В конце 60-х в фактическом статусе Виктора Луи происходят коренные изменения: из пиар-спецназовца, решающего сложные, но локальные задачи, он становится фактором международной политики.

При этом номинальный его статус не меняется никак: он по-прежнему беспартийный, не номенклатурный. У него нет начальственной должности или общественной позиции вроде депутата райсовета. О его кагэбэшном звании ходят шутки, но никто его никогда не видел в форме или «при исполнении». Рассказывают про некую волшебную красную корочку-«вездеход», которой он, словно мечом джедая, мог сразить перекрывающую ему путь бюрократическую крысу. Но свидетельств реальных чудес нет.

Разве что однажды он здорово помог журналисту-иностранцу, который поскользнулся у могилы Пастернака и серьёзно травмировал палец об острие кладбищенской ограды (даже кладбища у этих русских смертоносные). Раненый, тот добрался до Викторовой дачи. Лучший друг советских иностранцев усадил его в машину и повёз по травмпунктам, но везде были гигантские очереди, и Луи был так же бессилен, как и простой смертный. «Сработала» корочка только в Кунцевской больнице Четвёртого управления, где газетчику сделали не самую удачную операцию на пальце. После чего Луи изрёк ещё одну «антинародную мудрость»: «Лучше заплатить «там», чем здесь лечиться бесплатно».

Не удержаться здесь от рассказа ещё одной истории.

Однажды в сентябре — а было это в 70-х годах — американский телевизионный собкор снимал сюжет о небывалом для этого времени снегопаде в Москве, однако вскоре понял, что достать хоть какой-нибудь «бэкграунд» по этой безобидной теме (среднегодовое количество осадков, исторические минимумы и максимумы и так далее) решительно невозможно: государственная, видимо, тайна. Куда бежать бедному янки, «утонувшему» в советских осадках? Конечно же, к Луи. Виктор придвинул к себе очередной модный телефонный аппарат и начал обзвон, однако отказы посыпались, как горох. Один работник «вышел», второй оказался «на больничном», третий отослал к четвёртому.

Потеряв больше часа и дозвонившись, наконец, до главы метеослужбы столицы, Луи услышал:

— Не имею права разглашать.

— Послушайте, — усмехнулся он, — я не корреспондент «Синьхуа"и тоже не хочу, чтобы эти секреты использовались против нашей страны. Но мне позарез нужно знать, сколько снега выпадает в Москве и Переделкине!

И хотя информация в СССР была не правом, а привилегией, чиновник сдался, решив, что «этому» опаснее отказать, чем уступить.

«Кто был этот Луи, — задаётся риторическим вопросом Илларио Фьоре, — которого понаслышке знали журналисты во всём мире, и, приезжая в Москву, искали, как сокровище Кремля?»

Итак, к концу 60-х количество стало переходить в качество. Наработанные Виктором контакты, установленные связи, авторитет среди иностранного экспертного сообщества как надёжного источника, его высокая функциональность как «тайного канала» — всё это при сложении давало больше, чем простая сумма. Пусть его репутация была неоднозначной, но он формально не нарушал законы, за что западный менталитет прощал ему многие выкрутасы. Словом, Луи почувствовал себя вправе претендовать на политику прямого действия. Король Сенсаций был бы не королём, а пажом, если бы обслуживал только чужие сенсации — он хотел своих. Его тянуло сразиться на «большой шахматной доске».

В 1968 году такая возможность представилась.

К осени отношения между СССР и Китаем испоганились окончательно, быстро двигаясь от «худого мира» к «доброй ссоре» с яркими перспективами большой войны. Совместная граница, самая протяжённая на земле сухопутная граница между двумя государствами, тогда составляла более семи тысяч километров, и драка стенка на стенку между двумя бараками соцлагеря сулила куда большую беду, чем ядерное противостояние СССР и НАТО.

Уже шли мелкие приграничные стычки. Пекин заявлял территориальные претензии, пытался развернуть ракетные базы в Албании, в единственной маоистской стране Европы, и хотел расколоть Варшавский договор после Пражской весны. Отчасти китайцам это удалось: заигрывания с Румынией, где правил ещё один политический карабас-барабас Чаушеску, привели к отказу последнего вводить танки в Чехословакию.

Историки по сию пору спорят, почему же «Сталин и Мао» означало «русский с китайцем братья навек», «Хрущёв и Мао» уже не очень монтировалось, а «Брежнев» с «Мао» вообще не связывались союзом «и». Учёные плодят тонны диссертаций и статей о «несовпадении взглядов на строительство социализма» и «разности цивилизационных парадигм».

На самом деле всё гораздо проще и банальнее, но тогда не было бы докторских степеней.

Свой первый зарубежный визит Мао Цзэдун нанёс в первую страну, которая признала КНР, — в СССР, где Сталин, вождь трудового народа, мариновал его несколько дней в резиденции, не принимая и заставляя часами смотреть советские фильмы. Поскольку соцлагерь — тоже лагерь, не побрезгуем лагерным сленгом: Мао признал Сталина «паханом», но решил при случае отыграться.

После смерти Сталина (в китайской транскрипции — «Сыдалинь») пекинский «великий кормчий» справедливо, по его мнению, присвоил себе титул «мирового вождя пролетарского движения», или — «короновал себя вором в законе». А это подразумевало переезд «лучшего города Земли», «оплота мира и социализма» и «столицы всего прогрессивного человечества» из Москвы в Пекин. То есть, грубо говоря, проштрафившегося Александра Дубчека следовало сажать в самолёт и везти не в Москву думать над своим поведением, а в Пекин. Ну, и далее везде.

