Эх, старый, славный рыбацкий кунгас. Словно уснувший кит, лежал он у самого края обрывистой суши. Лет двадцать назад, а может, тому более, сработал его колхозный плотник дядя Яша. То ли под рукой не нашлось нужного материала, то ли какими другими соображениями руководствовался мастер — только кунгас вышел посудиной тяжелой, точно литой из чугуна. Словно предназначалась ему по меньшей мере судьба дежневских кочей.

Своего родителя кунгас давно пережил. Дядя Яша был похоронен где-то здесь, но берег подмывался, оползал, и море однажды поглотило кладбище… Теперь могила колхозного плотника как у настоящего моряка — в море.

В ту зиму кунгас пролежал всем своим многопудовым грузом на полустертом днище. Его забыли перевернуть и даже не подложили бревен, чтобы осенние, а потом весенние ветры выдули всю сырь, накопившуюся за лето в усталых досках.

Понятно, к концу осени колхозные чаны наполняются красной рыбой, а бочки — красной икрой, и на старый кунгас махнули рукой — новый, мол, пообещал морпорт.

Так и прозимовала посудина, полная вначале снега, а затем льда. Все бы ничего, да в середине апреля понесла нелегкая Пашку на тракторе в море за корюшкой. Сам он и не заметил бы, чего сотворил, если бы не дедушка Нноко — ветеран труда колхоза «Товарищ». Он прытко заковылял вслед трактору, замахал широкими рукавами кухлянки, но опоздал… Левой гусеницей Пашка раздавил кормовой открылок полузанесенной посудины. «Не горюй, не грусти, дедуля, — весело и беспечно крикнул он Нноко, — все одно — трын-трава…» Старику послышалось «дрова», и он сразу осекся: дрова так дрова, колхозу виднее. Только вспомнил то далекое время, когда молодым ходил на этом кунгасе до самых верховий Лососевой реки.

Получив ответственное указание Чаквария, Савелий и Антонишин обошли посудину дважды, примериваясь, откуда же начать. Впервые им предстояло иметь дело с кунгасом.

— Одних ржавых гвоздей с ведро надо повыдергивать, — пожаловался Савелий, но взял ломик и долго его рассматривал.

Лишь к вечеру они сообразили с удивлением, что выдергивание гвоздей — это еще не ремонт, а лишь приготовление к нему. Из трех отпущенных дней одного-то ведь уже нет. От такой мысли сделалось не по себе. За кунгас, какой бы он ни был старый, спросят с них. Все равно наступит час, когда соберется вся бригада, чтобы отправиться к устью Лососевой реки. А если с кунгасом выйдет чего не так? Как бы не пришлось бежать куда глаза глядят…

— Да нет! — возразил вслух своим мыслям Савелий. — Инструмент дали? Не дали. Людей? Пожалели. Э-эх!

— Не говори, — поддерживал его Антонишин, вращая шеей. — Есть же плотники в колхозе. Бог и велел им заниматься этим утюгом. — Он пнул кунгас ногой и подцепил гвоздодером край бруса, соединяющего днище посудины с бортом. — Тянем?

Савелий удачно вогнал в образовавшуюся щель топор. Старая смола по шву натянулась, лопнула. Брус обломился. Гена просунул палец и со знанием дела протянул:

— Э-те-те! Как же они плавали? Шпаклевочки-то совсем тю-тю. Ну и работнички, видать, делали!

— Погоди разглядывать, брус надо отодрать. Да не рви, не рви. Так можно обламывать до посинения.

Шпаклевка между днищем и бортом все же была, только почти вся сгнила. Савелий поддел ее гвоздем и вытянул распадающийся влажный жгут.

Согласованными движениями они отодрали остаток бруса, но у самого носа он опять обломился. Гена хотел было упрекнуть своего напарника, да осекся, разглядев, что брус в этом месте, оказывается, надставлен. И не просто, не внахлест, как обычно делают, а этакими замысловатыми ступеньками, какие увидишь лишь на уголках старинных деревянных шкатулок.

