Павлуша

Темнеет не по-северному быстро. В вагоне зажигается свет, и вдоль полотна мчатся светлые пятна окон, а чуть дальше — темным-темно.

Откуда-то прилетел особенно свежий и вольный ветер, и кажется, что поезд идет уже не степью, а приближается к горам. Обидно, что подъезжаешь к ним ночью и не видишь их еще издали.

С грохотом пролетают фермы моста. Раз-два-три-четыре-пять… На мгновение под колесами возникает река. Она мчится под мост почти с такой же скоростью, как поезд.

«Горные реки камни ворочают…» — вспоминает Павлуша прочитанные перед отъездом книги о горах. (Надо же знать, куда едешь!)

Огни появились сперва с одной стороны, а потом — с другой. Станция. Здесь пересадка. Павлуша тихо, стараясь не разбудить спящих соседей, стащил свой рюкзак с полки и пошел к выходу.

Есть что-то волнующее в том, чтобы среди ночи выйти на незнакомой станции, в особенности если это происходит во время первого в жизни дальнего путешествия и рассчитывать приходится только на самого себя.

Проводник помог надеть лямку рюкзака.

— В горы? — понимающе спросил он.

— Да, — счастливо улыбнулся Павлуша, — в горы…

— Значит, альпинист?

— Угу… — как можно неопределеннее ответил Павлуша и почувствовал, что краснеет, потому что альпинистом он еще не был и в горы отправлялся впервые.

— Серьезное занятие, — с уважением сказал проводник и сочувственно покачал головой, глядя вслед Павлуше.

Пол в зале ожидания был все-таки грязный, а рюкзак новый, и пачкать его не хотелось, поэтому Павлуша стоял согнувшись под его тяжестью — так удобнее — и рассматривал расписание.

Какая-то девушка с чемоданом, в лыжных брюках и красном шерстяном жакете, такая свежая, как будто сейчас не ночь, а утро, очутилась рядом.

Как показалось Павлуше, она хотела что-то спросить, но, взглянув на его новый рюкзак, передумала и углубилась в расписание сама. Это рассердило его. «Девушка как девушка, — подумал он. — Чистюля!»

Он решительно снял с плеч рюкзак, поставил его на пол у стенки и сел дожидаться. Девушка исчезла. Хотелось спать, был второй час ночи…

Когда подали поезд, с разных сторон появилось еще много народу с рюкзаками. Та девушка, в красном жакете, пронесла свой чемодан к первым вагонам. Павлуша, назло ей, направился к последнему.

Верхние полки успели занять, и он сел к окну, положив рюкзак на колени. И, несмотря на то, что в плохо притворенное окно задувал свежий ночной ветер, а старый вагон жестко потряхивало на стыках, Павлуша быстро заснул…

Проводница выкрикивала названия каких-то станций, входили и выходили люди, хлопая дверьми, на верхних полках кто-то разговаривал — Павлуша ничего не слышал. Он проснулся и увидел горы. Поезд стоял. Прямо перед окном поднимался склон, покрытый кустарником и прорезаемый кое-где самыми обыкновенными сухими оврагами. Густой предутренний туман стелился по склону, клубился по оврагам. Сон как рукой сняло: «Вот они, горы!»

Но какие это были горы! Мало-помалу поднимающееся солнце растопило туман, и оказалось, что поезд бежит мимо зелено-рыжих холмов. Вскоре они остались позади, а вокруг опять раскинулась степь.

Вдалеке, справа и слева, за уходящими к горизонту полями пшеницы, молодого подсолнуха, кукурузы виднелись гряды зеленых, без единого деревца, сглаженных холмов. Местами темнели в степи пятна садов, из которых выглядывали сверкающие на солнце белые стены зданий. Впереди линия холмов замыкалась. Что-то неопределенное, похожее на тучи, синело над ними.

