Неуёмная страсть Виктора к путешествиям не сочеталась с его обликом вальяжного барина в собственной усадьбе, гибрида Троекурова и Обломова. Лишь вырвавшись на волю, он становился Штирлицем, Джеймсом Бондом, Яковом Блюмкиным, адмиралом де Рибасом. На даче он вставал отнюдь не с петухами, потом работал, около двух обедал, потом забывался в послеобеденном сне, вставал ближе к файф-о-клоку, снова работал, принимал гостей. Но это был не совсем «режим по умолчанию», это было одно из положений тумблера.
Другим положением были путешествия.
«Я собираю необычные вещи, — писал он в одной из европейских газет о себе самом, — я собираю страны». Это не было бравадой или ролевой игрой в «свободного советского человека», хотя, с точки зрения возможности перемещения по земному шару, он таковым и был. «Больше него налетал разве что Громыко (министр иностранных дел СССР. — Прим, автора)», — говорили про Виктора друзья, понимая, что Громыко-то перевозили в железном ящике под названием «правительственный борт» по строго заданному маршруту, боясь на полкилометра отклониться от трассы. Луи же болтался по небу, как воздушный шарик, который надули, развязали и отпустили.
Бывшего зэка, его вечно тянуло туда, куда нельзя. Мало кому понятно это адреналиновое ощущение, поднимающееся откуда-то изнутри, когда попадаешь на запретную для других тебе подобных территорию. Это драйв сталкера, восторг пионера-первооткрывателя и какое-то ребяческое желание побольше запомнить, чтобы потом рассказывать, рассказывать, рассказывать. И видеть эти встречные взгляды, полные белой и чёрной зависти, свидетельствующие о твоём превосходстве, признающие «свою убогость перед величием других».
Такое пьяное, наркотическое чувство испытывали изнеженные своей провинциальной скукотой европейцы, попадавшие впервые в СССР. Такое онемелое очарование испытал великий Клод Лелуш, когда в 1959 году со спрятанной под пальто кинокамерой проходил в мавзолей Ленина. Именно так всем трепещущим нутром Виктор чувствовал этот подогрев крови, когда в салоне первого класса подлетал к очередной forbidden land, запретной для советского человека земле. Благо, таких было много.
Когда Франция фактически запечатала для него свои границы, отказывая в визе, он дал себе слово не мытьём, так катаньем попасть в Париж, чтобы пообщаться со своим лагерным другом Шимкевичем. Дело в том, что после одного из таких приездов Луи французская контрразведка DST заподозрила обоих в попытке создания шпионской сети: Шимкевич был взят на карандаш, а Луи этим же карандашом вписан в лист отказников.
Без этого он, быть может, и не рвался бы на землю предков, но теперь это стало делом принципа: на одном из посольских приёмов он полушутя пообещал французским дипломатам обойти запрет. «Ну, удачи!», — пошутили в ответ они, не зная, что Луи уже всё придумал и выискал лазейку толщиной в мизинец.
В те годы из французской столицы за границу самолёты летали из двух аэропортов — Орли и Руасси, и тем, у кого был билет в Америку или другую западную страну с пересадкой в Париже, нередко приходилось перебираться из одного воздушного порта в другой. Таким пассажирам разрешали краткосрочное пребывание в стране вообще без визы или же ставили транзитную, не глядя. DST опомнилась, когда Луи сидел в одном из лучших парижских ресторанов, но сделать с ним ничего не могла: он был чист.
Транзитная виза стала его ключом-отмычкой практически в любую страну мира, так как к «транзитникам» не придирались. Это в наше время «долгим» считается более чем трёхчасовой «конекшн» между двумя полётами, а в те годы пересадочного рейса ждали порой по два-три дня, и «пролётные» визы выдавались пачками. Так Луи летал, куда хотел.
В 1963-м они с женой, родившей к тому времени уже двоих сыновей, летят в незакрытый пока Израиль, с которым у СССР ещё есть дипотношения. Иерусалим был разделённым городом, и Луи не терпелось увидеть вторую его половину — его неудержимо тянет в пограничные зоны, «пограничные состояния». Для этого на следующий год он едет в Иорданию и посещает уже Восточный Иерусалим. Это был город, где приезжего не отпускало странное беспокоящее чувство ирреальности: как если бы в Москве Кремль был в одном государстве, а Третьяковская галерея — в другом. Таким был Иерусалим. Таким был разрезанный Берлин. Такой с 1974 года стала Никосия.
Но в 1967 году с Израилем всё стало по-иному: после Шестидневной войны с арабскими соседями СССР разрывает с ним дипломатические отношения, и страна становится для советских граждан закрытой — а вот это уже интереснее!
13 июня 1971 года человек с синим («служебным») советским паспортом прилетает первым классом рейса Никосия — Тель-Авив авиакомпании Cyprus Airways и селится в роскошном отеле «Самуэль» на берегу Средиземного моря.
Формальный повод — радикулит, от которого Луи давно мучается и который он хочет подлечить: что и говорить, обычное дело, когда простой советский человек летит в закрытую страну показать врачу спину. Вскоре выяснилось, что московский пациент не соврал и правда поехал на обследование в госпиталь «Ичилов». Есть, впрочем, небольшая деталь: директор госпиталя, доктор Арье Арель, — бывший посол Израиля в Москве, большой друг семейства Луи. Чтобы принять такого больного, доктору пришлось позвонить в Моссад, но там не возражали.
Очевидно доктор Арель и «прописал» ему встречи с ключевыми лицами второго эшелона власти Израиля — политическим советником премьера Голды Меир Симчей Динитцом и её старшим помощником Аврахамом Авидаром. Хотел попасть и к самой мадам премьер-министру, но его к ней не допустили (или только сообщили, что не допустили?).
Цель этих контактов — нащупать брод в бурной реке, которая вот уже четыре года разделяла две не просто дружественные, а «родственные» страны. «Ведь там на четверть бывший наш народ», — пел Высоцкий. В Кремле начинали понимать: с Израилем порвали сгоряча. Большой друг Советского Союза Египет (тогда ещё — Объединённая Арабская Республика), ради которого это было сделано, избрал своим новым лидером Анвара Садата, а тот уже начал брыкаться, сближаясь с Америкой. Через год он чуть ли не за сутки выставит из страны всех советских военных советников. Закончится всё это совсем комедией: неблагодарный Египет станет ближе к Израилю, чем СССР.
