристов своего рода и своего времени, составленные из людей всякого сорта, большей частью не знавших ни совести, ни чести, запятнанных всевозможными преступлениями. Летописи очень справедливо их называют ворами.

Шайки эти не пошли на Нижний Новгород: их устрашили крепкие его стены; но в окрестностях его им нечего было бояться: нижегородцы имели только силы защищать город, но не могли оказать никакой помощи безоружным жителям уезда, и шайки воров безнаказанно бесчинствовали в уезде, особенно в Березополье: жгли селения, деревни; грабили жителей и насильно угоняли их в свои таборы; нападали на проезжающих большими дорогами; ловили гонцов царских, посылаемых Василием в Нижний, Казань, Вятку и Низовье, и отправляли их в Путивль, где в то время стояли полководцы царика.

В течение осени и зимы эти шайки, бродя по Нижегородскому, Арзамасскому и другим сопредельным уездам, увеличивались: к ним приставали беглые холопы, бортники, крестьяне, которым не нравилась отмена прав Юрьева дня, и другие недовольные судьбой, желавшие вольности и добычи; мятежники успели также взбунтовать мордву, которая жила смирно с самого падения Казани.

Эти разнохарактерные скопища или вольница, как тоже называли их современники, рассыпались от Нижнего Новгорода до Алатыря и далее, взяли Алатырь, утопили в Суре тамошнего воеводу Сабурова, потом взяли Арзамас и устремились к Нижнему под предводительством двух мордвинов, «Москова и Вокардина, и стояху под Нижним, и многие пакости деяху», но взять его не могли, потому что у них не было средств сделать правильное нападение на укрепленный и хорошо защищенный город.

Между тем Василий Иоаннович стал посылать бояр для очищения городов от мятежников; в Арзамас послал князя Ивана Михайловича Воротынского. Слух о том достиг до Москова и Вокардина, и они, оставя осаду Нижнего, поспешили со своими толпами отстаивать Арзамас, в котором хранили награбленные ими сокровища; но Воротынский, разбив мятежников, взял город и очистил область арзамасскую от скопищ вольницы. Это остановило беспорядки около Нижнего Новгорода: вольница притихла, часть ее ушла через Мещеру в стан самозванца, а часть скрылась около Арзамаса, Алатыря и Ядрина.

Наконец явился налицо сам Лжедимитрий II, польские паны, особенно Лисовский, подкрепили его; южная Русь вся передалась ему. Потом он двинулся к Москве и, благодаря легковерию народа, крамоле бояр и неспособности в деле воинском царского брата Димитрия, в апреле раскинул стан свой почти в виду столицы — в селе Тушине. Здесь силы его еще увеличились приходом Сапеги и запорожцами.

Поляки и казаки, провозглашая имя Лжедимитрия, грабили и разоряли области русские; города большей частью сдавались им без сопротивления: Переяславль-Залесский, Суздаль, Владимир и Муром изменили Василию.

К остаткам вольницы, разбитой Воротынским, которая гнездилась около Арзамаса, Алатыря и Ядрина, явились агенты самозванца, и она опять зашумела, снова усилясь всяким сбродом. Пожары сел и деревень, грабежи, бунт мордвы, чуваш, черемис показывали, что около Нижнего Новгорода восстали опять враги Василия или, точнее, враги всякого порядка. Алатырь, Курмыш, Ядрин, Арзамас, Темников и Касимов подпали власти мятежников, которые, грабя и разоряя именем Лжедимитрия, распространяли дух мятежа от Касимова до Вятки.

На запад от Нижнего также все изменило Василию. Волости Стародубская, Ярополчевская, Пурецкая, Лух и Балахна признали самозванца царем; «а не многие грады стояху в твердости: Казань и Великий Новгород, и Смоленск, Нижний, Переяславлъ-Рязанский, Коломна, Царство Сибирское, только городов устояша в твердости», говорит летопись. Нижний Новгород был отрезан от всех мест, преданных Василию.

В конце 1608 года приверженцы тушинского царика — Тимофей Таскаев и боярские дети Елизар Редриков, Лука Синий, Семен Долгий и Иван Гриденьков — явились со своими соумышленниками в Балахну, ласками и угрозами соблазнили балахнинского воеводу Голенищева, посадских старост Кухтина, Суровцова и Добренина, и те целовали крест на верность самозванцу; за ними присягнули и все балахнинцы.

Вскоре после того к Таскаеву и его товарищам присоединились игумен луховской Тихвинской пустыни Иона и московский житель Третьяк Клепиков — агенты самозванца, имевшие от него повеление склонить нижегородцев на свою сторону. Они явно и тайно, лестью и угрозами, старались заманить нижегородцев в свои сети, возмутить их против Василия. Иона писал даже к Иоилю, архимандриту Печерского монастыря, убеждая его принять присягу самозванцу. Иоиль показал письмо Ионы воеводам нижегородским, князю Александру Андреевичу Репнину и Андрею Семеновичу Алябьеву, дьяку Семенову и прочим нижегородцам и с совета всех отказался признать власть Лжедимитрия; в Нижнем все были готовы умереть за Василия.

Иоиль, объясняя это в письменном ответе своем Ионе, предлагал балахнинцам от лица всех нижегородцев восстановить прерванные между ними сношения, а Иону, Клепикова, Таскаева и Кухтина звал в Нижний — «о добром деле говорити». Вот слова Иоиля: «Да ноября ж в 21 день писали мы (нижегородцы), чтоб крестьянская неповинная кровь не лилась, а были бы балахонцы и всякие люди по-прежнему, во единой мысли, и прислали бы балахонцы на договор лучших людей, сколько человек пригоже, а из Нижнего мы к вам пришлем также лучших людей, а говорить бы вам с нами о том, кто будет на Московском государстве государь, тот всем нам и вам государь, а до тех бы мест мы на вас не посылали, и вы к Нижнему ратью не приходили, ездили бы балахонцы в Нижний со всем, что у кого есть, а нижегородцы ездили бы к вам на Балахну, да с нами сослались о добром деле, а не о крестном цалованье».

Но Иона и прочие балахнинские коноводы тушинской партии не только не вздумали ехать в Нижний Новгород для совещаний, но решились силой заставить нижегородцев признать царика. Декабря 2 балахнинцы подступили к Нижнему, в который за день до того явилось подкрепление от боярина Федора Ивановича Шереметева, усмирявшего понизовые города. По приговору горожан воевода Алябьев с нижегородскими дворянами, детьми боярскими, посадскими, вольными людьми, по тогдашнему названию «козаками», немцами и литовцами, жившими в Нижнем, и подкреплением Шереметева ударил на балахнинцев, отогнал их от города и устремился за ними в погоню. Жители села Колосова, также приверженцы самозванца, хотели было преградить ему дорогу, но он разогнал их; также разогнал и другую толпу мятежников, при селе Козине.

Не доходя до Балахны версты четыре, 3 декабря Алябьев был встречен Голенищевым с толпами балахнинцев и приверженцами царика. Закипел бой. Балахна запылала, мятежники дрогнули и побежали, оставя в руках нижегородцев знамена, пушки, литавры, а также и предводителей своих — Голенищева, Таскаева, Кухтина, Суровцова, Редрикова, Синего, Долгого и Гриденькова, — которые были отведены в Нижний Новгород и повешены на Нижнем базаре. Балахна, Копосово и Козино целовали крест Василию.

Но только что Алябьев воротился в Нижний, как должен был опять биться с новыми толпами мятежников. Самозванец и Сапега решились разрушить Троицкую лавру и Нижний Новгород, эти две опоры, поддерживавшие колебавшийся престол Василия, или, точнее, спасавшие Россию от конечной погибели. Осадой лавры занялся сам Сапега, а против Нижнего Новгорода послан был князь Симеон Юрьевич Вяземский, год тому назад бывший воеводой в Перми Великой и ревностным слугой Василия. Он принял начальство над вольницей и пошел из Тушина через волости владимирские, суздальские и Муром на Нижний.

Передовые отряды его, к которым присоединились жители Нижегородского уезда, арзамасцы, татары и черемисы, осадили Нижний Новгород 5 декабря. Алябьев со своими ратниками и охотниками сделал на них вылазку, захватил в плен до 300 человек, отбил от Нижнего и преследовал их верст 15; причем также знамена их и литавры достались в его руки. Потом, 10 числа, он снова выступил из Нижнего к селу Ворсме, где гнездилась значительная шайка приверженцев царика; в 5 верстах от этого села он опять разбил их и, овладев Ворсмой, сжег ее. На другой день снова поразил их у Павловского острога, захватил много пленников, отнял знамена и огнестрельный снаряд и тем очистил от вольницы все Березополье.

Менее чем через месяц явился и Вяземский с главными массами своей силы; с ним был еще другой воевода, Тимофей Лазарев.

Вяземский, став от города в версте, послал к нижегородцам письмо, в котором было все: и упреки, и обещания милостей самозванца и поляков, и, наконец, угрозы. Вяземский писал, что если город не сдастся добровольно и решится сопротивляться, то будет истреблен совершенно. Нижегородцы не дали ответа.

Нижний Новгород не мог выдержать продолжительной осады: в нем был недостаток съестных припасов и пороха, и нижегородцы решились сделать вылазку, несмотря на то, что силы Вяземского были многочисленнее их сил. Счастье благоприятствовало правому делу: Алябьев разбил сначала Вяземского, который стоял еще на Слюде в ожидании ответа нижегородцев; потом разбил и Лазарева, который стал было спускаться с горы к монастырю Благовещенскому, чтоб напасть на город со стороны Оки, и должен был возвратиться на помощь товарищу.

Оба воеводы Лжедимитрия были взяты в плен: это случилось 7 января 1609 года. Победители, отслужив молебен в Спасо-Преображенском соборе, собрались судить воевод Лжедимитрия. Суд был короток: изменников приговорили к смерти. Вяземский не признавал этого суда: говорил, что воеводы не имеют права казнить его без указа царя; говорил и про обещание, данное царем при вступлении на престол, не казнить никого смертью без суда; наконец, в отчаянии признавал и власть Василия и грозил нижегородцам мщением Лжедимитрия. Но ничто не помогло: изменнику не внимали верные нижегородцы, и его повесили на той же виселице, на которой был повешен за месяц перед тем Таскаев; та же участь постигла и умиравшего от ран Лазарева; потом тела мятежных были брошены в прорубь на Волге.

Вскоре за тем Алябьев выступил на Муром, где уже воевода самозванца, Плещеев, знал о разбитии Вяземского через боярского сына Андрея Ивашева, бежавшего из-под Нижнего, и просил помощи Сапеги; но Сапега, стоявший под Троицей, тревожимый вылазками лаврских защитников и ожидавший еще нападения из Москвы, не отвечал Плещееву, не отвечал и владимирскому воеводе Вельяминову, который также просил помощи, узнав от явившихся во Владимир сына Вяземского и поляка Хвиневского, что Алябьев после Мурома хотел идти на Владимир.

Дней через десять Алябьев явился под Муромом, скоро овладел им и остался в нем в качестве царского воеводы. Посланный им отряд очистил Владимир от мятежников и восстановил там власть Василия.

Враг Алябьева, воевода владимирский Вельяминов, говорит, будто бы во время этого похода в селах Яковцеве и Клину — притонах мятежников, разоренных Алябьевым, — нижегородцы «церкви Божии зажигали, и образа кололи»; может быть, это выдумала злоба приверженцев тушинского царика, чтобы очернить в глазах современников доблестных нижегородцев, ратовавших против мятежников за православие и законного государя.

Успехи Алябьева имели важные последствия: войска царика должны были разъединиться; многие полки тушинские отступили от Москвы и лавры, чем и облегчили осаду. Жители городов и уездов, освобожденные от вольницы, не только признали по-прежнему власть Василия, но стали вооружаться для поддержания прав его. Первыми показали пример балахнинцы. Главою восстания был некто Иван Кувшинников (по другим сведениям Кушников). Глядя на балахнинцев, восстали и в других местах.

Так стали собираться на западе от Нижнего верные сыны отчизны. Федор Нагавицын в Городце (по другим сведениям в Гороховце), сотник Федор Краснов в Юрьевце, крестьянин Григорий Лапша в Решме, Иван Деньгин в Холуе сделались их предводителями. Эти новые поборники правого дела, получив от воевод нижегородских — князя Репнина, князя Александра Михайловича Лыкова и Димитрия Саввича Жедринского — подкрепление, пошли на Лух, где разбили поляков, захватили русских изменников и, последних отослав в Нижний Новгород, двинулись к Шуе. Под селом Дуниловым они одержали победу над Федором Плещеевым, посланным от Лисовского. Плещеев убежал в Суздаль, а победители, продолжая утверждать власть Василия, приводили жителей к крестному целованию; потом они сели на суда и отправились вверх по Волге.

Там также действовали доблестные сыны отчизны и люди благонамеренные. Знаменитый гость Петр Строганов и немец Даниель Ейлов собирали жителей Костромы, Галича и Вологды. Достигнув Костромы, нижегородцы, балахнинцы, городчане и прочие напали на поляков и приверженцев самозванца, имевших пристанище в Ипатьевском монастыре, и разбили их. Доблестные подвиги Алябьева открыли также свободный путь и Ф. И. Шереметеву, против которого действовала вольница под начальством Шенгурова, Яникеева и других.

Шереметев пришел в Нижний Новгород 1 мая с 3500 ратников. Отсюда послал он в разные места отряды для окончательного утверждения власти Василия в очищенных городах, а сам пошел к Мурому, оттуда к Касимову, который и взял. Здесь пришли к нему послы царские с жалованным словом и выговором за медленные действия. Из Касимова Шереметев пошел к Владимиру, оттуда к Суздалю, и, не зная местности, попал нечаянно на Лисовского и был им разбит; потом, отступив к Александровской слободе, соединился со Скопиным-Шуйским.

Царь и Алябьева наградил похвальною грамотой, 27 мая 1609 года, но так же, как и Шереметеву, выговаривал за медленность. Алябьев до мая месяца почему-то не шел к Владимиру и не посылал ратников для соединения с ярославцами и дальнейшего похода к Троице.

Крепкое стояние Троицко-Сергиевской лавры, успехи князя Скопина-Шуйского, содействие шведов, верность Нижнего Новгорода обещали упрочить власть Василия и восстановить спокойствие православного царства, как вдруг смерть юного героя, которому восторженные москвичи «воздаша велию честь… и биша ему челом», которого прославляли «яко Давида со мнози юноши, паче Саула», разрушила все, и все, по смерти Скопина-Шуйского, восстало против Василия: Ляпунов, шведы, ободрившийся царик со своими приверженцами, крамольные бояре, замыслившие призвать на престол московский Владислава, и несчастный потомок несчастных князей суздальско-нижегородских, не захотевший добровольно сделаться нижегородским удельным князем, был сведен с престола 17 июля 1610 года и пострижен в иноки.

Дума боярская, приняв верховную власть, взялась теперь спасать царство: она звала все города к восстанию, звала ратников для защиты Москвы и государства, разные чины — для избрания государя всею землею; но не ей, полной разномыслия, суждено было совершить великий подвиг.

Является Жолкевский на «нолях хорошавских», и в Москве согласились, кто волей, кто неволей, на избрание Владислава, в том числе и сам патриарх, убежденный Жолкевским. Митрополит Филарет, князь Василий Васильевич Голицын, князь Данила Иванович Мезецкий избираются в посольство к Сигизмунду и едут просить у него сына на престол московский. Затем следует занятие Москвы Жолкевским вопреки договору. Открывается замысел Сигизмунда обладать Россией не для сына, а собственно для себя. Филарет, Голицын и другие их спутники из посланников делаются пленниками; Смоленск, защищаемый неустрашимым Шеиным, падает, и Жолкевский с поляками, укрепясь в Москве, «все державство московское начата правити» и везде стал посылать своих воевод и судей. В это время в Нижний Новгород был прислан дьяк Горихвостов, но нижегородцы не приняли его; они, кажется, также не целовали креста Владиславу; по крайней мере, летописи и другие акты русские не говорят об этом ни слова.

Видя замыслы Сигизмунда, клонящиеся к порабощению России и погибели веры православной, Гермоген, не внимая ни убеждениям Боярской думы, ни угрозам поляков, разрешил Москву от присяги Владиславу, проклял еретика и начал делать воззвания к верным сынам отчизны, приглашая их стоять за православие и отечество.

В начале 1611 года воеводы нижегородские — князь Репнин и Алябьев, возвратившийся из Мурома, — получили от патриарха грамоту. Святой старец горько жаловался на низложивших Василия и на тех, которые замыслили предать Россию Польше. «Вышла несправедливою пословица, — писал он 10 октября, — которая говорит, что красота граду старые мужи; нет, у нас старые и молодые беду доспели, и за то дадут они ответ на суде страшном. И это пишем мы к вам для того, чтобы знали все, как они несправедливо, без боярского ведома, без совета с нами, и без ведома народа государства Московского, восстали на царя. Они советовали на него злая, Бог же советывал о нем благая, ибо на Него и Пречистую Его Матерь возлагал царь надежду свою. От того и погибли они, ибо маломощна крепость людей, Бог же великомощен. И в летописцах записали мы это чудо, да и прочие не дерзают таковых творити. Господь стражем поставил меня над вами, охранять повелел вас, чтобы сатана кого не украл, а вы самовольно диаволу преклоняетесь. Обратитесь же от смерти в живот, обрадуйте своих предков, которые не только в Московское царство врагов своих не впускали, но сами в морские отоки в дальние расстояния и в незнаемые страны, яко орли острозрящие и быстролетящие, яко на крылиях паряще, и вся под руку покоряху Московскому Государю Царю; вы сами тому свидетели. Бога ради, ревнуйте своим предкам, не отметайтесь от веры, в которой родились». Не говоря прямо о Владиславе, Гермоген, уже теснимый поляками, все-таки решился передать нижегородцам свое отвращение к царю иноземному: «Вы видите, — писал он, — как ваше отечество чуждыми расхищается, как ругаются над святыми иконами и храмами, как проливают кровь неповинную. Тягостно будет слуху вашему, если стану приводить примеры от Божественных писаний. Но где найду я примеры? Бедствий, подобных нашим бедствиям, нигде не было, ни в каких книгах не найдете вы подобного. Один только пример приведу вам: в сороковое лето после смерти Спасителя, Богоубийственный и мятежелюбивый народ иудейский взбунтовался, выгнал царя своего Ирода Агриппу, и, подобно вам, избрал на царство убийцу Аханана и Симеона Идумеянина. И пришли римляне, Святая Святых разорили, Иерусалим пленили, и все мечу, огню и работе предали, и все пришло в запустение. Сему ли вы ревнуете? Сего ли хотите, сего ли жаждаете? Заклинаю вас именем Господа Бога и Спаса нашего Иисуса Христа, отстаньте от пагубного начинания, пока есть еще время».

Жители Москвы также писали нижегородцам: «Гибнет Москва, а Москва есть основание России; не забудьте, что пока крепок корень, то и древо крепко; не будет корня, на чем оно будет держаться? Для Бога, судии живых и мертвых, не презрите бедного и слезного нашего рыдания. Здесь образ Божия Матери, писанный Лукою Евангелистом, здесь Петр, Алексей, Иона чудотворцы. Разве вы не православные? Разве это вы ни за что считаете? Страшно говорить это, страшно и писать. Зачем много писать о головах своих, когда веру христианскую мы видим переменяемую в латинство, и церквей Божиих разорение. А из вас никто и не думает того, что и с вами тоже будет. Пощадите нас бедных и душами и телами, к концу погибели пришедших, станьте с нами заодно против врагов креста Христова. Пошлите нашу грамоту во все города, чтобы всем была известна наша погибель конечная. Поверьте, что не многие из нас идут вслед за изменниками Салтыковым и Андроновым. У нас милость Божия, Пречистыя Богородицы и Московских Чудотворцев, да святейший Гермоген патриарх, как истинный пастырь, душу свою полагающий за веру христианскую. Ему все православные следуют, хотя и не восстают явно».

«Не поругана ли вера наша? — писали опять москвичи к нижегородцам уже из Смоленска, — не разорены ли Церкви Божии? Ни сокрушены ли и не поруганы ли злым поруганием и укоризною божественные иконы и Божии образа? Где наши головы, где жены и дети, братья, сродники и друзья? Не из тысячи ли десятый, не из сотни ли один остался из нас? Мы пришли из разоренных городов в стан короля под Смоленск, живем здесь немало, кто год, а кто и больше, хотим выкупить из плена, из латинства бедных своих матерей, жен и детей, и никто над нами не смилуется». Просили также москвичи не верить Салтыкову и Андронову и помнить веру, поставляя в пример Шеина, доблестно подвизавшегося в Смоленске; и оканчивали свое послание следующими словами: «и послали есмя к вам товарищей, а имен их не написали, страха ради смертнаго».

И в другие города, кроме Нижнего Новгорода, достигали воззвания патриарха и москвичей, и на них откликались люди русские. Ляпунов прежде других вождей успел собрать в Рязани поборников святого дела, и от себя уже рассылал грамоты, призывая к вооружению.

Князь Д. Т. Трубецкой действовал в Калуге, Масальский в Муроме, князья Пронский и Козловский в Романове, Мансуров в Галиче, Нащокин в Вологде, Волконский в Костроме, Волынский в Ярославле, Измайлов во Владимире, Вельяминов в Новгороде; атаманы Заруцкий и Просовецкий также шли на помощь к русским, первый из Тулы, а последний из Суздаля.

