Столица ошеломила: можно ли здесь жить?! – воскликнул Соломон, выбравшись из переполненного трамвая, где у него незаметно срезали пуговицы с летнего пальто.

Оказалось, можно и даже замечательно, для чего надо было не ударить в грязь лицом перед приёмной комиссией: вступительный экзамен украинская квота на места в аспирантуре не отменяла. А входили в комиссию композитор Михаил Ипполитов-Иванов, профессор вокала Ксения Дорлиак, директор консерватории профессор Станислав Шацкий, от этих и других имён – Александр Гольденвейзер, Константин Игумнов… дух захватывало, зато, как спустя полвека вспоминал отец, «такому составу можно было, не задумываясь, доверить свою судьбу и любое решение принять как должное» (рукопись).

С. Т. Шацкий

Директором назначенный в феврале 1932-го – ему тогда было 54 года, Шацкий был не только администратором. В юности здесь же учился в классе сольного пения, неплохо пел. После мехмата и медицинского факультета университета решив стать педагогом, поступил в сельхозакадемию, был любим Климентом Тимирязевым. Вдохновлённый принципами яснополянской школы Льва Толстого, создал уникальную Первую опытную станцию (ужасное название) с яслями и детскими садами, начальными и средней школой, клубом-читальней и колонией «Бодрая жизнь». «Ничего подобного нет нигде в мире», отозвался о ней знаменитый американский педагог-реформатор Джон Дьюи. За два года директорства Станислава Теофиловича (скончался в декабре 1934-го) в консерватории открыли аспирантуру для студентов из национальных республик, затем Школу высшего художественного мастерства – аспирантуру для исполнителей, а в мае 1933-го и оперную студию; спустя два года братья Хромченко спели на её сцене главные партии в дипломной «Богеме».

Звёзды, под которыми были рождены Соломон и Наум, благоприятствовали им и в Москве: после успешного вступительного экзамена «милейший» Станислав Теофилович распорядился выдать «братьям-разбойникам» ключи от комнаты в консерваторском общежитии, куда они переехали от приютившего их в первые недели киевского знакомого. В комнате умещались четыре койки, стол и два стула, но и такая была царским подарком (тем более что через год вместила маму со мной…). Здесь мирно соседствовали иногородние студенты-аспиранты, иные с семьями, завязывались знакомства, приятельства и дружбы. Назову, кого запомнил по рассказам: скрипач Яков Зак, пианист Игорь Аптекарев, композитор Тихон Хренников, певцы Петр Медведев и Варвара Гагарина (будущие соседи по кооперативному дому).

Мама , папа и я в нежном возрасте

Время было голодное – на Украине и вовсе Голодомор, поэтому аспирант, обедая в консерваторской столовой, где к первому и второму блюду давали хлеб, его не съедал, а в конце недели пересылал с вагонным проводником семье в Киев. И спустя годы вспоминал Ипполитова-Иванова не столько как автора исполняемых им арий и романсов, сколько за «незаметно проявляемое добро»: «он часто вылавливал нас, голодных аспирантов, приводя к себе, он жил в здании консерватории, обедать, за его столом сиживало по восемь-десять ртов, а то и больше».

Потому был счастлив, успев его отблагодарить. Накануне концерта в Малом зале консерватории к 50-летию творческой деятельности композитора – годом позже его не стало – заболел один из исполнителей, аспирант быстро выучил романс и арию из оперы «Оле из Норланда» (потом часто пел её в концертах, записал на грампластинку): «Когда я закончил под аплодисменты, Михаил Михайлович, сидевший в первом ряду, поднялся на сцену и меня обнял… можно ли такое забыть»?!

Дни после обретения крыши над головой делились надвое: с утра – консерваторские классы, вечером – спектакли и концерты, благо аспирантов снабжали поощрительными пропусками и дешёвыми билетами.

Где он только ни бывал!

Прежде всего, конечно же, в Большом театре, где успел слушать и сходящих – Антонину Нежданову, Надежду Обухову, Владимира Сливинского, Николая Озерова, и своих вскоре коллег – Валерию Барсову, Пантелеймона Норцова, Марка Рейзена, Ивана Козловского, Сергея Лемешева и Ивана Жадана.

