С трех сторон лагерь обступают горы, и поляна, на которой он расположен, имеет в ширину немногим более пятидесяти метров. Дощатые домики инструкторского состава стоят над самой рекой, и надо иметь укоренившуюся привычку, чтобы так безмятежно спать под неумолчный рев беснующейся воды, как это удается инструкторам. Дорога, по которой в хорошую погоду сравнительно легко ходят машины, в лагере кончается. Через лес, к альпийским лугам, или, как их называют альпинисты, к травянистым склонам, ведут зигзагами крутые тропы. Там они как-то вдруг исчезают, и дальше путь надо выбирать самому. Но сегодня второй день смены, и только разрядники да значкисты поднимаются на скальные занятия выше зоны альпийских лугов.

Новички, а их много, на панорамном пункте. Это уже сложившаяся традиция: тех, кто впервые попадает в лагерь, знакомят с районом будущих восхождений с места, откуда главный хребет виден во всем своем величии.

Черно-белая стена — снег, скалы, снег — взлетает к небу. Ветер несет легкие облачка. Они скользят в вершинных скалах, на мгновенье их закрывая, и тогда тени ложатся на снежные поля.

И всегда кажется, что не облака плывут, цепляясь за вершины, а сами горы пробивают себе дорогу в небе и куда-то стремятся сурово и настойчиво, вперед и вперед…

Новичкам трудно поверить, что там, куда они сейчас смотрят, может пройти человек. Чего скрывать! Страшно даже представить, что ты карабкаешься по мрачным, кажущимся отвесными, скалам или пробираешься среди лабиринта трещин разорванного ледника. Ведь глубина этих трещин исчисляется десятками метров. Только упади…

А вот и та зачетная вершина, на которую они должны подняться к концу своей смены. Она считается легкой, хотя с нее тоже спадает изрезанный трещинами ледник. Снежный, сверкающий на солнце гребень ведет от перевала к скалам вершины.

— Дальше к западу, — говорит командир отряда, старший инструктор Прохоров, показывая ледорубом, — самые сложные для восхождения вершины района: Зубр и Аман-Кая.

Зубр в серо-синих тучах, и вершины его не видно. Черный скальный массив горы нависает над ущельем километровой отвесной стеной, действительно напоминающей сильную крутую грудь зубра. Снега на Зубре почти нет. Он скатывается — скалы слишком отвесны.

— Один из маршрутов восхождений идет по этой стене, — продолжает Прохоров, — и требует от штурмующих высокой техники, предельного мужества и сплоченности. Впрочем, — инструктор оборачивается и смотрит на новичков, — этими качествами должны обладать все альпинисты. Слабым духом, плохим товарищам и героям-одиночкам горы не сдаются.

Между Зубром и Аман-Каей, как в чаше, лежит ледник. Необычайно круто падают к нему с гребня Аман-Каи снежные поля. Они разграфлены сверху донизу какими-то странными правильными линиями. Это следы лавин. Они сходят с Аман-Каи постоянно. Гребень острый и зазубренный, как пила. Но другого пути к Аман-Кае нет.

— Недаром ее так и назвали, — говорит Прохоров, — Аман-Кая — Плохая гора…

С панорамного пункта виден не только главный хребет, но и лагерь. Он далеко внизу, в расступившейся зелени темных пихт. На белой дороге среди деревьев мелькает, приближаясь к лагерю, легковая машина.

— Смотрите, машина!

— Начальство приехало…

— Просто лагерь посмотреть. Гости…

— Мухин, это вы здесь мокли под дождем?

— Ну, здесь.

— И с чемоданом?

— Отстань.

— Товарищ старший инструктор, можно за рододендроном слазать? Девушки просят.

— Нет, нельзя.

— Ладно, здесь и так цветов хватает. Сейчас…

— Лина, ты вся обгорела. Надень штормовку.

— Хорошо, Павлуша. А где она?

— А что легче: спускаться или подниматься?

— И то и другое не сладко.

— Вот чудак! Что же ты поехал в лагерь?

— А я не люблю сладкого…

— Во-он, видите, разрядники спускаются? По осыпи на снежник вышли…

Юра Мухин, размахивая цветами, фальшиво запел:

Ребята подхватили:

Вступили и девушки:

— Командиры отделений! Конец занятий. Строить людей!

* * *

Из «победы» вылез статный парень и вытянул за собой рюкзак.

— Благодарю вас, Арсений Петрович. Всего хорошего, Клавдия Ивановна! До свидания, Зоя!

— Как здесь хорошо!.. Я бы осталась. Это можно?

Юноша замялся.

— Знаю, знаю, что нельзя. Но вы говорили, что в будущем году мне поможете. Да?.. Обязательно. Пишите мне, Игорь: Курорт, до востребования. Правда, мама? Я буду все время помнить… об этих горах…

Дежурный по лагерю все видел. Он приготовился встретить по меньшей мере инспектора, а теперь, разочаровавшись, сурово посмотрел на вновь прибывшего. Он не любил тех, кто опаздывает; ему не нравились одиночки. Все приехали как люди, вместе, дружно, а этот как-то по-особенному.

— Ваша путевка? — официально сказал он, когда парень, улыбаясь, подошел к нему и поздоровался. — Что же вы опаздываете, товарищ Ту́рчин? Смена началась. Новичок?

— Турчи́н, — поправил Игорь и, продолжая улыбаться, молча протянул классификационный билет.

— Значит, разрядник. — Дежурный соображал, куда его определить. В палатках разрядников все места были заняты. Как часто бывает с хорошими людьми, он уже раскаивался в том, что так сухо встретил этого Турчина. Еще раз оглядев его рослую стройную фигуру и встретив открытый веселый взгляд, дежурный подумал: «А ведь, наверное, хороший парень. Что я на него накинулся? Может быть, и ходить вместе придется».

— Машина-то собственная? — неожиданно спросил он Турчина.

— Нет, — еще веселее улыбнулся Игорь. — Подвезли. Какой-то профессор с женой и дочкой… Курортники.

В этих словах сквозило пренебрежение к курортникам. Но уловить его было трудно.

— Хорошо, — переходя на «ты», сказал дежурный, — сдай путевку и паспорт в бухгалтерию. Получай белье и снаряжение. Жить будешь со мной. Вон в том дворце. Не закрыто.

— А зовут? — спросил Игорь.

— Меня?

— Да…

— Веселов, Александр. Ну, мне в столовую…

— Подбери мне местечко за столом, Саша.

— Ладно, подберу. Пока устраивайся.

Саша посмотрел вслед Турчину. «Ну что ж, хороший парень», — еще раз подумал он.

Такое же впечатление Игорь произвел на бухгалтера, на кладовщицу, выдававшую ему постельные принадлежности, и даже на Матвея Ивановича, у которого все безрезультатно выпрашивали снаряжение, полагающееся инструкторам. Игорь сумел получить все то, что Матвей Иванович выдавал по списку номер один.