— Учись у великих мастеров! — сказал он. — Комар носа не подточит.

Так, спустя много лет, творение безвестного мастерового дяди Яши еще раз было по достоинству оценено парнями, которые ни черта не смыслили в столярном деле. Но хорошую работу видит каждый.

Подошел Чаквария, нервно пошевелил усами:

— Слушай, дорогой, так дело не пойдет. Полтора дня на одну доску! Вы что, собираетесь все лето вести тут реставрационные работы? Чтоб завтра закончили!

— Каких полтора дня? Каких полтора? — не выдержал Савелий. — Вчера, сами видели, дождь шел, потом гвозди рвали…

Гена в подтверждение просунул палец между днищем и бортом:

— Вот куда вода хлестала. И не доска это, а брус. Кстати, кунгас можно назвать творением корабельного искусства. Такое и не грех подреставрировать…

Чаквария безнадежно махнул рукой: ладно, ждать не будем, когда надо, тогда и спустим на воду.

Савелий с Антонишиным ожесточенно вырвали второй брус.

— Ломать не строить! — заключил Савелий.

Старая смола отслаивалась целыми лепехами, обнажая коричневые влажные доски.

— Лучше бы зимой позаботились перевернуть лангет, — все не унимался Савелий. — Тьфу, черт! Откуда это взялось дурацкое слово? Давай браться за корму.

Они попытались ножовкой спилить раздавленный трактором левый открылок, но расщепленные доски прочно держались на поперечных брусьях. Пришлось вначале отрывать их. Открылок шатался, пружинил — пилить было крайне неудобно. И тогда Гена, распаренный и злой, со всего маху бухнул топором по открылку. Брызнули искры. Оттопырив нижнюю губу, он ударил еще раз, еще…

— Э-э-э! — предостерегающе протянул к нему руку Савелий. — Не дрова ведь… — У ног среди прочей щепы уже валялись проклятые брусья открылка.

Гена ошалело посмотрел на море, вытер шапкой лицо и впервые замысловато выругался. Они не заметили, как рядом возникла фигура старика Нноко. Он внимательно разглядывал развороченную корму кунгаса.

— Какомэй! — он обошел ребят, наклонился ко второму целому открылку. — Этот теперь — он чиркнул пальцем поперек спаренных досок. — А то лево-лево будет ходить.

Гена вопросительно глянул на Савелия, точно спрашивая разрешения.

— А дед, по-моему, прав. Валяй.

Гена поплевал на ладони, снова зачем-то посмотрел на море, а уж потом со всего маху шваркнул по целому открылку. Удар пришелся точно между досками. Вдвоем они налегли на ломик, раздвинули щель, и Гена еще раз хватил топором, а потом снова внимательно и кратко посмотрел на море.

— О-о! — Нноко удовлетворенно сунул мундштук в рот и отправился в «шкуродерку», где собирались опробовать новый барабан.

Хрястнув еще пару раз, Гена посмотрел на развороченную корму кунгаса. Печальное зрелище. Савелий тоже сник.

— Что делать будем? — спросил он и опасливо оглянулся по сторонам.

— Ищи пилу. Спилим — и дело в шляпе.

В столярке Савелию выдали пилу. Этот инструмент он держал последний раз в далеком детстве, помогая отцу заготавливать дрова на зиму. И вообще из пилящих инструментов более-менее был знаком лишь с лобзиком. Поэтому им вначале никак не удавалось сделать даже надпил. Зубья прыгали в разные стороны.

— Держи ровней!

— Куда дергаешь? На себя тяги!

— Да ты сам не туда тянешь…

— Я-то туда, а вот ты куда?

Савелий доверчиво приложил руку к зубьям, как это делают с ножовкой.

— Давай!

