Строить больше и качественно

Никакими строительными делами в свои ранние годы я не занимался. Вообще у квалифицированных рабочих-металлистов России отношение к строительству было несколько высокомерное. Оно возникло, видимо, вследствие примитивного уровня строительной техники в дореволюционное время. Известь, глина, кирпич, лопата, топор – вот главные материалы и инструменты строительного дела той поры. Металлисты по уровню их техники были более передовыми. Строительные работы – удел деревенских людей. Выходцы из деревни становились каменщиками – кладчиками стен, плотниками, столярами. Работа столяра считалась у строителей более квалифицированной, а те, которые строили дома: клали стены из кирпича и выполняли плотницкие работы, по-прежнему считались «деревней». Классовое самосознание у них было тоже не на высоком уровне. Они нередко подвергались насмешкам со стороны квалифицированных рабочих, редко участвовали или почти не участвовали в забастовках и не понимали, зачем они нужны. Когда все-таки рабочие-строители начали бастовать, появился такой анекдот: пришли они к хозяину и говорят: «Барин, мы бастовать будем». – «Зачем?» – «Затем, что не станем работать». – «А чего же вы хотите?» – «Требуем, чтобы или рабочего дня прибавить, или жалованье убавить». То есть они слышали, что квалифицированные рабочие борются по поводу рабочего дня и заработной платы, но говорят по своей темноте наоборот. Хозяин отвечает: «Ребята, дня я прибавить не могу, это от Бога зависит, он установил день и ночь. А вот жалованье убавить могу». «Спасибо, барин!»

Такой анекдот рассказывали о деревенских людях, которые приходили в город на заработки. Как правило, то были сезонные рабочие, да и строительные работы велись посезонно. А вот другой анекдот, тоже гулявший в свое время. Один строитель наверху кладет кирпичи, второй подает их снизу. Верхний кричит: «Ванька, давай материал!» – «Какой еще материал?» – «Ведро с водой». – «Нету его, корова пришла и выпила». В пролетарской среде, где прошла моя юность, большим авторитетом пользовались профессии металлистов – слесарей, токарей, металлургов. Я избрал профессию слесаря. К строительному делу в какой-то степени приобщился только после Гражданской войны, когда работал секретарем райкома и потом заведовал орготделом окружного комитета партии. В Советской России начались восстановительные работы. В глубь этого дела я не вникал, считая его примитивным. Техника и материалы оставались теми же. Культура и технический уровень строительства нарастали медленно.

Учась в Промышленной академии, я поступил на факультет черной металлургии. Потом создали строительно-промышленный факультет, ректором которого стал старый большевик Каминский. Недавно позвонила его жена и поздравила меня с днем рождения, а заодно напомнила о тех годах, которые я провел в Промышленной академии. Каминского, по сравнению с нами, мы тогда уже считали стариком. Впоследствии он разделил судьбу многих старых большевиков, был уничтожен. Его супруга отсидела ни за что много лет как жена «врага народа». Я относился к ее мужу с большим уважением, а когда меня избрали секретарем партийной организации Промакадемии, мне приходилось часто с ним встречаться по нашим академическим делам. Касалось это и специализации, потому что после организации строительно-промышленного факультета ЦК партии принял решение о переводе туда студентов с других факультетов – индустриального, металлургического и текстильного. Сначала обратились с вопросом: «Кто добровольно желает?» Я не помню, чтобы на нашем факультете оказались желающие, равно как и на других факультетах. Пришлось переводить людей по партийной линии и объявить дополнительный набор.

Вот как тогда относились к строительному делу, в том числе и я: фактически по-прежнему. Тут я проявлял непонимание его важности. И только когда я в 1932 году стал работать вторым секретарем Московского городского партийного комитета, то с того времени и далее, вплоть до конца своей партийной и государственной деятельности, волею судьбы приобщился к строительному делу. Возведение жилищ и предприятий, налаживание коммунального хозяйства, прокладка дорог, строительство Московского метрополитена – все это оказалось в нашей жизни настолько острым, что меня оно засосало и увлекло. Но увлекало не строительное дело само по себе, а новый вид деятельности. Ведь сооружение новых предприятий и организация службы быта – это конкретное выражение ленинских идей строительства социализма. Оно заключается не только в изучении теории. Социализм привлекателен тем, что должен давать материальные блага трудящимся. Социализм – общественный строй, ставящий на первый план интересы трудящихся. Без материальных вещей нет и социализма. Поэтому-то рабочий класс и является главным двигателем борьбы со старым обществом за новый, социалистический строй. Мое конкретное приобщение к строительству выражалось тогда в решении оргвопросов при создании заводов, фабрик, жилищ, бытовых учреждений, школ, больниц – всего того, в чем нуждается каждый человек.

Этот вид моей деятельности усложнялся по мере того, как я последовательно становился вторым секретарем Московского горкома ВКП(б), вторым секретарем Московского обкома, первым секретарем горкома и обкома партии. На XVII съезде ВКП(б) меня избрали членом ее ЦК. Для меня участие в индустриализации страны стало увлекательной, причем конкретной работой, я ее полюбил и отдавался ей без остатка. У меня не было никакой другой жизни, кроме партийной работы. Я занимался формированием парторганизаций, нацеливал их на решение задач строительства социализма. А строительство все еще опиралось на достаточно примитивную технику. Если сейчас действуют башенные краны, то тогда мы пользовались «козой», это такое приспособление: оно набрасывалось на плечи, а на доску, которая располагалась на спине, клали стройматериал. Получалась тяжелая ноша. Человек, согнувшись и держа за ручки «козу», брел по сходням, как на корабле, с этажа на этаж, транспортируя кирпич, известковый или цементный раствор. Таковы были наши подъемные средства. Потом мы стали устраивать простейшие подъемники: поднимали груз на верхние этажи элементарными механическими средствами вроде лебедки.

Однако, независимо от этого, работа сама по себе была увлекательна тем, что ты сразу видел: построили новый дом и предоставляем людям квартиры. Правда, они тотчас переполнялись жильцами, так как жилья строилось мало. Деньги направлялись в основном на возведение промышленных предприятий. Без этого строй, рожденный Октябрем, не смог бы укрепиться в капиталистическом окружении. В Москве стали строить огромный автозавод там, где прежде стояли мастерские, завод шарикоподшипников, «Нефтегаз», «Фрезер», авиационный завод, ЦАГИ. Даже не могу перечислить все то, что тогда возводилось. Люди жили в примитивных условиях, но с энтузиазмом принимали участие в строительстве. Потом началось строительство метрополитена. Оно меня всего увлекло. Я уходил домой с работы через шахты метро и на работу приходил через метро – мне было поручено курировать это строительство.

Фактически я превратился в организационно-политического руководителя «Метростроя» без официальной должности в нем. После окончания первой очереди метро в 1935 году я был награжден первым в моей жизни орденом Ленина за № 110, в ту пору самой высокой наградой. Этот орден учредили в 1930 году и за истекшие пять лет выдали ранее только сто девять его знаков. Вот как скупо награждались тогда этим орденом люди. Тем почетнее считалась награда. Потом орденом Ленина стали награждать чаще и больше, что принизило его значение. Принизило – не значит обесценило. Нет, он высоко ценится и сейчас, но когда существует больше возможностей получения, он сияет уже не тем блеском и для окружающих, и для награжденных.

Помню, как мы приступили к строительству хлебозаводов в Москве. В столице действовали мелкие пекарни, как правило, в нижних грязных этажах домов с тараканами и прочими «прелестями». Тесто месили вручную, получалась антисанитария и еще Бог знает что… Если бы люди видели, как готовится хлеб, то потеряли бы аппетит. Мы увлеклись тогда большими, индустриальными хлебозаводами и купили для Москвы несколько таких комплектов в Англии. Потом инженер Марсаков сконструировал такой же завод. Он прежде работал на Красной Пресне, где готовилось оборудование для хлебозаводов. По его проекту создали оборудование для Хлебозавода № 5. Кажется, он функционирует доныне. Потом ему присвоили мое имя, и он носил его до тех пор, пока мы не приняли решения о том, чтобы перестать присваивать имена руководителей страны и других общественно-политических деятелей при их жизни городам, предприятиям, колхозам и т. д. Это было моим предложением.

Мы все тогда увлеклись тем, что увидели на Хлебозаводе № 5. Там все процессы выполнялись автоматами: дозировались мука, вода и соль, потом размешивались, тесто разогревалось, делилось, формовались изделия. Посадка в печь, извлечение буханок, их транспортировка на склад тоже были механизированы. По тому времени мы достигли высокого уровня механизации, превосходившего уровень хлебозаводов, закупленных нами в Англии. Незадолго до того А.М. Горький окончательно вернулся из Италии в Советский Союз. Он знакомился со строительством в Москве. Мы с Кагановичем сопровождали его, вместе ездили по стройплощадкам, заводам, фабрикам. Горький как бывший пекарь посещал и пекарные предприятия. На Хлебозаводе № 5 он долго наблюдал, как автомат «выстреливал» из себя готовые булки. У него слезы текли из глаз, слезы радости при воспоминании о том, что он видел некогда, и как теперь изменились условия труда.

Те хорошие времена оставались у нас тяжелыми по материальному обеспечению людей, которые жили впроголодь, зато работали с остервенением. Не совсем благозвучное выражение, но в то время оно понималось по-хорошему: трудились с самозабвением, пренебрегая личным благополучием, стремились строить, строить и строить для общества, не обращая внимания на материальное обеспечение участников строительства. Все во имя социализма, для рабочего класса, для будущего! А пока что – спартанский образ жизни.

Не хочу противопоставлять условия жизни рабочих после революции и до нее. Я не нуждался в сравнении, хотя знал, что был обеспечен лучше в дореволюционное время, работая простым слесарем: зарабатывал 45 рублей при ценах на черный хлеб в 2 копейки, на белый – 4 копейки, фунт сала – 22 копейки, яйцо стоило копейку, ботинки, самые лучшие «Скороходовские» – до 7 рублей. Чего уж тут сравнивать? Когда я вел партработу в Москве, то и половины этого не имел, хотя занимал довольно высокое место в общественно-политической сфере. Другие люди были обеспечены еще хуже, чем я. Но мы смотрели в будущее, и наша фантазия в этом отношения не имела границ, она вдохновляла нас, звала вперед, на борьбу за переустройство жизни. То были благородные порывы, которым мы с увлечением отдавались целиком, почти не имея личной жизни.

Постепенно я глубже вникал в строительное дело и признавался строителями уже «своим», потому что довольно серьезно изучил их профессию. Кое-что даже сам вносил нового вследствие смекалки и владения более совершенными навыками слесарного дела. Я подружился с инженерами, архитекторами, конструкторами, бригадирами. Особенно увлекся строительством мостов. По завершению наведения мостов через Москву-реку в столице мы решили транспортную проблему на желательном уровне. И сейчас, когда я проезжаю по этим мостам, вспоминаю, что и капелька моих усилий вложена в них. Хорошо помню заседания пленумов ЦК ВКП(б), касавшиеся реконструкции Москвы. Я стал одним из участников реализации их решений. Тогда были намечены строительство метрополитена и обеспечение Москвы водой. Ее не хватало. Требовалось превратить реку Москву, которая протекает через город, в транспортную артерию и очистить ее русло. Буквально всё сбрасывалось в Москву-реку, все городские нечистоты. Мы с председателем Моссовета Булганиным, чтобы осмотреть реку, взяли милицейский катер и проехали по городской части ее течения. После этого наши сорочки пришлось отдать в стирку, настолько они были изгажены испарениями от отбросов, которые плыли по поверхности воды. Новиков-Прибой в своей книге о русско-японской войне описал гибель броненосца в Порт-Артуре. На нем погиб прославленный адмирал Макаров, но спасся представитель царя великий князь Кирилл. Матросы по этому случаю злословили: что золото тонет, а дерьмо плавает. Именно оно заполняло русло реки.

Приступили к строительству первого подмосковного водохранилища – Истринского. По тому времени это считалось индустриальным строительством, а велось грабарями. Приходили туда, главным образом, белорусские крестьяне с лошадьми, лопатами-грабарками и грабарской тележкой в виде корзины, оплетенной лозою. Она наполнялась землей. Вот и все приспособление для перемещения грунта. В современных условиях это делает ленточный транспортер или шагающий экскаватор, а тогда использовались ручные носилки или грабарка. Потом приступили к строительству канала Москва – Волга, грандиозному по тому времени. Использовались в основном те же примитивные средства, а строителями были главным образом заключенные. Если они являлись уголовниками, то к ним отношение было в какой-то мере даже гуманным. Им сочувствовали, что они попали в такое положение и стали заключенными в социалистическом государстве. На них смотрели как на продукт капиталистического общества, и считалось, что к ним надо относиться как к умственно отсталым или тяжелобольным, которым нужен в качестве лечения труд. Труд применялся ради их исправления, перевоспитания, перековки. На канале я познакомился с замечательным инженером Холидом. Его давно нет в живых, он был значительно старше меня. Холид уже применял некоторые элементы индустриализации в строительном деле, что мне очень нравилось. Он ввел метод гидротранспорта. Потом его использовали довольно широко, да и сейчас его применяют там, где он целесообразен и рентабелен.

Тогда главным архитектором Москвы был Чернышев, добрый, умный, мягкий и образованный человек. Может быть, даже слишком мягкий, как воск. Помню также архитекторов Алабяна, Мордвинова, Щусева и Жолтовского. Мордвинова я весьма уважал как хорошего работника и хорошего товарища. Он вступил в ряды партии по идейным соображениям, а не гоняясь за получением какой-то материальной выгоды или ради тщеславного поста. Сильное впечатление на меня производили Щусев и Жолтовский – два кита нашей архитектуры. Некоторые отдавали предпочтение Жолтовскому. Я же, высоко ценя талант Жолтовского, предпочитал Алексея Викторовича Щусева, с которым у меня сложились близкие отношения. Он впоследствии не раз приезжал по моему приглашению в Киев, и мы вели полезные беседы о реконструкции столицы Украины. Это был человек очень остроумный, с чувством юмора. Когда в Москве мы рассматривали архитектурно-художественные проекты оформления первых станций метрополитена, то он был свободен в своей критике их, так как не участвовал в конкурсе. Авторитет его был очень высок. Жолтовский тоже привлекался как консультант, он тоже не участвовал в разработке проектов первой очереди метро.

Помню, обсуждался проект знаменитого Фомина, маститого архитектора и ученого из Ленинграда. Тут столкнулись два светила – Фомин и Щусев. Щусев подошел к стенду, где были выставлены полотна Фомина, и начал выдавать замечания в таких примерно выражениях: «Что можно сказать об этом проекте? Он сделан большим мастером, но производит впечатление говядины». Фомина как будто кипятком ошпарили, он сразу встрепенулся и полез в спор. Сейчас каждый человек, пользующийся Московским метрополитеном, знает, что станция «Красные ворота» отделана мрамором грязновато-красного оттенка, цвета не очень свежей говядины. Проектировал ее Фомин и выбрал мрамор сорта «Шрош», он добывался в месторождении Шроша. Другие станции отделывались мрамором приятного серого цвета с месторождения Уфолей или белого с желтоватым оттенком. Поступал и иной мрамор из разных районов страны. Материал этот казался нам прекрасным, особенно по тому времени. Весь он добывался вручную, что стоило дорого, но ведь метрополитен представлял для нас как бы историческую ценность. Отделка его вообще была богатой.

Вспоминаю, как уже после войны я пригласил в Киев архитекторов для участия в конкурсе по реконструкции разрушенной немцами центральной киевской улицы Крещатик. Консультантом позвал Щусева. Тогда ни один проект не был взят за основу, что послужило толчком к выбору нового варианта решения реконструкции улицы. Крещатик – улица историческая, парадная и нарядная. Она расположена по яру, который некогда называли Крещатый Яр: по нему древнерусский князь Владимир когда-то гнал дубинками жителей Киева к Днепру, чтобы окрестить их. Поэтому улица и называется Крещатик. После совещания, уже в узком кругу, московские и киевские архитекторы расспрашивали Щусева о Киеве. Алексей Викторович рассказал тогда много интересного. Его рассказ был записан на магнитофон, но сейчас я утерял ленту, о чем очень сожалею. Щусев был буквально влюблен в Киев, и рассказ его явился как бы поэтическим отображением его пристрастия. Киев того заслуживает, он располагает к себе людей мягким климатом, цветущими каштанами, белыми акациями, новыми нарядными зданиями и «преданьями старины глубокой». Я еще остановлюсь на возрождении Крещатика.

Когда Алексей Викторович приезжал в Киев, то всегда заходил ко мне в ЦК. «Вот, – говорит бывало, – приехал поговорить, отдохнуть; походил по Крещатику, сходил на Сенной базар, пирожков купил. Пирожки вку-у-сные. Откушал, потом пошел на Днепр, перебрался на Труханов остров, разделся, на горячем песочке полежал – замечательно отдохнул». Мне было приятно слушать его. Потом я обычно расспрашивал о различных проектах. Он высказывался так: «Никита Сергеевич, это все дело времени. Любым новым проектом возмущаются, критикуют его. Когда строилось здание киевской Оперы, сколько недоброго было написано, сколько испорчено бумаги и чернил, а сейчас к зданию другое отношение. Оно приятное, не имеет никаких отталкивающих свойств. Время проходит, люди привыкают, проект врастает в сознание зрителей». Я с ним был согласен.

То же самое могу сказать о здании Совнаркома СССР на Охотном ряду, напротив гостиницы «Москва». Проект готовил архитектор Лангман. Он работал в Наркомате внутренних дел СССР у Ягоды. Когда проект был закончен, позвонил мне Молотов как будущий хозяин здания и попросил приехать в Кремль, сказав, что Лангман будет докладывать о строительстве в Охотном ряду. Молотов хотел, чтобы я принял участие в обсуждении, так как у меня уже накопился некоторый опыт в этом деле. Я узнал также, что он пригласил туда и Жолтовского. Свое участие как «специалиста» я считал лишним, но поехал с удовольствием. В зале были выставлены огромные рамы с основным проектом и его деталями. Молотов попросил сначала высказаться Жолтовского. Тот осмотрел проект (лицо у него всегда было постное, бесстрастное, морщинистое, мы его за глаза называли «Папой Римским») и сказал, что проект приемлем, но не выразителен. Тут же продемонстрировал, что понимает он под этим словом: поднял раму с проектом и поставил вверх ногами: «Можно это здание построить вот так? Можно, оно ничего не утратит, и даже никто ничего не заметит. Следовательно, проект не имеет своего лица, лишен архитектурной выразительности».

Можно себе представить, как взволновался автор, как он «окрысился» и стал защищаться, однако против Жолтовского выступать было нелегко. Если Жолтовский или Щусев кого-нибудь критиковали, то такому автору приходилось трудно. Тогда рассмотрение проекта на этом закончилось. Жолтовский и Лангман уехали, мы с Молотовым остались. Вячеслав Михайлович сказал: «Думаю, что этот проект все-таки надо принять». Я не возражал. Действительно, Жолтовский был прав в своем высказывании, но ведь каждый проект соответствует конкретному назначению. Допустим, на данном доме поставят какую-нибудь скульптуру, украсят фасад завитушкой или еще какие-нибудь штуки придумают. И что? Здание возвели по начальному проекту, и это не вызвало никаких дурных эмоций у прохожих. Наоборот, многим нравилось.

Хорошо помню архитекторов братьев Весниных. Они проектировали торговые, культурные и промышленные здания. Из Ленинграда был вновь приглашен Фомин для создания Речного вокзала в Химках. Руководствовались тем, что ленинградцы привнесут в Москву что-то новое. Нынешний Речной вокзал имеет отдаленное сходство с ленинградским Адмиралтейством. После окончания этого строительства архитекторы, инженеры и рабочие целую ночь пировали в помещении «вокзала пяти морей». Я высоко ценил архитектора Александра Васильевича Власова, который называл себя учеником Жолтовского, а заканчивал свое образование уже в наше время без отрыва от производства. Под конец Великой Отечественной войны я пригласил его главным архитектором в Киев. Как-то мы с ним знакомились с заповедным историческим местом в городе Умань – дендропарком «Софиевка». Этот парк был очень оригинально сделан в былые времена руками крепостных. Владельцем «Софиевки» являлся граф Потоцкий. Власов влюбился в этот парк, набросал там ряд эскизов, а потом написал по ним картину и подарил ее мне. Картина служит мне памятью о прошлом и лично о Власове. Конечно, я не смогу припомнить здесь имена всех архитекторов и градостроительных инженеров, с которыми мне приходилось работать и учиться у них строительному делу.

Когда я занял пост первого секретаря ЦК КП(б)У, Сталин меня предупредил: «Я знаю о вашей слабости к строительному делу и городскому хозяйству. Это полезно и хорошо в условиях города Москвы. Но хочу дать вам правильное направление на будущее. Сами вы из Донбасса, увлекаетесь углем, металлургией, химией, будете больше уделять внимания именно этим отраслям хозяйства. Это важно, но сейчас для Советского Союза главное дело – сельское хозяйство Украины. Вы поступитесь своими привычками и больше уделите внимания организации колхозов и совхозов, с тем чтобы получить хлеб, молоко и мясо, тем более что население Украины любит это занятие. Конечно, вы должны уделять внимание и промышленным отраслям. Украина представляет собой большой промышленный комплекс, но главным для вас там будет сельское хозяйство. Уголь, металлургия, химия – уже организованные производства, в них есть сложившиеся инженерные и руководящие кадры, которые подчиняются централизованному руководству, а сельское хозяйство достаточно раздроблено, и ему надо уделять больше внимания».

Я по существу был согласен со Сталиным и принял его указание как должное. Авторитет Сталина тогда для меня был всем! Поэтому на Украине я меньше занимался вопросами строительства и меньше общался с архитектурно-строительным миром ее городов. Да и строительство в Киеве было в то время небольшим. Москва получала львиную долю капиталовложений. Имелось государственное решение о генеральной реконструкции Москвы, и она получала необходимые материальные ресурсы не через Российскую Федерацию, а напрямую. Госплан выделял их отдельной строкой. Союзная столица! Для нее урывалось как можно больше из тогдашних скудных средств, которыми мы располагали, выделяя основное на создание крупной индустрии. Развивали в первую очередь то, что укрепляло мощь СССР, а бытовые потребности слабо учитывались, чем и создавались невероятно тяжелые жилищные условия даже в Москве. Не говоря уже о других городах страны.

Потом разразилась война. Как ее наследие мы получили руины городов и промышленных центров. В Киеве больше всего разрушений оказалось на Крещатике. Лучшие здания, стоявшие там с незапамятных времен, были разрушены, хотя некоторые довоенные постройки уцелели (дом Совета Министров УССР). Правда, до войны это здание предполагалось для размещения Наркомата внутренних дел, поэтому строило его это же учреждение, а проектировал упоминавшийся мною Фомин. В последний год своей государственной деятельности я, будучи в Ленинграде, встречался с архитектором Фоминым и спросил его: «Вы не имеете отношение к более старшему архитектору Фомину?» – «Да, это мой отец». – «Очень приятно познакомиться с сыном такого достойного и известного отца, я с ним был хорошо знаком». До войны было построено также новое здание для командования войсками Киевского Особого военного округа. Потом там размещался ЦК Коммунистической партии Украины. Эти дома среди немногих сохранились целыми, только на некоторых этажах в них выгорел паркет.

Во время подготовки операции по освобождению Киева от немцев я предложил создать отряды, которым поручалось бы сразу, как только войска ворвутся в город, обыскивать здания. Саперы должны были предотвратить взрывы и тушить пожары. Когда я приехал в Киев, то объехал наиболее интересующие меня районы. Мне было приятно видеть, что мы достигли своей цели: большинство зданий сохранилось. Мы их быстро привели в порядок. Но сохранилось не все. На Крещатике и на площади Богдана Хмельницкого бушевал пожар. Горели дома, взорванные и подожженные немцами, горел Киевский университет имени Шевченко. Особенно я жалел здание университета, там сгорела богатейшая университетская библиотека. Крещатик был разрушен раньше, вскоре после прихода немцев в 1941 году. Я так и не смог разобраться, кто там взрывал дома. Немцы объясняли населению, что взорвали партизаны. Я знаю, что таких заданий партизанам не было, но кто его знает? Трудно сказать. Я думаю, что это все-таки была проделка гестаповцев. Их не интересовали ни город, ни, тем более, судьбы людей, которые обрекались на тяжелые условия. Они направляли гнев людей против партизан с тем, чтобы склонить некоторых из них к сотрудничеству.

Крещатик, сердце Киева, был особенно близок мне. И я каждый день, проезжая, смотрел на его руины. Они привлекли мою энергию опять к строительным делам. Надо было, восстановив Киев, подать пример и другим городам Украины, которые также имели большие разрушения, особенно в Донбассе.

О восстановлении металлургии и угольной промышленности заботились министерства, каждое в своей отрасли. Вопросы коммунального хозяйства ложились на плечи местных руководителей, чему приходилось уделять больше внимания, чем перед войной. Капитальные работы мы тогда вести не имели никакой возможности. Все усилия были направлены на то, чтобы создать элементарные человеческие жилищные условия в городах и поселках. Мы искали пути строить экономно, популяризировали более рациональные способы кладки стен с меньшим расходом кирпича. У нас не было ни цемента, ни извести, поэтому я специально познакомился с советами тех инженеров, которые рекомендовали для строительства материалы с заполнителями, возведение не сплошных стен, а с пустотами. Мы взялись за изыскания возможностей построить больше жилой площади при меньшем использовании кирпича. Такое строительство могло вестись не выше четырех этажей, а чаще – двух, и притом на окраине города. Крещатик мы готовились восстанавливать солидно. Тут суррогаты в кладке стен не оправдались бы исторически, поэтому мы откладывали самое главное на будущее, когда разбогатеем и появятся материальные возможности капитально вести восстановление.

Когда главным архитектором Киева стал Власов, то к дорожному строительству я привлек энергичного организатора дела Страментова, видного инженера дорожных работ, который еще в 30-е годы, во время создания набережных в Москве, был директором треста. Он предложил провести вдоль Крещатика канал, выложенный кирпичом, в котором можно будет прокладывать различные коммунальные трубы, чтобы не разрывать улицу при очередной неполадке. В Москве нам надоели разрытые улицы: один строит, другой разрывает, вскрывая подземное хозяйство, потом опять закрывает. Это всегда производило на людей плохое впечатление. Население критиковало власти и правильно делало. И вот мы взялись за работу. Думаю, что Киев был единственным городом, где основное уличное городское хозяйство проложено в коллекторе. На Крещатике трудились по воскресеньям местные жители, потом мы привлекли к делу пленных немцев. Много потрудились там войска противовоздушной обороны, главным образом девушки. Они, неся службу, одновременно наводили порядок на Крещатике, разбирали завалы взорванных зданий. Крещатик расширили в сравнении с тем, каким он был до войны.

Невозможно было и дальше мириться с условиями, в которых жили люди. Эти условия и до войны были тяжелыми, а война принесла свои разрушения, и образ жизни стал невыносимым. Меня волновали вопросы механизации работ и сооружения перекрытий. Сначала нам было не до настоящего архитектурного оформления. Если во время реконструкции Москвы мы делали деревянные перекрытия, то в киевских условиях, получая сырой лес, мы не имели и такой возможности. Негде и некогда было сушить бревна. Перекрытия поражались грибком, поэтому спустя несколько лет приходилось их менять. Опять возникали адские условия жизни населения. Требовалось найти такое решение, чтобы перекрытия были и фундаментальными, и долговечными. В Польше уже тогда делали балки из керамических блоков с металлической арматурой. Балкоблоки принимали на себя большую нагрузку и были практически вечными. Их изготовление – сложная кустарная работа, но мы стали применять ее, так как другого выхода не было. Впервые данный способ у нас нашел применение в Киеве, Москва его еще не знала.

B Киеве жил замечательный инженер Абрамович. Где он сейчас? Он инженер-механик, увлекшийся керамикой. Он и работал на керамическом заводе. Абрамович показал мне, какие красивые вещи можно изготовлять из керамики. Мы тогда, как говорится, нашли друг друга. Я увлекся и не раз ездил на его предприятие. Он демонстрировал мне невиданные возможности: изготовление плит, покрытых глазурью для отделки ванных комнат и туалетов, панелей для украшения домовых фасадов. У нас родилась новая идея. Глина – материал очень пластичный, и я спросил его: «Нельзя ли, сделав матрицы, отпрессовать плитки, чтобы получить нужный архитектурный рисунок, а потом плитками облицовывать здания?» Он ответил: «Конечно, можно». Изготовили матрицы, построили завод для их обжига. При этом использовали соответствующий опыт Чехословакии и ГДР, после чего и начали восстанавливать Крещатик. Главным в этом деле оставался Власов. Всегда, когда я потом ездил в Киев, то ходил по Крещатику и любовался им, испытывал чувство удовлетворения от того, что туда вложена частица и моего труда.

Занимая высокий пост, я многое тогда определял. Ведь от распорядителя зависит немало. Проектов имелось много, надо было остановиться на каком-то одном, который бы больше других отвечал духу времени и своему назначению. Мне было радостно, потому что, по-моему, получались хорошие здания. Некоторые не знают, что я тоже принимал в этом деле какое-то участие. Бывают в Киеве и говорят: «Какое хорошее оформление Крещатика». Но я слышал и критику. Иные критиковали, утверждая, что архитекторы мельчат, нет строгости решения, это ухудшает художественный облик домов. Однако припоминаю слова Щусева, когда он утверждал, что признание современников найти трудно: каковы внутреннее содержание и вкус человека, таково и его мнение.

Расширяя Крещатик, мы сделали проезжую часть более свободной, раздвинули тротуары, особенно тот, который идет от Днепра на запад, левее проезжей части. Там соорудили дорожки, поставили скамейки, завели цветники, а потом посадили каштаны и немного рябины. Рябина – чудесное дерево, оно может стать отличным украшением, если подобрать подходящие экземпляры. Осенью, когда листья опадут, висящие гроздья рябины рдеют, создают впечатление нарядности.

Мы столкнулись с большими трудностями при восстановлении угольных шахт Донбасса, железорудных рудников, шахтных выработок. Не хватало крепежного леса и транспорта для его перевозки. Леса на Украине хватало, но он расположен далеко. Люди, которые имеют понятие о креплении шахтных выработок, знают, как быстро гниет лес в шахтах. Непросушенный, сырой лес уничтожается грибком буквально на глазах. Тут я вспомнил о моем старом московском знакомом, профессоре Михайлове, о его идеях улучшения железобетонных изделий. Он работал тогда над созданием напряженного армирования бетона металлом. Пригласив его в Киев, я высказал ему свои соображения о том, как бы изготовить из железобетона стойки для подпорки и закрепления выработок в угольных шахтах. Михайлов подтвердил, что это вполне возможно. Почему именно его я спрашивал? Потому что еще до войны он работал по напряженному железобетону. Сложность заключалась в том, чтобы железобетонные опоры оставались не очень тяжелыми, с весом которых могли бы справиться один-два человека, работающие на креплении. Никаких механизмов у нас тогда не было, и следовало рассчитывать только на человеческую подъемную силу.

Михайлов начал работать в этом направлении и добился успеха. Мы стали экспериментировать с новыми креплениями в Донбассе. Начальником соответствующего управления был Засядько, но не он решал вопрос. Я обратился с личным письмом к Сталину с просьбой дать указание Госплану запланировать такие работы. Сопротивление в Москве оказалось большим: многие считали, что металл лучше бетона. Не отрицаю, металл был бы более удобен, потому что опоры и перекрытия можно делать с более тонкими стенками. Но беда заключалась в том, что металла остро не хватало. Это значило обречь новую идею на провал, потому что металла нам не давали. Я сумел доказать это Сталину, он меня поддержал, и мы начали применять при креплении шахт армированный бетон. Потом, когда шахтеры перешли на широкие лавы при подвижном креплении, они стали применять в лавах именно металл, так как короткие стойки должны быть легкими, их много раз используют, поэтому удобнее применять металл. А в описываемое время в главных штреках и в других выработках применялся железобетон. Я не раз спускался в шахты, они стали выглядеть иначе, вроде туннеля метрополитена.

Затем мы внедряли другую новинку. Кто-то из инженеров высказал идею перехода с деревянных железнодорожных шпал на железобетонные. Я ее подхватил. В метро первой очереди мы делали бетонные основания и сначала даже рельсы клали на бетон. Цельная сварка проводилась на всем протяжении, без стыков. Потом консерваторы доказали необходимость стыков. Мы разобрали прежние рельсы и сделали со стыками, то есть с толчками, которые разрушают подвижной состав. И вот ряд лет спустя я опять выслушивал знакомые рассуждения о том, что следует экономичнее эксплуатировать подвижной железнодорожный состав, сваривая более длинные рельсовые плети: состав будет разрушаться не так быстро, как при старой системе укладки рельсов. Итак, вновь железобетон! Сколько новых врагов возникло, сколько потребовалось доказательств… Но мы все-таки пробили решение об укладке на пристанционных путях, где не бывает больших скоростей. Нам доказывали, что на железнодорожных путях вообще невозможно укладывать железобетонные шпалы, они не позволяют получить нужную амортизацию подвижного состава, это приведет к авариям.

К моему приятному удивлению, спустя несколько лет я узнал, что в Чехословакии делали именно такие шпалы, причем значительно лучше, чем мы. Сейчас в киноочерках люди часто могут видеть укладку путей железобетонными шпалами. Мною эта идея выдвигалась сразу же после войны. Говорю это для того, чтобы показать, что меня весьма интересовало строительство. Я искал новые, прогрессивные его способы, более экономичные. Раньше мы укладывали в транспортные пути лес, пути быстро изнашивались, железобетон – совершенно другое. И я убеждал: «Если нужна амортизация, пусть будут прокладки. На амортизирующие прокладки станем класть рельсы, а несущая часть будет железобетонной. Это увеличит срок службы, сократит расходы на эксплуатацию путей и избавит нас от бесплодного уничтожения леса, который нужен для других надобностей, где без него невозможно обойтись». У меня возникло множество противников, но в конце концов линия применения железобетонных шпал пробилась к жизни и у нас.

В Москве мне пришлось выдержать трудную борьбу во время создания последующих очередей метрополитена. Тогда перешли на строительство линий метро щитами с креплением чугунными тюбингами, скопированными у англичан. Они хорошо поддаются механизации и укладке, но это все же металл, дорогой и к тому же под землею не столь долговечный. Его разъедает коррозия, спустя какое-то время приходится все перекладывать. И тут железобетон завоевал свое законное место. Я, веря в него, предложил делать тюбинги для метро из железобетона. Поднялся несусветный гвалт. Рабочие и инженеры привыкли к старому методу крепления. Все для него было приспособлено: и литейные мастерские, и токарная обработка, и соединение тюбингов, и сверление дыр, и прочее. В конце концов я добился того, что стали изготовлять железобетонные тюбинги. Железобетон поддается формованию, как и чугун, это тоже литье. Потом бетон научились армировать и прессовать. Получили сравнительно изящные, удобные и более долговечные тюбинги. Добились огромной экономии чугуна. Механизация работ и скорость остались теми же, потому что железобетонные тюбинги той же формы, что и чугунные…

В конце 1949 года Сталин вызвал меня к себе из Львова, где я проводил митинг студентов Лесотехнического института после убийства украинского публициста Ярослава Галана. Он много хорошего сделал для Советской Украины в борьбе против бандеровцев и униатской церкви. За это его и убили. Наводчиками стали националисты и местные попы. Убийцей оказался студент названного института. Он признался, кто толкнул его на это. Тогда движение Организации украинских националистов (ОУН) было в Западной Украине сильным, а особенно во Львове среди студенчества. Собрали митинг, и я пошел туда, хотя меня предупреждали, что могут быть всяческие неожиданности, вплоть до террора. ОУНовцы не останавливались и перед самоуничтожением во имя достижения своих целей. Но надо было идти! Мы вели борьбу с врагами не только арестами и судами, а и разъяснением пагубности такого пути. В то время Карпатские горы для нас были практически недоступны. За каждой скалой, за каждым кустом можно было ожидать террористов.

Во время моего выступления на митинге мне передали записку, что Сталин срочно просит меня позвонить. Закончив речь, я поехал на временную квартиру во Львове и оттуда связался с Москвой. Сталин спросил: «Когда вы можете приехать сюда?» «Если нужно срочно, то могу завтра». Разговор состоялся очень короткий, и это меня обеспокоило. Пора для меня была тяжелой. После неурожая 1946 года на Украине я оказался в опале у Сталина. И вот такой звонок… Черт его знает, в чем дело. Правда, новый звонок, от Маленкова, был для меня ободряющим. Он сказал: «Ты не беспокойся, тебя вызывают из хороших побуждений, а подробности узнаешь, когда приедешь, так что не волнуйся». Прибыл я в Кремль. Сталин предложил мне перебраться в Москву, сказав, что в Ленинграде обнаружилась измена, ведется следствие, готовится суд, в Москве тоже неблагополучно. Поэтому он хотел, чтобы я возглавил московскую парторганизацию, вновь стал секретарем Московского областного и городского партийных комитетов и заодно секретарем ЦК. До войны, занимая те же посты, я не был, однако, секретарем ЦК. Сталин спросил, как я отношусь к этому предложению, и добавил: «Довольно вам работать на Украине, а то вы совсем превратились там в украинского агронома». Я поблагодарил его и ответил, что с удовольствием перееду. Уже давно я работаю на Украине, пора возвращаться в столицу, в Москву.

Так я опять очутился в Москве, сменил Попова, в свое время выдвинутого Маленковым. Секретарь Московского парткома Александр Иванович Угаров, хороший и умный человек, которого я крепко уважал, сменивший меня в 1938 году, был репрессирован. Его как бывшего ленинградца в свое время выдвигал Жданов. После ареста Угарова Сталин срочно вызвал меня и временно сделал уполномоченным ЦК партии по Москве. Затем был проведен первым секретарем Московского парткомитета Щербаков, который оказался крайне непорядочным человеком. На Щербакова давно имелись порочащие его показания, и Сталин дал мне и Маленкову поручение: «Вы подберите вторым секретарем такого человека, который следил бы за Щербаковым и в случае чего доложил бы нам». Как раз этим вторым секретарем и был выдвинут Попов, ранее заместитель у Маленкова в отделе кадров ЦК. Потом Щербаков, которому Сталин вначале не доверял, так повернул дела, что, будучи подхалимом и цепным псом, стал «грызть» людей и буквально на спинах своих жертв выдвигался, завоевывая себе авторитет у Сталина. Это гнусный человек, если разобраться в его деятельности того времени. А Сталин, считая его хорошим строителем Красной Армии, назначил руководителем Главпура РККА. Подстраиваясь под Сталина, Щербаков «псевдоруководил» Главпуром, спился и вскоре после войны умер. Остался один Попов – неумный человек и грубый администратор. Он настроил против себя многих людей, но за это Сталин его не прогнал бы. Однако на него пришла анонимка, в которой Попов изображался заговорщиком. Конечно, никаким заговорщиком он не был.

Я принял московские дела, заняв три упомянутых поста. Выборы меня секретарем ЦК были, мягко говоря, оригинальными. Просто меня назначил Сталин, а состоялось ли хоть какое-то голосование членов ЦК, не знаю. Впрочем, где они могли проголосовать, если ни съезды партии, ни пленумы ЦК уже очень давно не собирались. В ЦК давно была уничтожена всякая партийная демократия. Что касается председателя Моссовета, то занимающий ныне этот пост Промыслов тогда был начальником управления строительства столицы, а еще раньше – помощником у Попова.

Итак, я опять вовлекся в строительство. Москва после войны нуждалась в нем еще больше, чем прежде, существовала страшная квартирная теснота. Отлично помню последний год работы Попова и тогдашнее руководство Промысловым столичными стройками. К концу года было сдано жилой площади четыреста тысяч квадратных метров. В то время это считалось большой цифрой потому, что все делалось вручную. Строительство продвигалось медленно, выработка была низкой. Возводили пятиэтажные дома, но много было и одноэтажных барачного типа, все из кирпича и сырого леса. Поехав на стройки, я увидел, что перекрытия изготовлялись накатным порядком из дерева, лишь иногда из другого материала, а опоры и балки (как их в деревне называют – матицы) были металлическими. Меня это удивило: металла остро недоставало, к тому же металл в жилищном строительстве, когда меняется температура и вползает сырость, легко поддается коррозии. В Киеве уже широко применялись железобетонные опоры и балки, на которые и делались накаты. Применялись также перекрытия из армированной керамики. Этот метод мы позаимствовали во Львове. Там оставалось какое-то разрушенное здание технического назначения. Когда я увидел его в разрезе и таким способом ознакомился с технологией подобного строительства, то привлек к делу группу специалистов, и мы стали строить таким же образом в Киеве.

Для строительства в Москве имелись большие возможности, в Госплане легче было вырвать необходимое. И, чтобы вытеснить металл из домовых сооружений, мы перешли на железобетон. Для ускорения нововведений пригласил из Киева инженера Садовского, очень квалифицированного инженера, прекрасно разбиравшегося в деле, любившего новые материалы, следившего за иностранной литературой и тесно связанного с учеными, работавшими по железобетону. Единственный его недостаток: как администратор он был мешковат. Однако он компенсировал это глубоким знанием своей отрасли и пониманием ее задач. Сейчас иной раз он звонит мне, уведомляет о себе, а мне приносит радость возможностью услышать его голос и перекинуться фразами о былом времени, когда мы вместе трудились в Москве, восстанавливали разрушенный войною Киев.

И еще одного знающего инженера я пригласил в свое время из Москвы в Киев – Проскурякова, тоже специалиста по строительным материалам. Правда, вскоре его послали руководить восстановительными работами в Севастополь. Там он объединил под своим началом всех строителей, независимо от их ведомственного подчинения.

Эта идея родилась и у Сталина. Отдыхая в Ялте, он однажды поехал в Севастополь. Он увидел разрушения Севастополя, и у него родилась идея создать единую организацию для восстановления города-героя. Когда я вернулся в Москву, то туда спустя какое-то время из Севастополя возвратился Проскуряков. Он выполнил основную часть работы. Я с радостью встретил его, человека думающего и любящего новинки. Он постоянно проявлял инициативу в применении разных стройматериалов для жилищного строительства. Сейчас и он порою тоже позванивает по телефону, а я получаю от его звонков некий эликсир бодрости.

Инициатором перехода на сборный железобетон был Садовский. Задумав внедрить его, мы решили собирать дом так, как собирают автомобили. До войны нечто подобное мы с Булганиным уже пытались сделать в Москве, попробовали собрать этим способом строившуюся в Замоскворечье школу. То был первый опыт блочного строительства. Изготовили большие блоки вместо кирпича и из них постарались собрать здание. Но с тогдашней культурой строительной техники мы с этим делом не справились. Казалось бы, несложная проблема? Но, когда школу собрали, увидели в стенах щели. Я сильно возмущался, что люди не справились с простой задачей, не сумев верно рассчитать размеры блоков. В те щели собака могла проскочить. Пришлось все заделывать. А такой сборки, как на машиностроительном или часовом заводе, не получалось.

Теперь я стал консультироваться с инженерами относительно применения сборного железобетона, чтобы выйти на большую строительную дорогу не только жилья, но и заводских сооружений, и встретил активное сопротивление этой идее, прежде всего со стороны Госстроя. Возглавлял его тоже хороший специалист Соколов. Сейчас он на пенсии, и я познакомился с его сыном, который дважды приплывал ко мне по реке со своей женой на лодке. Они с отцом живут на даче вверх по течению Москвы-реки. Младший Соколов, тоже архитектор, но увлекается живописью и вместе с космонавтом Леоновым написал ряд фантастических картин на космические темы. Я съездил на выставку этих картин, и он любезно подарил мне альбомное их издание. А с Соколовым-старшим я познакомился во время строительства метрополитена. Тогда он увлекался созданием насоса для подачи бетонного раствора и со своим напарником Соколовским сконструировал его. Потом такой насос внедрили в жилищное строительство. С тех пор у меня сохранился контакт с Соколовым и Соколовским. Вернувшись в Москву, я встретил Соколова маститым инженером, приобретшим большой опыт и авторитет. Шефствовал над Госстроем Берия. Это усложняло ситуацию. Руководители госстроевских учреждений не особенно считались с представителями других ведомств, единственным авторитетом для них был Берия. Они неукоснительно следовали ему в кильватере. Заручившись его поддержкой, они чувствовали себя свободно, твердо стояли на своем.