Новички возвращались с занятий загоревшие, усталые и уже как-то возмужавшие. В лесу их догнали разрядники. К удивлению новичков, они спускались по травянистым склонам бегом, держа ледорубы наизготовку. Оказывается, так меньше устают колени.

Теперь все стояли в строю на линейке голодные, как волки. Сейчас командиры отрядов доложат о проведенных занятиях. Потом мыться — и обедать. В столовой ветер шевелил полотняные занавеси и было пока тихо…

* * *

— Товарищи! — громко сказал Саша, входя в столовую. — Объявление!

Но где там, такой шум стоял в столовой!..

— Внимание! — Саша поднял руку с повязкой. — Товарищи!

Передние столы притихли, но в глубине по-прежнему гудели голоса. Саша побагровел:

— Тихо, черти! — вдруг зло гаркнул он, и сразу все стихло. Даже подавальщицы застыли с подносами в руках. Кто-то засмеялся…

— Объявление! — смущенно повторил Саша. — В восемнадцать ноль-ноль на волейбольной площадке тренировочные игры. Комплектование сборной команды лагеря. В клубе — отборочные игры по настольному теннису. Пловцы собираются у бассейна. Всё…

Столовая снова загудела. Кто-то что-то ему кричал, но расслышать было невозможно. Он махнул рукой и стал пробиваться к своему столу, где уже сидел Игорь.

— А ты в волейбол играешь? — спросил его Турчин.

— Какой из меня игрок! — мрачно ответил Саша, придвигая тарелку с супом. — Ростом не вышел.

Суп сначала показался невкусным. Саша злился на себя. «Не мог сдержаться, — думал он. — Инструктор… Воспитатель».

Девушка за соседним столом лукаво посмотрела на Сашу. Игорь перехватил ее взгляд и понимающе улыбнулся.

— Это что за девушка? — спросил он, не поднимая головы от тарелки.

— Где?

— Рядом.

— А-а… Нина Ткаченко. Разрядница.

— А как зовут нашу подавальщицу?

— Катя.

— Катя, — мягко остановил ее Игорь. — Я голоден. Вы принесете мне еще одно второе?..

Совершенно запарившаяся Катя посмотрела на него невидящими глазами и хотела было пройти мимо, но потом передумала: «Какие у него большие руки! Ему много надо…»

— Хорошо, принесу.

Нина сказала:

— Завидный аппетит у этого юноши.

Коля Петров, ее сосед по столу, вздохнул и назидательно заметил:

— На отсутствие такового здесь никто не жалуется.

Как и предполагал Саша, у выхода из столовой его остановил замполит лагеря.

— А без чертей можно было, дежурный?

— Николай Иванович, но… — Саша поглядел в глаза замполиту. — Наверное, можно, — твердо ответил он.

— Вот видишь…

— Николай Иванович, — спросил Саша. — А вы никогда этих чертей не употребляли?

— Нет, почему же. Употреблял. Но отказался.

— Ну и я откажусь.

— Откажись.

* * *

Двух-трех ударов по мячу достаточно, чтобы понять, каков игрок. Турчин играл сильно.

— Становитесь к нам, Нина, — весело сказал он, небрежно отбивая низкий мяч тыльной стороной руки. — Мы этим значкистам сейчас намажем.

«Откуда он знает, как меня зовут?» — подумала Нина.

Выиграть у значкистов оказалось не просто. Их команда была ровная и очень дружная, а у разрядников выделялся Игорь. Сначала он легко пробивал сильными ударами с обеих рук защиту значкистов, но потом они стали вытаскивать безнадежные мячи, точно блокировать Игоря, и разрядники проиграли подряд несколько очков. Все-таки, когда Турчин выходил на линию нападения, игра становилась напряженнее. Нина подкидывала мяч над сеткой, и в тот же миг Игорь взвивался в воздух. На стороне значкистов вырастал лес рук. Но Игорю удавалось бить поверх блока.

— Ии-хек… — вырывался у него какой-то странный звук, похожий на кряканье дровосека, разрубающего полено. Мяч молнией летел на площадку противника, и там уже валились значкисты, пытаясь, падая, принять удар.

— Очко, — бесстрастно отсчитывал судья.

— Браво, разрядники!.. Значкистов на мыло! — кричали зрители.

Но вот Игорю не удается пробить защиту, и мяч мягко опускается на сторону разрядников.

— Браво, значкисты! Турчина́ на мыло!..

— Это вы добыли нам победу, — галантно говорит Игорь Нине.

— Почему же я? Вся команда.

Игорь ждет, что Нина скажет о нем. Но она не торопится. Ей нравится коллективная игра. Он, конечно, играет хорошо…

— Вы бы поучили других, — уже мягче говорит она.

— Обязательно, — соглашается Игорь.

Только что зашло солнце, и снег на вершинах еще светится в его лучах, и в лагере уже очень холодно. Это к хорошей погоде.

Заработал движок. Засветились огни в клубе, столовой, бухгалтерии. Блестит вода в бассейне. Горы постепенно сливаются с темнеющим небом.

В методкабинете полно новичков. Они учатся вязать узлы, рассматривают плакаты, на которых все ясно: как двигаться на кошках по льду, как рубить ступени и страховать товарища, лезть по отвесным скалам и переправляться через горные реки. На плакатах-то просто…

Замполит, старый альпинист, объясняет, показывает, иногда что-нибудь расскажет о сложных восхождениях. Вокруг него мало-помалу собираются все.

* * *

«Дворец» номер три невелик. Две койки, две тумбочки и стул. Цветы в банке из-под консервов стоят на узеньком подоконнике. Внизу ревет и грохочет река, и временами кажется, что домик дрожит от этого грохота. В открытое окно залетает водяная пыль. Но Саше Веселову это не мешает. Завтра он проводит со своим отделением скальные занятия и сейчас составляет конспект, Игоря нет. Над его койкой висят два рюкзака: один — лагерный, еще крепкий, но потрепанный, и свой — новый, удобный, сшитый, должно быть, по заказу.

«Вот чудак! — думает Саша. — Зачем ему два рюкзака? Мог бы со своим ходить».

Закончив составление конспекта, он уходит в палатку к ребятам — проверить, как у них подготовлено снаряжение. Когда он возвращается, Игорь сидит на койке и разбирает свой рюкзак. Книги, конверты — в тумбочку. Свитер, теплую куртку — на стенку. Потом он вынимает блестящий, очень ловко сделанный маленький примус и показывает его Саше.

— Видал?

Какого альпиниста не заинтересует новый образец снаряжения? Саша внимательно рассматривает примус. Ножки у него складываются. Горелка не торчит, как у обычных примусов, а вделана внутрь. Весь этот прибор в сложенном виде можно положить в карман.

— Хорош!

— Дядька из Германии привез.

— Почему это у нас не могут? — задумчиво говорит Саша. — Машины всякие сложные делаем. Даже за границу отправляем. А этой чепухи — нет. Трикони к ботинкам захочешь купить — наплачешься. Ледоруба — не достанешь. Я, знаешь, который год хочу после лагеря собрать группу, поискать новый перевал там, западнее, — Саша махнул рукой в сторону запада, — и выйти к морю. Не могу. Надо снаряжение. Хотя бы ботинки и ледорубы. А где их взять? Все лагерное. На, возьми, — сказал он, протягивая Игорю примус. — Скоро отбой. Пойду дежурство сдавать.

