Первый год после инсульта мама не сдавалась: ежедневно шажочками поднималась-спускалась по ступенькам лестничного пролёта, по квартире ходила без палки, когда в праздники собирались гости, сидела за столом вместе со всеми, но вести хозяйство (это стало заботой невестки, жены Саши) уже не могла. Чтобы надолго не оставлять её в одиночестве, отец чаще занимался со студентами дома, ухаживал за нею, кормил/поил, вместе смотрели телепередачи: мама помнила своё девичье увлечение танцами и старалась не пропускать трансляций с чемпионатов по фигурному катанию, особо радуясь за наших чемпионов. И всё чаще вспоминал детство в Златополе, а более всего любимого дядю, ещё одного, кроме Матвея, сына Ханины – Соломона, спасшего тонущего в бочке племянника.

В 1913-м Соломон (старший) оканчивал гимназию кандидатом на золотую медаль, но на экзаменах получил одну «четвёрку». Несколько дней спустя директора зарезали, дознаватели решили, что это месть неудачника. Его арестовали, отвезли в тюрьму в Чигирин, откуда деду удалось то ли под залог забрать сына на поруки, то ли, не дожидаясь ареста, отправить от греха подальше в дальние края. Так юноша оказался в Бельгии, где поступил в университет. Несколько дней (недель?) спустя убийцу нашли – фамилия Хромченко не запятнана, а Ханина, чтобы сын в одиночестве не тосковал, отправил к нему в Льеж наречённую невесту.

В середине 1930-х преуспевающий инженер, гражданин Великобритании, отважился на экскурсию по Украине, встретился ли со всеми родными, неизвестно, могли и затаиться: даже просто упоминать в анкетах родственников за рубежом, как и происхождение из дворян или священнослужителей, было чревато. Но что племянник стал известным певцом, лондонец знал: за пару лет до того дети прибежали к нему с криком «Соломон поёт!»… услышали по радио транслируемую из Большого театра «Травиату».

После войны в Москву приехал его приятель, дозвонился до нас и сказал взявшей трубку маме, что привёз письмо от дяди, а мама – надо ли напоминать, какой была вторая половина 1940-х – ответила, что муж… на гастролях и в ближайшие дни не вернётся.

Теперь же все попытки через бывавших в Европе знакомых что-либо о нём и его семье узнать – где живёт, под какой фамилией? – ничего не давали, оставалось одно – надеяться на случай.

Он, как говорится, не заставил – на самом деле очень даже заставил – себя ждать.

В один из вечеров осени 1988-го позвонила незнакомка, спросила, живёт ли здесь солист Большого театра Соломон Хромченко, а когда он взял трубку, пригласила к себе, посулив очень приятное свидание. Как ни странно, несмотря на поздний час он, что ему было несвойственно, тут же собрался. Открыв дверь, хозяйка квартиры проводила его в пустую комнату, предупредила: сейчас к вам придут, и удалилась, а вместо неё ворвалась очень похожая на любимого дядю его старшая дочь Роза: объятия, поцелуи, слёзы…

Ещё один Соломон Хромченко – любимый дядя с дочерьми Розой (слева), Сарой, мамой и женой, их имена мне уже не узнать

От неё мы узнали, что в 1947-м лондонец переехал с семьёй в Палестину, участвовал в создании энергосистемы возрождаемого Израиля, давно, как и его жена, умер, что Роза и брат Вивиен с семьями живут в Торонто, а младшая, Сара с двумя сыновьями в Иерусалиме. Они тоже давно хотели узнать, что сталось с их советским кузеном, и когда в Москву собралась группа канадских правозащитников (хозяйка квартиры была «отказницей», ждала визу в Израиль), Роза к ним присоединилась, имея один, но чёткий ориентир: солист Большого театра, если жив, ей помогут его найти.

Получив в подарок пластинки с его записями, Роза пригласила кузена с женой в Канаду, но маме, несмотря на обещания всемерно облегчить поездку, такой визит был уже не по силам. Затем пришло письмо от Сары: наслаждаюсь полученной из Торонто аудиокассетой (переписала Роза с пластинок), хочу принять вас в Иерусалиме. Благодарность, и тот же ответ.

…

У постели мамы, она уже не вставала, Саша, я и папа выпили по рюмке коньяка, отметив его очередной день рождения и 60-летие их совместной жизни (золотые кольца он купил ей и себе на 50-летие свадьбы). Через четыре дня мамы не стало. После её ухода отец погас. Бурно, как прежде, не радовался, заливисто, от души, не смеялся, со студентами занимался без былой увлечённости (именно тогда мне удалось усадить его за стол писать воспоминания), и друзей почти не осталось. Но Сара, решившая несмотря ни на что затащить кузена в Израиль, по туристской визе прилетела в Москву, уговаривала, убеждала, сулила. И спустя год он, вдруг распрямившись, хотя всё равно прежним я его уже никогда не видел, решил воспользоваться её приглашением.