Встречаясь с Соколовым, я доказывал ему свое, был убежден, что он поймет и поддержит меня, но внезапно встретил сопротивление. Как ни старался я повлиять на него, он демонстрировал свою неприступность в этом вопросе. Тут я понял, что он спросил Берию, который высказался против. Берия всегда выступал против, если любой из членов Политбюро выдвигал какое-либо новое интересное дело: возражал, а спустя какое-то время сам вносил это же предложение Сталину и наживал на чужом моральный капитал. Соколов же приводил те доводы, что это сложно, нерационально, непрогрессивно. Он, только что вернувшись из США, нигде не видел там сборного железобетона, а только монолитный. Не соглашаясь с ним, я возобновил контакт с отцом будущего президента АН СССР Келдышем, крупнейшим ученым по железобетону. Но и он не поддержал нас. Моей опорой оставался только Садовский, а все крупные светила строительства и видные администраторы выступали против.

Тогда я попросил Садовского написать докладную на мое имя с полными инженерными расчетами, опровергавшими стародедовские методы. Записка была составлена убедительно и производила серьезное впечатление. Теперь я решил поговорить со Сталиным, но сначала хорошенько подковаться. Я знал, что сейчас же подключится Берия, потом спросят мнение Соколова, Келдыша и провалят мое предложение. Потому-то я и считал необходимым, чтобы написал такую докладную именно инженер с указанием всех процессов изготовления строительных деталей, сборки, затрат материалов, выгод во времени и прочего. Добавив записку от себя лично, я отправил все к Сталину. Там содержались расчеты экспериментального строительства двух заводов сборного железобетона производительностью от восьмидесяти до ста двадцати тысяч кубометров (по тем временам – баснословный объем). Один завод предлагалось построить на Красной Пресне в Москве, близ Москвы-реки, другой – в Люберцах.

Сталина раздражало, когда оппоненты возражали против каких-то новинок, доказывая, что вот за границей такого нет. Я знал эту черту Сталина и решил ее использовать, сделав упор на то, в чем главным образом возражает Госстрой. Инженеры всегда говорили: «Дать новому путевку в жизнь или же завалить, Госстрою ничего не стоит». И я написал, что в Госстрое ссылаются на то, что за границей сборного железобетона нет, а поэтому и нам совать сюда свой нос не следует. Госстрой стоял за старый метод – с монолитным железобетоном, который применялся и применяется и у нас, и за границей, а следовательно, он считает, что так останется и в будущем. Спустя какое-то время при встрече со Сталиным я его спросил: «Товарищ Сталин, я вам послал записку», – и рассказал о сути дела. Он ответил: «Я вашу записку читал». – «А приложение к ней, докладную Садовского прочли?» – «Я ее полностью просмотрел». – «Каково ваше мнение?» – «Очень интересная записка, расчеты я считаю правильными и вас поддерживаю».

Мне этого было достаточно, после такой поддержки все препятствия отметались. Вскоре моя записка была направлена Сталиным в Госплан. Там рассчитали, какие материалы нужны для названных заводов, и мы приступили к строительству крупнейших предприятий сборного железобетона. Единого строительного управления тогда не было, вопросами строительства занимался заместитель председателя Моссовета. Существовало много отдельных строительных управлений и трестов, включая Управление по строительным организациям, которые не подчинялись Моссовету. Это стройконторы крупных заводов или министерств. Моссовет проводил линию привлечения крупных средств на жилищное строительство, поэтому любая инициатива, которая проявлялась министерствами по строительству жилья для своих служащих, приветствовалась. Другой возможности утолить жилищный голод на те времена и не было. Проблема жилья не решена и сейчас, многие граждане ютятся в подвальных помещениях или в уплотненных до невозможности квартирах.

Главная цель состояла в организации жилищного строительства на потоке. На какие элементы будут разбиваться детали жилья? Мы сами этого не знали, не было конструктивного решения. Опять начались поиски. Заграничные примеры у нас отсутствовали. Ни в Америке, ни в Европе такого метода еще не применяли, надо было думать самим, к чему большинство инженеров-строителей не были подготовлены. Я решил привлечь к делу инженеров-механиков, у которых уже был накоплен огромный опыт конструирования машин, требующих большой точности. При сборном железобетоне требовалась именно большая точность. Я обратился к инженерам завода «Красный пролетарий». Они с энтузиазмом взялись за реализацию предложения, и я почувствовал твердую опору под ногами. Вероятно, думал я, новая конструкция будет далека от совершенства и поначалу окажется похожей на первую «паровую машину». Но постепенно она усовершенствуется, подвергнется изменениям. Всякое новое дело так начинается. Я не боялся этого. Надо приступить к делу изготовления деталей, и сразу появятся новые, лучшие решения. Так всегда происходит в инженерной практике.

Помню свою первую беседу с конструкторами-краснопролетарцами. Раньше они ничем подобным не занимались. Им надо было охарактеризовать идею и объяснить, чего мы хотим от них в смысле ее инженерного оформления. Никто прежде не занимался производством деталей сборного дома. Все привыкли к кладке кирпичом, блоками, шлакоблоками, но о крупных деталях понятия не имели, так же как не было армированного железобетона. Я себе представлял конструкцию такого дома в виде каркаса с заполнением: простенки и наружные стены из плит железобетона или блоков. То есть речь шла о переходном этапе от старого метода к сборному железобетону. Потом мы пришли к выводу, что надо делать большие панели размером в комнату. На каркас навешивали панели, получался дом полной сборки. Инженерам с «Красного пролетария» требовалось разработать опорные колонны, чтобы далее на каркас можно было навешивать железобетонные плиты с оконными и дверными проемами и замонолитить их, заделать швы так, чтобы они не продувались и не пропускали влагу. Это очень важно.

Тут появились трудности не конструктивного порядка, а исполнения: швы заделывались недобросовестно. Поступали жалобы, что квартиры промерзают, их продувает. Жилец не обязан входить в анализ того, почему продувает или протекает. Пришлось установить более серьезный контроль при приемке зданий. Наконец, «Красный пролетарий» изготовил станок-автомат, делающий металлический каркас, который потом заполнялся раствором бетона и шел в «пропарку». Теперь опоры для каркаса могли готовить уже сборными, раньше их вязали проволокой, а позже сваривали толстые элементы. Новый автомат проволоку подавал сам, она выравнивалась и тут же сваривалась. Каркас для колонны или других элементов сборного жилища вращали при сварке тоже автоматизированно. Готовое изделие сразу шло на склад, а потом на строительную площадку.

В процессе создания станков для изготовления металлических каркасов под заполнение их бетоном нужное решение нашел строитель Лагутенко, недавно скончавшийся. Узнав о том из газеты, я вспомнил, как много времени провел с этим замечательным новатором, который умело способствовал механизации производства сборного железобетона. Я всегда искал таких людей, как он. Лагутенко предложил делать бескаркасный дом с железобетонными несущими стенами, что при сборке окажется проще. Стены будут и защищать от внешних воздействий, и воспринимать нагрузку. У меня к каркасу было больше доверия: не разрушилось бы здание! Навесные железобетонные стены на каркасе требовали меньше металла и являлись только защитными. Они могли изготавливаться из легкого бетона либо пенобетона с легким заполнителем. Но в идее Лагутенко привлекала простота сборки: получалось настоящее панельное строительство. Решили проверить на практике и потом определить, какому направлению дадим путевку в жизнь: каркасному или панельному.

Между прочим, Лагутенко сыграл роль первой ласточки, прилетевшей к нам после холодной зимы, так как первым из инженеров-практиков пришел к нам со своими идеями. Я был доволен, рассчитывая, что последуют второй, третий, четвертый и т. д. Они принесут свои дополнения, улучшения, изменения, в конце концов выработается технология сборного железобетона. Начинать всегда трудно. У нас далеко не все получалось. За нашими неудачами зорко следили ретрограды, сторонники кирпичной кладки и монолитного железобетона. Любой просчет подвергался осмеянию, но мы верили в начатое дело.

Для строительства сборного железобетонного дома нужны приспособления и формы. Чтобы панель стала прочной, требовались вибраторы, которые бы без огрехов заполнили форму. Следующий шаг – подача заполненной бетоном формы в пропарочную камеру. Там ее обрабатывали горячим паром, а затем – стадия созревания бетона. Это длительный процесс… Нужна была камера с определенной температурой и влажностью. Подачу бетона тоже надо было механизировать. Мы применили роликовый транспортер. Раньше при изготовлении балок из досок сколачивали опалубку-корыто, туда закладывали каркас, заполняли его бетоном, начиналось естественное его созревание. Потом доски расшивали. Масса ценного дерева погибала. В поточном производстве мы перешли на металлические сборно-разборные формы. Чтобы при твердении бетон не прихватил их, разработали смазочные материалы. Далее добивались такого монолита, чтобы работали вместе металл и бетон, принимая напряжение на себя, а при изменении температуры чтобы шло равномерное расширение. Если металл будет расширяться на одну величину, а бетон на другую, то произойдет отслоение и не получится монолита, каждый материал будет работать в отдельности, что приведет к разрушению конструкции. Технологию отрабатывали на практике, в процессе изготовления деталей.

Для изготовления стен, когда думали делать их навесными на каркас, мы привлекли к конструированию станка по изготовлению арматуры научно-исследовательский институт. Я много раз ездил туда или вызывал специалистов к себе, в горком партии. Потом они уже сами стали приходить и рассказывать о трудностях и успехах. Эти люди прежде никогда не работали в области жилищного строительства. Создание каркаса для стены дома их озадачило. Когда станок был готов, меня пригласили на «Красный пролетарий». «Изюминка» заключалась в том, что работа машины напоминала изготовление тканей. Проволоку довольно толстого сечения натягивали через ролики на расставленные шпильки и в определенном месте приваривали, сохраняя заданное напряжение металла в конструкции. Идея напряженного железобетона была известна и ранее. Из него обычно изготавливали балки для перекрытий. Но технология отдавала кустарщиной, а нам требовалось организовать поточное производство тысяч и тысяч таких строительных деталей. Конвейер должен был подчиняться строгому ритму. Одно из остроумных решений при организации потока – машина, которая накручивала на каркас проволоку. Выходил каркас нужного напряжения и точных размеров.

Все это снималось на кинопленку, где-то в архивах пленки сохранились. Партийной организацией и Моссоветом прилагались усилия, чтобы поскорее получить материалы с заводов, которые нам расписал Госплан, главным образом, металл определенного сечения и качества, цемент нужных марок. К тому времени у нас было искажено настоящее или истинное представление: понятие о цементе. Каганович как министр стройматериалов, чтобы блеснуть перед Сталиным, добивался количественных результатов. Он был неплохим организатором, но еще больше имел нахальства, и, чтобы показать, что под его руководством превзошли все ожидания по выработке цемента, он завел много его марок. Был создан кладочный цемент, который в общей сумме выпускаемой продукции тоже засчитывался, но пригоден был только для кладки кирпичных стен. Известковый раствор, который достался нам в наследство от прадедов, был значительно лучше. Нам же требовался иной цемент, чтобы получить заданную расчетом прочность изделий. Мы следили, чтобы поставляли цемент качественный, с определенных заводов и определенной марки. А получая его, сразу проводили испытания: делали кубики и разбивали их, чтобы увидеть, какое давление они выдерживают.

Шло строительство железобетонных заводов, разрабатывались конструкции по изготовлению деталей, отрабатывались детали домов. Активно подключился к изготовлению железобетонных деталей профессор Михайлов. Он поставил задачу создать железобетонную плиту, тонкую и легкую, с большими ячейками квадратного сечения, способную перекрыть целую комнату. Его идея заключалась в изготовлении таких плит на вибростанках. Михайлов отдавался делу сполна. К тому времени в Москве уже организовали производство армированных железобетонных плит для потолочных перекрытий метровой ширины с горизонтальными отверстиями. Станок получили из Германии. Когда мы оккупировали часть Германии, то узнали там технологию изготовления бетонных плит для перекрытий зданий. Они хороши тем, что имеют внутри пустоты.

Технология производства их была отработана немцами, и мы сразу начали ее внедрять. Михайлов работал над собственной плитой, а мы стали изготовлять в широком масштабе пустотные железобетонные плиты для перекрытий. Их производство организовал товарищ Гинзбург. Это давний и очень опытный строитель, с которым я много раз имел дело, и мне всегда было приятно встречаться с ним и слушать его высказывания по вопросам строительства. Гинзбург являлся непререкаемым авторитетом и как организатор, и как инженер. Именно он, переняв новинку у немцев, внедрил ее, и эти плиты долгое время служили нам, оказавшись удачной конструкцией.

Еще работая после войны в Киеве, я как-то, приехав в Москву, попал на строительную выставку. Мне хотелось посмотреть направление мысли инженеров-строителей. Там я наткнулся на оригинальные перегородки между комнатами. Они были для нас камнем преткновения. Мы умели быстро класть кирпичные стены. Но когда потом ставили перегородки, в основном дощатые, то их требовалось обмазать, оштукатурить известковым или цементным раствором и высушить. Голод на жилища испытывался огромный, и люди, не дожидаясь, когда здание высохнет, въезжали в него. А тут строители оказывались не на высоте. Сырое здание сохнет, растрескивается, полы рассыхаются, все требует переделки. Появилось ходячее выражение, что первый ремонт нужно производить в новом здании, потому что все делалось из некачественных материалов.

И вдруг однажды я увидел плиту-перегородку на полную стену комнаты. Она служила межкомнатной преградой. Межквартирной перегородкой являлась капитальная кирпичная стена. В смысле звукопроводности: нет капитальных стен, которые не проводили бы звука. Даже в тюремных крепостях заключенные перестукивались через толстые стены, но все-таки то был приглушенный стук. Конструктором новой стены являлся инженер Козлов, безвременно умерший в возрасте 60 лет. Я ходил около его стены, поглаживал ее и любовался конструкцией, которая решала все. Можно было готовить такие плиты, пропаривать их, чтобы получить быстрое схватывание, потом просушить, оклеить (если только аккуратно ставить, чтобы не повредить обои) и ставить готовую стену. Я постарался встретиться с Козловым, высказав ему много приятного, вроде того, что он нашел «жемчужину» для строительства. Но тут же изложил свои пожелания: надо, чтобы перегородочные плиты имели бы каркас не деревянный, как у него, а из легкого железобетона. Он-то сделал стену на гипсовом растворе. Гипс быстро схватывается, но недостаток его состоит в том, что такая конструкция будет служить только внутрикомнатной перегородкой и только в доме, в котором поддерживается определенная температура. Если же гипсовая плита почувствует влажный воздух, то стена станет сырой. Я попросил учесть это и изготовить железобетонный каркас на цементной основе соответствующей толщины с расчетом стандарта звукопроводности.

Козлов выслушал меня и ответил: «Убежден, что найду такое решение». Это был плодовитый конструктор, и вскоре я узнал, что он создал нужную перегородку. Я отправился к нему на завод и любовался его плитами. Произошло большое событие в строительном деле. Кое-кто скажет: «Опять Хрущев увлекся мелочью». Ну, нет, тут не мелочи, а решающий вопрос жилищного строительства. Только строители знают, сколько на плиты уходило времени. Штукатурной, неквалифицированной работой занимались в основном люди, прибывшие на стройку из деревни. Известна притча о Колумбе: его современники ломали голову, как поставить яйцо тупым концом на гладком столе, Колумб надломил конец и поставил. Вот вроде бы столь же простую вещь создал Козлов, изготовив плиту, которая готовилась индустриально, потом привозилась в контейнере, и (когда у нас появились краны), ее ставили краном на свое место. То есть никаких штукатуров и одни отделочные работы – шпаклевочные и обойные.

Потом я высказал новые пожелания Козлову: «Подумайте, не сможете ли вы сделать наружную стену на цементной основе? Желательно, чтобы она была полегче и ребристой, межреберье же будет заполняться чем-то для утепления». Мы искали способ утепления плит с применением шлаковаты при определенных связывающих материалах. Козлов опять взялся за дело. А у Михайлова пока что не получалось, изготовить плиту с нужной глубиной и тонкими ребрами трудно. Железобетон с щебеночным или гранитным заполнителем – это вам не металл и не глина, он слишком непластичен. Козлов же сделал цементный раствор с заполнителем-песком. Чтобы схватывание было прочным, его промывали. Получилась плита с ячейками и заданными пустотами. Я был готов расцеловать Козлова. Он изобрел конвейер! Конвейер железобетонного проката с автоматизацией и вибрационной утрамбовкой! Пластичная бетонная масса предварительно уплотнялась вибраторами и, двигаясь дальше, попадала под резиновый ковер. Под его защитой конструкция проходила под прижимными металлическими вальцами, как в металлургическом прокатном стане, получая легкое добавочное уплотнение. Готовая деталь по роликам направлялась в пропарочную камеру. Образовался непрерывный поток. С другого конца камеры ритмично выползали плиты. Кранами их подавали на склад.

У меня вырвался вздох облегчения: получилась продуманная технология, позволяющая строить неограниченно. Не надо возни на стройплощадке с растворами, есть готовые детали для перекрытия, для стены и каркас здания. В сборке домов уже накапливался опыт. Основным звеном стали краны. Успешно решалось создание мостовых и башенных кранов. Особенное распространение получили башенные, как более мобильные. Заимев башенные краны, мы были на седьмом небе. Тут встал вопрос и об архитектуре. Какой облик придать домам конвейерного производства? Скрестились копья ремесленников и промышленников.

Архитекторы отражали в основном точку зрения мacтepa-ремесленника, потому что она допускает широкие возможности выбора материала, формы, обогащавших каждую деталь. Я уже не говорю о целом доме. Появляется и реализуется цель художественно оформить здание. Это очень ценно, и я выступаю в принципе за это. Но все-таки не до бесконечности, надо уметь и сдерживать себя. Чтобы получить дом, который украшал бы улицу и город, приходится тратить много сил. А всякое поточное производство остается поточным. На нем можно получить разные профили с различным орнаментом даже в бетоне, однако те художественные детали, к которым привыкли наши маститые архитекторы вроде Жолтовского, любившего капители и греческие колонны, изготовить невозможно. Эти «старорежимные», как мы в шутку говорили, архитекторы строили некогда не для народа, а для господ.

Да, сами архитекторы могут мне возразить, что я забыл, дескать, о зодчестве, которым славится Древняя Русь. О такой индивидуальной красоте, какая отличает храмы в Кижах. О художественных работах наших плотников, которые без единого гвоздя, одними топором, стамеской и рубанком делали не только добротные, а и очень красивые сооружения. Все это я знаю. Помню и о Кижах, и об узорных наличниках на крестьянских домах, и о прочих резных украшениях. Я ведь с детства видел многое в своей Курской губернии, включая родную деревню Калиновку. Она была типичной деревней с саманными домами, в оконные проемы вставлялись четырехугольные рамы, все оконца расписаны. Вокруг окон и дверей вместо наличников шла роспись синькой с вырисованными узорами. В других местах России встречалось иное убранство домов. Но разве можно сохранить индивидуальность на потоке?

Архитекторы встретили железобетон неприветливо. Всякий штамп ограничивает индивидуальность. Да простят меня архитекторы. Я много работал с ними, много их слушал, многому у них научился, часто их поддерживал. Но из песни слова не выкинешь, что было, то было. Большинство архитекторов встретило поточное производство деталей и сборку домов в штыки. Раньше чуть ли не каждый дом имел своего архитектора и не был обезличен. Архитектор рассматривал здание как памятник своего времени, вкладывал всяческие особенности и в оформление окон и дверных проемов, и в капители, и в облик фасада – во все, чем богата архитектура. Я же в те годы доказывал: «Поймите, перед нами стоит проблема дать людям побыстрее жилье. Быстро и дешево дома можно получить только на потоке. Приходится унифицировать производство деталей, это позволит наладить конвейерный их выпуск, а точность изготовления и квалифицированные сборщики обеспечат безупречную сборку».

Примером может служить автомобильное и тракторное производство. Разрабатывая какую-то модель автомашины и запуска ее в производство, мы потом такими моделями заполняем улицы всех городов страны. Несмотря на однообразие, вследствие неплохого оформления эти машины воспринимаются хорошо. «Так давайте же по примеру машиностроителей, – говорил я, – которые добились подобного результата, строить дома тоже с помощью конвейера и пользоваться квартирами по доступным ценам». Если стоимость автомобиля, производимого на конвейере, высока, то это не значит, что высока его себестоимость. Продажная цена устанавливается государством и не всегда основывается на затратах. Она определяется не только затратами, а иными экономическими соображениями. Это уже другой вопрос. Однако если каждую машину делать вручную, то она будет доступна только королям. Тем более нельзя удорожать строительство жилищ для миллионов рядовых граждан.

Мне было больно входить в конфликт с архитекторами, которых я ценил и уважал. Часть из них вскоре прониклась сознанием необходимости идти путем массового жилищного строительства. Потом был создан институт типового проектирования с мастерской, разрабатывавшей типы фасадов и как бы создававшей лицо улиц. Мы попытались найти такие архитектурные формы, чтобы как-то разнообразить дома и чтобы улицы не были скучны. Хотели выделить каждый квартал, но достичь этого было очень трудно. Изобретательные архитекторы кое-что все же делали. Потом возникло много острот по поводу того, как человек, возвращаясь слегка «под мухой», не может поздним вечером найти свой квартал, свой дом. Да ведь нетрезвый может и в трех соснах заблудиться. На этот счет бытует не одна народная поговорка. Зато мы в короткий срок давали исстрадавшимся людям жилье, и они покидали прежние подвалы и чердаки.

Я не раз выступал на митингах перед москвичами с докладами о жилищном строительстве, говорил там с азартом и жаром, заявляя, что станем собирать дома, как собирают автомашины на заводе имени Лихачева. Некоторые улыбались, считая мои слова фантазерством. Разве можно собирать дома? Помню время, когда я впервые услышал, что на конвейере собирают тракторы. Для меня это тоже было новостью, которая не укладывалась в голове, хотя я давно знал, как собирали машины на заводе, где я работал слесарем. Но там каждая машина отрабатывалась в чертежах, потом изготавливались отдельные детали. Когда же гениальные инженеры предложили массовое производство однотипных машин, это стало переворотом в машиностроении.

Вот мы и подходили к перевороту в жилищном строительстве, и мне сейчас приятно об этом вспоминать. Мы прокладывали тут дорогу, по которой потом пошли все страны мира. Когда мы искали новые архитектурные приемы застройки, я предложил изготавливать детали для украшения окон и дверей. Ведь мы могли штамповать любые узоры из бетона и железобетона, а потом их окрашивать. Конфигурацию дома трудно изменить, здесь диктовало свои законы конвейерное производство. Жилье должно быть рациональным. Характер человека, его благородство, воспитанность – это его внутреннее содержание, а внешний облик – его одежда. Но иной раз довольно красивое лицо и яркая одежда прикрывают скверное внутреннее содержание. Так же и с жильем. Я часто встречал жилье, отлично внешне оформленное, а внутренняя планировка создавала невероятно тяжелые условия для хозяйки. Разместить с толком мебель и создать бытовые удобства в таком доме сложно.

Архитекторы часто пренебрегают внутренним расположением комнат, зато охотно проектируют эркеры или всяческие завитушки. Попробуйте у овальной стены расположить типовую мебель. При замене углов овалами квартира становится нерациональной и не может быть использована во всем своем метраже, а жильцы оплачивают пустые метры. Государство тоже терпит издержки, создавая такие дома, но многие архитекторы игнорировали этот факт. Мне возразят, что я пристрастен. Извините, дорогие художники и архитекторы, мое уважение к вам сохранилось, мы вместе сделали очень много полезного, но возникали у нас и горькие минуты. Я приносил вам огорчения, но и вы не всегда доставляли мне радость. В спорах рождалась истина, которая не всегда могла удовлетворить всех. Если спор ведется на разумной основе, дело выигрывает. Полагаю, что в том споре, который я вел с архитекторами, выиграло именно дело. Мы перешли тогда на массовое строительство жилья, а сейчас то, что до конвейерного производства деталей домов казалось мечтой, изготовляется легко. При честном отношении к работе сборщиков и отделочников люди получают хорошую и удобную квартиру.

В результате перехода на железобетон напряженного армирования уменьшился расход металла на один кубометр бетона. Получились не только удешевление строительства, но и экономия металла, пошедшего потом на возведение дополнительных жилищ. Стоимость квадратного метра имеет большое значение, и экономия позволяет расширить строительство для трудящихся. Металл в те времена был особенно лимитирован. При его нехватке ни при каких условиях не получалось увеличение жилищного строительства. Сначала до войны в Москве мы строили ежегодно не больше ста тысяч квадратных метров жилья. Это мизер, но нужно принимать во внимание, что все делалось вручную, а главным строительным материалом были кирпич, известковый раствор и древесина. Древесины не хватало, и первыми ее получали промышленные предприятия, а жилье оставалось на втором плане. Пятиэтажный дом клался из кирпичей примерно за два года. Причем и жилищное, и промышленное строительство осуществлялось посезонно, чаще всего зимой все замирало. Считалось, что зимой кладка из кирпичей невозможна, потому что на морозе раствор схватывается и не происходит его отвердение. Были случаи, когда дома разваливались. А в наше время мы изыскали возможность строить дома круглый год.

Прежде редкостью являлись дома выше пяти этажей. Очень много строилось бараков. Рабочие-строители, пришедшие из деревни, размещались в барачных общежитиях с нарами и с приложением к ним в виде бытовых неудобств, которые донимали тружеников после изнурительного рабочего дня. Ко времени моего возвращения с Украины в Москву в столице за 1949 год было построено до четырехсот тысяч квадратных метров. За строительство отвечал Промыслов, который наблюдал и содействовал. Непосредственно строительство вели сотни всевозможных строительных контор, ведомств, министерств, заводов и фабрик. Строительство было разбросанным, распыленным, осуществлялось медленно. Масса старых зданий пришла в ветхость, даже дома кирпичной кладки, построенные уже после революции. Перекрытия из невыдержанной, непросушенной древесины почти все были поражены грибком. Во время Великой Отечественной войны Москва плохо отапливалась, и сырость еще больше разрушила жилье. На него возник невероятный голод. Сейчас он стал меньше, хотя еще чувствителен. Выросли потребности людей, а от этого ощущение голода острее.

Мы стали набирать темпы строительства примерно с 1950 года, но очень медленно. Нам не хватало рабочей силы, и ее негде было разместить. Недоставало строительных материалов. После войны все средства были направлены на восстановление и дальнейшее развитие промышленности, чтобы нарастить экономический потенциал и обеспечить потребности вооруженных сил. Началась холодная война. Была опасность, что империализм навяжет нам новую горячую войну. Львиную долю народных средств стала потреблять оборона. Жилье опять отходило на второй план. Первейшие потребности человека – питание, жилье, одежда, культурные запросы – слабо удовлетворялись. После смерти Сталина раскрепощенный народ начал резче высказывать свои требования. Граждане почувствовали себя вольготнее, получив возможность выражать свои мысли и свое недовольство. Это неотъемлемое право людей.

Особенно возмущали всех невыносимые жилищные условия. Однажды Молотов на заседании Президиума ЦК КПСС заговорил об этом, и у него почувствовалась паническая нотка. Я смотрел тогда на него, как на новорожденного. Он что же – только теперь узнал, что нет жилья и что люди живут в домах-клоповниках? Что в коммунальных квартирах происходят бесконечные скандалы на бытовой почве? Председателем Моссовета стал тогда Яснов. Я общался с ним в Москве до войны. Он тогда работал инженером-строителем, потом участвовал в создании набережных на Москве-реке, превратился в признанного администратора, хорошо понимавшего строительное дело. Считаю, что строительство Москвы находилось в хороших руках. У каждого человека есть недостатки, не был лишен их и Яснов. До нас доходили сведения о его резкости и грубости, но в одном ему нельзя было отказать: он имел твердую административную руку властного человека и хорошо знал строительство.

В 1953 году у меня созрела мысль осуществить в руководстве строительством централизацию. В Москве жилища, построенные ведомствами, и распределялись по ведомствам, причем далеко не всегда так, как хотел бы Моссовет. Совсем не принимались во внимание инвалиды и пенсионеры. Государство в Москве представлял Моссовет, а он напрямую получал мало средств и мало строил жилья. Возникала пробка, которая не давала никакого выхода. Я и предложил ликвидировать карликовые заводы стройматериалов и строительные конторы, создав два ведомства: одно ведало бы организацией строительства, другое – производством строительных материалов и деталей. То было очень бурное заседание. Молотов буквально вскипал: «Как можно делать это при таком жилищном голоде? Разве одно управление лучше справится со строительством, чем уже существующие?» Сначала казалось, что правда на его стороне. Когда же высказались все желающие, меня поддержало большинство, а затем и сам Молотов, который снял свои возражения. Было принято решение централизовать строительство.

К тому времени уже имелись в столице два завода сборного железобетона. Кроме них Москва располагала массой других стройпредприятий. Когда их объединили, то начали перестраивать их работу, специализируя заводы на производство определенных деталей. Пришла возможность перехода на поточное специализированное производство. Это сразу увеличило выход продукции. Затем мы наметили строительство других заводов по изготовлению деталей для домов, перевели на поток производство дверей, оконных рам, паркета, линолеума. Там, где поточного производства не возникло, специализация тоже получила признание вследствие резкого роста выработки. Повысилось качество изготовления там, где руководство завода добросовестно отнеслось к своим обязанностям.

К делу были привлечены многие крупные специалисты и организаторы. Если в них не всегда совмещались эти два качества, то все равно где-то нашли себя и организатор, и новатор-ученый. Первые привлекались на административную работу, люди со стрункой ученого заняли место в экспериментальных мастерских и научно-исследовательских организациях. Тем не менее строительство жилищ из сборного железобетона не сразу пошло гладко. Столкнулись с проблемой крепления деталей: варить их или свинчивать? Особенно много трудностей возникло с замоноличиванием, чтобы создать необходимую прочность и долговечность строительства. Часто слышались нарекания на недобросовестную работу строителей, допускавших щели и прочее, так что после отделки дома на нем были видны следы лап горе-отделочников. Плохой рабочий оставлял свой фамильный знак, по которому жильцы узнавали, что тут трудился недобросовестный неряха.

Вспоминаю крестьянский рассказ об умении делать хорошую вещь. Крестьяне в Калиновке сеяли рожь, помещики – пшеницу. Как ни охранялись помещичьи посевы, но крестьянам удавалось порой уворовать что-то для себя. Один крестьянин уворовал пшеницу, размолол ее, просит жену испечь хлеб (а его семья голодала, не имея и ржаной муки) и говорит: «Если ты испечешь из белой, пшеничной муки, дети выскочат на улицу, и сразу все село узнает, что я украл пшеницу у помещика». Она успокаивает: «Я так испеку, что не будет заметно, из какой муки». Была «мастерицей».

Так – в любом деле, включая жилищное строительство. Из одинаковых материалов один сделает игрушку, а другой смастерит так, что противно смотреть. Критика же идет в адрес правительства. И правильно, а кого же критиковать? Правительство должно контролировать ход дела, заботиться, следить, повышать квалификацию работников, добиваться, чтобы все, что делается для народа, было бы добротным и долговечным. И не только долговечным, но красивым и удобным, чтобы жилище или предмет, которым пользуются жильцы дома, не огорчали живущего в этом доме, в этой квартире, а приносили ему радость. Но ничего не сделаешь, жизнь такова, одного доброго желания и одного слова не хватает. Никакое решение, никакие угрозы и наказания не помогут сразу достигнуть желаемого. Требуется общая культура, надо, чтобы человек осознал необходимость и научился строить хорошо. Он должен освоить свою профессию. Народные жалобы оборачивались против Моссовета и инициаторов нового дела. Мои кости перемывались тогда основательно. Но если тебя выдвинули на такой пост и ты обслуживаешь страну, то надо терпеть. Не всегда получаешь пышки, порою и шишки. Нередко шишек получаешь больше, чем пышек.

Из-за невероятной нужды в жилье мы вынуждены были, пересматривая проекты, ужимать все лишнее, чтобы поскорее удовлетворить большее число нуждающихся. Прежде всего возник вопрос этажности и высоты комнаты в ущерб некоторым удобствам. Размеры квартир, туалета, ванной комнаты, кухни – все подвергалось анализу инженеров-строителей. Возводились экспериментальные дома, которые мы потом осматривали, предлагая людям занять эти жилища и учитывая их замечания. Мы ограничили себя задачей создать минимально приемлемые условия для жизни людей. Мы пошли на это сознательно. Если бы мы пошли по максимуму, на широкую ногу, то почти для сорока процентов нуждающихся отодвинулись бы на годы сроки получения ими жилья. Не возникла бы масса новых семей, упала бы деторождаемость.

Я женился молодым человеком, в 1914 году мне было двадцать лет. Как только женился, получил квартиру. Следовательно, при капиталистических условиях, когда я работал рядовым слесарем, хозяин удовлетворял квартирами. И мне было больно, что я, бывший рабочий, при капитализме имел лучшие жилищные условия, чем сейчас мои собратья. У меня тогда были спальня и кухня-столовая, помещение приличное, с деревянным полом и коридором, под ним погреб, куда складывались продукты. Каждая хозяйка занималась соленьями на зиму. В Донбассе существовал более богатый овощной ассортимент, чем тот, которым пользовались в пятидесятые годы в Москве. Кроме того, рядом с домом стоял сарайчик для угля и дров. Рабочие при желании могли держать в сараях корову, свинью, кур, и многие их имели. А теперь?

Мы не могли молодоженов удовлетворить не только отдельной квартирой, а и местами в общежитии. Куда же дальше? Люди добиваются свободы, чтобы лучше жить и удовлетворять свои потребности. И граждане говорили: «Что вы нам обещаете загробную счастливую жизнь? Дайте нам хоть немного земного счастья». Пришлось поторопиться, чтобы удовлетворить элементарные человеческие пожелания. Мы специально изучили иностранную практику строительства зданий. Прежде у нас высота комнаты достигала три с половиной метра. За границей многие люди, строя себе жилье на собственные средства, делали высоту в два метра семьдесят сантиметров. Если подходить с медицинской точки зрения, то необходимо создавать условия воздухообмена. Чем больше кубатура, тем лучше условия, нет спора. В Финляндии мне показали строительство дома, владелец которого, инженер, сам давал объяснения. Я спросил его о высоте потолка. Услышал: «Два с половиной метра». «Как низко», – удивился я. Он возразил: «Предпочитаю, чтобы кубатура была увеличена не за счет высоты, а за счет площади. Это расширяет возможности размещения семьи и создания удобств».

Если перед какой-то хозяйкой поставить вопрос, что лучше – высота или большая площадь, то многие выскажутся за последнее, потому что можно будет удобнее разместить мебель и расположить семью. Другая проблема – лифты. Решили обойтись в малоэтажных зданиях без них. Разве мы не понимали того, что на лифте подниматься легче, особенно престарелым? Да, трудно жить без лифта, но еще труднее без квартиры. Если спросить холостяка или молодоженов, согласились бы они получить поскорее квартиру на четвертом этаже без лифта, зато с удобствами, то услышишь согласие. Мы хотели строить одно– или двухкомнатные квартиры коридорной системы для молодоженов и для одиноких. При разумном распределении жилплощади давать ее пожилым людям на первом или втором этаже, тем, кто помоложе – на третьем – пятом. Экономили на всем. На первых порах не все квартиры, к сожалению, оборудовались ванной, в некоторых имелся лишь душ. Конечно, многие оставались недовольны. Но разве лучше было обещать райскую жизнь за гробом? Некоторые верили в это, шли на муки и страдания, но сейчас уже таких «глупцов» становится все меньше и меньше. В наших условиях рано обещать, что наступит такое время, и люди будут пользоваться благами по потребности, а работать по возможности. Это хорошо и заманчиво, и мы в это верим, что когда-то это время наступит. Но это время коммунизма. Когда оно наступит, сейчас трудно сказать. Надо сегодня дать теплую светлую квартиру, чтобы это был не улей, в котором живут тысячи пчел. Другой раз однокомнатная квартира превращается в такой улей.

Поэтому при рассмотрении проектов мы порою пренебрегали некоторыми частными удобствами, помня о том, что масса народа в городах не знает, что такое теплый туалет. Крестьянство вообще пользуется холодным туалетом. На рудниках в старое время не знали, что такое домашняя уборная. Вспоминаю такой случай. В 1920 году мы, разгромив деникинскую армию, вышли к Новороссийску. Наш 74-й полк 9-й стрелковой дивизии занял Тамань. В мае меня и моего друга Петра Кабинета послали на курсы при политотделе 9-й армии в Краснодар. Мы, люди с рудников и из деревень, не имели понятия, что туалет может быть в квартире. В деревне это считалось неприличным, надо было ходить под сарай или за сарай. На рудниках был построен ряд нужников. Конечно, холодных, на улице. В иной из них можно было без риска зайти только на ходулях. В Краснодаре нас разместили в Доме благородных девиц с парком, прекрасными залами, спальными комнатами, тумбочками у каждой кровати. Это здание заняли боевые, но не столь благородные бойцы. Уже через два дня в туалет войти было невозможно, потому что люди не умели им пользоваться. Сначала его загадили, а потом принялись за парк. Через месяц и по парку ходить стало небезопасно. Такой была тогда наша культура. Но почему в середине двадцатого века нужно терпеть отсутствие приличного туалета?

Страдала из-за экономии и планировка. Претензии, которые мы предъявляли архитекторам и строителям, затем нам предъявляли жильцы. Встроенная мебель, чтобы не таскаться со шкафами и не загромождать маленькие квартиры, внедрялась медленно и недостаточно. А за границей она широко применялась. Заходя для обследования в квартиру, подготовленную к заселению, я не раз возмущался пятнами на обоях, плохим качеством стен. Следователям уголовного розыска не составило бы труда найти по отпечаткам пятерни человека, который произвел такую грязную работу. Однажды мы с Микояном зашли в дом, где к отделке предъявлялись повышенные требования. Там работал армянин, приехавший из Франции. Он облицовывал стену мелкими мозаичными плитками. Это был художник своего дела. К сожалению, у нас таких были единицы. Если пол укладывался ковровой мозаикой, то цемент прикипал так, что потом его невозможно было отодрать, пол оставался с цементными пятнами.

Я думаю, такие «украшения», следы «культуры» нашего строительства, к сожалению, можно найти в каждом доме. В отделке мы очень небрежны. Нередко очень хорошее здание после отделки выглядело скверно и отравляло настроение человека, получившего ордер на квартиру. До получения ордера он соглашается на все, потому что выбора нет, а берет то, что дают. Потом начинает огорчаться и брюзжать, выражает свое недовольство довольно громко. И это законное недовольство. С этим надо считаться. Предоставляя квартиры, не надо людям отравлять настроение.

Не столь давно я по телевизору видел передачу «Наши соседи»: жильцы въехали в новую квартиру, а строители вымогали у них взятки. Преступление со стороны тех, кто вымогал, и тех, кто поощрял это вымогательство. Но я больше виню тех, которые вымогают, и меньше тех, которые дают. Может быть, четверть своей жизни человек прожил в общежитии, он уже исстрадался, находясь в таких условиях, хочет поскорее устроиться, поэтому другой раз идет на преступление. Увы, это характерная черта нашей эпохи, связанная с тем, что квартиры сдаются в уродливых условиях. Утешался я тем, что к 1964 году в Москве, в результате перехода на сборное железобетонное строительство, ежегодно строили уже 3,8 миллиона квадратных метров жилья. Это по прежним временам головокружительная цифра. Дореволюционная Москва построила одиннадцать миллионов квадратных метров жилья за восемьсот лет своей истории. Мы такую же жилплощадь дали людям за несколько лет. К тому же не богачам, а трудящимся, и не общежития, а отдельные квартиры.

К примеру, даже в тридцатые годы рабочие Трехгорной мануфактуры жили в казармах и общежитиях. Спальные места были в два-три яруса. Можно себе представить атмосферу, в которой жил человек. Мне-то лично это знакомо.

Как-то, работая на заводе Боссе, я поехал монтировать горное оборудование – элеваторы и транспортеры – и зашел в двухъярусное общежитие. Никогда не забуду увиденного: некоторые рабочие правили малую нужду прямо со второго яруса вниз. С тех пор я возненавидел общежития.

Москва до начала крупного строительства в 1931 году не знала общедоступных канализации и водопровода. Устраивались разборные колонки. Мостовые, даже булыжные, были не всюду, даже в центре города. А другие элементарные условия жизни? На руднике можно сбегать в туалет, а в городе куда побежишь? В новой Москве планировались целые кварталы, прокладывали коммуникации городского хозяйства с телефоном, освещением, канализацией, водопроводом, мостовой, тротуаром и озеленением. Это строительство было значительно благоустроеннее, чем в дореволюционное время.

Теперь мы поставили задачу вывести людей из бараков, ликвидировать, срыть их, чтобы память о них осталась только в художественной литературе. Но, к сожалению, это не такое простое дело. Когда Моссовет и райсоветы стали распределять жилье, то начали поступать сведения, что получают его в первую очередь не те, которые живут в бараках или в клоповниках, а те, кто уже имеют отдельную квартиру. Они просто улучшали жилищные условия. Распределение квартир – вопрос политики, и здесь я встретился с большими трудностями. Мы наказывали людей, которые допускали это, потом предложили профсоюзам распределять квартиры, заранее выдавая ордера рабочим, чтобы они сами наблюдали за сроками и качеством строительства. Несмотря на это, мало что получалось. В условиях социалистического государства люди, улучшающие жилье, более влиятельны и имели возможность оказывать давление, находить себе каких-то ходатаев и защитников, а те, кто ютился в общежитиях, удовлетворялись в третью очередь. Где же выход? Строить больше и скорее. Это наилучший способ удовлетворения потребностей в жилье.

По метражу нового строительства мы тогда ошеломили мир. Ни одна страна не возводила столько жилья, сколько мы. Это признание было сделано мировой печатью. Я этим гордился и горжусь сейчас. Во время недавних выборов в Моссовет по телевизору транслировали предвыборное собрание. Выступал Промыслов с докладом по жилищному строительству и сказал: «Теперь мы, товарищи, будем строить только высотные здания. Пятиэтажки мы строили по указанию “сверху”, а теперь станем строить высотные». Мне было горько слушать эту болтовню ответственного человека, которого я в свое время продвигал и считал разумным. Что значит «сверху»? Он же был председателем Моссовета! Имелось ли у него какое-то другое мнение? Я такого мнения от него никогда не слышал. К тому же, в 1949 году он до меня возглавлял строительное дело в Москве. Пусть он вспомнит, какой этажности он возводил дома и с какими коммунальными условиями? Если же под словом «сверху» он имел в виду Хрущева, то я с гордостью беру на себя ответственность и убежден, что разумные люди оценят сделанное объективно.

Однажды некий архиерей объезжал свои приходы. В одном селе он не услышал колокольного звона и прочитал нотацию священнику: «Ты нарушаешь церемонию». Тот стал объяснять: «У меня на это одиннадцать причин», и начал с первой. Одиннадцатая же заключалась в том, что не было колоколов. Архиерей ему: «Чего же ты мне голову морочишь? Сразу начал бы с одиннадцатой». То же самое я сказал беспринципным политиканам, которые рассуждают без учета конкретной действительности. Не было у нас возможностей строить быстро и с большим комфортом. Не имелось колоколов. Если бы мы строили со всеми удобствами, за которые всегда я ратую, то значительно сократили бы объемы строительства и продлили бы страдания людей, вообще не имевших жилья. Приходилось выбирать из двух зол меньшее. Считаю, что оправданно. Жилищный кризис вынуждал нас изыскивать любые возможности быстрейшего удовлетворения потребностей народа в жилье. Этому было подчинено все. Ради этого в целях экономии средств мы даже отказались от продолжения уже начатого строительства метрополитена в Баку и Тбилиси, зажали ассигнования на продолжение строительства метрополитена в Киеве, лишь бы поддержать возведение жилищ первой очереди. Правильно это было сделано или неправильно? Абсолютно правильно. В некоторых городах строительство метрополитена не является первой необходимостью. Я признаю, что это самый удобный и безопасный вид транспорта. А если возникнет новая война, он станет местом убежища, как Московский метрополитен в годы Великой Отечественной войны. Но надо иметь в виду, что метро является очень дорогим удовольствием. Там, где есть возможность, надо пользоваться колесным наземным транспортом, трамваем, который еще не изжил себя, когда мы ведем обширное жилищное строительство. Москва и Ленинград в мое время не могли жить без метрополитена, поэтому им и отпускались средства на его строительство.

