В 1931 году допризывники 1909 года рождения уходили служить в Красную Армию. Гитович был освобожден от действительной службы (уже тогда у него пошаливало сердце), но не захотел отстать от погодков. Ему пришлось употребить немало сил, упорства и даже красноречия, чтобы уговорить призывную комиссию не зачислять его в белобилетники. Настойчивость его была легко объяснима: поколение, к которому он принадлежал, расценивало службу в армии как огромное доверие.

Призывники 1909 года рождения чувствовали себя прямыми наследниками героев октябрьских боев и гражданской войны. Они взрослели, мужали вместе со страной: строили Комсомольск-на-Амуре и варили первый чугун в домнах Магнитки, выращивали хлопок в пустыне. Среди всех этих больших и крайне важных дел они не забывали о военной опасности.

Будучи допризывником, Гитович старательно учился военному делу: его тянуло на пограничную заставу, на палубу боевого корабля — всюду, где воины жили в боевой готовности номер один, где в любую минуту готовы были отправиться на ратный подвиг. Летный шлем, подаренный авиаторами, заменял ему кепку или шапку. Он носил краги, курил, разумеется, трубку, играл в теннис, стремился походить на героя тихоновской поэзии, которого «жизнь учила веслом и винтовкой», прежде чем стал он «спокойным и ловким, как железные гвозди — простым». Писари еще не выписали ему повестку явиться в военкомат, а он уже приобрел некоторый опыт, живя среди воинов, наблюдая за их нелегкой службой. Он участвовал в дальнем учебном походе на подводной лодке, и не без гордости потом говорил, что ему, единственному из поэтов, довелось читать стихи под 16-метровой толщей воды.

В мирное время ореолом мужества и романтики была окружена пограничная служба. «Боевая жизнь пограничная» больше всего притягивала к себе Гитовича. Граница означала для него не только передний край обороны Отечества. Он воспринимал ее как линию испытания сердца.

«Чувство границы» пульсирует в его стихах, придавая им напряженность, внутреннее волнение. «Чувство границы» понималось им расширительно:

Проходят года К неизвестным пределам, Но братство — оно сохранится Везде, Где тревога за общее дело, — А это есть чувство границы .

«Чувство границы» станет для героев поэзии Гитовича чем-то вроде лакмусовой бумажки: с его помощью можно проверить ценность человека.

Стихи, написанные в результате первого знакомства с жизнью армии и флота, с буднями пограничья, составили книгу «1909 год». Она была подготовлена в 1932 году издательством «Молодая гвардия», но была задержана выпуском, и появившиеся немногие экземпляры тотчас стали библиографической редкостью.

Вряд ли можно сказать, что книга означала большой шаг вперед по сравнению со сборником «Мы входим в Пишпек». Книга была собрана наспех, отдельные части ее недостаточно хорошо выверены и пригнаны друг к другу. В ней еще немало риторики, а содержание некоторых стихов без труда укладывалось либо в газетную передовицу, либо в главу из учебника политграмоты. Даже наиболее яркое событие личной жизни — поход на подводной лодке из Кронштадта в Балтийское море — не получило сколько-нибудь яркого отражения в стихах. Правда, появилась «Юбилейная поэма», посвященная Балтийскому флоту, но развитие ее идет в тесном фарватере прописных истин:

Правда, генералам надо гнать монету. Генералов много — целые стада. Есть и адмиралы… Только флота нету. Прямо получается прорыв да беда.

В подобных строках тонут свидетельства очевидца.

Немногим лучше «Описание Балтийского моря, согласно приказанию командира подводной лодки В. Н. Симановского».