Проведя четыре дня в Тель-Авиве, Виктор переезжает в Иерусалим, где проводит ещё двое суток: не таясь, посещает Стену Плача, у которой взаправду чуть не плачет, после чего вылетает рейсом El AI (первым, разумеется, классом) в Румынию, которая дипотношения, а вслед за ними и авиасообщение, с Израилем не рвала.
Репортёры узнали о десанте Луи через 10 дней после того, как он отчалил: видимо, шум и рассылка открыток на этот раз не входили в его тактику. Газетчики проштудировали все июньские выпуски Evening News и не обнаружили ни одной заметки Луи из Израиля. Зачем же он приезжал? Уж не мириться ли?
Когда «король сенсаций» хотел что-то до кого-то довести через прессу, он применял старый добрый метод, не им придуманный, но успешно им освоенный: начинал это «что-то» неистово опровергать. «Мой визит был частным. Он никак не связан с восстановлением дипломатических отношений между Советским Союзом и Израилем», — заявил Луи американским репортёрам, устроившим коллективный прозвон на Ваковскую дачу.
Как выразился бы компьютерщик, с Израилем «коннектились через тот же протокол», что и с Тайванем, словно по второму разу повторяли заданный однажды алгоритм. Сначала — Луи к ним, через несколько месяцев — они к нам. Уже в августе в СССР прилетает группа израильских общественных деятелей: особо подчёркивается — не коммунистов.
А в сентябре, словно исправляясь за невыполненное домашнее задание, Луи публикует большую колонку под названием «Советский взгляд на Израиль», причём не где-нибудь, а в New York Times — в газете, которая его не сильно жалует. Материал печатают в двух частях, что переводит его в разряд политической акции, тем более что он крайне комплиментарен по отношению к еврейскому государству. «Шестидневная война принесла Израилю не только новые территории, но и добрую волю бессчетного числа русских евреев, а также вызвала у многих из них желание эмигрировать. СССР оказался в комичной ситуации, снабжая оружием Египет и в то же время позволяя потоку будущих призывников течь в Израиль», — такое мог позволить себе не каждый в СССР, а точнее сказать — никто. Редким исключением иногда дозволялось быть Александру Бовину, которого порой называли «Луём для внутреннего пользования».
Что имел в виду Виктор — что хватит вооружать Египет? Или что хватит эмигрировать в Израиль? Видимо, и то и другое.
В последующие годы Луи неоднократно летал в Израиль, выполняя функцию «челночного дипломата». В один из разов он договорился с газетой Yediot Achronot, что будет писать для неё и подкидывать сенсации в качестве внештатника. Опять-таки, представить себе, что советский человек — корреспондент израильской газеты, работающий на «распоясавшуюся израильскую военщину», было сложнее, чем убедить себя, что Ленин — гриб.
Давид Маркиш вспоминает: «Он привёз в Израиль папку, огромную папку — и я её видел — вырезок из мировой прессы. И доказывал, что никогда не причинял зла Государству Израиль. И наши, израильские, спецслужбы проверяли, что он никогда против нас не работал».
В другой раз он взял в аренду автомобиль и, поехав кататься по стране, подбирал по дороге хичхайкеров. «Мне пришлось смеяться над самим собой из-за внезапного напоминания о том, где я нахожусь: когда я хотел положить ладонь на коленку улыбчивой девушки, сидевшей рядом со мной, я обнаружил, что глажу автомат, лежавший на подоле её юбки», — исповедуется Луи в своей заметке.
Как и в случае с Тайванем, чувства Виктора к Израилю выходили за рамки профессионального лицедейства и входили в область личных симпатий. Оно и понятно: мама Луи была еврейкой, а еврей по матери — «еврей по Галахе». С такими данными можно претендовать и на израильский паспорт: только докажи еврейство мамы.
Один весёлый эпизод имел место на даче Луи, когда к нему за интервью приехал корреспондент Jewish Chronicle («Еврейская хроника») Джозеф Финклстоун. Беседовали о еврейской эмиграции из СССР, как вдруг Виктор воскликнул: «Мешанэ маком, мешанэ мазал!» Прошло несколько секунд, прежде чем газетчика прострелило: эти слова Луи произнёс на иврите! Он тут же вцепился в Луи: «Признайся, ты — еврей?» Луи в ответ только рассмеялся, что не означало «нет».
Илларио Фьоре припоминает в своей книге другую историю, имевшую место в израильском посольстве в Москве за несколько лет до его закрытия. Это был очередной приём. Когда все сели за стол, началось чтение ветхозаветных псалмов. «Он начал читать, — пишет Фьоре, — уверенный, что застанет врасплох сотрапезников и подтвердит свои заявления о культурной свободе евреев в СССР. Но тут произошёл инцидент: молодой секретарь посольства США Херберт Окун перебил его и продолжил чтение сам, объяснив, что произношение Луи «было трудно воспринимать». Виктор же стал настаивать, что его произношение более правильное… В последовавшем споре Луи горячился и говорил резкие, язвительные слова, которые заставили задуматься о некогда искоренённом антисемитизме советского коммунистического режима».
Не всем в «доме рядом с «Детским миром»» это по душе: в СССР всё сложнее было попасть в хороший вуз с «пятой графой», выезд евреев ужесточался, тысячи из них «сидели в отказе» и говорили «Тель-ОВИР». И на этом фоне представьте человека, который мотается в Израиль как к себе домой (а может, и правда, уже домой?), живёт в лучших гостиницах (за чей, хочется узнать, счёт?), читает псалмы и разглагольствует о том, что, мол, «дружим с арабами, которых в Союзе нет, а с евреями не дружим, хотя их полно».
Не забывается ли этот чтец?
Не станем придаваться эстетике заговоров, но тревожный инцидент, произошедший во время очередной побывки Виктора в Израиле, заставляет задуматься. Как и всегда, в тот раз Луи, заселившись в отель, начал обзванивать друзей — почти все они были репатриантами, выехавшими из Союза по его протекции. И вот очередь дошла до писателя Давида Маркиша, пару лет назад тоже прошедшего через чистилище «луёвой дачи» и «луёвой библиотеки»: тогда Луи дал Маркишу подержать в руках списки «отказников» и рассказал, кого когда выпустят. Теперь Маркиш отдавал «должок», катая своего спасителя по новой Родине.
Сначала отправились в Иерихон — одно из древнейших^ мире городских поселений, стены которого, по библейскому преданию, рухнули от игры на трубах гвардейцев Иисуса Навина. Но Виктору не хватало экзотики, и он предложил вернуться в Иерусалим через Рамаплу, где — ему рассказывали — «вкусно кормят». Поехали по узким горным дорогам.