Большая часть этих вождей прежде были против Василия и служили самозванцу; теперь, когда уже не было царя, который в глазах гордых бояр был не более как «некто от синклит», и когда погиб самозванец, этот призрак, явившийся Бог знает откуда, прикрытый священным именем царя прирожденного, все они (конечно, кроме казацких атаманов) шли спасать Русь, отстаивать у иноземцев права царя, которого «Бог даст».

Между тем Казань, недовольная вступлением поляков в Москву, взбунтовалась и целовала крест Лжедимитрию, не зная, что он уже погиб; во время этого бунта был убит воевода Богдан Яковлевич Бельский, старавшийся отклонить казанцев от присяги царику: казанцы сбросили его, по наущению дьяка Никанора Шульгина, с башни; но, получивши через три дня известие о погибели самозванца, раскаялись и в своей присяге, и в убийстве несчастного воеводы.

В Нижнем Новгороде 12 января 1611 года получили увещание от патриарха, чтоб нижегородцы стояли за православие и шли с прочими верными на защиту Москвы. Это увещание послано было Гермогеном со свияжским посадским Родионом Моисеевым «речью», т. е. на словах: патриарх уже находился во власти поляков.

Января 24 нижегородцы заключили с балахнинцами договор на совокупные действия и общую крестоцеловальную запись отправили к Ляпунову; причем просили у него совета, когда выступить войску из Нижнего Новгорода и какой дорогой идти; также просили его прислать в Нижний «добрых людей» для совещаний.

В конце февраля прибыли в Нижний Новгород посланные от Ляпунова — стряпчий Иван Биркин и дьяк Семен Пустошкин. Ляпунов писал к нижегородцам, чтоб они выступили на Москву по дороге, какую сами выберут, но скорее, чтобы могли соединиться с ним и прочими воеводами под Москвой в один день, и в свою очередь просил взять с собой пороху и свинцу десять или двадцать пудов, потому что боевые запасы во всех украйных городах оскудели.

Передовая рать нижегородцев выступила из Нижнего 8 февраля, а главное войско под начальством Репнина, с полками низовскими, 17 числа. Передовые отряды, соединясь с Просовецким во Владимире 11 февраля, бились с приверженцами Владислава, которыми начальствовали князь Иван Куракин и князь Борис Черкасский. Победа осталась на стороне защитников православия: Куракин бежал, а Черкасский попал в плен.

После чего Просовецкий и нижегородцы пошли далее к Москве. Репнин, соединившийся на дороге с Масальским и Измайловым, догнал их и все они в марте достигли Москвы, где встретили Ляпунова, пришедшего с войском из Рязани, и других воевод, приведших войска из Вологды, Романова, Галича и Костромы. В числе сподвижников Ляпунова был и князь Дмитрий Михайлович Пожарский.

Жители Москвы, как только достигли к ним слухи о всеобщем вооружении, оживились, не стали скрывать своей ненависти к полякам и готовились с нетерпением к истреблению притеснителей своих. Появление Пожарского с передовым отрядом войска Ляпунова еще более усилило их готовность к борьбе с врагами.

Поляки, видя это, хотели предупредить удар: по совету изменника и самого неистового злодея Салтыкова они в Вербное воскресенье выпустили из заключения страдальца Гермогена и заставили его совершить шествие на осляти, для того чтобы этой духовной процессией привлечь всех жителей Москвы в Кремль и перебить их. Умысел этот открылся, и жители Москвы не пошли в Кремль за вербой.

Но во вторник на Страстной неделе поляки достигли-таки отчасти своей цели. По поводу грабежа, произведенного несколькими поляками в домах москвичей, произошла между грабителями и русскими ссора, от ссоры возникла драка; собравшийся народ ударил на грабителей. Гонсевский, воспользовавшись этим случаем, выслал несколько отрядов копейщиков, и начались грабеж и резня.

Поляки бросились на Тверскую, но были отражены стрельцами; потом обратились на Пожарского, который со своим отрядом, подкрепленный артиллерией, стоял на Сретенке; он мужественно встретил врагов, бился с ними два часа, отразил их и прогнал в Китай-город, откуда поляки бросились на Кулишки, в Замоскворечье и в другие места, но везде были отражены.

Видя неудачу своей попытки, поляки придумали другое средство, чтобы достичь своей цели — они начали зажигать дома. И здесь Каин-Салтыков явился первым: он зажег собственный дом свой. При порывистом ветре пламя в четверть часа разлилось по Москве и достигло Арбата и Кулишков. Гонимые более огнем, чем оружием, жители принуждены были выйти из объятого пламенем города и рассыпаться по окрестностям.

В среду поляки напали на Пожарского, устроившего острог на Лубянке, около церкви Введения Божия Матери. Целый день бился с ними будущий спаситель отчизны, наконец изнемог под ранами, пал, и русские отступили.

Соединенное ополчение, подступившее к Москве, нашло только пепелище ее, среди которого высились Кремль да каменные башни Китай-города — в них засели поляки. Башни были скоро очищены Ляпуновым и его сподвижниками, также отбиты у поляков еще некоторые части города, но Кремль остался в руках врагов.

Силы русских были недостаточны для решительной борьбы с поляками; новонабранное войско, кроме казаков Заруцкого, не привыкло еще к ратному делу. Притом же между вождями его возникло разъединение, проявились зависть, недоброжелательство. Напрасно выборные от войска старались для устранения зла сосредоточить всю власть, военную и гражданскую, в руках трех военачальников — Трубецкого, Ляпунова и Заруцкого: триумвираторы, руководимые различными побуждениями, только увеличили зло. Современные летописи говорят, что они «ни един единаго меньше быти не хотяше», и особенно обвиняют Ляпунова в непомерной гордости, что он «не но своей мере вознесся» Действительно, Ляпунов большей частью действовал лично от себя и самовластно, надменно обходился не только с детьми боярскими, но и самими боярами, жестоко преследовал казаков за их своеволие и грабежи, не уважал Трубецкого, явно презирал Заруцкого и всем вообще без разбору говорил резкие истины.

Конечно, поступая так, Ляпунов знал, с кем имеет дело. Что была, не говоря уже о Заруцком, воеводе-разбойнике, большая часть вождей соединенной рати? Что был даже сам Трубецкой? Двусмысленный патриот с начала до конца своих подвигов, надменный боярством, полученным от тушинского царика, не отказывавшийся от приобретений и наград за свое сомнительное усердие даже в то время, когда и нищие отдавали в жертву отечеству последние свои полушки, — и это был первый из защитников отечества и старший по сану! Каковы же были другие, низшие?

Неоспоримо, что жесткий, энергический Ляпунов, при всех своих недостатках, по чистоте и благородству намерений, стремившихся к одной цели — спасению отечества, стоял недосягаемо высоко над всеми окружавшими его.

Один упрек можно сделать этому «славному, бодрственному воеводе, промышленнику и поборителю по Христовой вере», как тоже называли его современники, что он, чувствуя свое превосходство над прочими, не умел или не хотел скрывать этого, чем вооружил против себя не только людей с мелочным самолюбием, завистливых, жадных к корысти, но и людей благонамеренных, каков был Ржевский и другие. И все восстало против верного отчизне, но гордого и неосторожного вождя. Никто не хотел видеть в нем неоспоримых достоинств, а отыскивали и выставляли на вид одни его недостатки, и на них-то строили его гибель и гибель отечества.

Самым непримиримым и деятельным врагом Ляпунова был Заруцкий: этот злодей видел в Ляпунове только помеху своей ненасытной алчности и вероломным замыслам. Между тем явное благословение Божие проявлялось над верными сынами отчизны, подвизавшимися во святой брани. Св. Сергий, молитвенник Москвы и ходатай ее перед Господом, еще вживе благословивший оружие ее на погибель супостатам, являлся в сновидениях в лавре и в других местах людям благочестивым, увещал стоять за православие и укреплял надеждой.

Были еще и другие видения, и другие чудеса. В мае месяце в соединенном стане нашли свиток, неизвестно кем писанный и кем принесенный, в котором говорилось о видении в Нижнем Новгороде некоего Григория. Ему явились два мужа, и один из них сказал, что «если будут все поститься во всей России три дня и три ночи, то она освободится от врагов, и тогда будет воздвигнут новый храм у Троицы на рву, в котором на престоле положат хартию, и на ней напишется имя царя московского; но если не будут поститься, тогда все государство погибнет».

В Нижнем Новгороде не слыхали о этом видении и даже не знали Григория, который удостоился его; но под Москвой не усомнились в действительности написанного в свитке, положили трехдневный пост для всех без изъятия, даже и младенцев, писали и по городам, увещая поститься.

Но и все это не уменьшило раздоров военачальников: смуты росли со дня на день, и слух о них достиг лавры, где на пользу отечества подвизались архимандрит Дионисий, который также удостоился видения св. Сергия, и келарь Авраамий Палицын.

Благочестивые старцы ужаснулись этих несогласий, и Дионисий отправил Авраамия в стан, чтобы восстановить там мир и согласие. Авраамий все сделал, что мог: красноречиво убеждал всех быть единодушными и мужественно бороться с врагами; воеводы жаловались на недостаток войска и продовольствия, Авраамий обещал разослать грамоты по всем городам русским, обещал именем св. Сергия призвать новых защитников к бедствующей Москве и сдержал свое слово…

Но не близок был конец испытаний Святой Руси, положенных на нее неисповедимым Промыслом Всемогущего. Ссора вождей не угасла, а только несколько призатихла, и скоро опять, по неосторожности пылкого Ляпунова, возобновилась с усиленной яростью.

Поляки воспользовались этим обстоятельством и пустили в дело хитрости, ложь, золото — и страшный для них вождь пал под руками убийц, опозоренный именем предателя и изменника. Заруцкий торжествовал, радовался и Трубецкой.

По смерти Ляпунова, который, по слову незабвенного историографа, «пал на гробе отечества», как и по смерти Скопина-Шуйского, Россия опять стала на краю погибели. Ушли из-под Москвы нижегородцы и другие дружины, преданные вере и отечеству; Трубецкой и Заруцкий остались для того, чтобы присягнуть новому самозванцу, беглому дьякону Исидору. Поляки получили подкрепление по отступлении русских от Москвы: Сапега вошел в Кремль с новыми силами. Новгород отдался Делагарди и избрал в цари шведского королевича Филиппа. Смоленск был взят Сигизмундом; защитник его Шеин отведен пленником в Варшаву, куда прежде того отправлены были Филарет и Голицын. Казань, Вятка и Пермь, руководимые изменником Шульгиным, признали власть сына Марины. Юго-западная Россия была во власти поляков. Астрахань, где беспрестанно являлись мелкие самозванцы, как бы отделилась от России, замыслив сделаться независимой областью. Около Пскова — притона нового самозванца — злодействовал Лисовский: грабил города и нападал на малочисленные отряды шведов. Только бодрствовали непоколебимая лавра да верный Нижний Новгород.

Правда, осады Вокардина, Вяземского, походы Алябьева, Репнина истощили силы Нижнего, но любовь к отечеству, хранившаяся в сердцах нижегородцев, могла еще сделать многое.

В Нижнем Новгороде были ревностные деятели, которые не давали ослабевать этой святой любви, не давали охлаждаться ей малодушием и отчаянием. Архимандрит Печерского монастыря Феодосий, протопоп Преображенского собора Савва, воевода Алябьев и дьяк Семенов употребляли все меры для поддержания мужества и самопожертвования нижегородцев.

Москва знала это и обращала на Нижний страдальческие взоры, умоляя о защите. Августа 25 получена была в Нижнем Новгороде грамота патриарха. Ее принес упомянутый выше Родион Моисеев, ходивший к Гермогену с вестями из Нижнего, — неустрашимый посланный проник в темницу святителя. Гермоген убеждал нижегородцев стоять за святое дело и не признавать царем сына Марины.

В Нижнем, при общем направлении умов верных нижегородцев на пользу отечества, нельзя было ожидать измены; но из пришельцев в нем были люди подобные Шульгину, с нечистой совестью, с шаткими убеждениями, готовые свою личную выгоду предпочесть выгодам отчизны. Таков именно был стряпчий Биркин; но, видя непоколебимую верность нижегородцев, он не смел явно выказывать своих убеждений: предание о балахнинских коноводах и о Вяземском и Лазареве было еще свежо, и потому он молчал до времени.

Алябьев послал список патриаршей грамоты в Казань, и слова святителя, страдавшего за отчизну, упали не бесплодно, и если не искоренили зла совершенно, то многих заблудших заставили отторгнуться «от воренка калужинскаго», как называли современники сына Марины, а верных укрепили на новые подвиги самоотвержения. Казанцы передали увещание патриарха в Пермь. Таким образом нижегородцы, оставаясь сами верными православию и Руси, подкрепили верность и в жителях других городов.

Дионисий и Авраамий, исполняя слово, данное вождям под Москвой, писали еще с июля грамоты в разные города. «Где святыя Церкви и Божии образа? — писали они, — где иноки, многолетними сединами цветущие, и инокини, добродетельми украшенныя? Не все ли до конца раззорено и обругано злым поруганием. Где народ общий христианский? Не все ли лютыми и горькими смертьми скончашася. Где множество бесчисленное во градех и в селех работные чада христианства? Не все ли без милости пострадаша, и в плен разведены. Не пощадеша бо престаревшихся возрастом, не устрашишася седин старец многолетних и сосавших млеко младенцев, незлобивая душа, все испиша чашу ярости праведного гнева Божия. Помяните и смилуйтесь над видимою смертною погибелью», и прочее.

В Нижнем Новгороде читались все воззвания в церквах, на базарах, в домах, и нижегородцы, слушая их, горели негодованием и местью на врагов отечества и ждали только голоса, который бы живым словом заставил совершить на деле то, что давно совершалось мыслью. И голос этот раздался.

В Нижнем повторилось то же самое, что за 88 лет до того совершилось в Швеции и в половине XV столетия во Франции, с той разницей, что человек, по голосу которого нижегородцы снова восстали и пошли спасать Москву и Русь, и спасли их, был не высок по рождению, как Густав Ваза, и действовал не под одним увлечением безотчетного энтузиазма, как Жанна д’Арк.

За укреплением, или старым острогом нижегородским, в слободе Благовещенского монастыря, в приходе Рождества Иоанна Предтечи жил этот, до того времени безвестный человек, о котором впоследствии сказал великий вития — Златоуст Российской Церкви: «Его же память в благословении и вечным прославлением почитаема быть заслуживает». Нужно ли называть его? Кто ныне из русских не знает и не произносит с благоговением имя «выборного человека (от всего) государства московского», а впоследствии дворянина, заседавшего в Думе царской.

К Минину как нельзя более идут слова апостола: «немощная мира избра Бог, да пострамит крепкая; и худородная мира, и уничиженная, и не сущая, да сущая упразднит».

Скромно жил он до того часа, покуда всемогущая воля Зиждителя мирови не избрала его, как и безвестного отрока Давида, к совершению великого дела; так скромно, что люди русские, благоговейные перед памятью великого мужа, да и самые нижегородцы, живущие, где была его колыбель и где есть его могила, мало имеют сведений, или почти вовсе не имеют, о его доисторической жизни.

Все, что известно о нем до 1611 года, заключается в немногих словах: он «имяше торговлю мясную», служил посадским старостой, участвовал в походах Алябьева и Репнина; да есть еще предание, что он родился в Новгороде Великом и пришел с отцом в Нижний Новгород 12 лет, и что состояние по тому времени имел значительное. Но это только предание, не больше.

В своем кругу Минин пользовался уважением по честности и храбрости, которые выказал в делах городских и в походах, а более того — по своему возвышенному уму, которым достиг впоследствии не только безграничной доверенности всех нижегородцев, но и того, что князь Пожарский, гордый, как все аристократы XVII столетия, проникнутый духом местничества, признал его — простого посадского — себе равным.

Пламенный патриот, чувствовавший в себе силы для совершения великого подвига — спасения отчизны, — долго думавший об этом, понимал, что он, мясной торговец, не мог быть единственным главой и совершителем великого подвига. Гордые бояре и другие титулованные лица не захотели бы действовать собственно под влиянием одного посадского; а что мог он сделать без высшего сословия, с одним народом? Да и народ едва ли бы доверился безвестному мяснику.

Поэтому-то Минин стал искать человека, который бы родом и доблестями ратными был известен Руси, заслуживал бы вполне ее доверия — черта, достойная особенного внимания, поучительный урок честолюбивым демократам, принимающим на себя роли руководителей народов, этим самозванным «периклам», которых в наше время развелось так много. (Благодаря Богу, только не на Руси православной).

Стольник князь Дмитрий Михайлович Пожарский по роду своему и подвигам как нельзя более удовлетворял желаниям Минина. Род Пожарского происходит от князя Иоанна Всеволодовича (брата св. Юрия, основателя Нижнего), владевшего Стародубом (что в нынешней Черниговской губернии). Потомок Иоанна в пятой степени, князь Василий Андреевич Стародубский принял название Пожарского от полученного им в наследство сгоревшего города Радогощи (Черниговской губернии в Стародубском уезде), который после пожара был называем Погаром, т. е. погорелым. Гонение на православных, воздвигнутое в Литве католицизмом при зяте Иоанна III, Александре, заставило князей Стародубских-Пожарских отложиться от своего повелителя и вступить в подданство России. Впоследствии они владели большими поместьями в нынешней Владимирской губернии, в окрестностях Стародуба на Клязьме и Суздаля. Жили они большей частью в последнем городе, где в Спасо-Евфимиевском монастыре были погребаемы.

Князь Дмитрий Михайлович двадцати лет от роду был «стряпчим с платьем» и подписал грамоту об избрании в цари Годунова; тридцати лет, в 1608 году, разбил близ Коломны скопища тушинского самозванца; в 1609 разогнал шайки разбойника Салькова; в 1610, во время возмущения Ляпунова против царя Василия, удержал в верности Зарайск; в 1611 бился, как сказано выше, с врагами в Москве, был ранен, отвезен в лавру, а оттуда в свое село Пурех, находящийся в Балахнинском уезде Нижегородской губернии. И этого-то стратега хотел Минин поставить во главе ополчения; грамота лаврская окончательно утвердила великое намерение скромного посадского.

Средства нижегородцев не соответствовали их патриотизму, успех воззваний Дионисия и Авраамия был сомнителен, и потому нижегородские власти, духовные и светские, собрались в дом воеводы для совета о том, какими бы мерами начать великое дело восстания. В этом собрании кроме духовенства, воевод, стряпчих и дьяков были и почетные жители Нижнего Новгорода, в том числе и Минин.

Среди рассуждений, конечно, и споров, и сомнений вдруг Минин встал и сказал, как вдохновенный: «Святой Сергий явился мне сего дня ночью и повелел возбудить уснувших. Прочтите грамоты архимандрита Дионисия в соборе, а там что будет Богу угодно». Биркин усомнился в справедливости слов Минина. «Или хочешь ты, — возразил ему Минин, — чтоб я открыл православным то, что замышляешь ты?» Биркин не осмелился возражать ему, и все приняли мнение Минина. Минин давно понял Биркина и называл его «сосудом диавола».

На другой день на колокольне Преображенского собора раздался звон колокола. Жители удивились — день был не праздничный — не трепетом поспешили в храм; кто ожидал услышать радостную весть о гибели врагов, кто думал узнать о новых еще бедствиях.

По окончании литургии протопоп Савва стал перед народом и сказал: «Увы нам, господне мои, чада и братие! увы нам! Се бо приидоша дни конечный погибели; погибает Московское Государство, и вера гибнет. О горе нам! О лютаго обстояния! Польские и литовские люди в злочестивом совете своем умыслили Московское Государство раззорити и непорочную Веру Христову в латинскую многопрелестную ересь обратити! И кто не восплачет зде, братие, кто же не источит источницы слезны от очей своих? Грехов ради наших попущает Господь врагом нашим возноситися! Увы нам, братие мои и чада! — благокрасный бо град-Москву оные еретики до основания раззорили, и людей его всеядному мечу предали; что сотворим, братие, и что возглаголем? Не утвердимся ли в соединении, и не станем ли до смерти стояти за веру Христианскую, чисту и непорочну, и за Святую Соборную и Апостольскую церковь честнаго Ея успения, и за многоцелебные мощи Московских Чудотворцев? Се же и грамата просительная властей Живоначальныя Троицы Сергиева монастыря». Савва прочитал грамоту; чтение его прерывалось рыданиями и восклицаниями предстоящих: «Увы нам! гибнет Москва, гибнет государство!»

После того Минин вышел на площадь, где собрался народ, и сказал: «Буде нам похотеть помощи Московскому Государству, и то нам не пожалети животов своих; да не только животов своих, и дворы свои продавати, и жены и детей закладывать, и биты челом, чтоб кто вступился за истинную веру, и был у нас начальником».

Нижегородцы единодушно приняли слова его; но Минин не ограничился словами: он принес на площадь все свое имение, деньги, украшения жены и даже оклады золотые и серебряные с образов; и все нижегородцы последовали его примеру, богатые и убогие, стар и млад, все несли в жертву отечеству, кто что мог. «На что нам, — говорили они, — наше имение, когда погибнет вера Христова?» Потом стали избирать военачальника. Минин предложил князя Пожарского, и все были согласны с его мнением. К Пожарскому отправили посольство, но Пожарский почему-то отказался; нижегородцы же хотели именно его видеть своим вождем, посылали к нему посольство за посольством, наконец, отправили архимандрита Печерского Феодосия с выборными от всех сословий города; посланные со слезами умоляли князя принять на себя звание вождя ополчения, и только тогда он согласился на их просьбу, но в Нижний все еще не ехал; а между тем там произошли смуты, явилось много желавших управлять делами и казной, возникли подозрения и недоверчивость против бескорыстия распорядителей, также стали пренебрегать распоряжениями воевод. Об этом знал уже Пожарский и написал к нижегородцам, чтобы они выбрали из посадских надежного человека для сбора и хранения казны. Письмо это Пожарский послал с Феодосием, а содержание его объявил посольству нижегородскому. Архимандрит и другие отвечали, что в Нижнем Новгороде нет такого человека, но князь прямо показал им на Минина.