«Едем долиной, — понял Павлуша, — и это не горы, а предгорье…»

Лина

Городок только просыпался. На теневой стороне пустынных улиц еще не просохла роса, и земля там была темная, влажная. Но вдалеке, поднимая на солнце пыль, одна за другой прошли несколько автомашин. Где-то заработал движок: пых-пых-пых… Хлопнув, открылось окно в белом домике, потом в другом…

Косые тени еще лежали на улицах, но наверху над садами и над степью уже царило южное солнце.

Начался день, который остался в памяти Павлуши и его спутников надолго.

Из городка в лагерь надо было добираться на машине. На перевалочной базе, откуда эта машина уходила, Павлуша познакомился с курчавым пареньком Юрой Мухиным и с Линой, той самой девушкой в красном жакете. Она, оказывается, тоже приехала в лагерь. Юра Мухин был человеком энергичным и предприимчивым.

— Вот что, — сказал он, — это только разговоры, что поедем в шесть тридцать. Пока шофер будет завтракать, потом собираться, машину заправлять… Эге!.. Пошли на базар! Черешни купим на дорогу. В лагере ее нет. Там снег, скалы и прочие неровности местности. Базар должен быть близко. Я знаю…

Но базар оказался не близко. Черешен, правда, были горы. Лина купила еще широкополую сванскую шляпу, легкую и красивую, сделанную из белоснежной и мягкой овечьей шерсти.

Когда они с липкими от сладкого сока руками и остатками черешен в бумажных кульках вернулись на базу, рюкзаки и чемодан лежали на месте, а машины не было. Она ушла.

— Нн-да-а… — протянул Юра. — Приобрели шляпу.

— При чем здесь шляпа? — вспыхнула Лина.

— Молчал бы уж, — сказал Павлуша. — Все-то ты знаешь…

Конечно, можно было остаться в городке и уехать завтра, но лагерная смена коротка, и терять хотя бы один день не хотелось. Надо было куда-то идти, что-то предпринимать.

— Подождите, — сказал Мухин и пошел к домику базы.

Павлуша и Лина успели поговорить и о начертательной геометрии и о Лермонтове. Он ведь здесь бывал.

— Пошли, — решительно сказал Юра, надевая рюкзак и подхватив Линин чемодан.

— Куда?

— Я знаю. — И, поняв, что ему теперь уже не так безоговорочно верят, сердито добавил: — К ученым. Вот куда…

И на этот раз они чуть не опоздали. Машина горного лагеря ученых уже выезжала. В кузове вплотную сидели люди.

— Стой! — отчаянно закричал Юра.

Машина остановилась.

— Вы чьи? — спросил худощавый парень в ковбойке и фетровой шляпе. — Ученые?

— Конечно. Что за вопрос! — торопливо ответил Юра и поднял чемодан. Несколько рук помогли втащить его в кузов.

— Как ученые? — удивился подбежавший Павлуша. — Мы же «буревестники»!

Юра так зло посмотрел на Павлушу, что в кузове засмеялись.

— Ах, буревестники! — разочарованно протянул худощавый. Он взглянул на Лину. Круглые черные глаза ее смотрели из-под большой белой шляпы умоляюще. — Девушку, — сказал он, — возьмем, а ребятам места нет… Садитесь, девушка.

— Давайте чемодан, — рассердилась Лина, — без вас обойдемся… Подумаешь!..

— Ого! — сказал кто-то в кузове.

— Вот так дивчина!.. А может, потеснимся?

— Стыдно, ребята. Они наших подвозят.

— Ладно, — сдался худощавый. — Садись, буревестники. Полетим.

Дорога

Позади, в клубах пыли, остались тихие улицы городка. Машина вылетела в степь, и гряды холмов с каждым километром стали сближаться. Ветер беспощадно трепал волосы и одежду. Павлуша захлебывался теплым стремительным воздухом, несущимся навстречу.

Быстро сменяющиеся впечатления последних дней почти полностью стерли в памяти Павлуши все то, что происходило когда-то давно, до отъезда. Город, институт, дом — все казалось чем-то далеким, давно прошедшим. У Павлуши сейчас было одно желание, которое иногда он испытывал и раньше: вот так, упрямо нагнув голову, идти, плыть, лететь вперед, наперекор ветру.