«Это были грунтовые дороги, не асфальтированные, односторонние, надо прижиматься, чтобы пропустить кого-нибудь, — вспоминает Давид Маркиш. — Только поднялись в горы над Иерихоном, нам навстречу идёт полугрузовичок. А там арабы в этом районе, как жили всегда, так и сейчас живут. И прямо в лоб идёт. То есть, если он меня стукнет, мы упадём по правой стороне дороги, где был обрыв. Прямо в пропасть свалимся, костей не соберут.
И тут я слышу, Виктор говорит: «Останови машину!» Я спрашиваю: «Зачем?» А он: «Я выйду, покажу ему паспорт». Я ему: «Витя, какой паспорт? Да он и на арабском-то читать не умеет, чего ему твой паспорт?»
И я смотрю, Луи начинает нервничать, да и я нервничаю: вот как сковырнут нас с дороги… Едем очень медленно, дорога плохая. Когда осталось до грузовичка метров тридцать — сорок, я вытащил пистолет левой рукой, правой придерживая руль. Я был вооружён: у нас это не запрещено, да и недавно отслужил в армии, все права на ношение оружия были. Словом, я достал пистолет и в открытое окно направил его прямо в лоб этому парню в полугрузовичке, арабу.
И когда он это увидел, я смотрю — вильнул влево. Пропустит или нет? Он вильнул, прижался к стенке обрыва и притормозил. Я дал по газам, проскочил мимо него, и мы поехали дальше. Приехали в Рамаплу, пообедали. Настроение у Виктора было, мягко говоря, не очень хорошее».
Небось не раз за эти сорок метров Виктор вспомнил ту девушку с автоматом вместо голых коленок и подумал: «Какже это несправедливо: быть советским, лучшим другом палестинцев, а в пропасть загреметь как еврей после пинка арабских «друзей»».
Но, если серьёзно: что это было? Очередной эпизод арабо-израильской драки или покушение? Или второе, замаскированное под первое? Или вообще это игры разума — водитель-араб только вчера получил права?
«И мы вернулись к нему в гостиницу King David в Иерусалиме, шикарную гостиницу, и у него болела спина, — вспоминает Маркиш окончание этой истории. — Он лёг на пол и сказал: «В нынешние времена настоящий разведчик даже не двойник, а тройник». Я это запомнил, но никак не отреагировал».
«По поводу Израиля у него была масса идей, — продолжает израильский друг Луи, — например, продать нам десять тысяч советских «жигулей». Или, ещё лучше: чтобы Израиль продал Советскому Союзу апельсины марки «Яффа», но без клейма «Яффы». «А в обмен, — говорит, — сделаем так: поскольку корабль привезёт апельсины, не пустому же ему идти обратно! Везите ваших эмигрантов морем!» И представьте себе, я не считал это шуткой. Это было выверенное предложение».
Во все времена, а особенно после образования Государства Израиль, американская внешняя политика была тесно сплетена с израильской: иногда их невозможно было различить, так как они шли подобно двум жилам одного кабеля. Американская политика в отношении Израиля перетекала в израильскую политику в отношении Америки и обратно. Однажды в конце 90-х годов я стал свидетелем диалога между американским евреем и репортёром из Европы: «Почему вы все считаете, что Израиль — это марионетка США? Вы всерьёз верите, что мы можем снять трубку, позвонить в Иерусалим и сказать, как им надо жить дальше?» — пыхтел американец. «Ну что вы, — урезонивал его европеец. — Это совсем не так. Мне даже кажется, наоборот: из Иерусалима звонят сюда и…».
Об этом же и старый анекдот: на международной конференции знакомятся двое — один из СССР, второй из США. «Я Шапиро», — представляется наш. «Oh! Нье может бит! Я тоже Shapiro! Ви, конечно, еврей?» — радуется иностранец. Наш Шапиро делает холодно-отстранённое лицо: «Я советский». «Oh! Очьен приятно! А я — американский!!!».
В паспорте Луи было записано «русский» (ну не «француз» же писать!), однако он всегда находчиво использовал свои еврейские корни для контактов на Западе. Пока ты просто «советский» из анекдота, ты чужак, ты априори подозрителен, особенно если дорого одеваешься и живёшь в первоклассном отеле. Журналисты из СССР, работая за границей, годами вживались в среду Франции, США, Англии или Италии. Луи же всё нужно было быстро-быстробыстро, как в фастфуде, за 5–7 дней в стране пребывания или дистанционно из баковской дачи. А вот когда ты «[советский] еврей», можно с таким ресурсом в режиме байпаса сократить путь к нужным людям.
«Язык до Киссинджера доведёт», — шутили советские журналисты, аккредитованные в Вашингтоне. Виктору Луи, который там не жил даже на правах собкора, именно он и был нужен, и вовсе не ради интервью для своей бульварной лондонской газеты.
Замышлялось нечто куда более грандиозное: это бесило обитателей сталинской высотки на Смоленской площади и ещё больше трясло от раздражения советское посольство в США. Начальников обоих этих заведений не соблаговоляли поставить в известность о своих прорывных планах люди, сидевшие по другим адресам, — на площади Дзержинского (Лубянской) и на Старой площади. В противном случае «тайный канал» не был бы тайным.
Именно поэтому МИД СССР, как и любое другое ведомство, не могло направить в посольство США в Москве визовый запрос для Луи Виталия Евгеньевича: он должен был выкручиваться сам. А американцы, как назло, упёрлись, словно ишаки — незачем Вам к нам, и точка. Луй не был в Америке уже несколько лет, и визу ему не выдавали. Не то чтобы ставили «отказ» или вносили в black list, но умело топили его запросы в бюрократическом болоте: слишком подозрительным был этот человек, слишком много «хорошего» о нём к тому времени написала западная пресса, слишком громко кричали обиженные на Луи советские диссиденты. Вывезенные рукописи не только не горят: иногда они возвращаются.
Но с формальной стороны Луи был как ящерица: за хвост не схватишь, а если схватишь, то хвост останется в руке, а ящерицы уж след простыл.
Он подключил все свои ресурсы, врубил на полную мощность сигналы по всем каналам. В мае 1971-го ему позвонил писавший для журнала New Yorker обозреватель Джозеф Крафт с очередной порцией вопросов на тему: «А что Вы думаете о том, что у нас про Вас написали?». Как раз в начале года в мировой прессе проскользнула череда статей о Луи-пирате, Луи-дезинформаторе, Луи-агенте, самыми зубодробительными из которых были материалы в Time Magazine, Washington Post, а также опус Герберта Голда «Купили бы вы рукопись у этого человека?» в New York Times.