Но в новой книжке было и то, что уже обратило на себя внимание в первой — «Мы входим в Пишпек». Поэту чужда позиция стороннего наблюдателя, ему есть дело до всего, чем заняты сограждане. С ними он старается вести разговор по душам. Второй раздел, давший название книжке («Девятьсот девятый»), где собраны стихи о своем поколении, оказался значительно интереснее и по своей фактуре и по художественному исполнению. В первом разделе («Описание Балтийского моря») мы почти не слышим живой интонации. Автору мешает скованность, боязнь хоть на шаг ступить в сторону от курса, проложенного кем-то другим. При чтении же отдельных стихов второго раздела ощущаешь, будто в книжку врывается свежий ветер и ломает перегородки, отделявшие автора от читателя. Простой язык стихотворений еще больше способствует развитию этих контактов:

Позвольте ж после всех красот Земного пробужденья Прославить честный девятьсот Девятый год рожденья. Нам говорят: «Городовой, Погоны и медали», — А мы мотаем головой — «Не знаем, Не видали».

Но лицо книги определили не эти единичные примеры. В ней было помещено стихотворение, в котором проявились лучшие стороны дарования Гитовича: емкость строки, четкость поэтической мысли, политическая зоркость. Это стихотворение сразу же выдвинуло его автора в первые ряды советских военных лириков. Я имею в виду стихи о Коробицыне.

В 1927 году всю страну облетела весть о беспримерном подвиге красноармейца-пограничника Андрея Коробицына. На дозорной тропе его атаковали четыре нарушителя. Красноармеец был ранен, но, истекая кровью, смело вступил в неравный бой: ранил главаря банды и отбил нападение бандитов. Когда подоспели товарищи, схватка уже была закончена. Враги не прошли. Обессиленного от ран Коробицына доставили в госпиталь, где три дня врачи вели борьбу за его жизнь; спасти героя не удалось.

Подвиг рядового пограничника стал для советской молодежи символом стойкости и бесстрашия. Поэты сложили о нем стихи и песни. Стихотворению, написанному Гитовичем, суждена была долгая жизнь.

Успех «Коробицына» не случаен. Он был подготовлен всей предшествующей работой, глубоким проникновением в тему. Поэт не раз бывал на той пограничной заставе, где служил Коробицын, сблизился с друзьями героя, мог надышаться самим воздухом пограничья. Все это вошло в кровь и плоть стихотворения.

Андрей Коробицын шагает в стихах свободно и широко. Он наделен всеми чертами своего поколения, своего класса. Создавая его образ, поэт решительно отказывается от заимствований у Гумилева и Киплинга. Да это и понятно: социальная природа подвига советского пограничника иная:

Нам известны военные подвиги Всевозможных времен и окрасок, Но Андрей Коробицын — Превосходною славой звени! В этом есть напряженье И мужество Целого класса, И над самою смертью Тебя подымают они.

Поэт непоколебимо убежден в классовых истоках подвига советского солдата. Читатель чувствует за спиной Коробицына сотни и тысячи рабочих и крестьянских парней. Отвага и мужество Коробицына приподнимают его над смертью. Пограничник прикрывает своей грудью страну, вдохновившую его на подвиг. Страна обессмертила его имя.

Мы помним, что до «Коробицына» Гитович охотно писал публицистические стихи о верности присяге. Но прежде публицистичность нередко оборачивалась риторикой. Теперь же, получив героический материал, что называется из первых рук, своими глазами увидев пограничные будни, поэт сумел написать по-новому. Он сдержан в выражениях чувств, каждое слово как бы взвешено на ладони, прежде чем поставлено в строку, пригнано к соседним, как патрон в обойме.

Что такое граница? Работа широкого риска, Это — путь пограничника ночью дозорной тропой, Это — маузер сбоку, как самая суть террориста, И навстречу бандиту — фуражек зеленых прибой.

Безошибочный выбор деталей, ясное представление о том, что произошло в этот день на границе, позволяют автору сделать свой рассказ и ярким и динамичным. В восьмидесяти строках стихотворения раскрыта не только картина подвига, но и философия его.