Феодосий и прочие посланные, возвратившись в Нижний Новгород, объявили желание князя. Нижегородцы были довольны таким назначением и отправились к Минину в дом просить его, чтобы он принял на себя звание «выборнаго человека». Минин так же, как и князь Пожарский, сначала отказался от принятия должности, «для укрепления», говорит летописец, но нижегородцы просили его с «прилежанием», и он согласился и тут же написал приговор, по которому нижегородцы обязывались не только быть покорными и послушными начальникам и давать деньги ратникам, но в случае, если потребует надобность, то отдать все имение, продать или заложить жен и детей на содержание войска. Нижегородцы приложили руки к этому приговору; Минин, боясь, чтоб они, пораздумав о великости обязательства, «тово приговору назад у него не взяли», отослал его к Пожарскому.

Многие из писавших про это событие полагают, что Пожарский и Минин виделись прежде того и условились между собой о будущих своих действиях. Это подтверждает и летопись о мятежах: «…а с Кузьмою Мининым бысть у них (т. е. у князя Пожарского) по слову» и далее: «он же (князь Пожарский) им рече: есть у вас Козма Минин, той бывал человек служилой, тому то дело за обычай».

Минин, если допустить его свидание с Пожарским прежде избрания князя в вожди, является не только человеком ума необыкновенного, но и глубоким политиком, одним словом, человеком государственным, который, подкрепляясь верой в Бога, действовал по глубоко обдуманным соображениям.

Так или иначе, а бесспорно, что Пожарский и Минин, прежде чем приступили к начатию своего великого подвига, обдумали все его следствия, предусмотрели и обсудили все могущие встретиться затруднения, и приняли свои меры и против перемены мыслей нижегородцев, и против алчности главных вождей московских, которые уже явно склонялись на сторону Лжедимитрия.

Скоро явились у нижегородцев помощники. Жители Смоленска после взятия его Сигизмундом, не желая подчиняться власти поляков, которых ненавидели, ушли в Калугу; туда же явились дорогобужане и вязмичи, отсюда они пошли под Москву и у стоявших там воевод просили себе убежища. Начальники отослали дорогобужан и вязмичей в Ярополч, но Заруцкий написал к своим казакам, чтоб они прогнали несчастных пришельцев из убежища их.

Смоляне были счастливее: их послали в Арзамас и не тревожили. Теперь они прислали в Нижний Новгород своих выборных — просить, чтоб нижегородцы приняли их в составлявшееся ополчение. Нижегородцы отослали их к избранному вождю своему, который все еще жил в Пурехе, и вместе с ними отправили еще посольство к князю с убедительной просьбой о скорейшем приезде в Нижний. Пожарский, отпустив посольство, велел смолянам идти в Нижний, куда вслед за ними отправился и сам.

Изгнанные вязмичи и дорогобужане, шедшие в Нижний Новгород, встретили князя на дороге и присоединились к нему. В сопутствии их-то вступил он в стены кремля нижегородского. Нижегородцы встретили его «и прията его с великою честию».

Духовенство, светские власти и посадские, все спешили навстречу к своему избраннику — избраннику Божию. В тот же день явились и смоляне. Всем ратникам было выдано вперед жалованье из казны нижегородской.

Пожарский и Минин стали приготовляться к походу; слухи о нижегородском ополчении разнеслись всюду; из всех городов спешили русские стать под знамена Пожарского. Сначала явились коломенцы, потом рязанцы и украинские казаки — Пожарский всех принимал ласково, всем выдавал вперед жалованье, что еще более привлекало охотников биться с врагами.

Явились на службу князья Дмитрий Манстрюкович Черкасский, Дмитрий Петрович Лопата-Пожарский, правнучатный брат Дмитрия Михайловича, князья Хованский (зять Пожарского), Прозоровский, Гагарин, Михайла Дмитриев, Левашев, Плещеев, множество детей боярских, семнадцать казацких атаманов и старшин.

Казна нижегородская истощилась, пороху и свинцу также было мало, и потому Пожарский, Биркин и дьяк Василий Юдин писали грамоты во все города понизовые и украинские, на Вологду и Вычегду, прося у жителей денег, людей и выборных для земского дела.

Все города с готовностью спешили помочь нижегородцам или общему делу; только Казань оставалась глухой к воззваниям Нижнего. Шульгин составил новый план измены: он хотел сам властвовать в Казани под протекцией Владислава.

Пожарский и другие правители Нижнего Новгорода решились отправить в Казань посланца для убеждения Шульгина; посланцем выбрали Биркина. Минин, давно понявший этого человека, не советовал посылать его в мятежный город, но совет Минина не уважили; Биркин был отправлен, и для предупреждения его измены послали с ним протопопа Савву и других духовных лиц. Но эта мера не помогла: Биркин тотчас же по приезде в Казань пристал к Шульгину; Савва и прочие возвратились без успеха.

Пожарский все еще надеялся, что казанцы образумятся, и ждал от них помощи до февраля 1612 года, потом выступил из Нижнего Новгорода к Ярославлю, где должны были собраться ополчения разных мест. Впрочем, Пожарский медлил не за одними казанцами: и из других городов, при всем ревностном желании служить отечеству, ратники не могли скоро собраться.

Известие о сильном ополчении, собравшемся в Нижнем Новгороде, дошло и до Москвы и поляки ужаснулись. Гонсевский решился разрушить предприятие Пожарского. Чувствуя слабость своих сил и зная, какое влияние имел патриарх на умы народа, Гонсевский вздумал употребить Гермогена орудием своих замыслов: подослал к нему изменников, которые приступили к святому мужу с просьбами, чтобы он запретил Пожарскому идти к Москве.

Ревностный поборник православия, истинный сын отчизны, томившийся под стражей в стенах кирилловского подворья, твердо отверг безумную просьбу врагов веры и отечества. «Да будут благословении те, — сказал он, — которые идут на очищение Московского Государства, а вы, окаянные московские изменники, будьте прокляты».

Этот подвиг христианского героизма стоил жизни святителю. Поляки стали морить его голодом, вероятно, полагая, что физические страдания ослабят в мужественном старце твердость духа. Но не таким был Гермоген: он, как пастырь добрый, а не наемник, положил душу свою за овцы; претерпел до конца и принял мученический венец 19 февраля 1612 года.

Не одни поляки опасались нового народного восстания: честолюбивый Трубецкой, передавшийся самозванцу, разбойник Заруцкий, наружно принявший сторону Исидора, но тайно мечтавший сделаться правителем России от имени сына Марины, видели в Пожарском врага. Заруцкий решился действовать против Пожарского открыто: он послал казаков в Ярославль, чтоб помешать соединению ополчения. Для этой цели пошел туда и Просовецкий.

Еще ранее того Милославский и московская Боярская дума писали 25 и 26 января в Кострому и Ярославль, вероятно, по приказанию поляков, чтоб эти города признали власть Владислава, не помогали Трубецкому и Заруцкому, а лучше бы прислали к гетману Хоткевичу выборных людей с повинной. Но верные ярославцы не думали повиноваться боярам, находящимся во власти поляков; теперь же, узнав о намерении Заруцкого, приготовились к обороне и послали к Пожарскому и Минину, которые были еще в Нижнем Новгороде, просить помощи.

Помощь немедленно была послана под начальством князя Дмитрия Петровича Лопаты-Пожарского и дьяка Семена Самсонова. Лопата и Самсонов предупредили Просовецкого: заняв Ярославль, они переловили казаков Заруцкого и посадили в тюрьму. Просовецкий, узнав о том, воротился к Суздалю.

В Балахне Пожарский был принят с восторгом и получил от ее жителей денежное вспоможение. Здесь присоединились к нему Матвей Плещеев и дворяне других городов. Такой же прием сделали князю и жители Юрьевца, дали денег и людей. Татары юртовские, получившие от юрьевцев пособие, также в значительном числе стали под знамена нижегородские.

В Решме Пожарский получил через посланных от Артамона Васильевича Измайлова сведения о псковских происшествиях. Отсюда пошел он в Кинешму, где все ополчение имело роздых. В Плесе верные из жителей Костромы встретили Пожарского с неприятными вестями: костромской воевода Иван Шереметев со своими единомышленниками, вероятно, следуя увещаниям Милославского и прочих членов Боярской думы, не хотел пустить ополчение в город.

Пожарский поспешил к Костроме, где происходило уже сильное волнение. Жители разделились на две партии, большая часть была на стороне Пожарского и осилила противников.

Шереметев едва не заплатил жизнью за свой умысел, только один Пожарский смог спасти его от ярости народной. По просьбе костромичей Пожарский дал им новых начальников — князя Романа Гагарина и дьяка Андрея Подлесого.

В Костроме явились к Пожарскому суздальцы с просьбой о помощи против Просовецкого, который угрожал их городу. Пожарский отправил в Суздаль отряд войска с князем Романом Лопатой-Пожарским. Казаки, узнав об этом, убежали из-под Суздаля к Москве.

Жители Костромы также пожертвовали на земское дело немалую сумму денег, поставили ратников и с благословениями проводили соединенное ополчение, которое выступило из Костромы на Ярославль.

Ярославцы и собравшиеся из других городов люди, движимые чувствами истинного усердия, поспешили навстречу христолюбивой рати. Они переправились за Волгу и там поднесли Пожарскому хлеб и соль и богатые дары; бескорыстный стратег принял хлеб и соль, поблагодарил ярославцев, но от даров отказался.

Пожарский предполагал недолго пробыть в Ярославле, но непредвиденные важные обстоятельства задержали его в этом городе целых полгода, из которых главным было известие, что Трубецкой и Заруцкий предались самозванцу.

За эту медленность нетерпеливые патриоты, в том числе и Палицын, роптали на вождя и даже обвиняли его, кроме бездействия, в бражничестве. Но могли этот великий человек, бескорыстно совершивший свои подвиги, унизиться до такой мелочности, мог ли в бездействии и пирах забыть свое великое дело?!

Незадолго до выступления из Ярославля соединенных дружин чуть было не разразился новый удар над Россией; едва заря спасения ее, воссиявшая в Нижнем Новгороде, не померкла в Ярославле: третий стратег Господней рати, ополчившийся за веру и отчизну, едва не пал от руки убийц.

Заруцкий, этот исторический идеал злодеев, выразивши в грамоте желание скорее видеть Пожарского под Москвой, в то же время задумал избавиться от грозного врага всякой лжи и измены.

Он подослал в Ярославль двух казаков, Обрезка и Стеньку, с поручением убить Пожарского. Казаки передали эту тайну семи таким же злодеям, из которых один, рязанец Семен Жданов, пользовался милостями и доверенностью князя, живши в его доме.

Много раз эти злодеи покушались убить князя во время сна или в дороге, но Бог хранил своего избранника. Наконец они выбрали время, когда Пожарский шел из съезжей избы через густые толпы народа, собравшегося смотреть пушечный снаряд. Стенька бросился на князя с ножом и хотел распороть ему живот; но Провидение Божие и здесь бодрствовало над вождем благословенной рати: злодей промахнулся, ранил в ногу казака Романа, который вел князя под руку; раненый застонал и упал на землю.

Доверчивый Пожарский не думал, что здесь был умысел на его жизнь, отнес это к неосторожности, сделанной в тесноте, и продолжал путь; но его остановили и объяснили ему, что удар, полученный Романом, был назначен ему. Великодушный князь спас убийц от народного ожесточения, даже и сам не казнил их; одного только сослал в ссылку, а прочих взял с собой в Москву для улики Заруцкого.

Июля 28-го 1612 года выступил Пожарский из Ярославля. С Шопецкого стана он ездил в Суздаль помолиться Всемилостивому Спасу и св. Евфимию и поклониться гробам своих родителей.

Августа 14 Пожарский и Минин были уже в Троицкой лавре, где встретили их Дионисий и Авраамий как избранников свыше, шествовавших ратовать за веру и отечество.

Через шесть дней (20 августа) соединенная рать явилась под Москвой; здесь повторились было сцены раздоров, как и во время Ляпунова, но благоразумие Пожарского, посредничество Дионисия и Авраамия утушили несогласие; и, кажется, много к тому содействовало и отсутствие Заруцкого, который, услыхав, что Пожарский приближается к Москве, убежал в Коломну с половиной своих казаков; другая же половина перешла в стан Трубецкого.

Потом последовали битвы с поляками, и 24 августа Хоткевич был поражен. В этот день битва продолжалась четырнадцать часов; Пожарский и его ратники выказали необычайное мужество, Трубецкой — всю свою мелочность и недобросовестность.

Авраамий и Минин также в этот день оказали величайшие услуги отечеству. Авраамий в то время, когда, по недоброжелательности Трубецкого, неминуемая гибель грозила Пожарскому и его сподвижникам, успел уговорить казаков Трубецкого идти на помощь к нижегородским ратникам. Минин же, перед вечером, с пылу самой битвы явился к Пожарскому и просил у него людей. Пожарский позволил ему взять, кого хочет. Минин взял ротмистра Хмелевского и три сотни дворян, перешел с ними за Москву-реку около Крымского брода, ударил на стоявшие там две роты поляков, которые побежали в стан Хоткевича и тем привели в расстройство главные его силы. Пожарский, воспользовавшись этим, вторгся в смешанные ряды поляков и произвел страшное поражение. Поляки бежали. Так честь окончательного удара врагу в этом деле принадлежит прямо Минину.

Два месяца продолжалась еще борьба с засевшими в Москве поляками, наконец, 22 числа октября их выгнали из Китай-города; 25 октября были выпущены поляками все русские, в том числе и будущий царь Михаил Феодорович с матерью инокиней Марфой Ивановной.

На другой день сдались поляки, а 27 числа русские, отслушав у Лобного места молебствие, совершенное архимандритом Дионисием, вступили в Кремль с крестами и хоругвями. Там встретил их архиепископ Элассонский Арсений. В храме Успения в тот же день отслужили литургию, которая там не была уже совершаема восемнадцать месяцев.

Так кончилось это великое событие, так исполнилась мысль, возникшая в Нижнем Новгороде!

Через четыре месяца в освобожденной нижегородцами России был уже царь, сын ростовского митрополита Филарета, страдавшего в плену в Варшаве. Потомок князей нижегородских был избран единодушно всей Россией на престол московский.

Михаил Феодорович, отпущенный поляками с родительницей своей и с другими боярами, жил, после покушения врагов на жизнь его, в костромском Ипатьевском монастыре. Сюда-то явились послы от всех чинов государства, и здесь, «падоша все на землю, не токмо что плакаху, но и воплю велию бывшу», они умоляли Михаила, чтобы шел он на престол московский. Михаил и родительница его долго отказывались от избрания, но наконец склонились на слезы и моления духовенства и синклита. Это случилось 14 марта 1613 года.

Россия торжествовала и, чтобы упрочить свое торжество на вечные времена, установила в тот день праздновать явленному образу Феодоровской Божией Матери, который находился в костромском Успенском соборе. Нижегородцы, возвращаясь домой, приносили списки с этой иконы в память своего великого подвига.

В избрании Михаила участвовала вся Россия, участвовали и нижегородцы. Избирательную грамоту подписали нижегородские выборные: протоиерей Преображенского собора Савва, посадский Самойла Богомолов, стрельцы Яков Ульянов и Федор Княжегородский, он же приложил руку и за брата своего стрелецкого сотника Степана Княжегородского. Кроме этих выборных, грамоту подписали в числе прочих лиц Феодосий, архимандрит Печерского монастыря, и князь Пожарский.

За подвиги свои нижегородцы были щедро награждены признательным царем; Пожарский в день избрания Михаила Феодоровича был пожалован званием боярина; кроме того ему были даны поместья: в Московском уезде село Вельяминово и в Суздальском — Нижний Ландех и Холуй. Минин получил звание думного дворянина, дом в Нижнем и поместье в Березопольском стане: село Богородское, восемь деревень и три пустоши.

Начальники, сидевшие в осаде при нападении Москова и Вокардина, а потом Вяземского и Лазарева, также получили поместья. Д. С. Жедринскому, нижегородскому воеводе, за московскую осаду дано поместье в Закудемском стане; равно и дьяки Юдин и Семенов не остались без награды — последний, несмотря на ссору с Шереметевым, родственником Михаила Феодоровича, был сделан думным дьяком в Нижегородскую четь. Духовенство также было награждено; тарханная грамота соборам Спасо-Преображенскому и Михайло-Архангельскому была подтверждена, и последний получил еще новую.

Было мнение, что подвиги Пожарского и Минина будто бы не были оценены по достоинству и даже забыты теми, кого спасли эти два великие мужа.

Мнение это основывали на том, что Пожарский в конце 1613 года был выдан Салтыкову головой, и что Минин удалился от двора и жил в Нижнем Новгороде; но в последнее время обстоятельно доказано, что Пожарский до конца своей жизни постоянно пользовался милостями Михаила Феодоровича и родителя его, патриарха Филарета, начальство-вал войсками, был воеводой в разных местах; часто приглашался к государеву столу, присутствовал во время приема иностранных послов и на обоих свадьбах Михаила Феодоровича (1624 и 1626 годах) был вторым дружкой, а первая супруга его, Парасковья Варфоломеевна, была свахой с государевой стороны. Даже не раз царь оставлял его в Москве наместником, когда сам ездил на богомолье, и давал ему несколько раз в награду села, деревни и пустоши в поместное и отчинное владение.

Князь Дмитрий Михайлович скончался в 1642 году. Род его пресекся в мужской линии в 1685 году смертью внука его Юрия Ивановича.

Долго благодарные потомки не знали с достоверностью, где покоится прах спасителя отчизны, а только предполагали, что местом последнего покоя избранника Божия был Спасо-Евфимиевский монастырь — усыпальница фамилии Пожарских. Наконец пытливая любознательность ученых открыла, что, действительно, прах Дмитрия Михайловича покоится в Спасо-Евфимиевском монастыре.

После сказанного о Пожарском, подтвержденного историческими фактами, можно за верное положить, что и удаление Минина из Москвы в Нижний также было не вследствие неблагодарности и забвения его услуг, а скорее, вследствие желания самого Минина отдохнуть после великих и трудных подвигов, насладиться плодами их в кругу своих соотчичей и положить кости в родной земле.

Козьма Минин скончался между сентябрем 1615 и июнем 1616 года. Потомство его прекратилось в лице сына его, стряпчего Нефедья, умершего около 1632 года.

 

Глава шестая. НИЖНИЙ НОВГОРОД ОТ ВОСШЕСТВИЯ НА ПРЕСТОЛ МИХАИЛА ФЕОДОРОВИЧА ДО ОТКРЫТИЯ НАМЕСТНИЧЕСТВА (1613–1779)

С восшествием Михаила Феодоровича на престол стала отдыхать Русь, изнуренная восьмилетней смутой; но не скоро закрылись глубокие раны, нанесенные ей искусными трудами иезуитов; не вдруг успокоился и Нижний Новгород, долго вокруг него носились еще смуты и опасности.

В 1613 году около Ярославля злодействовали казаки и лисовчики; в Казани было еще много приверженцев Шульгина; по Низовью бродили шайки вольницы и Иван Заруцкий с преступной и жестоко наказанной Мариной и сыном ее. Мордва нижегородская также была непокойна. Нижегородцы беспрестанно ждали нападения. Врагам царя, врагам всякого порядка ненавистен был верный Нижний.

По восшествии своем на престол Михаил Феодорович повелел починить обветшавшие от времени укрепления Нижнего и набрать для защиты города достаточное число ратных людей.

Присланный на нижегородское воеводство князь Владимир Иванович Бахтияров-Ростовский мог только исполнить последнее повеление — набрал ратников из русских и из обруселых ливонцев и литовцев, живших в Нижнем; на починку же укреплений не было денег.

В начале 1614 года был произведен другой набор ратников в Нижнем и его области боярином князем Борисом Михайловичем Лыковым-Оболенским для похода под Тихвин, который осаждали шведы.

Зиму 1613–1614 года нижегородцы прожили под охранением собранного обоими князьями войска, но весной лишились этой защиты. Боярин князь Иван Никитич Одоевский, сделанный от царя начальником всего Поволжья, и помощники его — окольничий Семен Иванович Головин и бывший нижегородский дьяк Василий Юдин, — усмиряя Низовье, имели крайнюю нужду в подкреплении, почему Михаил Феодорович повелел послать к ним со всех поволжских мест ратных людей, в том числе и набранных Бахтияровым.

Немедленно по вскрытии Волги (11 апреля, во вторник, на шестой неделе Великого поста) четыреста стрельцов нижегородских под начальством Ивана Остренева, сто арзамасских со своим сотником и двести ливонцев и литовцев со своим головой Харламовым сели в лодки и отправились к Одоевскому; Лыков-Оболенский также увел своих ратников. Нижний остался без защиты, а опасность была ближе, чем предполагали.

Казаки, бродившие за Ярославлем, разграбив город Любим, собрались около Пошехонья и Череповца в числе тысячи пятисот человек и стали строить суда на Шексне, имея намерение спуститься по Волге в Астрахань к Ивану Заруцкому, по пути же ограбить Кострому и Нижний.