Пишет о том, о чём вспоминается

То ли прямого рейса из Москвы ещё не было, то ли по иной причине, не помню, но в самолёт он сел в Риге, до латвийской столицы и тамошнего аэропорта попросив его сопровождать, что мне было только в радость.

По дороге из аэропорта «Бен Гурион» остановились у небольшого города, «Неужели это Иерусалим»? – разочарованно спросил Соломон. Нет, улыбнулась Сара, это Мевасерет-Цион, в переводе с иврита «провозвестник Сиона» – отсюда впервые виден Вечный Город. Достав из машины бутылку вина, бокалы и хлеб, она произнесла первые слова «Шегехеяну» (эту молитвенную формулу проговаривают по разным радостным поводам, включая праздники, например один из основных иудейских – Суккот): «Благослови Ты, Господи, Б-же наш, который дал нам жить, существовать и достичь этого времени»… Всплакнув, отец повторил фразу благословения, они выпили, преломили хлеб и поехали домой…

Об этом я узнал много позже из пересказа его интервью корреспонденту газеты «Jerusalem Post» (август 1990-го) в русскоязычной «Наша страна» («Песни Соломона»). Из той же заметки я вычитал, что в Израиль он отправился по настоянию старшего сына (не припоминаю). А также что он планировал через неделю-другую улететь в Канаду, но покорённый обволакивающей его с первых дней теплотой принимавших, решил отложить встречу с канадской роднёй на другой раз.

Он провёл на Земле Обетованной два месяца. Сара как заправский экскурсовод знакомила его со страной, его радушно принимали её сыновья и друзья, он нашёл ранее переселившихся в Израиль родственников, знакомых и даже коллег по театру. Перед прощанием признался, что хотел бы приехать ещё раз. Тогда-то у также не желавшей расставаться кузины возникла грандиозная идея: почему бы профессору Российской Академии музыки имени Гнесиных не преподавать вокал в иерусалимской Академии музыки, театра и кино имени Рубина?!

Сара Шехтер

Дважды вдова (с первым мужем – в 1935-м Либенштейн бежал из Германии в Палестину, где стал Эрнстом-Меиром Ливни, отцом её сыновей Йонатана и Микаэля, она развелась, второй муж, Харри Шехтер был советником президента США Эйзенхауэра) Сара Шехтер жила на улице Пальмах, в элитном районе Иерусалима. Квартира была замечательная: спальня хозяйки и комната для гостя, столовая с «окном» в кухню и, главное, гостиная с выходом на балкон, где вечерами, когда спадала жара, я, приезжая в гости, мог курить, пригубливая терпкое вино, которым потчевала радушная хозяйка, и беседовать с отцом о всякой всячине. А в цокольном этаже располагались разные магазинчики и кулинария, достаточно было по телефону сделать заказ и через пять-десять минут спустившись, получить с пылу жару и всё вкусно. У любительницы оперы было много грампластинок и видеокассет, в квартире собирались на «музыкальные вечера» друзья, такие же, как она, меломаны. Кстати, старший Ливни, почитатель Вагнера, сбежал из Берлина с двумя чемоданами, один – с записями его опер, а Йонатан, от отца унаследовав любовь к музыке немецкого композитора, недавно основал в Израиле Общество любителей его музыки.

Между прочим, юная Сара Хромченко (или Khrom?) была девушкой незаурядной: оказавшись в Палестине, стала сотрудницей организации, ныне известной как Институт разведки и специальных заданий… «Моссад»! К приезду кузена она, всё ещё не по годам энергичная, не утратившая прежних связей (как и Йонатан, участник войны Судного дня, полковник, в годы службы в армии военный прокурор) заранее договорилась о встрече с ректором Академии, приветствуя гостя, ректор спросил, знает ли московский профессор иврит или английский. Нет, даже идиш подзабыл. Как же вы будете объяснять студентам, что от них хотите? А просто: всё, что надо, я покажу голосом – и… запел, после чего с ним тут же был подписан контракт.