Коробицын обрисован несколькими штрихами: он шагает «по блестящему следу дождя», потом обнаруживает «четыре прищуренных дула», вступает в неравную схватку и, наконец, гибнет от вражеской пули. Поэт сознательно избегает «ряда мелочей», чтобы показать героя крупным планом, выделить в его образе самое основное — отвагу и верность долгу:

Пограничнику ясно одно — И отсюда рождается подвиг — Нарушители наших границ, Перешедшие берега, Это новая бомба В напряженное сердце заводов, — Враг на нашей земле. Коробицын идет на врага.

Спору нет, и эти строчки несут на себе печать своего времени. Отсюда рядом с вполне понятной приподнятостью — и некоторая их выспренность. Но она не помешала с предельной достоверностью обозначить характер рядового защитника Родины. В этом — «враг на нашей земле. Коробицын идет на врага» — проявляются не только черты одного человека, а мораль поколения.

Гитович написал о своем сверстнике, о подвиге мирных дней. В этом — непреходящее значение его «Коробицына». Андрей Коробицын окажется правофланговым среди множества воинов, изображенных в книгах Гитовича. Рядом с ним станут в одном строю однополчане по артиллерийскому полку, где поэт прошел первую школу солдатской выучки, а потом и герои Великой Отечественной войны.

Но значение «Коробицына» этим не исчерпывается. Перечитывая стихи сегодня, ясно представляя себе время, когда они появились, нельзя не обратить внимание еще на одну, может быть более широкую тему, которую поднял поэт. Это — тема братства народов, оно наступит после всемирной победы трудящихся. «Хойка — финский ручей шириною в четыре аршина» — воспринимается поэтом как «мрачная крепость», разделяющая народы. Славя Андрея Коробицына, поэт уже тогда, в 1932 году, был убежден, что самым лучшим памятником герою будет завоеванный народами мир.

Но единое дело идет по земле нерушимо. И дождется ручей величайшего дня своего: Мы поставим мосты Протяженьем в четыре аршина, Дети вброд перейдут Пустяковые воды его.

«Андрей Коробицын» пришелся по душе и любителям поэзии, и всей молодежи. Я помню, как у нас в школе почти на каждом вечере, посвященном Октябрьской годовщине, Первому мая или празднику Красной Армии, неизменно читали со сцены эти стихи. Мы знали их на память и однажды даже писали в классе изложение на тему стихов Гитовича.

Но я забежал несколько вперед.

Постараемся мысленным взором перенестись в 11-й конно-артиллерийский полк, где проходила служба поэта.

А. И. Гитович 1932

На первых порах армейская жизнь отнюдь не воодушевляла браться за перо. Каждый день нужно было чистить винтовку и коня, ходить в наряд или караул, заниматься строевой подготовкой, множеством других довольно скучных и утомительных дел. К вечеру тело наливалось тяжестью, ноги заплетались от усталости. Но шли дни, и боевая выкладка на марше уже не так отягощала плечи. Минуло еще несколько недель, и строки новых стихов запросились на бумагу.

Прежде всего хочется выделить короткий цикл стихов о коне. Он представляет собой органический сплав трех начал поэзии Гитовича: добрую иронию, уменье в будничном увидеть возвышенное, взволнованную публицистичность.

Цикл начинается «Первой встречей» с конем.

Хуже бреда, Злее смерти Наклонились надо мной Зубы, длинные, как жерди, Опаленные слюной. Выше — глаз глядел сердито, Полный красного огня, И огромное копыто Сбоку целилось в меня.

Но идет время, и «волосатая беда» — конь — ласковыми бархатными губами тянется к карману красноармейца, где для него всегда припасен сахар. После же первых походов, когда немало досталось и бойцу, и лошади, начинается дружба. Поэт убежден, что «будут дни пороховые», но, готовясь к ним, воин должен сегодня научиться безукоризненно выполнять самые обыденные, отнюдь не героические обязанности, ибо в этом — залог его побед на поле брани.

Я возьму седло и сбрую, Все, что скажет отделкой, Стремена отполирую Самым мелким наждаком…

Стихи почти пересказывают параграфы наставления. Но вся соль в этом «почти». Стихи о коне — не пересказ, не рифмованный репортаж об армейских буднях, а живописание их.