* * *

Есть такое понятие — «схоженность». Оно означает, что группа альпинистов, подготавливая себя к штурму сложных вершин, делает одно, а иногда два восхождения легких, тренировочных. В таких восхождениях альпинисты как бы проверяют друг друга, привыкают к своим товарищам по связке, сплачиваются. Лагерное начальство и маршрутная комиссия соглашаются: «Группа имеет схоженность».

Тогда можно разрабатывать трудные маршруты.

И вот, в таком тренировочном, и по существу легком, восхождении Нина чувствовала себя неважно. Ведь она была не новичок в горах, имела на своем счету куда более сложные и трудные вершины, но сегодня шла тяжело. Может быть, вчера перегрелась на солнце? В горах оно особенно коварно.

Во всяком случае, группа шла в хорошем темпе, и он был Нине не под силу. Кроме того, начальник спасательной службы — начспас — заставил взять с собой палатки и на два дня продуктов.

— Иначе не выпущу, — неумолимо сказал он. — Вы в горах, а не на даче. Погода изменится, и тогда другое запоете.

Группа собиралась вернуться к обеду, поэтому палатки и продукты казались ненужным грузом. И хотя каждый понимал, что начспас прав, все-таки на него злились.

— Идем, как ишаки! — бурчал Коля Петров. — Сбегали бы налегке.

— Ну беги. Что ж ты не бежишь? — язвительно сказал начальник группы.

— Так я же иносказательно говорю, — обиделся Коля.

Пока шли лесом, солнце поднялось уже высоко и теперь на травянистых склонах жгло немилосердно.

Нина думала только об одном: как бы выдержать темп; что, в самом деле, она новичок, что ли?

Идти по травянистому склону вверх, пожалуй, тяжелее всего. Нога не имеет твердой опоры. Трава пружинит. Быстро устает голеностопный сустав. И жара… Сердце у Нины бешено колотилось. Она видела перед собой тяжелые, окованные ботинки Коли Петрова, методически переступающие все выше и выше, да то место на склоне, на которое она сама сейчас поставит ногу. Перекинутая через плечо веревка — часть общественного груза — больно давила на ключицу и натирала шею, но, чтобы поправить ее, надо остановиться, а остановиться — значит отстать, сбиться с темпа, задержать всю группу. Нет! Должен же быть отдых. Вон, вероятно, у той осыпи. Но осыпь еще ой-ой как далеко!..

Игорь шел сзади и слышал тяжелое дыхание Нины.

— Петро, — хрипло сказал он начальнику группы. — Придержи немного. Чертова жара…

Петро обернулся и удивленно поглядел на Игоря. «Такой здоровый парень!»

— Ага, хорошо, — понял он.

На осыпи, у снежника, рядом с которым росли последние желтые цветочки (выше увидишь только мох на камнях), сделали привал. Поели. Нине мучительно хотелось пить, но вода сочилась под снежником, уходила в камни и, должно быть, где-то ниже выходила на поверхность. Нина положила на плоский, нагретый солнцем камень несколько горстей снега и смотрела, как он на глазах тает, превращаясь в лужицу воды.

— Нина, — осторожно сказал Игорь, — не стоило бы!

Нина и сама знала, что пить снежную воду не стоит. Все равно не напьешься.

— Я только горло прополощу. Можно?

Петро и Коля, задрав головы, обсуждали путь подъема. Нина стала перематывать веревку.

— Давайте я, — попросил Игорь. — У меня это здорово получается.

А когда встали, веревка оказалась притороченной к его рюкзаку.

— Отдайте, — тихо потребовала Нина.

— Но ведь мне теперь все развязывать. И потом она скоро понадобится. — Игорь похлопал по веревке рукой. — Пошли, Нина. Я здоровый.

По крупной каменной осыпи, а потом по крутому снежнику вышли на скальный гребень. Связались и Нину поставили в середину связки. Это ее задело. У нее была мягкость и точность движений, умение выбирать путь, и раньше она на скалах ходила первой. «Ну что ж, — с горечью подумала она. — Сама виновата».

На гребне стало прохладнее, — солнце уже не было таким убийственно жарким. Двигались медленно, осторожно, страхуя друг друга через выступы скал. Дыхание налаживалось, а усталость сама по себе куда-то исчезла. Нина чувствовала, как Игорь помогал ей в опасных местах, чуть натягивая веревку.

«Не надо, — хотела она сказать, но промолчала и подумала: — Хороший товарищ».

Хотя эта вершина была и легкая, но все-таки вершина. Легкий ветер приятно обдувал разгоряченные лица. На востоке и юге толпились, вырастая одна над другой, грозные горы главного хребта; на север уходили, все понижаясь, отроги. Внизу, в долинах, извивались белые ленты рек и далеко-далеко виднелись игрушечные белые здания Курорта.

«Привет, Зоя!» — улыбнулся своим мыслям Игорь.

— Хорошо, правда? — спросила Нина.

— Хорошо!..

* * *

Первый, кто увидит возвращающихся с восхождения, должен бежать к лагерному гонгу. Первым увидел разрядников Юра Мухин.

«Бамм, бамм, бамм, бамм…» — разнеслось по лагерю. Все, кто бы где ни был, бросали свои дела и бежали на линейку, под флаг. Цветы заготавливаются заранее и лежат в специальном цинковом ящике с водой.

Разрядники, с трудом сохраняя в этой суматохе серьезные лица, твердо шагают через лагерь.

Дежурный принимает рапорт. Начспасу вручается записка, снятая с вершины.

Дежурный торжественно командует:

— Победителям первой вершины в смене физкульт!..

— Урра! — грохочет лагерь.

— Физкульт!..

— Урра!

— Физкульт!..

— Урра, ура, ура!..

Совершенно еще незнакомые девушки с радостными и немного смущенными лицами дарят тебе цветы. Трудно разобрать, кто пожимает тебе руки…

* * *

Новички составляют в лагере самый многочисленный отряд. Посмотришь, как они длинной-длинной цепочкой неторопливо и ритмически поднимаются на занятия, повторяя линией своего строя все неровности склона, — целое войско.

Впрочем, они теперь не новички, хотя будут так называться до тех пор, пока не побывают на зачетном восхождении, сдадут экзамены и получат значок. В их движениях появилась уверенность; ледоруб они носят как опытные альпинисты. Нога на скалах и на каменных осыпях ставится точно и твердо, а случись упасть на крутом снежном склоне и покатиться вниз, любой из них мгновенно перевернется на живот, вонзит клюв ледоруба в снег, навалится грудью на древко — и готово, остановился.

Новичков любят. Именно они создают в лагере атмосферу жизнерадостной деловитости. Всегда что-то учат, показывают друг другу приемы страховки, смазывают ботинки, подгоняют кошки, сушат на солнце веревки и штормовые костюмы, больше всех беспокоятся о том, какая будет завтра погода и выпустит ли начспас на восхождение группу значкистов.