Стерпеть это в Кремле не могли. Взаимное отвращение росло уже при Хрущёве (по-китайски «Хэлусяофу»), но сохранялось в режиме «межпартийной дискуссии». К тому же Хрущёв не побрезговал слетать в Пекин к Мао «на поклон», и тот примерно также показал советскому собрату место, как когда-то показали ему. А вот Брежнев («Болежинефу») отказался выполнить «кэтоу»— традиционный китайский ритуал, означающий со времён средневековья признание вассалитета. Естественно, фигурально выражаясь.

В общем, в 1968-м Пекин провоцирует большую драку по всем азимутам. Советские спецслужбы строят планы по смещению Мао Цзэдуна: просчитываются варианты физического устранения или же отстранения на Пленуме ЦК КПК через своих людей. Благо был домашний опыт.

Какие ещё есть рычаги, чтобы образумить китайцев? Провели ревизию внешнеполитических ресурсов. Советские танки в Пекине? Блокада? Бойкот? Изоляция? Всё это только укрепило бы власть «песчаного марксиста». Ещё один ресурс — казался на первый взгляд абсолютно из области фантастики, но соблазнял и пугал одновременно. Издавна считалось, что враг моего врага — мой друг. А кто злейший и подлейший враг Пекина? Любой школьник того времени ответил бы — это гоминьдановский Тайвань.

Тайвань у нас часто путают с Таиландом, наделяют достоинствами Гонконга и называют «мятежным островом». Всё это результат испорченного телефона, а точнее — испорченного телевизора: никакого мятежа этот остров никогда не поднимал.

Когда власть в Китае захватили коммунисты, как в России в 1917 году, несколько миллионов китайцев вместо «белоэмиграции» в Европу осуществили во главе с генералом Чан Кайши миграцию в пределах собственной страны, выбрав остров Тайвань. Контурами напоминающий корабль, это был, если угодно, их «философский пароход». Остров сразу же взяли под защиту американцы, и после этого его, как выражались пекинские коммунисты, «освобождение» одним наскоком было невозможно. У России такого острова не было — все подходящие по размеру годились только для белых медведей.

К моменту советско-китайской эскалации феномену Тайваня было уже почти двадцать лет. Тайваньцы не были «сепаратистами», так как юридически жили в республике, провозглашённой ещё в 1911 году после падения последнего императора. Так что по факту не Тайвань отделился от Китая, а новообразованная КНР — от остатков старой страны.

Этот исторический экскурс лишь для того, чтобы понять, какого масштаба политический детектив с Виктором Луи в главной роли разворачивался той осенью. Вообще, «дружить против кого-то» — частый рецепт невоенного решения конфликта, и идея сдружиться с Тайванем, чтобы помахать шашкой в подбрюшье у сорвавшегося с цепи соседа, представлялась в некоторых стратегических головах в Москве гениальным ходом. Но было препятствие.

Отношения СССР с Тайванем были хуже, чем плохие — их не было.

Не было не то что на уровне посольств, но даже неформальных миссий или секций в посольствах третьих стран. Тайвань всё ещё признаётся как «единственно легитимный Китай» большинством стран мира, его посланник представляет весь огромный Китай в ООН. Но для Советского Союза — нет такой страны, «Смердящий труп чанкайшистской марионетки», — сказал про Тайвань генпрокурор Вышинский. «Гоминьдановец» было более свежим оскорблением, чем даже «фашист». В Тайбэе, столице Тайваня, тоже не отставали: «Добьём советскую коммунистическую гадину» был таким же расхожим лозунгом, как у нас «Народ и Партия едины». Въезд советским гражданам на Тайвань был закрыт, выездную визу с надписью «Тайвань» в графе «Страна выезда» в советских ОВИРах не ставили.

Друзья Виктора вспоминают якобы имевший место ранней осенью 1968-го эпизод на даче Луи, когда, попыхивая гаванской сигарой, он вдруг огорошил присутствовавших фразой о том, что «хочет сгонять на Тайвань поговорить с Чан Кайши». Даже полёт на Марс в те годы вызвал бы меньше удивления, чем поездка на этот остров. Вот и друзья ответили в том же духе, что «с генералом Франко тоже было бы здорово». Зря смеялись…

Уже через несколько недель через посредников в МИД Японии была достигнута договорённость о въезде на Тайвань «английского журналиста с советским паспортом». МИД Тайваня несколько раз повторял запросы в своё посольство в Токио, не веря тексту присланной оттуда телеграммы: советский гражданин просится на Тайвань? На несколько дней система тайваньской внешнеполитической бюрократии зависла: что в таких случаях делают, чиновники не знали. Дошли до самого верха — сын престарелого генерала Чан Кайши, глава тайваньских силовиков Цзян Цзинго, сходил к отцу, тот дал отмашку: «Пусть едет. А визу поставим ему в Токио».

Луи снова отправляется в фантастическое путешествие.

Тут следует сделать ещё одну ремарку. Во всех странствиях Луи была одна тонкость, казавшаяся по тем временам совершенно невообразимой. Когда этот человек куда-то ехал, летел или плыл, он не приходил, скажем, в бухгалтерию КГБ или международного отдела ЦК, чтобы получить командировочные, а потом отчитаться за транспортные расходы. Билеты, отели, такси, питание — за всё Луи платил сам. Финансовая независимость от советской бюрократии позволяла ему быть мобильным, гибким, быстро менять направления, сдавать одни билеты и приобретать другие. Выражаясь языком советской экономики, Луи «работал по системе хозрасчёта»: расходы — из своих, доход — себе. На языке экономики сегодняшней «был аутсорсером для Лубянки с высокой маржой».

Давид Маркиш с умилением рассказывает, как однажды Луи приехал в Тель-Авив: «Мы забронировали ему номер в хорошем отеле. Но ему не понравилось сразу, и он сказал: «Я здесь жить не буду, это не годится, я поеду в другой отель, там лучше на порядок». Ну я и повёз его туда. Он снял номер, платил за него сам. Номер там стоил в сутки, как сейчас помню, долларов пятьсот — и это в семидесятых годах!».