Еще не произнесено ни одно «возвышенное» слово, еще, читая стихи, мы ощущаем лишь конский и людской пот, но с каждой строчкой становится все явственней, что во всех углах казармы — и в красном, где на посту № 1 хранится полковое знамя, и в том, где дремлет в пирамиде боевое оружие, — всюду гнездится романтика. Она окрашивает в свой особый цвет армейские будни.

А. И. Гитович. 1932

Когда прочитано «Последнее стихотворение о коне», мы понимаем: первые были, пользуясь военной терминологией, чем-то вроде артиллерийской подготовки, предшествовавшей вводу в действие главных сил. Стихи написаны с удивительным чувством поэтического озарения:

Никогда, ни под каким предлогом Не хочу предсказывать, друзья, И однако гибели берлога Снится мне, темнея и грозя. Вижу тучи, прущие без толка, Отблеск дальнобойного огня, Дальше все потеряно… И только — Морда полумертвая коня, Душная испарина и пена, Это он, а вместе с ним и я, — Оба — тяжело и постепенно — Падаем во мрак небытия. Падаем… Но через толщу бреда Музыка плывет издалека, — То растет великий шум победы, Гул артиллерийского полка. Так во сне моем произрастает Истины упрямое зерно. Что поделать? Жизнь идет простая, С ней не согласиться мудрено. Лето нас приветствует июлем, Ясной радугой, грибным дождем. Мы еще поездим, Повоюем И до самой смерти доживем.

Эти и другие стихи собраны в книге «Артполк», занявшей, как мне кажется, видное место не только в творчестве ее автора, но и во всей нашей лирике начала тридцатых годов.

А. Гитович и Б. Корнилов в лагерях артиллерийского училища. 1936

Советская поэзия и тогда знала немало превосходных стихов, славивших могущество Красной Армии, ее героев. Достаточно вспомнить стихи Д. Бедного и В. Маяковского, Э. Багрицкого и А. Суркова, Н. Тихонова и С. Щипачева. Литераторов, отдавших вдохновение воинской теме, было не мало. В начале 1930 года они сочли нужным организационно определиться: создали Литературное объединение Красной Армии и Флота (ЛОКАФ). Благодаря усилиям прежде всего этих писателей появилась большая серия книг о боях и походах гражданской войны, о славных боевых традициях нашего народа. «Разгром» Фадеева, «Чапаев» Д. Фурманова, «Война» Н. Тихонова заложили основу этого направления молодой советской литературы. Но все эти книги были обращены в прошлое. Произведения же о мирных буднях армии и флота нетрудно было перечесть по пальцам. Больше того, даже эти немногие сочинения не всегда оказывались художественно убедительными. В известном письме А. Суркову Максим Горький писал по поводу оборонной поэзии:

«Постыдно скудны силы поэтов наших, холодные стишки пишут у нас. Очень равнодушна эта лягушечья поэзия».

Поэзия была в неокупном долгу перед армией и флотом. Перед тысячами читателей, одетых в гимнастерки и бушлаты.

Недаром, выступая на совещании по оборонной литературе, которое состоялось значительно позже, в 1936 году, Вс. Вишневский с тревогой говорил:

«На наших глазах в нашей жизни прошло три войны. Нужно будет сейчас идти на четвертую войну. А что делают писатели? 3000 советских писателей — чем они отвечают на потребность класса и времени? Они молчат! Есть люди, которые сейчас уходят демонстративно на боковые темы».

В свете всего сказанного выше книга «Артполк» с ее живыми картинками будничной жизни одной из артиллерийских частей приобретала особую значимость.

Гитович задался целью показать на первый взгляд не очень приметные и, казалось бы, не такие уж важные события и стороны полковой жизни: боевые стрельбы, маневры, чистку конского состава, соревнование за знамя германского комсомола и т. д. Но за всем этим на страницах тоненькой книжки вставала довольно широкая панорама армейской действительности, изображенная как бы изнутри, уже почти без ненужной патетики.

