В марте 1949-го Большой отметил 70-летие первой постановки «Евгения Онегина» возобновлением оперы. В премьерном спектакле дирижёр Семен Сахаров занял Норцова, Талахадзе, Гагарину и Хромченко – Онегин, Татьяна, Ольга, Ленский. Увы, на одном из следующих отец «дал петуха», после чего некий генерал-орденоносец, возмутившись, прислал в дирекцию театра письмо: до каких пор Владимира Ленского будут петь «инородцы»?!

С. Хромченко в роли Ленского, Ленский поёт «В вашем доме…» (сцена из спектакля)

(В Интернете в статье с упоминанием Татьяны Талахадзе я наткнулся на изумительную ремарку автора: не подумайте чего, она – русская, а фамилия – от мужа…).

После спектакля он долго не мог успокоиться, дома пропел всю от начала до конца партию, убеждая себя (и нас с мамой), что неудача – случайность.

К чести руководства театра никаких оргвыводов не последовало: такое случалось и с корифеями. Более того, «инородца» включили в состав исполнителей в новой постановке моцартовского «Дон Жуана», доверив партию Дона Оттавио. Дирижировал неувядаемый Василий Небольсин, в спектакле были заняты Петр Селиванов – Жуан, Татьяна Талахадзе – Анна, Церлину пели в очередь Ирина Масленникова и Мария Звездина.

После той неудачи отцу предложила свои услуги концертмейстер оперной труппы, автор оригинальной методики работы с певцами… Если б тогда я мог предвидеть, что спустя полвека буду писать об отце, то сегодня мог бы поименовать эту моложавую, спортивного склада женщину, и внятно рассказать о методике, сейчас же помню лишь, что её отличием были какие-то психофизические упражнения.

Были ли у неё «клиенты» до и после поверившего ей Хромченко, я тоже не знаю. Так или иначе, а занимались они, заново проходя партию Синодала, никому о том в театре не говоря. Закончился этот тяжёлый в певческой жизни отца этап к их общему удовлетворению, за то автору методики – низкий поклон. Успокоившись, мой Феникс уже без осложнений допел до пенсии, для оперного певца, в отличие от драматических актёров – иные до преклонных лет со сцены не уходят – неизбежной (кстати, необходимый для артистов оперы и балета пенсионный стаж составлял двадцать лет).

С. Хромченко в роли Синодала

В том, что ему о ней объявили накануне очередного дня рождения, злого умысла не было, случайно совпало, да и вывели его в знатной компании: Кругликова, Максакова, Лемешев. Но хотя ещё пару-тройку лет дирекция приглашала его заменить заболевшего исполнителя, и хотя он по-прежнему часто выступал в концертах, был даже сольный в Колонном зале (последний, грустный), первые пенсионные недели он прожил тяжело. С утра дома распевался – «привычка свыше нам дана, замена счастию она…», а что затем? а ничего – ни занятий с концертмейстером или режиссёром, ни спевок с партнёрами к очередному спектаклю…

С того периода сохранился портрет, написанный начинающим художником, а более реставратором, моим и жены приятелем: я надеялся, что позирование отвлечёт отца от мрачных мыслей. Не отвлекло, а когда жена увидела, каким печальным проступает на холсте лицо, упросила автора его переписать, после чего портрет стал никаким: с холста исчезла поразительно точно схваченная страдающая душа; мне и сегодня жаль, что я не отстоял первый вариант.

Ему понадобилось – как водолазу пребывание в кессоне – время и «привходящие» обстоятельства, чтобы вернуть ощущение полноты жизни. Он обустраивал двухкомнатный домик в новом дачном посёлке Большого театра. Сажал яблони, смородину, черноплодную рябину, наслаждался выращенными мамой розами, гордился, угощая гостей вином из ягод своего урожая, выдержанным в подаренном ко дню рождения дубовом бочонке.

Яблоки на загляденье

Но более всего помогло преподавание в институте, ныне Российской академии музыки имени Гнесиных (начал ещё солистом театра с институтского училища).

За тридцать с гаком лет через его – преподавателя, старшего преподавателя, доцента, профессора (ежегодно писал методические разработки) – класс прошли десятки учеников. Он занимался с ними с тем же усердием, с каким готовил себя к спектаклям и концертам. Когда приглашал на уроки домой, мама разделяла с ним радость от их пения: слушала, открыв дверь в гостиную, потом каждого угощала чаем с бутербродами.

