Третьего апреля 1953-го отец ворвался в квартиру и, не отдышавшись, вскрикнул: со мной поздоровалась Валентина Александровна! Жившая по соседству дочь «врага народа» академика Фельдмана, три месяца до того впервые за многие годы приятельства не ответила на его «добрый день». Почему, он понял, услышав об аресте: не хотела его подставить – кто-то ведь мог заметить их всегда взаимное при встрече радушие и кому следует, сказать. Теперь поздоровавшись, послала сигнал: уже можно!

И точно: на следующий день «Правда» ошеломила официальным сообщением МВД СССР. Из него читатели узнали, что «дело врачей» сфабриковано бывшим руководством МГБ, признания обвиняемых получены применением «недопустимых методов следствия», арестованные неповинны в преступлениях, освобождены и восстановлены на работе!

В израильском интервью отец на вопрос, как пережил смерть Сталина, отвечать начал издалека, вспомнив «безродных космополитов», среди которых было много его хороших знакомых, коллег и близких друзей:

– Когда начались преследования ни в чём неповинных людей, я стал испытывать по отношению к нему чувство страха и непонимания. Я не плакал, когда он умер, но был очень взволнован, мне казалось, что мир рушится. Потом на многое открылись глаза…

О том, что может произойти в стране после той смерти, думали все, кто со страхом, кто с надеждой. И глаза открывались не сразу: ещё многое знаковое должно было случиться.

С воцарением Хрущева был арестован Берия (а это первым в семье угадал я: утром пробегая круги по гаревой дорожке институтского стадиона, заметил в череде стоявших вдоль забора на стендах портретов членов политбюро дырку как во рту после вырванного зуба, пересчитал и понял, чьё накануне ещё глядящее на нас пенсне исчезло). Очередным знаком происходящих перемен стала публикация в журнале «Знамя» повести Эренбурга «Оттепель» («хрущёвская оттепель»). Было пересмотрено «Ленинградское дело»: всех по нему проходивших реабилитировали (в отличие от врачей, посмертно, как потом миллионы). Всё венчал секретный доклад нового генсека с разоблачением культа личности Сталина и резолюция пленума ЦК КПСС «О преодолении культа личности и его последствий», после чего на закрытых партсобраниях с их текстами знакомили членов партии, что, разумеется, тут же стало известно беспартийным.

Что отец в эти годы, тем более после хрущёвского доклада, перечувствовал, пережил ли как личную драму, я не знаю, со мной он это не обсуждал. Может, с мамой, с ней он делился не только театральными новостями.

Н. С. Хрущев на сессии Генеральной Ассамблеи ООН в Нью-Йорке

Среди прочих архивов, где я испрашивал разрешение знакомиться с касающимися отца документами, был Российский государственный архив социально-политической истории, вот ответ заместителя директора: «На хранении в РГАСПИ находятся только личные дела сотрудников, входящих в номенклатуру ЦК ВЛКСМ и подведомственных ему учреждений, среди указанной категории лиц С. М. Хромченко не выявлен». А поелику он не стремился проникнуть и в партийную номенклатуру, то его в этом архиве личное дело ограничивается типовой анкетой с ответами на типовые вопросы.

Керчь . Траурный митинг в марте 1953 года

Как большинство сверстников, он стал комсомольцем, затем автоматом «по возрасту» влитый в партийные ряды, не подвергая критическому анализу, у него и средств такого разбора не было, навязываемые стране постулаты. Принял, не рассчитывая ни на какие-либо преференции. Потому как если б рассчитывал, а его социальную активность поддерживали и за пределами театра, то не ограничился бы избранием в местком, партбюро и депутаты райсовета, попытался бы прорваться в ту самую номенклатуру, и чтобы умостить себе туда тропу, согласился бы для начала изменить имя и отчество.

Всё, что ему как члену партии поручали, исполнял не формально – добросовестно, но и только. Можно сказать, в склеенные с партбилетом идеи верил искренне, но не истово. А потому, я надеюсь, развенчание культа Сталина не стало для него личной драмой и уж точно не трагедией, тем более что сомневаться («испытывал чувство страха и непонимания») он начал за несколько лет до объявления всемирно с тех пор известного диагноза «дыхание по Чейн-Стоксу».

Не стало, как, скажем, для Иосифа Хейфеца, классика советского кино («Депутат Балтики», «Член правительства», «Его зовут Сухе-Батор» и др.), к тому же пятнадцать лет Первого секретаря Ленинградского отделения СК СССР. Он-то в 1990-х воспринял развал советской империи как личную драму, крушение пропагандируемых им идеалов: «Была великая национальная идея. Неважно, кто её сформулировал и осуществил. Важно, что она была. Теперь её нет».

Я уже писал: резкие поступки были отцу не свойственны, а потому он и из партии после всего случившегося не вышел. За год до ухода на пенсию согласился быть избранным заместителем секретаря партбюро коллектива оперы (на собрании объявил: «нельзя работать, не имея партийного актива»), в Гнесинке – секретарём партбюро и членом парткома, но всю его прежде проявляемую партийно-профсоюзную активность как весенним ливнем смыло.

Притом, что после исчезновения Советского Союза он от своего прошлого, как когда-то от родного имени, не отрёкся, никого публично не осудил, тем более партбилет демонстративно, под телекамеры, не сжёг.

Очередное везение: ему не пришлось кривить душой – «колебаться в проведении линии партии вместе с линией». И не пел он гимнов новому генсеку, как друг Петр Иванович (не с бодуна ли?): «Мы все – коммунисты и беспартийные – с большим удовлетворением встретили отчётный доклад ЦК КПСС XX съезду партии. С глубоким интересом я читал строки, относящиеся к задачам работников искусств. Отмечая значительные достижения в этой области, Н. С. Хрущев в то же время указал… Это замечание одинаково верно»… («Советский артист», 1956 г.).

Да, оставаясь одним из знаковых лиц «театральной общественности», мог выйти на трибуну, тем более, когда его выталкивали на неё беспартийные коллеги-приятели.

В 1955-м в Загорске после двух день за днём спектаклей «Севильский цирюльник» слово благодарности артистам произнесла секретарь горкома КПСС, ответить пришлось с подачи Кондрашина отцу: «Дорогие друзья и товарищи! Для нас, артистов Большого театра, большое счастье знать, что мы доставили вам удовольствие, что наше выступление вам понравилось».

В тот же год в Челябинске после концерта артистов Большого в зале только что открытого областного театра собрались отъезжавшие на целину (ЦК КПСС постановило начать освоение целинных и залежных земель), говорить от имени москвичей пришлось опять же ему: «Работники искусства считают своим священным долгом служить народу. Бригады артистов Большого театра уже дважды бывали в гостях у тружеников целины. Сейчас у нас в театре готовится к поездке на целинные земли новая бригада артистов».

Вот и всё – за все последовавшие годы.