И. Д. Жадан

Жадан в роли Владимира Дубровского (в опере «Дубровский» Э. Направника) и Индийского гостя (в опере «Садко» Н. Римского-Корсакова) (Музей ГАБТа)

Ещё один уроженец Украины (Луганска) Иван Данилович был ярчайшей среди теноров звездой, хотя в те годы певцов звездами не звали. На гастролях группы солистов театра в Турции им восхитился президент Ататюрк, одарив его именным золотым портсигаром. На гастролях в Риге Владимира Ленского спели – в одном спектакле! – Жадан («Я люблю вас, Ольга…»), Лемешев («В вашем доме…») и Козловский («Куда, куда вы удалились»…), первый вызвал несмолкаемые овации, руководство театра умолило его продлить гастроли Фаустом и Герцогом, костюмы по просьбе советского посла в Латвии срочно доставили самолётом, случай беспрецедентный. Он часто выступал в Кремле – приглашал Хозяин. Но «минуй нас пуще всех печалей и барский гнев…». Перед войной И. Д. попал в опалу: выступая перед воинами-пограничниками на Дальнем Востоке, получил почётную грамоту из рук маршала В. Блюхера, там же на банкете провозгласил тост за защитников родины вместо обязательной здравицы Сталину, да ещё и в партию вступать отказался! В 1941-м, застряв на даче в захваченном гитлеровцами Подмосковье (дачный посёлок Большого в Манихино), вместе с несколькими коллегами по театру предпочёл уйти на Запад, после чего его фамилия в Советском Союзе не упоминалась. Услышать голос Жадана и узнать о его послевоенной судьбе можно в Интернете, я лишь добавлю, что в 1992-м ему всё же удалось посетить родину и обнять сына.

Отдельная удача: в Малом зале консерватории Соломон был на последнем сольном концерте 75-летнего Леонида Собинова. Годом раньше юбиляр (кстати, у него был родной брат Сергей, также певец, для сцены Волгин) завершил оперную карьеру партией Ленского, в том спектакле Трике пел Иван Козловский, Зарецкого – Марк Рейзен, Ротного – Александр Пирогов.

В Киеве проникать на симфонические концерты он мог редко, с деньгами на билеты было туго, теперь он навёрстывал упущённое на оркестровых вечерах Александра Орлова и Николая Голованова, Натана Рахлина и Василия Небольсина. Слушал и инструменталистов, вскоре лауреатов отечественных и зарубежных конкурсов: Якова Флиера и его тёзки Зака, Самуила Фурера, Герца Цомыка, Михаила Фихтенгольца: «для нас, провинциалов, – воспоминал отец, – это был нескончаемый праздник».

Живя в те годы в Москве, недопустимо было пропустить спектакли МХАТа с Аллой Тарасовой (Каренина) и Василием Качаловым (Барон, Тузенбах) и ГОСЭТ (Государственный еврейский театр), где зрителей, даже не знавших идиша, потрясали король Лир и его Шут – Соломон Михоэлс и Вениамин Зускин. А ещё были Малый с Верой Пашенной и Александром Остужевым, Третья студия МХАТа с Цецилией Мансуровой и Юрием Завадским: «я стал их ярым поклонником».

Василий Качалов с аспирантами консерватории: вверху первый слева Наум Хромченко, во втором ряду второй слева Соломон Хромченко

Но главным – непрерывным – праздником были уроки с Ксенией Дорлиак в классе сольного и с Анатолием Доливо камерного пения: выпускник московской консерватории, филармонический певец, замечательно читал произведения Пушкина, Достоевского, Петрарки, Рабле. Оба не отказались заниматься с Соломоном и после того, как его приняли в театр, а потому их, равно как и Энгель-Крона, он благодарно вспоминал: «они учили не только вокальному и исполнительскому мастерству, но и уму-разуму, выдержке, необходимому нам всем терпению».

На очередной урок аспирант принёс разучивать романсы Чайковского:

– Заглядывая в ноты, пою «Хотел бы в единое слово», затем «На нивы жёлтые», как вдруг Ксения Николаевна говорит: «Вот с ними и пойдёшь на конкурс». Я не придал её словам никакого значения, не переспросил даже, что за конкурс. На следующем уроке запел любимую мною тогда арию Йонтека из оперы Монюшко «Галька», я её пел на дипломе в киевском институте. Ксения Николаевна, дослушав до конца, сказала: «И эту арию споёшь на конкурсе, мы её включим в программу для исполнения в первом туре».

