Начало войны я помню смутно, только ночные тревоги. Мама будит, помогая одеться, мы спускаемся в метро, сидим на платформе, многие лежат, фашистские самолёты, сбросив зажигалки, улетают, мы поднимаемся на улицу, и я вижу, как лучи прожекторов прорезают черноту неба.

Затем – Тамбов: мы с мамой и няня как член семьи с июля живём в хате пустившей нас к себе старушки (так мне тогда казалось), каждую субботу ходим к пекарне, выстаиваем очередь и получаем по кирпичу сырого чёрного хлеба. Вскоре к нам с последним эшелоном из Киева приехали бабушка с тётей Соней и моей двоюродной сестрой. Вынув из ридикюля (впервые услыхав это слово, запомнил из-за поразившей меня просьбы) три рубля, бабушка просит: «Внучек, купи мне, пожалуйста, свежую французскую булочку»…

Два самых памятных утра.

Первое – в конце августа. Проснувшись – сестра Люба и я спали на печном лежаке, вижу сидящих за столом безмолвных женщин: утром Совинформбюро сообщило, что Гомель советскими войсками сдан, а накануне почтальон принёс отправленную оттуда телеграмму от отца…

Второе, в конце октября или начале ноября: пасусь в огороде, у калитки останавливается какой-то небритый прохожий, тянет ко мне руки и зовёт: сынок…

…

На фронт отец отбыл с едва ли не первой концертной бригадой в «должности» комиссара (командировочное удостоверение подписал К. Ворошилов). Выступали в Гомеле, гитлеровская армия взяла город в кольцо, последний концерт, вечером бомбёжка, артисты спрятались в подвале дома, в него попала бомба, он рухнул, завалив выход. Когда части Красной Армии, прорвав окружение, по понтонным мостам начали покидать Гомель, о них вспомнил комдив, их успели откопать. Назову их: Николай Осипов, его имя ныне носит оркестр русских народных инструментов, и пианист Дмитрий Осипов, певцы московской филармонии Ирма Яунзем и Алексей Королев, из Большого театра баянист Петр Швец и балетная пара Мара Дамаева с Борисом Холфиным.

Он вспоминал (сб. «Война и музыка», о нём ниже): вырвавшись из Гомеля, бригада колесила по белорусским лесам, попала в расположение танковой дивизии, после концерта был митинг. Затем выступали у конников, пехотинцев, сапёров и чуть было не погибли, наткнувшись на наш истребительный отряд, принявший артистов за диверсантов.

Наши части то переходили в наступление, то отступали, фронт ломался, артисты потеряли связь со штабом фронта, вырваться из леса было невозможно. Однажды увидели на просеке колонну танков, обрадовались: «свои», но успели разглядеть свастики – мимо затаившихся шла фашистская колонна. Не отчаялись, не осели в соседней деревне, упорно шли дальше. Наконец добрались до Чернигова (далее цитирую в изменённой мною последовательности фрагменты заметки «Концерт на фронте» коллеги по газете «Известия» Натальи Кищик, январь, 1985 г.):

«С. М. Хромченко рассказывает мне, что до войны больше всего на свете берёг горло. А тут, во фронтовом лесу, забыл про всё. Будто и не было дождя, слякоти, сырости. Ведущий певец Большого театра, сбросил, как и блистательная Яунзем, своё тяжёлое пальто, остался во фрачной паре. И вот что примечательно: в таких условиях выступал более тысячи раз, а голос сохранился.

… Все фронтовые концерты были трудными. И все шли под аплодисменты. Но был у С. М. один, который запомнился не успехом, а ощущением особой опасности – в Чернигове, перед штурмом города гитлеровцами. Обычно бывала хоть какая-то возможность подготовиться к концерту – сосредоточиться, переодеться. Но предстоял решительный бой. И усталые, измученные скитаниями артисты решили вложить в успех сражения всё, что было – свои серебряные голоса, свой талант. Потому что знали: многие из тех, кто их сейчас будет слушать, уже не услышат больше никого, не вернуться к родным»…

Соломон Хромченко на фронте с бригадой артистов, 1944 г.