Отвечая Крафту, Луи хотел, как обычно, всё язвительно опровергнуть, но вдруг чёртик у его левого уха получил щелчок в лоб от ангелочка у правого и замолчал. Ангельское наущение у правого уха было таким: «Остынь и пригласи его в гости на воскресный open house».
И Крафт с хорошо скрываемым удовольствием приехал.
— Что я думаю об этих статьях? — размышлял Луи по ходу экскурсии по даче. — Думаю, что это несправедливо… И всё же, — улыбнулся он загадочно, — это хорошее паблисити!
После ритуального осмотра владений Луи начал свою игру, которой Крафт сегодня должен помочь.
— Меня тут пригласили почитать лекции в вашем Гарварде, — начал Луи.
Он не врал: его действительно приглашали в Гарвард.
— Здорово, — отозвался Крафт. — На какую же тему?
— «Трудности получения американской визы», — как можно более ядовито засадил Луи.
Вот как описывает следующие минуты беседы сам Джозеф Крафт:»… И он рассказал мне длинную, бессвязную и не вполне вразумительную историю о сложностях, которые он испытывает, собираясь в США, о задержке с ответом на свой последний запрос, об оскорбительной анкете Госдепартамента, которую он не намерен заполнять».
В общем, автор долго и с удовольствием полощет хозяина дачи в своей бесконечно длинной статье, напечатанной в конце мая. Видимо, пытаясь показать «полную абсурдность советского менталитета», он даёт Луи возможность морализаторствовать: «Вы представить себе не можете, что значит для нас Марк Твен, — цитирует Крафт слова Виктора. — Мы выросли на Томе Сойере и Гекльберри Финне. Так вот, когда я приехал в Ханнибал в штате Миссури, в город, где Марк Твен провел молодость, я хотел купить что-то марктвеновское, с местным колоритом… но все сувениры были сделаны в Японии. Ваша, американцев, беда в том, что вы слишком богаты, вы всё сметаете. Вы больше ничего не делаете сами и для себя. А такие вещи должны быть у всех». (Знал бы Луи, что скоро будет хуже: всё будет делаться в Китае.)
Сам того не зная, Джозеф Крафт стал проводником сигнала, который Луи отправил тем, кто мог переключить политический светофор на «зелёный» и впустить его в США.
Намёк был понят, и визу Виктору поставили. В конце июля New York Times сообщает: «Представитель [Госдепартамента] сказал, что г-н Луи предоставил удовлетворительные объяснения о том, что имеет законный частный бизнес в этой стране, и добавил, что у г-на Луи не предусмотрено встреч с представителями правительства».
Насчёт второй части — это они зря. В девять утра 13 ноября 1971 года Виктор стоял у северо-западного входа в Белый дом со стороны Пенсильвания-авеню, куда обычно входит пресса. У него не было с собой советского паспорта: он протягивал охраннику международные водительские права и карточку корреспондента Evening News с надписью Press.
Так было задумано.
Этой безмятежной сцене предшествовали поистине голливудские события, правдоподобность которых — на совести главного героя. До нас они дошли в виде предания, пересказанного очарованными друзьями.
Якобы в консервативном Вашингтоне спецслужбы США видеть его не жаждали, а потому «по делам бизнеса» он прибыл в более либеральный (а скорее— «пофигистский») Нью-Йорк. Остановился в недорогом отеле, зарегистрировавшись под именем Луис Виктори (такое до всеобщей антитеррористической паранойи в Америке было возможно), и привёл в номер жрицу любви — всё для того, чтобы усыпить американских «топтунов», агентов наружки. Ночной бабочке он сказал, что смертельно устал и чтоб не беспокоила. Сам же, дождавшись, когда она уснула, поднялся, незаметно покинул гостиницу через другой выход и за ночь добрался до Вашингтона, округ Колумбия.
Чертовски хочется в это верить. Тем более, что один из общественнополитических в США журналов встретил его словами: «Настоящий Джеймс Бонд приезжает в чужую страну, не таясь, от журналистов не прячется, оружия не носит, о «Беретте» только слышал…».
Но дальше — точно правда. В девять утра русский Джеймс Бонд стоял у проходной в Белый дом. «А у вас, что, есть appointment с доктором Киссинджером, сэр?» — «Да, именно так». Полицейский поднял на визитёра удивлённые глаза. Это была суббота, но господин в очках с вполне американским именем и почти не имеющий акцента действительно был заявлен на пропуск. Могущественный советник президента по национальной безопасности, без пяти минут Госсекретарь США Генри Киссинджер его почему-то ждал. А «посол Советского Союза» Анатолий Добрынин, напротив, почему-то отдыхал и ни сном ни духом об этом не подозревал.
Это было время, когда, как говорили в народе, «войны нет, но от такого мира камня на камне не останется». Из-за пражских событий, неприглядной кампании США во Вьетнаме, раздрая на Ближнем Востоке отношения двух ядерных держав были даже не ниже ординара — ниже плинтуса.
Но самое главное, что подстёгивало Виктора, словно вожжи, в его спешке к Киссинджеру — это «китайский фактор»: уже была достигнута договорённость о прорывном визите президента США Никсона в Пекин, и Москва могла остаться «третьей лишней» в существовавшем «треугольнике враждебности» Вашингтон — Пекин — Москва. Все трое одинаково люто ненавидели друг друга, и в этом была иллюзия стратегического баланса. Теперь же сближение двух противоположностей казалось неминуемым: крайности тяготели друг к другу, Америка и Китай сливались в антисоветском экстазе. Дипломаты шутили: «Теперь Никсон должен приехать в Москву любой ценой, даже путём похищения его КГБ».
У Китая с США не было дипломатических отношений. У СССР с США они были. Между СССР и Америкой даже существовало прямое воздушное сообщение (правда, лайнеры летали на две трети пустыми). Так почему же не выдвинуть инициативу официально, не передать ноту через посольство? Не посадить в этот прямой рейс советского дипломата с портфелем и полномочиями?
А вот именно потому и нельзя.
Во-первых, заскорузлые МИДовцы, которые «уполномочены заявлять», не один год плодили бы тонны бумаг и тонули бы в пустословии. Во-вторых, советская сторона потеряла бы лицо, первой проявляя нездоровое рвение к контактам с «главным противником».