Как-то неожиданно рядом оказалась река. Сильная, сверкающая на солнце, она неслась навстречу в глубоко прорезанном ею провале. Было видно, как на поворотах буйные воды с размаху бьют в нависающий скалистый берег, подмывая его. Придет время — громадные плиты известняка обрушатся в воду. Река их обгложет, обмоет, потом понемногу разрушит, превратит в гальку, унесет вниз и аккуратно отложит в светлые косы отмелей. Все вокруг куда-то стремится: поворачиваясь, остаются позади поля пшеницы; мимо пролетают спрятанные в зелени садов степные поселки; медленно и величаво наплывают, окружая машину, горы.

Казалось, только что останавливались у нарзана, а вкус холодной, кипящей пузырьками газа воды уже забыт, и сама башенка из побеленных камней, заботливо укрывающая источник, осталась за поворотом. Машина влетает в ущелье, и песня, которой невпопад дирижирует Юра Мухин, должна бы зазвенеть, отражаясь в скалах, громче, но ее звуки сливаются с усилившимся ревом реки, и каждый слышит только себя.

Скалы расступаются. Дорога снова бежит вдоль берега реки долиной. Но все уже изменилось. В долине тесно. Горы встают над головой. На крутых склонах чудом держатся громадные камни. Непонятно, почему они не скатываются на дорогу. Здесь, должно быть, опасное место.

— На честном слове!.. — кричит Юра, наклоняясь к Лине, и весело сверкает глазами.

— Зимой бывают завалы… — с трудом разобрал Павлуша слова худощавого.

«Почему зимой? — думает Павлуша, но потом соображает: — Вместе со снегом».

Красные скалы, как башни старинных замков, взлетают к небу. Скалы покрыты каким-то густым темно-зеленым мохом. Или кустарником?.. Да это лес! Павлуше стыдно: не сразу разглядел. Он не знает, что каждый, кто первый раз попадает в горы, ошибается.

Вот, наконец, первые ручейки впадают в реку. Раньше их не было. Здесь, у дороги, они ворчат, торопятся, бурлят в камнях, а высоко над лесом видны на отвесных скалах белые прямые нити. Они только кажутся неподвижными. Вода там стремительно падает с уступа на уступ, разбивается в радужную пыль и звенит.

«Значит, там, между зубьями скал, — понял Павлуша, — еще сохранился снег. Иначе откуда же ручьям взяться?»

Худяков

У дороги на камне сидел человек с седой непокрытой головой. Его защитного цвета одежда сливалась с серо-зеленым склоном. Он не поднимал руки, не выходил на дорогу, загораживая путь, а машина остановилась. «Кто это?» — подумал Павлуша.

Худощавый альпинист в фетровой шляпе, который не хотел брать Павлушу и Юрия, спрыгнул на обочину. Из кабины вышел шофер. Еще кто-то выскочил из машины. Человека окружили, и Павлуша услышал, как, здороваясь, его назвали Николаем Александровичем. Юра Мухин сразу же узнал и рассказал Павлуше и Лине, что это Худяков, научный сотрудник заповедника. Он всю жизнь прожил в горах, а во время войны был здесь партизаном. Вдвоем, еще с одним альпинистом-партизаном, они поймали Цвангера…

— А кто такой Цвангер? — спросила Лина.

— А я знаю? — честно сознался Юра. — Какой-нибудь гитлеровец.

— Это и без тебя понятно, — сказал Павлуша.

— Значит, фашисты здесь были? — удивилась Лина.

Павлуша отозвался не сразу.

— Значит, были… — Ему стало горько, как это уже бывало не раз, что во время войны он лишь учился в школе.