Они самые горластые и самозабвенные певцы, страстные игроки, заядлые болельщики. Шуму в столовой или в клубе тоже больше всего от новичков. Они же и самые последовательные носители лагерных традиций. Кто первый замечает возвращающуюся с восхождения группу? Кто подготовит цветы победителям? Кто разработает программу самодеятельности на лагерном костре и отстоит честь лагеря в спортивных соревнованиях?

И сейчас, когда новички ушли в свой первый перевальный маршрут, в лагере тихо. В столовой и клубе пустынно.

* * *

Там, где ходят альпинисты, чтобы сварить суп или приготовить какао, костра не зажжешь: не из чего. Никакой растительности — скалы да снег. А если и захватишь с собой сухих лучин — не горят. На большой высоте в воздухе мало кислорода. Поэтому в снаряжении альпиниста примус значит многое. Когда группа останавливается на ночлег, уложив камни и с трудом подготовив площадку для палатки, он создает даже какой-то уют. Шумит… В котелке тает снег — воду удается найти не всегда; очередной повар открывает банки с консервами, и редко кто не предложит свои услуги:

— Подкачать?..

Ночь наступает быстро. Снизу, из ущелий, поднимается туман и заволакивает все кругом. Едят в темноте, но с таким аппетитом, что его в шутку называют «горной болезнью».

Новички и значкисты забрали у Матвея Ивановича все исправные примусы. Остались одни испорченные: с забитой горелкой, сломанным поршнем, без ножек.

Разрядникам выходить завтра на рассвете, и Коля Петров уже который раз ходит с примусом в руках от палатки к складу снаряжения…

Нет, не годится…

В один из таких рейсов Веселов, оставшийся в лагере, чтобы найти и подготовить участок для соревнований по скалолазанию, остановил его:

— Что ты один примус двадцать раз туда и обратно таскаешь?

— Я не один, — говорит Коля, — разные. Все перепробовал. Не горят.

— У Матвея Ивановича нет исправного примуса? — недоверчиво спрашивает Веселов. — Что-то ты придумываешь.

— Значит, нет, — обижается Коля. — Матвей Иванович говорит, что за нами чинить не успеваешь. Вообще-то верно. Ломают…

— Вот какое дело, — задумчиво говорит Саша. — Турчин идет с вами?

— Идет. А что?

— Найди. У него есть свой…

Игорь и Нина сидели рядом в пустом клубе и готовили выходные документы группы. Турчин составлял описание маршрута, а Нина рисовала перспективное изображение вершины, отмечая цветным карандашом путь восхождения и места ночевок.

— Что случилось, Коля? — Нина подняла голову. Темные глаза ее еще светились смехом. Вероятно, Игорь рассказывал что-то веселое.

— Здесь не метбытремонт, — сухо сказал Игорь. — Не ставь на стол, документы запачкаешь.

«Правда, зачем я его сюда принес? — подумал Коля, но его обозлил тон Турчина. — Чего он собачится? Общее дело».

— Понимаешь, все ломаные. Ведь начспас не выпустит. У тебя, говорят, свой есть?

— Кто тебе сказал? — удивленно спросил Игорь. — Нас обязаны обеспечить полностью.

Коля окончательно разозлился:

— «Обязаны, обязаны»… Ты-то пойдешь или нет? При чем тут «обязаны», если нет?

Нина посмотрела на обоих:

— Чего вы ссоритесь?

— Ладно, — сказал Игорь, поднимаясь. — Сейчас…

Он вышел, и Коля стал читать описание маршрута. Нина перелистывала ему документы, потому что руки у него были в копоти и керосине и он держал их за спиной.

— Закончишь, приходи к нам в палатку. Петро будет груз распределять.

— Приду…

* * *

Игоря долго не было.

— Думает, — язвительно сказал Коля.

В палатку пришел Саша Веселов и спросил, кто пойдет начальником группы.

— Я, — сказал Петро Кабанец.

— Когда будете выходить с ледника на гребень, восточный склон не траверсируйте, хотя там легче. Идите в лоб, — говорил Веселов. — Дай, Нина, схему. Я покажу. Там, понимаете, все время сходят лавины и камни сыплют с гребня. Вот здесь, — Саша показал карандашом, — есть полочка. По ней выйдете. Поработать, конечно, придется…

К палатке подошел Игорь с примусом в руках.

— Вот, — сказал он. — Кто понесет?

— Видишь, — обрадовалась Нина и дернула Колю Петрова за рукав штормовки. Он смутился. — Теперь все в порядке?

— А вин, того… дэйствуе? — басом спросил Петро.

— Вполне.

— Ну, добре…

Саша Веселов удивленно поглядел на примус, а потом на Турчина, но промолчал. Уже за ужином он спросил:

— Где ты его достал? Ведь это не твой.

— Э… — небрежно махнул рукой Игорь. — В спасательном фонде. Там их три, а полагается по списку два. Пошел к начальнику лагеря…

— Распечатали фонд?! — удивился Саша.

— Распечатали и запечатали… Катя, — сказал Игорь, — налейте мне еще компоту.

— Да-а… — протянул Саша.

Непонятно, как Турчину удалось добиться, чтобы распечатали спасательный фонд, который вскрывают обычно только тогда, когда случается авария и из лагеря в горы выходит спасательный отряд.

«А ведь знает, где что лежит. И сколько полагается… — подумал Саша. — Почему он просто не принес свой? Что ему, жалко?..»

Какой-то неприятный осадок остался у Саши от этого случая, но отношения с Турчиным не успели испортиться, потому что на рассвете он ушел на восхождение.

Потом вернулись новички, пришли значкисты, в лагере снова стало шумно и весело.

А когда спустились в лагерь и разрядники, Саша первый горячо поздравил с победой Турчина, обросшего светлой бородой, обгоревшего на горном солнце так, что на носу и шее шелушилась кожа, а на губах вздулись волдыри. Вершина, на которой они были, считалась нелегкой.

На соревнованиях по скалолазанию Игорь занял третье место после старшего инструктора Прохорова и Саши Веселова.

Повар соорудил в честь победителей громадный торт. Он имел форму Аман-Каи. С шоколадного гребня спускались снежинки из крема, посыпанного сахарной пудрой. По кулуарам сбегали ручьи, разбиваясь в пену из взбитых белков. Голубели, как настоящие, трещины ледников.

Такой торт и есть-то было жалко.

Форма торта была выдумана не случайно. Одна из спортивных задач лагеря состояла в том, чтобы взять эту сложную вершину.

— Пока что мы ее съели, — вздохнул Коля Петров.

— Не тэ, щоб це діло було важко, — добродушно заметил Кабанец.

* * *

Вечером в клубе были танцы. Новичок Юра Мухин стоял у дверей и вежливо говорил:

— В триконях пустить не могу.

— Да у меня уже все сорваны. Видишь? — Павлуша Сомов поднял ногу и мельком показал ботинок. Трикони на нем были.