«Я побывал в пятидесяти странах, — говорил Виктор ещё в конце 60-х. — И меня разочаровывают люди, которые спрашивают о том, кто оплачивает мои путешествия!»

Луи прилетает в тайбэйский аэропорт имени Сунь Ятсена 22 октября 1968 года: его встречают «профильные» товарищи из Правительственного информационного бюро Тайваня (СЮ) — «Министерства Правды», некоего гибрида из наших ТАССа, АПН и службы «А» КГБ СССР. Работники Бюро имели крепчайшие связи с тайваньской секретной полицией.

И вот, после двадцати лет взаимной отверженности и неприятия нужно было показать привередливым островитянам советский товар лицом, и лицо рафинированного полиглота Виктора Луи было лучшим из имевшихся.

Его трудно удивить (уж после Америки-то!), но Тайвань Виктора потрясает. И не тем, что в магазинах почти всё, как в той самой Америке, а своей исключительной непохожестью. Свобода тут и не ночевала: ещё далеко до отмены военного положения, а аресты, закрытые суды и тюрьмы для неугодных — обычная для Тайваня практика. Но дух осаждённой крепости с её пурпурно-синими флагами партии Гоминьдан и лозунгами вроде: «Разгромим бэйпинский режим!» и «Фань Гун Кан Э!» входят в унисон с авантюристским духом советского гостя.

Ни на секунду не веря, что «Луи» — настоящая фамилия этого русского, тайваньцы присвоили ему своё кодовое имя — «Ван Пин». Во всех документах, где он упоминался, так и записывали — «господин Ван Пин», не пользуясь при этом китайской транскрипцией его истинной фамилии («Лу-и-сы»), Документы эти автоматически засекречивались. Сам «секретный агент», хотя и не отрицал, что его миссия тайная, в реальности же делал всё, чтобы засветиться. В этом состояла главная цель его поездки — прогреметь.

И вскоре шепоток о советском конфиденте пошел по всему «официозному» Тайваню.

В принципе, пересечься с тайваньскими парламентёрами Луи мог в любой точке мира — в Европе, Америке или той же Японии, но важен был символизм жеста. «Ван Пин» обедает в ресторане Friends of China Club, расплачивается кредитной картой Diners Club и, чтобы окончательно убить вероятность остаться незамеченным, шлёт открытки друзьям за границу, которые, в свою очередь, быстро достигали «промежуточных» адресатов. К тому же Виктор изъявил желание поездить по острову: во втором главном городе Тайваня — Гаосюне — его несколько раз «поймали» в объектив фотоаппарата: это Виктору и было надо!

«Окучивал» его глава Правительственного информбюро в ранге министра Вэй Цзинмэн, который вёл подробный дневник пребывания «господина Ван Пина» на Тайване, словно чуя историчность происходящего. В 1995 году эти записи были опубликованы в Тайбэе на китайском языке под названием «Советский секретный агент на Тайване». Вот что, скажем, происходило 25 октября 1968 года:

«Мы с Луи заговорили о том, что нам, китайцам, стыдно за банду Мао. Он признал, что когда русским людям указывают на проявления дикости, отсталости, он испытывает схожие чувства. Потом г-н Е Сянджи спросил его, что он думает о континентальном Китае? Он ответил: «Эра диктатур прошла, Сталин умер, Мао Цзэдуну тоже недолго осталось, к тому же он уже порядком сошёл с ума». На вопрос: «Что Вы думаете о Тайване?» Луи сказал, что «хотя Тайвань только развивается, однако во многом превзошёл Японию, и что он здесь чувствует себя более непринужденно». И добавил: «Вы, тайваньские китайцы, очень умны, вежливы, смекалисты».

Мне также доложили, что сегодня Луи:

— отправил письма в Москву;

— направился в английское консульство; служащий консульства уговорил его уйти как можно скорее. В филиппинском консульстве также испытали изумление».

Как же он хотел наследить!

И вот в коммунистический Пекин летят шифрограммы: «Москва послала на Тайвань своего эмиссара!»

Ещё до прилёта Луи попросился на приём к Чан Кайши. Сам генерал, ставший к тому времени генералиссимусом, уже редко принимал кого-либо и что-либо, кроме пилюль, и, что называется, «едва фокусировал», доживая свой век на пожизненной президентской должности. Тайваньской армией, министерством обороны и спецслужбами ведал сын Чана — Цзян Цзинго, который фактически курировал многие аспекты оперативного управления страной. Он-то и примет господина «Ван Пина».

«Подсунуть» старшего сына московскому гостю было, с одной стороны, по восточной традиции, знаком уважения. Но это был и другой сигнал — о том, что лёгким разговор не будет. Ведь тайваньские власти знали, что Луи знал биографию Цзян Цзинго.

В 1925 году, на волне всемирной популярности марксизма и дружбы партии Гоминьдан с коммунистами, Цзян едет учиться в Москву в Академию Фрунзе, где берёт себе имя Николай Владимирович Елизаров и вступает в компартию. В начале 30-х как пламенный большевик принимает участие в коллективизации в Московской области (сёла Большое Жоково и Большое Коровино). Потом уезжает в Свердловск, где работает на Уралмаше, а затем становится во главе редакции заводской газеты «За тяжёлое машиностроение». Чтобы обрусеть окончательно, надо ещё жениться на русской, и в 1935 году он берёт в жёны заводчанку Фаину Вахреву. Семейное счастье в Советской стране было недолгим: в 37-м вместе с остальными интеллигентами, рабочими, колхозниками и партийцами Цзяна-Елизарова арестовывают и выпускают на родину только после вмешательства отца.