Прежде стихи Гитовича не отличались населенностью. Теперь в них щедро прописаны однополчане поэта. Мы знаем, что комсомольцев полка, награжденных знаменем германского комсомола, возглавлял Николай Новоселов. Новоселова никак нельзя спутать с Сашкой Алексеевым или с кем-нибудь другим. Появление всех их делает армейскую жизнь на страницах книги полнокровнее. Для каждого события, для каждого человека и состояния его души автор пытается найти свои краски.

В то время Красная Армия была подлинным университетом для сотен тысяч советских молодых парней. Ведь тогда еще в стране не была ликвидирована неграмотность, деревенская молодежь приобщалась за время службы к «городской культуре», училась пользоваться электричеством, телефоном, приобретала множество различных рабочих профессий и прежде всего уменье водить трактор. Но служба в армии была серьезной школой и для таких сугубо городских жителей, как Гитович. Она тоже многому научила их. За время службы Гитович, как никогда прежде, окреп физически, научился владеть винтовкой, почувствовал свою сопричастность коллективу, значение той дружбы, которая удесятеряет волю одного и цементирует весь строй.

Мы веруем: наверняка Система исполнена пыла; Шершавая сталь турника, Спина деревянной кобылы. Она в полумраке встает, Коварною тушей темнея, — Но мы перепрыгнем ее Во славу шестой батареи.

Стихотворение названо «Заповедь». Иного сегодняшнего читателя может удивить несоответствие «высокою» названия и столь «низкой» темы. Впрочем, никакого несоответствия здесь нет. Поэт подчеркивает, что высокая боеготовность армии рождается из мелочей, она — производная конкретных усилий каждого красноармейца. Но мысль стихотворения шире. Хорошо, что шестая батарея так дружна, что здесь подобрались отменные ребята, но ведь «пятая тоже всегда военной работой объята». Ее нужно подтянуть до уровня шестой, подтянуть «во славу дивизиона». Да и полку есть на кого равняться: он должен работать, «как шефы во славу завода», «во славу рабочего дела».

В конечном счете все, чем занимаются бойцы: совершают ли ночной марш по «блестящему и прямому, как дула наших орудий, Выборгскому шоссе», стреляют ли («И черное яблочко цели твоей — как свастика штурмовика»), закаляются ли на занятиях по физподготовке — все делается «во славу рабочего дела». Все они связаны общностью цели — «Связь, великая как дружба, и дружба, нерушимая как связь».

Красноармейцы из «Будней» (так назван один из разделов книжки) крепко связаны со своими однополчанами, от которых приняли эстафету, — героями второго раздела книжки — «Битва». В этом разделе напечатаны два больших стихотворения «Смерть Толмачева» и «Иван Мысин». Толмачев — комиссар гражданской войны. Он погиб под Лугой; когда на поле боя его окружили белогвардейцы, комиссар отбивался до последнего патрона, а последний приберег для себя. Еще недавно автор книг «Мы входим в Пишпек» и «1909 год», может быть, удовлетворился бы только описанием героической гибели комиссара. Но теперь поэту важно проследить истоки подвига. Для этого он должен хоть в малой мере приоткрыть перед читателем дверь в духовный мир комиссара. Он хочет знать не только то, как погиб Толмачев, но и о чем тот думал на поле боя. Гитович не скрывает этого своего обостренного интереса:

Все понимающий в мире этом, Что он увидел в последний миг, Падая навзничь?..

Характер Толмачева обозначен только пунктирно, но тем не менее интересно. Он складывается из противоречия внешнего облика Толмачева, отнюдь не героического (комиссар идет в бой, «протерев пенсне», за минуту до смерти он сумел заметить «сосен соседство, синего неба простой кусок»), и непреклонной воли, решительности, подчеркнутой с помощью рефрена: «действуй, действуй!».