Эту весть сообщил Бахтиярову костромской воевода Колычев. Гонец его прискакал в Нижний в самый праздник Светлого Христова Воскресения.

Ужас поразил нижегородцев, смятение распространилось по городу; но Бахтияров благоразумными мерами успокоил жителей, восстановил порядок и немедленно уведомил Одоевского. Начальник Поволжья приказал расставить засады по берегам Волги от Услона до Костромы.

В мае пришли в Нижний другие вести, еще страшнее первых: двадцать тысяч ногайцев вторглись в русские владения. В начале марта они перешли через Сарпу, перебили множество казаков, верных царю, и 13 мая явились около Алатыря.

У воеводы алатырского было мало войска, чтоб выгнать ногаев из Алатырской области, но он сделал все, что мог: храбро бился с врагами и защитил город.

Михаил Феодорович, узнав о нашествии ногаев, отправил войско для зашиты Нижнего и Алатыря; но князья Сулетев и Борятинский, начальники этого войска, почему-то медлили и только уже по настоятельным требованиям правительства пошли к месту своего назначения, но сделали очень немного: в июне они побили отдельные шайки ногаев; главным же силам их не нанесли вреда.

Ногайцы, действовавшие доселе отдельными отрядами, совокупились вместе и устремились к Нижнему Новгороду. Мордва, сведав о приближении их, восстала открыто. Нижний Новгород ждал неминуемой гибели: казаки грозили нахлынуть с верховья Волги, ногаи и мордва — с юга; жители начали покидать город.

Между тем, слух о восшествии на престол Михаила Феодоровича донесся в улусы ногайские. Истерек, или Иштерек, владетель ногайской орды и мирзы его почему-то переменили свои враждебные мысли, воротили войска и отправили в Москву послов «бить челом о винах своих» и просить государя, чтоб он велел принять их «под высокую государеву руку», объясняя при том, что «ногайские люди ходили воевать Московское Государство без их ведома». Государь остался доволен таким объяснением, оставил ногаев без наказания. Между тем и Одоевский в Низовье действовал успешно: очистив Астрахань от скопищ злодеев, он захватил на Яике — нынешнем Урале — и самого Заруцкого вместе с Мариной и ее сыном и отправил их в Москву, где казнь земная и небесная была достойным воздаянием неистовому злодейству Заруцкого и безумному честолюбию гордой панны Мнишек.

Нижний избавился от опасности с юга и низовья Волги, но казаки, предводительствуемые Захарием Заруцким и товарищем его Яцким, все еще грозили ему сверху.

Они, узнав о казни Заруцкого, оставили намерение свое идти в Астрахань, соединились с юртовскими и романовскими татарами, ограбили области Ярославскую и Костромскую, пошли было на Галич, но вдруг повернули на Нижний Новгород. Это было в конце декабря 1614 года.

Января 4 дня 1615 года они достигли Василевской слободы и расположились станом, готовясь сделать нападение на Нижний Новгород в самый день праздника Крещения Господня, 6 января.

Слыша это, Нижний трепетал, ожидая погибели; но Бог хранил его за верность к законным царям своим. Князь Лыков-Оболенский, стоявший с войском у Ярославля, узнав о движении Заруцкого и Яцкого, поспешил за ними и в тот же день, когда они пришли к Василевской слободе, догнал их и сделал нападение.

Казаки защищались отчаянно, но ратники Лыкова одолели их, обратили в бегство, «гнали и топтали» на пятнадцати верстах, причем также взяли много в плен. Заруцкий и Яцкий с остатками своих единомышленников успели убежать к Унже, но не избегли гибели. Лыков послал за ними дворян и детей боярских, да тех из татар юртовских и романовских, которые уже были верны государю. Скопища Заруцкого были окончательно истреблены.

Очистив область Нижегородскую, Лыков пошел на Волгу, где еще злодействовали шайки врагов. Так Нижний Новгород был спасен, и спокойствие в нем водворилось, и в том же году нижегородцы уже ходили на шведов под Псков.

Смутные времена истощили казну государственную; богатства царские, которым некогда дивились Европа и Азия, были разграблены, а война с внешними врагами еще не стихала. Польша и Швеция спорили с Михаилом Феодоровичем о престоле. Требовались деньги на содержание ратников. Царь и Боярская дума не видели другого средства для покрытия расходов, необходимых для войны, как учреждение нового налога, и определили в 1616 году взять со всего имущества русских «пятую деньгу», как сделал то Пожарский в Нижнем в 1611 году.

Воеводы нижегородские, Бахтияров и Борис Иванович Нащокин, исполнив вскорости приговор думы, собрали еще со строгановских приказчиков, живших в Нижнем по соляным делам, 13 810 рублей.

В 1619 году Лыков опять был в Нижнем для разбора и уверстания дворян и детей боярских, раздал жалованье ратникам за прежнюю службу и увел их против поляков.

Во время проживания своего в Нижнем он построил новый острог, обвел его рвом и через речку Почайну построил мост, который по нем назывался Лыковым.

В том году в Нижнем весна стояла холодная и продолжительная: 6 мая, в день Вознесения Господня, шел такой сильный снег, что «городских людей к молебнам не было» в Печерском монастыре, куда обыкновенно в этот праздник — престольный в монастыре — нижегородцы ходят помолиться и погулять.

Михаил Феодорович, борясь с внешними врагами для утверждения себя на престоле московском и для блага России, в то же время должен был исправлять и внутренние беспорядки, порожденные в течение последних восьми лет частыми переменами правительства.

Самым величайшим злом внутренним в начале правления Михаила Феодоровича была неопределенность прав владельцев населенных имений. Василий Иванович Шуйский раздавал поместья своим верным слугам; то же самое сделал и тушинский самозванец, не признавая законными распоряжений Шуйского; Сигизмунд, в свою очередь, не признавал прав ни того ни другого и давал так же поместья своим приверженцам. От этого вышло, что одни и те же имения принадлежали двум-трем владельцам, каждый из них отстаивал права свои и все вместе разоряли крестьян. Кроме того, в Смутное время целые слободы записались за помещиков, чтоб не платить государственных податей.

Михаил Феодорович, вступив на престол, признал законными только распоряжения Шуйского; но за всем тем он не мог лишить чинов и поместий тех лиц, которые, воспользовавшись наградами в Смутное время, теперь были его верными слугами.

Зло было в такой степени, что ни царь, ни дума не знали, как прекратить его. Только мудрый Филарет, достойный родитель государя, возвратившийся в 1619 году из плена, нашел выход из этого трудного положения. Он предложил описать Россию, как она есть, и по новым описям утвердить права владельцев и установить государственные подати.

Вследствие этого земский совет назначил из высших сановников в области разоренные дозорщиков (следователей), а в неразоренные — писцов. Эти чиновники подробно описали государственные земли, также жителей всех ведомств, их угодья, доходы и прочее. Это пресекло все тяжбы и неустройства, утвердило права помещиков, а правительству дало средства установить правильные налоги. Описи, составленные писцами, называются писцовыми книгами.

В Нижнем Новгороде перепись производилась в течении 1621 и 1622 годов писцами Дмитрием Васильевичем Лодыгиным, Василием Ивановичем Полтевым да дьяком Дементием Образцовым. Они нашли в Нижнем «1,300 дворов, а сошнаго оклада положили три сохи без четверти, а в уезде пять сох с третью и осмою четвертью и с третником». В то же время боярин князь Афанасий Васильевич Лобанов-Ростовский и дьяк Трескин разбирали и верстали, как в 1619 году Лыков и Колтовский, дворян и детей боярских.

По окончании переписи Лодыгин и товарищи составили сотную грамоту, которая и поныне хранится в нижегородской городской думе. Из этой грамоты видно, что Нижний Новгород в 1622 году укреплен был, кроме кремля, валом и двумя острогами. В нем было два каменных собора: Спасо-Преображенский и Михайло-Архангельский, двадцать семь церквей, а именно: Святого Георгия, Святого Архидиакона Стефана, Святого Димитрия Солунского, Казанской Божьей Матери, Святой Великомученицы Варвары, Святого Николая Чудотворца, Покрова Пресвятой Богородицы, Святых Жен Мироносиц, Святого Пророка Илии, Успения Божьей Матери, Рождества Христова, Вознесения Господня, Рождества Иоанна Предтечи, Рождества Пресвятой Богородицы, Святых Козьмы и Дамиана, Святого Иоанна Богослова, Живоначальной Троицы, Святого Николая Чудотворца на Нижнем посаде, Святого Иоанна Предтечи, Святых Бориса и Глеба, Святой Параскевы Пятницы, Святых Апостолов Петра и Павла, Святых Афанасия и Кирилла, Владимирской Божьей Матери, Успения Божьей Матери, Воздвижения Честного Креста Господня, Зачатия Пророка и Крестителя Господня Иоанна. Из четырех последних церквей Владимирская и Успенская находились за Окой, в нынешней Кунавинской слободе, а Воздвиженская и Предтеченская стояли в кремле на подворьях монастырей: первая — Печерского, вторая — Дудина.

Монастырей в Нижнем Новгороде было восемь, из них пять мужских и три женских. Мужские: Вознесенский — Печерский, Благовещенский — за городом, Духов, Симеоновский — в кремле, Сергиевский — на Петушкове. Женские: Воскресенский — в кремле, Происхожденский — между Георгиевской башней и церковью Святого Великомученика Георгия и Зачатейский — на берегу Волги, близ здания нынешних казарм.

Домов, принадлежавших духовенству, 61; боярам, окольничим, приказным людям, дворянам, детям боярским, монастырям, подьячим и городским ключникам — 208; прочим людям — 1009; для осадного времени — 20; богаделен при церквах 60, и дома воеводский и дьячий, а всего 1300 дворов. Из этого числа 500 помещались в кремле, а прочие — на посаде и в острогах.

Жителей в Нижнем Новгороде было до 5000, они состояли из русских, литовцев, немцев и казаков; русские делились па шесть сословий: дворян, житных людей, гостей, людей служилых, посадских и ямщиков.

Дома дворян были большей частью в кремле; житные и служилые люди жили в разных концах города, посадские — на посадах, Верхнем и Нижнем, и за Окой, в нынешней Кунавинской слободе. Слобода Ямская находилась в верхней части нынешней Ильинской улицы. Немцы и литовцы жили частью около ямщиков, частью на берегу Оки, но главная слобода их, впоследствии названная Панской улицей, была под нынешним волжским Откосом, там было и немецкое кладбище.

В 1629 году в Москве составилась шайка зажигателей под начальством каких-то черкасов Пежегора да Юрия Редрикова, рассылавших своих единомышленников для поджогов в разные города. В Арзамас и Нижний Новгород были ими посланы «Митька Данилов сын Торопченков, послуживец Ивана Веревкина», с товарищами, которые все были холопы разных господ. Им удалось поджечь Арзамас; но Митька был пойман тамошним воеводой князем Венедиктом Оболенским и подьячим Макарием Чукариным, признался в своих замыслах и объявил имена своих товарищей, успевших скрыться. Оболенский препроводил список имен и приметы злоумышленников к нижегородскому воеводе Ивану Никифоровичу Трахониатову, который принял меры к отвращению поджогов и поимке зажигателей, для чего разослал везде наказные грамоты.

В 1631 году по повелению государя и патриарха поправляли Архангельский собор и, как надо полагать, окончили вчерне новый, Преображенский. Работами управлял царский подмастерье Лаврентий Возоулин да пасынок его Антип. Работали же сорок человек нижегородских каменщиков, которых потом просил у государя и патриарха печерский архимандрит Рафаил для постройки в монастыре Вознесенского собора, в чем ему было отказано, потому что по государеву указу назначались в том же лете «многия государевы дела». Постройкой собора велено было остановиться, но Рафаил вопреки этому повелению, удержав каменщиков, начал работы; почему в 1632 году грамотой царской от 14 мая на имя нижегородского воеводы Ивана Прохоровича Воейкова строжайше было повелено выслать тех каменщиков в Москву за караулом, в кандалах, с тем, что если это повеление не выполнится тотчас, то пришлют «нарочно дворянина добра на многих подводах из прогон», и что прогоны будут взысканы вдвое с воеводы, который, как видно, также содействовал архимандриту Рафаилу. Эти каменщики были нужны для постройки крепости в Вязьме; невысылка их учинила там «мотчание и поруху великую».

В 1632 году скончалась в Нижнем Новгороде бывшая невеста Михаила Феодоровича, Марья Ивановна Хлопова. Судьба ее достойна сожаления.

Михаил Феодорович, по благословению родителей своих, патриарха Филарета и инокини Марфы Ивановны, в 1617 году вознамерился вступить в брак (ему исполнилось тогда 20 лет) и выбрал себе в невесты Марью Ивановну Хлопову.

Из дома отца своего, небогатого дворянина, Марья Ивановна была переведена во дворец, наверх, в особые комнаты, и получила новое имя Анастасия, данное ей едва ли не в воспоминание добродетельной супруги Иоанна IV, по которой Романовы получили права на престол.

Отец будущей царицы Иван и дядя Гаврила Хлоповы, мать и бабка (по фамилии Желубятинская) были приняты ко двору и осыпаны царскими милостями.

Начались приготовления к свадьбе; царь съездил к Троице в лавру помолиться Богу в сопутствии будущего тестя и брата его Гавриила. Оставалось несколько дней до брака, как вдруг Марья Ивановна занемогла, у нее появились припадки рвоты.

Начались исследованья, объяснения причин и свойств болезни и наконец царю донесли, что болезнь его невесты опасна, что от Марьи Ивановны нельзя ожидать детей. Назначили собор, и по его приговору несчастную Хлопову лишили титула царицы и отослали на житье в Тобольск; также изгнаны были из столицы и все ее родные.

Болезнью и заточеньем своим Марья Ивановна была обязана злости Михаила Салтыкова, с которым поссорился дядя ее Гаврила Хлопов. Салтыков, чтобы отомстить Хлопову, посредством матери своей опоил Марью Ивановну каким-то вредным зельем и потом употребил все меры к расторжению предположенного брака ее с царем.

До 1619 года Марья Ивановна жила в Тобольске; потом по указу царскому в августе того года ее с бабкой и дядями Иваном и Александром Желубятинскими перевели в Верхотурье; наконец, в 1621 году, по ходатайству патриарха, царь повелел ее вместе с родственниками перевести в Нижний Новгород.

Во время этого последнего переезда ей назначено было приличное содержание и особый пристав для сопровождения. Петр Петрович Головин, воевода нижегородский, поместил ее в старом доме Минина — дом этот после смерти незабвенного Козьмы принадлежал уже казне.

В 1623 году царю исполнилось 27 лет, а он еще не был женат. Необходимость иметь наследника понуждала его к вступлению в брак, но он не забыл несчастной Марьи Ивановны, патриарх также желал видеть ее своей невесткой, почему о болезни ее царь повелел произвести новое исследование.

Дядя Михаила Феодоровича, Иван Никитич Романов, и Федор Иванович Шереметев, князь Черкасский, также родственники царские, при посредстве патриарха произвели следствие, к которому были вызваны из Нижнего Иван и Гаврила Хлоповы, и открыли истину.

Салтыковых, Бориса и Михаила, лишив имения, сослали в Галич и Вологду, мать их, старицу Евникию, заточили в монастырь в Суздале. Шереметев, архимандрит Симоновского монастыря Иосиф и отец Марьи Ивановны были посланы в Нижний Новгород. Там узнали они от родных и духовника опальной невесты, предтеченского священника Димитрия, что она совершенно здорова и может быть супругой царя. С этой радостной вестью Шереметев отправил к Михаилу Феодоровичу и патриарху архимандрита Иосифа.

Никто не сомневался, что Марья Ивановна, покинув заточение, явится в царских чертогах, но судьба решила иначе: несчастной жертве злобы и зависти не суждено было носить венцов брачного и царского.

В ноябре 1623 года Шереметев получил повеление возвратиться в Москву. Десять месяцев была еще Марья Ивановна в неизвестности о своей участи. В сентябре следующего года объяснилось все: Михаил Феодорович сочетался браком с дочерью князя Владимира Тимофеевича Долгорукова, Марьей Владимировной; она вскоре после замужества захворала и скончалась 6 января 1625 года. Но участь Хлоповой не переменилась от того: Долгорукова изгладила из памяти царя первую его невесту. Марья Ивановна скончалась в одиночестве. Где погребено тело ее в точности не известно; думают, что оно покоится близ церкви Иоанна Предтечи, в Благовещенской слободе.

В 1634, 1635 и 1636 годах в Нижнем Новгороде строился корабль балахнинскими плотниками, под надзором голштинцев.

Голштинцам хотелось вести торговлю с Персией через Россию; для получения на то позволения, в 1634 году герцог голштинский Фридрих I прислал к Михаилу Феодоровичу послов. Царь не дал им решительного ответа, но позволил в Нижнем построить корабль для проезда голштинцев в Персию.

Получив это позволение, послы отправили в Нижний кораблестроителя своего Кордеса и еще шесть немцев, под надзором которых балахнинскими судостроителями сооружен был корабль, названный «Фридрих». Он имел в длину 17 сажен и 1 фут, а осадки в воде одну сажень; на нем были 3 мачты и 24 весла.

Разбои на Волге в то время были во всей силе, потому «Фридриха» вооружили несколькими пушками и множеством огнестрельного оружия.

В 1636 году в Москву прибыло второе голштинское посольство, главными лицами которого были два ловких купца-спекулянта, Крюзиус и Брюгельман, и при них ученый секретарь Адам Олеарий, который своим сочинением «Viel Vermehrte Moscowische Und Persianische Reisebeschreiberung» познакомил Европу с Московией, известной в то время на Западе по неясным, смутным догадкам, а нам оставил верную картину тогдашнего состояния России.

Это посольство имело успех. Ловкий Брюгельман наобещал множество выгод, какими будто бы могла воспользоваться Россия от их предприятия, получил позволение на проезд голштинцев в Персию через русские владения и даже занял у нашего правительства на имя своего герцога значительную сумму денег.

Июля 11-го 1636 года голштинцы явились в Нижний Новгород; они приплыли по Оке и остановились близ того места, где строился «Фридрих».

Послы посетили нижегородского воеводу Василия Петровича Шереметева и в знак благодарности за оказанное им доброе расположение и помощь кораблестроителям, находившимся в Нижнем Новгороде более года, поднесли ему подарок во сто талеров.

Шереметев принял послов с приличной церемонией, угощал их роскошным столом, за которым пили тосты за здоровье царя Михаила Феодоровича и герцога голштинского.

Шереметев рассказывал послам о предстоявшем пути, о волжских разбойниках, но успокаивал голштинцев тем, что разбойники боятся немцев, потому что немцы, находившиеся в царской службе, хорошо их поколотили.

Из рассказа Олеария видно, что немцев лютеранского исповедания в то время в Нижнем Новгороде было до ста человек; большая часть из них служила в царском войске, а прочие занимались винокурением и пивоварством. Продажа этих питий была предоставлена им по особой царской милости. Голштинцы пробыли в Нижнем Новгороде до 30 июля и отправились на своем корабле вниз по Волге.

Кроме этих событий, в благополучное царствование Михаила Феодоровича больше ничего замечательного в Нижнем Новгороде не случилось.

В 1646 году князь Иван Федорович Шаховской и подьячий Прокопий Симонов делали перепись в Нижнем Новгороде и его уезде крестьянам, бобылям и дворам их; последних оказалось в городе и уезде 38 466.

В 1652 году совершенно был окончен Преображенский собор, а в следующем, 1653, была произведена починка кремля, на что взято денег из сумм Печерского монастыря 33 рубля 10 алтын и 3 деньги.

В 1655 году в Нижнем Новгороде усилились воровство и убийства; для открытия преступлений и наказания виновных был прислан Борис Григорьевич Теряев, человек недобросовестный: он брал посулы, оправдывал преступников, а невинных казнил. Но это не прошло ему даром: кто-то сделал на него донос, явился из Москвы следователь Роман Воейков, открыл злоупотребления, и Теряеву отсекли голову; на место его «к розыскным делам» был прислан другой чиновник, Борис Петрович.

В 1658 году моровая язва, свирепствовавшая в России, опустошила и Нижний Новгород, а в 1659, вероятно, по случаю войны со Швецией, был набор в рекруты. В Нижнем Новгороде взяли с 25 дворов по человеку; такой же набор был и в 1661 году, и в тот же год сбирали еще в солдаты «со вдов и недорослей».

В 1665 году сгорел нижегородский гостиный двор, множество амбаров и все строение по набережной, начиная от Рождественского ручья до церкви Святой Параскевы Пятницы.

Разбои, свирепствовавшие по Волге и Каспийскому морю, много вредили торговле русских с Востоком. Царь Алексей Михайлович вздумал для обеспечения ее построить морские суда, и первое из них, называемое «Орел», было сооружено под надзором голландских мастеров на Оке, близ села Деднова.

Этот корабль под начальством голландского полковника Старка прибыл в Нижний Новгород 8 числа июля 1669 года, а 12 числа того же месяца отправился в Астрахань. Находившийся в числе офицеров «Орла» поручик Старк оставался в Нижнем Новгороде несколько времени и делал закупку снастей для корабля.

В 1671 году Стенька Разин, донской казак, собрав шайки удальцов, злодействовал в низовье Волги — взял Астрахань, Саратов и придвинулся к Симбирску, а его единомышленники, овладев Курмышом и Цивильском, появились в уездах Нижегородском и Арзамасском. Ими предводительствовал какой-то Максим Иоасафов, который, как говорит повесть о самозванцах, принял на себя «великое имя» и, называясь каким-то царевичем, думал возобновить в России смуты и бедствия, «прелестныя своя разношаше писания» и везде стараясь возмутить крестьян и «холопей».