В то же мгновение он вскрикнул и сунул палец в рот. И вот тогда он впервые с удивлением и печалью открыл для себя: ничего он еще за эти два дня не сделал такого, что вышло бы сразу и ладно. А ведь смешно подумать, всего-навсего дряхлый кунгас ремонтируется. Это было очень важное для него открытие. Но вслух он только и заметил грустно:

— Аптечку бы…

— Не говори, врача тоже бы не мешало. Дай перевяжу.

Когда открылки оказались спиленными, оба согласились, что корма даже стала выглядеть симпатичнее.

— Чисто сработано! — Савелий протер курткой очки и впервые почувствовал облегчение — доведут они эту посудину до ума, доведут!

— У меня идея. — Гена поднял указательный палец. — Давай к краям кормы приварим смолой пожарный шланг. Для герметизации, а? Вон у склада полно обрывков.

— Умно, — согласился Савелий.

Утром они попробовали отверткой толкать шпаклевку в придонную щель, но не понравилось — шпаклевка неровно выступала снаружи.

Савелий поднял с земли кусок капроновой веревки.

— Давай забьем ее в щель. Лучше не придумаешь — аккуратно, красиво, а главное — полнейшая герметизация. Как на космическом корабле.

Гена удовлетворенно кивнул — их торопило время.

Веревка влезала в щель с трудом, приходилось заколачивать топором. Савелий потрогал рубчатую округлость придуманной шпаклевки и радостно почувствовал ее почти каменную твердость. Когда был окантован один борт, появился Нноко.

— Етти! — старик приветливо улыбался.

Его взгляд упал на торчащий с кормы кусок шнура. Савелий собирался его отрезать. Улыбка медленно таяла на лице старика. Он придержал полу кухлянки, наклонился:

— О-о! — Нноко сложил ладони вместе, поднес их ребром к краю днища и энергично раздвинул. — Так совсем худо!

Гена обошел кунгас, нагнулся к правому борту, потом вернулся и уставился в законопаченную щель левого борта. Его лицо выражало отчаяние:

— С твоей веревкой днище отошло.

— Эту, — Нноко ткнул пальцем в веревку, — дергай! Потом, — он хлопнул ладонью по днищу, — опять, тук-тук, забивай.

С трудом выдернулась капроновая веревка — действительно, — щель с одного бока увеличилась сантиметра на полтора. Хорошо, еще никто не видел. Савелий побежал в гараж выпрашивать кувалду.

Пожилой бульдозерист очень серьезно спросил:

— Чего вы там второй день мучаетесь? Вчера рубили, сегодня заколачиваете… На дрова, что ли, велено разобрать? Так бы и сказали — я в один миг ваше корыто превращу в груду щепок.

Днище встало на свое место. Они снова принялись толкать шпаклевочную вату в щель. Нноко порылся в щепках, что-то обтесал топором.

— На, — сказал он Савелию и протянул чурбачок, затесанный с одного конца лопаткой.

— Забивка! — вслух сообразил Гена. — А мы с отверткой мучаемся. Молодец, батя! — Он приставил лопатку и стукнул молотком — вата ровно и плотно вошла в щель. — Век живи, век учись…

Вторую забивку старик смастерил для Савелия. Дело пошло быстро. Теперь надо было искать для окантовки днища два бруса. Возле коптильни нашлись две сосновые доски шириною с ладонь. Долго мучались, как их согнуть вдоль борта. Опять помог Нноко. Оказывается, надо с внутренней стороны доски сделать надпилы.

Когда был забит последний гвоздь, стешены вровень с днищем все края, у обоих враз возникло радостное ощущение сделанного. Они отступили на шаг, довольно посмотрели на свое творение. На красном Генином лице выступили капельки пота. Очки Савелия сползли на кончик носа.

— А?

— Ну так! Теперь достать паяльные лампы. Поработаем вечером.

— Я могу в пожарке взять, — сказал Савелий.

— А я у соседа. Да, а ты где ужинаешь?

— В столовке, где же.

— Пошли ко мне. У нас сегодня картошка в мундирах, сало и свежий лук.