— Не могу…

— Идол ты… Вот кто. У меня тапочки развалились.

— Павел, — строго сказал Мухин. — Хоть мы с тобой и друзья…

— Подожди, Лина. Я сейчас… — И Павлуша, грохоча окованными ботинками, сбегает с веранды.

— Иди потанцуй. Что ты будешь здесь стоять?.. — говорит Мухин.

На Лине свежее, будто сейчас отглаженное платье, поверх которого надета штормовая куртка. У некоторых девушек на загорелых ногах даже туфли. В зале уже танцуют, и музыка, вырываясь из дверей клуба, разносится над лагерем, сплетаясь с шумом реки. В столовой девушки-подавальщицы торопятся убрать после ужина, чтобы освободиться на часок. В зале уже жарко. Штормовые куртки лежат на подоконниках, на столах, сдвинутых к стенам, висят на спинках стульев. Танцующих много. Даже замполит, человек пожилой, с седеющими волосами, кружится с какой-то девушкой из отряда новичков и что-то ей говорит. Она смеется, сверкая белыми зубами.

— Очень люблю этот вальс, — говорит Нина и смотрит в глаза Игорю.

Танцевать с ним легко и как-то свободно. Он умело ведет Нину, мягко оберегая ее от столкновений с другими парами, и вдруг закружит на свободном месте, да так, что сразу почувствуется скрытое в вальсе ощущение полета. Ноги Нины тогда еле касаются пола. И в самом деле кажется, что они сейчас куда-то летят.

— Когда вы выходите? — спрашивает она.

Игоря включили в состав спортивной группы, которая пойдет на Аман-Каю. Нина понимает, что это очень сложное и опасное восхождение. Конечно, нет оснований беспокоиться, если погода будет хорошей. Но Нина беспокоится, потому что она-то сама остается в лагере. А они пойдут… Раз-два-три… Раз-два-три…

— Когда вы выходите?

— Послезавтра. А что? — Игорь смотрит на нее вопросительно и ласково.

— Ничего. Я так. Пойдем подышим?..

Они пробрались к двери и вышли на веранду. Она обращена на восток, и прямо перед ней спускается вниз ущелье. Луна уже поднялась высоко и ярко светит. Блестят крыши столовой и инструкторских домиков, покрытые росой. Смутно белеют палатки в тени деревьев. Воздух над ущельем и над горами дымно-голубой. Темные синие тени лежат на ледниках. На снегу и на скалах местами что-то вспыхивает холодным ярким светом. Это луч луны попал на чистый лед или на мокрые камни. Небо ясное, но воздух влажный, и звезды над головой чуть мерцают. Горы спят.

Облокотившись на перила, Нина задумалась. Игорь молчал. Сзади в окнах снова закружились пары. Донеслась музыка… Очень тихо Игорь запел: «В небесах торжественно и чу-удно… — Нина вздрогнула. — Спит земля в сиянье голубом…»

Голос у него мягкий, густой, берущий за сердце.

Нина выпрямилась. Как он узнал, что она вспомнила сейчас именно эти строки? Как?..

Она посмотрела на его лицо, теряющееся в темноте, на большие руки, лежащие на перилах. Кто-то невидимый прошел мимо, скрипя триконями по гальке.

И вдруг сердце у Нины сжалось и к горлу подступили слезы. «Как же это?.. Все так хорошо — и плакать?.. — подумала она. — Почему?»

«Жду ль чего? — поет Игорь. — Жалею ли о чем?..»

«Жду ль чего? Жалею ли о чем?..»

* * *

Группа в утвержденном составе побывала на тренировочном восхождении и получила схоженность. Вышли, когда небо только светлело на востоке и звезды еще не угасли. По утреннему холодку идти легче. Начальник спасательной службы придирчиво, как у новичков, проверил снаряжение и продукты и, подобрев, пожал всем руки:

— Ну, желаю…

Он, поеживаясь, посмотрел им вслед, потом на небо. День обещает быть приличным. По радио тоже была принята благоприятная сводка. Но начспас по опыту знал, как изменчива бывает в горах погода, и недаром метеостанции длительного прогноза не дают. Так, на день-два, не больше.

Нина откинула полу своей палатки и тоже смотрела вслед уходящим. Она хотела, чтобы Игорь обернулся. Нет, не оборачивается. «Правильно, — успокоила она себя, — он же просил не провожать».

— Что, Ткаченко, не спится? — спросил начспас.

— Жарко что-то, — смутилась Нина. — Утро такое хорошее!

— Жарко? — удивился начспас. — Мне так холодно…

Вчера вечером шел дождь. Трава и деревья были еще мокрые, воздух — сырой, влажный.

Пока шли по тропе до Голубого ручья, вымокли по пояс. Липкие, холодные брюки приставали к телу.

Вода в Голубом ручье действительно с синевой, но заметить это можно только в «ваннах» между камнями, где она не разбивается в пену. Подстилающие породы здесь крепкие — диабазы и базальты; вода не мутится и имеет окраску льда, из которого родилась.

Вверх по тесному ущелью Голубого ручья тропа идет недолго. Черно-зеленые мокрые базальтовые скалы местами стискивают ручей, и тогда он, прорезав в них щель, падает водопадом. Такие места приходится обходить, залезая на скалы, а потом спускаясь с них. Здесь все мрачно и сыро. Даже солнце кажется не таким ярким. Кончается лес, кончается и тропа; начинаются осыпи и старые морены, поросшие редкой и низенькой высокогорной травой. Когда-то ледник доходил досюда.

Со всех успело сойти три пота, но вот перед глазами, засыпанный черными обломками скал, встает язык ледника, а за ним и сам ледник, изорванный сотнями трещин. Кое-где из-под ледника выглядывают сглаженные льдом скалы — «бараньи лбы». По ним можно проследить направление уступа, на котором ледник разорвался. Здесь лед «падает». Такие места и называют: ледопад. Справа и слева встают отвесные черные скалы. Выйти по ним на гребень невозможно.

Высоко над ледопадом, как нос корабля в воду, врезается в ледник отрог гребня. У его подножия видна небольшая полочка.

— Там заночуем, — говорит Прохоров. — Воды, правда, не будет. Ну, Саша… Пойдешь первым. Путь запомнишь, — улыбается он. — Надеть кошки…

В первой связке Саша Веселов и Турчин, во второй — Прохоров, Коля Петров и Кабанец. В лабиринте трещин группа движется медленно. Не везде пройдешь и на кошках. Вдруг вырастает гладкая ледяная стена. Надо рубить ступени, чтобы перебраться на острую ледяную перемычку и по ней двигаться дальше. Далеко внизу под ногами темная спокойная вода. Упадешь — сомкнется, и все будет, как было. Саша Веселов забивает ледовый крюк и пристегивает к нему через карабин веревку. Потом вырубает во льду карман-зацепку для руки и только после этого рубит ступень. Это тяжелая работа. Лед крепкий, рука быстро устает. Осколки льда с шорохом падают по трещине и звонко шлепаются в воду. Одна за другой ступени опоясывают ледяную стену. Тот, кто идет сзади, углубляет их, выравнивает. Когда Саша останавливается передохнуть, он слышит, как у него в висках стучит кровь. На солнце тает лед, и капли падают — кап-кап-кап, — сливаясь в маленький ручеек. Он бежит по льду и, соединившись с десятками таких же, приобретает силу и, вдруг просверлив лед, уходит вниз.