Баку растянулся на большое пространство, но это не концентрированный город по расположению жилья. Лучше бы средства, которые в нем ассигновались на метрополитен, обратить на жилье. Такое же положение в Тбилиси. К тому же там это было временное решение. То, что сегодня дорого и невозможно, завтра станет возможным. Сейчас, читая газеты, я встречаю всяческие прожекты. Вот такой-то город тоже решил построить метрополитен. Это хорошо, но можно и обжечь руки. Израсходуют средства, необходимые для жилищного строительства, хотя можно было бы при разумном планировании пользоваться и наземным транспортом, более дешевым. Да и с точки зрения посадки пассажиров он удобнее. Трамвай, если сделать его быстроходным и бесшумным, вполне приемлемый вид городского транспорта. Я большой сторонник и троллейбусного сообщения. В пригородах полезно пускать электропоезда большой скорости на опорах, как это делают во Франции.

Некоторые архитекторы и инженеры предлагают поднять городское транспортное движение на уровень крыши пятиэтажных домов. Они доказывают, что шум от движения можно устранить, он не передается в здания. Не знаю, насколько это возможно. Могут создаться большие неудобства для жильцов. Но это далекая перспектива, и я ее не стану затрагивать. Новые идеи возникают и будут возникать постоянно. Проблемы транспорта все больше упираются в перспективу быстрого роста городов. Уже сейчас в Нью-Йорке пешеход в час «пик» может скорее преодолеть путь, чем на автомобиле. Я всегда был сторонником разумного регулирования размеров городов. Нельзя допускать перенаселенности, надо научно обосновывать рост города.

Противник я и того, чтобы допускать чрезмерное увеличение количества учебных заведений в столицах и других крупных городах. Среднетехнические и высшие учебные заведения должны быть рассредоточены по разным городам. Это благотворно воздействовало бы и на рост культуры населения. Любой вуз облагораживает город. А такие учебные заведения, как медицинские, педагогические, пищевой промышленности и бытового обслуживания, обязательно следует рассредоточивать.

Я не знаю, сколько сейчас тысяч студентов в Москве? Обосновано ли это какими-то деловыми соображениями? Трудно доказать. Я считал, и тогда все мы придерживались линии, что не надо расширять высшие учебные заведения в столице, а надо строить их в других городах, ближе к тому виду производства, для которого они создаются. Будущие специалисты по мере необходимости на месте проходили бы практику и вообще изучали бы предмет не только в теории.

В те годы нашу политику в области строительства общественных зданий я бы назвал аскетической. Все ресурсы шли на строительство жилых пятиэтажек. Мы зажали даже строительство таких необходимых учреждений для воспитания нашей молодежи, как спортивные сооружения и клубы. Постепенно мы открывали шлюзы для этого вида строительства, но осторожно, иначе могла произойти большая перекачка денежных и материальных средств из фонда жилищного строительства. В нынешнее время именно это и происходит: строительство жилья топчется на месте, а средства вкладываются в здания отнюдь не первой необходимости. Недавно я прочитал заметку в газете о том, что в Минске создается проект закрытого футбольного поля. Плохо это или хорошо? Очень даже хорошо, но сколько это будет стоить? Надо как можно больше строить более дешевых и открытых стадионов, чтобы большее количество желающих имело возможность заниматься спортом и наблюдать соревнования. В постановлениях Совмина СССР об излишествах конкретно и резко не говорится. Такая стыдливость вредна для дела, потому что отвлекаются средства, необходимые для возведения жилья. Можно ли найти разумное оправдание тому, что в Киеве построено нечто вроде копии московского Дворца съездов? Говорят, по отделке он его превосходит. Сколько миллионов стоит это сооружение? Я боюсь сказать. Это при том, что Киев имеет незагруженные театры и дома культуры. В Киеве есть общественное сооружение (я сам был участником проводимого в нем совещания), вмещающее около пяти тысяч человек. Промышленная кооперация затем построила аналогичное сооружение вместимостью в три тысячи человек. Одним словом, для Киева такого количества помещений для концертов, собраний и митингов вполне достаточно. Нет, построили Дворец съездов! То здесь, то там отвлекаются ресурсы на строительство сооружений, в которых нет острой нужды. Я говорю: «острая нужда»… Ее всегда можно обосновать, как говорится, можно притянуть за уши. Но надо из всех нужд выбрать самые острые, а это – жилье. Сегодня – это все еще жилье. Правда, мы сбили остроту. Сотни тысяч людей получают миллионы метров жилой площади, но еще нельзя сказать, что проблема решена. Над ней придется много и долго работать.

Меня как-то один киевлянин спросил: «Верно ли, что вы были против строительства подземного ресторана на площади Калинина? Шелест, выступая на городском активе, говорил, что Хрущев был против, и тут же сказал: «А ведь сооружение очень красивое». Если дать деньги, то архитекторы могут соорудить и не такие красивые здания, а даже похлестче. Но зачем Киеву подземный ресторан? Он обходится стоимостью в пять наземных. Нельзя же во имя красоты демонстрировать глупость. Вопрос в том, что рационально. Если подсчитать, какие средства были затрачены на этот ресторан и что можно было бы на них сделать для жителей города, то неизбежно задумаешься.

Скажу и о высотном строительстве. Какая высота наиболее рациональна? Здесь тоже много субъективного. Можно теорию притянуть к нуждам практики, можно и наоборот, во имя оправдания того или другого шага. В мое время прежде всего ставилась цель: при меньших денежных и материальных затратах построить побольше жилищ. Такова была наша политика в этом вопросе. Вторая причина возведения пятиэтажек – военного характера. Должен признаться, что на меня война оказала в этой связи немалое влияние. Я видел страдания людей и многочисленные разрушения и до сих пор не освободился от картины разрушенных городов. Чем выше здания, тем при бомбежке больше разрушений и жертв.

После войны Англия под ее воздействием приняла решение не строить здания выше пяти этажей. К тому же это самое рациональное строительство, с наименьшими затратами. Если опять разразится военная катастрофа, то взрывная волна, которая распространяется веерообразной воронкой снизу вверх, сокрушит меньше. Могут сказать, что при водородных бомбах это не имеет значения. Не согласен. Они производят разрушения много бо́льших масштабов, но подчиняются тем же законам физики.

Полагаю, что пока твердый мир не обеспечен на земном шаре, данный довод сбрасывать со счетов нельзя. А зачем вообще нам строиться вверх? Мы же не Япония или Голландия, где люди вынуждены отвоевывать территорию у моря. У нас такой необходимости нет. Для жильцов чем выше, тем не лучше, а хуже, да и дороже. Если рассуждать несколько утрированно, то во сколько обходится жильцам 25-го этажа пользование туалетом? Сколько стоит подача туда воды? Скажут, а как же в Америке? Но и там небоскребы составляют меньшинство домов. К тому же в капиталистических условиях высотные здания оправданы тем, что земельная площадь под застройку стоит очень дорого, поэтому застройка и ползет вверх. Экономически это оправдывается, интересы же живущих игнорируются. Еще когда в середине тридцатых годов мы принимали решения о реконструкции Москвы, специалисты разъясняли, почему надо ориентироваться на пяти– или семиэтажные здания, и критиковали высотные дома, критиковали разумно. В США богачи в высотных домах не живут. Они строят их для коммерческих предприятий. Хочешь располагаться в центре – плати. Такой подход экономически оправдан.

У нас подходы иные и экономическая целесообразность иная. По крайней мере пока. Что будет, когда резко возрастет население городов СССР, не знаю. Все решат экономические расчеты.

После войны в Москве построили несколько высотных зданий: Московский университет, здание на Смоленской площади под Министерство иностранных дел, жилой дом на Котельнической набережной и другие. Когда их построили и доложили Сталину, какова должна быть квартплата, чтобы строительство экономически себя оправдало, то выяснилось, что большинство москвичей не смогут позволить себе оплачивать такие квартиры. Сталин предложил дать эти квартиры людям, имеющим высокие заработки, – народным артистам, видным ученым, известным литераторам. Одним словом, верхушке общества. Но даже для них квартплату пришлось снизить, и она не восполняла затраты на сооружение домов. Никакой капиталист не стал бы строить такие здания на таких условиях. Но если капиталисту это не выгодно, то почему нам подобное расточительство кажется привлекательным?

Помню, как у Сталина возникла идея построить высотные здания. Мы закончили войну Победой, нас признали победителями, к нам, говорил он, станут ездить иностранцы, ходить по Москве, а в ней нет высотных зданий. Они будут сравнивать Москву с капиталистическими столицами. Мы потерпим моральный ущерб. В основе его мотивировки лежало желание произвести впечатление. Но ведь эти дома – не храмы. Когда возводили церковь, то хотели как бы подавить человека, подчинив его помыслы Богу.

Конечно, я вовсе не придерживаюсь той точки зрения, что высотные здания совсем не нужны. Это было бы глупо. Просто я высказываюсь за рациональность во всяком деле. В подтверждение своей позиции привожу здание СЭВ, которое расположено у Кутузовского моста. В строительстве этого сооружения участвовали все страны, которые входят в экономическое объединение социалистических стран, а правительство утверждало проект. Сейчас, проезжая по этому мосту, я любуюсь этим зданием: в нем найдены хорошие пропорции. Такое высотное здание оправдано, так как экономически выгодно и красиво.

Другой пример. Если бы я имел какое-то влияние на принятие решения о строительстве высотного здания Московского университета, я был бы против. В нем огромное количество студентов и аудиторий, поэтому надо избегать лишней вертикальной транспортировки. Очень разумно в Ленинграде сделан в три этажа бывший Смольный институт. Очень целесообразно размещались люди в этом здании, а архитекторы оставили после себя хорошую память. Я не говорю, что все должно быть в три этажа. Должна быть рациональность с учетом назначения сооружения. Высотность здания для Московского университета, которое строили в чистом поле, экономически ничем не оправдана. Это было своеволие Сталина. Я хотел бы закончить свои рассуждения о высотном строительстве зданий следующими словами: многоэтажность – это вопрос вкуса, вопрос времени и, прежде всего, экономической целесообразности. Всякое создаваемое сооружение должно отвечать своему назначению. Мерилом в жилищном строительстве должны быть удобства для людей и стоимость квадратного метра жилья.

Сбивая невероятный голод на жилье, мы тогда удобства подчинили стоимости. Нужно было бы строить хорошие раздельные ванные и уборные. И ванную комнату не так делать, как делали мы, не душ или сидячую ванну, а хорошую, полноразмерную ванну, с тем чтобы можно было бы во весь рост вытянуться и понежиться в теплой водичке. Но, к сожалению, тогда этого мы сделать не могли. У нас не было возможности. Мы могли бы вместо того построить какое-то количество роскошных квартир, но именно за счет количества, что обернулось бы против нуждающихся в жилье. Одним дали бы роскошные жилища, а других оставили в подвалах и на чердаках. Это обернулось бы жестокостью.

К концу моей политической и государственной деятельности Правительство СССР готовилось к строительству жилищ с большими удобствами. Когда мы беседовали об этом с главным архитектором Москвы Посохиным, он представлял проекты, которые вполне соответствовали такому назначению. Я обратился к нему с просьбой спроектировать здания в девять, четырнадцать и шестнадцать этажей. К товарищу Козлову я обратился с просьбой спроектировать детали для таких жилых зданий на своих вибропрокатных прессах.

Я попросил товарища Посохина предусмотреть в новом здании иные нормы по площади жилья, особенно прихожей, кухни, туалета и ванной комнаты. Обязательно раздельные туалет и ванная комната и встроенная мебель. Посохин тогда мне напомнил, что это выйдет за пределы установленных правительством норм.

Я ответил, что этот жилой дом – следующая ступень, на которую мы уже должны подняться, строить с большими удобствами. Конечно, здесь должны быть лифты с бесшумными муфтами, чтобы при пользовании лифтами и закрывании дверей здание не содрогалось бы. Лифты должны быть бесшумными, такими, какие умеют их делать финны.

Построили первое девятиэтажное здание. Я выезжал и осматривал его. Потом начали следующий этап – строительство 16-этажного дома из тех же деталей. Мы активно готовились к новому этапу в жилищном строительстве. Становилось невыгодно строить четырех– и пятиэтажные дома. Экономически обоснованная высотность жилищного строительства смещалась к девяти – двенадцати этажам. К этому мы и готовились. В стоимость квадратного метра входят не только собственные затраты сооружения жилого дома, но и другие: прокладка дорог, прокладка тротуаров, прокладка коммуникаций: газа, телефона, электричества и всего, что сопряжено с созданием жилого квартала. При строительстве высотностью в четыре-пять этажей пространства занимается больше, чем при строительстве девяти – двенадцатиэтажных домов. При увеличении объемов строительства центр тяжести расходов все больше смещался с самих домов на подготовку территории. В соответствии с этим мы меняли свои подходы. Теперь получалось: чем выше здание, тем оно дешевле, но не буквально, есть какой-то предел. Выше этого предела повышение этажности вновь ляжет накладными расходами на стоимость квадратного метра жилой площади. Такова диалектика строительства, и важно уловить момент, когда следует изменить устаревающую стратегию. На первом этапе жилищного строительства мы опирались на пятиэтажки, теперь стал разумен переход к зданиям в девять – двенадцать этажей при той же стоимости одного квадратного метра площади. В пятиэтажках стоимость квадратного метра достигала ста десяти рублей. В Нью-Йорке высотное здание экономически оправдывается иначе. Там застройщики скупают целый квартал, сносят все прежнее малоэтажное жилье и строят высотные здания. Им так выгоднее. В социалистических условиях должен быть другой подход. Надо не сносить пятиэтажки, а сохранять их, капитально ремонтируя, внутренне переустраивая и улучшая. Если мы придадим старым домам новый облик, встроим лифты и улучшим в них условия проживания, то не всегда человек захочет переехать оттуда в высотку. Повышение этажности можно рассматривать как естественную эволюцию в строительстве. После смерти Сталина на периферии жилье строилось в один-два этажа. Спрашивается: «Почему?» Здесь никакой политики не было. Москвичи же увлеклись небоскребами. И то, и другое невыгодно, это крайности. Расчистка и всякие коммунальные услуги при одноэтажном строительстве стоят невероятно дорого. О высотках я уже говорил. На том этапе строительство трех-, четырех– и пятиэтажных домов оказалось значительно дешевле, так же как и обслуживание живущих в таком городке заводского типа. Теперь наиболее разумная высотность здания девять – шестнадцать этажей. Что будет завтра? Не знаю.

Подводя итог своим записям о строительстве, я радуюсь и горжусь, что мы освоили строительство жилья в таких грандиозных масштабах. Все это благодаря сборному железобетону. Мы первыми в мире проявили инициативу в этой области. Однако скажу, пока мы спорили, осваивали и внедряли сборное железобетонное строительство, Запад успел взяться за ум и шагнул семимильными шагами в этой сфере. Теперь нам нужно самим шагать дальше, не забывая о достигнутом. Когда в Югославии был разрушен землетрясением город Скопле, а я вскоре после него, побывав в Югославии, увидел все разрушения, то мы в порядке братской помощи послали туда саперов. Они произвели разборку зданий, которые могли быть восстановлены, и расчистку города. Мы подарили Югославии завод сборного железобетона для жилищного строительства. Думаю, что он сыграл свою роль в восстановлении города. Такой же завод мы передали правительству Афганистана. Можно сказать, что сборный железобетон завоевал себе международное признание.

 

Дела сельскохозяйственные

Часто и знакомые, и незнакомые, даже случайно встретившиеся со мной люди задают мне вопросы о моих взглядах на развитие сельского хозяйства. О сегодняшнем дне мне трудно говорить, ибо прошло уже пять с половиною лет, как я питаюсь лишь газетными статьями и сообщениями радио. Могу поэтому рассказать о прошлом, а о настоящем высказать лишь некоторые суждения.

Несколько слов о сельском хозяйстве. Сельское хозяйство в нашей стране после революции всегда было делом трудным: из-за малости хозяйств, мелкотоварности трудно поддавалось управлению. Не было техники, только соха, правда, она встречалась уже редко, и плужок. Одноконный плужок был рассчитан на слабую крестьянскую лошадь. Плуг, позволяющий пахать глубоко, крестьянская лошадь не потянула бы. Как правило, крестьянин пахал землю плужком в упряжке одной лошадью, в одну лошадиную силу. Минеральных удобрений совсем не было, даже понятия о них не имели.

На моей родине главным образом производились пшеница на продажу и овес для соседнего конного завода. Там был прекрасный конный завод. Хозяйство велось на очень высоком уровне, хотя тракторов у помещиков в то время не было. Пахали глубоко, навоза вносили много. Видимо, у них был селекционный семенной материал, хороший, отборный, поэтому урожай получали по тому времени для крестьянина совершенно немыслимый: от тридцати до тридцати пяти центнеров пшеницы и по триста тридцать центнеров с лишним сахарной свеклы. Я мальчишкой слышал, как крестьяне вздыхали от зависти: они получают сорок – сорок пять пудов, а помещики убирают такие хлеба! В пять раз больше! Когда я работал Председателем Совета Министров, то посылал к бывшему приказчику помещика своего помощника, узнать какие же тогда собирали урожаи.

В детстве я какое-то время жил в деревне и полюбил крестьянский быт. Но в основном детские годы я провел на рудниках с отцом, который работал на угольных копях. Особенно в моей памяти сохранилась его работа на шахте Успенской, в четырех верстах южнее Юзовки. Сам я трудился в юности на машиностроительном заводе, потом на руднике, потом служил в Красной Армии. В этих районах Украины, в Донбассе, до самой революции рабочие были хорошо обеспечены продуктами питания. Если в Петербурге, Москве и других городах были очереди, то у нас таких очередей не было. Донбасс обеспечивался хлебом с Кубани, с Дона. Очереди у нас стали появляться после Октябрьской революции, когда начались саботаж и бегство торговых людей, когда началась Гражданская война. На Дону восстали казаки, Каледин. Кубанский хлеб стал нам недоступен. Таким образом, создались трудности не в результате отсутствия продуктов, а из-за дезорганизации, из-за Гражданской войны.

Надо сказать, что до революции потребление с внутреннего рынка было небольшим. Во-первых, рабочего класса и служащих было немного, основное население страны было крестьянским, которое питалось не с рынка, а из собственного хозяйства. Крестьянство России питалось очень примитивно, не все крестьяне обеспечивали себя даже хлебом, а о мясе и говорить нечего. Не было у них и денег. В Донбассе на базаре можно было купить дешево что угодно, но это не было изобилием всей страны. Изобилие сложилось в определенном рабочем районе, где платили соответствующие заработки, которые давали возможность потреблять мясо и постное масло. Основная часть населения была лишена этих возможностей. Порой продавалось последнее, с тем чтобы купить керосин. Некоторые деревни в то время пользовались еще не керосином, а лучиной. Это была примитивная жизнь бедняков. Сельское хозяйство не удовлетворяло запросов страны. Средства производства оставались те же самые: тот же плуг, та же соха и та же обессилевшая лошадь.

В начале 1922 года я из армии вернулся в Донбасс и по партийной мобилизации выезжал в село на проведение посевной кампании. Я ездил в Марьинские села. Раньше там жили богато, а в голод после 1921 года люди умирали, были даже случаи людоедства. Вся наша работа заключалась в том, что мы собирали крестьян и призывали их сеять хорошо и вовремя, а еще лучше провести сверхранний сев. То, что мы говорили, сами очень плохо понимали. Речь моя была довольно примитивной, как и речь других товарищей. Я никогда по-настоящему не занимался сельским хозяйством, и все мои познания основывались на том, что я видел в детстве у своего дедушки в Курской губернии. Сельское хозяйство в Донбассе очень многим отличается от средней полосы. Здесь оно было на высоком уровне, а крестьяне были более обеспечены. На Украине пахали, главным образом, парой коней, а другой раз, кто побогаче, даже запрягали в плуг пару волов. А самые богатые – две пары волов. Так же поступали и помещики в Курской губернии.

Я пошел учиться на рабфак в том же 22-м году, учился три года. Секретарем уездного комитета у нас был Завенягин. Когда я окончил рабфак, то секретарем окружкома (тогда уже перешли от уездов к округам) стал Моисеенко.

После окончания рабфака в 1925 году мне не дали возможности поступить в высшее учебное заведение. Хотел учиться, получить специальность. Я имел склонность к инженерным вопросам и мечтал поступить на факультет машиностроения. Как слесарь я любил свою профессию, любил машины, но мне сказали: «Нет! Надо идти на партийную работу, потому что это сейчас главное». Так я стал секретарем партийного комитета в Петрово-Марьинском уезде, смешанном по профилю производства. Это выражалось в том, что собственно Марьинский уезд был сельскохозяйственным, а угольные копи назывались Петровскими рудниками (бывшие Карповские), в честь Григория Ивановича Петровского, который, еще будучи депутатом IV Государственной думы, как-то приезжал туда. Я не могу сказать, выступал ли он, но к выступлению готовился. Меня пригласили на это собрание рабочих, которое созывалось нелегально. Потом его отменили. Подробностей я не знаю, поскольку не входил в число организаторов. Мне просто сказали, что полиция «пронюхала» о месте собрания, и Григорий Иванович сообщил, что, раз так, то оно не состоится. Я уже шел к месту сбора, а там специально выставленные люди предупреждали, что собрания не будет. Приехал туда Петровский потому, что был избран в Думу от Екатеринославской губернии, в состав которой входили рудники. Там по работе я и столкнулся с сельским хозяйством, когда, как говорится, нужда заставила.

Когда я принял дела первого секретаря укома партии, мне пришлось заниматься всем, включая сельское хозяйство. Уком располагался в поселке, на шахте № 5 Трудовская. Она и сейчас действует. Тогда это была маленькая шахта с поселком, расположенным в степи, рядом с большим и богатым селом Марьинка. Неподалеку находилось село Григорьевка, а еще ближе к рудникам – большое село Кременная. Назвался груздем – полезай в кузов! Раз избрали секретарем укома, я должен был давать универсальные руководящие указания. Так я стал человеком, облеченным ответственностью и за состояние сельского хозяйства в уезде, и за добычу угля рудниками, и за деятельность Красногоровского завода керамических изделий. В Донбассе это был тогда единственный завод, вырабатывавший огнеупорный кирпич для облицовки доменных и мартеновских печей. Мои функции заключались не в обеспечении производства сельскохозяйственных продуктов, а в выколачивании этих продуктов из крестьянских дворов.

В 1926 году на партийной окружной конференции меня избрали заведующим орготделом окружного партийного комитета. Организационная структура была такой: заведующий орготделом являлся заместителем первого секретаря. Единственным секретарем в окружкоме был тогда Моисеенко. Позже мы с ним разошлись, не сработались. Он трагически кончил свою жизнь, будучи расстрелянным в результате произвола 30-х годов. Я убежден, что он был честным человеком. В окружкоме мы тоже занимались сельским хозяйством. Оно тогда поднималось, как на дрожжах. Стимулятором послужила ленинская политика нэпа, ставшая двигателем частной инициативы. В результате сельское хозяйство быстро восстановилось до дореволюционного уровня, а кое в чем его превзошло. Продуктов в 1925 году у нас было сколько угодно и по дешевке. После 22-го года с голодом и людоедством теперь настало изобилие продуктов. Это было просто чудо! В селе Марьинка в начале весенней кампании 1922 года я проводил собрания и видел, в каком состоянии были тогда крестьяне. Они буквально шатались от ветра, не приходили, а приползали на собрания. Когда же я приехал туда секретарем райкома, их было трудно узнать. Просто чудо, как поднялись люди.

Зажиточным людям дали возможность применять наемную рабочую силу. Кулаки этим воспользовались, они получили в аренду сельскохозяйственные предприятия, мельницы. Одним словом, была предоставлена довольно большая свобода для инициативы экономического порядка, и сельское хозяйство очень быстро восстановилось. Оно полностью обеспечивало все потребности рынка. Главная наша задача теперь заключалась в соревновании с частником. Надо было обеспечить Марьинский кооператив продуктами и добиться, чтобы он лучше обслуживал население, больше продавал.

В то время председателем рабочего кооператива был Косинский Ваня, замечательный товарищ. Мы его называли «партизан». Я всегда его теребил. Как только приходил к нему, он встречал меня словами: «Опять пришел ругаться?»

Я шел к нему через базар и видел, как частник торгует мясом, и чем торгуют на наших лотках. Частник нас всегда прижимал. Он торговал лучше: лучше разделывал мясо, более привлекательно, а цена была единая, пятнадцать копеек за фунт. Та же, которая в этом районе была до войны. Частник другой раз маневрировал, продавал по четырнадцать или четырнадцать с половиной копейки.

При нэпе появилось и много соблазнов. Нэп оказывал разлагающее влияние на партийных и хозяйственных работников. Соприкасаясь с нэпманами, некоторые руководители опускались, несмотря на то, что тогда были большие строгости.

Потом, когда я работал на следующих партийных должностях в Харькове и Киеве, мы занимались сельским хозяйством сугубо директивно, тонкостей его не понимали. Как бывший рабочий, я знал свое слесарное дело, немного разбирался в металлургии, особенно в производстве кокса. Но мы обязаны были вникать в сельское хозяйство, чтобы кормить города и армию. Помещичьи хозяйства к тому времени в основном растащили, скот порезали, а помещения или разобрали по кирпичику, или использовали под детские дома для беспризорных детей, кое-где разместились коммуны. Помещичью землю делили между крестьянами. Я считаю правильным, что Ленин использовал программу эсеров, вырвал у них главный козырь, который притягивал крестьян к эсеровской партии – раздел земли.

Сельскохозяйственное производство шло само по себе, стимулятором оставался нэп. Колхозов тогда не было, существовали тозы, а также коммуны, но единицами. В Петровско-Марьинском уезде, кажется, имелась всего одна коммуна в большом селе Максимилиановке. Коммуна была хорошей. Председателем ее был Колосс. И действительно человек огромного роста, по профессии портной. Очень уважаемый человек. Заместителем у него был человек по фамилии Гомля, очень интересный, умный крестьянин-хлебопашец. Коммуна была хорошая, работали дружно, но на тех же примитивных средствах производства, которые тогда господствовали в сельском хозяйстве. Не знаю, какова была производственная направленность этой коммуны, но жили они подачками от государства. Туда собралась беднота, многие были безлошадными, и производственный уровень оставался невысоким.

Коммуна и себя не обеспечивала продуктами.

В годы нэпа мы даже экспортировали пшеницу. Помню, в 29-м году, когда я работал в Киеве, рынок обеспечивался сполна без всяких трудностей и хлебом, и мясом, и овощами, и другими продуктами.

Из Киева я выпросился у первого секретаря Центрального Комитета Коммунистической партии Украины Косиора на учебу в Москву, в Промышленную академию. Для этого я вынужден был ехать в Харьков на личную встречу с товарищем Косиором. Центральный Комитет удовлетворил мою просьбу. В 1929-м, в начале учебного года, я получил путевку, прибыл в Москву. Промышленная академия тогда размещалась на Ново-Басманной улице, а общежитие – у Покровских ворот, в доме номер 40. Весь мой краткий послужной список говорит о том, что к сельскому хозяйству я имел очень малое отношение, главным образом как потребитель. После проведения сплошной коллективизации и «сталинской победы» в колхозном строительстве, то есть сплошного извращения ленинских положений, в стране наступило полуголодное, а в некоторых местах буквально голодное существование. Продуктов не было. Даже Москву мы не могли обеспечить. Что же случилось? Насильственная, палочная организация колхозов, проведенная Сталиным, провалилась. Через какой-то период времени он понял, что получилось, и выступил с письмом «Головокружение от успехов». Успехов, конечно, никаких не было, а был полный провал политики кооперирования крестьян сталинскими методами. Ленин понимал, что производственная кооперация – это единственный путь для крестьянина. Надо было делать так, как предлагал Ленин, а это забыли, хотя он выразился достаточно образно и доходчиво. Он сказал: если бы мы имели сто тысяч тракторов и кадры, умеющие управлять этими машинами, то крестьянин сказал бы, что он за коммунию.

Ленин разработал кооперативный план, но он считал возможным взяться за его проведение в жизнь только после того, как государство создаст материальную и организационную базу. Сталин – не ленинец, хотя называл себя ленинцем. К Ленину он относился очень и очень критически. Это я знаю. В последние годы жизни, когда Сталин утратил всякие сдерживающие центры, он в узком кругу допускал недозволительные выражения в адрес Ленина. Такой неразумный сталинский подход к мужикам, к деревне и привел к наступлению голода. Нельзя было достать ни картошки, ни овощей. А рабочие помнили старые царские времена, когда картошка и капуста (особенно для меня, рабочего Донбасса) были самыми дешевыми и доступными. И вдруг после революции эти продукты стали чем-то таким особым, что их нельзя было достать. Конечно, в Москву и другие крупные города их завозили, но тоже недостаточно. В государственных магазинах их не было. Крестьяне же не могли привозить собственные продукты, потому что ликвидировали частную торговлю. Рабочих и служащих, особенно таких крупнейших городов, как Москва и Ленинград, обрекли на жалкое существование.

Советское государство вынуждено было перейти на распределение, то есть ввести карточки. Фактически вернулись к старому военному времени, когда царила продразверстка. Собственно говоря, продналог продолжал существовать, но он стал понятием условным. Потребности государства в сельскохозяйственной продукции: хлебе, молоке, мясе и овощах, – превышали возможности колхозов. Вводилась система так называемого перевыполнения плана. Что это такое? В колхоз приезжал секретарь районного партийного комитета и определял, сколько граммов выдавать на трудодень колхознику, а все остальное – сдать. Не всегда руководители придерживались и этого принципа. Вводилась разверстка по районам и областям, обязывающая прежде всего выполнить план сдачи продукции государству. Это означало – сдать все, что произвели, а на трудодни не оставалось ничего. Крестьянин за свою работу ничего не получал, и он утрачивал всякий интерес к работе в колхозе, переходил на самообеспечение. Все, чем он мог распоряжаться, было то, что крестьянин вырастил и произвел на своем приусадебном участке.

В колхозе крестьянин на работу не выходил, не работал. А если и выходил, то на трудодни он ничего не получал. Коллективизация привела к столь печальным результатам не потому, что кулаки сопротивлялись организации колхозов. Главное, крестьянин не понимал массового перехода на иной метод хозяйствования – и середняк, и даже бедняк. Не было проведено соответствующей политической, материальной и технической подготовки. Правда, тогда мы все говорили, что если сложить вместе средства производства сельского хозяйства и объединиться в артель или колхоз, то будет выгода. Это правильно, но на одном этом далеко не уедешь. Дело не в том, чтобы сложить в кучу грабли, плужки и собрать в один двор лошадей. Надо было прежде всего подготовить организаторов колхозного производства: председателей колхозов, бригадиров, звеньевых. Я уж не говорю об агрономах, их тогда у нас было очень мало, а в колхозах их совсем не было. Сельское хозяйство пришло в упадок, и мы остались без хлеба, остались без сахара. Об этом в печати не писали, лишь при встрече со знакомыми я узнал, что на Украине армейские части выгоняются на прополку сахарной свеклы. Кто хоть немножко знаком с производством сахарной свеклы, знает, что после обработки солдатами посевов свеклы сахара не будет. Эта культура требует очень большого внимания, знания и умения. В конце концов, с большими шишками, набитыми в результате палочного метода организации колхозов, который использовал Сталин, что-то построили. Если взять нашу печать тех лет, то желающие найдут достаточно объективных материалов и сделают правильный вывод: колхозы создавались по принуждению. От этого страдали и расплачивались прежде всего крестьянин и потребитель. Не было никакой необходимости форсировать это дело. От этого мы только бы выиграли экономически, политически и в военном отношении.

Можно сравнить политику, которую проводил в сельском хозяйстве Сталин, и политику, которую проводил Ленин. Кончилась Гражданская война, выбросили интервентов и перешли к восстановлению хозяйства, разрушенного Первой мировой и Гражданской войнами. Ленин видел, что разграбленное сельское хозяйство, мелкое хозяйство, которое велось с помощью примитивных технических средств, поднять трудно. В результате неурожаев 1921–1922 годов в стране наступил голод, в Поволжье – страшный голод, это стало известно всему миру. Ленин согласился принять помощь со стороны западных государств. Возглавлял международный комитет помощи голодающим Нансен. Я не знаю, что и из каких государств мы получали, но из Америки мы получали муку. Донбасс получал муку, смешанную с кукурузой. Качество неважное, но в те времена вопрос стоял не о качестве, а о возможности выжить. После этого Ленин пошел на такое, казалось бы, рискованное мероприятие, как нэп, то есть решил дать возможность частнику развивать инициативу, а капиталистическим кулацким элементам – пользоваться наемной рабочей силой. Была разрешена аренда: по нашим понятиям того времени, это было отступление. Ленин тогда подвергался большой критике, главным образом со стороны партийных лидеров, которые не понимали необходимости нэпа. Чудо произошло за какие-нибудь два-три года. Мы полностью стали удовлетворять свои потребности. Я знаю, что тогда было с селом в Донбассе и что сделал Ленин в результате своей разумной политики. К двадцать пятому году я окончил рабфак, и меня послали секретарем Петрово-Марьинского уездного партийного комитета. Я видел эти села в 22-м году, в начале посевной кампании и потом, осенью двадцать пятого. Это было чудо. Наступило полное изобилие и не только хлеба, но и овощей, мяса, птицы. Перед партийными органами встала другая проблема: как одолеть частника, как вести торговлю главным образом через кооперацию. Окружным партийным комитетам мы отчитывались в том, сколько продается мяса, сала и птицы на рынке через кооперацию и сколько – частными торговцами. Но частника не трогали. Было полное административное невмешательство. Шла борьба, но экономическая. Был выдвинут лозунг: «Учиться торговать!», то есть научиться у частника обеспечить всю цепочку: от производителя до потребителя. Мы хотели торговлю захватить в государственные руки, главным образом, с помощью кооперации.

На склоне лет я считаю, что идея колхозного производства, создания производственных сельскохозяйственных кооперативов, то есть то, что предложил Ленин, исключительно интересна и очень правильна, но проведение ее в жизнь осуществлялось варварскими руками. Поэтому много наломали дров, много погибло совершенно невинных людей, которые пошли бы за партией, пошли бы в колхозы и были бы хорошими колхозниками. Из-за особого склада характера, которым наделен Сталин, допущены извращения, в результате которых погибли сотни тысяч, а может быть, даже миллионы. Я затрудняюсь назвать цифру, потому что никакого настоящего учета не велось, а люди гибли тогда в очень большом количестве. И сейчас наши некоторые теоретики и литераторы занимают просталинскую позицию, рассматривали и сейчас, видимо, продолжают рассматривать этот процесс глазами Сталина. По их мнению, это был исторический перелом от мелкого частного капиталистического производства в деревне к крупному кооперативному, то есть социалистическому хозяйствованию. Такая ломка якобы неизбежно вызывает жертвы, которые были принесены на алтарь строительства социализма в деревне и исторически себя оправдывают. Это оправдание убийцы и извращение ленинской политики в деревне. К сожалению, так зафиксировано в нашей исторической и художественной литературе. Авторы продолжают освещать прошлый путь с тех же позиций.

Пожалуй, я слишком отклонился и могу завязнуть в истории колхозного движения. Это очень интересная тема, видимо, экономисты когда-нибудь объективно исследуют, как развивались события…

Когда в 1931 году я стал секретарем Бауманского, потом Краснопресненского райкомов партии в Москве, а с 32-го года вторым секретарем Московского горкома ВКП(б), то тоже занимался промышленностью и городским хозяйством, а не сельским. В тридцать пятом году меня избрали первым секретарем Мосгоркома и обкома партии. Вот здесь-то на мои плечи и свалилась ответственность за сельское хозяйство в Московской области.

Наша область имела небольшой удельный вес в производстве сельскохозяйственных продуктов. Уровень сельского хозяйства главным образом определялся тогда через производство зерна. Московская область производила зерна мало, как и сейчас производит его мизерное количество. Посевные площади в ней небольшие, урожаи тоже очень низкие. Правда, она давала много картофеля и овощей: капусты, свеклы, моркови, – но и этими видами сельхозпродуктов потребности столицы удовлетворялись не полностью. Обеспечение овощами зависело исключительно от инициативы местных властей: председателей горисполкомов, секретарей городских партийных комитетов. В зависимости от их организаторских способностей, от их инициативы города были обеспечены овощами или же жили впроголодь. Это я знаю по собственному опыту работы в Москве. В то время, к сожалению, уже морковка считалась деликатесом. Тремя видами овощей: капустой, картошкой, свеклой, – измерялся уровень обеспеченности овощами городов и промышленных районов.

Этот ассортимент, я считаю, связан с уровнем культуры производителя. Я вспоминаю времена, когда у нас работала потребительская кооперация. Я был тогда вторым секретарем Московского городского партийного комитета. Первым был Каганович. Бадаев – председателем кооперации рабочей Москвы. Овощами и картофелем у нас занимался он. Его заместителем работал замечательный человек, товарищ Лукашов, очень достойный человек, очень энергичный человек, хороший организатор. Возможностей тогда имелось меньше, чем в послевоенные годы, но город без овощей не оставался. Сейчас у нас более организованное колхозное хозяйство. Имеются большие возможности и по производству овощей в закрытом грунте: в капитальных теплицах, под стеклом или в теплицах, утепленных, с искусственным подогревом, паром или биотопливом. Одним словом, возможности сейчас большие, как материальные, так и организационные.

Тогда мы ничего этого не имели. Овощи выращивали только в открытом грунте. Имели очень ограниченное количество парников на биотопливе.

В результате целенаправленной работы, проводимой товарищем Лукашовым, Москва очень хорошо обеспечивалась овощами и особенно картофелем. Картофель привозили из Белоруссии, из Рязани, Орла и Брянска (Брянск тогда входил в состав Орловской области), картофель там был очень хороший. Лукашов приезжал и на Украину, где целые районы выращивали овощи по его заказу. Полтава выращивала морковку, соленые огурцы мы заказывали в Нежине и так далее. Овощи, даже в то время, мы получали нужного качества и нужного ассортимента, подчеркиваю, по заказу Московской кооперации. К сожалению, мы постоянно жили за счет «компании», затрат больших усилий. Это говорит о том, что систематической организованной работы в производстве овощей и их хранении, как это делается на Западе, у нас не было. Да и сейчас, по сведениям, которыми я располагаю, из бесед с людьми, мы не имеем самого необходимого.

Когда в начале 38-го я был откомандирован на работу на Украину, то там мне пришлось уделять гораздо больше внимания сельскому хозяйству. Сталин меня специально предупредил, чтобы я придерживал свою слабость и не столь тянулся к рудникам и заводам, а побольше занялся сельским хозяйством.

Украина в этом смысле находилась на особом положении как житница, дававшая стране зерно и сахар. Ее удельный вес в обеспечении страны продуктами питания был очень большим. Все земли на Украине давно освоены. Люди, приезжавшие из России, увидев, в каких условиях живут украинцы, где многие села не имеют выпасов для скота и крестьяне выпасают собственных коров на веревке и по межам, очень удивлялись. В РСФСР имелись большие луга, леса и широкие возможности для содержания личного скота.

В 1938 году коллективизация осталась в прошлом, но практически требовалось внимание к сельскому хозяйству не меньше, а больше, чем во времена, когда колхозов еще не было. К началу Великой Отечественной войны сельское хозяйство окрепло, деревня стала получать в большем количестве трактора и другую технику, хотя и не в тех размерах, которые требовались для правильной организации сельскохозяйственного производства. Украина по-прежнему поставляла стране пшеницу и другие продукты питания: мясо, молоко, сахар. Производила она также овощи и технические культуры – лен и коноплю. Когда для авиации потребовалось касторовое масло, стали выращивать касторник, то есть клещевину. На Украине я впервые встретился со словом «рицин» и познакомился со способом выращивания рицинки, как называют украинцы клещевину.

Хлеба мы тогда производили больше, чем потребляли. Помню частые звонки из Москвы от наркома финансов Зверева в связи с тем, что пополнение денежного сундука страны зависело и от продажи хлебных продуктов, особенно сдобы. Она продавалась по повышенным ценам, а это определяло поступление денежных средств. Зверев требовал от нас расширить изготовление сдобных хлебобулочных изделий.

Многое зависело от погоды. Резервов у нас почти не имелось. Мы не могли их создавать из-за большой потребности страны в валюте. Если накапливалось какое-то количество хлеба, его сейчас же выбрасывали на европейский рынок, а потом валюту тратили на закупку промышленного оборудования. Проводился курс на индустриализацию, а мы далеко не все могли выпускать сами. Поэтому всячески изыскивали, что можно продать за границей, чтобы получить взамен валюту. Продавали главным образом сельскохозяйственные продукты, так как наши промышленные изделия были невысокого качества и не интересовали капиталистический рынок, что вполне понятно: мы только еще учились настоящему делу и «выезжали» на продаже сельскохозяйственных продуктов за счет «втягивания животов» и «подтягивания ремней». Вплоть до 35-го года это и не скрывалось, а иной раз руководство даже с некоторой гордостью заявляло, что мы ведем скромную жизнь во имя светлого будущего и ради победы социализма сознательно идем на жертвы.

Надвинулась война. Наш народ не забыл голод, который он пережил во время войны и после нее. На Украине, только что освободившейся от оккупации, были развалены и промышленность, и сельское хозяйство. Республика понесла огромные людские потери, лишившись самых трудоспособных кадров, имевших знания и опыт. Все приходилось воссоздавать заново. Это было необычайно тяжелое время: нищета, карточки, голод, запредельные цены.

Трудно себе представить, как наш народ выжил. Но выжил! Да еще и работал с энтузиазмом.

Катастрофически тяжелым сложился 1947 год. Сорок шестой год выдался на Украине крайне засушливым, особенно на юге. Не было дождей, а хозяйство разорено войной, колхозники были лишены и техники, и живой тягловой силы. Немцы разрушили машинно-тракторные станции, а лошадей забрала война. До войны лошадей было не так много, к тому времени хозяйство уже базировалось на механической тяге. Если бы была тяга, то и при неблагоприятных климатических условиях все-таки можно было бы получить сносный урожай. А так… План дали непосильный. Несмотря на мою борьбу и старания доказать это Сталину, он в грубой форме потребовал выполнения. Этому имеются доказательства. Я писал специальную записку, в которой объяснял сложившиеся условия и невозможность выполнить план. Сталин потребовал сделать все, чтобы план был выполнен. Предприняли все – план выполнили. Выполнить его было невозможно, но хлеб забрали, забрали весь, как говорилось в «первой заповеди» «отца и благодетеля народа».

В зиму с 1946/47 год в отдельных районах, в том числе даже в Киевской области, имелись случаи людоедства. Я уж не говорю о южных областях, Одесской и Херсонской, где создались тяжелейшие условия. Когда наступила весна и надо было проводить посевную, у нас никаких семян не было. Тогда их только начали завозить. Завозили пшеницу из тех районов, где она имелась. Никаких паспортов, никакого районирования. Научно обоснованного подхода не было и быть не могло. Приходилось принимать экстренные меры для спасения людей. Занимался этим и я как первый секретарь ЦК КП(б)У.

На местах, в республиках парторганизации чувствовали себя чуть посвободнее, чем в Москве и Ленинграде, если принимать во внимание те «антинормы» партийной жизни, которые установил Сталин. У нас собирались областные партконференции и съезды КП(б)У, регулярно проводились выборы в парторганизациях, более или менее соблюдался партийный устав. В Москве не только пленумы ЦК, но даже заседания Политбюро заменили так называемые обеды у Сталина, во время которых решались все вопросы.