Савелий сглотнул слюну, но вежливо отказался.

Антонишин крутнул шеей:

— Идем, говорю. Третий раз не повторяю.

— Идем, идем, — поспешно согласился Савелий.

Их встретила русоволосая худенькая женщина. На ней был старенький фартук. Она улыбнулась мужу, и тепло ее улыбки передалось Савелию. Он, не знавший с младенчества материнской ласки, был очень чуток к радушию, и враз ему стало хорошо. Сердце его немедленно откликнулось благодарностью. Для себя Савелий тут же записал их в друзья.

С паяльными лампами они вернулись на берег поздновато. Солнце палило с прежней силой, и если бы не часы, никто никогда бы не догадался, что уже вечер.

— Сначала снимем старый слой, а уж тогда начнем жарить.

Лампы загудели ровно и мощно, как спаренные реактивные моторы. Оттого, что кунгас долго пролежал на днище, в смолу впечатался слой песчинок и маленьких камешков. Под огненной струей они раскалялись до малинового цвета и казались зернышками неведомого драгоценного минерала. В иных местах доски настолько пропитались сыростью, что надо было много раз водить лампой, пока не испарялась, брызгая и шипя, вся влага. Первым вскрикнул и выронил лампу Савелий. Она покатилась к куче щепок. Гена одним махом настиг ее, откинул в сторону и затоптал начавшееся пламя.

— Чего ты?

— Да смола проклятая. — Савелий показал на тыльной стороне левой руки черное пятно величиною с копеечную монету.

— Поосторожней! — сердито пробурчал Гена и почему-то представил древних славян с бадьями горящей смолы на крепостных стенах. — Попробуй сковырнуть, говорят, в смоле есть канцерогенные вещества. Как бы рак не схватить…

Савелий притронулся к пятну и сморщился.

— Эх ты, опоздал. Надо сразу отколупывать. Смотри, — он протянул руку и показал на красные точечки. — Мне как попадет, я сразу — чик! Правда, отдирается, проклятая, вместе с кожей.

Прежде чем начать смолить, они подошли к ребятам со второго кунгаса. Кудлатый парень, похожий на цыгана, помешивал кипящую смолу в бочке.

— Смолите?

— Нет, танцуем, — отозвался кудлатый.

— А где смолу берете?

— А вот в бочке. Берите, всем хватит. Только гудрон это — не смола. Обращаться как, знаете?

— А чего тут знать? — обиделся за «танцы» Гена. — Разведем такой же костер и — поливай!

— Ну-ну! — усмехнулся кудлатый. — Поливай.

Нехорошо так усмехнулся, не по-доброму. А может, показалось?

Часам к восьми вечера, когда на берегу уже никого не осталось, днище кунгаса засверкало, будто отлитое из вороненой стали.

Савелий и Гена не могли просто вот так встать и разойтись по домам. Они еще долго сидели на теплом бревне, курили, устало поглядывая на свой кунгас.

Утром Гена развел костер, Савелий приготовил «паялки». Борта кунгаса были сделаны из широченных досок внакладку, так что по всей длине тянулись выступы с палец шириной. Гена предложил вначале сделать шпаклевочные жгутики и разложить их по всей длине «ступенек» борта. Потом только знай действуй забивкой и лампой. Своего рода конвейер.

— Годится. Глянь, жара какая! Можно загорать.

Им вскоре действительно стало жарко — не от солнца, а от работы. Разделись до пояса. Нноко прилег на стружках и вскоре захрапел.

Савелий машинально опустил лампу и не почувствовал, как пронеслась неслышно по жгутику струйка пламени, как вспыхнула на носу охапка ваты, подняв столб белого огня. Искры упали на другой борт, и огненные дорожки докатились снова до кормы, где стоял Савелий. Через секунду кунгас пылал, будто наполненный до краев бензином. Савелий начал было прихлопывать ладонями по борту… Со стороны могло показаться, что он преследует убегающего таракана. Гена схватил одежду и начал хлестать ею по клочьям горевшей ваты. Савелий, не отдавая отчета своим действиям, бросил Генину нейлоновую куртку в самое пламя. Про себя он отменил, что со стороны гаража отделилась чья-то фигура и побежала к ним, а ребята с соседнего кунгаса вдруг исчезли.