Худяков забрался в кузов, придерживая перекинутые через плечо бинокль и фотоаппарат. Павлуша совсем близко увидел его темно-коричневое лицо, прорезанное морщинами, серые глаза и потеснился на скамейке, освобождая место. То же самое сделала Лина. Худощавый, приподнявшись со своего места на передней скамейке, сказал:

— Пролезайте сюда, Николай Александрович.

Но Худяков сел рядом с Павлушей, почти на борт.

— Сидите, сидите, мне скоро сходить.

Машина тронулась, и снова с каждым поворотом дороги все стало изменяться. Ближние склоны, поросшие лесом, заслоняли долину, и временами казалось, что дорога сейчас упрется в тупик. Вдалеке виднелись синие контуры еще более высоких и крутых гор да, замыкая долину, будто парили в воздухе чистые снега.

Впереди на желтой голой скале, нависающей над дорогой, недвижно, как изваяние, стояло какое-то животное с гордо поднятой к солнцу головой и круто загнутыми рогами.

— Ой, что это? — воскликнула Лина.

— Тур, — спокойно ответил Худяков. — Там за камнем соленый источник. Пришел попить соленой водички.

Скала стояла, как палец, поднятый кверху. Совершенно непонятно было, зачем забрался туда тур.

— И как он туда залез? — нагнулся к Павлуше Юра Мухин, торопливо открывая крышку фотоаппарата. — Сейчас. Каков будет снимочек! А?

— У них такой характер, — продолжал Николай Александрович. — Обязательно наверх заберутся. Видел однажды под вечер — идут: сперва на осыпь, потом на снег, со снега на ледник, все выше и выше… Солнце садится, а они поднимаются. С ледника — на гребень, а там не всякий альпинист пройдет, и — на вершину. Стоят, смотрят. Сперва не понял, потом сообразил. Это они солнце провожают. Внизу, в долине, уже ночь наступает, а они наверху с днем прощаются…

Лина повернулась к Николаю Александровичу и что-то порывалась спросить. Но в это время показались белые здания Курорта. Вдоль дороги выстроились высокие тенистые чинары с серыми стволами и широкими листьями.

— Постучите, пожалуйста, — сказал Худяков. — Я сойду…

Машина затормозила около дорожки, уходящей в парк.

— А кто такой Цвангер? — вдруг, покраснев, торопливо спросила Лина.

— Лет двадцать тому назад, — ответил Николай Александрович, перенося ногу за борт, — был гостем. Потом снова пожаловал: оказалось, — фашист… До свидания, товарищи! Спасибо. Я еще у вас в лагере побываю… Расскажу…

Павлуша отметил про себя удивительную легкость его походки. Такая походка бывает у людей, которые много ходят. У всех горцев.

Поляна Зубров

У слияния реки Бешеной с Голубым ручьем горы расступились и образовали широкую поляну. Слава о ней разнеслась далеко за пределы гор. Когда-то давно на этой поляне действительно жили зубры.

Если привыкнуть к неумолчному реву воды, — здесь тихо. Разбросанные среди высокой сочной травы цветут дикие груши и яблони. На черемухах не видно листьев, — белая душистая пена склоняется над буйной рекой. Водяная пыль оседает в цветах и сверкает миллионами маленьких солнц. Из ущелий, с зеленовато-белых ледников и от реки тянет прохладой. Горячее солнце стоит над головой. Воздух, напоенный запахами цветов и пихтового леса, такой ласкающий и привольный, что кажется, приведи сюда самого отъявленного меланхолика, — вылечится. На поляне весна, а внизу, в степи, уже пожелтела трава. Зной. Лето.

Ученые приехали. Палатки их лагеря видны за рекой. На развилке расстались. Худощавый помог Лине вытащить из-под скамейки ее чемодан.

— Как же вы, девушка, с чемоданом? Тут, правда, недалеко, километров шесть, но в гору. Ребята, — скомандовал он Павлуше и Юре, — вы поможете…

— Шесть километров — не расстояние, — пренебрежительно тряхнул курчавой головой Юра.

— А как идти? — крикнул Павлуша вслед машине.

Сразу несколько человек показали руками вверх.