В свой первый приезд он сказал корреспонденту газеты «Jerusalem Post», что в хедере выучил и запомнил четыре на иврите слова: «Ани роце лильмод иврит» – «Я желаю учить иврит». Увы, освоить его он, как ни пытался, приходя в ульпан, не смог – память была уже не та. Но поначалу учеников у «безъязыкого» российского маэстро, а в его класс записывались всё же только русскоговорящие юноши и девушки, хватало – помимо студентов академии Рубина, с которыми он пять дней в неделю ездил на автобусе заниматься в университетский городок, в квартиру на улице Пальмах приезжали из Тель-Авива готовящиеся в канторы. Один из них даже сказал, что перед тем в Германии напрашивался в ученики к тамошнему профессору, но тот посоветовал возвращаться в Израиль к известному педагогу Хромченко; было ли такое сказано на самом деле, не знаю, может, певший во время синагогальных молитв религиозные гимны польстить хотел. А необходимое для занятий с хазанами пианино отцу подарила… правнучатая племянница Анна Грандель, «кстати», выпускница дирижёрско-хорового отделения Гнесинки (эмигрировавшей в Израиль за несколько лет до дяди оставшаяся в Москве родня переслала оба её инструмента).

В Москве Анна не хотела «навязываться к знатному родственнику», пребывать на задворках в его обширном кругу друзей и почитателей. А в Иерусалиме у него родных кроме Сары – с её сыновьями мог общаться только с её как переводчика помощью – не было, и славы такой, как в России, не было, а потому она стала часто навещать дядю к их взаимной радости.

Соломон с Анной Грандель

Так в Иерусалиме встретились три ветви златопольского рода Хромченко: внуки Соломона (старшего), Матвея, Ушера и его правнучка Анна: обратившись за юридической помощью к Йонатану, она в первой же встрече, слово за словом, узнала, что он и Микки – её троюродные братья.

Именно у неё зародилась идея отметить его 90-летний юбилей вечером-концертом и, сочинив программу, она начала действовать. Первым делом нашла подходящий зал: гостей согласилась принять хозяйка библиотеки «русского» общинного дома. Чтобы оповестить о вечере, написала, отпечатала в типографии и по районам города расклеила афишки, в газеты разослала объявления. А в самом главном и трудоёмком – уговорить выступить на вечере не только коллег юбиляра разного «профиля», включая его учеников и студентов академии, но и членов правительства – энтузиастке помогли её давние, ещё по России, друзья. Не забыта была, конечно же, и Москва, для чего был подключён близко знакомый с бывшими коллегами отца Саша.

И ведь всё (никто не просил даже минимального гонорара) удалось в лучшем виде: кому интересно, может посмотреть в Интернете видеофильм Александра Оркина, приглашённого Анной – и об этом позаботилась…

Как удалось Анне, кто подсказал? разыскать Вульфа Соломонова, я не знаю, но ветеран Великой Отечественной, бодро выйдя на сцену, сообщил, что по сей день помнит, как в 1944-м красноармейцем слушал выступление знаменитого солиста Большого театра!

Афиша к 90-летию

Вечер конферировали артисты театра «Цилиндр» Ира Александрова и Стас Фальк (к тому же с коллегами выступивший как мим). Его открыли вступительным словом искусствовед Иоси Тавор и фортепианным приветствием профессор (ещё по Москве) Евгений Шендерович, юбиляра поздравили министр абсорбции Юлий Эдельштейн и депутат Кнессета Юрий Штерн, от комитета ветеранов ВОВ генерал Михаил Либерман и от московского землячества Григорий Бокман. Кантор Авраам Пресман, певица Лариса Герштейн, хор под управлением Ильи Плоткина, юные ученицы академии – трио певиц и трио балерин, ученики юбиляра Татьяна Трански и приславший поздравительное письмо москвич Николай Олейник. Писатели Марк Галесник, Михаил Генделев и недавно назначенный шефом бюро Российского телевидения на Ближнем Востоке поэт Андрей Дементьев.

А самыми волнующими – тут уж сидевший рядом с кузиной юбиляр слёз не сдержал – стали минуты, когда в зале зазвучали с присланных Сашей аудиокассет Павел Лисициан: «Дорогой друг, в Большом театре самым красивым тенором был ты», Зара Долуханова: «Ваш искристый голос…», Артур Эйзен: «Вы были одним из лучших голосов в Большом театре», Евгений Светланов и Владимир Спиваков. Затем на экране проплыли письма Алексея Масленникова, Нехамы Лифшицайте. И не мог промолчать давно «выбывший» в США Анатолий Цадиковский, шуточно перефразировавший ариозо Рафаэля «Страстью и негою».

– Мне не хочется с вами расставаться, – говорит, выйдя на сцену, юбиляр. И залу не хочется, собравшиеся требуют голоса. Не могу, я долго сидел, не распет. Не верят. Ну, хорошо, попробую… Благодарность счастливой Анны… букеты цветов… фуршет: гулять, так гулять… многие лета!

Финал? Как бы не так: жизнь-то продолжается. Через пару дней в квартире на Пальмах отец неувядающим голосом показывает ученику, какого звучания добивается…