Луи же был опцией быстрого доступа. Принимая «журналиста», Киссинджер имел право не отчитываться об этой встрече перед всеми вокруг, а Москва, его отправляя, имела право до последнего называть его именно «журналистом». Интервью поехал брать человек…
Пройдёт несколько месяцев, прежде чем газетчики выведают: советник по нацбезопасности беседовал с «английским репортёром» два часа и темой «интервью» была возможность первого в истории двух стран официального визита главы государства. По замыслам Кремля, прилететь в Москву Никсон должен был после Пекина, но не намного позже, чтобы китайцы не успели воспользоваться численным преимуществом.
В феврале 1972-го Ричард Никсон совершает исторический визит в Китай, который, как писали комментаторы, «взломал лёд». А уже в апреле в Москву летит Генри Киссинджер — готовить приезд своего президента. В мае Никсон прибывает в Советский Союз. Для того времени и тех обстоятельств это была молниеносная скорость. Более того, коварные китайцы были переплюнуты: Москва и Вашингтон в последний момент неожиданно для всех подписывают документы планетарного масштаба — договор по ПРО и временное соглашение об ограничении стратегических вооружений (ныне известное как ОСВ-1), что не значилось в повестке дня визита Никсона.
Первым сенсацию оглашает, естественно, Луи. Ему не верят, и вот на это-то главред Washington Post и сказал: «Он ещё ни разу не ошибся».
Виктор Луи был той искрой, которая «прикурила» движок советско-американской «разрядки» — процесса, вошедшего в историю наряду с понятием «холодная война». Он же и обслуживал её, разрядку, информационно. В июне 1972-го он сообщает о деталях готовящегося ответного визита в США Брежнева, в сентябре 1972-го — об экономических соглашениях, которые поднимут торговый оборот двух стран с температуры трупа (чуть более 100 млн долл.) до невероятной суммы в 2 млрд долл. Ему же, правда, придётся сообщить в Evening News о том, что брежневский визит отложился из-за проволочек во Вьетнамском урегулировании.
Через несколько лет снова обсуждалась возможность визита главы Белого дома в СССР. И на приёме в американском посольстве можно было наблюдать такую сцену: дипломат-американец кому-то говорит с раздражением: «Чертовщина какая-то! Мы давно готовим визит нашего президента в Москву, а Луи говорит, что визита не будет». Визит, действительно, не состоялся.
Для Киссинджера эти «беспорядочные связи» закончились подозрениями со стороны ЦРУ в сотрудничестве с КГБ. А Виктор был неуязвим: как ни пытались западные спецслужбы и газетчики взять его с поличным, ничего не выходило— не было «поличного». Ну не запрещают законы свободного мира вытворять то, что вытворял он, — и всё тут. «Да, я люблю французское шампанское и немецкие машины, — отвечал Луи на вопросы, которые задают, поводя одной бровью. — Но я ничего не делаю незаконного и ни одно из обвинений в отношении меня не было доказано. Я делаю то же, что ваши миллионеры, которые добиваются освобождений от налогов, или ваши судовладельцы, которые гоняют свои суда под флагами Панамы и Либерии».
Другу Константину Страментову он как-то пересказал свой диалог с начальником франкфуртской полиции, который спросил в лоб:
— Вы агент Кремля?
— Послушайте, — снисходительно заговорил Луи, — если я скажу «да», вы подумаете, что я издеваюсь. Если скажу «нет», вы не поверите. Посему, сами понимаете, это бесполезные вопросы.
Если вокруг Виктора собиралась компания из двух и более заграничных корреспондентов, и никто из них ни разу не пошутил над причастностью Луи к особым сферам, жизнь, можно считать, практически не сложилась. Часто это выглядело так:
— Ну что ещё новенького скажете, товарищ полковник? — обращался кто-то один к Луи.
— Ребята, скажите, вам не надоело называть меня полковником КГБ? — шутя злился он.
— Боже, Виктор! Тебя что, повысили до генерала?!
Когда же западным репортёрам Луи был нужен позарез, они мысленно копались в своей системе ценностей и вытаскивали подходящий для момента ответ:
— Ты веришь, что я работаю на КГБ? — как-то спросил Луи коллегу из Европы.
— Каждый хороший журналист в любой стране может иметь связи с секретной полицией, — уклончиво-комплиментарно ответил тот.
И «журналист со связями» продолжал путешествовать. Неизвестно, что он сам думал о своих международных авантюрах, но внешне все они выглядели почти как искусство, как старые авантюрные романы с поправкой на современность.
Он был пленён Тайванем и позже хвалил книгу Василия Аксёнова «Остров Крым», спроецированную с этого китайского островного феномена. Он был влюблён в Израиль, вопреки тому, что в СССР считалось неправильным быть евреем. Он был очарован Америкой, хотя бы потому что его мозги были устроены по-американски. Англия не обсуждается. Ещё одна запретная страна не давала ему покоя с детства, со времён ninos espanolos: что же на этой земле, полной солнца и моря, могло произойти, что оттуда в наши холода побежали беженцы? Как так вышло, что с Германией мы воевали и уже помирились, а с Испанией не воевали и до сих пор в ссоре?
Отношения с Мадридом отравлялись не только взаимной антипатией советских вождей и генерала Франко, но и одним малозаметным, казалось бы, событием: незадолго до краха Республики в СССР было вывезено несколько десятков тонн золотого запаса страны (около полумиллиарда в долларовом эквиваленте) «на хранение». Франкисты уходить не собирались и «хранение» затянулось. Каудильо отказывался даже от торговых связей с Москвой, «пока они не вернут золото». В Москве отвечали, что, мол, «деньги уплочены»: почти все авуары списаны в счёт закупок оружия у СССР республиканскими властями.
В общем, без Луи здесь было никак не разобраться.
Впервые Виктор полетел в Испанию в районе 1967 года, во второй раз — в районе 1969-го: результатом его миссии рекогносцировки (предварительное изучение местности. — Прим, редактора) стало открытие в Мадриде бюро ТАСС, а также представительства Черноморского морского пароходства с консульскими полномочиями. Это полуофициальные структуры. Появился и совсем неофициальный «посол» — бизнесмен Рамон Мендоса, занимавшийся торговыми связями с СССР, в том числе поставками советской нефти, благодаря чему быстро стал миллионером, и окончательно прославился на весь мир, став собственником футбольного клуба «Реал Мадрид» в 1985 году.
А в детстве Мендоса был… одним из niños españolos! Завистники утверждали, что с этой нефти Виктору Луи впоследствии тоже «капало».
Но обе страны хотели большего, а значит, удовольствие Луи от посещений Испании было хорошо замотивировано сверху.