— По дороге-е!.. По тропинке!..

— Так как же все-таки? По дороге или по тропинке? Ты как думаешь, Юра? — спросил Павлуша.

— По дороге вернее…

— Но по тропинке, наверное, короче. — Лина подняла чемодан. — Пошли? А где эта тропинка?

Было жарко, как бывает после полудня, когда земля, деревья — все нагрето солнцем. Дотронешься до камня на солнцепеке — горячий!.. Не найдя вблизи тропинки, они двинулись по дороге и вскоре встретили человека в ковбойке и коротких альпинистских штанах. Он остановился, пропуская их. По лицу его было видно, что он понял: перед ним новички. Лина прошла с чемоданом немного, но уже несколько раз ставила его на землю и бралась другой рукой. Очень это неудобно — ходить с чемоданом. Она обрадовалась остановке.

— Вы бы хоть помогли девушке, — сказал человек в ковбойке Павлуше и Юре. — В «Буревестник»?

— В «Буревестник», — ответил Юра. — А что?

— Дорога здесь идет серпантином. — Человек в ковбойке показал рукой, что такое серпантин, и, увидев, что его не поняли, добавил: — Ну, зигзагами. Идите прямо по тропинке — вот она здесь начинается. Так короче, А потом выйдете на дорогу.

Юра свернул на тропинку, еле видную в густой траве. Лина, проходя мимо, сказала:

— Спасибо.

— Пожалуйста, пожалуйста, — улыбнулся человек в ковбойке. — Смотрите не запутайтесь.

— А вот! — Павлуша показал компас.

Человек в ковбойке сказал им вслед что-то вроде того, что в горах напрямую по компасу не ходят, но Павлуша не расслышал. «Запутаться здесь смешно, — подумал он, — иди вдоль реки — и все». Они поднялись на пригорок и вступили в лес. Отсюда сквозь деревья еще виднелся лагерь ученых; дальше открылось ущелье Голубого ручья. Было видно, как там падала с камней и кипела вода. Поляна Зубров расстилалась под ногами.

Шесть километров — не расстояние

— Вступили в лес, — многозначительно сказал Юра, останавливаясь. — Закусим?

— Выйдем на дорогу, — предложил Павлуша.

Лина его поддержала.

Дорога была рядом за кустами. Она оказалась грязной. Из глубокой колеи, наполненной водой, выглядывали камни, какие-то измочаленные палки, замызганный пихтовый лапник.

— Никогда не думал, что в горах имеются болота, — удивился Павлуша. — Здесь и присесть негде.

Юра перепрыгнул на другую сторону.

— Ребята! — закричал он оттуда. — Тропа идет дальше. Сухая!

Юра был человеком, увлекающимся собственными идеями, которые сменялись в его голове довольно часто. Только что он говорил, что по дороге идти вернее. А сейчас, после того как все поели, устроившись на камнях, он горячо отстаивал необходимость плюнуть на «такую дорогу» и идти дальше по тропе. Павлуша посмотрел на компас и согласился. Лагерь был на западе, а дорога шла на юго-запад и даже как будто спускалась вниз вместо того, чтобы подниматься. Тропа же почти точно имела направление на запад. Никто из них не подозревал, что в этом месте дорога отклонялась в обход скал снизу, а тропа, хотя и имела верное направление, поднимаясь над скалами, потом сворачивала и уходила вверх, к травянистым склонам. Юра с трудом привязал чемодан к своему рюкзаку и, навьючив все это сооружение на спину, крякнул и двинулся вперед.

— Напрасно тропы не протаптывают. Она еще выведет нас на дорогу. Вперед, Лина! — сказал он из-под чемодана.

— Кто выведет? — спросила Лина. — Я?

Никто не успел ей ответить. Лина бросилась к какому-то кустику с узкими листьями и большими желтыми цветами, похожими на садовые лилии.

— Это что за цветы? Как пахнут!

— Не знаю, — сознался Павлуша.

— И я не знаю.