Человек, к ним спешащий, на полпути вдруг остановился, но все же подошел. Огонь погас так же внезапно, как и начался. Вата сгорела моментально, только гудрон кое-где оплавился и отек вниз.

— Чего вы мучаетесь? — спросил подошедший. Это был тот пожилой бульдозерист, у которого Савелий брал кувалду. — Рубить — рубили, пилить — пилили, жечь — жгли. Мой вам совет — попробуйте теперь взорвать. Ей-богу, это будет вернее. Только бочки вначале откатите, рванет — Нноко разбудит.

Нноко по-прежнему похрапывал, так и не узнав о пожаре.

Они разобрали тлевшую одежду. Более-менее уцелели лишь майки да кепки. А нейлоновая куртка превратилась в студенистую зеленоватую лепешку.

— Да не огорчайтесь, ребята, — вполне искренне успокоил их бульдозерист. — Может, еще и одежку оправдаете. Помнится, лет пять тому назад была путина — так ребята еще остались в долгу у колхоза. Ну там не очень много, что-то сотни по три…

Но его никто не слушал. Савелий украдкой шмыгал носом. Если бы не свалившийся на их голову бульдозерист, Гена мог бы и поколотить своего нерадивого напарника, но при постороннем не стал. Он только все потел и страдальчески морщил лоб, тупо уставившись на то, что когда-то называлось японской нейлоновой курткой.

— Куртка за мной. Ты это… того, не волнуйсь, — выдавил из себя Савелий.

Сосредоточенно и молча они работали весь обед, а потом мало-помалу забыли о случившемся, очень аккуратно и даже красиво обшили края бортов кусками брезента, чтобы во время переборки невода дель не цеплялась за неровности. Затем подумали и обили, так сказать, сверх плана, нос кунгаса старой автомобильной покрышкой — для амортизации при швартовке.

Ближе к вечеру появился Чаквария. Ругаться на этот раз не стал, только взмолился.

— Ребятки, слушай сюда. Поймите, не конфетку на ВэДээНХа вы делаете. Не конфетку, а рабочий кунгас. Ра-бо-чий! Немедленно берите трактор и спускайте на воду. Ведь вы загородили дорогу другим. Завтра будем их тоже спускать и сделаем первый рейс на Лососевую реку.

— Все и готово, — бесстрастно произнес Гена. — Вот только дверку к люку прибьем.

— На кой, слушай, вам эта дверка? — вскричал инженер. — Может, еще и каюту заодно? Немедленно идите за трактором и спускайте кунгас на воду.

Пошли искать трактор.

— Лучше бы спускать завтра, — сказал Гена. — Да и подсохнет ладом битум.

Савелий замер и ошарашенно посмотрел на товарища:

— Постой! Конечно же! Когда трактор потащит эту махину, вся наша смола останется на земле. Видел, какие там каменюки?

— Может, краном? Да нет, кран там не пройдет. А если на бревнах? — Гена задумчиво поцокал языком. — На бревнах тоже не пойдет — тяжело. Ну, бестолочи! Нет чтобы заранее подтащить к воде… И ведь никто ни слова ни полслова.

— Давай вот как будем, — сказал шепотом Савелий. — Трактор мы не нашли. Все шито-крыто, утро вечера мудренее. А пока быстро исчезаем по домам. Главное, выиграть время!

…На рассвете Гена вдруг четко и ясно произнес: «Опилки». Проснулась и замерла жена: какие опилки, зачем? Но Гена сказал загадочное слово во сне.

Пока Паша заводил трактор, пока то да се — Гена и Савелий успели натаскать целую гору опилок вперемешку со стружками. Нноко тоже помогал разравнивать, удовлетворенно хмыкал, поглядывая на сверкающий кунгас.