«Урр…» — ворчит вода в широкой воронке. Дна не видно. У поверхности воронки лед голубой, дальше — ярко-синий, а там, в глубине, — страшная чернота. Поток промчится подо льдом и вырвется на свет уже рекой.

К скалам подошли под вечер. Только успели поставить палатки, — спустилась ночь. Игорь за один день осунулся и жаловался на головную боль.

— Ничего, пройдет, — сказал Прохоров, но освободил его от работ по устройству лагеря.

Коля Петров внешне был слабее всех. Тонкий, худой, порывистый, он тратил энергии всегда больше, чем следовало. Когда Коля первый раз попал в лагерь, ему трудно было приноровиться к сложившейся альпинистской манере двигаться неторопливо, мягко, размеренно. Его все любили за честность, прямоту, ясный, всегда немного удивленный взгляд, ничем не истребимую жизнерадостность и оптимизм.

В таком переплете, как сегодня, он так же, как Игорь и Кабанец, был впервые и устал, но ощущение победы окрыляло его.

— Завтра пораньше на вершину — и в лагерь, — весело говорил он, склонившись над примусом. — Игорь, протяни соль.

— Не кажи гоп… — спокойно заметил Кабанец.

— Посмотрим… — улыбаясь, сказал Прохоров. — Как пойдем…

— Да, — покачал головой Коля, — тут, конечно, не побежишь. — Он посмотрел вниз, туда, где в сумерках еще виднелся ледопад.

Ел Игорь с аппетитом, и Прохоров, который уже думал: «А не оставить ли его с Колей Петровым здесь?» — успокоился.

— Прошла голова? — спросил он Турчина.

— Да, как будто, — ответил Игорь, запуская ложку в котелок.

Саша Веселов подложил на его место в палатке кое-что из своих теплых вещей, чтобы Игорю было помягче.

Все забрались в палатки. Некоторое время еще было слышно, как Николай Григорьевич что-то говорил Кабанцу, потом они затихли. Приплыло вечернее облако и укрыло туманом скалы, ледник и две маленькие, какие-то очень одинокие палатки.

Усталым спится хорошо, но Игорь заснул не сразу. Он вспомнил Нину в тот вечер на веранде, Зою, потом своего дядьку, который баловал его в детстве, да и теперь. С закрытыми глазами он видел лед, лед, черные трещины; вода пропадала в синей воронке… «Завтра будет еще труднее, — неспокойно подумал он, засыпая. — Я-то мог бы и не ходить. Сам напросился».

* * *

По давно сложившейся привычке Прохоров просыпался в горах еще до восхода солнца. Он откинул полу палатки и выглянул. Облака опустились, и палатки теперь были над ними. Сквозь разрывы внизу чернела долина. Там была еще ночь. А над горами и над облаками занималась ярко-алая холодная заря.

«Будет ветер», — тревожно подумал Прохоров.

Из второй палатки показалась голова Саши Веселова. Он тоже смотрел на небо.

— К ветру, Николай Григорьевич.

Оба знали, что такое ветер, когда придется идти по такому опасному гребню, какой ведет к Аман-Кае. Прохоров молчал.

— Но цирусов еще нет, — не то спрашивая, не то успокаивая, сказал Саша.

— Нет, — после паузы отозвался Николай Григорьевич. Он рассчитывал. Цирусов — легких перистых облачков — еще нет. Значит, погода изменится не скоро: может быть, к середине дня. До вершины можно дойти в четыре, ну в пять часов. Обратно три. Всего восемь. Сейчас четыре утра.

«В крайнем случае, — думал Прохоров, — возьмем вершину и переждем на желтых скалах на спуске. Там две палатки встанут». Сидеть же здесь и ждать — значит потерять время и отказаться от попытки взять Аман-Каю. «Благоприятную погоду предсказывали на два дня», — вспомнил Прохоров.

— Ты как думаешь? — спросил он Веселова.

Саша, видимо, рассчитал так же.

— Надо идти; по-моему, успеем. В крайнем случае, — как будто угадывая мысли Прохорова, сказал Саша, — возьмем вершину и отсидимся. Контрольный срок у нас — завтра в восемь вечера.

— Тогда подъем… — сказал Прохоров, вылезая из палатки. — И быстро.

* * *

Зуб на зуб не попадает, когда вылезешь из теплого спального мешка перед восходом солнца и примешься за свертывание лагеря. Но зато идти, пока солнце не растопило фирн и он еще скован ночным морозом, гораздо легче.

— Рюкзаки оставим? — спросил Игорь, торопливо дожевывая бутерброд с икрой.

— Нет, — коротко ответил Веселов.

— Почему?

— Посмотри, — Саша головой показал на восток.

— А-а… — понял Игорь, и опять ему стало тревожно, как и вчера вечером.

Шли быстро и разогрелись. Светлело, и Аман-Кая отчетливо вырисовывалась на фоне розового неба. На восток и юг падает отвесная пятисотметровая стена, а с севера к вершине подходит гребень — путь подъема.

Снежник становился все круче и круче. Снег рыхлее и глубже. Видимо, опасаясь вызвать лавину, Прохоров вел прямо в лоб. Ледоруб втыкается перед собой — раз, правая нога вколачивается в склон — два, левая — три… Снова ледоруб, снова правая нога… Левая… Раз-два-три… Раз-два-три…

Внизу под снежником трещина. Но вниз никто не смотрит. Время от времени дается минутный отдых, чтобы привести в порядок дыхание. Опираясь на ледоруб, наклонив голову, с рюкзаком, который лежит на горизонтальной спине, все глубоко дышат. Солнце вышло и начинает припекать. Отражаясь от снега, оно обжигает даже подбородки. В защитных дымчатых очках — без них ослепнешь — мир кажется помрачневшим, а небо, если на него взглянешь, — желто-зеленым.

Гребень, который еще где-то вверху, впереди, кажется сейчас необычайно легким путем. Пусть опасным…

Но возникло непредвиденное препятствие, которое задержало группу надолго. Растопленная на гребне вода не ушла под снег, а шла поверху, застывая по ночам. День за днем, слой за слоем образовался натечный лед. Он крепок, как камень. Кошки на нем почти не держат. Ледоруб откалывает крошечные кусочки. Упадешь — не задержишься. Отступать поздно. Прохоров уходит вперед, мучительно медленно выдалбливая маленькие ступеньки. Удивительно, как он держится на крутом ледяном склоне, да еще рубит и рубит…

— Веревка уся! — негромко кричит Кабанец.

Прохоров с трудом забивает ледовый крюк.

— Пошел! — командует он, выбирая веревку по мере того, как Кабанец к нему приближается.

