Создатель нового песенного жанра внёс ещё один вклад в советское – и мировое, никак не иначе – искусство.

Летом 1952-го года руководство ГАБТа объявило очередной набор в оперную труппу, первый тур проходил в городах, имевших оперный театр и консерваторию: в Киеве, Минске, Саратове, Свердловске (и др.). На отбор лучших конкурсантов для участия во 2-м и 3-м турах отправились эмиссары театра, Соломону Хромченко выпал Ленинград, куда он приехал главой комиссии вместе с аккомпаниатором и организатором-секретарём.

Вспоминая, как почти тридцать лет назад его будущее зависело от решения жюри и, понимая, что теперь судьба конкурсантов зависит уже от него, он к новой для него роли эксперта отнёсся с присущей ему доброжелательностью.

Когда на второй день в концертном зале Дома актёра был объявлен перерыв, к членам комиссии подошла молодая женщина с просьбой её прослушать (далее я сочетаю фрагменты из воспоминаний отца и книги «Галина»).

Секретарь, строго: Вы записаны? Она: Нет, я только сегодня о конкурсе узнала.

Секретарь: Значит, не подготовились, завтра последний день, приходите завтра.

Тут вмешался Соломон Хромченко. Он оценивающе на меня посмотрел… Настоящий тенор, он реагировал на женщин, как боевой конь реагирует на звук трубы:

Что ты к ней пристал? Готова она или нет, её дело (и Вишневской): Возвращайтесь после перерыва и пойте, потому что если сегодня успеем всех прослушать, то вечером уедем.

(Из питерских претендентов на второй тур комиссионеры отобрали ещё одного певца, баритонального баса Бориса Нечипайло, также принятого в группу стажёров театра).

Едва она начала петь романс Рахманинова «О, не грусти, мой друг», как секретарь (не приглянулась?) её остановил: Вы прослушиваетесь не в филармонию, а в оперный театр, поэтому будьте любезны спеть какую хотите арию!

Но тут вновь вмешался отец, очарованный её смелостью – выбрала сложнейший для исполнителя романс и труднейшую арию, голосом и, не исключаю, внешностью (а какой нормальный мужчина на неё тогда не отреагировал бы?..): Если вы решили спеть романс чтобы успокоиться и подготовить себя к арии, то, пожалуйста, начните снова, допойте романс до конца, а уж затем, без перерыва, спойте арию Аиды.

Комиссия, включая придиру-секретаря, была единогласна, сообщив Галине Павловне дату её приезда в Москву.

Утром в день, когда Вишневской предстояло выйти на третий тур и петь под оркестр, она позвонила отцу, он собирался в театр её слушать, волнуясь так, словно сам должен был экзаменоваться, и сказала, что заболела (женские дела) и петь не может. На что отец: Галина Павловна, дорогая, поймите, специально для вас никто вторично собираться не будет, а потому успокойтесь, мобилизуйтесь и выходите так же смело, как в Ленинграде – я верю в вашу звезду!

Г. П. Вишневская в роли Аиды в одноимённой опере Дж. Верди

Принятая в стажёры, она не сразу стала, по оценке главного режиссёра Бориса Покровского, «козырной картой в колоде Большого театра», той Вишневской, кем потом все восхищались, поначалу что-то у неё не ладилось, да и конкурентки не дремали: как-то встретив отца в буфете, сказала, что хочет из театра уйти. На что он: уйти вы, конечно, можете, никто вас удерживать не станет, соперницы будут просто счастливы, и Большой не пропадёт. Но второй раз в одну реку не войти, поэтому очень вас прошу, потерпите ещё немного, и поверьте мне – очень скоро вы даже вспоминать наш сегодняшний разговор не будете.

Как в воду глядел.

Я не сомневаюсь в том, что, начав певческую карьеру в ленинградской оперетте и продолжив на концертной эстраде, Галина Павловна с её-то характером стала бы мировой звездой и без участия в своей судьбе отца и конкурса в Большой, хотя пришлось бы ей на восхождение затратить больше лет и усилий. Однако на отцовском письменном столе с той поры многие годы стоял её фотопортрет с надписью «Вам, дорогой Соломон Маркович, в знак благодарности за признание. Г. Вишневская. 26 26 октября 1954 года», а «наша Галочка», как приговаривала мама, стала любимицей семьи.

Спустя тридцать лет в книге «Галина», подробно живописуя судьбоносные три тура, рассказывая о первом, «боевого коня» вспомнила, о других с ним встречах – ни слова. Зато вспомнила, что на втором туре ей аплодировали члены приёмной комиссии, все, разумеется, народные артисты, особо выделив восторженные ахи великолепного Никандра Ханаева, накануне заключительного тура шепнувшего ей, что она уже принята, а потому может петь, не волнуясь, и дирижёра Кирилла Кондрашина, он аккомпанировал ей, певшей ту же арию Аиды.

Дочь нашего соседа по дому, партнёра отца по сцене Серго Гоциридзе переслала отцу ксерокопию страниц с упоминанием о нём, а он, благодарный Галине Павловне за память, попросил Надю передать (переслать?) вынужденно оказавшейся в эмиграции Вишневской грампластинки со своими новыми записями. Ответа не дождался и вскоре о том забыл.

Но как же был обижен «дорогой С. М.», когда эмигрантка, впервые после долгого отсутствия посетив Москву, не нашла времени не на то чтобы с ним увидеться, но хотя бы позвонить, о здоровье справиться. Обиду не мог забыть годы, даже посвящённый певице фрагмент воспоминаний с прежними дифирамбами завершил упрекающей «грустной нотой».

В 1966-м, когда Большой предпринял очередной поиск голосов, одним из экспертов был Орфенов. Педагог вокала в Тбилисской консерватории Вера Давыдова, до того знаменитая солистка Большого, попросила его послушать свою ученицу Касрашвили. Впечатлённый, он пригласил её на конкурс и первое время, тогда заведуя оперной труппой, Маквалу опекал. После его ухода из жизни почитатели издали его воспоминания, предварив вступительными статьями редактора-организатора А. Хрипина и М. Касрашвили: «Он был один такой. …Именно он определил мою судьбу… На моём пути встречалось много хороших людей, но такого, как Анатолий Иванович Орфенов, больше не было».