Чаквария сомнительно показал головой. Такое в его практике еще не встречалось. Вокруг кунгаса собрались рыбаки.

— Смотри-ка, простая вещь, а никому в голову не приходило…

— Да это детские игрушки. Кунгас-то тяжелый — потянет за собой и опилки. В общем, днищу каюк…

— А как же всегда стягивали?

— Так и стягивали — на авось! Оттого всю путину и торчали по колено в воде.

Паша стронул кунгас нежно, с двух-трех мягких потягов. Гена и Савелий схватились за корму — помогали. Савелий то забегал вперед, заглядывая под днище, то руками подгребал к бортам опилки. Никто не мешал. Даже Чаквария отступил в сторону. Напряженность, которая исходила от этих двух нескладных парней, передалась всем. И потому, когда внезапный шквал в один миг поднял в воздух опилки, люди в первую секунду невольно сделали руками хватательные движения — так ловят залетевшую в комнату пушинку, — словно хотели вернуть опилки на прежнее место, восстановить прежний порядок. Одни чихали, другие терли глаза, третьи отплевывались и отряхивали с себя пыль. Из кабины трактора высунулась озадаченная физиономия Пашки:

— Ну что, Кулибины, не хватило маленько у вас извилин, чтоб полить опилки автолом, а?

Савелий растерянно улыбался, словно извиняясь перед людьми. Гена страдальчески морщился и тер со всей силы лоб. Нноко сунул было с озадаченным видом мундштук, в рот, но вдруг, спохватился, замахал руками:

— Давай! Давай! Надо. — И первым схватился за борт кунгаса. Парни, вначале кто нехотя, а кто действительно с искренним намерением помочь, приподняли посудину — кунгас несколько раз чиркнул о гальку и мягко вошел в воду.

— Ген, глянь, а ведь плывет, плывет! — восторженно прошептал Савелий.

— Что же ему делать, тонуть, что ли? Не утюг — судно все же. Посмотрим, как внутри?

Они подняли отвороты сапог, взобрались на корму. Дно было сухим. Савелий открыл дверку кормового люка, заглянул внутрь. Из угла, там, где раньше крепился раздавленный открылок, стекала тонкая водяная струйка. Это, конечно, мелочь. Все равно через несколько дней кунгас размокнет и всякая течь прекратится. Но ни Гена, ни Савелий этого не знали и всерьез всполошились, побежали за «паялками», точно кунгас вот-вот должен был пойти ко дну.

Во внутрь кормового отсека полез худой Савелий. Он кое-как втиснулся, лег на бок и принял от Гены паяльную лампу. Не мудрено было в таком закутке задохнуться или угореть от паров бензина. «Как бы не спалить кунгас», — подумал спустя минут пятнадцать Савелий и, теряя сознание, успел все-таки завернуть горелку лампы. Гена с испугу рванул на себя ноги Савелия, кулем выволок самого наружу. Но тот уже сам открыл глаза, глотнул свежего воздуха.

— Жив?

— Ага, это угар проклятый. В детстве я однажды сильно угорел. Теперь как запах какой — так голова начинает кружиться. Пустяки…

Они еще раз осмотрели все углы — порядок!

После обеда погода испортилась, подул сильный ветер, на море появились «бараны». Загрузку кунгасов пришлось отменить. Вместе с другими Савелий и Гена получали на складе рыбацкие резиновые костюмы, посуду, постельное белье. Савелий часто выбегал и смотрел туда, где покачивался на волнах кунгас.