В театре бригаду уже считали погибшей, но после боя артистов вывезли из горящего города, оказывая максимальное содействие и помощь – берегли. Через Брянск они вернулись в Москву, «по пути» выступив ещё и для бойцов и командиров 29-й Московской Бауманской дивизии ополчения: промокшие до нитки бойцы восторгались: «Как в Колонном зале»!..

…Как мы с отцом ехали из Тамбова в Куйбышев, не помню, но вот воспоминания Ивана Козловского: «Добирались, кто как мог. Сесть в поезд было практически невозможно. Мы 14 суток ехали на машинах. В Куйбышеве долгое время жили в железнодорожном вагоне» – и артиста балета Владимира Кудряшова: «Нас предупредили об отъезде накануне. Разрешено было взять с собой один чемодан, с местами было плохо. Представьте, в четырехместном купе ехали 8–9 человек. Я оказался в купе с Мелик-Пашаевым и его женой Шмелькиной (балерина – М. Х.), Шостаковичем, Хачатуряном. В нашем составе было 26 вагонов и 2 паровоза. До Куйбышева добирались 22 дня».

Первое время все ютились в двух школьных зданиях: классные комнаты были перегорожены на семейные отсеки верёвками, с них свисали до пола простыни, на полу – матрасы, в каждом классе двадцать и больше человек. С началом расселения отцу выделили «пенал» завуча на лестничной площадке, затем всех разместили в соседних домах по улице Фрунзе (по мере «уплотнения» квартир или даже переселения бывших квартирантов), где мы прожили до возвращения в Москву.

Поначалу в репертуаре Большого были только фрагменты спектаклей в концертных костюмах (декорации, костюмы и всё прочее довезли позже) и концерты, первые, 6-го,7-го, 8-го ноября – к очередной годовщине Октября. Через месяц в зале городской филармонии ведущие солисты оперы, балета, оркестра под управлением всех дирижёров театра открыли «официальный» концертный сезон.

Репетиция «Севильского цирюльника» с режиссёром Е. Соковниным – С. Хромченко, А. Иванов и концертмейстер Д. Вейс. (Музей ГАБТа)

А накануне отец вновь отправился на фронт, в той бригаде были Ольга Андровская и Михаил Яншин, солистка филармонии Дебора Пантофель-Нечецкая, остальные из Большого – Алексей Иванов, Нина Нелина, Софья Головкина, скрипач Исаак Жук, пианист Абрам Макаров. Концертов как всегда было много, один, под Клином, на аэродроме запомнился особо: лётчики по вызову командира незаметно для артистов выходили… взлетать на перехват немецких самолётов. Выполнив боевое задание, лётчики сфотографировались с артистами, каждому вручили по экземпляру снимка, на обороте подаренного отцу (опубликовано рядом с цитированной выше заметкой в «Известиях») надпись:

В дни, когда фашистская банда рвалась к сердцу нашей Родины, Вы, дорогой С. М. Хромченко, как патриот нашей Родины, делали всё, чтобы помочь Красной Армии разбить ненавистного врага. Вас любят лётчики… Клин, 1941 год, майор Александров.

Фото 1941 г . (опубликовано газетой «Известия» 23 января 1985 г.)

Из газеты «Волжская коммуна»: «ритм концертной жизни артистов ГАБТа был неправдоподобным по интенсивности. На сценах Дворца культуры имени Куйбышева, Драмтеатра, филармонии, клуба имени Дзержинского, в городском парке и на других площадках города помимо спектаклей и громадного количества шефских выступлений, ГАБТ давал блестящие академические концерты. Вот фрагмент марафона в марте 1942-го года: 14-го и 15-го – концерт артистов ГАБТ, 17-го – камерный концерт с участием солистов ГАБТ, 23-го – симфонический концерт оркестра ГАБТ, 24-го и 25-го марта – концерт солистов ГАБТ и местных артистов».

Традиция шефства, прежде всего, над армией, сложилась задолго до войны – в 1937-м, например, в столичных военкоматах призывников услаждали концертами 18 организованных ГАБТом бригад артистов, что замечательно: о ком, как не о защитниках отечества, обязана заботиться страна, а среди прочих – деятели разных искусств. Хотя и это благородное, в чём не может быть иронии, дело начальство «кое-где у нас порой» доводило до абсурда.