Лина сорвала несколько веток с цветами и с наслаждением вдыхала их пряный, резкий аромат. А потом приколола к своей белой шляпе.

Лес стал глуше. Обомшелые пихты стояли тесно, закрывая солнце. На земле росла редкая бледная трава — ей не хватало света. Корни деревьев, как щупальца, протягивались по склону под слоем опавшей хвои, но там, где проходила тропа, они обнажались, и надо было все время смотреть под ноги, чтобы не споткнуться. Тропа, обогнув громадный камень, вдруг резко пошла на подъем.

— Где же эта чертова дорога? — бурчал Юра, осторожно переступая камни. Взглянуть наверх он не мог. Чемодан не позволял поднять голову. Кровь стучала в висках…

Стало так круто, что можно было свободно упираться в склон рукой.

«Не туда мы идем», — тревожно думал Павлуша, но впереди виднелся просвет; казалось, что именно там проходит дорога, и он успокаивался. Подходили, и оказывалось, что это просто уступ, за которым снова следовал крутой подъем. Лес изменился. Пихты остались внизу. Вокруг тесно росли молодые буки. Их серые стволы были как-то странно одинаково изогнуты и напоминали громадные рыболовные крючки, воткнутые в землю. «Почему они так растут?» — подумал Павлуша.

— Смотрите, березка! — хрипло закричала Лина.

Березке обрадовались, как старой знакомой. Ее свежие клейкие листочки, по-видимому, только что распустились.

Дальше пошел низкорослый, перекрученный березняк, на котором еще и почки не все раскрылись. Лес кончился. Тропа вывела на заболоченную поляну с низкой мокрой травой и исчезла. Впереди виднелись темно-серые скалы, закрывшие горизонт.

— Так и есть, — мрачно сказал Юра, осторожно опускаясь на камень. — Черт знает куда забрались. — Он достал платок, вытер разгоряченное лицо да так и застыл с платком, поднесенным ко лбу. Напротив, через ущелье, вставал перед ними главный хребет. Вот они, снежные горы!..

Павлуша и Юра молча стояли, пораженные суровым и величественным нагромождением снега и острых скалистых вершин, свободно и гордо взлетавших в небо. Лина безучастно сидела на камне, опустив голову.

— Что с тобой, Лина? — тревожно спросил Павлуша.

— Знаешь, Павлуша, очень болит голова и тошнит. У меня, наверное, горная болезнь, — смущенно произнесла Лина.

Цветы, прикрепленные к ее шляпе, поникли так же, как сама девушка, но по-прежнему испускали резкий, дурманящий аромат.

— Странно, — сказал Мухин. — Какая здесь высота? Не должно быть горняшки. А ты полежи.

Лина сняла шляпу и легла. Прохладный ветер обвевал ее горячее лицо. Стало как будто легче.

Юноши вдвоем обсуждали сложившееся положение. Было совершенно ясно, что они сбились с правильного пути еще там, где переходили дорогу. Павлуша не напоминал о том, что они сюда забрались по настоянию Мухина. К чему? Не все ли теперь равно?

— Так что, назад? — спросил Юра.

Павлуша помолчал.

— Видишь, — сказал он, показывая рукой, в которой был компас, — долина кончается. Ледник видишь, границу леса?..

— Ну?

— Лагерь там. Близко, правда?

— Близко, — согласился Юра.

— Теперь смотри, — продолжал Павел. — Если пройти здесь по склону и там, у серого камня, спуститься в лес, мы попадем прямо в лагерь. Высоты не потеряем. Ведь если мы спустимся, то это не только дальше. Еще и по дороге снова подниматься придется.

Юра недоверчиво покачал головой.

— Так-то оно так. Только еще куда-нибудь заберемся и не вылезти будет. — Он помолчал и зло добавил: — С этим проклятым чемоданом.

— Ну, спускайся, — холодно сказал Павлуша.

— Как спускаться? — удивился Юра. — Одному?

— Как хочешь.