Главные притоны бунтовщиков около Нижнего были: село Богородское, Лысенковский и Ветчаковский перевозы, первый на Оке, второй на Кудьме.

Город Мурашкин, принадлежавший Борису Ивановичу Морозову, был разграблен, и тамошняя соборная церковь Рождества Христова сожжена, хранившиеся в нем 13 пищалей и 1174 ядра достались в руки разбойников. Лысковцы соединились с разницами и ходили вместе с ними осаждать Макарьевский Желтоводский монастырь, но монахи и служки отразили нападение, стреляя из пушек, мушкетов и бросая каменья в осаждающих.

Еще ранее того воевода нижегородский Василий Яковлевич Голохвастов писал к царю Алексею Михайловичу об опасности, угрожавшей Нижнему Новгороду и его области, и царь повелел починить обветшавшие стены кремля нижегородского и принять все меры предосторожности.

Наконец сообщники Разина проникли и в Нижний Новгород: два казака явились в нем с возмутительными письмами и уговаривали нижегородцев сдать город Разину и его соумышленникам. Но нижегородцы, всегда верные царю и отечеству, «тоя прелести не послушали», схватили казаков и представили воеводе.

Голохвастов приказал повесить лазутчиков, потом, собрав дворян нижегородских, послал их на сообщников Разина, укрепившихся в селе Богородском. Дворяне взяли Богородское, побили множество казаков, очистили перевозы Ветчаковский и Лысенковский и усмирили все Березополье.

Между тем шайка казаков, овладевшая Мурашкином, двинулась к Арзамасу, но была разбита под городом арзамасскими дворянами и ратниками, которыми предводительствовал храбрый воевода арзамасский князь Константин Осипович Щербатов. Арзамасцы преследовали разбойников и еще разбили их под Мурашкином, а потом взяли Лысково, чем совершенно избавили Макарьевский монастырь от опасности. После того вскоре во всем нижегородском Поволжье волнение было подавлено.

Но Нижний не был еще в безопасности: в области его проявились новые враги законной власти — раскольники. Они своими лжеучениями соблазняли маловерных крестьян, так что во многих селах и деревнях жители «в церкви Божии не приходили и пения церковного и таинств не принимали… и многие с женами и детьми на овинах пожигались». У этих-то изуверов, всегда готовых на сокрытие разврата и преступления, сообщники Разина нашли себе прибежище: Мурашкино, Работки, Безводное и Бор были притоном злодеев. Но поимка Разина и казнь его значительно ослабили бунтовщиков, которых вскоре и усмирили.

В тот же год был обмерян кремль нижегородский и сделана ему опись Нелюбом Морневым.

В следующем году был неурожай хлеба по случаю шедших проливных дождей; цена на него возвысилась до рубля за четверть. Неурожай продолжался три года.

Нижний Новгород, как сказано выше, не имел своего епископа. С начала основания он зависел по делам Церкви от епископов владимирских, потом суздальских, а от них перешел в ведение митрополитов московских. С учреждением патриаршества назначалась было в земле Низовской архиепископская кафедра, но это назначение почему-то ни при Феодоре Иоанновиче, ни при Годунове не было приведено в исполнение.

В царствование Михаила Феодоровича, с 1625 года вся земля Низовская уже стала принадлежать к Патриаршей области. Между тем расколы, давно терзавшие Россию, усиливались более и более; невежественные и своекорыстные расчеты людей неблагонамеренных выставляли исправление перевода церковных книг делом богопротивным.

Изуверы сначала скрывались в скитах и непроходимых лесах, потом стали являться по селениям и городам и везде распространять свое нелепое учение. Это бедствие для православия сильно развилось в земле Низовской и самом Нижнем Новгороде.

Благочестивый царь Алексей Михайлович для пресечения зла определил непременно быть в Нижнем особой епархии.

В 1667 году для суда патриарха Никона был в Москве Собор, на который, кроме представителей Российской Церкви, прибыли и восточные патриархи — Паисий Александрийский и Макарий Антиохийский. Всем собравшимся святителям предложено было на суд благочестивое желание государя и представлена была грамота, утвержденная при царе Феодоре, о назначении в землю Низовскую архиерея. Святители занимались рассматриванием этого дела, но почему-то решительного утверждения не последовало.

Прошло еще пять лет, расколы в земле Низовской усилились еще более. Наконец в незабвенный для России год рождения великого преобразователя был собран в Москве новый Собор, и им определено, что «в великом княжении Низовския Земли архиерею быти» с достоинством митрополита, именоваться Нижегородским и Алатырским. К митрополии Нижегородской причислены еще были города Курмыш и Ядрин, а в степенях епархий она поставлена после Рязанской и выше Белогородской.

В сан нового митрополита был избран известный по уму и благочестию нижегородский уроженец, архимандрит владимирского Рождественского монастыря Филарет. Рукоположение его совершено 2 июня, в день крещения трехдневного младенца Петра (Великого); при этом крещении присутствовал и вновь хиротонисанный митрополит.

При отъезде Филарета на Нижегородскую кафедру ему дана в благословение икона Иверской Божьей Матери, которая ныне стоит у самых царских врат в нижегородском Спасо-Преображенском соборе.

По приезде своем в Нижний Новгород Филарет на память учреждения Нижегородской епархии и избрания своего в сан митрополита приказал устроить в новом Преображенском соборе архиерейское место. Также по его распоряжению были перенесены из старого собора, грозившего уже падением, в новый все гробницы князей и княгинь; туда же перенес он из городецкого Михайловского собора прах несчастного Бориса Константиновича.

В благополучное царствование Алексея Михайловича в Нижнем Новгороде, кроме Преображенского собора, выстроены еще восемь каменных церквей, а именно:

1. В честь обновления Храма Господня в Воскресенском монастыре.

2. Благовещения Пресвятой Богородицы в Благовещенском монастыре.

3. Знаменский собор, или Жен Мироносиц в Пушкарской слободе.

4. Рождества Пресвятой Богородицы на бечеве.

5. Святого Пророка Илии.

6. Святого Николая Чудотворца близ гостиного двора, у таможни;

7. Живоначальной Троицы.

8. Успения Божией Матери.

В царствование Феодора Алексеевича, в 1677 и 1678 годах в Нижнем Новгороде и его уезде была опять перепись, которую производили: в городе — Данил о Иванович Сатин, а в станах — Закудемском — Петр Свечин, в Березопольском — князь Юрий Михайлович Солнцев-Засекин. По этой описи, как в городе, так и уезде, оказалось уменьшение домов против описи 1621 и 1631 годов, а именно: было в городе 1274 двора, а в уезде 24 966 дворов.

В 1683 году, 26 августа, Нижний посад города был опустошен пожаром: сгорело четыре церкви, солодовенный ряд и множество судов на Оке, при чем погибло и много народу; в следующий год это бедствие повторилось 29 июня; дочиста выгорели монастырь Зачатейский, церковь Святой Параскевы Пятницы и окружавшие их дворы.

В 1685 году в Нижнем Новгороде прожил две недели имеретинский царь Арчил с царицей и детьми своими. Он в 1683 году принят был под покровительство России, жил сначала со своим семейством на Тереке, потом получил позволение переехать в Москву; путь его лежал через Нижний Новгород, потому-то сюда и высланы были для проезда Арчила до Москвы три царские кареты, а для встречи и сопровождения его — дворяне, дети боярские, копейщики и рейтары.

Грамотой царей Иоанна Алексеевича и Петра Алексеевича, данной нижегородскому митрополиту Филарету 14 сентября, повелено было для проезда Арчила от Нижнего Новгорода до Мурома отпустить под кареты лошадей и «возников самых добрых» из монастырей нижегородского Печерского и Макарьевского Желтоводского.

Арчил с женой и детьми прибыл в Нижний из Астрахани в ноябре 1685 года в сопровождении думного дворянина Степана Богдановича Ловчикова. Встреча ему сделана великолепная, «всем городом», как говорит летописец.

В 1695 году Нижний Новгород имел счастье в первый раз видеть в стенах своего кремля великого преобразователя России во время похода его под Азов.

После двух неудачных походов в Крым в 1687 и 1689 годах боярина князя Голицына, произведенных правительницей Софией Алексеевной в исполнение договора, заключенного с Яном III Собесским, королем польским, Петр как будто вовсе не заботился об исполнении этого договора: проводил время с потешными, катался по Переяславскому озеру, Белому морю — и вдруг, после Кожуховского похода, решился воевать с турками, чтоб обезопасить южные области России от набегов крымцев, бывших под властью султана.

В январе 1695 года поход был объявлен, а войско двинулось весной. Старый строй и казаки, в числе 120 тысяч человек под начальством Бориса Петровича Шереметева пошли к устьям Днепра, а полки потешные, солдатские, приказы стрелецкие, люди комнатные и царедворцы, всего 31 000 человек, должны были отправиться к Азову под начальством Гордона и Лефорта; при этом войске находился и Преображенский полк, бомбардирской ротой которого командовал сам государь, называвшийся тогда «бомбандиром Петром Алексеевым».

Гордон отправился сухим путем на Тамбов и Усть-Хоперск; остальное войско 30 апреля село на струги в Москве. Оно состояло из двух отделений: первое, под командой Головина, заключало в себе полки: Преображенский, Семеновский и стрелецкие — Сухарев, Дементьев, Озеров, Готовцев, Макшеев и Батурин; во втором, находившемся под командой Лефорта, был полк его имени, отряды царедворцев и некоторые стрелецкие полки.

Первое отделение занимало 77 стругов; вероятно, и другое столько же. Сорок стругов были заняты артиллерией, состоявшей из 104 мортир и 44 пищалей голландских, 14 000 бомб, 9100 ядер, 1000 гранат и 16 600 пудов пороха.

Мая 16 государь и все войско достигли Нижнего Новгорода, где в то время были воеводами стольники Павел Федорович Леонтьев и сын его Федор Павлович, а дьяком — Федор Чередеев; митрополитом же был Павел, вступивший на митрополию Нижегородскую на место Филарета из его домовых казначеев и хиротонисанный прямо из иеромонахов.

Плавание войска от Москвы до Нижнего Новгорода по рекам Москве и Оке было не очень благополучно от ветров и ненастья, Волга была в разливе — поэтому государь счел опасным продолжение похода на мелких судах и решился перегрузить артиллерию из 40 коломенок на 9 нижегородских паузков, из которых каждый поднимал от 9 до 10 тысяч пудов.

Это задержало государя в Нижнем Новгороде на неделю, в продолжение которой он постоянно занят был перегрузкой артиллерии и делами, относящимися к крымскому походу.

Отсюда государь писал в Москву к механику Крафту, приказывая ему заказать в Швеции готовальню с разными осадными инструментами, такую, которую бы можно было носить при себе на поясе. Письмо это государь подписал: «его пресветлейшества, генералиссимуса князя Федора Юрьевича (Ромадановского) бомбандир Питер».

В этот проезд государь останавливался на Почайновской улице, в каменном доме Чатыгина.

Мая 23 государь оставил Нижний Новгород; 24 проплыл Казань, 26 — Симбирск; 7 июня пристал к Царицыну. Отсюда войско пошло сухим путем к Дону, в казачий городок Паншин, до которого достигло в трое суток, и отправилось Доном к Азову. В день тезоименитства своего государь пристал к устью Койсу, где назначена была высадка войска.

В следующем году скончался митрополит Павел. Во время его управления епархией был построен Благовещенский собор нижегородским уроженцем Тихоном, митрополитом Сарским и Подонским, а впоследствии — Казанским. Место Павла заступил Трифилий, который в 1699 году был переведен на кафедру Сарскую и Подонскую; за ним следовал Исайя, удаленный в 1707 году за потворство раскольникам в Кириллов Белозерский монастырь. Он основал в Нижнем Новгороде обитель Живоносного Источника, и при нем построена церковь Святого Георгия, замечательная по своей архитектуре.

Преемник Исайи Сильвестр правил Нижегородской епархией до 1719 года; при нем построено шесть каменных церквей, а именно: Вознесенская, Покровская, Сергиевская, Николаевская на Гребешке, Рождественская и колокольня Преображенского собора. Так же им основан нижегородский Ивановский монастырь.

В 1710 году были присланы в Нижний Новгород пленные шведы.

В 1711 году Нижний опять пострадал от пожара: выгорела внутренность кремля. В 1715 году несчастье повторилось еще сильнее; при этом погорели и монастыри Зачатейский и Происхожденский.

В 1718 году Петр Великий, устраивая санкт-петербургское Адмиралтейство, учредил при нем канатный, или прядильный двор и, желая иметь в нем достаточное число прядильщиков, писал повеления к начальникам тех губерний, в которых жители занимались прядением канатов; в числе этих повелений последовал высочайший рескрипт на имя нижегородского вице-губернатора князя Степана Ивановича Путятина о высылке в Санкт-Петербург из Нижнего Новгорода и других городов губернии 50 человек прядильщиков на 2 года. На дорогу повелевалось дать им «подможныя деньги, почему пристойно».

В следующем году митрополит Сильвестр был переведен в Смоленск. Он заключил собой ряд нижегородских митрополитов, и епархия Нижегородская после него стала епископией. На место Сильвестра поступил известный по обращению раскольников Питирим, бывший архимандритом Кержебельмашского монастыря, уже с 1707 года ниспровергавший лжеучение в земле Низовской и кротким словом Евангелия обративший уже тысячи заблудших на путь истинный.

В 1721 году написаны им ответы на 240 раскольнических вопросов, которые напечатаны под названием пращицы и по высочайшей воле вместе с другими сочинениями Питирима были разосланы для руководства по всем епархиям. В тот же год Питирим основал две школы — эллино-греческую и славяно-русскую; в начале четвертого года своего правления Нижегородской епархией он имел счастье встречать в Нижнем Новгороде императора Петра, когда он шел в Персию, где слабое правление Гуссейна, последнего шаха из династии Софиев, дало средства усилиться вельможам персидским. Дауд-бек, один из восставших против законной власти, взял Шемаху и умертвил, по свидетельству Котифора, до 300 русских, находившихся в этом городе.

Кровь русских, оскорбление народного права требовали справедливого отмщения; к тому же просьбы Гуссейна, союзника России, утесненного крамольными вельможами, и мысль присоединить к России Кавказ, представлявший богатые выгоды для торговли, побудили Петра обратить свое внимание на юг империи и вступить в войну с бунтовщиками.

Немедленно после заключения славного нейштадтского мира государь начал готовиться к походу. Интендант Потемкин и генерал-майор Матюшкин были посланы в Нижний Новгород, первый для заготовления судов, потребных к переправе войска, а второй для принятия над ними начальства.

Мая 15-го 1722 года император и императрица, отслушав литургию и напутственный молебен в московском Успенском соборе, сели в струги на Москве-реке, а 26 того же месяца достигли Нижнего Новгорода, где встретили их бесчисленные толпы народа и все власти города, духовные и светские, епископ Питирим, вице-губернатор Ржевский и интендант Потемкин выехали навстречу императору в шлюпке. Петр принял их очень благосклонно, особливо Питирима, который, по словам летописца, «получил в галере великаго государя всерадостную превысокую милость».

В то время в Нижнем Новгороде были следующие присутственные места:

1) губернская канцелярия, в которой председательствовал вице-губернатор, имевший чин лейб-гвардии капитан-поручика; под его ведением были: 1 секретарь, 4 канцеляриста, 8 копиистов и 3 сторожа;

2) камерирская контора для сбора доходов; ей управлял камерир, при котором находились писарь и 4 копииста;

3) надворный суд для суда и расправы; президентом в нем был также вице-губернатор, а вице-президентом — князь Василий Гагарин, при них 2 асессора, 2 секретаря, 4 канцеляриста, 8 копиистов и 2 сторожа;

4) крепостная контора для письма крепостей и сбору с них пошлин; в ней были: надсмотрщик и 5 писцов;

5) магистрат, в котором было 2 бургомистра и 3 ратмана;

6) таможня;

7) кабацкая контора;

8) конская изба.

Тремя последними управляли особые бургомистры, при которых находились целовальники. Место провинциал-фискала (нынешнего губернского прокурора) занимал тогда Дмитрий Пирогов. При всех присутственных местах было рассыльщиков 100 человек.

На этот раз император и императрица остановились в доме именитого человека Строганова, который пользовался особенным благоволением государя и даже удостаивался переписки с ним и его супругой.

Первым делом императора по приезде был осмотр флотилии, назначенной для похода в Персию. После этого государь обозревал город, выстроенный по горам неправильно, но живописно; обратил особенное внимание на древний кремль, защиту города против казанских татар, потерявший, впрочем, свое прежнее значение.

В это время все вооружение Нижегородского кремля состояло из 3 медных и 10 чугунных пушек и 60 затынных пищалей; при них было артиллерийских служителей, унтер-офицеров и рядовых 6 человек.

На другой день, в воскресенье, государь слушал в Спасо-Преображенском соборе литургию, совершаемую протопопом Алексеем Васильковым; после литургии удостоил своего посещения Питирима в его кельях, долго беседовал с ним о делах паствы, потом осматривал губернскую канцелярию, где спросил ведомость о делах решенных и нерешенных, и кушал в этот день у Строгановых.

На следующий день государь удостоил этой чести вице-губернатора. Во время стола Петр обратил разговор на спасителя Отечества Минина, расспрашивал о преданиях, сохранившихся о нем, и жалел, что потомство его прекратилось. После обеда государь осматривал пристань, где, найдя купеческие суда, построенные по-старинному, неудобными для морской навигации, сделал выговор Ржевскому и указом повелел строить суда так, чтоб они могли ходить в море. Государь также приказал учредить в Нижнем верфь для делания мачт, парусов и вообще всего такелажа, а мастеров прислать из Санкт-Петербурга. Главный надзор за верфью поручен был вице-губернатору и интенданту.

Мая 30-го Петр Великий праздновал день своего рождения по всем церквам нижегородским по храмовой главе Исаакию Далматскому. Накануне слушал всенощную в церкви собора Богородицы, что близ дома Строгановых, а 30 числа вместе с императрицей был у литургии в Спасо-Преображенском соборе, где сам с певчими пел на клиросе и читал Апостол. Священнодействовали: епископ Питирим, архимандрит Макарьевского монастыря Филарет и ключарь соборный, священник Иоанн, да придворный протодиакон. В этот день государю исполнилось 50 лет.

Отслушав обедню, он спросил, где могила Минина, и увидев ее, поклонился до земли и сказал: «Вот истинный спаситель отечества!» Потом государь вместе с государыней посетил епископа и пригласил его к обеденному столу, к которому приглашены были вице-губернатор с другими знатными особами, также архимандриты и игумены. После стола государь был в ратуше и в гостях у бургомистра Якова Пушникова, а в два часа ночи, простясь с епископом и вице-губернатором, отправился в дальнейший путь на тех же судах, на коих прибыл из Москвы.

Этот год второго прибытия Петра Великого в Нижний Новгород, год пятидесятилетнего юбилея жизни государя, был годом пятисотлетнего юбилея существования самого города и замечателен еще пожаром, опустошившим 17 сентября Благовещенский монастырь, часть посада по Оке и несколько церквей.

Царствование Екатерины I, Петра II и Анны Иоанновны было ознаменовано в Нижнем Новгороде и во всей земле Низовской продолжением подвигов Питирима, которые подробно описаны в III главе второй части этой книги.

В управление Питирима Нижегородской епархией в Нижнем Новгороде построены каменные церкви Святого Иоанна Предтечи и Владимирской Божьей Матери, первая — в Благовещенской слободе, а вторая — в слободе Кунавинской.

Последний год царствования Анны Иоанновны, правление Иоанна Антоновича и год вступления на престол императрицы Елизаветы Петровны были памятными годами в истории просвещения нижегородских иноверцев. В 1740 году по именному указу для просвещения мордвы, чувашей и черемис выбраны были в Казанской губернии тридцать молодых людей из разных сословий, знающие языки тех племен, приготовлены в священнослужители и посланы просвещать идолопоклонников Нижегородской и Казанской губерний.

Кроме этих просветителей, приготовленных заботливым правительством, были еще поборники православия по призванию, которые своим примером и трудами принесли много пользы в деле обращения язычников в христианство. Таков был Федор Догада, мордвин Арзамасского уезда, дворцовой ясашной волости, деревни Камкинской.

В 1731 году Догада принял святое крещение в московском Богоявленском монастыре и через 9 лет, при нижегородском епископе Иоанне, он как просветитель мордвы был послан мордовским камкинским обществом к императрице Анне Иоанновне «всенижайше просить о том, чтобы новелено было но желанию их просветить светом св. крещения».

Нужно ли говорить, как было принято это прошение? Императрица, кроме других милостей, оказанных новообращающимся, повелела на казенную сумму построить в Камкине церковь, снабдить ее утварью и серебряными сосудами, а также отлить для нее в Москве из казенной меди три колокола в 10 пудов, 5 пудов и 3 пуда.

Епископы нижегородские Иоанн, Вениамин, Феофан и особенно знаменитый оратор и муж государственный Димитрий Сеченов были ревностными деятелями в деле обращения нижегородских иноверцев.

Вследствие указа 16 января 1751 года при епископе Феофане стали поступать в Нижегородскую семинарию для обучения принявшие крещение татары, мордва, черемисы и чуваши. Некоторые из них оставались в духовном звании и впоследствии проповедовали Слово Божие между своими единоплеменниками.

Великая Екатерина, обожаемая Россией, в пятый год своего царствования вознамерилась для блага своих подданных обозреть лично внутренние губернии своего бесконечного царства.