На первый взгляд Иван Мысин — человек мирной профессии (он машинист паровоза) — случайно оказался в соседстве с комиссаром Толмачевым и воинами артиллерийского полка. Для Гитовича же он однополчанин. Ведь Мысин — тоже человек подвига: он сумел провести эшелон по горящему мосту и в срок доставить грузы, а потом вернуться к мосту, чтобы потушить пожар. В эти минуты простой машинист становится вровень с комиссаром Толмачевым.

Но перекличка героев «Артполка» продолжается до самой последней страницы книги. В конце ее вчерашние бойцы уже шагают командирами запаса, твердо знающими свое место в общем строю:

От моря к морю, от песка к песку, Мы только в долгосрочном отпуску, Пока она не позовет на бой, Пока бойцы не встанут за тобой. И повторяет воинский билет, Что это отпуск. Увольнения нет.

Книга «Артполк» в отличие от всех предыдущих оказалась цельной, злободневной и вместе с тем наполненной романтикой армейских буден. Недаром она тотчас была принята на вооружение в воинских частях и всюду, где обучались допризывники. В стихах, посвященных Гитовичу, его друг и ученик Алексей Лебедев скажет об «Артполке»:

Высокий зал военкомата. Призыв. Холодный луч рассвета. Перед отправкою ребята Берут с собою книгу эту.

В короткое время «Артполк» выдержал два издания. Во второе автор включил стихотворение «Надпись на книге стихов». Я процитирую несколько строф из него, ибо эти строчки нужны как эпиграф к удивительной истории, связанной с долгой и славной жизнью книги.

…Я все-таки не так устроен, Я постарался — столько лет — Вести слова тяжелым строем Иных достоинств и побед. И мне дороже всех традиций И вдохновенья самого — Земля, где падал Коробицын, Застава имени его. Слова пройдут, барьер ломая. Не говори, — я знаю сам, Что ты, Страна моя прямая, Доставишь их по адресам. Что от Мурманска до Памира Прочтешь их басом молодым Географам и командирам И пограничникам своим.

Книга «Артполк» укрепила связи поэта с воинами, сделала его желанным гостем в казарме. Знаменательно, что газета Реввоенсовета Ленинградского военного округа «Красная звезда» (так прежде называлась газета «На страже Родины»), начав знакомить своих читателей с творчеством лучших поэтов, отдающих вдохновенье армейской теме, первую литературную страницу предоставила Николаю Тихонову, а вторую (6 сентября 1933 года) — Александру Гитовичу.

На этой странице Гитович напечатал подборку стихов и статью «О красноармейской поэзии». Статья подводила, так сказать, идейно-теоретическую базу под стихи, хотя адресовалась она начинающим авторам.

«Какова, на мой взгляд, сейчас основная задача оборонной поэзии? — писал Гитович. — Как молодой начинающий поэт должен поступать, чтобы на первых порах своей литературной работы не попасть в мертвое пространство общих фраз и прямолинейной неубедительности?

Наша беда заключается в том, что молодые красноармейские поэты часто не замечают того драгоценного материала, который лежит у них под руками; они не используют своих неоценимых преимуществ: знания Красной Армии и возможности, благодаря этому, показать ее изнутри.

Красноармейский поэт обязан писать свои личные стихи, где было бы все, что его волнует… Он должен быть (иначе это не будет поэзией) прямым и откровенным в своих стихах, не боясь ошибок, которые могут быть на этом труднейшем пути создания подлинно красноармейской лирики».

Почти все, что декларировано в этой заметке, Гитович наполнил конкретным содержанием в книге «Артполк».

Правда, не все критики книги сумели увидеть ее неоспоримые достоинства.

В интересной и в общем верной статье о книге стихов А. Гитовича «День отплытия», вышедшей следом за «Артполком», критик Н. Молчанов, хотя и признавал «Артполк» несомненной удачей, все же отмечал, что «лирика этой книги элементарна». Критик не заметил, что идейный и лирический подтекст книги сильнее ее фактологии. Именно это и обеспечило ей ту жизнь, о которой сказал А. Лебедев.