Из всего советского к моменту встречи с Луи у Цзяна не осталось ничего, кроме жены. Человек, которому Большое Жоково и другие сталинские прелести встали поперёк хребта, теперь должен был оказать высочайшую любезность гостю и заговорить с ним по-русски. И вот, они встретились: «Ван Пин» и «Николай Елизаров».

Это было 29 октября 1969 г.: в дальнем уголке земного шара, на излёте Азии, «там, где кончается география», происходила одна из самых таинственных встреч в послевоенной истории, не воспетая в шпионских романах, не обсосанная впоследствии толпами «исследователей». В соответствии с восточной иерархической моделью, если к чужестранному «просителю» отношение недоверчивое, большой китайский начальник должен принять его в последний момент (мол, «так уж и быть»), демонстрируя тем самым сюзеренитет. Цзян согласился на встречу с Луи лишь как с «зарубежным журналистом»: его, мол, интересует, что происходит в Советском Союзе, что изменилось за тридцать лет, что слышно с китайской границы. И в ходе встречи эти моменты занимают большую часть беседы.

Однако ж, помимо общего русского, Луи пытается найти с визави и общий политический язык, передавши — естественно, неофициально — посыл Москвы: ««Песчаный марксист» Мао Цзэдун зарвался, от него тошно и вам и нам, так давайте забудем на время распри и найдём способ, как свернуть ему шею. Ваш лучший друг — Америка? Что ж, прекрасно, они тоже будут рады, так как он давно достал и их тоже. Вы не хотите конфронтации? Да вот, мы тоже её не хотели, но не мы напали на китайскую территорию, а они — на нашу. Может Вы, това…, простите, господин Елизаров, забыли, как китайцы обстреливали ваш остров Цзиньмэнь в 1959-м советскими артиллерийскими снарядами? Вспомнили? В общем, так: если вы надумаете выполнить свой исторический завет «вернуться на материк» и «ликвидировать бэйпинский режим», мы не будем вам мешать. А может, даже и поможем…»

Цзян отвечает пространно: «Когда мы вернёмся на материк (читай: отвоюем власть в Китае), мы будем [серьёзно] заниматься нашими отношениями с США», давая понять, что «можем и пересмотреть». Кроме этого, хозяин встречи как-то горько и задумчиво произнёс: «Если бы вы отказались от советско-китайского Договора 1950 года, это помогло бы нам переориентировать наше сознание. (Как сказал бы британский премьер Дизраэли: «Вот видите, Ваше Величество, Вы уже торгуетесь».)»

Но он, Цзян-Елизаров, хочет и ясности: что будет потом? Какой Москва видит судьбу Китая после Мао Цзэдуна? Что Кремль хочет от нас в обмен на дружбу? И, самое главное, «ху из мистер Ван Пин?»

Ни на один из этих вопросов Луи не мог дать ответа: он был блестящий пиарщик, политтехнолог, так уж и быть — «дезинформатор». Переговорщик он был тоже великолепный. Но в тех областях, где он хозяин, где волен принимать решения. Здесь же вопрос был не просто дипломатический и не только политический, а геополитический. Такие вопросы — уровень глав государств.

И Луи поплыл.

Не давать ответ сразу и показать, что предложения визитёра требуют каолюй («изучения») — тоже в духе восточной традиции ведения переговоров. Цзян Цзинго тем не менее велит главе GIO продолжить общение с Луи в Европе.

А затем, как только самолёт с советским гостем оторвался от полосы и взял курс на Гонконг, снял трубку и набрал временного поверенного в делах США Дэвида Дина, которому «между прочим» упомянул о встрече с «пареньком из London Evening News, который здорово говорит по-русски». Для американца это был электрошок. Зная, что китайцы ничего не делают просто так, Дин навёл справки через представителя ЦРУ на Тайване. Через считанные часы ответ был у него на столе: сомнений в личности «паренька» не оставалось. В Вашингтоне хлопнули себя по лбу: «Это Луи!» Цээрушникам не оставалось ничего, кроме как выразить Цзяну сожаление: «Что ж Вы не сообщили нам о его визите раньше?»

Военный союз и открытие тайваньцами второго фронта против Мао наподобие Второго фронта англо-американцев против Гитлера — это был бы идеальный, идеалистический итог тайваньского турне Виктора. Реалистический же — договорённость об обмене информацией о ситуации в КНР (у Тайваня были там тысячи информаторов) и хороший пиар-эффект, который был достигнут. Прилетев в Гонконг, Луи тут же рассказал американским газетчикам о том, где был и что делал.

Уже через несколько дней в радиопередачах «Международного радио Китая» появляются новые нотки: Москву полощут не только за ревизию социализма, но и за стремление «свергнуть любимого председателя Мао и ленинско-сталинское руководство нашей Партии и страны», а также «разделить Китай на сферы влияния в сговоре с гоминьдановской сворой». «Советские ревизионисты пали так низко, что готовы использовать смердящую политическую мумию чанкайшистских бандитов!», — извергалось радио. Тайваньские сМи ответили тем, что стали освещать советско-китайский пограничный конфликт как «вторжение коммунистического Китая в Советский Союз».

Привезённая Виктором с Тайваня бутылка сакэ (или тайваньской водки-«гаоляновки», которую он принял за сакэ), была заслуженной: его агитснаряд достиг цели в Пекине, а «аварийный» вариант с Тайванем был прощупан и признан работоспособным. Стороны договорились пусть не дружить, но чаще встречаться.

Стороны взяли паузу, но всё закрутилось с новой силой 2 марта 1969 года, когда вооружённый отряд китайцев в камуфляжной форме перешёл немаркированную и толком не охраняемую в том месте границу СССР на острове Даманский (Чжэньбаодао — «Драгоценный остров»), что в русле реки Уссури. Завязался бой с применением БТР и стрелкового оружия, были убитые и раненые, и в итоге остров заняли советские пограничники.