Кабанец идет, углубляя ступени. Потом, когда он подойдет к Прохорову, наступит очередь Коли Петрова, и он тоже будет долбить лед, продвигаясь вперед.

Саше Веселову понятно, какую нечеловеческую работу выполняет Николай Григорьевич, и ему смертельно хочется сменить Прохорова, но ни о какой смене сейчас речи быть не может.

Игорь вступает на лед последним. Чувствуя на себе взгляд Веселова, он, сдерживая неприятную дрожь в коленях, идет внешне спокойно.

— Молодцом, — говорит Саша и озорно улыбается. — Все равно мы эту Плохую гору обуздаем!..

Игорь тяжело дышит и тоже пытается улыбнуться.

На этом участке потеряли часа два. По гребню пошли быстрее, хотя пришлось в лоб брать два жандарма, и к одиннадцати часам впереди увидели Желтые скалы, а за ними башню вершины. К скалам вел опасный, длиной метров в сто, участок гребня. В обе стороны очень круто падали снежные склоны, изборожденные следами лавин. Над восточной стороной нависал навитый вьюгами многотонный карниз, вот-вот готовый обрушиться. На карнизе снег лежал плоско, но идти там нельзя. Вступишь и полетишь вниз вместе с карнизом. Приходится идти по западному склону. Кабанец, страхуя Николая Григорьевича, забирается выше, к основанию карниза.

«В случае чего, — думает он, — обрушу карниз. Повиснем на веревке».

* * *

Первый порыв ветра застал группу на середине этого участка. Коля Петров пошатнулся, но, быстро опершись на ледоруб, сохранил равновесие. Разорванные лохматые облака появились над западными вершинами, окутывая их. Ветер дул с северо-запада. Солнце еще несколько минут освещало гребень. Но потом его затянуло передовыми лохмотьями облаков, и оно зловеще просвечивало сквозь них. Николай Григорьевич оглянулся и посмотрел каждому в лицо. Сейчас как никогда от них потребуются все силы. Сдаст один — погибнуть могут все. Коля Петров твердо встретил взгляд Прохорова. «Чепуха! Пробьемся, дойдем…»

Игорь сказал Веселову:

— Может быть, назад? — Но ветер скомкал его слова и отнес в сторону. Веселов все-таки догадался и отрицательно покачал головой. Он понял, что Прохоров решил добраться до Желтых скал и там отсидеться. Идти назад было бы самоубийством. Будешь перелезать жандармы — буря сбросит с гребня.

Каждый шаг давался ценой невероятных усилий. Ветер пробивал штормовые костюмы, леденил тело. Особенно трудно было сохранить равновесие, когда нога поднималась для шага. Буря толкала в это время на склон. Но только прижмись к нему — и немедленно потеряешь устойчивость, ноги соскользнут со снежных ступеней — и вниз. А что там, внизу, уже не видно. Не видно ничего и впереди. Желтые скалы давно скрылись. Острая ледяная крупа несется горизонтально. Сечет лица, стучит по намокшим штормовым костюмам, будто пригоршнями швыряет ее кто-то со злобой:

«Свалю-уу… сброшу-уу… убью-ууу… ууу…»

Непонятно, как находит путь Прохоров. Все, кто идут сзади, различают только следы, в которые сразу же осыпается срываемый ветром снег.

Пятьдесят метров — это, оказывается, страшное расстояние.

Представление о времени теряется. Никто ни о чем не думает, только когда наступает его очередь, со стиснутыми зубами, вопреки всему, делает шаг… другой… третий, пока не увидит сквозь обмерзшие ресницы темную фигуру страхующего товарища, склонившегося над забитым в снег ледорубом. Потом он идет, а ты страхуешь. В этом сила… Все заодно…

Гребень вдруг стал шире. Над восточным склоном уже не висит карниз. Там внизу, за гребнем, метрах в трех видна даже как будто ровная площадка, чернеет скала. Но на этой площадке встанет лишь одна палатка.

Прохоров проходит мимо. Игорь останавливается и дергает за веревку. Веселов быстро оборачивается и видит, как Турчин головой показывает вниз. Не может быть, чтобы он не понимал, что там все не поместятся.

— Пошел к черту! — вскипает Саша и радуется, что Игорь его не слышит. Турчин с трудом вытаскивает свои большие ноги из снега.

Желтые скалы — это дом!.. Ветер свистит между камнями, завивает снег, с размаху бросая его в лицо. Но здесь сравнительно безопасно. В скалы можно забить крючья, установить палатки. Коля Петров, повернувшись лицом к ветру и захлебываясь им, торжествующе кричит:

— Что?.. На-ка! — И показывает буре кукиш. Но рука в перчатке, и кажется, что он грозит кулаком.

— Милый ты мой хлопец!.. — целует его Кабанец в залепленное снегом лицо.

* * *

Лежать и ждать — больше ничего не придумаешь. Одежда, носки, штормовые костюмы, ботинки — все мокрое. В палатке сыро. Ветер трясет ее, стараясь сорвать с крючьев, засыпает мокрым снегом. Постучишь по потолку, он нехотя сползает. Очень хочется горячего. Но примус не разожжешь: он гаснет и чадит. Все лежат в спальных мешках и сушат на голом животе мокрые холодные носки. Поели, но очень хочется пить. За кружку горячего чаю или кофе отдал бы многое. Ничего не поделаешь. Зачерпнешь снегу, не вылезая из палатки, и спрячешь туда же, на живот. Снег тает от тепла тела. Полная кружка снега — на донышке воды. Разболтаешь сгущенного кофе (много кофе — мало воды) — прекрасный напиток. Очень жаль, что холодный. Из сгущенного молока со снегом получается мороженое. Но его не хочется. И так холодно.

Под вечер приполз с пустым рюкзаком Прохоров, протиснул засыпанную снегом голову в палатку и сказал:

— Давайте продукты. Неизвестно, сколько просидим. Все метет…

Игорь отдал продукты, которые он нес, и вывернул рюкзак, показывая, что он пуст.

— Это ты к чему?.. — удивился Николай Григорьевич.

* * *

За ночь несколько раз приходилось подтягивать ослабевающие оттяжки. К утру ничего не изменилось. Ветер не ослаб, и в белесых сумерках рассвета по-прежнему неслись хлопья снега. Николай Григорьевич выдал по большому ломтю хлеба с колбасой, мясные консервы, несколько кусочков сахару, банку сгущенки на двоих.

— На сутки, — сказал он.

Хлеб, колбасу и консервы Игорь и Веселов съели сразу. Сгущенку разлили по кружкам и, замесив снегом, спрятали в мешки таять.

Конечно, после такой работы, как вчера, этого было мало. «Ничего, — думал Саша, — жить можно. В лагере наверстаем». И сразу ему представился лагерь, столовая, знакомые лица, потом мысли перенеслись домой, в институт… Саша заснул. Он проснулся уже в сумерках и лежал не двигаясь. Пахло колбасой. «Что за чепуха! — подумал он. — Откуда колбаса? С голоду, что ли, мерещится?»