В апреле 1971 года Луи летит туда снова — по заведённой традиции, как и в случае с Израилем, «в отпуск», который стал самым результативным для советско-испанских отношений. В Мадриде Виктор поселился в шикарном отеле Castellana-Hilton.
Прежде всего надо было освежить контакты в испанской прессе, которые позволяли ему публиковаться в газетах ABC, Pueblo и других, а значит зарабатывать, помимо долларов, фунтов, шекелей и йен, также и песеты. Говорят, для гонораров в Испании у него был даже открыт счёт в банке. Затем следовало вновь встретиться с лагерным другом Педро Сепедой, с которым вместе освобождался и которому, как и Шимкевичу, помог вернуться на Родину. Лагерная дружба, как оказалось, была самой интернациональной и давала планетарные связи.
Далее шли дела уже не личные, а государственные. Во время ужина в испанском Министерстве туризма произошёл инцидент, который приводит Илларио Фьоре:
«В определённый момент он показал хозяевам вечера серию фотографий своей дачи в Переделкино и своих автомобилей. Адвокат Исидро Суарес… не знал, что гость понимает по-испански и позволил себе насмешливо прокомментировать: «Он нагнетает воздух, полный вранья. Может, он агент ЦРУ, переодетый в русского?»».
Вечер, начавшийся за здравие, грозил закончиться за упокой: вопросы Виктору носили всё более жесткий характер, и ему всё труднее было отшучиваться и сохранять «тёплую, дружественную атмосферу». В какой-то момент он не удержался и дал сдачи автору каверзного вопроса: «Синьор, я прошу Вас говорить, думая на кастильском, то есть используя фразы испанского языка: так удобнее будет отбросить лексику «холодной войны», которую не пристало слышать от испанского журналиста».
Ужин пришлось аккуратно свернуть.
В один из дней его представили главе пресс-службы МИД Испании, у которого Виктор попросил аккредитацию. Чиновник, не моргнув глазом, ответил, что, дескать, синьор прибыл как турист, а значит, аккредитация ему не нужна.
Тогда Луи пошёл дальше и запросил интервью с министром информации, но не получил его. Тому, кто сообщал об отказе, он патетично заявил: «Передайте министру, что когда он приедет в Москву, я, несмотря на это, всё равно помогу ему устроить встречу с премьером Косыгиным!».
Его не интересовала советская полуофициальная миссия в Мадриде или подпольная испанская коммунистическая партия: для первой есть чиновники МИДа, для второй — нелегалы КГБ. Луи ищет концы в издательских кругах Испании, чтобы пробросить идею ещё одного выгодного для себя «гешефта государственной важности» — издания «Дон Кихота» в СССР миллионными тиражами.
Когда его спрашивали: «Кто же Вы, синьор Луис?», он отвечал: «Обычный журналист».
У «обычного журналиста» был неизменный алгоритм путешествий: после завершения политической миссии он обязательно переходил к туристической, требуя принимающую сторону или друзей возить себя по стране. Здесь, в Испании, он просит друга Педро, за двадцать лет так и не понявшего «кто же этот Виктор», составить ему компанию в столицу загадочно-опасной Страны Басков, город Сан-Себастьян. К удивлённому ужасу небогатого Педро, Виктор в ресторане заказывает несколько порций красной и чёрной икры.
— Ты знаешь, — говорил Сеп^^ц^,—что тебя здесь называют кремлёвским шпионом?
— Пусть называют, как хотят. Если хотят следить за мной — пусть следят. Этим они уделяют мне несказанное внимание, чем дают большую власть, — отвечал Луи.
В другом городе, Бургосе, он купил вышедшие на испанском воспоминания Хрущёва, чтобы подарить экземпляр своему медленно угасающему спасителю.
Зачем он поехал в два неспокойных испанских города — столицу сепаратизма и место проведения знаменитого «бургосского процесса» над сепаратистами? Просто из любопытства? Или что-то хотел показать тем, кто за ним следил? Может быть, что Москва будет, если захочет, плотно дружить с врагами испанского диктатора? Лёгкий туристический шантаж? Ведь сам же на встречах говорил, что «обе наши страны стали жертвами непонимания в мире из-за бургосского суда над басками и ленинградского суда над евреями-писателями]».
Знают ли сегодняшние российские «пляжные» туристы, млеющие на испанском побережье, и российские же обитатели вилл в Марбелье, каким авантюрно-увлекательным мог быть туризм каких-то 25 лет назад?
Луи снова прилетает в Испанию в 1973 году, когда больной каудильо уже отходил отдел: все понимали, что он — последнее препятствие для примирения двух стран. И оно, во многом благодаря пиар-подготовке Луи, свершилось вскоре после смерти Франко.
Да, и ещё: из Испании он привозил казавшуюся в Москве божественной сангрию: на даче с разными составами посетителей она потреблялась литрами.
В январе следующего 1974 года Луи отправляется в соседнюю Португалию, с которой у Москвы тоже не было официальных отношений: режим Салазара (уже к тому времени умершего) был одним из самых долгоиграющих фашистских режимов в Европе. Но главным было другое: Португалия являлась одной из крупнейших колониальных держав: режим ещё бился в предсмертных конвульсиях, а хищники уже начинали делить «африканское наследство» португальского дядюшки.
Впервые Луи слетал в Лиссабон в 1971-м, «принюхаться» и «прощупать», а заодно поездить по стране, её сказочным курортам, поесть крабов и попить знаменитого Vinho Verde— как-никак, турист. Теперь он уже ищет встречи с опальным португальским генералом Спинолой, в котором Москва видит будущего «удобного» для себя лидера страны, и параллельно идёт в МВД за разрешением на туристическую поездку в заморские колонии. Оно было выдано, и вечером Виктор уже стоял в офисе португальской авиакомпании, чтобы заказать билет в Луанду, главный город Анголы. Оттуда, после долгого перелёта, он едет на север «осмотреть» алмазные прииски — то, что будет очень интересовать СССР после «революции гвоздик» в Португалии и отделения её африканских колоний. «Мы тоже добываем алмазы, но не конкурируем с вами», — пророчески сказал Луи, потому как вскоре просоветское правительство Нето независимой Анголы заберёт прииски себе. И правда, какая конкуренция?
Встретившись с будущим ангольским лидером Агостиньо Нето, Луи полетел в другую португальскую колонию, Мозамбик, где также надо было разведать местность и расставить флажки для более лёгкого «советского захода». Закончил Виктор своё африканское политическое сафари в Южной Африке, в стране апартеида, где тоже не было и не могло быть советского посольства.