– Вы это серьёзно? Я ведь совершенно не готов!

– Ты абсолютно готов, надо только всё оставшееся время работать над программой.

Ксения Николаевна с аспирантами консерватории после дипломного спектакля «Богема»: слева от неё С. Хромченко (Рудольф), справа – Н. Хромченко (Марсель), стоят (слева направо) З. Ларченко, дирижёр П. Шпитальный и Н. Дорлиак

А уж если так «пойдёшь на конкугс» – она вкусно грассировала – сказала мудрая, требовательная и непререкаемая Ксения Николаевна, ослушаться Соломон никак не мог.

В 1-м Всесоюзном конкурсе музыкантов-исполнителей (вокал, фортепиано, скрипка, виолончель) накануне 15-летия Октября участвовало более ста претендентов из Украины, Грузии, Армении, Азербайджана и РСФСР. Первый тур проходил в республиках, второй и третий в Москве, финалисты поделили первые три премии по каждой номинации. Из вокалистов первую получили Елена Леонтьева, Ольга Кругликова, «погодки» класса Дорлиак, и Зоя Гайдай (Киев), третью – Муртаза Мамедов (Баку) и Соломон Хромченко (в последнем туре спел серенаду Смита из оперы Жоржа Бизе «Пертская красавица»).

В конкурсе участвовал и Наум, но во второй тур не прошёл: жюри решило, что у него не баритон, а тенор; как тенор он после окончания аспирантуры участвовал во втором таком же конкурсе и вновь неудачно. На слух отца у него был всё же баритон красивого тембра с полнозвучными высокими нотами, и если б не жюри, его карьера могла сложиться иначе. Он был сценичен, прекрасно танцевал, и пусть не на оперной сцене – в оперетте мог быть среди первачей. Это я предположил до того, как в РГАЛИ увидел его, артиста московского театра, анкету. Но характер! в труппу зачисленный 1-го ноября 1935-го, через два месяца… «уволен за отказ от участия в спектакле 1-го января»: что-то пришлось не по нраву.

Наум с его первой женой, моей любимой тёткой, великолепной училкой английского, она и меня ему обучила

Был солистом московской филармонии. Записал с джаз-оркестром Александра Цфасмана песню братьев Покрасс и Василия Лебедева-Кумача «Москва майская» («Утро красит нежным цветом стены древнего Кремля»), с баритоном Юрием Юровецким – романс Рубинштейна-Лермонтова «Горные вершины», затем громокипящие «Бей барабан» (Никиты Богословского из фильма «Остров сокровищ»), «Чтобы пела страна» (Михаил Раухвенгер и Нина Саксонская). До войны гастролировал и неплохо зарабатывал, не нажив детей, баловал меня. На фронте нашёл новую жену, она в той же бригаде была аккордеонисткой. После войны бедствовал: преподавал вокал любителям в Доме учителя. Любил бильярд, был одним из лучших игроков Центрального Дома Работников Искусств. Юбилейный, к 60-летию, концерт в ЦДРИ завершил трюком: поднял над головой штангу, запел, и когда приятель-акробат сделал на штанге стойку, взял высокую ноту.

Наум на фронте (РГАЛИ)

Через полгода Ксения Николаевна вновь заявила Соломону: пойдёшь на конкурс в Большой театр. Отец опять за своё: там и без меня теноров более чем достаточно, что мне там делать?! Но она, низкий ей поклон, и в тот раз безапелляционно: пробьёшься!

…

Вновь три тура, около ста претендентов из оперных театров страны, первый тур – на местах, прошедших дальше извещали почтовыми открытками. Во втором и третьем туре все пели на сцене Филиала с оркестром театра, дирижировал Евгений Акулов, ассистент художественного руководителя ГАБТ Николая Голованова, а Николай Семёнович возглавлял приёмную комиссию.

Выпускник консерваторской аспирантуры спел каватину Фауста.

Из всех прошедших в финал певцов в театр приняли четверых.

С ноября 1934-го Соломон Хромченко – стажёр оперной труппы.