В мае 1767 года государыня изволила сухопутно прибыть в сопровождении многочисленной свиты и дипломатического корпуса в Тверь, где приготовлены были для путешествия ее величества галеры, транспортные, экипажные, лазаретные и провиантские суда. В свите императрицы находились: фрейлины Авдотья Полянская и Елизавета Шакелзберг; графы Чернышевы, Орловы, Шувалов и другие приближенные особы; посланники: австрийский — князь Лобкович, прусский — граф Сольмс, испанский — виконт де ла Герерх, датский — Ассебург и шведский — барон Рибенг.

Мая 9-го императрица прибыла в Ярославль, 14 в Кострому; в Нижний Новгород ожидали ее 20 числа. Задолго еще до этого дня в Нижний Новгород ехали и шли, даже из отдаленных концов губернии, люди всех сословий, чтоб иметь счастье хотя раз в жизни взглянуть на славную монархиню.

В городе стало тесно, дома все уже, как говорится, были битком набиты народом, а множество опоздавших пришлецов по недостатку квартир день и ночь жили на улицах.

Мая 20 с утренней зари улицы Нижнего Новгорода кипели народом, одетым в праздничное платье; тут были люди всех сословий, состояний, всякого возраста, и все стремились на берега Оки и Волги, на Нижний базар, или нынешнюю Рождественскую улицу, и в кремль.

В восемь часов раздался сигнальный выстрел со стены кремля. Галеры императорские были в виду, в народе пронесся радостный гул. Еще прошло несколько минут — и гром пушек с кремля и судов, стоявших у берега, колокольный звон и незаглушаемое русское «ура!» возвестили, что царственная путешественница достигла устья Оки.

Императрица с галеры пересела в шлюпку и на ней уже прибыла к пристани, нарочно устроенной на берегу, против соляного двора. Тут ожидали ее нижегородский губернатор Яков Степанович Аршеневский, вице-губернатор Максим Иванович Макшеев, дворянство и почетное купечество. Государыня удостоила их своего милостивого слова, приветствовала народ, и оглушительное «ура!» снова потрясало воздух.

Императрица, сев в приготовленную для нее карету, отправилась в Спасо-Преображенский собор; Аршеневский, Макшеев и множество штаб- и обер-офицеров сопровождали ее верхами.

По обеим сторонам дороги расставлено было пять рот гренадерского полка, которые отдали императрице салют барабанным боем и преклонением знамен. Народ бежал за экипажем государыни, потрясая воздух радостным «ура!», кидал вверх шапки и хватался за карету, чтоб везти ее на себе.

Императрица въехала в кремль через Ивановские ворота, которые были украшены картинами, представлявшими разные события славных ее подвигов. Тут же на воротах поставлены были музыканты, приветствовавшие венценосную путешественницу торжественным кантом.

Карета императрицы остановилась на Кремлевском съезде, у лестницы, которая шла от него к колокольне Спасо-Преображенского собора. Императрица, вышедши из экипажа, поднялась по лестнице и шествовала между густыми толпами народа, отделенного от пути ее протянутыми веревками. Во время этого шествия ветром подняло край красного сукна, которым была устлана лестница и все расстояние от нее до собора. Видя это, одна мещанка сорвала с головы своей красный шелковый платок и разостлала его на обнаженном месте, за что удостоилась высочайшей улыбки, а потом и подарка.

Епископ Нижегородский Феофан Чарнуцкий в полном облачении, с Животворящим Крестом, окруженный архимандритами и священниками, вышел из собора навстречу государыне.

Императрица в соборе изволила слушать литургию, отправляемую епископом, при окончании которой протоиерей Григорий Хатунцевский говорил слово; потом императрица приложилась к святым иконам и отправилась в назначенный для пребывания ее архиерейский дом.

Там принимала она и допустила к руке губернатора с членами канцелярии, дворянство под предводительством вице-губернатора, коменданта с штаб- и обер-офицерами, епископа и знатнейшее духовенство, жен и дочерей дворянских и почетнейшее нижегородское купечество.

Епископ, губернатор с супругой и еще несколько знатных лиц удостоились в тот день приглашения к обеденному столу императрицы, который был в ее комнатах. После обеда, до самого почти вечера императрица беседовала с губернатором о состоянии Нижегородской губернии и о ходе Макарьевской ярмарки, причем давала ему различные наставления, относящиеся к управлению губернией.

На другой день (21 числа) императрица все утро занималась составлением инструкции для находившегося в свите ее лейб-гвардии капитана Бахметева, которого отправляла в Ярославль для разобрания ссор, возникших там между первостатейными гражданами.

В этот день императрица кушала в большом зале архиерейского дома, а в шесть часов пополудни ездила обозревать город, причем удостоила своим посещением Аршеневского. От него она проехала по Покровке и Ильинке к пристани, где села в шлюпку и отправилась к соляным амбарам.

Екатерина давно уже обращала особенное внимание на соляную торговлю, и здесь, на самом месте ее средоточия, хотела вникнуть во все ее подробности.

Река вся покрыта была лодками, наполненными горожанами разных сословий, и лишь только императрица села в лодку, как вдруг раздалось знакомое торжественное «ура!», а на галерах заиграла музыка и загремели барабаны.

Кажется, в этот же день нижегородский механик-самоучка, впоследствии известный в ученом мире Иван Петрович Кулибин, имел счастье быть представленным ее величеству графом Григорием Григорьевичем Орловым. Кулибин поднес на рассмотрение императрицы электрическую машину, телескоп и микроскоп своей работы, неоконченные свои знаменитые яйцеобразные часы и кантату своего сочинения.

Великая, поняв гениального художника, приняла благосклонно его стихи, рассматривала инструменты, внимательно слушала объяснение его о механизме часов и потом допустила к руке.

Утром 22 числа императрица занималась делами во внутренних комнатах, а в 12 часу вышла в зал, где собрались в то время все значительные особы, находившиеся в Нижнем, и тут архимандрит Оранского монастыря с братией, купцы и их жены, из которых многие приехали верст за 50 и более, чтоб только взглянуть на государыню, имели счастье облобызать руку державной путешественницы.

В этот день назначен был отъезд императрицы. После обеда снова наполнился зал и прочие приемные комнаты многочисленным собранием духовенства, дворянства и должностных лиц для отдания всеподданнейшего поклона государыне. Она, допустив к руке епископа и большую часть находившихся в зале, отправилась в путь.

Государыня ехала в карете до пристани, где села в шлюпку, в которой достигла галеры «Тверь». Народ провожал ее громогласным «ура!», толпясь около кареты, то же «ура!» раздавалось и на Волге с лодок, следовавших за императорской шлюпкой. Гром пушек и колокольный звон не умолкали, покуда галера императрицы не скрылась из вида. И долго, долго помнили в Нижнем Новгороде, как гостила в стенах его кремля великая императрица, окруженная блестящим двором, иностранными послами и знаменитыми путешественниками.

Не прошло и четырех лет от этого радостного события, как Нижний Новгород пострадал от чумы, а потом, через год, чуть было не испытал нашествия скопищ самозванца новейших времен, созданного не хитрыми иезуитами, как было то в начале XVII столетия, а невежественными русскими раскольниками, постоянными, как и последователи Лойолы, врагами всякого законного порядка и покровителями пороков и преступлений.

Между казаками, поселившимися в XV столетии на Яике (Урале) и отдавшимися под покровительство России при царе Михаиле Феодоровиче, со времени Петра Великого господствовал дух мятежа: они, зараженные расколом, не хотели покориться той системе управления, которую нарочно назначил для них великий преобразователь. Непокорность их не раз заставляла правительство употреблять строгие меры. Екатерина Великая, желая положить конец этим беспорядкам, обратила особое внимание на Яик; но не все лица, которым было вверено исполнение монаршей воли, действовали добросовестно, и потому благие предначертания, превратно исполняемые, только усилили зло. В 1771 году вспыхнул мятеж, однако решительные действия правительства подавили его, но только подавили, а не истребили. С небольшим через год он вспыхнул с новой силой, и на этот раз мятежники повторили проделку иезуитов, хотевших поколебать в начале XVII столетия престол Мономаха: мятежники нашли человека, который дерзко принял на себя священное имя царя русского. Несмотря на ничтожность личности самих зачинщиков и пошлость самозванца, выдумка имела огромный успех.

Под знамена Пугачева, провозглашенного мятежниками Петром III, устремились племена, враждебные России. Башкирцы, калмыки, чуваши, черемисы, мордва и недовольные правительством русские, преимущественно раскольники. Успехи мятежников в Оренбургском крае и в пограничных с ним губерниях заставили императрицу принять сильные меры. В декабре 1773 года для усмирения мятежников она назначила главным начальником войска генерал-аншефа Александра Ильича Бибикова, который, проездом из Санкт-Петербурга в Казань, прибыл в Нижний Новгород 21 числа этого же месяца. В то время Нижегородской губернией управлял губернатор генерал-поручик Алексей Алексеевич Ступишин, а епархией — епископ Антоний Зыбелин.

Бибиков, предъявив Ступишину свое полномочие, вручил ему 100 экземпляров манифеста о Пугачеве, данного в Санкт-Петербурге 29 ноября 1773 года. Ступишин 22 числа препроводил к Антонию копию с указа, данного Бибикову, и 30 экземпляров манифеста при отношении своем, которым просил епископа, чтобы он велел читать манифест по церквам в воскресные и праздничные дни. Антоний разослал списки с манифеста по всем церквам своей епархии, приказав священникам сверх чтения вразумлять народ словесными поучениями, что Пугачев есть ничто иное, как дерзкий обманщик. Несмотря на все эти благоразумные меры, около Нижнего Новгорода стало проявляться волнение.

Взятие Пугачевым Казани навело ужас на Нижний. Опасность еще более усилилась, когда Пугачев, разбитый Михельсоном и преследуемый графом Мелиным и Хариным, перебрался на правый берег Волги, провозгласил истребление дворянства, а народу вольность, отпущение повинностей и безденежную раздачу соли. Иноверцы, новокрещенные и крестьяне господские восстали против духовенства, лиц правительственных и помещиков. Воеводы, покидая города, дворяне — поместья, старались пробраться в безопасные убежища; но чернь ловила их, убивала или отводила к Пугачеву, который предавал всех верных законной власти мучительной смерти.

Пугачев взял Цивильск и, разделив свою шайку на две части, послал одну по алатырской дороге, другую по нижегородской. В Нижнем, узнав о движении мятежников, готовились к участи, постигшей Казань. Ступишин писал о том к московскому градоначальнику князю Волконскому, объявляя, что даже не отвечает за безопасность самой Москвы, куда, как полагали, намерен был идти Пугачев.

Июля 20-го 1774 года дерзкий смельчак взял Курмыш, потом Ядрин. Волнение около Нижнего усилилось еще более: крестьяне явно противились правительству, не хотели платить положенных повинностей.

Между тем войска отовсюду стремились на Пугачева, а главные сообщники этого орудия изуверов-раскольников, предвидя конец дерзкого своего предприятия, стали торговаться с правительством о голове своего предводителя. Пугачев, узнав о замыслах их и теснимый войсками, бежал: его цель была уже не нашествие на Москву, а спасение головы своей; он уже думал только, как бы ему пробраться за Кубань или в Персию. Но бегство его не ослабило мятежа, а развило во всей силе пугачевщину, как звал этот бунт простой народ. Мятеж, как зараза, переходил из селения в селение, от провинции к провинции. Появлялись два-три злодея и нелепыми рассказами увлекали за собой тысячи людей. Возникли отдельные шайки бунтовщиков-грабителей, и каждая имела в своем предводителе своего Пугачева.

В конце июля, когда Пугачев стремился с необыкновенной быстротой по пути к Пензе, единомышленники его явились около села Богородского, где прежде у изуверов-раскольников сообщники Разина или Максима-самозванца нашли себе сочувствие; но, к чести березопольцев, на этот раз дух преданности к законной власти поборол искушение мятежников. Три злодея, соблазнявшие березопольцев, были пойманы крестьянами Демидова и, связанные ими, представлены в Нижний к Ступишину. Губернатор велел повесить мятежников на барках и пустить их вниз по Волге, мимо приволжских бунтовщиков.

Благоразумие, твердость и деятельность Ступишина и религиозные назидания Антония спасли Нижний от гибели и укротили волнение в его окрестностях.

Признательное правительство, отдавая справедливость ревностным защитникам престола и отечества, Антонию и Ступи-шину, возложило на них лестный труд — наблюдение за духовными и светскими лицами, не только подведомственными им, но даже находящимися и под начальством других. Это видно из именного указа, хранящегося в Нижегородской консистории, присланного из Святейшего Синода по донесению Ступишина на священника села Покровского, находящегося в Арзамасском уезде, который принадлежал тогда к Владимирской епархии. Этот священник по имени Максим Петров был осужден и лишен своего сана за то, что подпавши малодушному страху и увлеченный корыстолюбием признал Пугачева императором, поминал его на литургии и служил благодарственный молебен по случаю будто бы восшествия его на престол.

 

Глава седьмая. ОТ ОТКРЫТИЯ НАМЕСТНИЧЕСТВА ДО НАСТОЯЩЕГО ВРЕМЕНИ (1779–1856)

Мудрая Екатерина II, внешней политикой и блистательными успехами оружия прославляя в Европе Россию, в то же время неусыпно заботилась о внутреннем ее устройстве. Видя беспорядки, проистекавшие от воеводского управления, государыня испытывала различные меры для отвращения их и наконец признала за нужное дать новое образование всему внутреннему устройству империи.

В 1775 году, 7 ноября, было издано учреждение для управления губерниями. По этому учреждению каждая губерния должна была заключать в себе от 300 до 400 тысяч жителей и разделяться на уезды в 20 и 30 тысяч душ; две и три губернии должны были составлять наместничество с тем, чтоб каждой губернией заведовал губернатор, а наместничествами — наместники государевы или генерал-губернаторы.

Вследствие нового уложения разграничение областей, передача дел и сумм из города в город и другие обстоятельства представляли множество затруднений, потому образование губерний шло постепенно и продолжалось двадцать лет.

Указ об открытии нижегородского наместничества состоялся 9 сентября 1779 года. Нижегородский губернатор Алексей Алексеевич Ступишин, получив этот указ, деятельно занялся выполнением монаршей воли, в чем много содействовал ему епископ Антоний.

Кроме городов Арзамаса, Балахны и Василя, вошедших в состав Нижегородской губернии, были еще учреждены девять новых городов, а именно: Ардатов, Лукоянов, Починки, Сергач, Перевоз, Княгинин, Макарьев, Семенов и Горбатов.

Для новых присутственных мест, образовавшихся в городах согласно учреждению о губерниях, требовалось много людей, способных к канцелярским занятиям. Ступишин обратился к Антонию и просил его выбрать годных для этого рода службы из воспитанников семинарии. Антоний представил ему двести человек детей священноцерковнослужительских, умевших писать: из них Ступишин отобрал и поместил по разным канцеляриям сто пятьдесят пять.

Декабря 15 приступлено было к начальному распоряжению для открытия наместничества. В этот день Ступишин и все должностные лица, также дворянство и купечество, при стечении многочисленного народа слушали в Преображенском соборе божественную литургию, совершенную преосвященным Антонием с высшим городским духовенством, в конце которой достойный архипастырь, высокий вития, в красноречивом слове указал на мудрое попечение императрицы о благе подданных и на все благодетельные следствия, которые должны произойти от новой системы управления; затем последовало молебствие о подании успехов благому начинанию.

Торжественное же открытие наместничества происходило 22 декабря; в этот день все упомянутые лица собрались в Преображенский собор, где так же, как и 15 числа, литургисал Антоний и говорил слово на текст: «Мое бо брашно есть, да сотворю волю пославшаго Мя, и совершу дело Его» (Иоанн, гл. IV, ст. 34).

После благодарственного молебствия епископ, Ступишин и все высшие городские лица отправились в дом наместничества, где снова было совершено молебствие с водоосвящением, по окончании которого Антоний, окропив святой водой присутствие наместнического правления, сказал Ступишину и прочим начальственным лицам речь, в которой на основании слов Евангелия, деяний и посланий апостольских и псалмопевца живо изобразил значение судей и их обязанности. Вот как заключил это слово Антоний, обращаясь к Ступишину: «…паче-же твое многоименитый пред прочими муж сердце благость Вышняго да исполнит крепости к прохождению возложенныя на тебя многотрудныя должности, и вразумит ко исполнению премудрых постановлений августейшия законодательницы, вверившия в главное твое попечение сию часть отечества! Буди якоже светильник, горяй и неугасаяй во дни и нощи! Твое бодрствование в подвигах подаст другим неотрицаемый пример к трудолюбию и ревностному должностей исполнению! Сим образом всяк от вас пред Богом и престолом Помазанницы Его не постыдно может рещи тако: „дело соверших, еже дала ecи мне да сотворю“» (Иоанн, гл. XVII, ст. 4).

Весело праздновали нижегородцы 22 декабря 1779 года.

От имени всего благородного общества было сочинено и произнесено похвальное слово Екатерине Великой. Вечером город был иллюминован, а перед домом наместника, в котором был великолепный бал, горел щит, украшенный разными аллегорическими картинами и надписями, сильно выражавшими благодарность подданных к своей монархине-благодетельнице. На первом плане щита была изображена высокая гора, на ней множество различных растений, а на вершине стоял храм благополучия России с растворенными воротами, через которые виден был престол с лежащей на нем книгой закона. Налево от храма изображен Нижний Новгород; одна из башен его кремля украшена была гербом губернии. Перед самым храмом, на открытом месте, виден обелиск с вензелевым именем государыни. Внизу обелиска, в левой стороне, изображена Россия, сыплющая фимиам на жертвенник в знак своей благодарности. В приличном месте была поставлена следующая надпись:

Далее, по правую сторону описанного аллегорического изображения представлены были: в виде Минервы Премудрость, поражающая копьем дракона; Мужество в виде воина в латах; Милосердие в виде женщины, держащей в одной руке лавровую, а в другой масличную ветви, а под этими изображениями надписи:

под первой:

под второй:

под третьей:

На левой стороне были изображены статуи: Правосудия в виде Фемиды; Прозорливости и Изобилия, а под ними были также надписи:

под первой:

под второй:

под третьей:

Между всеми этими аллегорическими изображениями были представлены лавровые деревья. Посредине стволов их висели щиты с изображением вензелевых имен наследника престола великого князя Павла Петровича и супруги его, великой княгини Марии Феодоровны.

По сторонам всей группы аллегорических изображений стояли по две пирамиды, а между ними — несколько колонн, обвитых лаврами; и на каждой колонне вензелевые изображения имени государыни под коронами.

В верху всей группы иллюминованных аллегорий видна была парящая Слава с трубой и распущенным свитком с надписью, означавшей месяц, число и год открытия нижегородского наместничества.

На другой день праздника Рождества Христова (26 декабря) епископ Антоний давал обед для наместника Ступишина, членов наместнического правления и других почетных лиц города; во время этого обеда, при питье тостов за высочайших особ, производилась пушечная пальба. Вечером архиерейский дом был иллюминован: пирамиды, украшенные зеленью и горящими плошками, были поставлены перед домом в длину всего двора, который шел тогда между садов на Тихоновскую улицу; такие же пирамиды стояли в саду; некоторые из них были соединены гирляндами из зелени. Вокруг дома — по балюстраде, в саду и прочих местах, где только можно было поставить, — горели плошки.

В самом же доме был устроен транспарант со следующими изображениями: верх картины занимало сияющее Всевидящее Око, в середине картины орел с распростертыми крыльями, держащий в правой ноге скипетр и книгу закона, в левой — державу и весы. Под орлом стихи:

В середине вензелевое имя императрицы; над ним два ангела, держащие корону. От имени раскидывались лучи, озарявшие города нижегородского наместничества, представленные по краям картины. Вокруг орла стихи:

С правой стороны орла Народ, стоящий на коленях, держит пылающее сердце; из него к вензелю следующие слова:

Близ Народа сосуд с горящим фимиамом, который восходит к имени императрицы.

С левой стороны орла также изображен Народ с пылающим сердцем, от которого проходит надпись к Всевидящему Оку:

От Всевидящего Ока к имени императрицы надпись:

Ниже орла герб Нижегородской губернии — красный олень в лаврах и под ним свиток со стихами:

Между двенадцатью городами, изображенными по краям картины, были следующие стихи, как будто бы разговор городов между собою:

Нижний Новгород и все города губернии перевязаны в знак согласия цепью, и близ нее стихи:

Внизу картины представлены: Волга и Ока со стоящими на берегах их городами нижегородского наместничества и стихи:

По обеим сторонам картины были представлены пирамидальные фигуры: правая изображала оканчивающийся 1779 год, а левая — наступающий 1780; под ними, на тумбах, стихи:

под первым:

под вторым:

На следующий день (27 числа) Нижегородская семинария праздновала открытие наместничества диспутом из нравственной философии о законах. Кроме епископа Антония и духовенства на этом празднике присутствовали: генерал-губернатор Ступишин, члены наместнического правления, а также дворянство и почетное купечество. Епископ, духовные и другие лица участвовали в рассуждениях учеников и подавали свои мнения. В начале, середине и при конце состязаний студенты семинарии говорили речи и пели канты, сочиненные нарочно для этого праздника.

Вслед за тем были отправлены наместником высшие должностные лица в уездные города для открытия там присутственных мест, которые и были открыты: 28 декабря в Арзамасе, Макарьеве, Княгинине, 29 в Горбатове, 30 в Ардатове, Василе, Балахне, Перевозе, 31 в Сергаче и Семенове; 2 января 1780 года в Лукоянове и 4 в Починках.