Однако в начале 47-го года Сталин объявил о созыве пленума ЦК ВКП(б) на тему «О подъеме сельского хозяйства» и предложил мне сделать заглавный доклад. «Доклад поручим Хрущеву», – сказал он, когда члены Политбюро собрались обедать у него на ближней даче. Я буквально взмолился, прося не поручать мне доклад. Сталин возмутился отказом: «Товарищ Сталин, поймите меня, – убеждал я, – не могу я сделать такого доклада, я знаю более или менее сельское хозяйство Украины, но совершенно не знаю сельского хозяйства Российской Федерации, Белоруссии и Закавказья, не говоря уже об азиатских республиках. Какой же я докладчик? Я стану пересказывать то, что в мой доклад сунут чиновники. Говорить о вещах, которые я не прочувствовал, не могу. Перед залом появится чтец-декламатор, а не докладчик по актуальным вопросам, о которых нужно доложить с умом, заострить внимание на главном, для чего надо понимать это главное. Прошу освободить меня от доклада». «Ну, что же, – буркнул он, – можно поручить доклад Маленкову (он тогда в составе ЦК занимался вопросами сельского хозяйства), но ведь он толком даже сельскохозяйственных терминов не знает», – размышлял вслух Сталин. Так при всех и сказал, Маленков потом долго переживал это. Но Сталин правильно сказал: Маленков, действительно, в сельском хозяйстве не разбирался. «Давайте поручим доклад Андрею Андреевичу Андрееву», – решил Сталин.

Я считал, что Андреев как прежний нарком земледелия, конечно, может сделать такой доклад. Еще на XVI съезде партии в 30-м году он блеснул знанием деревенских дел, и с того времени о нем сложилось соответствующее мнение.

Доклад всегда можно сделать, только какой? Привлекли Министерство сельского хозяйства, научно-исследовательские институты, Сельскохозяйственную академию, сельхозотдел ЦК. Они подготовили материалы. Одним словом, надергали цифры, факты – и доклад был написан.

Пленум созвали в феврале. Андреев делал доклад как член Политбюро. Я сидел в Президиуме рядом со Сталиным и внимательно слушал докладчика. Андреев и его помощники, не поднимая новых проблем, хорошо обработали официальный материал, и он последовательно и логично изложил его пленуму (заседание проходило в Малом Кремлевском (Свердловском) зале). В перерыве Сталин обратился ко мне: «Какое ваше мнение о докладе?» – спросил он, как всегда, резко.

Я ответил: «Хорошее». «Я вас толком спрашиваю, какого вы мнения о докладе?» – начал он сердиться. Я опять ответил формально. «Но вы же совершенно не реагировали на него, я следил за вами», – давил на меня Сталин. Пришлось расширить ответ: «В докладе все сказано правильно, только ничего нового. Поставленные в нем вопросы известны». Я больше не мог уходить от честного ответа. Сталин отреагировал нервно. Видимо, и сам пришел к такому же мнению. Андреев, больной, полуглухой, отставал от активной жизни, хотя оставался, в принципе, подготовленным к работе и умным человеком. Да и вряд ли в тех условиях Андрей Андреевич мог сделать хороший доклад.

Я считаю, что Андрей Андреевич из всех руководителей знал сельское хозяйство лучше других. Я отдавал ему должное, хотя и не во всем с ним соглашался. Например, по организационным колхозным вопросам. Он тогда стоял за звено, даже в зерновом хозяйстве. Работа звена отрицала технику, она базировалась на граблях, плуге, то есть на примитивных средствах производства. Это был уже пройденный этап. Вопрос был острый, вызывал большие споры. Сталин и Молотов колебались, кого поддержать: Андреева или меня.

– Для Украины, видимо, лучше бригада… А для мелких хозяйств, таких, как мы имеем в Московской области, Белоруссии и других, звено предпочтительнее, – помню, сказал мне Сталин.

– Да, видимо, так, – согласился я с ним. – Только пусть нас не «поджаривает» печать за то, что мы делаем ставку на бригаду в зерновом хозяйстве, а звено оставляем только в пропашных культурах.

Сахарная культура и другие пропашные как более трудоемкие культуры обрабатывались вручную. Поэтому там себя звенья оправдывали. Разница заключалась в количестве людей. Звено состояло из пяти – семи человек, а бригады насчитывали, в зависимости от размеров колхоза, от полутора до трех десятков человек. Бригада имела в своем распоряжении более современные орудия сельскохозяйственного производства.

Несмотря на опалу, в которую я попал перед пленумом 1947 года, где докладывал Андреев, за свое обращение к Сталину с просьбой оставить Украине часть урожая, не обрекать людей на голодную смерть, меня включили в комиссию по подготовке решения пленума. Я там настаивал на том, чтобы в решении было записано, что в первую голову надо засыпать семена, то есть создавать семенное хозяйство в каждом колхозе. Я не мог прямо предложить отменить «первую заповедь», но пытался убедить: параллельно со сдачей государству засчитывать семена в план.

Мое предложение встретило большое негодование, не сопротивление, а именно негодование Сталина. Председателем комиссии был Маленков. У меня с ним сложились очень хорошие отношения. Я уехал на Украину, когда еще не закончилось редактирование резолюции, но в основном она была обсуждена. Маленков позвонил мне в Киев.

– Докладывать товарищу Сталину о том, что ты настаиваешь на отмене «первой заповеди», – спросил он, – или ты согласишься со всей комиссией?

– Прошу доложить товарищу Сталину мое мнение, – попросил я, хотя знал, что он против. Мое мнение было доложено, но резолюцию приняли в сталинском духе. Когда я приехал в Москву, Сталин выразил большое недовольство моей позицией, но я повторил свои доводы.

Это была борьба за элементарные условия, обеспечивающие возможность ведения сельского хозяйства, прежде всего за районированные, местные семена. Местные не всегда бывают лучшими, я это понимаю, но если люди меняют местные семена на семена из других районов, они это делают только убедившись, что те лучше. Действительно, наука требует, а практика подтверждает, что в условиях развитого семенного хозяйства надо производить обмен семян, тем самым будем подниматься все выше и выше по ступенькам в создании хорошего селекционного семенного материала. Это все известно, но ни районирования, ни семенного хозяйства тогда не было, оно находилось в зачаточном состоянии. Бюрократ сразу же сможет найти факты, которыми начнет опровергать доводы Хрущева. Докажет, что даже в те времена имелось какое-то семенное хозяйство, были такие-то семена…

Это все верно, но все пребывало в зачаточном состоянии. Настоящей системы выращивания семян не было, и сейчас такая система, к сожалению, не создана.

После пленума мы ощущали тот же недостаток в сельскохозяйственных продуктах, хотя промышленность восстанавливалась бурными темпами. Народ работал с исключительным прилежанием, но что можно было поделать в деревне, где не хватало ни техники, ни рабочих рук? Да и средства вкладывались преимущественно в развитие индустрии. Максимальное количество зерна, заготавливаемое в то время у нас в стране, составляло 2,2 миллиарда, обычно же собирали миллиард восемьсот пудов. Сталин придерживался старого порядка, исчисляя заготовки зерна не в тоннах, а в дореволюционных пудах. Мы все привыкли к этому исчислению, конкретнее представляли себе величины и легче сравнивали полученное с прошлыми годами. Расходовали мы, в том числе и на прокорм, столько же, миллиард восемьсот – два миллиарда пудов. Хотя хлебом мы себя постепенно обеспечили, но резервов по-прежнему не оставалось. А без них жить нельзя. Сельскохозяйственное производство – капризная отрасль. Природа каждый год вносит свои поправки, то позволяя чуть-чуть поднакопить зерна, то создавая такие трудности, что приходится нормировать хлеб. Вертелись, как белка в колесе.

Почему, имея столь необъятные просторы, Советский Союз ощущал недостаток в сельскохозяйственных продуктах? У нас имелось мало машин и совсем мало минеральных удобрений, к тому же последние были невысокого качества, с бедным содержанием полезных веществ. Порой они содержали лишь десять процентов необходимого, а остальное являлось балластом. В тоннах их производится много, а пользы от них – на грош. И даже то минимальное количество минеральных удобрений, которое завозилось на железнодорожные станции для колхозов и совхозов, сгружалось под открытым небом, под откосами железнодорожных путей. Нередко удобрения лежали там по два-три года, часть их погибала. Мальчишки зимой катались по ним на санках, как с горок. Удобрения затвердевали и превращались в камень. Даже если бы их захотели использовать, то потребовалось бы приступить в этих кучах к их разработке заново. Полезные же вещества вообще вымылись из них дождями. Такое отношение к удобрениям свидетельствует о тогдашней низкой культуре земледелия. И колхозники, и руководители больше ценили навоз и не хотели тратить усилия на завоз минеральных удобрений. Только отдельные передовые колхозы и совхозы умели пользоваться и завозили их себе больше, чем положено. Там получались хорошие урожаи. Иное отношение к минеральным удобрениям в колхозах, которые занимались производством технического сырья – льна, конопли, хлопка. Там крестьяне не только ценили минеральные удобрения, но и боролись за их поставки.

К 1953 году Украина производила товарного зерна для государства примерно 500 миллионов пудов. Черниговская область, граничащая с Белоруссией и Россией, заготавливала примерно 19 миллионов пудов, а вся Белоруссия, имея в несколько раз большую площадь под зерновыми, заготавливала 15 миллионов пудов зерна. В целом же у нас оставались очень низкие урожаи по сравнению с западноевропейскими. Издавна в стране существовала возможность расширения посевных площадей за счет распашки целинных земель, но этого не делалось, не знаю, почему. Сталин был категорически против, запрещая производить дополнительную распашку земель и вводить их в севооборот. Возможно, он хотел сосредоточить внимание на культуре земледелия, получив увеличение производства зерна за счет роста урожайности, более интенсивного ведения хозяйства. Это правильный путь, но сложный, трудоемкий, а по времени – длительный. Необходимых знаний должны набраться и агрономы, и зоотехники, и крестьяне, научившись применять передовые методы на практике. С другой стороны, требуются иная техника и много минеральных удобрений. Одними же речами, приказами и постановлениями нельзя добиться повышения урожайности. Если нет материальной базы и необходимых знаний, то ждать повышения урожайности придется очень долго. Но Сталин не понимал и не хотел понять, что для перехода от экстенсивной формы ведения сельского хозяйства на интенсивную одного желания мало.

Он считал, что достаточно создать дефицит земли, и крестьяне начнут искать выход, создадут условия, при которых с той же земли будут получать больше сельскохозяйственных продуктов.

Умер в 53-м году Сталин. Новое руководство страны перераспределило внутри себя обязанности. Мне поручили заниматься сельскохозяйственным производством. К тому времени я уже пользовался соответствующим признанием, поскольку на Украине работа колхозов и совхозов была организована лучше, чем в других местах. Хочу оговориться. Я вовсе не приписываю это моему руководству, многое объясняется историческими причинами. На Украине культура земледелия выше, чем в других районах страны, и там было легче руководить, потому что народ уже накопил знания и опыт. Кроме того, Украина обладает хорошими климатическими условиями и черноземом. Правда, недостаток осадков порой наносил большой ущерб. Все мы зависели от дождя. Если судить по урожаям, то на юге в какой-то один год можно прослыть гением, а на следующий год оказаться круглым дураком. При дождях там получали по 30 центнеров пшеницы с гектара, что тогда считалось у нас высоким показателем. Если осенью или в апреле озимые подсушит, будет по пять – десять центнеров. Так мы были зависимы от климатических условий. Только если очень хорошо обрабатывать землю, можно добиться меньших колебаний в урожайности.

Промышленность работала более организованно, чем сельское хозяйство. Ее руководство и рабочие были лучше подготовлены, а заводские машины отвечали требованиям времени. Но сельское хозяйство очень хромало. Мы вынуждены были мобилизовать любые возможности для повышения производства зерна, мяса, молока, шерсти, сахарной свеклы. С техническими культурами, правда, дела обстояли не столь трагически. Хотя наша урожайность сахарной свеклы (по 150 центнеров с гектара) была низка по сравнению с чешской и польской: в Чехословакии до 350, а в Польше не меньше 250 центнеров с гектара. Продуктивность молочного скота оставалась у нас сверхнизкой. Я уже не говорю о жирности молока, которая в среднем достигала лишь трех процентов, а удои – по 1100 литров на корову. Несопоставимая цифра по сравнению с голландскими или датскими показателями.

Урожаи картофеля мы тоже получали плохие. Эта культура хорошо реагирует на обработку почвы и правильную постановку семенного дела. В Московской области имели в среднем по 60 центнеров с гектара: немыслимо низкий урожай для картофеля! Это говорит и о запущенности хозяйства, и о плохой организации производства. В дореволюционное время крестьяне Курской, Орловской и Черниговской губерний получали гораздо более высокие урожаи, а картофель там был отличным по вкусовым качествам и по размеру клубней. Подобное положение с картофелем объяснялось также падением трудовой дисциплины в связи с отсутствием крестьянской заинтересованности, особенно низкими ценами на него. Сталин приказал платить колхозам 3 копейки за каждый сданный государству килограмм. Стоимость подвоза на заготовительные пункты и то обходилась дороже. Затраты труда на картофель не оправдывались, пропадала всякая заинтересованность, когда колхозник на трудодень получал копейку. Тогда в деревне говорили: «Работаю за палочку». Палочку поставят в ведомости, то есть отработал трудодень, получи копейку. Некоторые колхозы, а таких было немало, вообще ничего на трудодни не давали. И крестьяне старались избежать работы в колхозе, живя за счет произведенного на приусадебных участках или добывая средства жалкого существования какими-то другими способами.

Пришлось пересмотреть цены и изменить систему заготовок. В совхозах рабочие еще имели какие-то гарантированные ставки, а в колхозах распределение велось по трудодням. Правда, у нас тогда имелись ограниченные возможности, мы были бедны. Но главное заключалось в том, что Сталин приучил нас смотреть на крестьян без уважения, как на быдло, не ценя крестьян и их труд. Он знал только одно средство работы с деревней – нажим, выколачивание сельскохозяйственных продуктов. Цены на них устанавливались ниже их себестоимости. Очень мало было тогда колхозов, которые в результате более высокой культуры ведения сельского хозяйства могли как-то себя обеспечить. Абсолютное их большинство влачило убогое существование.

Картофель – трудоемкий продукт. До того, как мы ввели квадратно-гнездовой способ его посева и обработки полей трактором в двух направлениях, он требовал много ручного труда. С нововведениями производство картофеля увеличилось, затраты труда сократились, но цена, по которой он заготавливался, продолжала оставаться 3 копейки за килограмм. После смерти Сталина мы пересмотрели закупочные цены на картофель и овощи. Правда, даже новые цены тоже не очень-то стимулировали производство. Но они хотя бы улучшили экономическое положение тех колхозов, которые вели производство на более приличном уровне. Толковые руководители, знающие дело, могли теперь получать более высокие доходы.

 

О целине

Я хотел бы вспомнить о большой работе, проведенной в то время, когда я находился в составе руководства страной. Это целинные земли. Целинные земли – целая эпопея. Мне всегда радостно о ней вспоминать. Приезжая на целинные земли, я объезжал Казахстан, оренбургские и алтайские степи, хозяйства в Красноярском крае. Целинные земли Казахстана производили потрясающее впечатление. Это горы пшеницы и, нужно сказать, хорошей пшеницы.

Начну сначала. Встал вопрос об увеличении производства зерна. Без этого мы не могли двигаться дальше, мы не обеспечивали себя зерном. Вот тогда и возник вопрос о целинных землях. Я об этом задумался еще в 53-м году, после смерти Сталина, когда новое руководство приняло на свои плечи все заботы о стране. При Сталине мы с трудом сводили концы с концами, хлеба не хватало, надо было искать выход. Я не знаю, почему, но Сталин запрещал распахивать новые земли. Я уже останавливался на этом. После войны, в сравнении с довоенным периодом, у нас сократились посевные площади за счет земель, выпавших из севооборота в результате военных действий. Люди ушли на войну, не хватало работников, не было инвентаря, тракторов, лошадей. Выпали довольно большие площади, особенно в областях Ленинградской, Калининской, Московской и в Белоруссии. Они заросли кустарником, и их уже было трудно распахать. Мы стали искать новые возможности увеличения производства сельскохозяйственных продуктов, прежде всего зерна. Наметился единственный выход – ввод дополнительных площадей в севооборот через поднятие целинных и залежных земель. Таких земель у нас обнаружилось очень много, да и сейчас они еще остались. Правда, теперь остались в основном земли, заросшие кустарником или заболоченные, которые могут быть введены в севооборот только после мелиорации.

Президиум Центрального Комитета поручил мне наблюдать за сельским хозяйством. На первом же пленуме ЦК КПСС после смерти Сталина товарищи предложили мне сделать доклад по сельскому хозяйству. Особенно на меня нажимал Маленков. Но я пока был не подготовлен к тому и отказался: ответил, что не хочу выступать без конкретных предложений, которые нужно подкрепить убедительными доводами. Просто неприлично выступать перед собравшимися по такому важному вопросу, каким является производство сельскохозяйственных продуктов, без серьезной подготовки. Тогда условились, что в сентябре этого же года я выступлю с докладом на специальном пленуме, посвященном сельскохозяйственным вопросам. Этот сентябрьский пленум долгое время считали у нас поворотным пунктом в развитии сельскохозяйственного производства. К тому времени мы уже отменили «первую заповедь», и теперь каждое хозяйство могло заготавливать семена для себя.

Тогда же решили вопрос о приусадебных участках, освободив от налога колхозников, имевших фруктовые деревья. Сталин придумал закон, по которому каждое фруктовое дерево на приусадебном участке облагалось налогом. Я рассказывал Сталину, как, посетив свою деревню, заехал к двоюродной сестре в село Дубовицы. Она сказала, что осенью вырубит свои яблони. Перед ее окном стояли очень хорошие яблони. «Замечательные деревья», – пожалел я. «Да, – ответила она, – но я плачу высокий налог, а мальчишки все равно срывают яблоки. Осенью все срублю». Сталин носился с идеей обязать каждого колхозника посадить какое-то количество фруктовых деревьев. А тут даже плодоносящие деревья собираются вырубать. Он на меня очень зло посмотрел, но ничего не ответил. Конечно, и налог не отменил. Сталин рассматривал и колхозы, и приусадебные участки как место, где можно с крестьян стричь шерсть, как с баранов. Мол, новая отрастет. Мы, отменив этот налог, как бы открыли шлюз. Затем вообще сняли все налоги с приусадебных участков и отменили с них обязательные поставки продукции. Раньше владельцы приусадебных участков поставляли государству молоко, яйца, мясо и прочее.

Однажды, когда мы с Маленковым отдыхали в Крыму, я предложил ему поехать в крымские колхозы, но не в виноградные Южного морского берега, а в степные, где и зерно производят, и сады выращивают. Он согласился. Мы приехали в какой-то колхоз, побеседовали. Один колхозник стал хвалить упомянутые решения пленума ЦК, но потом сказал так: «Запоздали вы со своим решением, вот если бы вы его пораньше приняли». «А в чем дело?» – не понял я. «Да перед самым пленумом я вырубил все свои фруктовые деревья на приусадебном участке. Тогда нас налог душил. Теперь налог сняли, был бы мне доход. Ладно, посажу новые». Он говорил о персиковых деревьях, очень выгодных.

После пленума я принимал секретарей местных партийных комитетов. Поговорил и с казахами, с секретарями обкомов. От них я узнал, что в республике имеются большие резервы по распашке земель. Земли хорошие. В некоторые удачные в климатическом отношении годы они получали по 20, а то и 30 центнеров пшеницы с гектара. И таких земель у них было очень много. Конкретно они назвать не могли, потому что эти земли не обмеряны. Тогда я поговорил с секретарем Центрального Комитета компартии Казахстана Шаяхметовым. В ЦК он пришел из органов внутренних дел. Сам казах, он, безусловно, знал свой родной край. Я допытывался: какое количество земель находится в распашке? Какие площади пригодны под распашку, но не распахиваются? Какие там снимают урожаи? Каковы перспективные возможности земель, которые могут быть распаханы? Из беседы с ним я понял, что он со мной говорил неискренне, занижал возможности и доказывал, что земель, пригодных к распашке, там очень мало или даже совсем нет: все уже распахано, перспективы отсутствуют. Какие-то площади распахать можно, но не столько, сколько стране нужно. Не помню, на какой цифре он остановился: что-то в пределах трех миллионов гектаров. Конечно, это тоже большая площадь, но не та, которая нам требовалась. Однако я и ей был рад. Если ее засеять пшеницей и получить по пять центнеров с гектара, то это полтора миллиона тонн товарного хлеба. Если даже один миллион тонн соберем, это составит примерно 60 миллионов пудов. По тем временам довольно ощутимая прибавка в закрома.

Я больше полагался на мнение секретарей обкомов и критически отнесся к его мнению. Не потому, что я знал, что Шаяхметов по существу не прав. Нам позарез требовалось расширить пахотные земли, и я искал к тому возможности. А секретари обкомов именно эту возможность мне подсказали. Я больше полагался на них, они детальнее знали состояние дел и убедили меня в том, что такая возможность в Казахстане имеется. Конечно, существовал определенный риск. Урожай в Казахстане особенно зависит от метеорологических условий, как от зимних осадков в виде снега, так и от летних в виде дождя. В большей же степени он зависит там от летних осадков. Но риск этот оправдан, потери от засухи компенсируются зерном, получаемым в благоприятные годы.

Затем работники Министерства сельского хозяйства и Госплана представили сведения о наших возможностях в других районах страны. На Алтае, в Оренбургской области, иных регионах имелись большие площади, занятые под пастбища, которые никогда не распахивались. Был подготовлен цифровой материал, который подавал надежды. На сентябрьском пленуме встал вопрос не только о целинных землях. Тогда же решали проблемы заготовок, цен, другие актуальные для села вопросы. После смерти Сталина люди получили возможность свободнее высказывать свои мнения, стало легче изыскивать возможности экономического стимулирования производства. И мы договорились об увеличении оплаты труда в сельском хозяйстве, чтобы материально заинтересовать людей.

Вскоре после этого пленума приняли решение о первом этапе освоения целинных земель, сначала до восьми миллионов гектаров. Эту цифру мы изыскали с помощью секретарей обкомов партии, хотя Шаяхметов продолжал отстаивать меньшую цифру. Я потом проанализировал его позицию и понял, что он знал о всех возможностях Казахстана. Почему же секретари обкомов заняли другую позицию? У меня сложилось впечатление, что здесь имели место политические, точнее, националистические мотивы. Шаяхметов понимал, что если увеличить площади под зерно, то обработать их казахи сами не смогут. В Казахстане жило много людей других национальностей, главным образом украинцев и русских. Он понимал, и никто этого и не скрывал, что придется звать на помощь добровольцев, желающих поехать на освоение целинных земель. Мы-то были уверены, что их найдется нужное количество, а он этого вовсе не хотел, ибо тогда еще сильнее снизится удельный вес коренного населения в Казахстане. Секретари же обкомов, как коммунисты, смотрели на этот вопрос с более правильных позиций, не отрывая интересов казахского народа от интересов всех советских людей.

Когда началось освоение целины, пришлось Шаяхметова заменить. Пленум ЦК Компартии Казахстана выдвинул на его место в 1954 году Пономаренко, который имел большой опыт государственно-партийной работы в Белоруссии и в масштабе всей страны. Пономаренко не только хорошо знал сельское хозяйство, но и имел также широкий политический кругозор. Вторым секретарем ЦК КП Казахстана выдвинули Брежнева, раньше работавшего секретарем ЦК Коммунистической партии Молдавии. Так мы укрепили руководство Казахстана, исходя из того, что там предстоит большая работа. Нужно было выдвинуть людей, обладавших соответствующими размахом и подготовкой. Ведь Казахстан – очень большая республика. Впрочем, его возможности и сейчас далеко не исчерпаны.

Встал вопрос, каким способом привлечь людей на целинные земли? Имелся опыт столыпинского правительства при царе. Оно тоже занималось заселением свободных сибирских и казахских земель. Переселенцы получали льготы по налогам, а переезжали за свой счет. В наше время об этом не было даже речи, людей поднять с семьями невозможно, тем более за свой счет. Земля давно потеряла ценность в глазах крестьян. Собственность на нее отменили, земля превратилась в национальное достояние. Естественно, люди за свой счет не поедут ни на какие земли. Сняться с обжитого, оставить погосты и уехать неизвестно куда? Мы таких надежд на крестьян не питали, считая, что это нереально. Переселение за счет средств государства было единственной возможностью.

Следующий вопрос: какие хозяйства организовывать на целине? Колхозы или совхозы? На первых порах мы хотели и того, и другого. Позже остановились на совхозах как более прогрессивной системе, чем колхозы, поддающейся бо́льшему влиянию государства. Да и производство зерна там в несколько раз дешевле, чем в колхозах. Но об этом мы в деталях подумали позже, а тогда только приступали к освоению целинных земель. На первом плане пока стояли колхозы, мы стали организовывать новые и расширять те, которые уже имелись там, пополняя их состав за счет приезжих работников. Однако самый основной вопрос заключался в том, через сколько лет освоенные земли дадут желанный результат. Ответ на него означал: призывать ли туда людей немедленно, с 1954 года, или же начинать освоение земель с постройки жилья и прочего. Конечно, сначала следовало бы создать нормальные условия жизни, а потом приступать к переселению людей, создав им все необходимое. Но кто будет строить? Там же никого нет. Значит, надо мобилизовать строительных рабочих. А зерно нужно немедленно. Мы попали в заколдованный круг.

«Товарищи, давайте обратимся с призывом к советской молодежи, к комсомолу, – предложил я. – Пусть возьмутся за освоение новых земель. Попросим их сознательно отнестись к потребностям страны. Я убежден, что мы встретим горячий отклик и поднимем сотни тысяч людей. Вспомним былые времена, когда люди вынуждены были жить не только в палатках, а и в окопах, жертвуя своей жизнью. Несмотря на тяжелые условия, в которые попала наша страна в первые годы войны, народ мобилизовался и сумел преодолеть все трудности. А освоение целинных земель – это труд, который будет оплачен, получат к тому же люди моральное удовлетворение от того, что они, осваивая новые земли, приумножают богатство страны. Я убежден, что найдутся энтузиасты». В Президиуме ЦК партии вокруг целины разгорелись споры, появились сомнения, особенно у таких консервативных людей, как Молотов. Он совершенно не понимал сельскохозяйственного производства. Я не помню других, возможно, кто-то ему подпевал. Всегда так бывает, находятся подпевалы. На первых порах Молотов не возражал против освоения целины, но уже «пускал пузыри»: без конца выдвигал те или другие вопросы, которые ему казались непонятными и требовали разъяснений. И все они сводились к одному: берется слишком большой размах, дело еще не созрело, а может быть, и вообще ошибочно, затраты себя не оправдают. Один из аргументов против освоения целинных земель был: «Куда мы лезем? Зачем? У нас огромные распаханные территории и лучше заняться увеличением урожайности, то есть взять другое направление».

Доводы, которые приводил Молотов, основывались больше на призывах повышать интенсивность сельского хозяйства. Осваивая целинные земли, мы обрекали себя на экстенсивное хозяйствование, брать то, что дает природа. Наши оппоненты стояли за интенсивное хозяйствование, оно требует вложения больших денег, увеличения выпуска минеральных удобрений и прочих материальных средств, необходимых для более продуктивного ведения сельского хозяйства. Что можно сказать? Это абсолютная истина, она каждому понятна, и мне в том числе. Конечно, лучше вести интенсивное хозяйство, то есть с одного гектара получать больше. Мы же выбрали путь расширения посевных площадей для получения того же количества продуктов. Первый путь не нами выдуман, он на Западе уже широко применяется.

Почему же мы отказались от такого пути? Да потому, что у нас не было возможности. Выбор, каким способом, интенсивным или экстенсивным, вести хозяйство, зависит от материальных возможностей, от культуры руководства и, прежде всего, отдельных работников. Повторяю: ведение хозяйства на интенсивной основе требует не только большой культуры, но и больших материальных затрат. Что такое интенсивное хозяйство? В моем понимании – это умение брать с пахотных земель максимально возможное. Если, к примеру, мы получали восемь – десять центнеров урожая в среднем с гектара, то при интенсивном ведении земледелия получали бы до 35 центнеров. Для этого нужны минеральные удобрения, сортовые семена, гербициды и другие средства обработки полей и сохранения урожая. Может быть, где-то нужно провести летние работы: известкование или же гипсование почвы, если она засолена. Чтобы привести почву в более плодородное состояние и получать максимально возможное на данном этапе развития сельскохозяйственной науки, нужно провести работы, требующие огромных затрат, но мы ничего этого тогда не имели. Нельзя же сразу перепрыгнуть через целый период только из-за одного желания изменить экстенсивную форму сельского хозяйства на интенсивную. Этот переход довольно медленный, он происходит путем накопления материальных средств, знаний и опыта.

Какое-то представление о ведении интенсивного хозяйства у нас было, но конкретно мы не представляли всей суммы необходимых материальных затрат, из чего слагается ведение сельского хозяйства на интенсивной основе. К тому времени отдельные бригады и звенья в колхозах и совхозах получали по 40 центнеров, но это нельзя принять за отправную точку и считать, что мы перешли к ведению хозяйства на интенсивной основе.

Это не то, что имеется на Западе. Например, англичане, французы, немцы, голландцы, шведы и норвежцы в среднем получают урожай по 30–35 центнеров зерновых с гектара. Если бы мы даже решили выделить для перехода на интенсивные формы несколько миллиардов, то получился бы пустой звук. Волевого решения и простого вкладывания денежных средств недостаточно. Надо суметь эти средства разумно израсходовать. Необходимо время, чтобы построить заводы для производства минеральных удобрений, азота, калия, фосфора и других необходимых растениям веществ.

Для строительства крупного завода требуется минимум два-три года. Кроме того, надо еще подготовить кадры, как агрономические, так и животноводческие. Колхозной массе надо привить понятие о ведении сельского хозяйства на интенсивной основе, а это довольно медленный процесс. Поэтому разговор о том, что мы расширяли площади и тем самым якобы пошли не тем путем, который проложен в западных странах, абстрактно верен, но это разговор пустой. Он свидетельствует о том, что человек судит, но понятия не имеет, что такое интенсивное хозяйство. Это не просто слова. Это материальная и духовная подготовка страны. Необходимо изменить весь уклад ведения хозяйства, а это за один год и даже десятилетие не осилить.

Взять, к примеру, Смоленскую область. Исконно русские земли, так же как Московская, Тульская, Орловская, Курская, Рязанская, Калининская. Там пахотных земель очень мало. Если даже поднять их урожайность, все равно этого добавочного количества зерна не хватило бы на удовлетворение потребностей страны. К тому же понадобились бы не только затраты, но и время. Надо корчевать неудобины, проводить мелиорацию, строить химические заводы и самое трудное – надо обучить людей пользоваться минеральными удобрениями. Должна повыситься культура ведения сельского хозяйства, а это впитывается с молоком матери. Нам же еще и «матерей» предстоит воспитать и обучить. На всё нужно время.

Я понимаю, что все это можно ускорить: организовать курсы, лекции. Все это можно сделать, но все равно человек должен ощутить потребность вести хозяйство на научной основе.

Собственно, выбора способа ведения хозяйства у нас не было. Хлеб нам был нужен не завтра, а буквально сегодня. Расширение посевных площадей давало возможность быстрого увеличения сбора зерна, уже осенью можно было получить урожай. Эта проблема стояла перед нами, и ее требовалось конкретно решать. Надо было использовать без особых затрат все земли, пригодные для распашки. Как в старое время говорили: вспахать, посеять, а там, что Бог даст. Одним словом, у нас оставалась единственная возможность – расширение посевных площадей, следовательно, экстенсивный способ ведения хозяйства, какой существовал испокон веку. А возможности у нас были большие… Я считаю, что путь был выбран абсолютно правильно. В результате мы решили проблему хлеба, хотя и встретились с засухой. Но она – часть нашего бытия.

Вот и в этом году я не знаю, как сложится урожай. Пока весна тяжелая, нет осадков в Заволжье и даже в Московской области стоит сушь. Как огородник, я уже страдаю от недостатка осадков. Я шучу, но для страны засуха – не шутка. Я горжусь тем, что, занимая высокий пост в партии и правительстве, мне пришлось проводить эту политику. На то время она была единственно приемлемой. Шутка ли, какие возможности открыла целина. Надо просто знать о состоянии зернового хозяйства в те годы, о нашей недостаче зерна.

Сейчас все видят, что целина окупила себя за считанные годы. Но тогда мы далеко не были убеждены в этом. Проблема ставилась довольно робко, поскольку мы понимали, что надо что-то делать. Однако решение осваивать целинные земли приняли только в последний момент, на пленуме ЦК. Там Молотов вместе со всеми проголосовали «за».

Мы поговорили с руководителями ВЛКСМ, рассказали им о цели освоения целинных земель и посоветовались о методе привлечения туда молодежи. Комсомол, как всегда, горячо отозвался на призыв. Сначала вызвались разведчики, которые поехали наметить участки под пахоту. И провести подготовительные работы. Были мобилизованы руководители, инженеры и агрономы для организации новых совхозов и колхозов. Начали агитировать опытных трактористов, составили списки лиц, изъявивших желание поехать на целину. Думаю, сохранится добрая память о том времени и тех людях, которые отказались от удобств на обжитых местах и поехали в неизвестные края жить по-походному и терпеть все невзгоды, которые приносит неблагоустроенное место. Они пошли туда во имя блага народа, это было действительно самопожертвование. Эти люди ехали на целину по личному убеждению, стремясь сделать все, чтобы обеспечить народ сельскохозяйственными продуктами.

Перед молодыми добровольцами, собравшимися в Кремле, в зале заседаний Верховного Совета, я выступил с коротким призывом и объяснил предстоящие задачи. Сказал, что партия возлагает на них большие надежды. Затем собрание призвало молодежь всей страны откликнуться на новое дело. Протекало оно интересно, ребята выступали с энтузиазмом. До сих пор в моей зрительной и слуховой памяти сохранились некоторые лица и речи. Молодые люди буквально светились, их глаза горели. Я глубоко верил в молодежь, она более подвижна и способна на подвиг. Так оно и оказалось.

Возник вопрос о технике. Откуда взять технику? Ведь не могли же мы сразу увеличить производство тракторов и других сельскохозяйственных машин? Это немыслимо, для этого требовались новые заводы. Надо было искать какие-то другие возможности. И тогда мы решили на два-три года задержать выделение тракторов, комбайнов и другого сельскохозяйственного инвентаря в обжитые районы, а эту технику двинуть в Казахстан. Сейчас, оглядываясь на пройденный путь, я думаю, что это была единственная возможность. В обжитых районах имелись кадры. Поэтому на старом тракторе при обеспечении запасными частями, при квалифицированных трактористах и умелом руководстве машинно-тракторными станциями какой-то год, а может быть, даже два можно поработать. За это время мы постараемся увеличить количество выпускаемых тракторов, чтобы удовлетворять запросы как старых колхозов и совхозов, так и новых на целинных землях. Так мы и сделали. Бросили новую технику в Казахстан, двинули отряды. Военные пошли нам навстречу, поделились палатками. Мы старались создать сносные условия жизни для молодых людей. Дело пошло.

Первые добровольцы прибыли на целину, когда в степях еще лежал снег. Трактора тянули сани с первоочередными припасами и материалами, а люди шли рядом. Потом пришла весна и развернулась великая эпопея освоения новых земель. Вот и пахота. Люди по-прежнему жили в палатках.

Меня очень тянуло взглянуть на те земли, взглянуть на людей не в Кремле, а в тех условиях, в которых они жили. Там были самые примитивные полевые условия, почти такие, как в военное время. Разница лишь в том, что не рвались снаряды и не трещали пулеметы, а шумели трактора. Да еще хорошо пригревало казахстанское солнце. К тому же, являясь инициатором дела, я конкретно не представлял себе степных условий Казахстана в деталях. Хотелось на все посмотреть самому. Президиум ЦК одобрил мою поездку, и я вылетел в Казахстан. Это было мое первое пребывание в нем. Раньше лишь по литературе и по рассказам я знал о жизни восточнее Урала. А тут я сам попал в эти края и получил возможность как бы осязать происходившее. Я прилетел в Казахстан, уж не помню в какой район. Впечатление было просто невероятное. Я радовался, и, как говорится, моя душа пела. Я увидел хорошие земли, правда, влаги не хватало. По опыту работы на Украине я представлял возможности этих черноземов. Но… при условии, если выпадут осадки. Без зимних и весенних осадков эти земли очень жестоки и дают мизерные урожаи. Когда я своими глазами увидел бескрайние степи, то только тогда окончательно осознал, какие таятся здесь возможности расширения пахотных земель, а следовательно, увеличения сбора зерна.

Мне было приятно смотреть в глаза новоселам. Там собрались не только мужественные, но и личностно интересные люди. Казахские просторы огромны, из одного района в другой я перелетал на самолете. Вначале видел сверху чистое поле, потом вдруг белели палатки. Подлетаешь, смотришь, а борозды уже проложены. Неотрывно хотелось смотреть, как движется по степи трактор: казалось, этому полю нет конца и края. У целинников ходила поговорка: на одном конце поля тракторист завтракает, на другом обедает, а вернувшись, ужинает. Хотя переселенцам трудно было привыкать к сравнительно изолированной жизни, но они шли на нее с гордостью и достоинством, сыпали шутками-прибаутками, всегда сопровождающими палаточное существование. Как-то я, приехав в одну бригаду, увидел там единственную девушку, остальные были молодыми задорными парнями. Один из них, балагур, говорит: «Товарищ Хрущев, скучно тут жить, только одна девушка среди нас. Мы все за ней ухаживаем, а она от нас отворачивается. Просим, пришлите сюда девушек». Посмеялись. Но его слова отражали реальность. Когда я вернулся в Москву, я рассказал о своих впечатлениях и посоветовал комсомолу призвать на целину девушек, для них найдутся и работа, и женихи. Это очень хорошо, что на новых землях сложатся семьи, появятся дома и дети, заведется местное оседлое население и затем окажутся старожилами. ВЛКСМ обратился с призывом к девчатам, и немало их уехало на целину.

Правда, для некоторых семей это была трагедия, особенно для матерей. Как отпустить девочек, своих дочерей, из-под своего крылышка в неведомый край? Всякое в жизни может случиться… Что встретится девушке? Сможет ли она обзавестись семьей? Все эти вопросы важные, мы это понимали, но у нас другого выхода не было. Потом оказалось, большинство из девчат хорошо устроились, создали свои семейные очаги.

Вторично я побывал в Казахстане во время уборки. Меня жгуче интересовало, что там вырастили, и какова будущность новых пашен? Целина содержала много питательных веществ. Там сеяли яровую пшеницу. Первые годы получали хорошие урожаи, получали и по 20 центнеров с гектара, хотя все зависело от конкретных обстоятельств: почвы, наличия дождей, работоспособности переселенцев. На первых порах встречалось много неизвестного, пока не наладился какой-то трудовой ритм и научились определять лучшие условия для пшеницы. Местных ее сортов не хватало, а районированных вообще не имелось, их следовало создавать. Семена завозили из других районов, но чужие сорта не всегда приживались. Столкнулись с трудностями и при уборке. Потребовалось дополнительно послать людей. Пришлось обращаться с призывом к комбайнерам Украины и РСФСР, главным образом Ростовской области и краев Северного Кавказа. Свой урожай там убирают довольно рано, и если умело организовать работу, то после окончания тамошней уборки можно успеть погрузить комбайны с людьми на транспорт, чтобы до созревания пшеницы в Казахстане они успели туда прибыть. Так мы и поступили. Туда же занарядили и все вновь произведенные комбайны. Но и этого оказалось недостаточно, пришлось перебрасывать дополнительные комбайны из других обжитых районов страны.

Почти каждый год я приезжал во время уборки на целинные земли. Мне было радостно: едешь по полю и видишь уже не палатки, как прежде, а белые опрятные домики. Рядом росли первые молодые деревца. Люди стали обживать эти земли, создавать для себя уют и начальный комфорт. Казахстанская степь оживляла во мне картины моего детства. Еще малышом родители увезли меня в рудничный поселок Донбасса, мы жили там в казармах. Шахта Успенская, на которой работал мой отец, занимала тогда самое западное место из освоенных в Донбассе земель, где добывался уголь. Выскочишь из квартиры, кругом тянется бескрайняя украинская степь. Не видно ни построек, ни деревьев, если смотреть на юг, а повернешь голову на север – сплошные трубы. В Казахстане же просторы еще шире, степь еще бескрайнее. Даже сейчас, вспоминая то время, я переживаю радостное волнение. Пахотные земли продолжали расширяться, стали осваиваться сибирские, оренбургские, приволжские степи. Вокруг целины поднялся всенародный шум, все искали залежь или целину. Секретари райкомов и обкомов партии объезжали свои регионы, местные жители им подсказывали, где прячутся еще не распаханные угодья.

При освоении новых земель, естественно, далеко не все шло гладко. Туда попадали и такие люди, которые приехали за «длинным рублем». Иные хотели просто переменить обстановку, потому что плохо зарекомендовали себя в старом коллективе. Попадались работники с плохими характерами, неуживчивые. И в Казахстане они не уживались: сбегали оттуда. Ну и что же? Разные люди есть и будут везде и всегда. В основном там собрались замечательные советские граждане, которые хотели хорошо работать. Возникло много различных вопросов с транспортом: о железной дороге, о шоссе. Ничего такого там пока не было. Объезжая целинные поля, я видел много такого, чего не хотел бы видеть. Когда убирали хлеб, то ссыпали зерно прямо на землю, при перевозке происходили большие потери. Токов не было, складов не было, не хватало вовсе простого брезента. Пшеницу на земле прикрывали кое-как, а чаще всего, к сожалению, вовсе не прикрывали. Рабочей силы не хватало, и поэтому потери были колоссальные.

Люди стали бить тревогу, писать письма и в ЦК партии, и в газеты. Они правильно делали. Мне было очень тяжело читать на первых порах письма: люди проявляли государственную заботу о сохранении зерна, а мы сделать еще почти ничего не могли, только слали призывы насчет бережного к нему отношения. Мешков недоставало, пшеницу в кузова автомашин сыпали навалом, не закрывая брезентом. Зерно на всех поворотах и колдобинах разлеталось, дороги были устланы пшеничной лентой. Птицам было блаженство, они жирели на глазах. Но, несмотря на все утраты, целинное производство оказалось выгодным.

Главной проблемой стало строительство жилья. Государство завезло туда лес, целинники строили сами, конечно, примитивно, но все-таки создавали для себя какой-то уют. На рудниках рабочие возводили обычно подсобные помещения около квартир, сарайчики. В таких сараях обитали тогда многие целинники. Потом мы столкнулись и с другими проблемами. О многом подсказывали сами труженики. Во время очередной поездки на целину я беседовал с агрономом местной МТС Савченко, опытным и умным работником, попавшим сюда еще до освоения новых земель. Там чередовались и старые, и новые совхозы и колхозы, которые МТС обслуживала. «Товарищ Хрущев, – сказал он, – наша МТС обеспечивает главным образом колхозы. Хочу спросить: “За что мы отдаем колхозникам зерно, собранное на целинных землях?”» Я удивился: «Как за что? За то, что они трудятся». Он улыбнулся: «Ну, нет, колхозы на целинных землях – сплошная фикция. Государство завезло сюда тракторы и другие машины, МТС пашет, сеет, а если надо, то дает и минеральные удобрения, хотя их тут мало. Потом посевы созревают, мы их убираем и затем ищем колхозников, чтобы развезти им по домам зерно в оплату за трудодни».

То была не схема, а реальная действительность. В колхозах обычно возделывались полевые культуры с вложением большого количества ручного труда, там для работы нужны люди. Чисто зерновое хозяйство на целинных землях почти полностью механизировано, на полях трудятся рабочие машинно-тракторных станций, а не колхозники. А что делали там колхозники? Если говорить о новых землях, то почти ничего. Агроном открыл мне очевидную истину. Мы-то мыслили по схеме, подходя к оценке деятельности колхозников, как в средней полосе России, и схему эту переносили на целину. Я согласился с Савченко, что целинные колхозы следует преобразовать в совхозы. Государство выплачивает рабочим совхозов их долю, а само получает больше зерна. Агроном оказался наделенным государственным умом.