Только теперь понимаешь тех, кто поражался: как он всё это успевает? Может, у него есть двойники? Но двойников не было — притвориться Виктором Луи невозможно.
Его отличие и в том, что он на сто процентов был «дневным дозором» — человеком, который никогда не шпионил под покровом ночи, а значит — «не шпионил». Труднее всего найти то, что лежит на самом видном месте. Не вызывает подозрений тот, кто уверенно подходит и берёт.
Только за год — с конца 70-го по конец 71-го — он побывал на островах Фиджи, в Португалии, Англии, Западной Африке, Камеруне, Дагомее, Испании, Израиле, Мексике и США. Только перечисление городов, которые посетил «государственный турист международного класса», заняло бы несколько страниц, а подробное описание всех его командировок — несколько томов.
Казалось, что и всё остальное этот человек делает, как Джеймс Бонд
В. Луи на пике своего могущества. «Каноническое» фото. Прибл. начало 70-х гг.
С другом Ерохиным: и в деловом костюме, и в панаме Луи был одинаково неотразим, словно не в ГУЛАГе взрослел. Прибл. середина 70-х гг.
С верным другом Михмихом, которому никогда не надоедало играть в шпионов
С Михмихом в Риге по автомобильно-путеводительским делам. В. Луи приковывал женские взгляды хотя бы тем, как был одет
Привычная для Луи среда обитания — дипломатические приёмы. Такую Москву не знали сами москвичи: Виктор в бежевом костюме с неразлучной палочкой-тростью, в которой, как подозревали, были встроены микрофон и передатчик
Редкое фото: миллионер, меценат, благотворитель…. на базаре он даже за пятак торговался неистово. Рига, 70-е гг.
С фото-, кино- и видеокамерами В. Луи не расставался никогда. Но всё, что он запечатлел для истории, находится под «домашним арестом» у его сыновей, которым с именем отца живётся непросто. (Предоставлено А. Хлупновым)
Из схватки со сталинским режимом он вышел победителем: бараки ГУЛАГа — в руинах, Луи — «в шоколаде». Возвращение на место отсидки в качестве туриста. Предо. 1980 г. (Предоставлено М. Голынской)
«Купите ли вы использованную рукопись у этого человека?» Западная пресса продолжает разоблачать «человека со связями в советской секретной полиции», а ему всё нипочём: «Это хорошее паблисити!». 1971 г.
В 1976 году он летит в Тегеран присмотреться к надвигающимся на власть исламистам и оценить шансы движения «Марксисты ислама» (было и такое).
Исследователь Илларио Фьоре во всех «турпоездках» Луи видит удивительные совпадения. Так, после двухнедельного «отпуска» в Ирландии, куда Луи ездил с женой, началась необъявленная война с Ирландской республиканской армией. После его визита в Мадрид террористы ЭТА уничтожили испанского премьера Бланко. После недельного «отдыха» на Сардинии наблюдалась заваруха с тамошними прокоммунистическими военизированными бригадами. Португалию он «осматривал» за два месяца до «революции гвоздик». «Горячая путёвка» в Иран тоже предшествовала возобновлению терактов исламистов.
Едва ли стоит верить, что всё это устраивал Луи. Но его в эти переделки тянуло магнитом, он нутром чуял жареное, как будто — как гласит российская поговорка — «без него не начнут».
В семидесятых же годах, по воспоминанию Виктора Суходрева, Луи совершил ещё несколько тайных и совершенно фантастических поездок, одна из которых стоила ему резкого ухудшения состояния больного позвоночника: отправленный на «экскурсию» на закрытый Афон, видимо для установления контактов с корифеями русского зарубежного православного духовенства, Луи долго ехал по каменистой горной дороге на ишаке. А это тебе — не раритетный Bentley…
В1973 году появляется ещё одно государство, словно специально созданное для туристических ублажений Луи.
В Чили военная хунта, ассистируемая ЦРУ, сметает правительство Сальвадора Альенде и на штыках приводит к власти Аугусто Пиночета. События в далёком Чили, как было принято тогда говорить, «трагическим эхом отозвались в сердцах советских людей» (события в родном Новочеркасске почему-то не отозвались). В советских школах на уроках пения запевали:
После рассказов о пытках, Викторе Хара, расстрелах и концлагере на стадионе для советского человека поездка в Чили означала поездку в ад. Советский агитпроп выставлял пиночетовцев людоедами: это хуже гестапо.
Зато как интересно!
Особенно советских товарищей волнует судьба генсека чилийской компартии Луиса Корвалана: что с ним? убит? в застенках? его пытают?
Луи запрашивает чилийскую визу в третьей стране, но ему отказывают. Не допущенный через дверь, он лезет в окно и, наставив в паспорт пачку транзитных виз, он со многими пересадками прилетает в Боливию. Там, размахивая всевозможными кредитными карточками, покупает ещё какой-то билет. Но никуда не летит.
Вместо этого он арендует автомобиль и едет к чилийской границе. Боливийский выездной блокпост преодолён без сложностей: виза у него проездная, вопросов у пограничников нет. Выезжаешь — выезжай.
И вот — чилийский пост. Господин на хорошем автомобиле и в хороших очках молча протягивает международные водительские права. Елена Кореневская, основываясь на рассказе самого Виктора, описывает это так: «В правах было написано: «Луи Виталий Евгеньевич», разумеется, латиницей. А всё досье, которое имелось у разведок, было на «Виктора Луи». Луи, Луис — это распространённое испанское имя. Так на границе и записали: «Господин Луис Евгеньевич въезжает из Боливии в Чили»».
Быть может, мирный осмотр красот Чили и даже бросок за сотни километров в Сантьяго сошли бы туристу Евгеньевичу с рук, но ему нужно найти следы Корвалана, а для этого не обойтись без контакта с властями.
В маниакально-подозрительном ко всем и вся Чили Виктор быстро «проваливается». Его хватают как советского шпиона и запирают в бывшем помещении компартии, превращённом в нечто вроде КПЗ. Зэк со стажем, Луи умеет спать в любых условиях, кладя голову на всё, что выступает от поверхности. Самой удобной подушкой ему стал «Капитал» Маркса. «Я подумал, — рассказывал он позднее Елене Кореневской, — что пройти лагеря, пройти всё, что было в жизни, и помереть с головой на «Капитале» Маркса — это уж слишком». Никто, кроме одного-двух людей в органах и английской тёщи, не знал, в какой экстрим-тур Луи отправился.