Но это, как выяснилось, была разминка: 14 марта, как только советские погранчасти вывели с Даманского, туда сразу же вошли китайские солдаты. Наши на БТР и танках двинулись навстречу, завязался тяжёлый бой: счёт убитым шёл уже на десятки. Китайцы брали числом — их на Даманский бросили порядка пяти тысяч. К вечеру 15 марта советские пограничники, истратив силы и боезапас, начали сдавать позиции. И когда стемнело, в нарушение приказа Политбюро ЦК КПСС не использовать части регулярной армии, остров раздора был обстрелян из секретных реактивных систем залпового огня «град», которые — Луи напишет об этом через полгода — «сожгут всю поверхность острова вместе с китайскими войсками и техникой». Вслед двинулись советские мотострелки: китайцы отступили, но это уже была без пяти минут война.

По Москве ходила пара откровенных шуток: одна про то, что у СССР две проблемы: Даманский и Недоманский. Вторая про то, как на злополучный остров спускается дух Карла Маркса и кричит: «Пролетарии всех стран, разойдитесь!»

На этом фоне в нескольких тысячах километров к Западу совершались па советско-тайваньского брачного танца: как будто Виктор своим визитом действительно что-то прорвал, и вот хлынуло. В марте в Москву приезжает «тайваньский Луи» в должности замминистра образования: если Виктор был «Катей Лычёвой» этой оттепели, то теперь в Москву в ответ ехал «Саманта Смит». В мае, по информации Майкла Шэра, автора книги «Там, где столкнулись империи», аж два тайваньских министра прилетают на конференцию по туризму в «шестнадцатую республику СССР», Болгарию, чем вызывают чудовищный приступ бешенства в пекинских газетах. Далее, на Тайване, на очередном съезде правящей партии Гоминьдан впервые не был осуждён Советский Союз. Тайваньским антисоветским организациям было велено убрать из своих названий слово «антисоветский». А один советский дипломат за границей, подойдя к послу Тайваня на приёме, сказал ему: «Что ж, по крайней мере, у нас общий враг».

В апреле 1969 года министр обороны КНР, умеренный Линь Бяо, посетил «Даманский сектор» и, вернувшись в Пекин, посоветовал Мао Цзэдуну «не испытывать терпение русских». Линь Бяо через два с половиной года погибнет в авиакатастрофе: самолёт, который якобы летел в СССР, «случайно» упал на территории Монголии.

В мае же появляются слухи, что Луи вторично собирается на Тайвань, но визит, по предположению того же Майкла Шэра, был сорван шумихой в прессе: а этой поездке, в отличие от первой, нужна была тишина. При этом власти Великобритании и её колонии Гонконга решили, что в случае обращения Луи за гонконгской визой, ему будет в ней отказано. Луи судорожно ищет пути «облёта», пытаясь получить тайваньскую визу в Риме и вылететь напрямик. Он звонит оттуда своему «связнику» Вэй Цзинмэну, но тот боится, что итальянская пресса всё разнюхает. Предлагает Бангкок, но Виктор отвечает: «Транзитная виза Таиланда выдаётся на сутки, мы ничего не успеем».

Испугался медийной волны и Цзян Цзинго: прижатый журналистами к стенке, он сказал, что «встретился с г-ном Луи из любопытства». А вице-президент Тайваня Янь добавил: «Луи разрешили въезд, потому что мы считаем, что все могут к нам приезжать».

Не забывает «экспортёр сенсаций» и на всём этом зарабатывать: весной 1969-го он вылетел в Токио, чтобы лично доставить в редакцию газеты Mainichi фоторепортаж о столкновениях на Даманском — японцы за такое всегда хорошо платили и никогда не спрашивали: «А где ты это взял?».

Следующий эпизод китайского политического детектива начнётся в сентябре 1969 года: на похороны умершего вьетнамского лидера Хо Ши Мина одновременно слетятся в Ханой советский премьер Алексей Косыгин и премьер Госсовета КНР Чжоу Эньлай. Чжоу был более прагматичным, чем его шеф Мао, и менее эксцентричным. Косыгин улучает минуту, чтобы тет-а-тет перекинуться с китайцем парой фраз и призвать начать переговоры. Чжоу не против, но надо спросить у «главного».

В Пекин полетел запрос, но там молчат, как рыбы. Косыгин до последнего оттягивает момент вылета из Ханоя, продлевает визит под разными предлогами, но по-прежнему — тишина. Советская делегация выезжает в аэропорт. Далее происходит очень характерная для неуверенной в себе восточной деспотии сцена: как только шасси спецрейса «Аэрофлота» отрываются от полосы, в Пекине советский посол Елизаветин получает депешу: «Мы согласны». В скобках подразумевается: «…Но заставим вас поплясать».

Новость нагнала Косыгина в Ташкенте, где самолёт делает промежуточную посадку. После консультаций с Москвой борт снова взлетает и выворачивает обратно на Восток — в Пекин, куда советский премьер летит по взаимному согласию с китайцами и где 11 сентября приземляется в аэропорту Шоуду. Китайцы ему выказывают максимум неуважения: не разрешают проехать в город (а только проводят в зал для высоких гостей аэропорта), а стоящие за стеклом «случайные граждане КНР» плюют в его сторону.

К этому времени Виктор Луи уже успел перекачать на Запад пару «сенсаций»: о том, что советская стратегическая авиация летает вдоль китайского северо-запада и что появились слухи об упреждающем советском ядерном ударе. Китайцы быстро меняют тон: Чжоу Эньлай заверяет Косыгина, что у КНР нет враждебных намерений в отношении СССР.

Но Москва хочет закрепить успех, и Луи с наслаждением наносит свои, информационные, удары.

16 сентября он под своим именем публикует статью в газете Saturday Evening Post: мол, возможен ядерный удар по китайским атомным объектам в случае новых пограничных конфликтов, и есть информация, что советские генералы спорят о возможности такого шага. В других статьях Луи «раскрыл секрет» советских ракет, нацеленных на китайский атомный полигон в Лоб-Норе.