— Я тебе скажу, это черт знает что такое. — Глаза Мухина зажглись гневом.

— А кто нас сюда тянул? — не удержался Павлуша. — Кто?

— Так я ошибся и сознаюсь.

Павлуша вдруг понял, что наговорил лишнее, но расставаться со своей идеей ему не хотелось. Он уже два раза водил туристов. Да, не в горах, но ведь сейчас путь совершенно ясный. Просто Мухин боится. Павлуша где-то читал, что в критических положениях начальник должен быть твердым и не отступать от принятого решения. Правда, его начальником еще никто не избрал. Но ведь Мухин уже осрамился?

— Пойдем спросим Лину. Как она? — сдерживая себя, предложил Мухин.

Павлуша сказал Лине, стараясь быть объективным:

— Лина, мы заблудились. — Девушка села. — Надо или идти обратно, терять высоту и время…

— Не нажимай, — перебил его Юра.

— … или пройти склоном. Это ближе. Ты как, сможешь здесь идти?

Вопрос был рассчитан на самолюбие.

— Могу, — сказала Лина. В самом деле, что она, уж такая слабая, что ли? Просто голова болит.

— Один — ноль в твою пользу, — сказал Юра и пошел к своему рюкзаку.

— Чемодан-то ты мне отдай, — потребовал Павлуша.

— Не дам.

— Нет, отдай!

Павлуша теперь шел впереди. Они обогнули скалы, на которых красной и черной краской были нарисованы какие-то стрелы. «Странные знаки», — подумал Павлуша. Юра, видимо, тоже заметил их и сказал:

— Это, наверное, здесь скальные занятия проводят. Вот куда мы попали.

Павлуша улыбнулся. То, что Юра с ним заговорил, можно было считать примирением.

Сперва шли хорошо. Идти вдоль склона — это не то что лезть наверх. Но вскоре начали уставать ноги в голеностопных суставах. Почему-то трудно было выдерживать направление, тянуло или вверх или вниз. Надо было огибать травянистые выступы — контрфорсы; обходить глубокие выемки, спускаться в промытые водой расщелины и вылезать оттуда. Это только издали все казалось ровным.

Над хребтом появились облака и заклубились в вершинах. Сверху потянул холодный ветер. Павлуше стало тревожно, и он, будто невзначай, стал спускаться ближе к границе леса. Теперь только он понял, какая ответственность лежит на нем. Надо скорее выбираться на тропу, на дорогу, в жилые места, к людям. Он прибавил шагу, насколько это позволял громоздкий чемодан, неустойчиво пристроенный над рюкзаком.

Лина шла стиснув зубы. «Только бы не отстать! Только бы не отстать!» — думала она.

Почему-то запах цветов, свешивавшихся со шляпы, раздражал ее. На ходу она протянула руку и, не глядя, сорвала и выбросила их. Только один цветок, прикрепленный булавкой, остался. Лина этого не заметила.

Павлуша попытался спуститься в лес, но там, где кончался травянистый склон к лесу, обрывались скалы. Верхушки буков торчали под ногами. Нечего было и думать здесь спускаться. Надо было идти дальше.

Солнце скрылось. По чемодану застучали первые капли дождя. Горы, да и все вокруг изменилось и выглядело теперь неприветливым, суровым, даже злобным. Облака зловеще крутились почти над головой, спускаясь все ниже и ниже.

Оттуда, где раньше виднелся ледник, с запада, прямо на путников неслась пепельно-серая лохматая стена тумана…

Дождь пошел вовсю. Как ни старался Павлуша идти быстрее, пришлось убавить шаг. Уже по нескольку раз они падали, начиная скользить вниз. Цепляясь за мокрую траву, за подвернувшиеся выступы, останавливались и с трудом поднимались. Павлуша больно ударился о камень и шел теперь прихрамывая. Чемодан пришлось отвязать и нести в руке. Это было очень трудно и неудобно.

Надо было найти место поровнее — отдохнуть. Но впереди ничего не было видно.