Игорь почему-то перевернулся ногами к выходу и что-то делал в глубине палатки. Саша пошевелился в мешке. Игорь замер. Смутно о чем-то догадываясь, Саша нашарил в мешке фонарик:

— Что ты делаешь?!

Игорь молчал. Луч света осветил его жалкое лицо. Рот был набит непрожеванной колбасой, щеки оттопыривались, жирно блестели губы. Это не могла быть та колбаса, которую выдал Прохоров. Саша видел, как Турчин всю ее съел. «Значит, утаил?.. Спрятал?..» — На мгновение Саша испугался своей догадки.

— Ах ты… — прохрипел он и швырнул кружку. Коричневые капли кофе, перемешанного с нерастаявшим снегом, медленно сползали с неподвижного лица Игоря.

— Не говори… Не говори… Прошу, — зашептал Турчин.

— Зам-молчи! Замолчи сейчас же!..

Тяжелая тишина наступила в палатке. Долго не могло успокоиться сердце у Саши. «Уууу… ууу…» — завывал ветер.

* * *

В начале восьмого, за час до наступления контрольного срока, начальник спасательной службы пришел к начальнику лагеря:

— Выхожу.

— Выходи.

— Прохоров — альпинист опытный. Должно быть, отсиживаются…

— Все равно. Надо идти.

— Конечно…

Набросив штормовки на голову, шлепали по лужам из палатки в палатку новички. Павлуша Сомов, Мухин и другие уже ходили и просились в спасательный отряд. Не взяли.

Нина Ткаченко сказала начспасу:

— Я очень прошу… — Глаза ее были такими тревожными, что он отвернулся.

— Хорошо. Собирайтесь.

По тропе, с факелами, шли быстро и молча. Слышно было только, как трикони звенели по камням. В красноватом свете факелов блестела мокрая листва деревьев, тревожными казались сосредоточенные лица. «Не пришли к контрольному сроку. Авария… Авария в горах».

Там, где тропа кончилась, на мокрых холодных камнях остановились. Идти дальше, даже с факелами, нельзя. Надо ждать рассвета. Факелы потушили, и в чернильно-мрачной темноте слышно было, как начспас односложно отвечал кому-то на вопросы. Нина сидела молча. Мелкий дождь скатывался по волосам, выбившимся из-под капюшона штормовки. Капли падали на колени. «Почему же он?.. Может быть, кто-нибудь другой? — думала она. Потом ей становилось стыдно: — Не все ли равно кто?.. Нет, не все равно… Скорей бы рассвело!..»

* * *

Ветер немного стих, дул порывами. Снег иногда падал, как полагается, вниз, а не летел куда-то горизонтально. К утру он перестал совсем. Пора…

— Пойдем вниз, — сказал Прохоров. — Нас уже вышли искать.

Никто с ним не спорил. Вершина была близка, но товарищи, которые сейчас идут к ним, торопятся, не думают об опасности. Надо скорее спускаться.

— Я с этим… — сказал Саша, — не пойду.

Все молчали. Не хотелось смотреть в глаза друг другу. Было такое ощущение, что и они в чем-то виноваты, как-то запачканы.

— Пойдешь!.. — сурово сказал Прохоров.

Саша наклонил голову и стал разматывать веревку.

— Ну, пойду…

— Он пусть идет первым, — Прохоров не сказал, кто должен идти первым, но все поняли.

На спусках первым ставят наименее сильного участника. Идущий сзади опытный, сильный альпинист сможет удержать его в случае срыва.

Игорь не был слабым в группе, но сейчас он был самым слабым. Прохоров это знал.

«Может быть, еще станет человеком», — думал он.

Свежий, рыхлый снег лежал на гребне. Ледоруб свободно уходил в него до головки, и страховка была ненадежной. Сейчас на спуске от всех требовались внимание и осторожность.

А Игорь шел безучастно: вытаскивал ногу, втыкал ледоруб, поднимал другую ногу. Что не передумал он за это время! Как-то сами собой всколыхнулись все те некрасивые мелочи, которые он старался спрятать на дне своей памяти. «Жить раньше было легко, просто, приятно… Как-то все удавалось…»

В этот момент Игорь сорвался. Если бы он немного быстрее перевернулся на живот и зарубился не клювом ледоруба, а лопаткой, может быть, ему удалось бы задержаться. Но он сделал это как-то вяло, безразлично, и его большое тело заскользило вниз. Саша увидел искаженное от ужаса лицо Турчина и мгновенно, сделав шаг назад, перекинул веревку через плечо. «Не удержу, — пронеслось у него в голове. — Надо прыгать!» Но и прыгать было нельзя. Веревка не выдержит свободного падения двух тел. Лопнет… Саша сделал еще шаг на карниз и сильнее стиснул убегающую сквозь руки веревку. Прорезав рукавицы, веревка впилась в кожу ладоней и сорвала ее. Скрипнув зубами от страшной боли и уже чувствуя, что ему не удержать Турчина, Саша упал назад, на карниз, и с радостью почувствовал, как снег под ним подался.

Карниз обвалился, и Саша полетел вниз. Снежная глыба догнала его и ударила по голове. Теряя сознание, он все сжимал веревку, чтобы смягчить рывок. Веревка впивалась в ладони…

Он скоро пришел в себя и попытался зарубиться ледорубом, висевшим на руке, но взять его не смог. Из ладоней сочилась кровь, и Саша прижал их к снегу, стараясь холодом успокоить боль. Но все это ничего не значило по сравнению с тем, что веревка выдержала и, значит, этот Турчин тоже висит по другую сторону гребня.

Наверху чернели головы товарищей.

* * *

Первым увидел группу Прохорова начспас. Уже немолодой, спокойный человек, бывалый альпинист, он секунду напряженно вглядывался в пятерку людей, спускающихся с гребня по снежнику, и, не выдержав, закричал:

— Урра!.. Пятеро!.. Товарищи!..

Нина рванулась вперед:

— Хорошо!.. Очень хорошо. Очень, очень хорошо… — шептала она, и по лицу у нее текли слезы.

Но, пока они подходили друг к другу, стало ясно, что не всё в порядке в группе Прохорова. Пятеро спустились с гребня, вышли на снежное плато, развязались, и сразу их стало не пятеро. Четыре и один. Кто этот один?..

Наконец сблизились. Было видно, что Веселов идет, осторожно неся перед собой забинтованные руки.

Уже Прохоров обнимается с начальником спасательной службы и потом что-то говорит ему.

Солнце вырвалось из облаков, и сразу на леднике стало тепло и ослепительно ярко.

Последним медленно, опустив голову, подходил Игорь Турчин. Нина бросилась к нему, но вдруг все поняла и остановилась. Он тоже остановился, снял рюкзак и сел на него, глядя куда-то в сторону.

Десять товарищей было на леднике. И еще один человек…

— Это пройдет, — мягко сказал Прохоров, подходя к Нине. Было непонятно, к кому относятся эти слова. Может быть, к Игорю. Но Нина сказала:

— Конечно, — и попыталась улыбнуться.