Вернувшись в Москву, я поделился очередными впечатлениями о поездке, и руководство СССР вместе с общесоюзными и местными казахстанскими начальниками пришло к заключению, что в Казахстане нужны именно совхозы. К тому же колхозы создавать труднее, чем совхозы. Последним что нужно? Земля, постройки, техника и люди. Людей нам хватало, теперь на целину охотно ехали. Следовало подобрать только трактористов, комбайнеров и мастеровых по ремонту техники. Трудиться стало проще, потому что к работе приступает не колхозник без квалификации, а специалист. Стоимость совхозной пшеницы тоже была значительно ниже, чем колхозной.

Целинные земли породили много вопросов, на которые мы не знали ответа. Возник вопрос: когда, в какие сроки сеять? Сеять ли ранней весной, как мы привыкли в Европейской части, или же несколько выждать? Старожилы подсказывали нам, когда наступил наиболее благоприятный период для сева. Мы и верили им и боялись ошибиться. Почему так важны сроки? На целине дожди выпадают скупо, в определенный период времени. Надо подгадать под самые благоприятные условия для посева. Попадешь под дождь – будут всходы, ошибешься… Я сейчас точно не могу припомнить все аргументы, которые приводили знатоки местного земледелия. Затем возник новый вопрос: как пахать и как сеять? В Казахстане нередки пыльные бури.

Когда мы уже распахали большое количество гектаров целины, случились страшные пыльные бури. Поднимались в воздух тучи земли, почва выветривалась. Однажды они привели к уничтожению значительной части посевов. Давно известны средства борьбы с эрозией, апробированные на практике, в том числе посадка защитных полос из древесных насаждений: трудное и дорогое, но оправдывающее себя дело. Есть и определенные агроприемы. Людям приходится считаться с природными процессами и приспосабливаться к ним, противопоставляя свою выдумку дикой природе. В аналогичных условиях работают канадцы, которые свою засушливую зону называют районами рискованного земледелия.

Чтобы разобраться с особенностями обработки почвы, мы посылали специальные делегации в Канаду. Наши агрономы, инженеры, конструкторы сельскохозяйственных машин только по литературе были знакомы с сельхозорудиями Канады. Там применялись плоскорезы, которые не переворачивали пахотный слой, а подрезали его и обрабатывали дисковыми боронами. Мы таких методов обработки почвы не знали. До начала подъема целинных земель этой спецификой не интересовались ни специалисты, ни руководящие работники. К тому же они приехали на целину в основном из обжитых районов: с Украины, Белоруссии, Северного Кавказа. Они привыкли к своему порядку ведения сельского хозяйства, к своим климатическим и почвенным условиям и, естественно, переносили свой опыт в Казахстан, только постепенно приспосабливаясь к новым условиям. Такое не сразу дается, необходимо накопить опыт. Тут книжного знания недостаточно. В Казахстане раньше в основном пасли овец, лошадей и верблюдов. А теперь предстояло заниматься земледелием, распахивать земли, выращивать зерно. Этого опыта за плечами у руководства не было ни писаного, ни накопленного.

На целине имелись опытные, образованные местные специалисты, в том числе и селекционеры зерновых. Там я встретился с одним опытным ученым-селекционером, который был когда-то выслан из Ленинграда, Бараевым.

Он там прижился, ему понравились казахские степи, он увлекся работой и работал с большой пользой. Я его очень уважал. Его знания плюс опыт, приобретенный в ссылке, оказались очень полезны. Приезжая в Казахстан, я каждый раз встречался с ним, прислушивался к его советам. Тогда уже сняли все запреты, и он мог вернуться в Ленинград или в любой другой город по своему желанию, но он отказался: «Я уже привык, обжил эти места, накопил опыт и приспособился в своей научной работе к этой зоне. Поэтому я отсюда не уеду». Как говорится, «не было бы счастья, да несчастье помогло». Сталин, так сказать, оказал нам «услугу» в освоении целинных земель, выслал невиновного ученого, который привык к местным условиям, а его знания оказались очень полезными при освоении целинных земель.

Но, что бы там ни случалось и несмотря на все трудности, целинный хлеб оставался самым дешевым. Это объясняется еще и тем, что там можно было использовать мощные машины. Былой ДТ-54, необходимость выпуска которого я отстаивал перед Сталиным, давно устарел, сейчас заводы выпускают ДТ-75. Но и этого недостаточно. Нужен набор тракторов различных мощностей, а для целины с ее просторами – самых мощных.

К концу моей деятельности Кировский завод в Ленинграде создал трактор марки К-700. С его внедрением резко возрастет производительность труда, станет выше и оплата за вложенный труд. В зерновом хозяйстве чем мощнее машины, тем они производительнее, а чем они производительнее, тем дешевле продукция. Конечно, хозяйствам с небольшими площадями К-700 невыгоден. А для технических культур вообще нужна другая техника.

Освоение целинных земель – славная страница в истории советского государства. Целинные земли много лет влекли царское правительство. Оно тоже хотело заселить их и использовать. Тем самым преследовалась цель расселения людей из малоземельных районов. А это вопрос не только экономический, но и политический. В 1905 году Хомутовский район и сама Калиновка участвовали в восстании. Были разгромлены имения. Наше село громило имение генерала Шоутиса. Оно примыкало к нашему селу. Другое имение Васильченко располагалось подальше за лесом. Его тоже разгромили. Около 60 человек за это посадили в тюрьму. Так происходило повсеместно.

Вот, правительство и решило разрядить политическую обстановку, предложив крестьянам уехать в необжитые районы, таким образом создать оставшимся большую землеобеспеченность. Уезжая, крестьяне продавали землю, беднота их не могла купить, хотя и нуждалась в земле. Покупали кулаки и середняки.

Мои родственники из соседней с Калиновкой деревни выехали в Сибирь в 1908 году. Она имела двойное название: народное – Сучкино, а по писаному – Клевень. Клевень – большое село. Там жила моя тетя, старшая сестра моей матери. Она тоже выехала со своим обширным семейством в Кокчетавскую область, или, по-старому, губернию.

Я помню, как семья моей тети уезжала в чужие края. В 1908 году отец и мать нанялись в богатое имение Васильченко. Я уже был подростком, мне исполнилось 14 лет, и я там работал на пахоте погонщиком волов. Труд для моего возраста был тяжелым, надо было поднимать ярмо, запрягая волов в плуг. Это входило в обязанность погонщика, а не плугаря. Работали рядом с этим Сучкино.

В тот момент в сельскохозяйственных работах наступил перерыв, и мы занимались чисткой леса: вырубали орешник и другой кустарник. Мне, подростку, досталось стаскивать ветки в кучу. Работа не тяжелая, даже приятная. Вдруг мы заметили, что в Клевене пожар. Все побежали туда, и я тоже. Горело все село, в том числе и домик моей тетки. Потом говорили, что этот пожар устроили сами отъезжающие в Казахстан крестьяне (тогда не знали Казахстана, говорили – в Сибирь). В тот день, когда они должны были выезжать, выгорела половина села. Переселение шло болезненно. Выбирали ходоков, среди них был и муж сестры моей матери. Они заранее ездили и смотрели земли и условия, в которых предстояло жить переселенцам. Им понравилось – земли столько, сколько глаз видит, можешь брать сколько хочешь, сколько осилишь. Поехало много крестьян-переселенцев и из других деревень Курской губернии.

В царское время крестьянину, с его сохой или плугом, приходилось трудно. Не все там приживались, не все смогли освоиться, потому что для этого требовались большие физические силы и средства, а выезжала главным образом беднота.

Хотя царь поощрял переселение, но из этого получилось очень мало толку. Нужной помощи царским правительством оказано не было. Некоторые, переехав, обзаводились хозяйством, выбивались в кулаки, другие разорялись и превращались в батраков. Многие возвращались, но не в свои деревни, потому что землю продали, дома продали, хозяйство ликвидировали. Обратно вернуться в свою деревню никаких возможностей не было. Крестьяне становились батраками или шли на заводы, бросали крестьянствовать.

В советское время положение совершенно изменилось. Изменились и технические возможности, позволявшие ускоренно осваивать целинные земли. Государство выделило десятки тысяч машин, помогло добровольцам осесть на новом месте и стало снабжать их необходимым. Поэтому и результаты оказались другими. Но аппетит приходит во время еды. В ходе освоения целины у партийных и советских руководителей разгорелся аппетит. К 1960 году заново освоенных земель набралось свыше 60 миллионов гектаров. Повысился общесоюзный сбор зерна. Но это потребовало больших капиталовложений на жилищное строительство, на строительство машинно-тракторных станций, на создание совхозов. Деньги окупались с лихвой даже с учетом того, что там урожайные, малоурожайные и неурожайные годы чередуются. Однако даже в неурожайные годы целинный хлеб был не дороже того, который выращивался в обжитых районах. В целом проведенное в жизнь грандиозное мероприятие оказалось экономически выгодным.

Мы понимали, что сразу сделать всего нельзя. И люди понимали, что едут не к теще на блины, а им придется трудиться и трудиться, пока благоустроятся и создадут человеческие условия. Такое ускоренное освоение земель, возведение поселков буквально кружило голову, приятно смотреть, но не так просто и легко это давалось. Главное – не было дорог. Откуда было взяться дорогам, если там не было людей. Кочевое животноводство не требовало дорог, наоборот, дороги только лишь отнимали пастбища.

Зерновым хозяйством занимается оседлое население. Для общения между людьми, а главное, для хозяйственных нужд требуется устройство дорог. Это важный момент. Мы начали с грунтовых дорог. Потом развернули строительство железных и шоссейных дорог, элеваторов для приемки хлеба, его хранения и переработки, технологические операции старались механизировать.

Все больше и больше осваивалось земель, наравне с получением больших возможностей сбора зерна увеличивались и затраты на освоение новых земель. Руководство обжитых районов республик, областей и краев начали проявлять не то что недовольство освоением земель, жаловались на ущемление их запросов, в первую очередь в получении техники. Большинство поддерживало меня, тем более что в результате освоения целины мы посчитали возможным уменьшить поставки из других регионов. Мы тогда подходили к урожаю старой меркой. Когда стали получать далеко за два с половиной миллиарда пудов товарного хлеба, то есть того зерна, что мы засыпали в элеваторы, нам показалось, что это очень много. При Сталине, я уже говорил, засыпали миллиард 800 млн. Теперь мы дошли до трех миллиардов и думали, что можем удовлетворить все свои запросы. Мы исходили не из реальности, из тех условий, в которых жили раньше. Жизнь показала, что это неверно.

Нам казалось, что теперь можно уменьшить заготовки в старых обжитых районах. Сократились поставки хлеба из многих республик. Даже Украине, которая занимала в то время очень большой удельный вес в создании запасов зерна, мы несколько уменьшили планы заготовок. Белоруссию почти совсем освободили от поставок зерна.

В скором времени мы почувствовали, что поспешили. Хлеба не стало хватать. Почему? Потому что с развитием общества, с развитием промышленности, с развитием культуры возрастают и потребности у народа. Это надо учитывать. Народ начал роптать. После смерти Сталина у людей сняли замки с языков, они получили возможность, не оглядываясь, что их посадят, высказывать критические замечания. Я бы сказал: впервые появилась возможность более свободно говорить о своих потребностях. Я говорю – более свободно, потому что настоящим голосом еще не заговорили. Еще над всеми висело сталинское прошлое, угроза: скажешь – посадят, вопрос задашь – посадят, а не посадят, так подвергнут каким-то ущемлениям или унижениям по службе. Такие-то ущемления случались. Другой раз и в тюрьму сажали. К сожалению, это было. А наверху создавалось впечатление, что тишь и гладь – божья благодать, народ живет и благоденствует.

Одним словом, мы стали снова ощущать недостаток в зерне. Появились дополнительные требования со стороны социалистических стран. В первую очередь со стороны Польской Народной республики, а ГДР и Чехословацкую республику пришлось полностью взять на себя в удовлетворении их потребностей в зерне. Мы продолжали оказывать значительную помощь Венгерской республике и Болгарии. Все эти заботы мы взвалили на свои плечи, хотя чувствовали, что нам это не под силу, но не могли отказать. Это объяснялось политическими соображениями, желанием укрепить дружеские отношения. Кроме того, всякий раз, когда нас вынуждали решать этот вопрос, мы надеялись, что в следующем году освоим новые земли, получим больший урожай и, наконец, сможем удовлетворить свои потребности сполна.

Потребности в хлебе, если говорить о хлебе, как о пище людей, мы удовлетворяли.

Но хлеб потребляется не только на столе: это и фуражное зерно. Это мясо. Это яйца. Фуражного зерна нам очень не хватало.

Помощь друзьям истощала наши резервы. Без резервов продукции сельского хозяйства, а особенно зерна жить нельзя. Я считал, надо иметь годовой резерв, а может быть, даже и больше. Сельское хозяйство и раньше, и сейчас, и в будущем будет зависеть от природных колебаний. Конечно, урожай зависит и от техники, и от культуры обработки почвы, и от умения создавать более продуктивные сорта, и от многого другого. Но все-таки дождик есть дождик. Поэтому крестьянин всегда оглядывался на попа и шел к нему с поклоном, с просьбой вынести икону и отслужить молебен.

Мы понимали, что нам молебен не поможет, но также зависели от погоды, от того, благоприятно или нет сложатся климатические условия того или другого года, того или другого района. У нас огромная страна, где-то обязательно зальет, где-то засушит. Мы так и не смогли создать хороших резервов: для этого требовалось отказать соцстранам в помощи.

Я хочу, чтобы меня поняли. Иной раз неправильно понимает нашу помощь. Вроде мы подаем нищему. Нет, мы поставляли им хлеб, а оплата шла не валютой, не золотом, а учитывалась в общем товарообороте. Они нам продавали в оплату за полученное от нас зерно те товары, которые не могли сбыть на западных рынках. От этого мы терпели какой-то ущерб, хотя товары поставляли нам хорошие, доброкачественные. В этих товарах мы нуждались, но могли бы обойтись и без них, мы больше нуждались в создании зерновых запасов. А самое главное: у нас самих росли потребности, рос фонд заработной платы, увеличивался спрос.

Почему у нас стали расти потребности? Мы изыскали возможность для увеличения пенсий. Нельзя было дальше терпеть, когда пенсионеров, вдов и прочих людей, которые лишились трудоспособности или кормильцев, погибших на войне, держали на мизерном пайке, мизерной пенсии. А таких было много. Помню, когда я после повышения пенсий приезжал в Ростов и проходил по улице, то старые, пожилые люди пенсионного возраста буквально выкрикивали слова благодарности. У нас любят организовывать приятные начальству выкрики, этим занимаются «подписочные крикуны». Тут же люди искренне говорили: «Товарищ Хрущев, спасибо за пенсии, спасибо за пенсии!» Врачи и учителя, которым мы прибавили заработную плату, тоже благодарили.

Раз люди стали больше получать, они больше и расходовали, главным образом на самое необходимое – на питание. Увеличилось потребление хлеба, хлебобулочных изделий, как выражаются на бюрократическом языке, и других необходимых продуктов: жиров, говядины, масла. Я уж не говорю об овощах.

Однажды у нас возникли даже трудности такого порядка: увеличилась заготовка мяса, но не было холодильников, негде было его хранить.

В ответ я грустно шутил, однажды даже публично.

– У нас есть огромные нереализованные возможности по хранению мяса, – говорил я, – это человеческие желудки. Так что опасность затоваривания нам не угрожает, достаточно увеличить заработную плату, как сейчас же увеличиваются желудки.

Потребление мяса у нас держалось на очень низком уровне, и я считаю, что и сегодня оно почти на нуле. Даже среди социалистических стран мы занимали едва ли не последнее место, ниже нас потребление мяса было лишь в Болгарии и Румынии. Все другие социалистические страны потребляли на душу населения мяса больше, чем мы. Я думаю, что положение и сейчас такое же, хотя в печати нет информации. Мы ее никогда не давали, это держалось под спудом. Открытая информация мешала хвастовству о наших достижениях.

Конечно, мы добились невероятных успехов после Октябрьской революции. Это каждому глупцу очевидно. Даже враг не может этого отрицать. Но нам самим надо трезво смотреть на вещи. У нас имеются огромные недостатки в целом ряде производств, отсутствуют самые необходимые предметы потребления и продукты питания. Мы отставали. И сейчас имеем отставание от Запада. Пусть в меньшей степени, но оно не ликвидировано. Отставание объяснялось низкими урожаями, и сейчас, в сравнении с Западом, наши урожаи низки.

Самое главное, у нас не было средств. После смерти Сталина мы все еще боялись нападения капиталистических стран. Америка вела наглую политику, все время демонстрировала свое превосходство, обложила социалистические страны военными базами и даже позволяла себе полеты самолетов над территориями социалистических стран. Мы вынуждены были выделять большие средства на оборону, с тем чтобы избежать повторения мировой войны. Требовались огромные средства для вложения в науку и непосредственно в производство средств обороны. Это прежде всего ракеты, самолеты, атомные заряды, подводный флот и прочие средства ведения войны. Они обходились нам довольно-таки накладно, истощали наш бюджет. Все это снижало наши возможности.

Я возвращаюсь к главной теме – освоение целинных земель. Считаю, что их освоение послужило для нас спасением, было хозяйственной необходимостью. В то время это оказался единственный быстрый путь увеличения сбора зерна в Советском Союзе. Но не все годы приносили радость, осваивая эти земли, мы знали, что урожайные годы здесь чередуются с неурожайными. Приходилось идти на риск. Самый низкий урожай на целине получили в 1963 году. Тогда очень плохой урожай выдался не только на целине, но и по всему Союзу.

Наступило трудное время: ведь у нас не было резервов. Мы даже были вынуждены закупить зерно за границей: в Канаде, в Австралии и в США. Соединенные Штаты хотели нас прижать, но капиталистическая алчность не знает преград, и они все-таки продали нам хлеб. Им нужен был покупатель, а мы были вынуждены обратиться к Америке. Переговоров на правительственном уровне не велось, все решалось на коммерческой основе. Но и в неурожайном 63-м году мы все-таки получили на целине хлеб по себестоимости, окупавшей затраты на его обработку. А если бы мы не распахивали земли и не получили прибавку посевных зерновых площадей, в каком положении мы оказались бы тогда? Произошла бы просто катастрофа! Целина в тот год нас очень выручила. Кажется, около 400 миллионов пудов мы заготовили на целинных землях.

Я любил выезжать на целину во время уборки урожая. Едешь на автомашине и, насколько хватает глаз, видишь бесконечные поля пшеницы. Когда она выбросит колос, засеянные просторы схожи с морской водой, особенно когда гуляют ветровые волны и возникает рябь. То там, то тут островками торчат машины с людьми. 1964 год оказался из всех лет освоения целинных земель самым благоприятным и самым урожайным. После «голодного» года я просто рвался на целину. Беру «голодный» в кавычки, никакого голода у нас не было, потому что мы собрали достаточное количество зерна, чтобы прокормиться, а чего недоставало, купили за границей. У нас даже осталось зерно на следующий год. Я говорю «голодный», потому что мы не получили того, на что рассчитывали, и это, конечно, заставило нас экономить, расходовать хлеб так, чтобы меньше затратить валюты на покупку зерна.

В 1964 году предварительная информация об урожае была очень благоприятной. С нетерпением ждал начала уборки. Я сказал в Президиуме ЦК, что хочу поехать на целину, посмотреть, как идут дела. Никто не только не возражал, а, по-моему, с одобрением встретили мое пожелание. И я полетел в Казахстан.

Приземлившись, я сразу поехал по полям на машине. Не знаю большего удовольствия, чем объезд сельскохозяйственных угодий. Я никогда не получал столько эмоций, как в тот, мой прощальный год. Последний в моей многолетней деятельности в качестве партийного работника и государственного деятеля. Пшеница стояла стеной, густой щетиной. Замечательный урожай! Я говорю замечательный, многообещающий, учитывая специфические условия Казахстана.

Я ехал в открытой машине и глядел по верху стоящей пшеницы. Когда ветерок дунет, волны переливаются, колышутся стебли. Это действительно волнуется пшеничное море. Мне рассказывали, что если на пшенице при таком ветерке разостлать простыню, то она поплывет по верхушкам колосьев, как по волнам. И сейчас, когда я возвращаюсь к прошлому, меня радуют и волнуют приятные воспоминания того времени. Затем я пересел в поезд, с тем чтобы передвигаться на короткие дистанции по железной дороге. Мне хотелось осмотреть разные районы, самому убедиться, побеседовать с людьми, с работниками совхозов. Колхозы в это время там стали очень редким явлением, а созданные в начале освоения земель мы преобразовали в совхозы.

Повсюду хлеб, хлеб, хлеб. Куда ни приедешь, работают комбайны, люди в поту, с приятной усталостью, с улыбкой. Люди сознавали, что они работают для своего государства, но главным образом предвкушали хороший заработок.

Там я пережил вершину личного счастья. Я проехал большие расстояния на автомобиле, передвигался поездом, опять пересаживался на машину и все ездил, и ездил по полям. Видел прекрасный урожай, самый высокий за все годы освоения при мне целинных земель.

К тому времени в степи выросли поселки. Рядами стояли не дома, а домики вдоль улиц. В палисадниках – цветы, посадочки фруктовых деревьев попадались редко. Там было много украинцев. А украинцы, куда бы их ни забросила судьба, обязательно посадят яблоню, грушу, а перед окном – мальвы. Без этого они не могут. Уже появились детишки. Одним словом, земля обживалась. Распахивались степи, складывались семьи, уже появилось потомство, люди начали как бы врастать в эту землю. Мне было очень приятно. Я много ездил, много беседовал с людьми. Потом в Целинограде состоялось большое собрание, куда съехались представители всех областей.

В каком-то районе мне сказали, что со мною хочет встретиться господин Томпсон, известный английский издатель, владелец 120 газет. Я охотно с ним встретился. Для меня эта встреча была приятна и выгодна. Такой «объективный и беспристрастный» издатель буржуазных газет, как Томпсон, увидел наши успехи на целине своими глазами. За границей много говорили о целинных землях и не всегда говорили правду, много врали. К сожалению, в этом сущность классовых отношений, буржуазная печать на все, что делалось и делается в Советском Союзе, смотрит через темные очки.

Я пригласил Томпсона, и мы вместе на поезде объехали несколько районов. Он присутствовал на совещаниях: двери не закрыты, пожалуйста, можешь слушать. То, что он говорил, мне было приятно слышать, он и не мог сказать другого. То, что он увидел, было очевидным для каждого человека. Я не знаю, что он написал, потому что это произошло в последний год моей деятельности, и это была моя прощальная поездка. В скором времени я стал пенсионером.

Естественно, я следил за заготовками. Я объехал районы, расспрашивал специалистов, агрономов, директоров совхозов и партийных работников.

Мы тогда произвели рекордные заготовки зерна для страны. И в каждом совхозе я интересовался урожайностью. Мелькали цифры: от 12 до 16 центнеров с гектара. Для районов рискованного земледелия на всем их протяжении – отличный показатель. Подсчитано, что при высоком уровне механизации обработки полей пять центнеров с гектара обеспечивали прибыльность. Новые земли оказались для нас просто кладом.

Был образован в Казахстане Целинный край с центром в Целинограде. Мы ему выделили все, что могли, для наилучшего обеспечения материальными средствами и капиталовложениями. На первых порах, когда нельзя было распылять средства, иначе не получалось. Союзное правительство непосредственно финансировало освоение целины. Если бы финансирование шло через республику, то ущемлялись бы интересы Целинного края в пользу других областей. Мы же старались оградить целину не только от республиканского, но и от союзного Госплана, чтобы выделяемые средства не отвлекались на другие нужды. В госпланах всегда возникает соблазн удовлетворить нужду за счет соседа. Мы преграждали этот путь растаскивания средств, целевым назначением выделяя их для целины.

А как шло дело в прочих местах? В Оренбуржье, Сибири, Поволжье тоже реализовывались планы расширения посевов. Правда, не все новые земли оказались под них пригодными. Кое-где распахали участки с неглубоким полезным слоем, которые вообще не следовало включать в оборот, так что налицо – и промахи. Приходилось такие участки исключать из реестра пахотных земель, ища взамен более богатые. Пришлось нам также изыскивать новые способы обработки земель.

Наши ученые, агрономы и техники создавали новые конструкции почвообрабатывающих орудий, приспособленных к условиям целинных земель. Требовались особые комбайны, более сложные, широкозахватные агрегаты. Потом поняли, что уборку следует производить раздельным способом, а не так, как делали на первых порах, когда проводили комбайнирование созревших полей и гибло много хлеба.

С древних времен крестьянин приспособился к ведению зернового хозяйства: он жал серпом или косил пшеницу, вязал колосья, копнил, убранный хлеб проветривал, потом складывал его в скирды. Из скирд молотили даже зимой, получая сухое зерно. Часто пользовались овинами, в которых сушили еще не обмолоченные снопы. Мы применили этот опыт на целине. Когда там начали косить, а уж затем подбирать скошенные ряды и обмолачивать их комбайном, резко изменилось качество зерна. Оно стало сухим, облегчилась борьба с долгоносиком, проклятым бичом зернового хозяйства. Зерно обмолачивалось после просушки, когда оно некоторое время полежало скошенным в рядах, и долгоносик исчезал сам по себе. К конструкторам почвообрабатывающих и зерноуборочных машин предъявлялись более серьезные требования. Перед агрономами и селекционерами остро встала проблема новых сортов пшеницы. Селекционеры блестяще с ней справились, создав сорта, приспособленные к местным условиям и дававшие лучшие урожаи, по сравнению с семенами, завозившимися из других районов.

Существенный недостаток земледелия, и не только на целине, а и во всей Сибири – трудности с яровыми посевами. Если бы там можно было сеять осенью озимые, то появились бы иные условия уборки. К сожалению, таких сортов полевых культур, которые выдерживали бы морозы и не вымерзали, у нас не имелось. Озимые созревают раньше яровых, поэтому при неодновременной уборке нагрузка на технику распределяется равномернее. Так что же делать? Лишь будущее покажет. Яровые пшеницы в наших условиях везде по урожайности уступали озимым. К 1964 году на целине мы приобрели опыт выращивания разных культур. Казахи с давних времен умели сеять просо и получали высокие урожаи. На целине просо тоже производили при мне, но на небольших площадях. Там научились сеять горох, гречиху, сахарную свеклу и получали неплохие урожаи. Я уж не говорю о ячмене и овсе. Вообще же на целине предпочитали сеять пшеницу и горох как самые ценные в тех условиях культуры, к тому же горох имеет короткий период созревания и, как все бобовые, удобряет почву: в своей корневой системе – клубеньках, накапливая азотистые вещества. Научились закладывать на целине сады и лесозащитные полосы, набрались опыта посева льна-кудряша, который идет не на волокно: из его семян получают масло. Провели опыты посева кукурузы на силос, что открывало возможность широкого развития молочного и мясного животноводства. Наступало время вести земледелие на целине широким фронтом, не ограничиваясь монокультурой и повышая доходность сельского хозяйства. Перспектива представлялась мне хорошей, она подтверждала надежды, которые мы питали, приступая к освоению целины. Ее районы обещали стать со временем обжитыми и экономически выгодными.

После того, как в Казахстане были освоены большие земельные площади, он приобрел для СССР новое значение. До освоения целины Белоруссия по количеству населения занимала третье место, теперь Казахстан оттеснил ее. Теперь он занял второе место в стране и по производству товарного зерна, РСФСР оставалась на первом месте, но она ведь не в счет, потому что вообще: большому кораблю – большое плавание.

Некогда на Украине мы заготавливали около 600 миллионов пудов зерна. Казахстан стал заготавливать до 700 миллионов пудов и подходил к миллиарду. Это было нашей очередной мечтой. Не знаю, что показал учет за 1964 год, его проводили уже без меня, я находился на пенсии. Знаю только, что к октябрю того года заготовили около 900 миллионов пудов и приближались к желанному миллиарду. Это сказочная цифра, особенно для людей, которые знают, какие трудности возникают при заготовках хлеба. Тот хлеб был самым дешевым. Казахстан как поставщик хлеба оттеснил Украину на третье место. Я тогда прикинул: у нас есть возможность заготовить по стране около пяти миллиардов пудов хлеба.

И снова на ум приходит мой последний приезд на целинные земли во время уборки 1964 года. Мой прощальный приезд. Как я радовался успеху, радовался труду, вложенному нашими людьми! Невольно вспоминалось замечательное стихотворение Некрасова, в котором он выразил свои мысли о человеческом труде:

(я подчеркиваю, в полвека. – Н.С.Х.)

Некрасов радовался успеху русских людей, сосланных в Сибирь, которые трудились там уже полвека. Чтобы он сказал, наблюдая штурм целинных земель в Казахстане и в других местах Советского Союза? За какие-нибудь три, четыре, пять лет выросли невиданные «посады», освоены огромные площади. И не только в «кузнице молот стучал» – трещали машины, трактора, комбайны, были построены целые поселки, школы, больницы. Такое могли осуществить только советские люди, сознательно пошедшие на этот штурм. Потом им на помощь поехали студенты для летнего строительства поселков и уборки урожая. И сейчас они каждый год ездят туда. Так что освоение целинных и залежных земель продолжается. Длится то доброе дело, за которое мы взялись в начале 50-х годов.

От целины будет получена еще большая отдача. До освоения эти земли не распахивались, но тоже служили человеку. Там пасли огромные отары овец, другого скота, и это приносило определенную пользу. Когда человек начинает активно работать: пахать, сеять, наступает более интенсивная форма эксплуатации земель. Во много раз вырастают богатства, получаемые от этой земли.

Я считаю, нынешний период – только начало. С ростом культуры земледелия, с ростом культуры людей, прибывших туда и осевших там, целинные земли в будущем скажут свое главное слово. Я не раз проводил совещания в Целинограде, посвященные итогам за прошедший год или по подготовке к весенним полевым работам. Слушал выступления казахов, русских, украинцев, представителей многих народов, участвовавших в освоении целины. Встречался также с казахами-табунщиками и вспоминаю приятные минуты общения с ними. Радовали мой глаз и растущие целинные поселения.

На первых порах строились самые примитивные дома, глинобитные, саманные. Потом пошли домики сборно-щитовой конструкции, так называемые финские. В 1964 году я заезжал в поселки, которые выглядели куда более нарядно и приветливо. Спланированы они были неплохо, в палисадниках росли деревца, создавалось хорошее впечатление и вызывалось чувство уюта.

Я даже видел плодоносящие сады. Так что целинная земля начала все громче и громче заявлять о себе.

Целина стала другой. Другая, более совершенная техника, другие кадры, другие условия жизни, и я радуюсь этому. Выросла культура людей и культура обслуживания, появились больницы и детские учреждения. Построили колхозные и совхозные клубы. А тогда мы экономили, даже не экономили, а просто зажимали средства. Некоторые могут сказать, что Хрущев недооценивал быт. Нет. Я думал об этом, но прежде требовалось накормить людей, а потом уже изыскивать средства на строительство учреждений, необходимых для культурной жизни человека. Клубы, народные дома и другие учреждения необходимы. Там человек проводит свободное время с пользой для советского социалистического общества.

К сожалению, оставалось, да и сейчас еще много есть домов, которые выглядели, как старые деревенские крестьянские избы, но, конечно, более комфортные, по сравнению с той избой с земляным полом, в которой я родился и провел детство в Курской губернии. У нас в избе был и загон для скота, и курная печь. Когда горел огонь и варилась пища, в доме нельзя было находиться, дым выходил через дверь. В нынешних поселках создаются иные условия, хотя им еще далеко до того, чем пользуются люди в городе.

Если сравнить строительство на целине и в Голодной степи Узбекистана, то это опять день и ночь. В Голодной степи мы строили производственные и бытовые сооружения на более высоком промышленном уровне, с применением техники и использованием французского опыта полива земель по железобетонным лоткам. Во время моего пребывания во Франции де Голль посоветовал в одном из районов посмотреть новое сельскохозяйственное приспособление. Мы прилетели в этот район. Нам показали насосную станцию и оригинальный способ полива, правда, на сравнительно небольшой площади. Вода шла по железобетонным лоткам. У нас в Средней Азии для полива хлопковых полей применяются арыки и большие распределительные каналы. Французское приспособление мне очень понравилось, просто, но мудро. На нивелировку почвы требуется меньше затрат, меньше засоряется земля, лучше сохраняется вода, идущая непосредственно на полив растений. Одним словом, колоссальные выгоды. Нивелировка у них осуществляется через высоту опор, тогда как, прокладывая канал на почве, ее делать трудно. Требуется собрать землю, поднять ее на определенную высоту, чтобы воду пускать самотеком. Не знаю, кому принадлежала идея лотков, но я воздаю должное де Голлю – система оказалась очень эффективной. Вернувшись домой, я предложил и нам перейти на лотковую систему. Думаю, что она и сейчас работает.

Руководители Узбекистана сначала тоже пошли по старому пути. Как и на целинных землях, стали создавать колхозы, переселяя узбеков с гор. Потом и они перешли на совхозы. К тому же жители гор не имели опыта выращивания хлопка, что усугубляло положение. Я несколько раз побывал в Голодной степи. Посещение ее всегда сопровождалось чувством радости от прекрасной земли, показывающей чудеса. Там добились высоких урожаев хлопка, насадили сады и стали выращивать персики, яблоки и другие фрукты.

Я предложил строить поселки городского типа из домов в три-четыре этажа со всеми удобствами: водопроводом, канализацией, газом, радио, телефоном, благоустроенными дорогами и тротуарами. Там стали возводить пекарни, рестораны, детские сады и ясли, сразу закладывая бытовые учреждения, необходимые для обслуживания человека. Люди, приходя в совхоз, обретали коммунальные удобства, нужные современному человеку: школу, больницу, клуб, кино и прочее. На целинных землях сделать это нам не удавалось, но не потому, что мы этого не понимали, а оттого, что нас лимитировали скромные материальные ресурсы. В Голодной степи уже имелось больше возможностей выделять средства на строительство. Кроме того, отдача от вложенных капиталов там оказалась невероятной. Статистики докладывали, что при урожае в 30 центнеров хлопка с гектара капиталовложения, затраченные на совхоз, окупаются сбором двух, от силы трех урожаев. Конечно, я говорю не о стоимости хлопка-сырца, за который платили совхозам, а о всей выгоде, которую получало государство при реализации готовой продукции. Сильное впечатление производили на меня поездки и в Туркмению, и в Таджикистан, и в Киргизию, где организовывались подобные хозяйства.

Я еще хотел бы сказать пару слов о хлопке. Одно время мы считали, что химическое волокно заменит хлопок, но потом все-таки вынуждены были признать свою ошибку. Химия не может заменить хлопок. Качество синтетического волокна не может конкурировать с ним. Правда, мне еще тогда докладывали, что японские ученые создали искусственное волокно, которое по своим качествам не отличается от хлопка. Ткани из этого волокна я не видел. Видимо, когда-то ученые создадут такую ткань, потому что химия имеет неограниченные возможности. Наши ученые буквально, как чародеи, создают для человека нужные материалы нужного качества. Я раньше никогда хлопком не только не занимался, но и не видел, как он растет. В первый раз, когда я приехал в Узбекистан, республикой руководил Юсупов. Сам из рабочих, умнейший человек, но с характером и не свободный от ошибочных взглядов. У него имелась своя точка зрения на возделывание хлопка.

У Юсупова в характере осталось очень много от прошлого, он как мусульманин смотрел на женщину, как на рабыню, хлопкоуборочные машины не признавал. Там господствовал кетмень. Конечно, высев был механизирован, но обработка велась кетменем, сбор – в фартук или в мешок, который висел на шее у женщины. Это был исключительно женский труд. Труд тяжелый. Кетмень очень тяжел. Мне потом говорили, что работа кетменем отражается на здоровье женщин, влияет на деторождение. Возник вопрос о полной механизации возделывания хлопка. Высевать его решили квадратно-гнездовым способом, чтобы облегчить обработку и уборку. Хлопок начали сеять квадратом, кажется, 45 × 45. С обработкой поначалу возникли трудности. Тем не менее получили высокий урожай. Мы пропагандировали этот способ, но жизнь показала, что можно и без квадрата механизировать обработку хлопка. Одним словом, мы тогда поставили себе цель: вырвать из женских рук кетмень и выбросить его, добиться, чтобы всю работу делала машина. И добились. Потом резко поставили вопрос о хлопкоуборочных машинах. Наши конструкторы сначала создали двухрядные, а потом четырехрядные хлопкоуборочные комбайны. Я несколько раз выезжал в Узбекистан, знакомился с научными учреждениями, с конструкторами, побывал на полях при опробовании машин. Девушки Узбекистана сели за руль трактора и хлопкоуборочного комбайна. Это была борьба не только за хлопок, но и за культуру труда, за облегчение труда женщины на хлопковых полях.

 

Желаемого изобилия мы не достигли…

С вводом в оборот целинных земель мы создали большие возможности по заготовке товарного хлеба и все-таки желанного изобилия не достигли. Имею в виду не только удовлетворение потребностей советских людей, но и запросы наших друзей из других социалистических стран. Не получился у нас и выход на международный рынок, с тем чтобы продавать хлеб на Запад и приобретать необходимую валюту. Выход на международный рынок стал бы свидетельством особого роста нашего сельскохозяйственного производства. Но, к сожалению, еще на слишком низком уровне велось и ведется наше сельское хозяйство. Мы получаем только третью долю того, что может давать наша земля. Это касается и старых, давно освоенных земель. Целина вела к отдаче с большим коэффициентом, но и этого оказалось мало. Недоставало опыта, техники, минеральных удобрений, средств борьбы с вредителями, правильной селекционной работы. Тогда мы только-только приступали к разведению на целине крупного рогатого скота мясного и молочного направления. Там паслись большие стада овец для получения шерсти и баранины, бродили табуны лошадей, которые давали конину. Но это мясо в нашей стране далеко не общеупотребительно. В Туркмении и Казахстане остаются неиспользуемые резервы разведения верблюдов. Корабль пустыни как-то выпал из поля партийного зрения. Я раз обратил внимание на одном из совещаний местных руководителей на это упущение. Они меня горячо поддержали, решив побыстрее восстановить верблюжье стадо. Верблюд, питаясь колючками, дает прекрасную шерсть, хорошее мясо и молоко, может удаляться от водопоя на большое расстояние. Что получилось потом из обещаний? Не знаю.

В 1964 году я подсчитал, что по всей стране мы можем заложить на государственные склады до пяти миллиардов пудов товарного хлеба. Только Казахстан к середине осени приблизился к миллиарду пудов.

Сейчас я на пенсии и не могу знать, сколько теперь заготавливается хлеба. Иной раз публикуют цифры по районам и областям, по республикам, и я упражняюсь в арифметике, складываю цифры. Получается, что за шесть лет моего пребывания на пенсии Советский Союз ни разу не заготовлял столько зерна, сколько в 1964 году. Это, видимо, были самый высокий урожай и самые высокие заготовки, но тут надо иметь в виду некоторую специфическую терминологию. Выращенный урожай, урожай собранный и урожай, заготовленный государством, – это три разных понятия. После смерти Сталина, ликвидации машинно-тракторных станций и прочих упрощений в руководстве сельским хозяйством на пленуме Центрального Комитета мы приняли решение оценивать урожай не по колоскам, которые подсчитывали инспекторы на полях, а по заготовкам, по тому, что заложено в государственные зернохранилища. Это зерно было не просто товарным, но товарным в чистом виде, потому что, кроме зерна, заготовленного государством, еще оставалось товарное зерно в колхозах, которое тоже поступало на рынок. Я же говорил о зерне, которым располагало правительство. Да, нелегко дается зерно, обильным потом поливается урожай.

Наши потребности исчислялись тогда двумя миллиардами пудов. Появлялась возможность создать полугодовые резервы. Этот прогноз основывался не на биологической урожайности, а по заготовкам, которые осенью 64-го года уже завершались. Недавно увидел свет статистический сборник, из которого я попытался узнать, сколько же зерна было заготовлено тогда. Нет этого! Все исчисляется за пятилетку, без разбивки по годам. Данные 1964 года «спрятаны». Основываясь на состоянии торговой сети, прихожу к умозаключению, что производство зерна сегодня далеко не удовлетворяет наших потребностей. Недостает также мяса, мясопродуктов, яиц, молочных продуктов. За ними стоят очереди. Люди ищут лазейки как-то достать нужные им продукты: из провинции приезжают за ними в Москву. Даже Киев, всегда служивший зеркалом, отражающим состояние сельского хозяйства, показывает сегодняшнюю действительность в непривлекательном виде.

Когда читаешь газеты с сообщениями о работе сельскохозяйственных органов, то отмечаешь успехи: выросло производство и зерна, и других сельскохозяйственных продуктов. А рынок этого не подтверждает.

Значит, производство зерна у нас отстает от потребностей. Меня такой факт несколько удивляет. Я не могу понять несоответствия. В правительственном статистическом отчете одна цифра привлекла особое внимание. Там указывалось, что за четыре или за пять прошедших лет урожайность зерна по стране выросла на пять центнеров и в 1970 году достигла 15,4 центнера с гектара.

Это очень хорошая урожайность. Она должна радовать каждого советского человека. Но я не понимаю этой цифры. Объявленная урожайность не соответствует рыночному положению. Я знаю, что десять лет назад Соединенные Штаты Америки получали урожайность в среднем 16 центнеров пшеницы с гектара. Правда, кукурузы они намолачивали, кажется, 48, поэтому в среднем они получали выше, чем 16. Я думаю, если бы мы действительно имели 15,4 центнера, то сложилось бы совершенно другое положение на рынке с мясом, мясными продуктами и яйцом. Я стал думать об этом, подсчитал полученный прирост. Умножив пять центнеров на имеющееся у нас количество миллионов гектаров, которые засеваются зерном, я получил большую цифру. Очень большое количество зерна мы собираем, это прекрасная добавка к тому товарному хлебу, который раньше производился страной. Должна появиться возможность удовлетворить запросы не только по зерну, то есть по хлебопекарным изделиям, но и по продуктам животноводства.

Я не подготовился сейчас назвать точную цифру. Кажется, мы засевали зерном 130 миллионов гектаров или больше. Наверное, больше. Можете себе представить, какое огромное количество хлеба мы получили бы дополнительно к тому, который получали раньше. Это астрономическая цифра прибавки урожая. Я бы даже сказал катастрофическая цифра, потому что у нас нет складских помещений для хранения такого количества зерна. При такой урожайности и при наших площадях мы полностью удовлетворили бы свои потребности и в хлебе, и в продуктах животноводства, и в молоке, и в яйцах. У нас должны появиться большие излишки. Мы должны получить возможность не только удовлетворить свои запросы, но и выйти на международный рынок, то есть предложить за границей продукты зернового и другого сельскохозяйственного производства! Рынок не подтверждает такой урожайности.

Я выражаю сомнение в этой цифре! В чем же дело? Помню, как Сталин проделывал такие фокусы: определялась урожайность, а потом урожайность произвольно завышали. Тогда оплата труда МТС зависела от урожайности, и государство было заинтересовано в завышении. Колхоз, наоборот, был заинтересован в занижении урожайности: чем она ниже, тем меньше он уплатит за работу МТС. Метод государственного определения урожайности был гибким: что захотел, то и получил. Применялись метровки: считали, сколько на одном квадратном метре поля выросло стеблей, какое на них количество колосков, сколько зерен в каждом колоске, потом эти три исходных элемента принимались во внимание при расчете урожайности. Тут всегда возможны злоупотребления. Можно подсчитывать только колосья больших размеров, в них окажется больше зерен. Все зависело от желания того, кто считал. Потом все это суммировалось и получалась общая урожайность по республике и стране в целом.

Окончательно урожайность устанавливалась в Москве Сталиным. Был такой Савельев, сейчас он уже, наверное, глубокий старик. Он работал в Комитете по определению урожайности. Мы все буквально молились на Савельева, от него зависело, сколько придется сдать зерна государству от республики. Он докладывал Сталину, что урожайность, например, по Украине, такая-то. Следовательно, Украина должна поставить хлеба столько-то. Налог не зависел от урожайности, а за работу машинно-тракторных станций платили тем больше, чем выше была урожайность. Когда урожайность не соответствовала желаниям Сталина, точнее, он хотел, чтобы Украина сдала зерна больше, то Сталин смотрел на Савельева, как удав на кролика.