18 сентября в Evening News Луи пишет: «Определённые круги в Восточной Европе задаются вопросом: «Почему доктрина, применённая к Чехословакии в прошлом году, не распространяется на Китай?» Прошлогодние события доказали, что СССР придерживается доктрины, в соответствии с которой социалистические страны имеют право вмешиваться в дела друг друга… Тот факт, что Китай в разы больше Чехословакии и может оказать активное сопротивление, по мнению этих теоретиков марксизма, не причина, чтобы не применять данную доктрину». В конце Луи почти угрожает: мол, многочисленные анти маоистские силы могут выдвинуть лидера, который попросит СССР о «братской помощи».

Это было попадание в десятку: перепуганный Мао Цзэдун отдаёт приказ о том, чтобы все ключевые партийные работники покинули Пекин и рассредоточились по стране в случае советской ядерной атаки на столицу. Мол, советские ревизионисты-ренегаты хотят сбить нас с толку и уничтожить всё ЦК КПК разом.

А 18 сентября Чжоу Эньлай пишет Косыгину секретное письмо: «Давайте примем обязательство о взаимном ненападении». Косыгин согласен и предлагает вписать пункт о ненарушении воздушного пространства. Это было время, когда антисоветские демонстрации собирали миллионы в одном городе, а в Москве языковеды разъясняли, что название «Китай-город» произошло от старотюркского слова kitay — «стена», «крепость».

И хотя Даманский пришлось фактически вернуть КНР, объединёнными усилиями удалось сдержать натиск соседа. И здесь информационные манёвры Луи оказались тем самым «рейдом Платова и Уварова», который дезорганизовал атаку противника. Подобно тому, как казаки перед Бородинской битвой внесли смятение в умы наполеоновских военачальников, Луи сбил раж с пекинских ястребов.

Одну из последних встреч с тайваньцами Виктор Луи провёл в Вене в 1970 году, когда в Кремле снова решили, что Мао недоговороспособен и его надо смещать. Своему «связному» Вэй Цзинмэну, главе тайваньского Правительственного информбюро, Луи уже не намекает, а произносит по слогам: «В случае вашего конфликта с «красным Китаем» мы не поддержим Пекин!»

Тайванец снова выражает удовлетворение, но снова задаёт прежние «трудные» вопросы: «Каким видит Москва будущее Китая после Мао? Будете ли вы требовать возврат позиций в Порт-Артуре, Дальнем, на КВДЖ?» И Луи опять нечего сказать, как нечего было на это сказать и официальной Москве. «Ван Пин» ограничивается туманными конструкциями вроде «время покажет, нам важна стабильность на Дальнем Востоке».

Видя, что переговоры пробуксовывают, Луи достаёт из рукава единственного джокера, полученного в Москве от советских спецслужб: дорогие тайваньцы, если вы наивно думаете, что у Вашингтона вы любимое дитя, то это пагубная самонадеянность. Знаете ли вы, что США «давно работают с активистами-сепаратистами «за Тайваньскую республику», то есть против вашей власти, против генералиссимуса Чан Кайши?

Но наступательная, «американская» манера переговоров не по душе восточным дипломатам с их любовью к абстрактным символам, полунамёкам и полутонам. Тайваньцы видят в этом попытку шантажа и снова предпочитают попридержать лошадей, не сжигая, впрочем, мосты.

В общей сложности, по данным американского исследователя Джэя Тэйлора, Луи за три года провёл со своими тайваньскими партнёрами шесть встреч. Тем не менее советские стратеги плохо изучили Тайвань, да и специалистов, знающих тонкости тайваньского менталитета, в СССР тогда не было. Козыри Луи иссякли, остался один, и Виктор решает идти с ним влобовую. «В случае конфликта между Тайванем и КНР, — заявляет он, — СССР готов нанести ракетные удары по базам ВМС и ВМФ Китая, а также осуществить поставки вооружения Тайваню для борьбы с режимом Мао».

Тайваньцы опешили: одно дело прикрыться от коммунистов панцирем Седьмого флота США, союзниками, другое — убивать соотечественников (пусть даже коммунистов) руками Советов. У Луи снова спрашивают: «Каковы планы Москвы?» В ответ — снова невнятица. Очевидно, правильного ответа не знал не только Луи, но и те, кто его посылал, да и решение вести переговоры с Тайванем не принималось на политическом уровне, а опять-таки относилось к разряду «пробных шаров».

Луи понял: такой бильярд им не нужен. Тайваньцы, в силу менталитета и идеологии, не были готовы слиться в союзном экстазе с СССР и боялись «нашалить» на глазах у главного опекуна — США. К тому же Чан Кайши и его сын едва ли всерьёз решились бы взять власть во всём Китае. Их вполне устраивала ролевая игра в «осаждённый остров», «оплот западных ценностей у безбрежного моря тоталитаризма». Тайваньцы так и говорили: «We are the ROC!»

В общем, как скажут о тайваньской эпопее Луи его западные друзья, «he overdid it».

До января 1971-го тайваньские и китайские спецслужбы, скорее всего, обменялись — тайно ли, явно ли — информацией о контактах с Луи, а в январе Чан Кайши окончательно закроет тему телеграммой, которую направил в Пекин: «Советы хотят стравить китайцев с китайцами и поставить своих людей у власти в Пекине. Москва втягивает нас в это дело. Но ведь и нам и вам нужен единый Китай, а не его осколки…». В благодарность за это Мао Цзэдун позднее скажет о своём тайваньском конкуренте: «Чан Кайши — не американская марионетка, а настоящий патриот».

Это был эндшпиль.