Во время открытия наместничества в Нижнем Новгороде были следующие начальственные лица: генерал-губернатор сенатор генерал-поручик и кавалер ордена св. Александра Невского и св. Анны 1-й степени Алексей Алексеевич Ступишин, губернатор генерал-майор Федор Васильевич Обухов, вице-губернатор действительный статский советник Василий Иустинович Запольский, губернский предводитель дворянства лейб-гвардии капитан Николай Николаевич Бахметев.

Императрица была чрезвычайно довольна быстрыми распоряжениями Ступишина и содействием епископа Антония. Ступишин вследствие донесения своего, сделанного в декабре о том, что наместничество непременно откроется к 1 января 1780 года, удостоился получить высочайший рескрипт следующего содержания:

«Алексей Алексеевич!

Я с удовольствием получаю первое уведомление ваше об открытии наместничества нижегородского в полном его образе. Воздавая справедливость вашим ревностным трудам в исполнении воли моей, возлагаю на вас изъявить благоволение мое всему тамошнему обществу, за их признание к моим попечениям о благе их. От усердного их содействия ожидаю я наилучших и совершеннейших в том успехов, пребывая впрочем вам доброжелательная Екатерина.

В Санкт-Петербурге.

Декабря 24 дня».

Антоний был награжден драгоценной панагией с бриллиантами и изумрудами, которую ценят в 50 000 рублей.

С открытия наместничества Нижний Новгород стал улучшаться и украшаться новыми зданиями. В 1782 году были выстроены в кремле дома для присутственных мест, а на Нижнем базаре — каменный гостиный двор.

Екатерина Великая, заботясь о просвещении своих подданных, с 1781 года занялась устройством народных училищ, повелев составить и печатать необходимые для преподавания книги, сообразные с правлением и духом православия, а также хотела иметь у себя словари языков иноплеменных народов, обитавших в России; с этой целью извещала она о своем намерении некоторых епархиальных архиереев. В том числе и нижегородский епископ Дамаскин, известный своей ученостью, в 1784 году получил рескрипт следующего содержания:

«Преосвященный епископ Нижегородский!

Считая, что в Нижегородской семинарии преподается учение языков разных народов, в епархии вашей обитающих, Я желаю, чтобы ваше преосвященство доставили Мне словари тех языков с российским переводом, расположа оный но алфавиту российских слов, и сверх писмен оных народов написав по-русски каждое слово, как произносится. Пребываю впрочем к Вам доброжелательная Екатерина».

Вследствие этого под надзором Дамаскина был составлен словарь татарский, мордовский, чувашский и черемисский в 2-х томах, содержащий в себе более 1000 листов. В том же году в Нижегородском кремле был пожар, при котором сгорел и деревянный дом наместников.

В 1787 году было открыто Главное нижегородское народное училище.

В 1794 году, июля 20 числа, в первый раз памяти незабвенного Минина были посвящены стихи, сочиненные в Нижнем Новгороде. Н. Ильинский, приезжавший из Санкт-Петербурга по какому-то казенному делу, написал их вот по какому случаю, как сам он говорит в заключение описания жизни и подвигов Козьмы Минина: «В бытность мою в прошлом 1794 году в Нижнем-Новгороде по порученной мне комиссии, узнал я, что сей славный муж Козьма Минин погребен в тамошнем соборе, на левой стороне, за первым столбом. Но воображая знаменитый его подвиг, прискорбно мне было, что нет на том месте ни памятника, ни надписи, и потому рассудил возобновить сию память следующими стихами, которые напечатаны и поставлены над тем местом, где он погребен».

Господин Ильинский препроводил при отношениях к нижегородскому епископу Павлу и в Главное народное училище по 50 экземпляров своего стихотворения и в городскую думу — 150; епископа он просил поставить стихи над могилой Минина, училище — раздать их учащимся, а городской думе писал, между прочим: «Внося при сем в оную думу 150 экземпляров (стихотворения), смею себя ласкать, что градское общество, для сохранения памяти сего великодушного к спасению отечества поступка и для возбуждения в сердцах подобных чувствований, за честь себе поставит соорудить ему памятник, к чему я первый споспешествовать истинным счастием себе поставляю». Воззвание это, как видно, не произвело тогда в Нижнем Новгороде желанного действия, однако отозвалось в Москве: к епископу Павлу были присланы московскими купцами 200 рублей на украшение гробницы Минина.

В 1797 году император Павел Петрович с великими князьями Александром Павловичем и Константином Павловичем два раза удостоил посещением своим Нижний Новгород: в первый раз в мае, во второй — 3 июня. Они изволили останавливаться в доме, занимаемом наместником.

В том же году епископы нижегородские стали именоваться нижегородскими и арзамасскими, а епархия получила почти нынешние границы.

В 1800 году последовало закрытие нижегородского наместничества; в продолжение его существования были три наместника: А. А. Ступишин управлял до 1783 года, Иван Максимович фон Ребиндер, генерал-поручик, с 1783 по 1796 год, а потом князь Андрей Иванович Вяземский, генерал-поручик. Нижегородскими губернаторами при наместниках были: в 1779 году Ф. В. Обухов, недолгое время, на его место поступил Иван Саввич Белавин, генерал-майор, который и был до 1796 года, а за ним Андрей Лаврентьевич Львов, действительный статский советник.

В последней четверти XVIII столетия в Нижнем Новгороде проявилась литературная деятельность. В нем переводили повести с немецкого, драмы Шекспира и Кальдерона с французского перевода; писались и печатались оригинальные сочинения. Из нижегородских переводчиков того времени известен протоиерей Савва Сергиевский, а из сочинителей — Яков Васильевич Орлов, издавший в 1799 году свои сочинения под названием «Мое отдохновение для отдыху других». В то же время он занимался составлением «Памятника событий в Церкви и Отечестве» и «Всеобщим памятником». В этой же четверти XVIII столетия в Нижнем Новгороде образовался театр, сперва любителей, а потом и публичный.

В 1801 году по именному указу велено раскольникам в Нижегородской епархии иметь церковь и особых священников, рукоположенных от епархиального архиерея, для отправления службы Божией по старопечатным книгам, согласно с представлением епископа Вениамина.

В 1806 году император Александр Благословенный выразил свое благоволение нижегородскому дворянству за патриотизм его рескриптом, данным 4 декабря на имя губернского предводителя дворянства князя Трубецкого. Эта высочайшая милость повторилась в 1808 году, 31 декабря: дворянство получило рескрипт Благословенного за сформирование милиции. В том же году Главное нижегородское народное училище было преобразовано в губернскую гимназию.

В 1809 и 1811 годах были в Нижнем Новгороде большие пожары, от которых пострадала и внутренность кремля.

В тяжкий и славный для России 1812 год в Нижнем Новгороде, как и в других городах России, делались пожертвования всеми сословиями и формировалось ополчение, состоявшее из 13 дружин, начальником которого был избран действительный камергер князь Георгий Александрович Грузинский, потомок царя Вахтанга. Здесь же нашли пристанище жители московские, в числе которых были: незабвенный историограф Карамзин, Н. Н. Бантыш-Каменский, начальник московского архива, А. Ф. Малиновский, сенатор Ю. А. Нелединский-Мелецкий, В. Л. Пушкин, К. Ф. Батюшков и первый ратник московского ополчения С. Н. Глинка. Все они часто собирались у Карамзина, беседовали о несчастьях отечества, и, когда кому-нибудь западало сомнение о благополучном окончании тогдашних бедствий России, Карамзин показывал на Нижегородский кремль, который был виден из окна его кабинета, и говорил, что русские каковы были в 1612 году, таковы же будут и в 1812 году. Малиновский, как полагают, начал писать здесь биографические сведения о князе Пожарском, историограф собирал материалы и писал XII том своей истории, Батюшков и Пушкин написали по нескольку стихотворений.

Малиновский, Батюшков и другие литераторы убеждали Глинку издавать в Нижнем Новгороде ежедневные листки о действиях армии и народа, но Глинка отказался: «тоска сердечная о бедствии отчизны» отбила тогда у него охоту к перьям и чернилам.

После опустошения Москвы носились слухи, что Нижний Новгород заменит центральную столицу России.

В 1813 году императором Александром Благословенным были присланы знамена нижегородского ополчения на гроб Минина.

В 1816 году сгорела Макарьевская ярмарка, вследствие чего по высочайшему повелению она переведена в Нижний Новгород, где и открыта во временных помещениях 20 июля 1817 года. С этого времени Нижний Новгород начал более и более процветать и украшаться зданиями. Этот год еще памятен нижегородцам тем, что они удостоились видеть в стенах своего города великого князя Михаила Павловича.

В 1818 году умер в Нижнем Новгороде известный механик Иван Петрович Кулибин, и в том же году происходило открытие нижегородского библейского общества.

В 1822 году открыт каменный ярмарочный гостиный двор, а в следующем — совершенно окончен новый Крестовоздвиженский монастырь, перенесенный от Георгиевской башни за старую Московскую заставу.

В 1820 и 1821 годах нижегородский купец Кир Бронников, бывший в то время крестьянином графа Шереметева, путешествовал ко святым местам, находящимся в Европе, Азии и Африке, описание которых издано им в 1824 году в Москве.

В 1824 году составлен новый план города, а в 1825 году назначено быть в Нижнем Новгороде, кроме губернаторов, генерал-губернаторам, которые заведовали губерниями Нижегородской, Казанской, Симбирской, Пензенской и Саратовской. В том же году скончался нижегородский епископ Моисей, погребение которого было чрезвычайно великолепно и тем еще замечательно, что его совершал с духовенством нижегородским греческий митрополит Агафангел, приехавший случайно в Нижний Новгород вместо Нежина.

В 1811 году император Александр Благословенный соизволил утвердить открытие монумента князю Пожарскому и гражданину Минину, назначавшийся для кремля нижегородского памятник был отлит из бронзы художником Якимовым по проекту знаменитого Мартоса, но поставлен в 1817 году вместо Нижнего Новгорода в обновленной Москве, на Красной площади, а взамен его в кремле нижегородском в 1826 году воздвигнут обелиск из гранита.

В следующем году прислан в Нижний Новгород список со знамени князя Пожарского и поставлен в Преображенском соборе над гробом Минина. В том же году открыто Нижегородское соляное правление: оно образовалось из бывших солевозной комиссии и конторы нижегородских соляных запасов.

В начале 1828 года Нижний Новгород опять видел великолепное погребение святителя церкви, знаменитого царственным происхождением грузинского католикоса Антония, жившего в Нижнем Новгороде с 1824 года. В этом же году упразднено нижегородское генерал-губернаторство, которое существовало около трех лет под управлением генерал-губернатора Бахметева.

В 1830 году Нижний Новгород пострадал, как почти и вся Россия, от холеры. В этом же году здесь недолго жил А. С. Пушкин. В следующем году холера повторилась и свирепствовала так же ужасно, как и в первый раз.

1834 год особенно памятен нижегородцам: в августе Нижний Новгород удостоился посещения принца Петра Ольденбургского; в сентябре был освящен новый Спасо-Преображенский собор, воздвигнутый вместо прежнего, разобранного за ветхостью, и наконец в октябре нижегородцы торжествовали, видя в стенах своего кремля того, которого ожидали с нетерпением целых восемь лет.

Еще в 1826 году нижегородский городской голова Ф. П. Переплетчиков, имевший счастье присутствовать при священном короновании в Бозе почивающего государя императора Николая Павловича, привез нижегородцам радостное известие, что государь обещался удостоить своим высочайшим посещением Нижний Новгород. С той поры нижегородцы ежегодно ожидали видеть в стенах своего кремля великого потомка князей нижегородских. Наконец в 1834 году официально сделалось известно, что государь, как и великая бабка его, вознамерился, для блага подданных своих, обозреть внутренние губернии России, в том числе и Нижний Новгород.

По получении этого известия дворянство Нижегородской губернии спешило в Нижний. Все сословия, как истинно преданные престолу и отечеству, горели нетерпением видеть великого монарха.

Октября 10, в четвертом часу после полуночи, государь изволил прибыть в Нижний Новгород. Весть, что царь приехал, с быстротой электрического тока пронеслась по Нижнему. Несмотря на ранний час дня, густые толпы народа спешили со всех концов города на Большую Покровку, к дому, занимаемому военным губернатором, где изволил остановиться высокий путешественник. В этих толпах народа были, так же как и при встрече Екатерины Великой, приехавшие и пришедшие издалека.

В тот же день его величество изволил принимать должностных лиц города, дворянство и купечество, а потом посетил Преображенский собор, где был встречен преосвященным Амвросием, епископом Нижегородским и Арзамасским, и всем нижегородским духовенством. Николай I, как и великий прадед его, первый император России, удостоил поклонением прах Минина, для чего изволил спускаться в склеп под Преображенский собор, где ныне устроен трехпрестольный храм, а тогда был едва отделанный подвал. Из собора государь отправился через Нижний базар на ярмарку. На паперти ярмарочного Происхожденского собора его величество встретили протоиерей И. Ф. Филиппов и директор ярмарки действительный статский советник А. Н. Зубов. Поклонясь в соборе святым иконам, государь изволил обозревать как самый собор, так армянскую церковь, мечеть, Главный дом и прочие здания ярмарки.

На другой день государь посетил древнейший из храмов нижегородских — собор Архангельский; произвел смотр 4-му учебному карабинерному полку, только что сформированному из нижегородского отделения малолетних кантонистов; обозревал казармы этого полка и часть стены кремля, а потом гимназию, училище детей канцелярских служителей, Мартыновскую больницу и тюремный замок. В день отбытия своего, 12 числа, государь осчастливил своим присутствием бал, данный в доме Дворянского собрания, после которого, заехав на короткое время в дом военного губернатора, изволил отправиться в Москву.

По вечерам во все три дня пребывания государя в Нижнем Новгороде город великолепно был иллюминован, но особенно замечательно было освещение дома Дворянского собрания, триумфальных ворот, нарочно устроенных близ нынешней Покровской дамбы, и обелиска, также нарочно устроенного против дома консистории.

Не прошло двух лет, как радостное событие — приезд государя — повторилось: августа 15-го 1836 года Нижний Новгород опять увидел Державного Отца своего. Государь прибыл с московского тракта часу во втором пополудни и остановился в Главном ярмарочном доме. На другой день изволил слушать литургию в Ярмарочном соборе, которую совершал Иоанн, епископ Нижегородский и Арзамасский соборне; после того удостоил принять должностных лиц города, дворянство и депутатов от купеческих обществ знатнейших городов империи. При приеме последних, прежде всех благоволил обратиться к нижегородскому городскому голове Переплетчикову, как представителю купцов, местных хозяев ярмарки, и «сограждан знаменитейшего из этого сословия Козьмы Минина». Потом изволил обозревать ярмарку и как Державный Хозяин беседовал с купцами о ходе ее и улучшениях; также обозревал город и произвел смотр собранным в Нижнем бессрочно-отпускным воинам. Августа 17 государь отправился на пароходе в Казань.

Нужно ли говорить о восторге народа, с которым встречали в Нижнем Новгороде государя в оба приезда? Каждое появление Державного на городских улицах и на ярмарке сторожили тысячи народа, покинувшего все обычные дела свои; всякий нижегородец горел желанием как можно более насмотреться на царя своего, запечатлеть в памяти и сердце черты Помазанника Божия. Торжественное «ура!», которым люди русские выражают радость, восторг и благоговение пред своими венценосцами, гремевшее некогда в Нижнем Новгороде Петру I, Екатерине II и Павлу I, раздавалось в бывшей столице великих князей нижегородских и в 1834 и 1836 годах.

Государь изволил обратить особенное внимание на престольный город своих предков. В первый приезд свой предположил украсить Нижний Новгород разными сооружениями и зданиями. Для того он отдал множество повелений, которые впоследствии были приводимы в исполнение. При этом случае нижегородский городской голова Переплетчиков заслужил милостивое внимание государя. Его величеству было угодно объявить Переплетчикову свои намерения относительно устройства Нижнего Новгорода. Но, чтоб привести в исполнение желания государя, нужно было, чтобы граждане, владевшие местами, пролегающими к Волге, от бывшего Боровского перевоза вниз по течению реки, согласились уступить их для открытия набережной. Переплетчиков немедленно сообщил о том владельцам этих мест. Нижегородцы, исстари готовые на все для царей своих, с радостью изъявили желание быть исполнителями предначертаний государя. Его величеству было приятно это усердие горожан, а представитель их, Переплетчиков, удостоился еще более монаршего внимания. Государь сказал ему, что предполагает построить на берегу Волги, под кремлем, казармы, а достойный нижегородец представил государю, что эти постройки можно произвести без участия казенных сумм — на проценты с оценочной суммы городских домов, за что Переплетчиков удостоился монаршего милостивого слова.

В 1834 году, немедленно по отъезде государя из Нижнего Новгорода, составился здесь комитет для устройства города. План 1824 года оказался неудобоисполнимым, и потому в нем сделаны разные изменения; потом, в 1837 году, составлен, согласно высочайшей воле, новый, который и утвержден 3 апреля 1838 года.

Между тем началось, так сказать, преобразование города. В кремле были уничтожены винные подвалы, давно уже, за ветхостью, стоявшие пустыми; разобран старый архиерейский дом, в котором помещались временно городская и холерная больницы, а также сломаны все обывательские дома; за кафедральным собором построен военно-губернаторский дом с императорской квартирой, гауптвахта и арсенал; отделаны корпуса, принадлежащие 4-му карабинерному полку; разведен сад около северной стены кремля, от Георгиевской башни до Ивановских ворот; единоверческая церковь Святого Духа обращена в домовую военного губернатора, а единоверцам отдана для служения церковь Святого Симеона Столпника, принадлежавшая до того нижегородскому гарнизонному батальону, который переведен к церкви Успения Божия Матери, что в кремле, бывшей до того в виде приписной к Спасо-Преображенскому собору. Деревянные лавки, находившиеся около Дмитровских ворот, снаружи кремля, близ самых стен, уничтожены, и вместо них построен верхнебазарный общественный дом изящной архитектуры, расположенный по Большой Покровке, Верхнебазарной площади и Алексеевской улице; остатки старинных рвов засыпаны и по ним проведен бульвар, который опоясывает почти две трети кремля. Исчезли улицы Панские, расположенные на самом берегу Волги, от Боровского перевоза вниз по течению реки, и группы домиков, раскиданных по горе под западной частью кремлевской стены, известные под названием Зелени; устроены Нижняя и Верхняя набережные, съезды — Похвалинский, Зеленский, Георгиевский и Печерский, дамбы — Лыкова, Варварская, Покровская, Острожная и прочие; разведен Английский сад, соединяющий Верхнюю набережную с Нижней; построены два корпуса казарм близ церкви Живоносного Источника и две часовни: одна у Ивановских ворот, другая — близ Благовещенского монастыря.

Также возникло много общественных и частных каменных зданий больших размеров изящной архитектуры, а из вновь построенных деревянных домов образовались целые улицы.

Для поощрения жителей к постройкам им даны были разные льготы, как-то: купцы, строившие дома и фабрики, пользовались гильдейскими правами бесплатно в течение десяти лет; для нуждающихся же во вспоможении от щедрот монарха учрежден был ссудный капитал, которым может пользоваться и ныне всякий нижегородец: на одно лицо — до десяти тысяч рублей ассигнациями.

В 1837 году Нижний был осчастливлен посещением наследника престола, ныне благополучно царствующего государя императора Александра Николаевича. Его величество изволил прибыть 12 августа и также имел квартиру в Главном ярмарочном доме; он, как и Державный Родитель его, удостоил своим вниманием все, что было замечательного как в городе, равно и на ярмарке, где в то время была устроена выставка местных произведений, и осчастливил своим высоким посещением народный праздник, данный на острове Волги. Там для принятия высокого гостя была построена обширная беседка, изящно убранная снаружи сосновыми и еловыми ветвями, а внутри — берестой; над окнами ее были поставлены гербы городов Нижегородской губернии, увитые гирляндами из натуральных цветов. Самый же остров был превращен в Английский сад, где между природных кустарников зеленели лимонные и померанцевые деревья и благоухало бесчисленное множество цветов южных стран.

Праздник этот был чрезвычайно многолюден: в нем кроме нижегородцев участвовали жители почти всех концов России и гости восточные, бывшие на Нижегородской ярмарке, а также представители всех иноплеменных народов, обитающих в Нижегородской губернии, эти последние были тут в своих национальных праздничных костюмах.

Дворянство Нижегородской губернии, желая навсегда сохранить воспоминание о высоком посетителе, положило основать в Нижнем Новгороде дворянский банк и назвать его Александровским; проценты с сумм этого банка употреблять на содержание отставных и бессрочно-отпускных нижних чинов, поступающих на службу из крестьян, принадлежащих помещикам Нижегородской губернии. За это дворянство имело счастье получить высочайшую грамоту от 1 октября 1837 года; в том же году при гимназии был открыт Благородный пансион на счет дворянства для 22 воспитанников.

В 1839 году был в Нижнем Новгороде принц прусский Альберт.

В 1843 году открыт нижегородский губернский Александровский банк, а в следующем — Благородный пансион преобразован в Александровский дворянский институт.

В 1845 году Нижний Новгород два раза удостоился посещения его высочества герцога Максимилиана Лейхтенбергского.

В 1846 году, 1 июля, заложены водопровод и фонтан для снабжения верхней части Нижнего Новгорода чистой водой, а построение их кончилось через пятнадцать месяцев: фонтан был открыт 1 октября следующего года.