– Что вы, такие-сякие, потворствуете колхозам, – гаркал Сталин, – занижаете цифры. Там «такие черноземы»… Выругается и по животу себя ладонью проведет. Затем Сталин устанавливал свою урожайность – называл цифру. Она совершенно не соответствовала действительной урожайности, но отвечала желанию Сталина. Это была «липа», поэтому другой раз забирали все без остатка. Говорили: урожайность такая-то, а ее и близко не было.

Поэтому я не только скептически относился, но просто не верил в такой метод определения урожайности. Он не соответствовал действительности и вводил правительство в заблуждение. Из него нельзя исходить, строить на нем какие-то экономические прогнозы. Даже если считать добросовестно, то это лишь биологическая урожайность, а не товарный хлеб. Такой метод годится для предварительного определения. Урожай еще надо собрать, потом привести хлеб на государственные склады, только тогда он становится товарным. От определения биологической урожайности до коммерческого хлеба лежит «дистанция огромного размера». Примешивается и политическая заинтересованность: если кому-то хочется блеснуть урожайностью, то – пожалуйста! Вот и «блещут» сейчас наши руководители всяческими цифрами, а на магазинных полках – пустота.

Поэтому я думаю, что цифра 15,4 – бюрократическая, угодническая, статистики хотели угодить высшему начальству. Она для бюрократа, как смазочное масло для машины.

Каждый видит то, что ему приятнее. За рост урожайности хвалят. Это приятнее, чем когда критикуют за то, что топчутся на месте или сползают вниз по урожайности. Я с недоверием отношусь к опубликованной цифре. Она не соответствует положению дел в торговой сети. Если бы такая цифра реально, а не бюрократически обеспечивалась, то это отразилось бы на нашем потреблении, наступило бы буквально изобилие.

Вот мое мнение. Оно сложилось на основе моего большого жизненного опыта. Я видел, как жульничали.

Знаю, что за последние годы значительно выросло производство минеральных удобрений. В свое время мы поставили задачу производить концентрированные минеральные удобрения, чтобы в них было побольше полезных веществ и поменьше балласта. Требовались гранулы. Сейчас для своего дачного огорода я пользуюсь гранулированной нитрофоской, которая содержит азот, фосфор и калий. И в соседнем колхозе, внося удобрения под посевы пшеницы, тоже пользуются нитрофоской. Следовательно, по выпуску минеральных удобрений мы выросли и по количеству, и по качеству. Но должной отдачи не чувствуется. Значит, минеральные удобрения плохо используются. Центнер удобрений при грамотном их вложении и хороших семенах даст прибавку к урожаю с гектара в пять центнеров. При толковом использовании удобрений мы получили бы в целом по стране миллионы центнеров добавочной продукции. Однако ее нет. Проблема упирается в культуру их применения и в организацию дела, которые на сегодня примитивны во многих колхозах и совхозах.

В столичных магазинах достаточно только хлеба. Но ведь не хлебом единым жив человек, и не только в духовном смысле. Сухая ложка рот дерет. Хлеб без приварка превращается в насмешку, когда нет нужного ассортимента продуктов.

Иногда я встречаюсь с людьми, и они выражают свою тревогу, рассказывают грустные анекдоты.

Вот такой, к примеру.

– Как вы считаете, может ли верблюд из Москвы дойти до Владивостока? – задал мне вопрос один из моих случайных собеседников.

Услышав такой вопрос, я почувствовал, что здесь кроется подвох.

– Я думаю, что если будут соответствующие условия и уход за верблюдом, то он может, конечно, дойти. Сил у него хватит, – ответил я.

– Нет, – засмеялся он, – не дойдет.

– Почему? – спросил я.

– Он дойдет максимум до Свердловска.

– Почему? – теперь я уже ничего не понимал.

– Съедят, – откровенно смеялся мой собеседник, удивляясь моей наивности. Этот анекдот отражает неприятное положение: наши города и поселки сидят без продуктов. Я встречаюсь с рязанскими, калужскими, калининскими, брянскими жителями. С ними говорить очень трудно. Все они громким голосом повторяют, что у них нет мяса, нет яиц, нет других продуктов и достать их нельзя. Поэтому из городов, расположенных близко к Москве, многие выезжают специально, выкраивая какой-то день, с тем чтобы купить продукты в Москве.

Целинные земли освоены, будет повышаться культура земледелия, будут повышаться урожаи, будут внедряться другие виды сельскохозяйственного производства. Одним словом, человеку послужат десятки миллионов гектаров хороших земель. Множество людей расселилось на этих землях. Эти земли из пустыни превратились в обжитой край. Я думаю, что теперь там цветут сады и звучат песни. А уж звуки работающих моторов давно переполнили целинные земли.

А дальше что? Целинные земли освоены, а родился анекдот, в котором верблюд не может дойти до Владивостока. Мясо – это продукт первой необходимости, без него жить нельзя. Одежду можно сделать поуже, покороче. И даже очень коротко, как теперь носят женщины. Потребление мяса и хлеба «укоротить» нельзя, наступит голод. Надо думать, какими путями нам идти дальше, как действительно создать полное изобилие продуктов питания для наших советских людей. При обширных пространствах нашей страны нельзя этого не иметь.

Когда я работал, то думал над этим вопросом. Не думать было нельзя. Эта проблема должна неотступно преследовать руководство страны. Я все время ломал голову: как нам поскорее выйти на широкую дорогу производства необходимых продуктов? У нас остались неосвоенными необъятные просторы заболоченных, заросших кустарником земель. Конечно, я не говорю о лесе, лес изводить нельзя, эксплуатацию его богатств следует вести на разумной основе, чтобы вырубки постоянно восстанавливались, а в некоторых районах восстановление леса должно идти с опережением. Речь я веду сейчас о другом: много земель требуется приводить в порядок, мелиорировать и тоже вводить их в севообороты. Масса участков покрыта слоем торфа, остается кислой. Без известкования и дополнительных усилий на них ничего не вырастет. Здесь все упирается в капиталовложения и технику. Еще когда я работал, то высказывал такие соображения, но не широко. Тогда главной задачей стало освоение целинных земель, нельзя было распылять средства. Ныне, закончив одно, пора браться за другое.

У нас имеются также большие площади, которым необходима ирригация. Окупаемость поливных земель очень высока. Кроме того, полив создает устойчивость при получении сельскохозяйственных продуктов. Урожай перестает зависеть от погоды, командует сам человек. У нас имеются для полива достаточные средства: электростанции, и гидравлические, и тепловые, с водохранилищами разбросаны повсюду; машиностроение способно обеспечить насосами для подачи воды; опыт устройства ирригационных систем для правильного распределения воды у нас большой. По засушливым районам текут реки: Волга, Днепр, Южный Буг.

В последний год моей деятельности в своих выступлениях по сельскому хозяйству я высказывал соображения об ирригации. К тому времени мы уже проводили ирригационные работы на Северном Кавказе, в Волгоградской области и других местах. Начали строить Северо-Крымский канал и разрабатывали вопрос об ирригационных работах на Дунае. Хотели Придунайскую низменность напоить дунайской водой, чтобы не зависеть от Господа Бога, и обеспечить постоянные урожаи. Появлялась возможность использовать воду Дуная, Днестра, Когула. Строится Саяно-Шушенская гидростанция. Она предназначается главным образом для решения энергетических проблем, но ее сооружение даст возможность использовать воды Енисея и для полива близлежащих земель. Я там никогда не был, но от специалистов слышал, что летом там очень много тепла и благоприятные условия для выращивания сельскохозяйственных культур. Там даже арбузы растут. Я уж не говорю о будущем, когда мы научимся опреснять морскую воду в крупных объемах, чтобы использовать ее и для хозяйственных надобностей. Тут возникают заманчивые перспективы.

Все это мы тогда откладывали на будущее. Только сейчас правительство приступило к следующему шагу для увеличения сбора сельскохозяйственных продуктов. Начался переход от расширения пахотных земель к увеличению урожайности. Это и есть путь интенсификации сельского хозяйства. Конечно, у нас использованы еще не все возможности по более рациональному землепользованию.

Сегодня в нашем сельском хозяйстве основная задача состоит в повышении продуктивности старопахотных земель, которые давно освоены. Урожаи там всегда были очень низкие, не больше десяти центнеров зерна с гектара. При современных культуре и сельхозтехнике, при современных биологической, агрономической, химической и бактериологической науках этого мало. Поэтому старопахотные земли, в частности для повышения культуры ведения земледелия, являются своего рода целинными землями. Это наши резервы.

То, что было нецелесообразно из-за нашей отсталости в области производства удобрений в 1954 году в начале освоения целины, сейчас выходит на первый план. Такова диалектика.

В Западной Европе получают пшеницы от 30 до 40 центнеров с гектара. Вот еще одна наша мечта.

Можем ли мы поднять урожайность до такого уровня? Безусловно, можем. Если будем умело вести хозяйство. Наши климатические условия позволяют это сделать. Что нужно для этого? Во-первых, высокая квалификация, хорошая техника, минеральные удобрения и необходимое количество хороших продуктивных семян. Мы можем сказать, что тоже имеем районы с такой урожайностью, но правильнее их называть микрорайонами. Даже если бы мы подняли среднюю урожайность до 20 центнеров, то создали бы изобилие. Появились бы только трудности сбыта и хранения такого количества зерна, но с изобилием легче справиться, чем с голодом. Такое количество зерна мы уже не сможем использовать, и встанет вопрос вывода из пахоты менее продуктивных земель. Мы начнем уходить из зоны рискованного земледелия. Тогда можно внести коррекцию и в использование целинных земель. Там окупаются затраты, но порой недостаточная получается прибыль. Эта земля вернется под пастбища, пойдет под сады.

Я уверен, что мы к этому придем. Когда только? Не знаю.

Теперь во-вторых. Что же нужно для того, чтобы обеспечить подъем урожайности на освоенных старопахотных землях? Для этого нужны техника, знания и правильная организация. Обладаем ли мы этим? Во всяком случае мы находимся на таком этапе, когда можем удовлетворить все требования, и организационные, и материальные, и духовные, и научные. Надо правильно оценить и со всей серьезностью подойти к решению проблемы резкого повышения продуктивности сельского хозяйства на старопахотных землях. Необходимо совершить скачок и внедрить интенсивные методы ведения хозяйства. Пока мы находимся на низком уровне.

Нужны, конечно, материальные средства. Располагает ли такими возможностями наша страна? Безусловно, располагает. Мы можем все сделать, если будут изысканы средства. Я говорю «изысканы», потому что желания отраслевых министерств и других ведомств в «вырывании» капиталовложений неограничены. Здесь от правительства требуются твердость в выборе цели, мужество и упорство, чтобы сосредоточиться на главном, отсечь второстепенное. Ему придется действовать, как хирургу, вырезающему опухоль и тем самым освобождающему организм человека от болезнетворных тканей, чтобы дать ему возможность нормально развиваться. В целях подъема сельского хозяйства требуется хирургическое вмешательство в финансы, дабы получить средства для подъема деревни.

На такую хирургическую операцию необходимо идти. Вопрос материального обеспечения жизни нашего народа – это одновременно и вопрос подъема культуры нашего народа, и увеличения политического престижа нашей страны, престижа нашей политической системы. После Октябрьской революции минуло 50 лет. Наш народ прошел славный путь и многого достиг, но еще есть проблемы, без решения которых не может развиваться социалистическое общество, не может стать привлекательным. Кто решится брать с нас пример, если мы не можем удовлетворить даже первейших потребностей наших людей? Чтобы верблюд мог целым и невредимым дойти от Москвы до Владивостока, необходима решимость на государственном уровне перестроить всю нашу сельскохозяйственную политику.

В который раз я возвращаюсь к минеральным удобрениям. Их надо много и высокого качества, с высоким коэффициентом содержания полезных веществ, без балласта, чтобы удобрения целиком растворялись и всасывались растениями. Это идеал. Я не знаю, насколько это вообще возможно, но я беру стандарты таких высокоразвитых капиталистических стран, как Соединенные Штаты Америки, Голландия, Западная Германия, Англия. Если бы мы обеспечивали внесение удобрений по их нормам, уверен, что мы бы имели те же урожаи, ту же продуктивность, что и они. Необходимы стимуляторы роста и продуктивности животноводства и птицеводства. Главным условием является развитие химической промышленности. Здесь ничего ни выдумывать, ни изобретать не нужно. Все это было известно на Западе еще в период моей деятельности.

Я не закрываю глаза, понимаю, что перед нами не только задача производства минеральных удобрений, не меньшее значение имеет умение использовать их. Как, под какую культуру, в каком количестве вносить? Какие минеральные удобрения полезные, а какие могут и навредить? Это большой вопрос. Здесь у нас дел непочатый край. Наряду с высоким уровнем культуры, уровнем техники, с полетами в космос, мы еще не освободились от варварских взглядов на химические удобрения. Даже те удобрения, которые мы имеем, очень часто используем нерационально, а другой раз просто губим. Поэтому необходимо обучать людей, занимающихся сельскохозяйственным производством, с тем чтобы они овладели знаниями и научились пользоваться благами ума и рук людей, создающих минеральные удобрения. Без этого материальные ресурсы останутся мертвы.

В последние годы моей деятельности дважды официально ставились вопросы о развитии химии в Советском Союзе, о развитии производства минеральных удобрений. И не только о них. Шла речь о полиэтилене и других предметах химического производства. Но для этого требуется время, много времени, потому что мы очень отстали. Те минеральные удобрения, которые мы вырабатывали и распределяли между колхозами и совхозами, по два-три года и более лежали на складах. На каких складах? Просто в отвалах у железной дороги. Хозяйства их не вывозили. Под дождем и снегом они выщелачивались и теряли свои свойства. Оставался один доломит. Его скапливалось целые горы.

Это говорит о том, что и колхозное, и совхозное руководство недостаточно ценили и понимали пользу удобрений. Свалка минеральных удобрений затвердевала, и ее потом просто невозможно было вывезти. Приходилось буквально вести разработку отбойными молотками. Мы не имели оборудования для их размельчения. Мы отставали от Запада, там уже в те времена вырабатывались гранулированные удобрения, содержащие два-три вида полезных веществ, так называемые сложные удобрения. Мы их производили с содержанием только одного химического компонента. Теперь мы все это имеем, и что же?

Возможно ли нам добиться перелома? Безусловно, не боги горшки обжигают. Надо проявить упорство и овладеть знаниями. Овладевать не только теорией, но и научиться применять ее на практике. Молодых, да и пожилых людей следует посадить за парты и обучить этим премудростям. Дело сложное, тут надо не учиться, а переучиваться, а всякое переучивание наталкивается на внутреннее сопротивление. У земледельцев накопился опыт использования органического удобрения, и они смотрят в будущее глазами прошлого. Порой, разговаривая с людьми, я натыкаюсь на полное непонимание.

– Вот коровяк… Это, да!

Так цепко держит нас старое мышление. Это дедовский взгляд. Я сейчас не хочу противопоставлять навоз удобрениям, но американцы используют минеральные удобрения. Я основываюсь на своих беседах с Гарстом. Гарст, американский фермер, умеющий работать и знающий сельское хозяйство, использует все новое. Для меня Гарст – эталон. Если уж Гарст что-то делает, то это выгодно, а если он чего-то не делает, то, следовательно, надо призадуматься. Он ведет капиталистическое хозяйство, а там прибыль – это вопрос жизни и смерти. Если не идти в ногу со временем, то такой фермер в капиталистическом мире обречен на гибель.

– Господин Хрущев, я навоз на поля уже не вывожу, – сказал Гарст мне при встрече во время моего визита в США в 1959 году. – Я пользуюсь минеральными удобрениями. Навоз я сжигаю, не выгодно, дорого возить его на поля, разбрасывать и запахивать.

Я не могу утверждать, что господин Гарст абсолютно прав в своих рассуждениях. Навоз еще послужит, принесет пользу, например, улучшая структуру почвы. Это вопрос к ученым, и это вопрос практики. Я только могу сказать одно: если Гарст так поступает, это дает прибыль в ведении хозяйства и позволяет выжить при конкуренции. А если что-то выгодно для капиталистического хозяйства, то, следовательно, должно быть выгодно и для социалистического. Тут дело не в системе, не в том, кому принадлежат средства производства.

Американцы ограничивают посевы и пшеницы, и кукурузы, чтобы не затоваривать рынок, чтобы не падали цены, чтобы не разорялись фермеры. Они платят премию тем фермерам, которые сокращают посевы зерновых культур. У них запасов зерна более, чем на год.

Правда, географически Америка для произрастания растений более выгодно расположена, чем Советский Союз. Но мы тоже имеем все, чтобы не только не уступать Америке, но и превзойти по тем культурам, которые у нас произрастают лучше.

Наша химическая промышленность может дать все химические вещества, необходимые для ведения сельскохозяйственного производства на высоком уровне. Мы тоже, как и Запад, можем производить их в достаточном количестве. У нас достаточно образованных людей, получивших высшее и среднее образование по сельскохозяйственному производству. Мы постоянно увеличиваем число специалистов как в институтах, так и в техникумах по растениеводству, животноводству и птицеводству.

Если мы все имеем, что же тормозит нас? Что же не позволяет нам подняться на тот уровень, который сейчас достигнут Западной Европой? Я не имею в виду Америку. Америка по урожайности зерновых культур занимает далеко не первое место. В мое время, когда я занимался общественно-политической и государственной деятельностью, Америка получала пшеницы 16 центнеров с гектара. Это половина того, что получают западные капиталистические страны в Европе.

Снова и снова ставлю перед собою вопрос: почему же мы отстаем от западных капиталистических стран в производстве сельскохозяйственных продуктов? Причина кроется в скверной организации дела. Еще в период моей деятельности я увидел в этом главный недостаток и пытался отыскать нужные организационные формы ведения хозяйства. Наши сельскохозяйственные органы часто работали вхолостую. Союзное министерство всем диктует, что сеять, когда сеять. Бюрократическая отчетность поглощает массу труда. Между тем за все почти 13 лет, что я работал на Украине, у меня ни разу не появилось потребности обратиться в союзное министерство за консультацией. Однако министерские указания мы получали регулярно, хотя они порой противоречили здравому смыслу. Республики и области сами обладают достаточным потенциалом для ведения дел и в детализированных указаниях из центра не нуждаются, а аппарат просто должен как-то оправдать свое существование: стучать на машинках, писать, звонить, телеграфировать, посылать уполномоченных. Плодить бумаги.

Микоян как заместитель Председателя Совета Министров шефствовал над сахарной промышленностью. Украина была главным производителем сахара. В Министерстве пищевой промышленности сидел в качестве уполномоченного агроном Сторожук, знающий специалист по сахарной свекле. Он приезжал к нам по этому вопросу, когда ему вздумается. Я убежден, что телеграммы на Украину, которые подписывал Микоян насчет свеклы, составлял Сторожук. Вот получаем длиннющую телеграмму с указаниями, какие нужно проводить работы, а мы их уже закончили. Директивы были правильными, но о чем в них говорилось? Не пей сырой воды! Однако на каждую директиву следовало ответить. Когда же приезжал Сторожук, то его надо было принимать и с ним надо было беседовать. Он наставительно излагал свои взгляды. Потом уезжал. По стране ездили миллионы «сторожуков», им государство платило миллиарды рублей.

Я повторяю: Сторожук был знающим, умным человеком. Спрашивается, зачем он приехал? Для чего тратятся деньги? Зачем вообще учрежден его пост? Неизвестно. А главное, чем менее значительна должность, тем больше ее обладатель проявляет активности. Она вызывает к жизни другие должности, которые должны с ним вести переписку. Так развивается бюрократическая машина, которая вертится, но ничего не дает.

Анастаса Ивановича я сейчас не критикую. Он очень дельный, умный человек. Он стал жертвой системы, которую мы все создали. Я попытался принять какие-то меры, полагая, что союзное Министерство сельского хозяйства в существующем виде никакой пользы не приносит, а лишь проедает народные средства. В министерство по делу обращались с мест лишь ради обеспечения тракторами, автомашинами, плугами, минеральными удобрениями и прочим. Но это не имеет никакого отношения к сельскохозяйственному производству, только к техническим средствам его обеспечения. Настоящее министерство должно иметь небольшой аппарат, который будет намечать главную линию, следить за заграничными новинками и давать заказы на производство требуемого для сельского хозяйства.

 

Земля и наша наука

Во многих нововведениях нуждается селекционная наука. Но даже в тех условиях в зерновом хозяйстве у нас выросли неплохие селекционеры. Собственно, и сейчас на них держится сельское хозяйство. Еще до революции имелись хорошие сорта пшеницы. Например, «Украинка» славилась не только на Украине, но и в Канаде.

У этого сорта отличные хлебопекарные качества. Василий Федорович Старченко, прекрасный агроном и человек, мне рассказывал, что до революции помещики так пропагандировали сорт «Украинка»: «Хочешь маты гладку жинку, сей пшеницу “Украинку”». Много отличных сортов вывели после революции, особенно в последние годы. Лукьяненко из Краснодара дал стране пшеницу «Безостая-1» с отменными хлебопекарными качествами и урожайностью. Хорошие сорта пшеницы получил селекционер Ремесло, работавший на Мироновской опытной станции.

В «Правде» или в «Известиях» я недавно прочитал статью по поводу юбилея товарища Лукьяненко. Подписали ее Келдыш, Мацкевич и Лобанов. С удовольствием прочел перечисление известных мне достоинств этого замечательного селекционера. Некоторые работы он сделал после моего ухода, когда я был уже на пенсии. В своей научной деятельности он неутомим и очень плодовит. Я присоединяюсь ко всем честным людям, которые приветствуют такого замечательного ученого, такого замечательного селекционера товарища Лукьяненко. Я желаю ему здоровья и успехов.

Не хочу принижать его роль, но советская земля богата хорошими учеными, селекционерами, давшими для своих зон замечательные сорта. «Безостая-1» имела очень избирательное применение. Краснодарский край – основной район, где можно было ее сеять. Она не зимостойкая. Уже в Ростовской области она не давала эффекта. Из газетной статьи видно, что Лукьяненко создал новый сорт, который позволяет расширить посевную зону выведенной им пшеницы. Он использовал сорт, созданный селекционером Ремесло, скрестил его с «Безостой-1» и получил новый, более зимостойкий сорт. Не хочу на этом задерживаться, сведения, которые дает статья, невелики.

С каждым годом моя память ослабевает. К сожалению, я уже не могу вспомнить фамилии некоторых людей, с которыми не раз встречался… Естественный процесс. Помню только их внешность. Зрительно представляю себе женщину-селекционера из Саратовской области. Стоят перед моими глазами и селекционеры целины. Я там бывал в научно-исследовательском институте, беседовал с ними. Замечательные люди. И сколько их!

О кукурузе. Кукуруза у нас высевалась на больших площадях. Ею занимались в Одесском селекционном институте имени Лысенко. Не знаю, как он теперь называется. Вел ее селекционер Мусийко. Он вывел хорошие сорта. Особенно в памяти сохранилась «Одесская-10». Почему? Когда я познакомился с американским фермером Гарстом, он мне доказывал преимущества кукурузы. Он умный человек, хорошо знавший свое дело. Я ему порекомендовал поехать в Одессу и посмотреть наши сорта. После этого хотел с ним еще раз встретиться и послушать, что он скажет. Гарст поехал в Одессу и посмотрел эти сорта. Мне потом рассказывали, что, когда ему дали початок сорта «Одесская-10», Гарст поцеловал его и сказал: «Отличный початок».

– Господин Хрущев, – обратился ко мне Гарст при очередной встрече, – я видел сорта вашей кукурузы и считаю, что сейчас вы не нуждаетесь в покупке семян в Америке. У вас имеются свои высокопродуктивные сорта.

Хорошие сорта кукурузы были выведены и на Воронежской селекционной станции. В Днепропетровске тоже имелись отличные сорта. Я знал их автора Соколова и с большим уважением к нему относился.

Одним словом, у нас имелись специалисты, но не было системы. Отсутствовали хозяйства, в нужном количестве выращивавшие, сортирующие, калибрующие и хранящие семена. О калибровании кукурузы я впервые услышал в середине 50-х годов от Гарста. Как у металлиста, у меня с этим словом связано определенное понятие. Это значит обтачивать, калибровать до определенного размера. Калибровка семян кукурузы – это сортировка их по размерам. Мы купили в Америке несколько калибровочных заводов, а потом сами начали их строить, главным образом на Украине и Северном Кавказе. Раньше семеноводство у нас «хромало», каждый «лапотник плел лапоть на свою ногу». А в Америке уже были специализированные хозяйства, обеспечивавшие фермеров высококачественным гибридным семенным материалом. Без этого нельзя вести кукурузное хозяйство на высоком уровне. Мы переняли опыт американцев, сразу получили хорошие результаты и организовали свое гибридное семеноводческое хозяйство.

Встречаясь с Гарстом, я не краснел за селекционеров Советского Союза, ни по зерну, ни по техническим культурам – это замечательный селекционер Кириченко из Одесского селекционного института, он дал новый сорт твердой озимой пшеницы; это Пустовойт, который создал лучший в мире подсолнечник; это селекционеры по льноводству, по хлопку и по другим культурам. Замечательным овощеводом слыл профессор Эдельштейн. Я называю только тех, с кем лично встречался.

Наши ученые добились больших успехов в области садоводства, виноградарства. Я тогда следил за этим, и сейчас из печати видно, что мы по-прежнему занимаем неплохое место. От Запада, и особенно от Америки, мы отстаем в области селекции животноводства, птицеводства и свиноводства. Американцы в этих областях добились исключительных результатов. На откорм свиньи мы затрачиваем кормовых единиц, наверное, в два раза, если не два с половиной больше, чем капиталистические хозяйства Соединенных Штатов Америки. То, что я увидел в Америке и что мне докладывали об уровне селекционной работы по птице в Англии, – это для нас в те времена казалось непостижимым.

Я помню выставку птицеводства и птицепродуктов Англии на сельскохозяйственной выставке в Москве и увидел просто удивительные вещи. Американцы вывели породу кур, которая на два с половиной килограмма корма дает килограмм привеса. Это изумительный результат. Представитель фирмы, с которым я вел беседу в свое время, рассказывал, что они продвинулись дальше и уже получили: 1200 граммов расхода корма на 1000 граммов куриного мяса. Сейчас они хотят получить один к одному: на единицу затрат кормов – единицу привеса мяса. Мы купили в Соединенных Штатах технологию производства куриного мяса. Построили фабрику в Крыму. Я бывал в этом совхозе. Там мы потерпели поражение. Где американцы затрачивают два с половиной килограмма кормов на килограмм привеса, мы затрачивали пять. Почему? Не умеем, к нашему сожалению, даже перенести к себе то, что имеется в капиталистических хозяйствах. Есть в мире прекрасные результаты и по яйценоскости кур. Когда я был в 1964 году в Венгрии, то Янош Кадар мне рассказывал, что куры, выведенные из яиц, закупленных в Западной Германии, дают 262 яйца в год. В опубликованном статистическом отчете за 1969 год я вычитал, что у наших кур в среднем получается, кажется, 130 яиц. Мне говорили, что в Америке вывели кур, которые дают около 300 яиц в год. Это невероятно.

Почти каждый день курица откладывает яйцо. Почему же наша социалистическая курица уступает капиталистической? Что, она стоит на позициях капитализма против социализма? Нет! Нет! У нас очень много хвастают, что в научно-исследовательских институтах все новое. Сколько у нас этих «куриных профессоров», кандидатов и докторов, а наша курица значительно уступает капиталистической курице. В этом вопрос. Вопрос в науке, но не в ней одной. На этом я остановлюсь позже. Меня поразил кинофильм, присланный мне в свое время немецким фермером об утиной ферме. Он добился в выращивании утиного мяса затрат кормов 2,5 или 3 килограмма на килограмм привеса. Мы считаем, что содержание уток без воды невозможно, а он на утиной ферме содержал птиц в клетках. Воду им давали только для питья. Это сразу меняет положение: дает большие выгоды в привесах, в организации содержания этой птицы. Украинцы послали к нему своих специалистов. Они там все изучили. Немец добросовестно дал все рекомендации. Я не знаю, сколько это стоило, но украинцы создали свою утиную ферму. Она, видимо, и сейчас существует на озере Супой в Яготине под Киевом. На одном из совещаний по животноводству украинцы хвастались, что Яготинская утиная ферма дает столько-то мяса и затрачивают они пять килограммов кормов на килограмм привеса. Все аплодировали. В сравнении с нашими стандартами это большой прогресс.

– Позвольте, – говорю я, – вы ездили в Западную Германию и купили там эту утиную ферму. Фирма вас консультирует и оказывает помощь. Сколько она затрачивает на килограмм привеса?

Смутился оратор и говорит:

– Три килограмма.

Я говорю:

– Позвольте, как же так, они – три килограмма, а вы – пять. Вы работаете почти в два раза хуже!

Все это вопрос науки, вопрос культуры производства и вопрос приготовления кормов, подбора необходимых элементов, которые дают больший привес. Это вопрос откормочного материала и в селекции свиней. Гибридизация показала отличные результаты как в растениеводстве, так и в животноводстве и в птицеводстве. Мы в этих вопросах отстаем, невероятно отстаем.

Если бы мы, если бы наша наука поднялась до уровня, которого достигли Германия или Соединенные Штаты Америки, то, я думаю, что на таком количестве кормов, которое мы сейчас затрачиваем, можно удвоить производство продуктов животноводства: мяса, яиц, говядины, птицы и прочее.

Молочный скот в Голландии и Дании (я особо выделяю эти страны) дает самые высокие удои, и главное, молоко с высоким содержанием жира, в среднем пять процентов, при нашем едва достигавшем 2,5–3 процентов. На каждый их литр молока нам надо надаивать два!

Еще один пример. Приезжали как-то к нам голландские фермеры, и в Курской области посетили мою родную Калиновку. Они расспрашивали, как колхозники выращивают картофель. Калиновцы, по сравнению с окружающими, находились на довольно приличном уровне, получая около 200, а другой раз и более центнеров картофеля с гектара. «А какое количество картофеля вы высеваете?» – поинтересовались фермеры. «По две – две с половиной тонны семян на гектар», – отвечают. Те изумились. Голландским фермерам это показалось невероятным, и они рассказали, что высевают только пятьсот килограммов семян картофеля на гектар. Урожаи же получают в 300 и более центнеров. Когда я узнал об этом, то просто заболел от зависти. Вот это наука! Вот это действительно система! Оказывается, как высоко в капиталистической стране поставлено семеноводство.

Во время моего визита в Египет президент Насер говорил, что они покупают семена картофеля в Нидерландах, потом выращивают ранний картофель и продают его в Западную Германию и другие страны, потому что там его охотно покупают.

Да, в Нидерландах семеноводство картофеля отлично поставлено. Специальные хозяйства занимаются им и обеспечивают остальных голландских фермеров стандартными клубнями определенного сорта и размера. Потому и получается высокий урожай при крупных клубнях. У нас тоже имеются хорошие сорта картофеля, особенно «Лорх» и «Майская роза», с хорошими вкусовыми качествами. В этой связи я бы хотел вспомнить добрым словом профессора Лорха. Я с ним много раз встречался. Лорх вывел сорт картофеля, распространившегося по всей стране. Ленинградцы вырастили ракоустойчивый картофель. К сожалению, сейчас картофель, который я покупаю в магазине, поражен фитофторой, черной гнилью и другими болезнями. Видимо, недостаточно мы поработали над созданием сортов, устойчивых против болезней.

Мы располагаем большими хозяйствами по выращиванию спиртового картофеля с высоким содержанием крахмала, пригодного только для переработки на винокуренных заводах. Все это не поставлено на должном уровне так, как на Западе. Достаточно напомнить, что в Московской области получают урожай картофеля до 70 центнеров с гектара. В нашей стране нет общей системы выращивания семян. И семена не ценятся колхозами и совхозами. Если же они используют специальный семенной материал, то он годами не меняется. Лишь отдельные хозяйства обновляют семена в нужные сроки, как рекомендует наука.

Когда я вернулся с Украины в Москву, то решил посетить Научно-исследовательский институт картофеля в Раменском районе. Научные сотрудники докладывали мне с большим пафосом о своих успехах. Я задал вопрос: «А какой урожай вы собираете в вашем хозяйстве?» Женщина, отвечавшая за картофель, сказала: «Шестьдесят центнеров с гектара». Эта цифра меня просто убила. «Слушайте, товарищи, как же можно дальше терпеть работу такого института, – не сдержался я, – который на своих полях получает урожай в среднем по шестьдесят центнеров, а соседние колхозы – до ста двадцати центнеров? Кто же станет брать пример с такого института? Он подает ужасный пример!» Женщина, бедняга, не ожидала моей реплики и растерялась, потом заплакала: «Мы вас ждали, радовались приезду, а Вы нам говорите такие слова!» – «А что же мне говорить? Я не могу грешить против своей совести. Такой урожай – бич для сельского хозяйства страны, особенно в Московской области, которая держит огромные площади под посевами картофеля». Это происходило в 1950 году.

Несмотря на все последующие усилия со стороны партии и правительственных органов, урожайность картофеля недалеко ушла от позорной цифры – 70 центнеров с гектара. Конечно, имелись и рекордсмены. Еще в 1938 году в Киевской области одна колхозница получила 500 центнеров картофеля и за это была награждена орденом Ленина. Но каких же трудов ей это стоило! Несмотря ни на какие награды, таких примеров имелось очень мало, они являлись исключением и получались в результате необычайно тяжелого труда и большого вложения навоза в почву. Или рекорд достигался на крохотном участке. Вот колхозница Уткина из Новосибирской области получила около тысячи центнеров картофеля с гектара, но на малой площади. Порою, я знаю, за подобными рекордами стояло надувательство: говорили об урожае, собранном с грядки, и потом его пересчитывали на гектар.

Почему же мы так отстаем от Запада? У нас скверно поставлено дело. Научно-исследовательские институты содержатся на государственном обеспечении и потому работают плохо, раз бюджетом обеспечены, независимо от успехов дела. Противники социализма делают вывод, что условия преобразования жизни на социалистических началах приводят к безответственности, снижают эффективность труда. Поэтому Советский Союз и не может выбраться из трясины, в которой находится. Мой помощник Шевченко как-то беседовал с крупнейшим селекционером Юрьевым, возглавлявшим научно-исследовательскую станцию близ Харькова. Когда Шевченко зашел к нему в кабинет, тот сидел, задумавшись. «Видимо, размышляете над какой-то проблемой?» – спросил Шевченко. Юрьев с грустью ответил: «У меня работает доктор сельскохозяйственных наук, но абсолютный бездельник, вот я и думаю, как от него избавиться, но ничего не могу придумать, потому что закон защищает его». Наши законы предусматривают защиту человека от плохих администраторов. Недобросовестные люди оборачивают эти законы против нашей системы. Работа в научно-исследовательских институтах служит нередко кормушкой для трутней. Такие элементы «облепляют» институты, пожирается огромное количество государственных средств, а отдачи нет. Всегда найдутся ура-патриоты, которые вместо того, чтобы искать истинную причину возникновения такой ситуации, расчищать пути для глубокой научной работы, освобождаться от балласта и выдвигать на первые позиции действительно ученых, а не прилипал, продолжают доказывать недоказуемое, кричат о нашем превосходстве. Так нельзя!

Я думаю, разумный человек правильно меня поймет. Говоря об этих недостатках, против которых я всегда боролся, и сейчас вспоминаю о них с большим огорчением и даже раздражением. Я преклоняюсь перед селекционерами и учеными Советского Союза, такими как Пустовойт, Ремесло и другие. Их можно насчитать не один десяток, их, может быть, даже сотни. Гордился и горжусь трудом этих замечательных ученых, которые с большой продуктивностью работали для подъема сельского хозяйства и сейчас работают.

 

Несколько слов о травопольной теории Вильямса

Я очень уважал этого человека, преклонялся перед ним. Сколько я произнес в его адрес хвалебных речей… Я и лично был с ним знаком. Из академиков он, наверное, одним из первых стал коммунистом. Для меня он был не только близким человеком, но он был НАШ, наш советский ученый. К сожалению, теория его оказалась несостоятельной. Я сейчас не хочу выступать судьей. Это специальный предмет, и он требует более глубокого анализа. Видимо, теорию Вильямса можно применять, но не во всех зонах нашего огромного Советского Союза. А у нас как? Если один крикнул «Ура!», то другие тоже горланят. Вот мы и горланили: «Теория Вильямса! Травопольная система!» Ее ввели во многих районах, краях, областях и республиках, а она не дала должного эффекта. Мы имели большие потери.

Хочу вспомнить историю этого вопроса. Как до революции, так и сразу после нее мы не имели возможности вести сельское хозяйство на должном уровне. Мы не имели машин, семян, минеральных удобрений и прочих необходимых компонентов, а опирались на то, что давала природа. У нас был самый примитивный, экстенсивный способ ведения хозяйства – трехполка.

Затем вместо трехполки стали вводить многопольную систему. Многопольная система мало что давала из-за отсутствия минеральных удобрений. Плохо мы знали эту систему. Началась дискуссия о наилучших способах ведения сельского хозяйства. Вильямс выдвинул теорию травопольной системы. Академик Прянишников доказывал необходимость использования минеральных удобрений. Эти «великаны» жили в одно время. Прянишников убеждал, что пора строить заводы, производящие минеральные удобрения. Он не отрицал посевов клевера и других трав, улучшающих структуру почвы, но главное место в его теории занимали минеральные удобрения. Он считал, что только с их помощью можно поднять сельское хозяйство на должный уровень. Теория Вильямса подкупала тем, что почти не требовала капиталовложений. Она основывалась на травопольном обороте, чем обеспечивалось снятие высоких урожаев. А эти высокие урожаи через травополье закладывали еще более высокие урожаи на будущее. Ну, что может быть увлекательнее, особенно в то время, когда страна не располагала капиталами, не имела ни химической, ни вообще развитой промышленности.

Он предлагал так построить севообороты, чтобы два или три поля были бы заняты под травами, а остальные – под культурами. Таким образом, посевы трав (клевера или люцерны, в зависимости от района, где какая трава лучше произрастает) накапливают азот в своих корнях, создают и улучшают структуру почвы: она не распыляется, а становится комковатой. Улучшается проникновение воздуха в почву, что создает лучшие условия для роста культурных растений. Можно было решать задачу увеличения урожайности без большого количества минеральных удобрений, о которых говорил академик Прянишников.

Победил Вильямс. Все мы тогда были за него. Партия навалилась всем своим авторитетом на внедрение травопольной системы. На Украине травопольная система была внедрена наиболее последовательно. И несмотря на это, мы имели низкие урожаи и зависели от погоды. На юге Украины вообще ничего не получалось. Поля, засеянные люцерной, не давали должного хозяйственного эффекта, там получали плохой урожай. А плохой урожай люцерны – это и мало азотных удобрений в почве, и мало кормов.

К предупреждениям академика Прянишникова, который более трезво смотрел на вещи, не прислушались. Он упорно стоял на своем, требовал производства удобрений и создания почвообрабатывающих машин, не разрушающих структуру почвы: мелких плугов, борон, того, чего нам так не хватало на целине.

Вильямс отрицал полезность бороны при обработке почвы. Борона, по теории Вильямса, «вредительское» орудие производства. Им в принципе отрицалась мелкая пахота, а это неправильно. В зависимости от условий нужно пахать глубоко или пользоваться орудиями мелкой пахоты. На Украине, в засушливых районах в степи применялся так называемый буккер. Это многокорпусный плуг, но мелкий. Один известный профессор Саратовского института упорно отстаивал применение буккера. По-моему, он за это был арестован, осужден и расстрелян как вредитель. И не только он один.

Теория Вильямса господствовала довольно долго. Было принято даже специальное правительственное решение, и все стали за Вильямса. Прянишникова, к счастью, в сталинские грозные времена не репрессировали, после войны он скончался сам. Его теория так и не была признана при его жизни, хотя она подсказывала реальный путь подъема сельского хозяйства. Имелись ли хозяйства с большой отдачей, работавшие по методу Вильямса? В некоторых районах, в специальных условиях, получали высокие урожаи, но в массе его система не давала эффекта. В результате большой вред (я бы употребил даже такое слово) сельскому хозяйству был нанесен принятием травопольной системы академика Вильямса. Несмотря на то, что я долго восхвалял его теорию, я же и взял на себя ответственность за отказ от нее. Жизнь требовала пересмотреть ошибочные решения. Я должен оговориться: для некоторых районов травопольная система, может быть, и подходит.

Мы подвергли критике травопольную теорию Вильямса и сориентировались на Прянишникова.

Из архивов мы извлекли документы умершего к тому времени академика Прянишникова, замечательного человека. Он предлагал более реальные, конкретные методы увеличения урожая. Тут и навоз, и трава, и люцерна, и клевер, но в основе всего лежали минеральные удобрения. Особенно минеральные удобрения. Без них дальше двигаться оказалось просто невозможно. Что такое навоз? Навоз – это те же минеральные удобрения. Растение питается не навозом, а содержащимися в нем веществами, доступными для корневой системы. Химия может дать эти вещества в чистом виде. Может быть, на первых порах не самого лучшего качества. Но не все это понимают.

Не так давно я встречался с отдыхающими из соседнего дома отдыха. Я услышал от них такую обывательскую точку зрения: «Минеральные удобрения хуже навоза. От них в овощах появляются какие-то запахи». Эта точка зрения никуда не годится. Что такое навоз? Это дерьмо человеческое или дерьмо животных. Но когда вы кушаете редиску или капусту, едите щи, вы же не ощущаете запаха, знакомого нам от рождения.

 

Поле – как шахматная доска

Хочу вернуться к методу квадратно-гнездового сева. Такая мысль впервые возникла в конце 40-х годов у одного приехавшего на Украину проверяющего. Он поделился идеей со мной. Я привлек агрономов, инженеров, и стали приспосабливать сеялки так, чтобы высевать семена строго по квадрату в специальные гнезда. Это позволяло их потом обрабатывать не только в продольном, но и поперечном направлении. Поле начинало походить на шахматную доску с растениями в углах квадратов. Побудила нас к этому плохая и несвоевременная обработка пропашных культур, а от этого зависел урожай.

Все это происходило в конце моей деятельности на Украине. Когда я перешел на работу в Москву, то через какое-то время и здесь возобновили эту работу. Мне подыскали двух инженеров на заводе в Люберцах, и они начали конструировать сеялку. Если на Украине мы занимались кукурузой и картофелем, то здесь основным стал картофель. Потери урожая картофеля под Москвой – большая проблема. Основная причина потерь – несвоевременная обработка, а порой картофель вообще не обрабатывали, не окучивали. Картофель любит двукратное окучивание за сезон. Это минимум. Иначе не получить хорошего урожая. Я видел решение проблемы только в механизации процесса. И надо сказать, трудоемкого процесса. Окучивание трактором обычно делали только в одном направлении, вдоль рядка. Инженеры приспособили имевшуюся машину к нашим требованиям. Потом мы узнали, что такая машина уже создана в Америке, там ею пользовались при обработке кукурузы. Она давала квадратно-гнездовой сев. Наша машина тоже работала хорошо. Эксперименты проводились в одном колхозе Раменского района. Там председатель колхоза оказался очень понимающим человеком. Подобрал двух хороших звеньевых: тогда для выращивания пропашных культур создавались звенья. Один звеньевой был уже немолодым человеком, членом партии с 1917 года. Он мне нравился своей рассудительностью, умом. Провели посев картофеля, получили всходы, они показали идеальный квадрат. Я пригласил министра земледелия товарища Бенедиктова выехать в поле. С нами поехал и Козлов, заведующий отделом сельского хозяйства ЦК КПСС. Я в колхозе стал уже своим человеком. Не знаю, сколько раз я выезжал в этот колхоз. Приехавших я спросил: «Как вы думаете, в каком направлении проводились посевы картофеля?» И был очень доволен тем, что они не смогли определить. И в продольном, и в поперечном направлении поле было одинаково ровным, как будто разграфлено линейкой.