Китайская авантюра — первый случай, когда Виктор Луи взялся выполнить не точечную акцию, а сложную геополитическую комбинацию. Он достиг тактического успеха, запугал огромный по мощи маоистский режим, усадил власти Китая за стол переговоров. То есть — на языке России конца двухтысячных— осуществил «операцию по принуждению китайской стороны к миру». А дальше отсутствие внятной политики Кремля на китайском направлении — тогда, как и сейчас — не дало «тайваньской мечте» Луи развернуться полностью.

А требовалось ли это от него? Луи в свои, казалось бы, циничные акции всегда вкладывал душу. Может, очарованный Тайванем, он переборщил с дозировкой «личного» в работе? Подобно тому, как разведчику поручили очаровать женщину, а он её по-настоящему полюбил?

В 1971-м имел место ещё один короткий, но любопытный эпизод: однажды зам завотделом ЦК, политический обозреватель «Известий» и популярный ведущий «Международной панорамы» Александр Бовин позвонил вечно безденежному и слегка диссидентствующему литератору Виктору Горохову. В те годы Бовин как «цэковец» курировал и Китай:

— Что нужно ответственному сотруднику ЦК от невыездного литератора? — с легкой поддёвкой спросил Горохов.

— Невыездной литератор знаком с выездным Луи. Он-то уж наверняка знает, в каком состоянии председатель Мао, — поддержал Бовин полуформальный тон.

— А тогда чего проще? Сели в машину, поехали к Луи! — предложил Горохов.

— Без спроса поехать не могу. Такие визиты я должен согласовывать в особом отделе нашей конторы. Позвони Луи, узнай. Очень нужно.

Горохов позвонил.

— Жив, — с некоторым сожалением доложился Луи.

— Жив! — отчитался перед Бовиным Горохов.

В китайской эпопее Виктор словно оставил частичку себя, а потому, как однажды выразился известный российский востоковед, «Китай для него всегда будет написан красными буквами». Понимая, что не победил, он ещё долго верил, что игра не окончена, и периодически словно дразнил соперника, вызывая на доигрывание. Станет ли человек, равнодушный к той или иной стране или тупо выполняющий задания своих боссов, писать об этой стране книгу?

А вот Луи такую книгу написал.

Через семь с лишним лет после ошеломительного тайваньского блицкрига, в феврале 1975 года, в знакомом нам лондонском издательстве «Хатчинсон» (привет Аллилуевой) на Фитцрой-сквер появится хорошо одетый человек в очках и выложит на стойку ресепшна увесистую пачку бумаги с отпечатанным текстом. «К тому моменту, когда с ним попытались связаться, — пишет Evening News, — он уже улетел в Бразилию». Тогда репортёры начали звонить загадочному, но всё же опознанному посетителю в Баковку, и именно на это его жена ответила, что «по ночам предпочитает спать». «То же самое делает британская контрразведка, — язвит автор газетной заметки, — которая следит за каждым движением Луи».

Ну как объяснить газетчику, что контрразведка успешно следит за теми, кто прячется! А Луи — не прятался.

Мне не удалось найти в каталогах какой-либо из крупных мировых библиотек эту книгу Виктора, вышедшую в Лондоне: быть может, контрразведку всё же «разбудили», или издательство в отместку за Светлану «запороло» проект. Но через два года труд всё же вышел в Нью-Йорке: он назывался «Скорый упадок Китайской империи». Издатель поставил условие: «Тираж напечатаю, но только с «предисловием несогласного», которое вызвался написать давний «приятель» Луи, а точнее «антилуист» Харрисон Солсбери. И он постарался за «всех поруганных ребят» — и за Светлану, и за Тарсиса, и за Солженицына, конфликт с которым в те годы у Луи находился на высшей отметке.

Таким Запад впервые увидел конфликт на Даманском: китайские солдаты хозяйничают на острове. Советский военный фотограф вскоре будет убит. Фото ТАСС, напечатано в New York Times, март 1969 г.

После политической миссии всегда следовала туристическая: Луи в тайваньском городе Гаосюн осматривает достопримечательности — ему очень надо, чтобы его «тайно» сфотографировали. Октябрь 1968 г. (изд-во «Ляньхэбао»)

«Шпион» ни на минуту не перестаёт быть журналистом: В. Луи меняет плёнку в фотоаппарате прямо в буддистском храме. Тайвань, г. Гаосюн, октябрь 1968 г. (изд-во «Ляньхэбао»)

Самая загадочная миссия Короля Сенсаций: Виктор Луи прилетает на запретный Тайвань. Октябрь 1968 г. (изд-во «Ляньхэбао»)

Ещё одна тайная тема переговоров с властями Тайваня: захваченный тайваньскими военными советский танкер «Туапсе»

Такие визитные карточки В. Луи раздавал на Тайване: почему-то лондонский адрес он зачеркнул и вписал от руки PERGAPRESS MOSCOW — название издательства медиамагната Роберта Максвелла, московским представителем которого также работал

Итак, слово Солсбери. Приведём фрагменты:

«Пометка знаками XXX или Q не связана с порнографией, то есть с сексуальной порнографией, секса в книге Луи нет. То, с чем мы сталкиваемся, — это редкостное политическое извращение…»

«Эта книга фальшивая, сомнительной логики, вопиющей неправды».

«Мы должны твёрдо помнить… что Луи — это давний и опытный агент КГБ со специальными задачами в международных делах, особенно в Китае».

«Он не затрудняет себя мелкими фальсификациями. Вместо этого он пытается соорудить БОЛЬШУЮ ЛОЖЬ».

«Всё это ахинея, извращенное сочетание полулжи, полуправды и явного вранья…»

«У этого сценария вполне отчётливый параноидальный запашок».

«Он рисует портрет агрессивного Китая и пользуется им, чтобы затемнить факты русской агрессии».

Если опустить вопли, останется лишь последнее замечание, которое хоть как-то можно отнести к разряду «по существу». Какой же портрет Китая рисует Луи и как же затемняет факты?