Практически у всех его учеников певческая жизнь удалась, они пели в оперных театрах Москвы, Минска, Саратова и Харькова, Воронежа, Уфы, Барнаула, Душанбе и Биробиджана, стали заслуженными артистами республик. А один отца даже превзошёл – Николай Олейник, солист хора имени Пятницкого, вышел на пенсию народным артистом России. После чего, начав преподавать вокал, следовал педагогическим принципам учителя – учил правильно дышать, распеваться, «посылать» звук, работать над дикцией, интонацией и т. д., о чём написал в своих методических рекомендациях, выделив едва ли не главное:

«В классе Соломона Марковича всё начиналось с взаимоотношений. Они должны были быть на взаимном доверии, на взаимной уверенности в правильности выбираемых приёмов, установок работы в целом. И что очень важно: Соломон Маркович никогда не навязывал свою точку зрения. Его принцип – доказанное убеждение и индивидуальный подход (и т. п.)».

Всем, чего я добился в жизни, сказал он однажды моему брату, я обязан «замечательному учителю-наставнику»; кстати, Николай едва ли не единственный из учеников отца, кто ежегодно поздравляет Сашу с отцовским днём рождения – помнит…

Они его звали «Наш Соломон», он мог говорить о них бесконечно. И вспоминая сегодня его панегирики – и огорчения, я знаю, что более всего он гордился теми, кто впитывал, помимо технических премудростей, такое же, как в своё время он, отношение к ниспосланному голосу.

« А нам всё равно , косим мы траву»

Поэтому с болью пережил решение одного из первых любимцев – мне в нём слышался будущий русский Карузо – отказаться от оперной карьеры, фамилию не назову. Этот стройный, с отличной сценической внешностью парень подался в хор гастролирующего по стране и миру Краснознамённого ансамбля Советской Армии. Что его прельстило, предположить можно, но неужели он хоть однажды о своём решении не пожалел?! Не знаю: после окончания института он у нас не появлялся, и отец его ни разу не вспомнил.

Зато назову другого ученика, самую, пожалуй, большую гордость отца: вспоминая о своей педагогической деятельности, только ему посвятил несколько написанных страниц.

Класс педагога С. М. Хромченко: (слева направо): Людмила Портнова (концертмейстер), рядом стоят двое, кого мы с братом вспомнить не смогли, далее Виктор Бузлов, Наталья и Константин Пустовые (жена и муж)

В 1980-м на первый курс института могли принять одиннадцать абитуриентов, и надо же было такому случиться, что трое из них, девушка и два парня, приехали из Армении (рецидив позорной процентно-национальной квоты). При этом девушка два года занималась в подготовительном классе у Зары Долухановой, тогда заведующей кафедрой сольного пения, то есть шла практически вне конкурса, а когда было объявлено, кого из парней предпочла приёмная комиссия, за второго вступился Хромченко.

Выбранный вами мальчик, сказал он членам комиссии, совсем неплох, я за то, чтобы мы его приняли, но мне больше понравился Овсепян, я слышу у него настоящее итальянское бельканто. (Когда в Словацком национальном театре, гостями которого в тот день была какая-то важная делегация из Италии, он спел Альфреда на языке оригинала, пришедшие за кулисы благодарить гости заговорили с певцом на его «родном» итальянском языке…). К тому же, напомнил отец ректору, у нас есть право принять любого абитуриента с испытательным сроком под ответственность педагога, а если он к концу первого семестра нас не убедит, мы его отчислим. На первом экзамене Гурген получил четвёрку, после чего вопрос об отчислении не поднимался.

Гурген и его педагог

Занимаясь в классе сольного пения, в класс камерного пения Гурген должен был ходить к другому педагогу, но сразу объявил, что и романсы-песни, прежде всего, классику – Чайковский, Глинка, Рахманинов – будет учить также с педагогом вокала, как и предлагаемые ему в институтской оперной студии партии. Первой мог стать Овлур (в опере «Князь Игорь»), но дирижёр, в недавнем прошлом коллега отца по театру Семен Сахаров просил петь «открытым» звуком – не «по-итальянски». Отказавшись, второкурсник отправился искать поддержки у педагога, получил записку к Семену Семеновичу, тот, согласившись с доводами авторитетного в институте профессора, вместо Овлура предложил… Альфреда! К окончанию института Овсепян «сдал» дирижёру ещё и партии драматического тенора – Германа, Рудольфа, Канио, а на диплом спел Туриду (далее Гурген из Братиславы по скайпу):