«Мы считаем – писал в феврале 1938-го автор статьи в газете „Советский артист“, – что форма творческих отчётов, безусловно, себя оправдала, она знакомит Красную Армию с творческим лицом каждого актёра. Мало видеть его в одной роли – здесь есть возможность познакомиться со всем его творческим обликом»; далее автор сообщал, что многие Народные артисты уже «отчитались», а в марте со своими «творческими рапортами» согласилась выступить молодёжь – Киричек, Кругликова, Хромченко.

Это ж надо: артисты не радовали солдат и офицеров в их редкие часы досуга (в годы войны писем с благодарностью было особенно много) – рапортовали, отчитывались! И даже, как сами в воспоминаниях о годах войны писали – обслуживали, хотя в моём понимании обслуживают в парикмахерской клиентов, хотя и там встречаются мастера, в своём деле художники.

Более того, театры включались в соревнования за «переходящее Красное Знамя наркомата обороны: два года ГАБТ с честью его удерживал, но вот в 1937 году уступил Малому театру. (Однако) работники Большого театра осознали (!), что они ослабили своё шефство, и вновь по-настоящему взялись за шефскую работу».

Впрочем, этот советский бюрократический раж с непременно торжественными заседаниями, например, в декабре 1941-го в Куйбышеве по случаю «принятия шефства над окружным военным госпиталем», не умаляет неизменной отзывчивости «артистических сил Большого театра», после заседания выступивших в том концерте. И не только в нём:

«В течение всей эвакуации в госпитале прошли десятки концертов, бойцы встречались (ещё один перл) с искусством Максаковой, Скобцова, Златогоровой, Межерауп, Норцова, Леонтьевой, Большакова, Сливинского и мн. др. [22] артистов. Необходимо упомянуть и несколько ярких шефских спектаклей Большого, (например) в выходной день работников ГАБТ 12 октября 1942 года „Евгений Онегин“, сбор от которого был передан на подарки бойцам РККА» (участники названы).

В том же году «центральным событием в жизни оперы стала первая постановка на сцене Большого театра патриотической оперы Джузеппе Россини „Вильгельм Телль“, премьера прошла в день 25-й годовщины Октябрьской революции». О чём в газете «Правда» написали Валентин Катаев и Дмитрий Шостакович: «незабываемо прозвучавшая блестящая увертюра явилась подлинным шедевром исполнительского мастерства оркестра и дирижёра и вызвала овацию зрителей»… (среди названных певцов был и Хромченко в партии Рыбака); через полгода постановщики и исполнители главных партий были удостоены Сталинской премии.

Отец все свои певческие годы был одним из самых активных армейских «шефов».

Начал за два года до войны на Дальнем Востоке – выступал в 57-м Особом корпусе под началом Ивана Конева. Под Дальним Востоком тогда подразумевалась Монгольская народная республика (каждому артисту вручили благодарственную Грамоту правительства), чью армию и усиливал Конев; о той «командировке» нам напоминали два маленьких бронзовых Будды, таинственно для меня, как и многое другое, из дома исчезнувшие.

Закончил через два года после войны: очередная бригада артистов Большого «обслуживала» Группу советских войск в Германии, о чём он написал в статье «Дружба народов» («Советский артист», май, 1947 г.): «Солдаты и офицеры воспринимали наши выступления как свидетельство постоянной заботы Коммунистической партии и Советского правительства об удовлетворении культурных запросов советских воинов». Название статьи не случайно: «после окончания шефской программы руководство ГДР предложило нам выступить перед трудящимися… Петр Селиванов и я за сутки выучили немецкий текст народной песни „Ах, этого не может быть“ о любви и дружбе»… ею друзья заканчивали все концерты под аплодисменты «немецких товарищей».

Группа артистов Большого театра в ГДР. Второй справа – отец

Замечательную реплику запомнила участница концерта вблизи передовой. Слушая московского скрипача, кто-то из бойцов шепнул соседу: «Не верится… как далеко это от войны». А в ответ: «От войны далеко, зато к тебе близко»! Им отец пел, как от себя: «сидят и слушают бойцы, товарищи мои» (курсив мой – М. Х.); спустя много лет один из них, увидев на улице, обнял: «как же здорово, что вы на фронте попали к нам, нам на войне никак нельзя было без ваших песен»!..