На этих полях тогда получили удвоенный урожай. Он сразу окрылил сторонников нового метода. Стали приспосабливать машины для кукурузы. Картофель и кукуруза высеваются по-разному, но размер квадрата один и тот же – 70 × 70 сантиметров между растениями. Кукуруза отлично росла при таком размере квадрата. Она хорошо освещалась и хорошо проветривалась. Высокостебельное растение, кукуруза не терпит загущенного посева. В том же Раменском районе получили прекрасный урожай силосной массы. Поле привлекало внимание не только специалистов сельского хозяйства, но и просто проезжающих по дороге людей. Они останавливались около кукурузы и рассматривали это диво. Кукуруза в то время в таких масштабах в Московской области не сеялась. Правда, на огородах она встречалась давно.

Теперь конструкторы сельскохозяйственных машин всерьез взялись за работу. Они копировали американские машины. Там эту конструкцию давно отработали. Печать стала пропагандировать посев квадратно-гнездовым способом кукурузы и картофеля. Потом в порядке эксперимента мы решили испытать квадратно-гнездовой метод на посеве хлопка. Этим способом пробовали сеять даже сахарную свеклу. Там, где был хорошо проведен сев, проведена обработка в двух направлениях, получали урожай больше обычного, правда, густота стояния растений резко сократилась. При обычном способе ширина междурядья у свеклы 44,5 сантиметра, а в рядке расстояние между растениями – 15–20 сантиметров. Хорошим считалось то хозяйство, где убиралось до 100 тысяч корней, а очень хорошим – где собирали 110 тысяч корней с гектара.

При квадратно-гнездовом способе мы не могли получить столько корнеплодов, иначе трактор не смог бы пройти в поперечном направлении посева. Получали 50–55 тысяч корней. Однако в результате своевременной обработки корнеплоды получались более тяжеловесными, и в сумме их вес не только не уступал, но даже превосходил урожай, получаемый традиционными методами. Квадратно-гнездовой способ превзошел все ожидания. Но дальше экспериментов мы не пошли. Американцы шли таким же путем. Они перешли на квадратно-гнездовой способ возделывания кукурузы и хлопка, а потом отказались от него. При выращивании хлопка американцы делали междурядья шириной около метра, с тем чтобы легко проходила машина. Отказавшись от квадратно-гнездового способа, они перешли на борьбу с сорняками с помощью гербицидов. У нас о гербицидах тогда совсем не знали, поэтому нам приходилось бороться с сорняками только прополкой и окучиванием. Американцы окучивание проводили в продольном направлении, а в рядке уничтожали сорняки гербицидами. Кроме того, если поля не засорены, не требовалось поперечной обработки трактором. Хорошие хозяйства получали высокие урожаи и без квадратно-гнездового способа обработки.

Постепенно на общем фоне подъема культуры обработки пропашных культур у нас стал ослабевать интерес к квадрату. При двух или трех пропашках только в продольном направлении тоже получали хороший урожай. Хозяйства стали отказываться от квадрата, от лишних хлопот. Сейчас в газетах я не встречаю ничего интересного с точки зрения новых методов обработки полей. Одна голая пропаганда.

 

Немного об МТС и специализации

По предложению Молотова, Сталин создал Министерство машинно-тракторных станций (МТС), но это было неразумное предложение. Создав такое министерство, мы лишили сельское хозяйство машин. Люди, отвечавшие за выращивание сельскохозяйственных продуктов, не располагали техникой. Это «нововведение» ликвидировали еще при жизни Сталина. Потом, уже после смерти Сталина, мы передали машинно-тракторные станции колхозам. Молотов тогда с ума сходил, утверждая, что мы совершаем антимарксистский шаг, ликвидируем социалистические завоевания. Глупо, конечно. Нигде, ни в каких программах, ни в каких теоретических рассуждениях не говорится, о том, что машинно-тракторная станция является основой или каким-то необходимым элементом социалистического хозяйства.

В свое время МТС создали по предложению агронома из одного колхоза в Одесской области. Об этой затее на союзном (или украинском) съезде докладывал товарищ Шлихтер. Потом опыт был перенесен на всю страну. По тем временам это было прогрессивное явление. Выросли кадры и пришло время подниматься на следующую ступень в ведении сельского хозяйства. Техника оказалась оторванной от земли, от тех, кто ее обрабатывает. Такой разрыв наносил большой ущерб. Мы ликвидировали МТС. Я думаю, сейчас не найдется ни одного здравомыслящего человека, разбирающегося в экономике сельского хозяйства, который считает, что это было сделано неправильно. Это было сделано в интересах подъема сельского хозяйства, но этого оказалось недостаточно.

Сейчас, на данном этапе развития нашего государства, главное – экономика. Считаю, да и раньше считал (и это не досужие размышления пенсионера), что в сельском хозяйстве должна быть введена специализация. Я подступался к этому вопросу еще во времена Сталина и после него, но никак не мог найти рычаг, позволяющий сдвинуть дело, углубить специализацию, привлечь к руководству квалифицированных людей. Я поставил вопрос в Центральном Комитете о переходе на специализированное партийное и государственное руководство. Центральный Комитет разослал проект постановления по всем обкомам и райкомам партии на обсуждение. Главная идея документа в том, что необходима специализация как в промышленном производстве, так и в производстве сельскохозяйственной продукции, а те, кто приходит к руководству, должны обладать глубокими знаниями. Я считал, что для этого нужно организовать производственные управления. Само название определяет направление: производственные управления, а в партии – крайкомы и обкомы сельскохозяйственного и промышленного производства. Это нисколько не противоречит марксизму, если отталкиваться от деловых соображений.

Я абсолютно уверен, что будущее за подобными структурами. Нельзя, чтобы партийная власть руководила сельским хозяйством без знания предмета. Раньше у нас было так, и сейчас вернулись к тому же. Чаще всего секретарями обкомов и крайкомов выдвигаются городские кадры, а не сельские. Я знаю фамилии людей, которые выдвинулись еще в мое время и постепенно приобрели знания и умение руководить сельским хозяйством. Но в своей массе секретари вышли из сферы промышленности. Эти люди хорошо знают машину, экономику, но плохо знают сельское хозяйство. А сельское хозяйство сейчас требует конкретного руководства.

Порой такой руководитель не знает дела, а изображает из себя специалиста, дает указания, и притом конкретные. А конкретные указания без знаний добра не принесут. Поэтому я считаю, что надо было разделить партийные организации по производственному принципу, а не по географическому, как у нас сейчас устроено. Тогда легче подбирать специалистов и привлекать их на партийную и государственную работу.

Скажут, что раньше мы имели административное деление без учета производственного принципа. Это правильно. Но раньше – было раньше. Вопрос политики, вопрос победы советской власти уже решен. Сейчас необходимо укреплять советскую власть, укреплять советскую государственность, укреплять социалистические элементы – здесь все решает подъем экономики, подъем жизненного уровня, подъем культуры, подъем образования и прочее. Нужно человека обеспечить всем, в чем он нуждается, и не только, чтобы он жил, а чтобы он жил и наслаждался жизнью. Для этого надо создать комфорт и изобилие. Вот то зеркало, посмотрев в которое, можно отличить социалистическое государство от капиталистического. Сейчас, к сожалению, наши люди гоняются за каждой мелочью, которая приходит из-за границы. За нее переплачивают, ею любуются, а это говорит не в нашу пользу. Мы должны преодолеть эти явления, создать социалистическое производство на более высоком уровне, чем капиталистическое. Вещи, которые мы делаем как для промышленности, так и бытовые товары, должны отличаться высоким качеством, технологичностью, удобством и удовлетворять эстетические чувства потребителя.

В последние годы мы вернулись к старому, перешли на общее административное деление и управление. Снова появилось обезличенное руководство как промышленностью, так и сельским хозяйством. От этого страдает прежде всего потребитель. Страна недополучает и по количеству, и по качеству те продукты, которые нужны. Страдает не только сельское хозяйство, но и промышленность. Промышленность тоже нуждается в специализированном партийном руководстве. Если партийный руководитель является специалистом сельского хозяйства, а Козьма Прутков говорил, что «нельзя объять необъятное», то он не может знать в совершенстве промышленность. Могут возразить: на предприятиях есть директора. Это верно, но у нас так заведено, что партийная организация диктует свои условия, а при отсутствии квалификации такой диктат может привести к нежелательным результатам. Поэтому надо не только выдвигать достойных людей, исключать возможность проникновения в руководство самодуров, но и находить людей, глубоко разбирающихся в деле.

Конечно, сельское хозяйство и промышленность делятся еще на тысячу специальностей, все их трудно изучить одному человеку. Во всяком случае лучше, если сельским хозяйством руководит человек, получивший специальное образование. Я думаю, что сейчас перешли на старую систему хозяйствования по другим, неделовым, соображениям.

Когда-то зиновьевская оппозиция провозгласила: «Всем безлошадным – по лошади!» Явно глупый лозунг. Лошадей, кроме тех, которыми располагало крестьянство, не было. А безлошадных набиралось, ого, сколько! Откуда же взять лошадей? Порой провозглашаются заманчивые лозунги по политическим соображениям, а то, что они несостоятельны, выясняется много позже.

Сталин, в противовес Зиновьеву, предложил перейти на 7-часовой рабочий день. Наша экономика не была подготовлена к такому переходу и понесла заметный ущерб. Потом он перевел страну назад, на 8-часовой рабочий день. Правда, когда оппозиция была уже устранена. К сожалению, были и такие примеры в истории нашей партии и государства.

Надо руководствоваться интересами народа, стоять на ленинских позициях, выбирать, что выгодно для укрепления и развития государства, что обеспечивает лучшую организацию производства в условиях социализма как в промышленности, так и в сельском хозяйстве. Я уверен, пройдет время, и мы вернемся к перестройке управления народным хозяйством. Организационные формы управления смогут стать другими. Может быть, найдут более правильное решение, отвечающее интересам и сельского хозяйства, и промышленности. Я в этом убежден, жизнь требует, и она неизбежно сломает мешающие ее развитию бюрократические надстройки. К сожалению, должно пройти время. А от потери времени страдает дело.

 

Мы страдаем из-за несовершенства организационной системы

Мы должны брать пример с капиталистического хозяйства в части оценки продуктивности вложенного труда. Там на первом плане – выработка на одного рабочего и себестоимость продукции. Это главное, а у нас об этом – ни звука. Ленин в свое время внедрял в сознание советского народа, что у капиталистов надо учиться торговать, учиться организации производства, что надо использовать все лучшее, накопленное в капиталистическом мире. Я считаю, что эти ленинские рекомендации и сейчас не устарели. Социализм, конечно, имеет свои преимущества, он показал эти преимущества, но, к сожалению, выработка на работающего у нас ниже, чем в капиталистических странах. Считается, и правильно считается, что капиталисты «выжимают соки» из рабочего человека, чем и добиваются высокой выработки. В социалистических условиях «выжимать соки» не надо, но нельзя допускать простоев ни человека, ни машины. Лучше по мере увеличения выработки идти по линии сокращения продолжительности рабочего дня. Если пришел работать, то надо, чтобы машина не стояла, время не тратилось зря, особенно в сельском хозяйстве.

К сожалению, сейчас по радио довольно примитивно ведется пропаганда передового опыта сельскохозяйственного производства. Пример – вчерашняя передача. По «Маяку» передавали о том, что в Белоруссии, в Гомельской области, создается крупный совхоз на осушенных землях. Сообщили, что там строятся дома, больницы, клуб, одним словом, создаются условия, которые радуют. Но главного я не услышал. Главное – это количество, качество и себестоимость продукции, которую собираются получать в том совхозе. В сельском хозяйстве у нас занято очень много народа, выработка очень низкая, особенно в сравнении с западными капиталистическими странами и с Соединенными Штатами. Но мы не должны им уступать. Сейчас мы имеем все: технические средства, машины; если чего и не имеем, так можем сделать или купить образцы и скопировать.

Главное условие победы социализма – увеличение производительности труда. Победить можно не силой, а только большей производительностью труда, большей выработкой на одного работающего. Чтобы жить лучше, чем живут люди в капиталистических условиях, надо вырабатывать на работающего не меньше, а больше. Та страна, которая больше вырабатывает, получает возможность больше давать. Нельзя дать больше, чем вырабатывается. Чтобы создать лучшие условия жизни, более высокий уровень удовлетворения материальных и духовных потребностей людей, надо обеспечить лучшее использование машин, техники, науки. Только так мы сможем обеспечить продвижение вперед. Капитализм накопил огромный производственный опыт. Используя его, всегда можно отыскать рациональное зерно, конечно, с учетом социалистических особенностей. Я когда-то беседовал с президентом американской фирмы, у которой мы купили птицефабрику. Потом ее установили в Крыму. Эта фирма гарантировала производство куриного мяса на таких условиях: на килограмм куриного мяса затрачивается два с половиной килограмма корма. Я уже упоминал об этом, когда говорил о селекционерах. Так говорит наука. Здесь требуются сбалансированные по всем элементам корма. Только так обеспечиваются нормальное развитие и максимальный привес цыплят. Наука требует строгой дисциплины. Мы купили эту фабрику. Купили оборудование и лицензию на технологию производства куриного мяса. И стали затрачивать 5 килограммов кормов на килограмм привеса, в то время когда американцы затрачивали два с половиной. Тут уже дело не в селекции, а в организации.

Какое же может быть соревнование, если, не изобретая, не открывая нового, мы не можем освоить способы научного ведения хозяйства по производству мяса птицы. Мне было просто стыдно потом разговаривать с президентом этой фирмы. Я его спросил, почему у нас такие результаты? Он ответил: «Вы же не пустили наших специалистов для монтажа. Заявили, что это секретный район. Туда иностранцы не допускаются».

Никакой запретной зоны и никаких секретов на территории Крыма нет, за исключением стоянок подводных лодок. Да и этих подводных лодок кот наплакал. В нашей стратегической концепции Черному морю не отводилось заметной роли. Военные его презрительно называли лужей. Оно простреливается ракетами, пересекается самолетами во всех направлениях, поэтому кораблям в нем выжить почти невозможно. Отказ пустить монтажников – результат бюрократического отношения к делу, «отрыжка» сталинских времен. В результате оборудование на птицефабрике смонтировали неправильно и даже не все использовали по назначению. Люди, как говорится, в глаза его раньше не видели, понятия о нем не имели. После беседы я попросил президента фирмы прислать своих специалистов. Они приехали в совхоз и поразились. Комбикорма давали цыплятам несбалансированные, низкого качества, и это приводило к их перерасходу. Минеральные прибавки и другие необходимые элементы тоже сыпали на глазок. А это тоже вело к перерасходу кормов. Необходима специализация, и глубокая специализация. Без нее нам не поднять производство, особенно животноводство и птицеводство. Сейчас мне просто стыдно и больно слушать, что Франция, по территории маленькая страна, экспортирует в нашу страну кур. Голландия еще меньше и тоже экспортирует кур. Об этом я узнал, находясь в больнице. Врачи и медицинский персонал бегали в буфет, где куры продавались. Они покупали голландских кур, а на следующий день крутили носом, эти куры имели очень сильный запах рыбы. Ясное дело, голландцы ловят рыбу, превращают мелочь и отходы в рыбную муку и дают курам в виде добавки к корму. Отсюда и запах рыбы.

Вот вам образец промышленного производства, основанного на специализации, использующего научные данные при ведении хозяйства. У нас сейчас ничего подобного нет. У нас есть комбикормовые заводы, но они примитивны. Это не заводы, а не знаю что… Для перемалывания и приготовления кормов идут подгнившее, подмоченное зерно и какие-то остатки, не пригодные для хлебопечения. Другой раз прибавки дают такие, которые не повышают качества и не обеспечивают должного привеса при минимальной затрате кормов, а просто увеличивают объем комбикормов. Не всякий комбикорм соответствует потребностям организма птицы, не всегда дает должный привес.

Президент американской фирмы мне рассказывал о перспективах. Они работали над тем, чтобы вывести породы птиц, которые бы давали привес один к одному, то есть на килограмм корма получали бы килограмм куриного мяса. Это просто сказка! Не знаю, не могу сказать, как это можно сделать, но он говорил, что в научных институтах они уже получали при затрате на 1,2 килограмма корма килограмм привеса. Мой поклон всем, кто создает такие возможности для экономного специализированного производства такого отличного продукта, как куриное мясо.

Если бы мы смогли поставить с головы на ноги приготовление кормов, то появилась бы возможность на 30–40 процентов увеличить производство птичьего мяса и яиц. Вот вам и источник увеличения выработки на одного работающего, вот вам и производительность, вот вам и снижение расходов, снижение издержек, а следовательно, и снижение цен, которым мы бы могли обрадовать потребителя. Но для этого требуются строгая специализация, подготовка людей и производство, полностью организованное на научной основе.

К сожалению, у нас этого не было и нет. Научные учреждения в этой области отстают и не хотят, видимо, учиться. В результате мы терпим большие издержки. Тот же президент фирмы, на которого я уже ссылался, тогда предлагал нам организовать и специализированное производство бекона. Он предлагал продать хозяйство на 250 тысяч голов свиней, обслуживаемых 125 рабочими в одну смену. Он гарантировал, что расходы кормов будут в три с половиной килограмма на килограмм привеса.

«У себя мы расходуем три килограмма, а вам на первых порах гарантируем три с половиной, а потом перейдете на три и даже ниже», – объяснял он мне. К производству бекона он подходил так же, как к курам, давал нам скидку на неумение вести хозяйство. У нас сейчас расходуется семь килограммов на единицу привеса свиного мяса. В лучших, идеальных хозяйствах – пять. Вот вам и соотношение: семь килограммов и три с половиной килограмма. Почти при тех же кормах можно в два раза увеличить производство свинины, на 40 процентов увеличить производство птичьего мяса. Это все дает специализация.

В свое время я докладывал на Президиуме Центрального Комитета и предлагал купить лицензию, и не только лицензию, но оборудование и технологию производства мяса. Конечно, это все окупилось бы. Мы теряем огромные деньги на перерасходе кормов, из-за отсутствия специализации, низкой производительности труда. При такой организации производство свиного и птичьего мяса, яиц у нас совершенно нерентабельно. Я считаю, что было бы выгоднее и экономически эффективнее, ощутимее для населения купить оборудование и лицензию на промышленный откорм скота и птицы, а не на производство автомобиля «Фиат». «Фиат» купят тысячи людей, а, купив лицензию и организовав откорм скота на промышленной основе, мы накормим миллионы. Здесь эффект не только экономический, но и политический. Ни для кого не секрет, что после 50 лет существования советской власти мы ощущаем недостаток в самых простых вещах, даже в мясе и яйцах. Это было бы разумнее, но, к сожалению, руководство решило иначе. Видимо, они по-другому оценивают продовольственное положение в стране, а может быть, и не знают истинного положения дел. Конечно, покупка лицензии не решит всех вопросов. Лицензия – это покупка продукта деятельности чужого человеческого ума и накопленного опыта, а надо самим ум наживать. Соревнуясь с капитализмом, мы не можем отставать в производстве продуктов питания. Наше отставание в какой-то степени является подтверждением преимуществ капиталистического способа производства над социалистическим. Это дает противникам социализма возможность бросать камешки в наш огород. Да, они имеют к тому основания, мы действительно отстаем.

Далеко за примерами ходить не надо. Из-за этого, собственно, и произошло восстание в Гданьске и других прибалтийских городах Польши. В результате недостатка продуктов и других предметов потребления произошел конфликт, вернее, восстание. Толчком к нему послужило повышение цен.

Замаскированное, скрытое повышение цен фактически проводится и у нас. Конечно, оно вызывает недовольство. При встречах люди обращаются ко мне с вопросами, на которые трудно ответить. Почему водка стала дороже? Старые марки, говорят, остались в прежней цене, но их не выпускают. Фактически замаскированное повышение цен. Правда, некоторые объясняют это борьбой с пьянством. Я тоже в свое время стоял на таких же позициях. В мое время тоже повысили цены на водку, но потребление водки от этого не уменьшилось, только бюджет пьющих стал более тощим, а семьи стали располагать меньшими средствами на покупку предметов первейшей необходимости.

Польский вопрос не столько экономический, сколько политический. Там руководители оторвались от масс и потеряли связь с народом, потеряли чувство меры. Повышая так резко цены, следовало ожидать тех событий, которые произошли. О людях, которые тогда стояли у руководства, я ничего плохого сказать не могу, а тех, которые пришли сейчас, я вообще знаю мало. Я очень уважал и уважаю Герека, считаю его хорошим коммунистом и честнейшим человеком. Также и товарища Лукашевича. Но и Гомулка тоже был не менее предан идеям коммунизма, как и другие: Лога-Совиньский, Спыхальский, – да вся их группа, потерпевшая крах. Они – не случайные люди. Эти люди прошли закалку, прошли отбор в борьбе с гитлеровским нашествием на Польшу. И они такое допустили! Но это другой вопрос.

Главное, от чего мы страдаем – несовершенное руководство сельским хозяйством. Мы по-прежнему находимся здесь в состоянии агитации: сплошные призывы в газетах, по радио и телевидению, на собраниях и в докладах. Это тоже нужно. Но откликаются на призывы только передовые люди. Чтобы труд занятых в сельском хозяйстве стал продуктивным, надо, чтобы оно велось на должном научном уровне, имело техническое обеспечение и четкую организацию дела. У нас этого нет. Наши партийные и сельскохозяйственные органы только планируют и призывают. Недавно по радио я слушал передачу об итогах совещания по сельскому хозяйству в Московской области. Выступал с докладом Конотоп. Я его давно знаю как умного человека. Помню его с тех пор, когда он работал на Коломенском заводе инженером, потом стал там секретарем заводской парторганизации, секретарем Коломенского райкома партии и так продвигался далее. Как политический деятель он соответствовал своим постам. Но, слушая его доклад, убедился еще раз, что наша номенклатурная организационная структура прочна. Ведь Конотоп – инженер. Можно ли себе представить, что о развитии угольной промышленности поручат докладывать секретарю парткома, не имеющему отраслевой подготовки? Как он расскажет о ведении горных работ? Только овладев знаниями, можно вести хозяйство на должном уровне, добиться успеха. Не может секретарь партийной организации конструкторского бюро, даже имеющий инженерный диплом, докладывать о развитии ракетной техники. Нет! Он работает секретарем, но не занимает ведущего положения в науке. Тут требуются глубокие знания. Такими были Сергей Павлович Королев, Янгель и другие специалисты, которые глубоким знанием своего дела прославляют нашу Родину.

Сельское хозяйство, как и любая другая отрасль, требует профессиональных знаний. Поэтому я предложил создать производственные территориальные сельскохозяйственные управления, которыми будут руководить крупные специалисты, отвечающие не за общий уровень сельского хозяйства, а конкретно за каждый колхоз и совхоз: как там применяют технику, используют аграрные познания, вносят минеральные и органические удобрения, применяют средства защиты растений. К сельскохозяйственному производству надо относиться так же, как к промышленному производству. Я, выезжая на периферию, всегда интересовался сельским хозяйством. Куда бы я ни приезжал, всегда мне докладывал о нем партийный руководитель, а председатель облисполкома или райисполкома находились в тени. Непосредственные специалисты по отраслям тоже оставались в тени, к ним обращались только за справкой. Да, в нашей системе партия занимает руководящее положение. Но тут политическое руководство, а делом должны командовать специалисты.

Бывало меня атаковывали журналисты Запада, особенно американские: «Какая у вас выработка на одного человека? – пытали они меня. – Сколько у вас занято людей в сельском хозяйстве? Какой процент населения обеспечивает потребности страны в сельскохозяйственных продуктах?»

Конечно, все эти соотношения были не в нашу пользу. Американский фермер имел более высокую производительность и выработку. Это объяснялось не только лучшей подготовкой. Я считаю, и сегодня он лучше подготовлен. Но он и лучше вооружен. По сельскохозяйственной технике мы были, может быть, на том же уровне, только несколько ниже, но нам явно недоставало умения. К технике необходимо приложить умелые руки.

Еще одна сторона проблемы заключается в том, что у нас выдающиеся достижения отдельных умельцев не становятся общим достоянием: о них пошумят и забудут. Вот пример. Как-то американец, фермер Гарст, которого я уважал за глубокое знание сельскохозяйственного дела, предложил мне.

«Господин Хрущев, – сказал Гарст, – пришлите ко мне, на мою ферму, двух ваших трактористов. Я их обучу обрабатывать по сто гектаров посевов кукурузы без применения ручного труда». К господину Гарсту я сохраняю большое уважение за его ум, за его практичность и, я бы сказал, за его честность. Могут сказать, что Хрущев на склоне своих лет восхваляет капиталиста. Я не восхваляю, но восхищаюсь человеком, который умело вел хозяйство и не замыкался в себе, а искренне хотел нам помочь, передать весь свой опыт. Нам такая производительность труда казалась невероятной. Мы послали товарища Гиталова и еще одного специалиста. Они проработали у Гарста сезон. Вернувшись, Гиталов обрабатывал один на тракторе, кажется, 120 или 140 гектаров. «Надо равняться на товарища Гиталова, – начали мы агитировать, когда Гиталов показал большие успехи как тракторист. – Надо всем работать по-гиталовски!» Выступая на одном из собраний, Гиталов сам употребил такую же фразу. Думаю, он сделал это по молодости лет, слишком саморекламно. Ну и что же вы думаете? Что, все трактористы, возделывавшие кукурузу, стали работать с его производительностью? Ничего подобного. Призыв остался призывом.

Органом, повседневно занимающимся внедрением нового, как раз и должно быть сельскохозяйственное управление. Однако оно обязано не агитировать (пусть партия агитирует), а заинтересовать людей материальным поощрением за хороший труд. Вот другой пример. В мое время на страницах наших газет часто мелькала фамилия тракториста Светличного, работавшего близ Краснодара. Я на месте познакомился с его работой. Он с напарником на полях сахарной свеклы достиг невероятных результатов, первым в СССР показав, что сахарную свеклу тоже можно возделывать без применения ручного труда. Светличный изучил технологию посева, обработки, уборки сахарной свеклы и применил механизацию. Он получал с гектара около 430 центнеров: сеял тракторной сеялкой, потом обрабатывал трактором без прорывки. На первых порах приходилось вручную производить разборку букетов, прореживать всходы. Сплошную строчку взошедшей свеклы он прорезал в поперечном направлении трактором, а оставшиеся кустики выпалывали вручную, оставляя необходимое количество растений. Потом ученые получили одноростковые семена, и ему удалось окончательно уйти от ручного труда. Он высевал одноростковые семена, затем на тракторе обрабатывал посевы в двух направлениях. Даже в неблагоприятные годы урожай у него не опускался ниже 250 центнеров. При этом резко снизилась себестоимость свеклы, он затрачивал какие-то копейки.

Если бы мы повсюду сахарную свеклу возделывали по методу товарища Светличного, то получали бы миллиарды рублей дополнительной прибыли на производстве сахара. Я много раз, выступая, хвалил его и призывал пользоваться его методом. Организовали курсы для обучения людей. И что же? Были какие-то последователи, но получил такие же результаты только один из них. Если Светличный достиг таких урожаев, следовательно, при тех же условиях, на тех же машинах может их достигнуть каждый. Это зависит только от подбора и обучения людей. Тут и нужен орган, который бы подбирал и обучал людей не общими призывами, а конкретно, вооружил бы их соответствующей техникой, знаниями об этой культуре и соответствующими семенами, чтобы они вели хозяйство не ниже того уровня, который уже достигнут передовиками. А такого органа у нас нет!

Подобных примеров можно назвать много. Вспоминаю товарища Кавуна, председателя колхоза из Винницкой области. Он назывался «Имени XXII съезда», а раньше носил имя Сталина. Прогремел на всю страну товарищ Кавун, добившись невероятного для нас урожая гречихи. Он очень ровно вел хозяйство и получал хорошие урожаи из года в год. За гречихой у нас укрепилась дурная слава: считали, что эта культура плохо поддается агрономическим приемам. С давних времен она засевалась крестьянами в два-три срока: они гадали, какой срок больше подойдет в эту весну, чтобы получить сносный урожай. А у Кавуна из года в год выходило по 23 центнера с гектара. Гречиха – наш северный рис, к тому же медонос. Здесь одно дополняет другое: пасечники получают мед с цветущей гречихи, а пчелы обогащают урожай гречихи, надежно обеспечивая опыление, что и повышает урожай. Одним словом, эта культура должна широко входить в продовольственные ресурсы страны. К сожалению, несмотря на повышение заготовительных цен, мы не могли и сейчас не можем добиться приличных урожаев. А Кавун их получал и получает. Я предлагал изучить метод Кавуна, внедрить его в хозяйствах, сходных с Винницкой областью по климатическим условиям. Гречишные районы известны: это северные районы Украины, Курская, Орловская, Московская область и далее до Ленинграда. На юге гречиха себя зарекомендовала меньше, но и там, в южных районах Российской Федерации, некоторые колхозы получали высокие урожаи. В Курской области один колхоз получал хороший урожай и даже соревновался с товарищем Кавуном.

Одна из причин такого плачевного положения – грабительская оплата не по истинному труду. Как только мы перешли в деревне на колхозы и совхозы, у нас почти вывелся горох. Его трудно убирать. Он не поддается механизированной уборке, требуется косить вручную. У Кавуна люди косили горох по старинке, но охотно, потому что им выдавалось соответствующее поощрение. Горох надо сеять шире. Эта культура имеет очень большие достоинства, к тому же она удобряет землю, так как ее корневые клубеньки накапливают азот из воздуха. Одним словом, эта культура очень выгодна и полезна как продовольствие и как улучшающая и очищающая поля от сорняков, но мы ее не умели убирать. Сложилось понятие, что горох можно косить только вручную, только косой. Его нельзя косить, как стебельные культуры: овес, ячмень, пшеницу, рожь. Кавун изобрел свой принцип уборки, и наши конструкторы создали уборочные машины для гороха. Машины оказались несложными. Скошенный горох закатывали в валки. Я выезжал и любовался работой этих косилок, простой, но оригинальной выдумкой.

В любой отрасли хозяйства, в том числе и в сельском, сверкают брильянты народной инициативы, но они быстро тускнеют. Кто будет заниматься распространением передового опыта? Пустить на самотек? Опубликовать, поместить портрет в газетах и наградить – этого мало, потому что одни люди последуют этому примеру, а других надо подталкивать, требовать. Нужно активно распространять лучшие технологии, организовывать людей, материально, и не только материально, поощрять их, выделять лучших. А главное – требовать, особенно требовать с организаторов, с директоров совхозов, с председателей колхозов, с правлений колхозов, с бригадиров. Кто должен этим заниматься? Производственное управление. И здесь предполагается не только административные воздействия, но и другие его виды: материальная заинтересованность, общественное поощрение и прочее. Ни митинг, ни собрание, ни совещание, ни печать не помогут. Все это нужно, но без специализированного административного управленческого органа, который бы занимался конкретным вопросом, давал задание и проверял бы исполнение, дело сдвинуться не сможет.

 

Большое внимание я уделял кукурузе

Откорм скота и обеспечение мясными продуктами невозможны без производства кормов. Здесь очень важно выбрать основную культуру. Я считаю, в свое время в Америке абсолютно правильно была выбрана кукуруза. Это могучая культура, созданная природой. Надо только овладеть знаниями по ее выращиванию. К сожалению, наши климатические условия значительно отличаются от условий Соединенных Штатов Америки. Они меньше подходят к возделыванию кукурузы. Но наше открытие (я не стесняюсь этого слова) – выращивание кукурузы на силос. Многие зоны в средней полосе оказались подходящими для выращивания кукурузы: одни незасушливые, а другие бывают даже и увлажненные, но с достаточным количеством тепла. Я был инициатором расширения зоны посевов кукурузы, да и сейчас являюсь ее сторонником. В беседах порой встречал непонимание и возражения по этому вопросу. Я это отношу за счет того, что эти люди ведут спор без знания дела. Выращивание кукурузы возможно во всех зонах Советского Союза, за исключением северных районов. В некоторых областях Центрального района России почвенные условия тоже не позволяют эффективно выращивать эту культуру.

Приведу «зарисовку с натуры». Когда я сегодня встречаюсь с людьми и мы беседуем по текущим вопросам, то часто меня спрашивают, чем я занимаюсь? Отвечаю, что летом заполняю вакуум, в котором сейчас нахожусь после бурной политической жизни, работой на огороде. «И что Вы сеете?» – спрашивают. «Патиссоны». «А что это такое?» Поясняю. Начинается аханье. Люди не слышали о тарельчатых тыквах. «Да разве они у нас растут?» «Растут и очень хорошо, – поясняю я. – Правда, выяснил я это недавно и сам только в третий раз буду их сеять, а прежде и сам не знал, что они могут произрастать в Московской области. Вот уже два года выращиваю их и имею прекрасный деликатес к столу. В подмосковных условиях они удаются лучше огурцов. В Московской области их не выращивают. Колхозы и совхозы не заинтересованы в них, поэтому приобрести патиссоны невозможно».

Помню, когда я лежал в больнице, врачи бегали в свою столовую, где им продавали какие-то продукты. И вот завезли болгарские патиссоны. Кто банку, кто две, кто три, кто пять банок брал. Я слышал, некоторые роптали, что кто-то пять банок купил, а кому-то ни одной не досталось.

Другой вопрос, который мне задают: «А что еще Вы сеете?» – «Кукурузу». Тут реагируют по-разному, улыбаются, знают, что я заядлый кукурузник. «Да, и она растет в Московской области, но не у всех, у умного растет, у дурака – нет; она не терпит глупого обращения с собой. А тех, кто со знанием дела берется за нее, она обогащает», – заостряю я тему. Единственный бич, с которым мне приходится бороться, – грачи. Эти разбойники полюбили кукурузу, выклевывают зерна, клювами выдергивая всходы, а росток отламывают и бросают.

Как я поверил в кукурузу? У себя на даче под Москвой я давно посадил кукурузу американского сорта «Стерлинг». Она выросла и дала очень хорошие початки. Тогда я пригласил министра Бенедиктова и Козлова, заведующего сельхозотделом ЦК. Он деятельный человек, я его уважал и ценил, но не во всем был с ним согласен. Мы вышли на огород посмотреть кукурузу, он поднял голову к небу, такая она была высокая, и я увидел, как это зрелище его тронуло.

«Это же силос! Это же замечательный силос!» – проговорил он. Сам зоотехник, он тут же подсчитал, сколько можно получить с гектара говядины, молока или же сливочного масла. Восторг Козлова послужил для меня толчком, и я поставил в правительстве вопрос о посеве кукурузы, правда, пока нешироко. Я предложил в качестве эксперимента посеять кукурузу в Усово, в колхозе, рядом с моей дачей. Колхоз был слабенький, бедный, разнесчастный. На трудодни ничего не давал, держался на честном слове. Я посеял в колхозе буквально грядки кукурузы. Кукуруза выросла, и выросла замечательной. На следующий год я попросил правление колхоза посеять кукурузу на поле около животноводческой фермы у дороги. Наверно, полтора или два гектара. Кукуруза снова выросла отменной. Я помню, мы туда приехали с членами Президиума ЦК во время какого-то пленума. Председатель колхоза эффектно продемонстрировал рост этой кукурузы. Он въехал в кукурузное поле верхом на коне, и мы его вновь увидели, только когда он выехал на дорогу. Вот такая была кукуруза! На ней этот колхоз стал передовым. Он избавился от кредитов, стал рентабельным, работники получали высокую оплату. Люди стали возвращаться из города. Как-то я зашел на ферму и увидел новенькую. Я спросил старшую доярку Сидорову:

– Что это за новенькая у вас?

– Она, – отвечает, – вернулась с фабрики и теперь работает дояркой. Зарабатывает значительно больше, чем на фабрике.

Вот что сделала кукуруза. Я стал рекомендовать и другим хозяйствам заняться этой культурой.

Что может быть доказательнее, чем практика? А практика показала, что кукуруза давала высокие урожаи в Эстонии, в Сибири, в Чувашии, в Московской и Ленинградской областях. Правда, в Московской области кое-где урожаи были очень плохими. Но это говорит не о том, что кукуруза не растет, а о том, что ею плохо занимались.

В разных зонах Московской области получали силосной массы до тысячи центнеров с гектара и больше, а средний урожай был от 500 до 800 центнеров. Я помню молочный совхоз «Горки-II» получал из года в год урожай по 700–800 центнеров. Хорошо, пусть будет меньше, 500. Спрашивается, какая культура в Московской области может дать больше кормовых единиц на гектар, чем кукуруза? Она не созревает на зерно, но доходит до восковой спелости. Зерно нам не нужно. Нужна кукуруза не для приготовления муки, а для приготовления силоса. Я за силосную кукурузу, потому что не видел более экономичной кормовой культуры для скота. В первую очередь для молочного скота. Кукуруза – это молоко, это говядина, это шкуры.

Уже, находясь на пенсии, я три года подряд наблюдал, как за Москвой-рекой совхоз «Горки-II» сеял кукурузу сорта «Стерлинг». Я даже поехал и сфотографировался у этой кукурузы. Она стояла, как лес. И мне было приятно, что новый директор совхоза продолжает дело. Мне говорили, что бывший директор Семенов умер. Он был сторонником кукурузы, и совхоз показывал хороший пример в приготовлении из нее силоса. Последние три года я не вижу этой кукурузы, она исчезла. Они перенесли поле чуть подальше, к мосту через Москву-реку, что неподалеку от Ильинского. Не знаю, будут ли они сеять за рекой в этом году. В прошлом году там посадили картошку. Я не ездил на поле, не смотрел, так как для этого надо сделать большой крюк. Оно находится на другой стороне реки. Я же пользуюсь биноклем и вижу, как пригоняют туда солдат, учащихся старших классов или студентов на уборку картошки.

Спрашивается, что же экономически выгоднее: сеять кукурузу для получения продуктов животноводства или картошку? Совхоз сам не может справиться с уборкой. Если приглашает людей, которые не заинтересованы в результатах своего труда. В бинокль видно одного нагнувшегося, а десяток – языками чешут. Это вполне понятно. Ни учащаяся молодежь, ни солдаты – не работники.

Кукуруза вся убиралась силосным комбайном, своевременно и без особых затрат.

Летом 1966 года я ездил под Смоленск за грибами. От скуки. Нечего делать, и волком завоешь. Вот, чтобы «не выть волком», я и поехал собирать грибы. До своего пенсионного положения я никогда грибами не увлекался. По дороге, а она была длинной, я видел отдельные участки хорошей кукурузы, а рядом – посевы подсолнечника на силос. Чахлый, низкорослый, изреженный. Значит, в силосе потребность есть, и хозяйства ищут соответствующую культуру. Но какой разумный животновод, знающий достоинства кукурузы, будет готовить силосную массу из подсолнуха? В справочниках есть сравнительные данные. Подсолнечник – бросовая культура. Сколько председатель соберет, никто его особенно не контролирует. Главное – посеять и убрать вовремя, а какой экономический ущерб он получает с каждого гектара, никого не интересует. Для районного руководства и председателей колхозов главным стал внешний показатель – сроки. По нему идет оценка. Каков же экономический эффект? Почем корма? Сколько кормовых единиц дает? Это не учитывается. Поэтому люди так недобросовестно, непорядочно относятся к работе, наносят ущерб нашей социалистической системе, не только экономический, но и политический. Если бы я был директором совхоза или председателем колхоза, я предпочел бы кукурузу такому подсолнечнику. А уж если бы взялся за подсолнечник, так я его хотя бы вырастил. В Московской области он прекрасно растет, но его кормовые достоинства низки.

Почему колхозы и совхозы выращивают то, что не всегда отвечает экономической целесообразности? Потому что руководство сельским хозяйством пущено на самотек. Мне могут возразить, что это демократия. Было бы прекрасно, если бы местное руководство правильно понимало свои задачи, исходя из экономико-географической целесообразности. Например, в Подмосковье, и особенно в поймах рек, выгодно выращивать овощные культуры, требующие полива, а там сеют ячмень или пшеницу. Ничего нельзя сказать, на поливных землях получается хорошая пшеница. Очень хорошая. В пригородах Москвы сеять пшеницу экономически невыгодно. Это ни в какие ворота не лезет. Почему делают это? Меньше забот. Посеял пшеницу, убрал. Затраты невелики. Если же посадить помидоры, кабачки или патиссоны, то они требуют ухода, их собирать приходится через день или два. Но население нуждается именно в овощных культурах. Без них хороший обед не приготовишь. В магазинах они отсутствуют, а если их завозят, то за ними стоит очередь.

То же самое происходит и с кукурузой. В целом по стране сейчас принижают достоинства кукурузы как кормовой культуры и перестают ее сеять на силос в районах, где она не дает спелого зерна. На огородах в Курской губернии кукуруза росла с давних времен. Бабушка кормила меня пареной кукурузой, которая считалась лакомством. В Московской области после войны на огородах тоже росла и вызревала скороспелая кукуруза. Я поставил вопрос о том, чтобы сделать кукурузу основной силосной культурой. Нет равной ей по количеству кормовых единиц для наших зон. Селекционеры со временем сумеют вывести такие сорта, которые смогут вызревать и на зерно. Те сорта кукурузы, которые сейчас находятся на вооружении сельского хозяйства, не подходят большинству районов СССР: они вызревают, но не высыхают. Нужны сушильные заводы для доводки кукурузы до кондиции, позволяющей хранить зерно. Но зачем нам это? Для того чтобы обеспечить скотину кормами, достаточно получать 600 центнеров силосной массы и научиться ее силосовать с добавками. Кукурузная масса тоже имеет свои недостатки. В ней мало белка. Если примешивать к ней другие культуры, вносить минеральные добавки и вместе силосовать, то при кормлении скота расход силосной массы окажется меньше. Вот могучий рычаг подъема мясного животноводства.

Я никогда не скрывал, что остаюсь большим патриотом этой культуры. За ней будущее. Прочитал в газетах, что и сейчас в Сибири, на Дальнем Востоке сеется кукуруза и получают высокие урожаи.

Таких примеров можно найти очень много. Люба Ли, знаменитая и замечательная женщина из Узбекистана, вырастила кукурузу с силосной массой что-то около двух тысяч центнеров с гектара. Я был в этом колхозе и любовался посевами. Это буквально кладовая драгоценностей, потому что силосная кукуруза – это говядина, это молоко, это сливочное масло. Ее пример достоин подражания.

К сожалению, стираются из памяти фамилии лучших людей, работавших и работающих в колхозах. Помню, в Орловской области мне показали кукурузу, выращенную молодым парнем, только что вернувшимся из армии. Он получал около тысячи центнеров зеленой массы кукурузы с гектара с початками молочно-восковой спелости. Я видел в этих высоких урожаях предпосылки получения в изобилии молока, говядины, сливочного масла. По-моему, в Кабардино-Балкарии или Осетии я ездил в один колхоз, любовался кукурузой на поливных землях. Некоторые умники скажут: «А-а-а, на поливных землях…» Да, на поливных. Но и на поливных, если руки неумелые, можно не использовать их возможностей. Тот колхоз, по-моему, тоже получал урожай силосной массы кукурузы до 1900 центнеров с гектара, что было близко к рекордам Любы Ли.

Когда-то я летал на юг Украины, в Херсонскую область. Там тоже возделывали на поливных землях кукурузу на силос. Я говорю на силос, потому что это наиболее эффективное использование этой культуры в любых климатических зонах. Получали там и зерно, помнится, 80 центнеров с гектара. Это же невероятное количество зерна! Если бы мы получали половину такого урожая со всех посевов кукурузы, то вопрос с животноводством стоял бы совсем по-другому.

Что такое кукуруза? Это основа животноводства. Дать ирригационные площади под посев кукурузы – это создать мясную фабрику. Я был и сейчас остаюсь сторонником выращивания этой культуры там, где выгоднее. Решающими факторами должны стать карандаш, логарифмическая линейка, счетная машина. В свое время зоотехники мне пересчитывали урожай в молочную продукцию – это огромное количество молока, мяса и сливочного масла. Нужно иметь в виду, что при урожае в 1200–1500 центнеров силосной массы дополнительно получают в початках восковой спелости зерна минимум 50 центнеров. Если все переработать, засилосовать, то это же деликатес для скота!

