В начале 1920-х в киевском фотоателье

В центре сидит, думаю, вдова прадеда Ханины, чей портрет держат слева мой дед, Матвей Хромченко и справа его, предположу, брат, имени не знаю. Внизу слева сидит Наум, с ним рядом сестра Соня; справа от вдовы Ханины – жена «безымянного» брата Матвея и их дочери, двоюродные сёстры отца. С такой шевелюрой я его никогда не видел – в юности ему даже покупали «поповский» гребень с редкими зубчиками. Комментарий к снимку моей троюродной племянницы Анны Грандель, правнучки Ушера Хромченко, ещё одного сына Ханины: ей бабушка рассказывала, что когда Соломон их навещал, перед тем, как снять шарф, просил закрыть форточку.

Счастье, сказал философ, категория не момента – всей жизни. В согласии с ним я утверждаю, что жизнь отца была счастливой, тем более что могла не раз прерваться. Из бочки с дождевой водой уже пускавшего пузыри малыша успел вытащить родной дядя. О погроме предупредили деда. В Одессе и Киеве юноша не разделил участь сограждан, погибших от тифа и голода.

Страх перед ним навсегда остался в его подсознании: когда в хрущевские времена начались перебои с хлебом, он запаниковал и отправился в булочную закупать сухари. В ответ на моё «Москве это не грозит», насупился: «К счастью, ты не знаешь, что значит голод»…

Не захлебнулся, не был зарезан погромщиками, не умер от голода. Не потому ли, что ему заповедано было петь в лучшем театре страны в ту его Золотую эпоху, когда интерес к высокому искусству был всеобщим и повсеместным. Не просто петь – всего себя настроить на служение дарованному голосу.

Случилось ли ему пережить мгновение узнавания высшей, в детстве дважды нашёптанной тайны или он пел, как птица летает, потому что иного не дано, я не знаю, слова «дар» от него никогда не слышал. (Разве что мог о нём подумать семидесятипятилетним пенсионером, читая в газете «Советская культура» статью Козловского «Дар редкий и прекрасный», к 80-летию Ивана Семеновича «ответив» статьёй в «Московской правде» с таким же названием).

Но все свои певческие десятилетия прожил так, как если бы однажды осенило.

Долгожителей в его роду не было, но и жаловаться на здоровье наследник не мог. Поэтому заботился о нём лишь как певец. Даже в ненастную погоду любил, закрыв горло шарфом, молча гулять рядом с домом по тихим переулкам, в отпуск уезжал на климатически полезное для певца крымское побережье: заплывал подальше от берега и полоскал горло чистой морской водой (кто-то посоветовал).

В саду дачи Туполева

Слева направо: виолончелист Борис Реентович, неизменный многие годы директор касс ГАБТа Михаил Лахман – он умел на торжественных собраниях, спектаклях, концертах так рассадить партийно-правительственную номенклатуру, что все были довольны, потому его, уже еле ноги волочившего, до последних дней не отпускали на пенсию, – и отец. На фото нет Ивана Петрова, совместившего «обслуживание» пионеров со свадебным путешествием, с чем его все поздравляли: в это время игрок команды мастеров «Локомотива» (до поступления в театр) царил на волейбольной площадке.

Он не занимался тем, что называется физкультурой – хватало дыхательной гимнастики во время пения. Не курил; однажды «выступил» перед моими друзьями, выдыхая дым через белоснежный носовой платок и демонстрируя желтым на нём овалом, какую гадость мы поглощаем. В дни рождений своего или друзей, в «красные дни» календаря позволял себе бокал шампанского или сухого вина, или рюмку коньяка.

Всё для того, чтобы десять рабочих месяцев ежедневно быть в форме. Потому что и спектаклей с его фамилией на афише хватало (норма для заслуженных артистов республики – 12 в месяц), а Великие, с кем он пел в очередь, могли известить о «недомогании» по телефону утром. Например, 2-го января 1954-го ему пришлось выйти на сцену в партии Фауста, хотя три года её не пел, в итоге ему в личное дело вписал очередную благодарность зам.директора театра Никандр Ханаев (тогда он, народный артист СССР, был уже пенсионером и на сцену не выходил). Так что знавшая его с киевского института Наталья Шпиллер – как-то вспомнив братьев, сказала дочери, актрисе Марии Кнушевицкой: они были первачами и нас, младших, не замечали – не преувеличила, назвав его «фанатик строгого режима»!

С. Хромченко в роли Фауста

Однако на пятом десятке жизни пришлось ему изменить отношение к физическим упражнениям.

В юности он упал спиной на камень, повредил позвоночник, какое-то время пришлось даже в корсете ходить. Обошлось, но спустя годы старая травма о себе напомнила. Лучшие на то время доктора прописывали лекарства, рекомендовали бальнеологические курорты, но уже начали болеть и колени, и другие суставы. Отец совсем было отчаялся, но нашёлся врач (подозреваю, не самый именитый):

– Никакие лекарства и курорты Вам, уважаемый артист, не помогут, и грозит Вам не просто сутулость, с ней театральные портные справятся, а сгорбленная спина. Но сохранить стройность, а может и боль уменьшить, Вы можете, средство для этого одно – ежедневные упражнения на гибкость.

Что означал врачебный прогноз-приговор, отец знал: один сотрудник театра с таким же диагнозом передвигался, согнувшись в три погибели. Отцу же на сцену надо было выходить в амплуа героя-любовника, моложавого, стройного, готового в любой момент пасть на колени перед очередной прелестницей.

Тем же вечером мама достала с антресолей старую штору, он постелил её вместо коврика и стал делать рекомендованные упражнения трижды в день – утром, днём и, когда не было спектакля или концерта, вечером.

Боль не оставляла его до последних дней, но в следующие полвека он не согнулся ни на градус. Чем очень гордился. Как-то раз, ему было уже за шестьдесят, пришёл в спортзал, где мы с друзьями «качались» на гимнастических снарядах, поглядел на нас, снял туфли, опустился на колени и, откинувшись назад, достал затылком пол.

Повторить фокус попытался один из нас, в недавнем прошлом гибкий борец-вольник (кто, скажу по секрету всему свету, побудил меня писать этот текст). Не было игры в поддавки, стремление было, до злости – не смог.

В т. н. верхнем лагере «Артека»

Когда мои друзья-одноклассники по приятельству с сыном Кагановича отправились в Крым по путёвкам, отец – чтобы я не «страдал», вошёл в бригаду коллег по театру, приглашённую руководством пионерлагеря приобщать к высокому искусству отдыхающих школяров. Вместе со всеми разместившись на даче Туполева (знаменитый авиаконструктор ковал мощь Родины в шарашке…), через пару дней пристроил меня в верхний лагерь.