Море лежало неподвижно, зеркально повторив в себе небесную синь с легкими перистыми облаками. И лишь чайки, пикируя вниз, прокалывали эту неподвижность, и тогда вода искрилась белыми яркими пятнами. Но все нарушилось с приходом людей на берег. Море окончательно вышло из утреннего оцепенения. Зататакал буксирный катер, со стороны морского порта протяжно гикнул большой теплоход. Посудины стянули к берегу, начали загружать. А еще часа через два вся флотилия в составе трех кунгасов, трех катеров и трех небольших лодок двинулась к устью Лососевой реки. Ннокко долго стоял у воды, вспоминая свою молодость, и даже не обратил внимания на то, что его фотографировал этот долговязый парень в очках.

А на втором кунгасе кто-то завистливо пожаловался кудлатому, что, мол, вон у тех посудина вроде бы и старая, зато удобнее — борта низкие, легче будет дель перебирать.

Кудлатый усмехнулся:

— Будь спок! Эти двое, оказывается, ни бум-бум. В битум-то надо подмешивать солярку, а они так мазали. Через неделю-другую все у них растрескается. Соленая вода потому что… Тогда увидишь, чей кунгас лучше. Кто-то будет ловить рыбу, а кто-то возиться с кунгасом.

Вот так у них все было с этим кунгасом. Потому, когда Шелегеда сказал, что надо загружать балластом третью посудину, стоявшую в сторонке — их посудину, — Савелий и Антонишин, не мешкая, сами бережно уложили вдоль бортов плахи, наживили гвоздем трап — чтоб не соскользнул и не повредил битумное покрытие кунгаса.

— Да не вали ты так, аккуратнее! — покрикивал Гена на иных, не в меру ретивых.

— Ну, — куда-куда ты на самый борт кидаешь? Вот же плаха, — учил кого-то Савелий.

— А ты не лезь под руку…

— Да кунгас-то не железный. Думать надо.

— Откуда они взялись? С приветом, видать, оба.

— Да нет. Интеллигенты они — чего с них взять?

— А слово «интеллигент» — означает «понятие».

— Ну-у…

— Вот те и ну.

Тем временем под стальной Центральный трос через каждые двадцать пять метров завели по две спаренных бочки. Центральный поднялся, теперь можно навешивать дель. Потом по обеим сторонам натянули канаты — так, что получились два больших прямоугольника. По углам привязали буи, каждый закрепили тремя оттяжками.

Таскали и сбрасывали мешки до позднего вечера. Савелий еле передвигал ноги, лицо его покрылось красными буграми комариных укусов, глаза слипались, голова еле соображала. И когда к нему обращался Гена, он, не разгибая шеи, всем телом поворачивался, с трудом поднимал веки, осоловело изучал лицо товарища, а потом морщил лоб и тихо переспрашивал: «Че-го?»

В общежитии Савелий приостановился у зеркала и критически оглядел свои руки. Там, на кунгасе, возникло странное ощущение — будто руки вдруг стали несколько длиннее и почти доставали колен. «Наверное, разошлись слегка суставы, — подумал Савелий. — Растягивают же в больницах человека, если надо…» Но ему не хотелось, чтобы руки свисали до колен.

Савелий еще постоял у зеркала и искренне удивился — действительно, пальцы почти достигали колен. «Как у обезьян из семейства бабуинов», — пробормотал он невнятно и побрел в свою комнату. До самого утра толпа прыгающих бабуинов портняжным сантиметром измеряла длину его рук.

Весь следующий день работали на втором неводе, возле самой рыббазы.

Место для третьего невода определили выше рыббазы километра на три. До города оставалось еще четыре. Здесь Чаквария наконец зачитал списки каждой бригады. Бригадиры поставили свои подписи на трех экземплярах социалистических обязательств, пожали руки и пожелали успехов.

— Встретимся у кассы!

Савелий и Гена попали к Шелегеде.

Когда кунгасы с другими бригадами отошли, Савелий оглядел оставшихся рыбаков. Некоторых он уже знал: бригадира Анимподиста, того пижона в модной куртке и парня в бушлате, с массивной челюстью. Остальных еще предстояло узнать. И тут Савелий вспомнил, что за время постановки неводов он ни разу не вынул свой старенький ФЭД. Забыл. Профессионалу непростительно.