Луи рисует коммунистический Китай как «тюрьму народов», где жители Маньчжурии и Тибета полностью вымараны. Он утверждает, что Китай угнетает большие этнические группы, населяющие приграничные с СССР зоны, в то время как те же группы по другую сторону границы живут вольно и счастливо. Особенно Маньчжурия. «Страна, которой нет», — пишет о ней Луи, добавляя, что «она должна была стать независимой от Китая после Второй мировой». «Несмотря на почти полное исчезновение маньчжуров, — развивает тему Луи, — они составляют основу ненависти к Китаю». Он пробрасывает мысль о том, что Москве, возможно, придётся предпринять «освободительную миссию» ради маньчжуров, тибетцев, уйгуров, монголов. «И вообще, — намекает он, — в пяти советских республиках Средней Азии уже давно зреет идея объединиться в мощную федерацию, которая могла бы вобрать в себя народы, угнетаемые Китаем. Ну а как минимум — следует создать вокруг Китая подобие «санитарного кордона» из буферных государств».

Не будем спорить с ныне покойным Солсбери, «несогласным» с книгой, к которой он пишет предисловие, что само по себе абсурд. Но трудно отделаться от чувства, что антикитайская демагогия Луи что-то напоминает. Что же? Не американские ли аналитики, кремлинологи и политологи, смакуя, писали о том, что СССР — тюрьма народов… что целые этносы там — подавлены и раздавлены… что эти народы — основа для ненависти к СССР и скорая причина его распада… и что надо поощрять отделение этих наций для создания вокруг СССР санитарного кордона!

Луи — пропагандист, пиарщик и (сам не скрывал) компилятор, заявлявший, что ему «достаточно сделать две-три вырезки из наших газет, чтобы написать статью для вашей [западной]». На этот раз он, видимо, резал не советские, а американские газеты, а также труды доктора Бжезинского, яростного русофоба, кропотливо меняя названия наций, стран, народностей.

Словом, вышло как в старом американском анекдоте: купил себе новый бумеранг и сошёл с ума… Почему? Потому что никак не мог выбросить старый.

Книга увидела свет в 1977-м, а за несколько месяцев до этого отошёл к предкам Мао Цзэдун, так что эта антикитайская отповедь была «реликтовым излучением» конфликта индивида и государства.

Повторимся: Виктор не мог себя убедить, что Китай и Тайвань — это «ничего личного, только бизнес». 10 сентября 1976 г. он с наслаждением садиста издевается в своей Evening News над дипломатами китайского посольства в Москве, которые, «вероятно, не знали о смерти Мао. Они были в командировке в Грузии, кавказской республике, и провели вечер в тбилисском ресторане за ужином и вином».

Тело «великого кормчего» ещё не остыло, а Луи уже летит в Благовещенск, что «у высоких берегов Амура», посмотреть, как на его глазах теплеют отношения между СССР и КНР, как люди на теплоходах снова приветливо машут друг другу руками, а китайские чиновники из соседних Хэйхэ и Суйфэнхэ наносят визиты на советские пограничные станции. Ещё когда случались стычки на границе, он не раз вылетал на Дальний Восток поближе к передовой. Англичане в Evening News платили Виктору около пяти фунтов за заметку. Допустим, за выездной репортаж — больше: в два раза, в три, в четыре, в пять. Но всё равно эти цифры не сопоставимы с усилиями по перелёту на Дальний Восток и беготнёй по погранзаставам: Луи делал это от души и явно торжествовал: «Наша взяла!» «Это [потепление] едва ли понравится Соединённым Штатам. Д-р Генри Киссинджер никогда не делал большой тайны из того, что сближение СССР и Китая не в интересах США», — триумфально завершает Луи.

Зеркально советско-тайваньской попытке дружить против КНР, китайцы в 1972 году в отместку Москве пошли на сближение с «первородным» врагом, Америкой, и приняли у себя в Пекине президента Никсона. Через некоторое время Луи разразился в своей лондонской газете «скандальным эксклюзивом» о том, что часть американских военнопленных тайно содержится не во Вьетнаме, а в южной китайской провинции Юньнань, причём самих их уверяют, что это вьетнамская территория. «Их охраняют северовьетнамские солдаты, и даже пищу [пленным] готовят вьетнамскую». Ясно, что такие данные можно было получить только от советской разведки, из «Центра». И словно Штирлиц, мешавший сепаратному сговору нацистов с союзниками, Луи подпиливает ножки стола переговоров между «главным» и «основным» противниками СССР.

Все эти телодвижения сопровождал немыслимый, ненасытный приступ шпиономании в Китае, на Тайване и в близлежащих азиатских странах. Дошло то того, что в 1973 году, когда на острове побывал ещё один советский человек, «настоящий» журналист Михаил Домогацких, индонезийская газета «Хаф» разместила на одной из полос его фотографию с подписью: «Русский Джеймс Бонд». И заметку, в которой утверждалось, что Домогацких и Луи на самом деле — одно лицо.

Азиаты, когда в студенчестве изучают какой-либо иностранный язык, часто в дополнение к своему настоящему имени берут имя, принятое в той стране, язык которой учат: забавно бывает видеть раскосых и луноликих «Эмили», «Джейн», «Пандор» и «Сьюзан», а также «Лео», «Бенджаминов», «Франсуа», «Джанфранко» и «Хансов». Такое есть и у нас, в России, и в Европе, и в Америке, но в Азии это «западное» имя часто переживает университетские годы и идёт с человеком по жизни.

На Тайване тогда мало кто изучал русский (Партия велела «противостоять СССР»), но всё же случалось: особенно на него налегали будущие «языковеды в погонах». Быть может, это простое совпадение, но самым популярным русским именем среди тайваньских «русистов» было имя Виктор.