Давно окончилась война, когда Гитович получил вдруг письмо от сотрудника «Правды» И. Бокова.

«Уважаемый Александр Ильич!

Разбирая в эти дни личную библиотеку, я обнаружил не совсем обычный экземпляр сборника Ваших стихов „Артполк“. Дело в том, что эту книжечку я подобрал в 1945 году где-то в Германии, в районе действия 2-го Белорусского фронта, в Политуправлении которого я тогда служил.

На книге имеются надписи ее бывшего владельца, артиллериста И. С. Степанова. Возможно, желание сделать эти надписи навеяно названием последнего стихотворения сборника („Надпись на книге стихов“ — Д. Х.).

И. С. Степанов написал на книге: „Она была увезена немцами“. И далее, обращаясь к тем, к кому, может быть, попадет она: „Пришли мне, если я буду жив, письмо после войны“. И оставляет свой адрес: „Сам я из г. Венева Тул(ьской) об(ласти), ул. Володарс(кого), 33“».

Надпись была сделана 10 апреля 1945 года во время боев на ближних подступах к Берлину.

И письмо И. Бокова, и книжку собственных стихов Гитович расценил как самый дорогой подарок. Но не терпелось поскорее узнать, как же попал «Артполк» к солдату Степанову, как оказалась книга за Одером. Судя по штампу, она принадлежала Минской библиотеке имени Ленина.

Не веря в возможность получить ответ от Степанова, Гитович тем не менее пишет ему в Венев.

Ответ приходит нежданно быстро. Пишет сам Иван Сергеевич Степанов, солдат, прошагавший с нашей армией весь долгий путь к победе и завершивший его в самом центре поверженной фашистской Германии.

И. С. Степанов рассказал, что в одном из населенных пунктов западнее г. Ратибор подразделение, в котором он служил, попало под очередной огневой налет. В поисках укрытия он вбежал в большое каменное здание и здесь увидел груды русских книг. Фашисты вывезли их из Белоруссии и теперь бросили, не успев, как обычно сжечь. Наше командование решило вернуть эти книги в Россию. Как только обстрел стих, бойцы получили приказание сложить книги в снарядные ящики, упаковать в бумажные кули. Так было отправлено более десятка «студебеккеров».

«Меня заинтересовала книжечка ваших трудов „Артполк“, которую я читал бойцам, когда отправляли последнюю машину, — пишет в заключение И. С. Степанов. — Я сделал на ней надпись, поскольку книжечка возвращается в Россию, а я не был уверен, что останусь в живых. Но память о русском солдате будет жить. Я положил книгу в ящик, и она пошла в Россию».

Гитович был бесконечно счастлив, что его книжка стала на фронте огоньком, у которого хоть один солдат смог душевно обогреться. Строки письма старого солдата оказались для него лучшей похвалой, самой драгоценной рецензией, которую когда-либо ему приходилось читать о своих стихах. История с книгой, как ему казалось, завершила споры, разгоревшиеся в свое время вокруг нее. Пройдет еще пять лет, и он напишет «Воспоминания о книге „Артполк“»:

Как сложен мир, где судят люди И обо всех, и обо всем, — А мы шагаем у орудий И скатки за спиной несем. Пусть высока за это плата — Но я тщеславен: я хочу, Чтоб ограниченность солдата Была мне в жизни по плечу.

В 1966 году, предваряя свой однотомник несколькими словами, обращенными к читателю, Гитович писал:

«В свое время я прослужил положенный срок в 11-м артиллерийском полку, а затем участвовал в трех войнах… Жизнь складывалась достаточно сложно, а вместе с ней и стихи шли сложным и неровным путем.

Но как бы то ни было, выбрав свой путь, я уж не сворачивал с него. Других путей у меня не было.»