Где-то сосчитано, что за годы войны Соломон Хромченко участвовал в тысяче таких концертах; при этом замечу, что Большой театр сформировал 16 бригад с разным составом, которые в те годы дали 1939 концертов («Война и музыка, Большой театр в годы войны», автор идеи и составитель старший научный сотрудник музея Большого театра Людмила Дмитриевна Рыбакова, 2005 г., второе расширенное издание – 2015 г.).

Везение в мирной жизни не изменило и на фронте: его не задела ни шальная пуля, ни осколок мины или бомбы, и болезни миновали. Вот если бы ещё сподобилось ему в майские дни 1945-го быть рядом с друзьями, Петром Селивановым и Серго Гоциридзе, певшими у поверженного рейхстага, о чём потом вспоминал Петр Иванович. Как только они, заключая концерт, запели песню о Сталине, «она была мгновенно подхвачена всеми воинами. Слёзы радости выступили на глазах у всех. Чувства безграничной любви и благодарности великому вождю владели всеми» (газета «Советское слово», 22 мая, 1951 г.). После чего комендант рейхстага полковник Зинченко (в статье без инициалов) вручил артистам именные часы с надписью «В память первого концерта советских артистов в рейхстаге». В нём участвовали балерина Наталья Спасовская, многократный бригадир, и её партнёр Игорь Лентовский, певица Елена Межерауп, скрипач Юлий Реентович, баянист Петр Швец, а также актёры Московского театра сатиры Александра Киселевская и Владимир Анисимов.

На следующий день о том сообщила армейская газета «За Советскую Родину»: «Вчера фронтовой бригадой Государственного ордена Ленина академического Большого театра Союза ССР в здании германского рейхстага дан концерт. Зрителями были непосредственные герои последних боев, участники штурма рейхстага».

В таком контексте не место обсуждать, кто, как и с какими целями развязал вторую мировую войну. Для всех, кто в Великой Отечественной ценой жизни, увечьями, здоровьем, искалеченной судьбой победил, для фронтовиков и, как тогда говорили, тружеников тыла, а ныне для их детей и внуков те годы святы. Как писала Анна Ахматова, «Но живы навсегда / В сокровищнице памяти народной / Войной испепелённые года».

Заключая статью «Великое единение народа» («Советский артист», перепечатана в сборнике «Война и музыка»), отец писал:

«Выступая с концертами на фронте, в госпиталях, на призывных пунктах, видя, как нуждаются воины в песне, в музыке, мы чувствовали свою причастность к борьбе с врагом, понимали, что вносим свой посильный вклад в общую победу. Военные годы остались в нашей памяти, в наших сердцах как годы великого единения всего советского народа, когда каждый человек старался сделать всё от него зависящее, чтобы приблизить желанную победу».

Потому и не остался без наград Родины: до ордена не допел, но две медали «За победу над Германией в Великой Отечественной войне 1941–1945 гг.» и «За доблестный труд в 1941–1945 гг.» по торжественным датам имел право на пиджак цеплять.

Была ещё почётная от армии Грамота и ценный подарок, какой, не знаю, их ему вручил «лично» маршал Родион Малиновский. Легендарный, замечу, полководец, успевший отличиться ещё в царской армии: Георгиевский крест 4-й степени. Вторым, 3-й степени был награждён… врангелевским генералом, о чём не узнал, потому что к тому времени воевал уже в составе Красной Армии. А до того унтер-офицером, затем капралом 2-го Особого пехотного полка Русского Экспедиционного корпуса сражался во Франции: три военных ордена Круа де Гер с мечами. Между прочим, после Парада Победы этот одессит единственный из всех военачальников пришёл в Кремль с «боевой подругой»…

В телестудии на Шаболовке фронтовые годы вспоминают (слева направо) Е. Межерауп, П. Селиванов, Ю. Реентович, С. Хромченко, Н. Спасовская, П. Швец, М. Рейзен (кто с ним сидит рядом установить не удалось)