Наутро «обработать» советского шпиона пришли люди, которые говорили на языке Виктора, как на родном, разве что едва различимый «приобретённый» акцент отличал их русский от его. Тут же выяснилось: это бывшие власовцы, перешедшие в войну на сторону Гитлера и бежавшие от своего позора в Латинскую Америку — Аргентина, Бразилия, Парагвай, теперь вот и Чили стали для них питательной средой.
И вот, Луи снова зэк: дыхание самой смерти не так страшно, как запах её прихожей — зоны. Перед Виктором рельефно пронеслись картины заключения: ночные допросы в Сухановке, этапы в ледяных вагонах для скота, морды вертухаев… Действительно, глупо: выдержать почти десять лет в «родном» лагере у коммунистов, чтобы, будучи уже богатым человеком, героем сотен публикаций, добровольно, на свои деньги пролететь половину земного шара и быть, как баран на бойне, убитым «родными» же антикоммунистами?
«Разбудили трое власовцев прикладами, — вспоминает Кореневская рассказ Луи, — и повезли на расстрел».
Но вряд ли «шпиона» мгновенно бы расстреляли: власовцы прекрасно знали приёмчики НКВД и, очевидно, блефовали, чтобы он раскололся. А что бы он мог им «выдать»? Что он действительно безумец, купивший дорогущие билеты на свои кровные?
Собственно, реминисценции зоны и стали ключом к спасению. Дело в том, что власовцы — тоже бывшие зэки: сначала сидели в плену у немцев, потом, как правило, ещё и у союзников, прежде чем быть втайне от Сталина выдворенными из Франции или Австрии, Швейцарии или Бельгии, Люксембурга или Лихтенштейна, вон из Европы, только не в лапы НКВД. А раз бывшие зэки — значит уже есть о чём поговорить.
Зэк зэка всегда поймёт. Что-то он им втолковывал, как-то уламывал, чего-то сулил. Недаром же Луи приписывали ещё и способности Вольфа Мессинга…
«И вдруг будят, опять прикладом и опять матом, — продолжает Кореневская, — и везут уже не на расстрел, а прямо к помощнику Пиночета, которому Луи уже на равных объяснил, какой ветер его сюда принёс. Объяснил, что он хотел «как положено», но ему не дали визу. Что он не скрывался. Что он работает на английскую газету и что он почти англичанин. А если вы пришьёте англичанина, будет, батенька, такой международный переполох! Словом, ребята, давайте не корчить из себя суперменов».
И вот, они увиделись: Луи и Луис.
Вспоминает Виктор Суходрев: ".. И ему предоставили возможность увидеть Луиса Корвалана. Хотя и запретили задавать ему какие-либо вопросы, вести с ним разговоры, но предъявили человека, живого, прилично одетого в костюм, рубашку, галстук, побритого, постриженного, с усами — он всегда был с усами. Виктор фотографировал его, и, наверняка, это произвело большое впечатление в Москве, в том числе в Международном отделе ЦК КПСС».
По слухам, фото «Корвалан в застенках» Луи принёс лично Юрию Андропову. И когда тот показал «работу своих людей» Михаилу Суслову, между ними состоялся такой диалог:
— Этого не может быть! — подскочил на месте главный партийный идеолог страны.
— Может, может, — монотонно процедил Андропов. — Работать надо уметь.
Что было дальше — мы знаем. Лозунги: «Свободу Корвалану!» Митинги у американского посольства в Москве. Предложение Сахарова об обмене Корвалана на «хулигана» Владимира Буковского, который подвесил работу всей советской карательной системы своими ежедневными(!) жалобами (кстати, о приговоре Буковскому в январе 1972-го первым тоже сообщил Луи). Обмен.
До какого же цинизма дошли советские «патриоты», отдавая своего взамен на чужого… Знаменитый поцелуй в губы с Брежневым. И народные частушки:
Виктор Суходрев уверяет, что раскрывает многолетнюю тайну, за достоверность которой всю ответственность берёт на себя: вскоре после чилийской «турпоездки» Луи пожаловал к нему в гости. Мужчины улучили момент, чтобы переговорить без посторонних: Виктор приехал за советом. «Предлагают на выбор несколько наград — какую брать? Ты ведь лучше знаешь…» Суходрев посоветовал брать «мужскую», героическую награду за выполнение «боевого задания» — орден Красной Звезды.
Приказ о присвоении Луи Виталию Евгеньевичу этого ордена, по словам Суходрева, был секретным.
«Моё желание заключается в том, чтобы хорошо жить и путешествовать по всему миру», — говорил Луи. И он хорошо жил, путешествовал и хорошо жил в путешествиях, даже несмотря на единичные отсидки и побудки прикладами.
Он использовал каждую возможность, чтобы где-нибудь побывать: когда Швейцария разрешила советским транзитным пассажирам выходить между рейсами в город без визы, он брал такси и ехал на эти несколько часов в Цюрих. В Азии он излазил почти все страны, включая Непал, «вражескую» Южную Корею, Пакистан и Афганистан (незадолго до советского вторжения). В 73-м он переживал как трагедию отказ в визе на Сейшельские острова (по иронии истории через три года они станут независимыми от Англии, а ещё через год к власти там придут марксисты).
Пройденные круги визового ада он однажды описал в New York Times в статье, которую назвал Let Му People In. «В Австрии [на вылете] я был предупреждён пограничниками: «Осознаёте ли вы, что покидаете свободный мир?». Но если бы я подъехал на своей машине к границе [с другой стороны], меня бы в свободный мир не впустили». К тому времени он уже побывал в ста странах и сокрушался, что исполнить мечту детства — побывать во всех странах мира — ему вряд ли удастся.
Страны же советского блока его не интересовали: туда чиновники из Москвы ездили как к себе в деревню, а КГБ работал официально и в открытую. Как-то раз его спросили про Польшу, он ответил: «Польша — бедное государство. Бывал я там, но делать мне там нечего. Я могу дружить только с Англией».
Казалось бы, оставалась одна страна, куда ему точно путь заказан после всех его выкрутасов — коммунистический Китай. В это невозможно поверить, но в КНР Луи тоже умудрился побывать. Около 1980 года, когда Пекин начал свои знаменитые реформы Дэн Сяопина, и страна стала открываться миру, китайцы пригласили его к себе, и он отправился вместе с женой Дженнифер в эту миллиардную цивилизацию, с которой воевал в одиночку.
Наверное, это ещё не скоро уложится в мозгах компиляторов учебников и кураторов отечественного «патриотического просвещения и воспитания» — то, что Виктор Луи был одним из величайших русских путешественников.