В 1848 году открыла свои действия нижегородская контора высочайше утвержденного Волжского пароходного общества, а в следующем году такие же две конторы пароходств: Камско-Волжского и общества «Меркурий». Все эти конторы ныне имеют буксирных, кабестанных и завозенных пароходов до 30, различных сил, начиная от 38 до 460. Пароходы Камско-Волжского общества делают рейсы в низовье Волги и по Каме до Перми; пароходы же Волжского общества и общества «Меркурий» — только по Волге, до самой Астрахани; к верху Волги пароходы всех трех обществ ходят до Рыбинска. Самые сильные пароходы, как-то: «Самсон», «Геркулес» (в 460 сил), «Кама», «Волга» (в 300 сил) принадлежат Волжскому обществу и исключительно возят тяжести; пароходы же прочих двух обществ возят кроме кладей и пассажиров.

В 1849 же году, 15 августа, была открыта на ярмарке выставка, на основании высочайшего повеления 19 марта 1845 года, распубликованного в указе правительствующего Сената от 4 апреля, для поощрения и усовершенствования сельского хозяйства и разных его отраслей, а также крестьянских ремесел в губерниях Нижегородской, Вятской, Симбирской, Пензенской и Казанской. На нее представили более 300 производителей до 2000 произведений; негромоздкие изделия были размещены в залах Главного ярмарочного дома, а канаты, телеги, скот и прочие громоздкие предметы — в особом балагане. На этой выставке особого внимания заслуживали: войлочные набивные ковры, деланные в Арзамасском уезде у господина Евреинова, прежде такие ковры делались только во Флоренции, Манчестере и Берлине; вывезенная в 1846 году из Пекина кормовая трава мусун-цао-цзы, заменяющая для скота зерновой хлеб, разведенная в Васильском уезде господином Каратаевым; сыр госпожи Карамзиной (Ардатовского уезда Нижегородской губернии), весы и другие изделия нижегородского цехового Весовщикова, стальные изделия Завьялова, Горшкова, Колякина, Коротцева, Воротилова и других, замки Вырыпаева (Горбатовского уезда), валяная обувь и поярковые шляпы Макаровского, Шилова и Киселева (Семеновского уезда), токарные вещи Ерыкалова (из Семенова), косы господ Шепелевых (Ардатовского уезда), кожевенные изделия села Катунок (Балахнинского уезда), канаты нижегородские и горбатовские, сталь нижегородского купца Пятова, железные шкаф, сундук его же, колеса деревни Муравихи (Нижегородского уезда), изразцы московского мещанина Тихонова, проживавшего в Нижнем, пожарные инструменты братьев Лысковцевых (из Арзамаса), картина, рисованная пером, казанского художника Гуцмана, резная из дерева корова (из села Богородского Горбатовского уезда), изделия нижегородского рабочего дома, мерлушки и овчины села Мурашкина (Княгининского уезда), резная и золоченая работа для царских дверей арзамасского мещанина Филиппа Крылова. Первая золотая медаль этой выставки присуждена была нижегородскому цеховому Весовщикову за весы, купорную машину, им усовершенствованную, и за модель вертела его изобретения; большие серебряные медали даны: госпоже Карамзиной за сыры и господину Евреинову за набивные войлоки; малые серебряные медали: нижегородскому купцу, почетному гражданину С. С. Пятову за усовершенствования в канатном производстве и за представленные на выставку канаты, сталь, железный сундук и такой же шкаф; нижегородскому купцу А. Г. Горбачеву за усовершенствование прядения канатов; крестьянину балахнинского уезда села Катунок Самарину за изобретенный им способ дубления овчин; арзамасскому купеческому сыну Лысковцеву за отлично изготовленные пожарные трубы и за обучение крестьянских мальчиков, как обращаться с пожарными инструментами и делать деревянные трубы. Десять производителей получили почетные отзывы, в том числе нижегородский купец мануфактур-советник М. Г. Рукавишников за сталь; восемнадцать — похвальные листы и шестьдесят четыре — денежные премии.

В 1850 году Нижний Новгород опять удостоился видеть в стенах своих членов августейшего семейства царского. Великие князья Николай Николаевич и Михаил Николаевич изволили прибыть в Нижний Новгород 11 числа августа и остановились в кремлевском военно-губернаторском доме. Немедленно по прибытии они отправились в Преображенский собор, где были встречены преосвященным Иустином, епископом Владимирским и Суздальским, со всем нижегородским духовенством. Высокие путешественники во время четырехдневного пребывания своего в Нижнем не оставили без внимания ничего замечательного как в самом городе, равно и на ярмарке; также удостоили своим присутствием спектакль в ярмарочном театре, бал, данный начальником губернии в кремлевском доме, и гулянье, устроенное в Английском саду на волжском Откосе. Нижний Новгород не видал до той поры ничего подобного этому гулянию. Кроме бесчисленного множества народа обоего пола, между которым были жители всех концов империи и торговые гости Востока, сад вмещал в себе несколько оркестров музыки, несколько хоров песенников, русских и цыганских; акробатов, фокусников, и, сверх того, в разных местах его подгородные жители обоего пола в праздничном национальном наряде играли хороводами.

Перед закатом солнца великие князья в сопровождении своей свиты и начальника губернии изволили кататься по Волге на пароходе, где было избранное общество Нижнего Новгорода.

В сумерки, когда пароход возвратился к городу, сад весь горел тысячами разноцветных огней, освещавших густые толпы гулявших по его извилистым аллеям.

В память посещения Нижнего Новгорода великими князьями Николаем Николаевичем и Михаилом Николаевичем нижегородское дворянство пожертвовало сумму для содержания в честь их высочеств двух воспитанников в Александровском дворянском институте.

Пройдут годы, и многие из них затмятся в памяти народной, но годы 1834, 1836, 1837, 1845 и 1850, ознаменованные в Нижнем Новгороде посещением высочайших особ, останутся навсегда незабвенными для него; современное поколение нижегородцев с благоговейным восторгом будет передавать о них свои воспоминания внукам и тем развивать и укоренять в новом поколении врожденные в русских безграничную преданность и любовь к благословенному дому Романовых, почти два с половиной столетия украшающему царственными доблестями престол Мономаха, поставившему Россию между государствами всего света на высшую степень славы и могущества.

В 1851 году открыт Второй нижегородский детский приют, а в следующем — Мариинский институт благородных девиц; и в том же году в ознаменование совершившегося двадцатипятилетнего юбилея благополучного царствования в Бозе почивающего императора Николая I нижегородское дворянство определило сумму на содержание двух воспитанников в Александровском институте, которые именуются питомцами князя Пожарского и Минина.

В 1853 году, во время ярмарки, была опять выставка сельских произведений, как и в 1849 году.

Раздались громы войны, направленные защитниками луны на Святой Крест и Россию, — и в Нижнем Новгороде заговорили сердца, преданные Вере, Престолу и Отечеству. В сентябре 1853 года по первому высочайшему повелению о призыве на службу бессрочно-отпускных армейских нижних чинов господа губернские и уездные предводители дворянства Нижегородской губернии, благоговея пред всемилостивейшим вниманием и отеческою заботливостью Великого Поборника Креста, государя императора Николая Павловича о призрении семейств нижних военных чинов, определили из доходов капитала, образовавшегося в дворянском банке, отчислить 7000 рублей для единовременного пособия семействам нижних чинов, проживавших в помещичьих имениях.

Это пожертвование, по докладу его высокопревосходительства господина министра внутренних дел, государь император соизволил принять с изъявлением нижегородскому дворянству своего высочайшего благоволения. Ассигнованные деньги были разосланы к господам уездным предводителям дворянства для выдачи по принадлежности.

В ноябре того же года выступили из Нижнего Новгорода в Орел 2-й и 4-й батальоны Тарутинского егерского полка, а в следующем году, в марте, 2-я бригада гренадерской дивизии и 4-й карабинерный полк. Нижегородское дворянство и купечество радушно угощали выступавших воинов хлебом и солью, а управлявший акцизно-откупным комиссионерством И. И. Куренков — водкой. Кроме того, Куренков раздал по 25 копеек на человека всем нижним чинам 4 батальона Тарутинского полка, занимавшего караулы в городе; мануфактур-советник нижегородский 1-й гильдии купец М. Г. Рукавишников выдал по 20 копеек на человека на всех нижних чинов бригады; городской голова, почетный гражданин В. К. Мичурин поднес иконы: бригаде — Воскресения Христова, в серебряном окладе, с надписью: «Господь наш. Избавитель наш! Кого убоимся! Да воскреснет Бог и расточатся врази Его!», а карабинерному полку — Михаила Архангела, в серебряной ризе, с надписью:

«Господи, спаси Царя и услыши ны! Небесных воинств Архистратиже Михаиле, молим Тя присно мы недостойнии, да Твоими молитвами оградиши Благочестивейшего Императора нашего и Воинство Его кровом крил невещественныя Твоея славы, сохраняюще ны, припадающий и вопиющия: от бед избави нас, яко чиноначалъник вышних сил».

От всего же купечества Нижнего Новгорода было пожертвовано для обоза и ротных артелей бригады 200 лошадей. Государь император Николай Павлович, по всеподданнейшему о том его величеству докладу, высочайше повелеть соизволил: «принять оныя и благодарить купечество за похвальное стремление к пользам общим».

Мая 25 того же 1854 года нижегородское дворянство имело чрезвычайный съезд, на котором определило приносить к стопам государя императора из своего достояния ежегодно, во все время борьбы с врагами за Святой Крест Христов, по пятидесяти тысяч рублей и независимо от того из процентов дворянского капитала отделять ежегодно по семи тысяч рублей на обеспечение содержания семейств бессрочно-отпускных нижних чинов армии и флота, призванных на службу, так же во все время войны; раненым же и увечным нижним чинам, которые будут возвращаться на родину, давать особенное денежное пособие из сумм дворянского банка согласно его положению.

При этом пожертвовании рвение нижегородского дворянства было так сильно, что многие лица из числа его, не ожидая общего совещания, присылали через уездных предводителей и прямо доставляли исправлявшему должность губернского предводителя господину статскому советнику Петру Михайловичу Андрееву по 50 копеек за каждую числившуюся за ними душу. Еще до отъезда господина Андреева в Петербург для исходатайствования дозволения на чрезвычайный съезд дворянства в нижегородском Дворянском собрании было уже этой суммы до 5000 рублей.

Государь император за такое усердие нижегородского дворянства изволил даровать ему грамоту от 10 июня 1854 года.

Июля 1 числа, в день рождения государыни императрицы Александры Феодоровны, в девять часов утра предводители, депутаты и дворянство, бывшие в Нижнем Новгороде, собрались в дом Дворянского собрания, где в главной зале перед портретом государя императора Николая Павловича, на столе, на бархатной подушке лежала высочайшая грамота. Исправлявший должность губернского предводителя дворянства, с благоговением взяв ее, с ассистентами и уездными предводителями, в сопровождении всех бывших тут дворян, отправился в Преображенский собор, там положил ее на особо приготовленный аналой, а когда кончилась литургия, совершенная преосвященным Иеремией, епископом Нижегородским и Арзамасским, прочитал грамоту перед всеми присутствовавшими в соборе; отслушав молебствие о здравии и долгоденствии государя императора, государыни императрицы и всего августейшего дома, возвратился прежним порядком в зал Дворянского собрания. По прибытии же туда преосвященного Иеремии и начальника губернии князя М. А. Урусова и прочих лиц грамота была положена в тот же ковчег, в котором хранятся высочайшие грамоты 1808 и 1837 годов.

За завтраком, данным в этот день дворянством, где находились преосвященный Иеремия и начальник губернии князь М. А. Урусов, П. М. Андреев предложил тосты за здоровье государя императора, государыни императрицы, государя наследника, ныне благополучно царствующего государя императора и всего царственного дома; потом последовали тосты в честь храбрых воинов армии и флота, начальников их, преосвященного Иеремии, князя Урусова, предводителей и всего дворянства.

В это же время у дворян нижегородских проявлялась мысль, что если только повелит державный монарх, то верные искони его престолу нижегородцы с тем же пламенным чувством, которое некогда одушевляло согражданина их Минина, воздвигнут в рядах своих святое знамя князя Пожарского. Мысль эта развилась вполне после того через пять с половиной месяцев. Декабря 20 дворянство нижегородское в губернском собрании своем, с благоговением выслушав манифест 14 декабря, явило новый пример своей преданности к престолу и отечеству: оно единодушно положило «испросить у Его Величества, как милости для нижегородцев, издревле готовых приносить на алтарь Отечества и жизнь и достояние свое, разрешение на составление из среды себя и содержание на свой счет ополчения по примеру 1812 года, или на основаниях, какие Его Императорскому Величеству благоугодно будет оказать, и дозволения стать на защиту Отечества под знаменем князя Пожарского, показавшего собою пример самоотвержения в тяжкую годину испытания любезного нашего Отечества».

Это определение подписали предводители дворянства и дворяне Нижегородской губернии.

Но патриотическое желание нижегородского дворянства было уже предупреждено созревшей мыслью в уме Державного Защитника Креста, государя императора Николая Павловича: в 29 день января 1855 года последовал высочайший манифест о приступлении ко всеобщему государственному ополчению, и дворянство Нижегородской губернии спешило исполнить священную волю государя — пламенное желание сердец своих, безгранично преданных Вере, Царю и Отечеству.

Городское общество также выразило свое патриотическое усердие в пользу ополчения: купцы всех трех гильдий пожертвовали по 2 процента с объявленного ими капитала, а мещане — по 10 копеек с души.

Высочайшим приказом в 13 день марта 1855 года был назначен начальником ополчения нижегородской губернии сенатор, генерал-адъютант, генерал от кавалерии граф Строганов 1-й, но по случаю увольнения (за болезнью) начальника ополчения Московской губернии, генерала от артиллерии Ермолова 1-го, дополнением к высочайшему приказу мая 19 графу Строганову вверено начальство над московским ополчением, а начальником нижегородского назначен отставной генерал-майор граф Александр Петрович Толстой.

Начальниками дружин, по выбору дворянства, назначены: нижегородской № 154 — гвардии полковник Владимир Павлович Козлов; балахнинской № 155 — подполковник Михаил Яковлевич Масальский; горбатовской № 156 — (исправлявшим должность) штабс-капитан Петр Николаевич Вонлярлярский; семеновской № 157 — майор граф Николай Сергеевич Толстой; макарьевской № 158 — подполковник Николай Васильевич Шипилов; васильской № 159 — майор Михаил Николаевич Сущев; княгининской № 160 — майор Сергей Александрович Шебуев; арзамасской № 161 — майор Александр Александрович Мессинг; ардатовской № 162 — граф Иван Павлович Кутайсов; лукояновской № 163 — майор Максим Иванович Русинов; сергачской № 164 — майор Николай Петрович Болтин.

При рвении в исполнении монаршей воли лиц начальствующих и вообще всех нижегородцев формирование нижегородской дружины произошло чрезвычайно успешно, обучение также: ратники нижегородские так скоро поняли маршировку, построение и ружейные приемы, что заслужили похвалу от начальства и удивление всех лиц опытных в этом деле. Быстрое обучение нижегородской дружины еще тем замечательнее, что большая часть ее офицеров (в том числе и некоторые ротные командиры) прежде служили в гражданской службе. Не прошло месяца с начала их определения в новые должности, как они, до того времени скромно занимавшиеся составлением и перепиской бумаг в своих канцеляриях или чтением лекций в учебных заведениях, преобразились в ловких офицеров — истинных сынов Марса. Таков русский человек! Для него нет ничего непреоборимого; да и мудрено ли, когда им двигают только три слова — три идеи: «Бог, Отечество и Царь!» А чего с этим священным девизом, запечатленным в глубине сердца, нельзя сделать!

Нижегородцы обоего пола, всех сословий и возрастов, с начала весны до половины июля ежедневно ездили и ходили любоваться на бодрых, веселых новых крестоносцев, занимавшихся учением на подгородных полях.

Наконец нижегородской дружине назначено было выступить 19 июля.

В этот день, утром, нижегородская дружина со своими офицерами, в полной походной амуниции, собралась в кремле; часть ее поместилась в Спасо-Преображенском соборе и часть на площади, у арсенала, где против южных дверей собора поставлен был амвон и два аналоя для совершения молебствия. По окончании литургии, совершенной преосвященным Иеремией, в присутствии начальника губернии, свиты его императорского величества генерал-майора Федора Васильевича Анненкова 5-го, начальника ополчения графа Толстого, начальника дружины полковника Козлова и почетных лиц города, при стечении многочисленного народа духовная процессия вышла из собора в преднесении святых икон, хоругвей и списка со знамени князя Пожарского, сделанного по списку, стоящему над гробом Минина; в то же время крестоносное знамя было вынесено из арсенала, где хранилось до той поры. Умилительно было зрелище в эту минуту: пение духовного клира и почесть военная произвели на ратников и толпы народа благоговейное ощущение, у многих были на глазах слезы… Необыкновенно тихи и торжественны были те минуты, когда ратники и весь народ, покрывавший кремлевскую площадь, преклонив колена, внимали молитвам преосвященного. По совершении молебствия, преосвященный окропил знамя святой водой и освятил список с хоругви, который поднесен ополчению собственно от его преосвященства. По прочтении аудитором статей из свода военных постановлений о значении знамени и о долге и обязанностях к нему офицеров и рядовых, началась присяга, по окончании которой достойный архипастырь нижегородский сказал ратникам назидательное слово, исполненное высокой простоты и мудрости евангельской, и передал знамя начальнику дружины, а список с хоругви — начальнику ополчения. Городское общество поднесло дружине икону Казанской Божьей Матери с предстоящими святыми Сергием Радонежским и Козьмой Бессребренником.

Ратники, приложась к святому кресту, двинулись в поход, сопровождаемые частью нижегородского духовенства и толпами народа. У Крестовоздвиженского монастыря их встретили настоятельница и сестры этой обители и поднесли икону св. Николая Чудотворца.

В лагере 4-го карабинерного полка от нижегородского купечества был приготовлен обед для ратников нижних чинов, перед которым, войдя в середину дружины, выпили по чарке вина начальник Нижегородской губернии — за здоровье государя императора, начальник ополчения — за государя наследника, начальник дружины — за здоровье ополчения, славу отечества и за русское оружие. Громкое «ура» раздавалось за каждым тостом, и шапки ратников летели кверху. Потом от купечества же предложен был обед начальникам ополчения и дружин и всем офицерам, к которому как почетный гость был приглашен и начальник губернии, а также были приглашены дворяне и некоторые должностные лица.

Мануфактур-советник Рукавишников пожертвовал по 20 копеек серебром на каждого ратника, нижегородское купечество — по 1 рублю на ратника из мещан, а почетный гражданин Ненюков — 100 рублей серебром на всю дружину. В 8 часов пополудни дружина выступила из лагеря.

На другой день проходила через Нижний Новгород семеновская дружина, а на следующий — балахнинская. Радушные нижегородцы и их проводили так же, как и своих ополченцев, с хлебом и солью.

Так выразился в наше время патриотизм нижегородцев, наследованный ими от предков их, современников Минина.

В феврале 1855 года через Нижний Новгород проходил полк оренбургских казаков по тракту к Москве. Нижегородцы спешили принять храбрых уральцев, шедших на защиту отечества, и отогреть их сначала водкой. Офицерам отведены были особые квартиры, в которых по распоряжению городского головы почетного гражданина Д. И. Климова во все их пребывание в Нижнем Новгороде был приготовляем обильный стол, к которому подавались вино и водка; утром же и вечером предлагался чай. Также 23 числа командир и офицеры казачьего полка были приглашены на бал, данный дворянством и купечеством по случаю отъезда бывшего начальника губернии князя М. А. Урусова, перемещенного в должность витебского, смоленского и Могилевского генерал-губернатора. На следующий день казаки выступили в дальнейший путь. Радушие нижегородцев и здесь выразилось к защитникам Креста: управляющий акцизно-откупным комиссионерством предложил на каждого казака по два стакана вина, а купец А. М. Коптев дал на дорогу каждому по булке и калачу. Кроме того, многие из граждан давали своим постояльцам на дорогу по 15 и 20 копеек серебром.

Еще зимой 1854 года граждане нижегородские по предложению городского головы раздали проходившим через Нижний Новгород воинским командам теплой валяной обуви до 3000 пар; казакам также Д. И. Климов, вместе с купечеством, предложил по паре валяных сапог, а офицерам такие же лучшей работы с калошами.

В Нижнем Новгороде, так же как и в других местах России, чувства народные изливались в патриотических песнях, из которых были некоторые напечатаны в «Нижегородских губернских ведомостях».

Незабвенный Карамзин говорил друзьям своим, указывая на кремль нижегородский: «Русские 1812 года будут таковы же, какими были они в 1612 году», — и великий историограф не ошибся: в нашествие двунадесяти народов, предполагавших поработить Россию, русские доказали всему свету, что два столетия не изменили их преданности Вере, Престолу и Отечеству. Да позволено будет и мне, оканчивая краткий очерк истории Нижнего Новгорода, сказать, что нижегородцы, да и все русские, таковы же и ныне, какими были они в 1612 и 1812 годах: они также безусловно верят в Провидение, также безгранично преданы царю и также горячо любят Отчизну, и готовы по слову Державного Отца своего для защиты Святого Креста, для славы престола Мономахова и блага родины на все жертвы. Не посрамят они имени русского и, если будет нужно, не только повергнут все достояние свое к стопам царя, в котором видят они образ Бога на земле, но для сокрушения врагов Креста и Отечества лягут костями. Русские неизменны!