Около часу они шли молча и упрямо, почти не выбирая пути. Дождь налетал шквалами. То моросит, то вдруг будто просыплются откуда-то крупные холодные капли и сразу потекут за шиворот по горячему телу. Брр!..

Темнело… И наконец нашлось ровное место. Но какое! Просто болото. В разных направлениях сквозь высокую сочную траву здесь текли невидимые ручьи. Нога проваливалась в жидкое месиво по щиколотку. На сравнительно сухом небольшом пригорке остановились. Павел молча развернул плащ, и, укрывшись им, они сели на чемодан, прижавшись друг к другу.

Юра порылся в рюкзаке и вытащил размокшую булку с сыром.

— Нате, — сказал он, — надо есть. А то совсем издохнешь.

— А вы знаете, — обрадованно заговорила Лина, — у меня голова не болит!

— Это, конечно, хорошо, — философски заметил Юра, проглотив, почти не жуя, огромный кусок, — но вот, если пойдет вместо дождя снег, тогда держись… Лина, стукни меня скорее по спине. Застряло…

Под плащом было даже уютно, пока сохранялось тепло в разогретых ходьбой телах. Но скоро стало холодно; все, как по команде, стали дрожать мелкой дрожью. И все же усталость была сильнее холода. Куда идти? Здесь хоть сидеть можно.

Павлуша понимал, что в положении, в котором они находились, виноват он. Но ничего придумать не мог. Придется ночевать.

— Что ж, — сказал он, стараясь придать бодрость своему голосу. — Пересидим. Бывает хуже… С альпинистами.

— Редко, — заметил Юра.

— Что редко?

— Редко, говорю, бывает хуже. Вот что. Какие мы альпинисты?

— А я не согласна, — вдруг резко сказала Лина. Она встала, откинула плащ. — Чего мы сидим? Пошли.

— Куда, Лина? — безнадежно махнул рукой Юра.

— Как куда? В лес. Костер разведем. — И Лина решительно спустилась с пригорка. — Зачем издыхать?..

— Стой! — закричал Павлуша. — Разобьешься!

Они оба вскочили и бросились за Линой. Было совсем темно. Где-то журчал ручей. Черный громадный камень торчал в нескольких шагах. Лина исчезла.

— Ребята! — вдруг послышался ее звонкий радостный голос. — Тропа!..

В самом деле, тропа проходила совсем рядом. За камнем.

По лесу спускались в полной темноте. Тропа была крутая. Дождь превратил ее в русло ручья. Грязные потоки бежали по ней. Разве можно было сосчитать, сколько раз проехался каждый на спине, цепляясь за кустики, чтобы остановиться? Разве можно было предвидеть, во что превратится одежда, рюкзаки, чемодан?

Но какое это имело значение, если внизу сквозь деревья уже светились огни лагеря и слышался приближающийся шум реки!

Какая это радость — ночью, мокрому, измученному и голодному, приближаться к жилому месту, к теплу, к людям!

* * *

Мало сказать, что дежурный по лагерю инструктор Саша Веселов был удивлен.

— Откуда? Что с вами? Кто вы?

— Новички, — смущенно ответил Павлуша, доставая из заляпанного грязью кармана размокшую альпинистскую путевку.

— Как же вы попали? Где шли?

— Мы, — смущенно сказал Юра, — через горы. Думали, — короче.

— Я вижу, что короче, — рассмеялся дежурный. Он посмотрел на Лину и спросил:

— У вас голова болит, девушка?

— А как вы узнали?

Веселов шагнул к ней, оторвал от обвисшей, мокрой, некогда красивой шляпы оставшийся там желтый цветок и выкинул его в окно.

— Это же азалия. Она ядовитая…

* * *

Когда они шлепали к душевому павильону, Лина взяла Павлушу и Юру за рукава мокрых и грязных рубашек.

— Будем проситься в одно отделение?

— Обязательно, — сказал Юра.

— Конечно, — подтвердил Павлуша и добавил: — Я просто не верю, что мы уже в лагере.