При условии обустроенности поливных земель и организации на них выращивания кукурузы необходимо сразу вблизи строить мясокомбинат для переработки мясной продукции. Тогда верблюд из анекдота мог бы свободно гулять по Советскому Союзу.

Эту культуру можно использовать на корм для жвачных животных, прежде всего крупного рогатого скота. Она может дать большой хозяйственно-экономический эффект. Для этого нужны знания и организация, которая занималась бы обучением людей и их внедрением. Я против самотека. Самотек – самое легкое. Всегда можно что-то написать, хочешь – читай, не хочешь – не читай, хочешь – внедряй, не хочешь – не внедряй. Дело твое. В наших советских социалистических условиях такой метод ведет к провалу в экономике. Почему? Когда хозяйство ведется на частно-собственнической основе, рычаг, стимулирующий фермера, крестьянина, – прибыль. Если он услышит, что сосед делает что-то новое, он поедет попросит семена, поинтересуется, как он получает большие урожаи и, следовательно, извлечет бо́льшие доходы, начав внедрять у себя. У нас такого стимула нет. У нас все определяет трудодень. Он – натуральный заработок при распределении оставшейся от сдачи государству части урожая. Отработал свое – получи, кроме денежной оплаты, которая еще больше снижает заинтересованность производителя в эффективности труда. Конечно, есть правление колхоза, но оно имеет свой узкий интерес.

«Не принижаете ли вы значение сознательности людей?» – могут спросить какие-нибудь умники. Я не в таком возрасте, чтобы поддаваться пустым иллюзиям. Надо мыслить конкретно. Другой раз хозяйством заправляют умные люди, но направленность их действий не соответствует экономическому положению этого региона, и в результате снижается доходность колхозов. Почему? Хотя бы потому, что правление, председатель и агроном получают определенную ставку, значит, заработок им обеспечен. Правда, он может быть повышен в результате более продуктивного ведения хозяйства, но разница выходит небольшой. И они взвешивают, стоит ли овчинка выделки? Лучше жить поспокойнее. По принципу «посеял, убрал, отчитался». Экономический эффект у нас не подвергается анализу, отсутствует сравнение, и получается, что все кошки серы. Выделяются же те, кто лучше справился с полевыми работами на бумаге.

Один из примеров такого отношения к делу не забуду до гробовой доски. Вернувшись на работу в Москву, я как-то поехал в колхоз Егорьевского района. Секретарем райкома там была бывшая учительница. Я попросил ее отвезти меня в самый бедный колхоз. Приехали. Председателем правления выдвинули там человека из городских, но без специального образования. Одним словом, выдвиженец. «Какая культура наиболее выгодна для посева в вашем колхозе?» – спросил я его. «Овес», – отвечает. А по дороге туда я отметил, что у них песчаные земли, для овса малопригодные. «Разве овес дает высокие урожаи в вашем районе?» – допытывался я. «Нет, товарищ Хрущев, у нас урожаи очень низкие, но овес легко убирать». Такой цинизм! Отвечал коммунист, которого выдвинули ради подъема колхозного хозяйства. К сожалению, это у нас не исключение, а правило, довольно распространенное явление.

А как способствует делу советское государство? Сплошь и рядом мешает. Однажды с секретарем крайкома партии мы поехали в Сибири в хороший животноводческий совхоз. Подъезжая к нему, я обратил внимание на скошенные поля. Приехав, получил записочку от рабочих о том, что перед моим приездом там скосили рожь. Она уже налилась зерном, а ее скосили на силос, зерна теперь не будет, да и силос негодный, рожь-то уже переросшая. «Зачем вы скосили рожь?» – спросил я директора. «Мне нужна силосная масса. У меня животноводческий совхоз». – «Но если бы вы скосили раньше, то была бы силосная масса. К тому же рожь – не лучшая культура для силосования». Все безрезультатно. Захожу с другой стороны: «Какую культуру вы считаете наиболее выгодной для посевов на силос в ваших условиях?» – «Могар». – «Почему? Могар – бобовая кормовая культура. Неплохая, но отчего она выгоднее других?» – «Вовсе не выгоднее, но, если мы посеем другие культуры, к примеру, рожь, государство заберет урожай себе, а траву-могар государство не отбирает, все останется совхозу». Следовательно, наше государство воздействует на деревню не с позиций экономической выгоды, а как вымогатель. «Это свойственно социалистическому хозяйству, потому что оно не заинтересовано в прибылях», – возразят мне некоторые. Но тогда у нас ничего толкового и не получится. Следовательно, мы должны компенсировать этот недостаток.

Социализм – это учет, говорил Ленин. Можно добавить: и контроль. Он должен производиться государством, его органами. Об этом твердил нам великий Ленин. Сейчас контроля фактически нет. У нас есть Госконтроль. Но это наказывающий орган. А органом, который сможет управлять производством и контролировать хозяйство, должно стать сельскохозяйственное управление. К сожалению, их ликвидировали. Сейчас вернулись к старой бюрократической безответственной системе – Министерству сельского хозяйства. Могут сказать, что каждый должен сознательно выполнять свой гражданский долг. Это верно. Однако в условиях социалистического государства есть и воры, и жулики, и убийцы, и люди, которые недобросовестно относятся к своим обязанностям. Поэтому необходимы контроль и ответственность за исполнение, не только экономическая, но и административная, вплоть до судебной.

Возвращаюсь к кукурузе. Она выводит нас к высоким удоям молока. До применения кукурузного силоса мы имели в среднем по стране надой молока на корову до 1100 литров в год. Когда перешли на силос кукурузы в смеси с другими культурами, то в хороших хозяйствах стали получать до 4000 литров! Такие удои просто потрясали сознание людей, имевших какое-то отношение к сельскому хозяйству. Они были нашей мечтой. Мы с завистью слушали и читали о подобных удоях в Голландии, Дании и других западных государствах. Все валили на бедную нашу коровушку, которая считалась по своей породе малоудойной, не способной дать такого количества молока. Это верно, порода имеет значение. Однако и наша коровка, как ее ласково называют колхозницы и особенно женщины, имеющие собственную корову, тоже способна на чудеса. Надо ее только правильно кормить. У крестьянина прежде корова содержалась впроголодь. Весной, чтобы она не подохла, раскрывали крыши сараев и скармливали ей гнилую солому. Откуда же было взяться молоку, если к весне оставался скелет, обтянутый кожей?

Повторюсь, жвачные животные, прежде всего крупный рогатый скот, являются главным потребителем силоса. Если бы мы как следует ни взялись за силосные культуры, то не имели бы мяса. Я говорю «как следует» потому, что силосом занимались и раньше. Но силос силосу рознь. Когда едешь по полям и видишь, как они засорены, становится ясно, что силоса будет мало.

В частности, я как-то ехал по Николаевской области. Секретарем обкома там был Кириленко. Когда он меня встретил, я его спросил:

– Почему у вас так засорены посевы кукурузы?

– Это, – отвечает он, – товарищ Хрущев, кукуруза на силос.

Сложилось понятие, что на силос может пойти все. Действительно, на силос могут пойти и сорняки, но без тщательной обработки посевов кукурузы нельзя получить высоких урожаев. Этого мы тогда как следует не понимали. И не только Кириленко, но и агрономы. Много позже кукурузу на силос стали обрабатывать так же, как зерновую.

Силос играет огромную роль в животноводстве, но, к сожалению, кукуруза, недавняя «королева полей», не занимает должного места. Решить проблему животноводства, не решив вопрос кормов, невозможно. И здесь, я считаю, нет эффективнее культуры, чем кукуруза. Не надо уходить от нее. В тех районах, где она, как говорится, не пошла, не дает урожаев по каким-то причинам, людей надо обучать, буквально натаскивать. Я знаю, в одном и том же районе у одного колхоза кукуруза дает высокие урожаи, а у другого – нет. Почему? Потому, что он не понимает этой культуры и не делает всего необходимого, чтобы она давала хороший урожай. Надо подготовить почву, удобрить ее, подобрать семена, своевременно посеять, не загущать. Загущенный посев не дает эффекта. Надо вовремя обработать, окучить. А теперь ее можно обрабатывать механизированным способом, как говорится, забросив тяпку за забор. Через кукурузу – самый короткий путь к изобилию продуктов животноводства: говядины и молока.

Думая, что когда-нибудь и потребители, и руководители правильно оценят достоинства этой культуры, не отрицаю и других кормовых культур, в том числе овес, вику, горох, который особенно необходим в качестве белковых добавок. Некоторые люди сейчас кричат, что я смотрел на животноводство и на кормовые культуры только сквозь кукурузные очки. Вовсе нет, я стал большим сторонником кукурузы потому, что не было лучшей культуры, и присягнул той из них, которая дает наибольший эффект от затраченного труда. Отдавая предпочтение кукурузе, тем не менее и тогда, и сейчас говорил и говорю, что надо с карандашом в руках решать, какие культуры где сеять, для каких хозяйственных надобностей, и какая культура дает наибольший экономический эффект. Это должно решаться в зависимости от специализации хозяйства и от подбора наиболее эффективных в экономическом отношении культурных растений.

В некоторых районах, там, где тепло и много влаги, конкуренцию кукурузе может составить соя. Это очень хороший питательный, белковый продукт, но он требует большого количества тепла и влаги. Еще при жизни Сталина мы пробовали сеять сою на Украине, но она дала очень низкие урожаи. Эта теплая, но засушливая зона. Сеяли сою и в Бессарабии. Когда еще до войны мы освободили Бессарабию и включили ее в состав Советского Союза, то обнаружили там большие площади, засеянные соей. Оказывается, на аренде или контрактах бессарабские крестьяне сеяли сою по договорам с немцами.

Бессарабия – район для сои не самый благоприятный. Мы все искали ей место. Лучше всего она росла в Краснодарском крае, хорошо росла на Дальнем Востоке, особенно в районе Хабаровска. И здесь требовались знания, которых не было, требовалось приведение в надлежащий порядок земель. Их там много, но они неудобные: чтобы сделать их пригодными для пахоты, надо было провести мелиорацию.

Вот еще пример. Некоторые районы Краснодарского края очень быстро продвигаются вперед по урожайности зерновых. Там пшеница приносит 50 центнеров зерна с гектара. Урожай кукурузы – в основном 25 центнеров. Можно, конечно, получить и 50, и 70 центнеров. Получали такие урожаи на Украине. Тем не менее, будучи директором совхоза или председателем колхоза, я предпочел бы пшеницу. Обработки меньше, меньше забот, меньше хлопот, а получишь по весу такой же урожай, но с более высокими хлебопекарными и мукомольными качествами. При избытке у государства зерна и его можно пускать на комбикорм, поэтому и тут пшеница выигрывает. Все должно быть в меру, как говорится, к месту и ко времени.

Вспоминаю такой факт. Однажды маршал Гречко рассказал мне, что встречался со своим братом, работавшим под Харьковом директором совхоза. Брат жаловался: местные руководители перегружают совхоз посевами кукурузы. Экономически более оправдано уменьшить посевы кукурузы и увеличить посевы пшеницы, которая у них дает урожай не меньше, а даже больше.

– Негодование вашего брата – справедливо, – возмутился я. – На его месте я поступал бы так, как подсказывает экономика, а не как рекомендуют бюрократы.

Тогда секретарем Харьковского обкома был Николай Викторович Подгорный.

– Товарищ Подгорный, брат маршала Гречко, директор совхоза, жаловался, что область перегружает его посевами кукурузы, – сказал я ему при встрече (я попросил справку, чтобы убедиться в его правоте). Такое количество кукурузы невозможно хорошо обработать, в результате снижаются урожаи. Зачем вы это делаете? Почему не предоставите возможность колхозам и совхозам самим по своим расчетам высевать культуры, которые более оправданы для экономики хозяйства?

– Ну, а чем же мы будем скот кормить? – ответил Подгорный. – Нам же нужен силос.

– Верно. Вы меня не агитируете за кукурузу, – возразил я, – но директор совхоза говорит другое. Надо прислушаться к его голосу. Видимо, его заставляют сеять больше, чем ему требуется, превращая доброе дело в злое.

Другой пример – моя Калиновка. Над ней я в какой-то степени шефствовал. Там сеяли много клевера, коноплю, получали по 30 центнеров пшеницы. Кукурузу сеяли на зерно и имели до 50 центнеров, а на силос – до 700 центнеров с гектара. На ней поднялось молочное животноводство. Значит, все решают климатическая зона и умение выбрать экономически целесообразную культуру.

К сожалению, успех нам сопутствовал далеко не везде. Типичный пример: Московская область. В одних хозяйствах кукуруза удавалась на славу, о других – неприятно вспоминать. Проезжая по дорогам Московской области, я с возмущением смотрел из окна машины на хилые посевы кукурузы, заросшей сорняками. А кукуруза не терпит засоренных полей. Отсюда и слабый результат. В таких случаях выгоднее сеять вико-овсяную смесь. В тех хозяйствах, где не умеют возделывать кукурузу, вико-овсяная смесь себя оправдала бы экономически. Но нет, всем навязывали одно и то же, убивая на корню местную инициативу. Я критиковал товарища Конотопа. Он добросовестный человек, но увлекся площадями посевов, чтобы продемонстрировать свою приверженность к этой культуре.

«Лучше сократите посевы», – много раз я говорил товарищу Конотопу. В некоторых колхозах и совхозах плохой урожай кукурузы ее только дискредитирует. Могут сказать, что я признаю: кукуруза – культура не для Московской области. Ничего подобного. К сожалению, в советских условиях рекомендации человека, занимающего высокий пост, порой приводят к обратным результатам. В том числе и в Московской области. Часто кукурузу сеяли бездумно. В угоду начальству. В печати и по радио призывали больше сеять эту культуру на силос, и тот, кто не умел ее выращивать, тоже сеял, чем и отчитывался. Этим они дискредитировали кукурузу и, прежде всего, меня, как человека, который искренне ее рекомендовал и верил в нее. Тем самым он вроде бы соответствовал запросам времени, а за урожай с него никто не спрашивал. Если было бы производственное управление, которое следило за размещением культур по зонам и хозяйственному экономическому эффекту, то сразу бы увидели, что этот человек плохо возделывает определенную культуру. Его надо или научить, или же убедиться, что эта культура для данного региона не подходит, и надо перейти на другую, более экономичную, более выгодную. К сожалению, этого нет. Верховодила отчетность: такая-то республика закончила сев, такая-то область закончила уборку, убрано столько-то гектаров, выработка на комбайн – такая-то.

Однако гектар гектару рознь! Убрать комбайном урожай в 10 центнеров и в 50 – совсем не одно и то же. Мы по-прежнему находимся на низком уровне организации сельского хозяйства и не освободились от взгляда, что им может управлять каждый. Между тем сельское хозяйство – самое сложное производство, сложнее промышленности, ибо слишком многоотраслевое. Человек имеет дело с живыми организмами и находится в большой зависимости от природы и погоды. Такое хозяйство требует особого умения.

В США есть орган, который внедряет новые научные и производственные достижения в сельское хозяйство. Там сидят крупные специалисты, которые следят за появлением всего нового и продвигают его. В капиталистическом производстве никто не может ничего навязывать фермеру, они только рекомендуют, информируют. Фермер сам обращается в эту или иную организацию с просьбой прислать специалиста, который помог бы внедрить новшества, и платит за консультацию.

У нас порой слушаешь обозревателя по радио, ученого агронома (не буду называть фамилии), а он такую «жвачку жует», проповедует избитые истины. Такая безответственная болтовня не оправдывает затрат времени на слушание радио. Конечно, хочешь – слушай, хочешь – нет. Это и называется самотек. Я категорически, всем своим существом возражаю против подобного ведения хозяйства. От самотека страдает прежде всего наш потребитель.

Нам надо создать органы по управлению сельским хозяйством, где бы работали знающие люди, которые могут вовремя подсказать, помочь крестьянину добиться большего экономического эффекта.

 

Наши магазины пусты…

Вчера, 28 мая 1970 года, я встречался с отдыхающими из соседнего дома отдыха. Один отдыхающий рассказывал, что в Рязани очень трудно, нет мяса. Никакой комментатор не расскажет о причинах отсутствия мяса, о виновниках этого безобразия и о том, как преодолеть эти трудности. Тут мало сказать по радио и по телевидению, необходимо предпринимать решительные действия, нужны корма, нужно выращивать скот и всем этим необходимо заниматься, управлять, а нужного государственного органа у нас, к сожалению, нет. Есть статистическое управление, которое подводит итог. Статистическое управление – это организация «что дышло, куда повернет, туда и вышло». Там сидят такие «мастера», которые могут из «говна пулю отлить», так запутать суть в отчете, что все выглядит более или менее прилично. К сожалению, статистическое управление работает на политику. Только когда совершенно невозможно скрыть правду, происходят какие-то бедствия в сельском хозяйстве, то об этом сообщают. Наша советская статистика отражает действительность, как кривое зеркало. Магазины и желудки людей лучше статистического управления свидетельствуют об истинном положении дел. Когда продуктов недостает и они плохого качества, в настроении хозяйки отражается действительное положение вещей. Отдыхающие из соседнего дома отдыха, которые собирались возвратиться домой, вздыхали, что в доме отдыха замечательно – обильно и вкусно кормили, а приедем домой – и опять надо мотаться по пустым магазинам.

Многие из тех, с кем я встречаюсь, завязывают со мной разговоры на бытовые темы. Я не ухожу ни от какого вопроса.

Однажды спросили:

– Зачем нужно было проводить изменение денежного номинала? Правительство сделало это для того, чтобы повысить цены?

Я возмутился:

– Слушайте, как вы можете так говорить? Правительство и в мыслях этих целей не имело.

– А кто это предложил? – допытывались у меня.

– Какое имеет значение, кто предложил? Инициативу проявил министр финансов, теперь покойный, Зверев. К этому имел прямое отношение Косыгин, мой заместитель, в ведении которого находились Министерство финансов и Госбанк. Он шефствовал над этими ведомствами. Мы исходили из того, что хозяйство выросло и приходится оперировать астрономическими цифрами, – начал я объяснять. – Это усложняло труд счетных работников. Мы решили изменить рубль, повысить его стоимость в 10 раз. Таким образом, то, что стоило 10 копеек, стало стоить копейку, что стоило рубль, стало стоить 10 копеек. Прейскуранты в магазинах выверили, поэтому в результате этой денежной реформы никакой товар в ценах не повысился. Это какое-то недоразумение…

– Нет, что вы, все цены возросли, – не согласились мои собеседники.

– Позвольте, спички стоили 10 копеек, теперь стоят копейку, – стоял я на своем.

Они приводили примеры товаров с новой ценой.

– Позвольте, этот товар, наверное, начал выпускаться уже после денежной реформы, – пытался я разобраться. – На него просто установили новую цену. В мое время мы на этом многих ловили, особенно местную промышленность. Сменят окраску или сделают какое-то незначительное изменение – и поднимают цены. Они стремились увеличить накопления в местные бюджеты. За это мы наказывали руководителей. Это злоупотребление, это дискредитация советской власти. Случается порой и прямое жульничество в магазинах. Жулики, воры и убийцы нашему социалистическому обществу достались в наследство от капиталистического. К сожалению, они стойко держатся. Советской власти уже больше пятидесяти лет, а мы имеем и пьяниц, и жуликов, и хулиганов, и людей, которые нарушают дисциплину. Повышение цен не связано с деноминацией рубля, ваши рассуждения неправильны.

– Пойдите в магазин: морковь и петрушку вы не купите, – не соглашались со мной. – Придется идти на рынок, а там сидит старушка и говорит: «Я не понимаю вашей реформы. Была петрушка по 10 копеек, хочешь – бери и теперь за 10 копеек». В магазине ее нет, и покупатель вынужден опять платить 10 копеек, старый рубль.

– К сожалению, это возможно, – согласился я, – но это другой вопрос, он ничего общего с денежной реформой не имеет. Опять же я хочу связать его с отсутствием организации. Государство не обеспечивает горожан зеленью в достаточном количестве и хорошего качества. Поэтому покупатели вынуждены идти к мелкому производителю и платить уже не втридорога, а в 10 раз дороже, чем в магазинах. И что же делать? Насколько сложно наполнить наши магазины эти мелочами в нужном количестве и нужного качества? Не сложно. Это мелкий вопрос, но, к сожалению, столько лет не решен!

Я помню в детстве и юности в Донбассе, на руднике не было проблемы с овощами. Там этим занимались арендаторы-овощеводы, огородники-болгары. Я считаю болгар лучшими огородниками в мире. Бывало, рано утром едет болгарин по рудничному поселку и созывает хозяек. Женщины окружали его арбу и покупали редис, укроп, сельдерей, морковку по копейке, по две копейки, по три копейки… Не было денег, он давал в кредит, потому что знал своих покупателей в лицо. Он имел хороший заработок, и люди были довольны, потому что получали товар нужного качества.

Разве сейчас мы не можем хорошо выращивать морковку, укроп, сельдерей, петрушку? Укроп был просто бросовой культурой. Ее крестьянин, я помню с детства, сеял по картошке. Во время прополки сорняки уничтожали, а укроп оставляли. А теперь люди, которые хотят купить укроп, не могут этого сделать. Если в магазинах он и есть, так это не укроп, а веник. Его еще для соленья можно использовать, и то с трудом, а для сдабривания пищи нужен зеленый свежий укроп. Такой только у частника. Частник, конечно, «стрижет» потребителя, знает, у государства в магазине его товар не купишь.

Все это мелочь, но никто за эти мелочи не отвечает. Никто за ними не следит, и, следовательно, все отдано во власть стихии. Этими мелочами мы отравляем настроение прежде всего хозяйке, да и всем. Я считаю, что этот организационный недостаток имеет политические последствия.

Кукуруза молочно-восковой спелости – тоже замечательный продукт. Потребителей на нее очень много, особенно украинцы, молдаване и русские, живущие на юге. Я не говорю о грузинах и армянах, где кукуруза является неотъемлемым видом питания. Вареную кукурузу молочно-восковой спелости можно назвать деликатесом. А ее нет! Другой раз для своей семьи мы покупаем кукурузу, которую завозят спекулянты, но это кормовая кукуруза, она грубая, ею откармливают свиней.

Наши агрономы знают, что существуют пищевые сорта. Они сладкие, нежные и вкусные. Их надо своевременно снимать, когда кукуруза достигает молочно-восковой спелости. Такая кукуруза растет и под Москвой сколько угодно. Для себя я выращиваю какое-то количество, и если попадет добрый человек к обеду, то он получает удовольствие, отведав местную подмосковную кукурузу.

К сожалению, в магазине ее нет, а москвичи бы ее съедали тысячами тонн. Вот вам и способ насыщения рынка, улучшения ассортимента пищевых продуктов. Это товар, который был бы противопоставлен массе пустых денежных знаков, находящихся на руках и давящих на государство. Вместо этого проводится открытое повышение цен. Об этом люди, с которыми я встречаюсь, все время задают вопросы. Этикетка изменилась, и цена изменилась. Продукт тот же, но цена другая, потому что название изменилось, как говорят, артикул другой. Почему такое происходит? За «артикул» люди деньги платят неохотно. Видимо, не хватает товаров. Вот и изыскивают «возможности».

Осенью в газетах хвастовства невпроворот, пишут, сколько мы заготовили картофеля. Полностью удовлетворяем потребности. Хвастовство. Тот, который пишет, видимо, сам не понимает, что пишет, а если понимает, то говорит заведомую ложь. Надо же знать, что государственная картошка из-за плохого хранения продается низкого качества, и даже пенсионеры, которые получают мизерную пенсию, стараются купить ее на рынке, где она стоит в два-три раза дороже, чем в магазине. Огромное количество людей с низкой зарплатой тем не менее вынуждены покупать ее на рынке.

– Где вы картошку покупаете? – спрашиваю я знакомых пенсионеров.

– Хожу на базар, – отвечают, – теперь там установили новые правила: торговать по цене, не более чем в 2 раза превышающей государственную. Выгоднее купить у частника, потому что у него картошка хорошая, чистая, а в магазине возьмешь в два раза дешевле, но в три раза больше выбросишь.

В свое время я потребовал, чтобы в магазинах торговали мытым картофелем и хозяйки получали бы его в чистом виде, как за границей. Какое-то время это решение выполнялось, потом все заглохло. Казалось бы, простая истина: надо у колхозов покупать картошку отборную и платить за нее дороже. Я считаю, что разницу в стоимости должно взять на свои плечи государство, с тем чтобы не повышать цены. Тогда и картошка будет хорошей, и потребитель останется доволен, и сельское хозяйство в накладе не останется. Я говорю о картошке, но это в еще большей степени относится к другим видам овощей.

Прошлой осенью я встречался с людьми, которые рассказывали мне, что на полях осталось много невывезенной, неприбранной капусты. Эти мои собеседники собирались заквасить капусту на зиму. А в магазине нельзя ее купить. Кое-кто скажет: «Хрущев на старости лет толкует о мелочах». Эти мелочи влияют на большую политику, на настроение людей. Если от кальсон не вовремя оторвется пуговица, она может испортить человеку жизнь. Маленький вопрос перерастет в большую проблему. У нас для решения всех этих вопросов имеются два пути: либо предусмотреть производство всех видов товаров и услуг через государство, либо открыть ворота частнику. Это совершенно иное направление. Я встречался со своими старыми приятелями-поляками. Они живут в Польше, но, приезжая в Москву, заходят ко мне, мы беседуем, иногда спорим.

– Ваши колхозы и совхозы работают плохо, – говорят они, – у вас нет даже картошки. У нас нет колхозов, а на рынке всего много, все можно купить по сходной цене. Советский Союз покупает картошку в Польше!

Я не знаю, так ли это. Но если так, то это большой позор для нашей колхозной системы. В чем дело? Что у нас, земли хуже, чем польские? Или наши крестьяне-колхозники и рабочие совхозов не умеют выращивать эту культуру? Поляки, имея меньшие площади, экспортируют картофель за границу, в том числе и в Советский Союз! Опять же это вопрос организационный. У нас нет органа, отвечающего за эти вопросы. Все болтают, но ничего не делают. Те, кто занимается снабжением городов продуктами, должны пойти с заказами на определенные сельскохозяйственные культуры в колхозы и совхозы. Их там должны вырастить, сдать или продать в торговую сеть. Здесь должны сидеть люди, которые занимались бы размещением этого заказа. Только так можно обеспечить изобилие на прилавках. Но бюрократическая машина работает со скрипом.

Самый действенный рычаг – экономический, но, видимо, экономические стимулы в наших советских условиях недостаточны. Заработная плата руководства совхозов, агрономов, председателей колхозов мало зависит от доходов колхоза. Главным образом все сводится к своевременному посеву и своевременной уборке, с тем чтобы не оказаться в отстающих. Экономический показатель слаб. Я не знаю, как его поднять, но надо искать. В каждой зоне должны выращиваться культуры, которые больше всего отвечают общей целесообразности. Например, для Подмосковья – это молоко и овощи. Следовательно, по этим культурам и надо оценивать, насколько умело ведется хозяйство, и не только по видам, но и по экономическим показателям. Я считаю, что в Подмосковье на некоторые овощные культуры даже выгодно давать государственную дотацию, для того чтобы цены не ложились бременем на плечи потребителя. Качество должно быть хорошее, а цены – доступны. Это будет выгодно и государству, ведь не случайно многие капиталистические государства дают дотацию сельскохозяйственным фермерам, с тем чтобы они не повышали цены.

Такое ведение хозяйства требует специально подготовленного руководства. Тут недостаточно общих директив и приказов, надо конкретно заниматься каждым хозяйством. Главным образом успех зависит от подбора кадров, их обучения. Самое главное – заинтересовать людей, и они будут работать. Здесь, как мы грубо говорим, «полицейские меры» (или административные) ничего не дадут. Необходим упорный труд. Возможно, такая работа проводится, но если судить по магазинам, то очень слабо. В печати и по радио звучат общие призывы, скучная «жвачка».

Я опять повторяю, что высокоорганизованное хозяйство не может не быть специализированным, потому что это хозяйство социалистическое… Иной способ производства, капиталистический, стимулирует, выжимая последние соки. Если бы у нас были не колхозы, а частное индивидуальное хозяйство, частная собственность на землю, сразу же появились бы кулаки. Знаете, какие у них были бы урожаи, и какие бы они выжимали доходы с каждого квадратного метра? Люди моего возраста знают, что в Подмосковье было очень много сильных кулацких хозяйств. Кулаки умели выращивать овощи, получали доход и кормили города. У нас в социалистическом хозяйстве такого стимула нет. Нет и материальной заинтересованности. Следовательно, должны быть сильные организационные начала. Сознание – конечно, большое дело, но, как показала практика, на одном сознании далеко не уедешь. Этого недостаточно, хотя еще есть люди, которые откликаются на призывы, но их тоже надо организовать и материально заинтересовать.

Сейчас введено новое планирование и экономическое стимулирование. Я, встречая хозяйственных руководителей, спрашивал:

– Разъясните мне, раскройте эту форму. В чем она выражается?

– Просто экономический расчет, – отвечали умные люди.

Очень невразумительно. Из лекций по радио и газетных статей ничего понять нельзя. В чем это выражается? Я думаю, что, кроме газетной трескотни, это новшество фактически ничего не дает.

Спросят: «А что вы порекомендуете?»

Специализация в руководстве и в организации ведения дел должна быть в сельском хозяйстве при нашем социалистическом способе ведения его. Она потребна как воздух. Несмотря на все недостатки, которые мы имеем в социалистическом хозяйстве, оно показало свои преимущества перед капиталистическим. Поэтому надо прилагать все усилия, чтобы оно стало еще более эффективным и более экономичным. Я придаю исключительное значение организационному фактору. Собственно, при социализме в этом заключается основная деятельность наших управленческих органов. В частнокапиталистическом обществе главным двигателем служит прибыль. У нас частной собственности нет, поэтому мы должны заменить прибыль разумной организацией производства, разумным учетом и разумным распределением.

Найдутся люди, считающие все это мелочами. Пусть эти критики попробуют приготовить суп без овощей, без приправы. Получится похлебка, которой раньше питались русские крестьяне. Похлебка – это вода, картошка, соль и больше ничего. Я такую похлебку хорошо помню. Все крестьянство жило на ней да на щах. Но мы живем в другое время, имеем другие возможности, поэтому должны обеспечить людей всеми удобствами в жизни.

Старики могут сказать, что Хрущев предлагает сейчас возродить государственное управление колхозами. Это была бюрократическая организация, которая лишала руководителей колхозов и совхозов инициативы. Но все зависит от точки зрения. Без должного управления, а значит, без учета потребностей и организации производства мы не сможем обеспечить народ всем необходимым. Бюрократии можно поставить заслон, но для этого надо развивать самодеятельность в колхозах и совхозах. Я считал бы, что необходим при сельскохозяйственных управлениях какой-то совещательный орган типа совета производителей этих продуктов, состоящий из рабочих совхозов и колхозников. В это управление, ведающее производством сельскохозяйственных продуктов, должны входить представители колхозов. Тогда оно не только будет им приказывать, но вместе с ними принимать решения. Управление должно стать проводником запросов города, а производители-колхозы и совхозы должны обеспечить эти запросы. А пока недостает всех этих мелочей, без которых жизнь становится не в радость, все равно, как если бы молодых женщин и девушек лишить помады, лишить парикмахерских, лишить модных предметов дамского туалета. Жизнь их стала бы очень скучной, и они были бы в плохом настроении, и оно отражалось бы и на производстве, и в быту, и в общественной жизни. Мы стараемся удовлетворить их запросы, организовываем производство предметов дамского туалета.

Сейчас многое изменилось. Другой раз, смотришь телевизор (это мое главное окно в мир), а там такие франты, что появись они на улице в первые годы революции, их, я не знаю, чем бы забросали, а уж насмешками – в первую голову. Сейчас время другое. Это нравится молодежи. А мода для товара – это путевка в жизнь. Главное, надо удовлетворять потребности человека. Не случайно во времена Гражданской войны, когда высшее начальство спрашивало: «Ну, как настроение, красноармейцы?» – отвечали: «Пойдите спросите повара». Если он варит хороший борщ, то и настроение будет хорошим.

Так и укроп, сельдерей, редиска, мелкие вещицы влияют на нашу жизнь. Я уж не говорю о помидорах, салате, картофеле. Это то, что нужно хозяйке, это то, что нужно каждому потребителю.

Наша страна первой совершила полет в космос. Так можем ли мы вырастить эти сельскохозяйственные продукты, удовлетворить запросы людей? Безусловно, можем! Земля наша богата, люди умеют работать. Чего же не хватает? Не хватает организации. Кто за это должен отвечать? Прежде всего государственные органы. Если говорить конкретно о Москве, то Моссовет. За это отвечает председатель Моссовета. Они должны дать заказ, а в Мособлисполкоме должны обеспечить производство сельскохозяйственных продуктов. Они должны вырастить эти продукты и завезти их в магазины. А лучше, если бы их развозили прямо потребителям, как это делали в старину болгары. Автофургоны могли бы приезжать в квартал и подать какой-то сигнал. Говорят, во Франции так поступают разносчики. Они приходят, сигналят, а потребители выходят из квартир и покупают товар. Все это вопрос организации. Здесь можно найти очень много организационных форм. Прежде всего надо думать о человеке. Мы имеем все материальные возможности, не хватает только организации, внимания к потребителю.

Я никак не могу обойти эти мелочи. Вот еще такая: буквально вчера я слышал от прохожих, рассказывали, как на рынок приехала женщина из Воронежа, привезла мешок редиски. Везла она его чуть ли не нелегальным способом, и продукт оказался уже не той свежести. Она продавала эту редиску втридорога, а люди охотно брали. Почему? Так другой-то раз и редиски нигде нет! А что делают наши организаторы? Что делают государственные органы? И почему они не организовали в совхозах или в колхозах выращивание этой редиски?

То же самое можно сказать и о импорте помидоров. Помидоры мы завозим из Болгарии. Болгары – лучшие огородники, но наш потребитель получает невкусные помидоры. Они умеют выращивать овощи, а качество помидоров зависит не от сорта, а от того, где созрел помидор: на кусте или в вагоне, пока состав идет из Софии до Москвы.

Мы имеем большие возможности выращивания овощей, чем болгары. Наши Туркмения, Грузия, Армения, Таджикистан, Узбекистан – районы ранней весны. Сейчас конец мая, а там уже занимаются сбором урожая, косят ячмень. Надо создать там хозяйства, которые производили бы товарный продукт: помидоры, редис, фрукты.

Транспортировка получится дорогой, но мы должны прийти на помощь нашему потребителю. Можно часть издержек, а может быть, и полностью оплатить из государственных средств.

В капиталистических странах для поощрения производства сельскохозяйственных продуктов государство выплачивает дотацию производителям. Почему мы не может этого сделать?

В сельском хозяйстве техника совершенствуется, облегчает труд колхозников и рабочих совхозов, дает возможность повышать производительность. Сорняк теперь не надо выдергивать. На то имеются химические средства. Правда, ученые предупреждают, что некоторые из них небезопасны. Если ими обрабатывают продукты питания, эта химия попадает в организм и плохо на него влияет. Так что к применению химических средств надо подходить с разбором. Необходимо облегчать труд, но следует учитывать все условия и не заражать продукт химическими веществами. У нас и производитель, и потребитель – люди одного класса, члены одного социалистического общества. Это не капиталистическое общество. Там капиталист, производитель, подходит коммерчески, ему лишь бы продать, а что случится дальше, не его дело. Лишь бы только не попасть под суд. У нас другой подход. Каждый член нашего общества выполняет свою общественную функцию, свой общественный долг. У нас интересы производителей сельских продуктов и потребителей едины. В таких условиях производительность труда в сельском хозяйстве и в будущем будет расти не столь быстро.

Я не знаю, какие роботы можно создать для производства сельскохозяйственных продуктов. Во всяком случае, здесь больше трудностей, чем в машиностроении. Тут мы имеем дело с живой природой, с живым организмом. Как говорится, робот роботом, а человеческие руки, их ощущения необходимы для производства такого деликатного продукта. Видимо, придется производителям доплачивать за счет бюджета, чтобы не убить материальной заинтересованности в производстве сельскохозяйственных продуктов: держать закупочные цены на уровне, выгодном для производителей, не изменяя цены в магазинах. Чтобы не нарушать баланса и не снижать жизненный уровень потребителей, государству придется давать дотации совхозам и колхозам.

Сейчас много говорят о цветах. Какой праздник может обойтись без них: государственный, общественный, семейный, личный? Ими человек хочет украсить свое жилье. Цветы несут и ко дню рождения, и в связи со смертью, и к другим датам. Только по случаю развода цветов не приобретают (к сожалению, сейчас браки стали не так прочны). За цветами человек вынужден идти на рынок. Цветочные магазины имеют ограниченный ассортимент. Спрос потребителей на цветы далеко не удовлетворяется.

Всем нравится роза. Купить розу недешево. Я не знаю цены, скажу: одну розочку за рубль, а может быть, больше. Я-то не покупал, но розы получал в подарок. Когда дарят цветы, неприлично спрашивать, сколько за них заплачено, но я все-таки спрашивал. Очень дороги и не только розы, но и другие цветы. Я не знаю, правильно ли назвать продавцов цветов спекулянтами, хотя, конечно, элемент спекуляции здесь есть, так как частник пользуется рыночной конъюнктурой. На рынке покупатель платит, конечно, втридорога. Грузины привозят цветы, мандарины, лавровый лист. Одним словом, «грузин» – это сейчас нарицательное понятие, то же, что спекулянт. Сколько могу, стараюсь разъяснить, что дело не в нации, а дело в условиях. Не Грузия наживается, а отдельные грузины, которые приспосабливаются, ведут спекулятивную торговлю, пользуясь законами рынка: законом спроса и законом предложения. Пока предложение меньше, чем спрос, есть возможность поднять цены.

Ну, почему бы нам не организовать выращивание цветов? Это тоже функция Моссовета. Надо создать оранжереи. Тридцать, сорок, пятьдесят лет тому назад нам было не до цветов, мы думали о том, как согреть человеческое жилье. У нас не хватало дров, не хватало угля, не было нефти. Сейчас у нас нет недостатка в топливе и есть возможность организовывать механизированные оранжереи, выращивать в изобилии цветы и продавать их. Цена их должна складываться, исходя из затраченного труда, из себестоимости, без прибавочной стоимости. Пусть они украшают жизнь человека, а государство не наживается. Без прибыли, без отчислений от производства всех видов товаров в бюджет не будет возможности развивать экономику, но некоторые предметы могут стать исключением. Можно было бы организовать выращивание цветов и в той же Грузии, но на государственной основе. Сейчас не гражданская война, мы живем в другое время. Сейчас нельзя оправдать недостатки ни в производстве овощей, ни в производстве деликатесов, ни в производстве любых предметов не первой необходимости. Это относится и к духам, и к пудре, и к цветам. Эти недостатки компрометируют наш социалистический строй, позволяют говорить, что мы слишком упрощаем жизнь человека, не создаем ему тех возможностей, которые имеются в капиталистическом обществе. Сравнение получается не в нашу пользу, не в пользу социализма, не в пользу коммунизма. Здесь лекциями о превосходстве социалистического общества ничего не докажешь. Здесь лекций и книг недостаточно. Необходим конкретный пример. Одни выбирают путь на основе изучения истории и философии, а другие изучают и сравнивают по магазинам в Советском Союзе и в капиталистических странах. Этого игнорировать нельзя.

Можем ли мы сейчас полностью удовлетворять запросы людей? Я считаю, можем! Мы можем выделить на это больше средств, потому что сейчас созданы такие средства защиты нашей Родины, каких никогда не было. Поэтому можно было бы сейчас «зажать» расходы по этому ведомству и выделить больше средств на удовлетворение запросов человека. Создавая вооруженные силы, оснащая их современным оружием, мы затрачиваем большие средства. Это вопрос жизни и смерти нашего общества, нашего социалистического строя, но нельзя, прикрываясь этим, не удовлетворять запросов человека. Они имеют большое значение, они украшают жизнь. Человек живет, и он хочет жить и радоваться. Мы не придерживаемся взглядов Мао Цзэдуна, который не хочет видеть ничего, кроме борьбы и революции. Революцию человек делает не для революции, а для того, чтобы лучше жилось. Мы добились победы уже больше 50 лет тому назад, и наш человек имеет право не только желать, но и требовать удовлетворения своих запросов. Идею в суп не положить. Идея социализма и коммунизма, разработанная Карлом Марксом, Энгельсом, Лениным, правильна. Но идея идеей, а надо, чтобы человек хорошо питался. Надо, чтобы государство, созданное на основе научного социализма, обеспечивало потребности людей. Ведь человек, пока живет и трудится, не может не удовлетворять свои материальные и духовные потребности. Если же капитализм будет удовлетворять их лучше, чем социализм, то нам агитировать будет трудно, и мы потерпим крах. Производительность труда позволяет удовлетворять эти запросы, надо только разумно расходовать средства и, главное, правильно организовать производство предметов, в которых нуждаются люди, даже если они не первой необходимости, но они украшают жизнь. В том числе и цветы. Без цветов жизнь была бы скучной.

Есть анекдот, как цыган захотел в партию вступить. Ему отвечают, что вступить можно, но есть условия.

– Какие? – поинтересовался цыган.

– Во-первых, надо работать, – отвечают, – во-вторых, надо не воровать. (Воровская слава цыган известна.) В-третьих, не пить.

– Хорошо, – согласился цыган.

– За женщинами, за девушками не ухаживать, – продолжали ему перечислять условия.

– Если всего этого нельзя, так зачем вообще мне тогда жить? – возмутился цыган.

Я не хочу упрощать так, как упрощает герой этого анекдота, но вопросы удовлетворения сполна запросов человека очень важны. Жизнь украшается не хлебом единым.

Вот, собственно, все мои рассуждения. Может быть, еще что вспомню, эта тема очень обширна. Она меня всегда волновала. Я хотел бы, чтобы человек жил при социализме в лучших условиях. Поначалу, работая в Москве, я был далек от села, увлекался городским хозяйством и промышленностью. Не хвастаясь, скажу, что сумел разобраться в вопросах, умел слушать инженеров и опытных квалифицированных рабочих. Умел слушать ученых. Мне казалось, я понимал перспективы, правильно оценивал наши возможности, старался привлекать новаторов, инженеров, конструкторов и ученых, с тем чтобы обновлять все виды производства и двигать экономику вперед.

Сколько я встречал талантливых людей: ученых, инженеров, агрономов, животноводов, зоотехников, рабочих совхозов, колхозов! К сожалению, встречались и «тяжелые» люди. Но без этого нельзя, мир богат своим разнообразием. Человеческий мир разнообразен и в развитии, и в понимании, и в культуре. Я говорю не о той культуре, которую приобретает человек в институте или другом учебном заведении, а об общей культуре. Она важнее, потому что является достоянием более широкого круга людей, и в зависимости от нее наш народ будет набирать темпы, в своем развитии продвигаться вперед.

На этом я хочу закончить диктовать свои воспоминания о развитии сельского хозяйства. Никак не могу остановиться, настолько в свое время я был поглощен этой интересной и полезной работой. Сейчас мне уже 77 лет, когда-то в молодости этот возраст казался не только предельным, но и невозможным. Моя судьба так сложилась, что седьмой год я нахожусь на пенсии. Влачу существование пенсионера. Я, как говорится, вольный казак, ничем не занимаюсь.

Удел пенсионера – доживать свой век. Особенно тяжело тем, кто занимался бурной общественно-политической деятельностью, как это выпало на мою долю. Я обречен морально страдать об утраченной возможности с пользой трудиться. Труд в награду дает наслаждение. Человек может по-настоящему радоваться только результатам своего труда. А теперь я сижу на мели. Я не ропщу, таков удел всех людей. Каждый, независимо от занимаемого положения, стареет, сдает, силы ему отказывают, и он вынужден переходить на пенсию. Я еще в лучшем положении, чем некоторые мои сверстники. Многие постарели, раскрывают рот, как вытащенная из воды рыба, а глаза уже помутнели, язык заплетается, и память совершенно отказала. Я не буду указывать пальцем. Поэтому это не стон, это не жалоба. Я имею возможность оглянуться и высказать свои соображения о лучшей организации нашего общества.