– Спел, стою в коридоре, жду, когда комиссия закончит обсуждение. Вдруг открывается дверь, и мимо меня стремительно, только что не бежит, проходит мой педагог. Поспеваю за ним: что случилось? Он возмущённо: безобразие, «пятёрки» ставят, кто тебе в подмётки не годится, а тебе – «четвёрку»! А вы мне что поставили? Как что, безусловное «отлично». На что я ему абсолютно искренне: так мне только ваша оценка важна!

Кстати, на мои дипломные спектакли он приглашал бывших по театру коллег, на «Сельской чести» был Иван Семёнович Козловский, после спектакля он зашёл меня поздравить – незабываемо!..

Перед этим по просьбе Соломона Марковича меня прослушали в Большом театре, предложив в «Пиковой даме» и Германа, и его приятеля Чекалинского, это педагогу не понравилось. Сразу петь Германа, сказал он, вам не дадут, а после того как споёте Чекалинского, не дадут тем более, там же сейчас в расцвете сил Соткилава, Атлантов, Щербаков. Поэтому соглашаться не советую, но решать вам. Подумав, я с ним, изнутри знающим театральную кухню, согласился, хотя приглашение было очень заманчивым.

Через пару месяцев он звонит: быстро ко мне! Приезжаю – С. М. даёт мне письмо главного дирижёра саратовского оперного театра с приглашением на главные партии без предварительного прослушивания! Ваш совет, спрашиваю. Принять: сегодня этот театр по профессиональному уровню третий после Большого и Мариинского, в нём вы наработаете опыт, полезный в дальнейшей карьере.

Шесть лет в Саратове стали одним из важнейших этапов моего как певца и артиста становления. Я спел помимо Альфреда и Туриду, Хозе, Радамеса, Арнольда («Вильгельм Телль»). Тогда же гастролировал: Новосибирск, Одесса, Минск, Томск, Тбилиси, Ташкент, Баку, Ашхабад. И, конечно же, на родине, в Ереване. В 1987-м участвовал во всесоюзном конкурсе имени Глинки в Баку, получив диплом за лучшее исполнение его романсов. На всесоюзном конкурсе имени Шаляпина в Казани в 1991-м мне в третьем туре по решению жюри выпало петь Германна, в тот год басы себя «не показали», поэтому первую премию решено было не давать никому, я получил вторую.

Кто меня в Баку из зарубежных импресарио услышал, я не знаю, но сразу после того конкурса меня пригласили на оперный фестиваль в Чехословакию при условии, что я должен спеть Фернандо в опере Доницетти «Фаворитка». Знаете партию? Нет, но выучу! Прислали клавир, я открыл и ахнул: в первой же арии верхнее «до-диез», вам как сыну певца понятно, что это такое. Но выучил, спел, наутро руководство театра в Банска-Бистрице предложило мне контракт, а через два года я стал солистом Словацкого национального театра в Братиславе.

С тех пор пел в Австрии, Германии, Франции, Словении, Хорватии, Венгрии, в Италии выступать начал с сольного концерта в Бергамо. У Никиша Барезу спел Радамеса, у Ондре Ленарда – Радамеса, Каварадосси, Калафа. А более всего памятно приглашение великого Клаудио Аббадо на моцартовский фестиваль в Зальцбурге, где я в очередь с Пласидо Доминго пел Отелло в новой постановке итальянского кинорежиссёра Эрманно Олми, а нашими партнёрами были Барбара Фритолли (Дездемона) и Руджеро Раймонди (Яго).

Гурген Овсепян в роли Отелло

Сегодня я консультант оперной труппы театра и профессор консерватории, преподавать начал ещё его солистом, с того времени меньше гастролирую: с учениками, если хочешь добиться успеха, надо заниматься не раз в неделю. Считаю себя представителем русской вокальной школы, освоенной в классе Соломона Марковича. Его, а он не только учил петь – приводил на репетиции в театр, приглашал с собой на симфонические концерты – почитаю своим вторым отцом. И горжусь тем, что он называл меня своим третьим сыном…