Сталинское наследие

[947]

Теперь хочу продиктовать свои воспоминания о работе, направленной на обеспечение неприступности нашей страны. Это для СССР вопрос вопросов. Мы говорим, и правильно говорим, что сейчас разорвано кольцо капиталистического окружения. Уже существует не одна социалистическая страна, а несколько. На социалистический лагерь приходится треть мирового производства. Это радует и вдохновляет тех, кто искренне борется за социализм. Но капитализм еще силен, не дает нам возможности почивать на лаврах и забывать об угрозе, еще может показать свой империалистический оскал. Поэтому нельзя ослаблять внимание к делу обороны. Это справедливо и сейчас, а особенно относилось это к тому времени, когда умер Сталин.

Он с большим вниманием следил за состоянием обороны. Считаю, что он даже преувеличивал силы противника и его намерение развязать войну. Сам пытался прощупать капиталистический мир штыком. В первую голову я имею в виду блокаду Западного Берлина, которая заставила нас убедиться в том, что не приходится рассчитывать на успех, прибегая к подобным средствам. Сталин вынужден был уступить, пойти на переговоры. Когда он попробовал блокаду, то сделал это без учета наших реальных возможностей. Плохо продумал проблему. Не знаю, кто был у него советником. Я уже входил в Политбюро, но мы ее не обсуждали. С кем Сталин ее обсуждал, мне неизвестно, но думаю, что если только с Молотовым. Больше ни с кем. Ворошилов в это время никакой политической роли не играл.

Потом – война в Корее. Ее начали северокорейцы по инициативе Ким Ир Сена, а Сталин его поддержал, как поддержал и Мао Цзэдун. То была согласованная акция. В данном деле, если говорить о собственной персоне, я тоже согласился бы с Ким Ир Сеном. Но последний переоценил свои возможности, считая, что надо только поджечь фитиль, дать толчок, и внутренние силы Южной Кореи сделают дальнейшее. Конечно, южнокорейская армия оказалась слабее и была разбита, но вмешавшиеся в войну американцы вынудили отступить северян, а значит, и Сталина, который струсил и не решился оказать решающую помощь Северной Корее, сказав: «Ну и что? Мы своих войск туда не вводили, так что теперь американцы станут нашими соседями на Дальнем Востоке, только и всего». Лишь вмешательство Китая спасло тогда Северную Корею. Это была вторая наша крупная военная неудача со времен Великой Отечественной войны.

Вот такое мы получили наследство. Сталин тогда нос повесил и стал бояться Америки. Помню, однажды, как всегда, ночью, сидели мы у Сталина на даче. Он под влиянием донесений, не известных членам ЦК партии, вдруг проявил тревогу: сгущаются военные тучи над Болгарией, американцы через посредство турок готовят на нее нападение. И сейчас же продиктовал указание болгарским руководителям приехать в Москву. Приехали Червенков, министр обороны Луканов, старый коммунист, прошедший антифранкистскую войну в Испании, закаленный боец. Сталин лично давал им указания, как укрепить болгарские границы. Они сводились к тому, что надо рыть противотанковые траншеи, возводить земляные укрепления. Надиктовал элементарные мероприятия, которые болгары могли сделать и без его указаний. Сталин считал обстановку предвоенной и создавал соответствующий политический накал.

Наоборот, февральские события 1948 года в Чехословакии, когда там к власти пришел рабочий класс, припугнули Англию, Францию и США. Западная Германия тогда еще не влияла на международную политику, будучи оккупированной и подчиняясь диктату оккупантов, которые проводили агрессивную политику. Почти непрерывно над Восточной Германией и Чехословакией летали их разведывательные самолеты, особенно в пограничной зоне. Такие полеты продолжались и после смерти Сталина. Затем стали облетывать территорию Болгарии и Советского Союза, нарушали нашу границу на Балтийском море и других морях, укрепили свои позиции в Турции, потому что с Турцией СССР испортил отношения, предъявляя ей при Сталине претензии. Подзуживал Сталина в турецком вопросе Берия. Предлагал официально обратиться к Турции и предъявить территориальные претензии. Эта линия толкнула турок в объятия США. Американские разведчики вплотную действовали возле советского Закавказья. Какая-то их псевдонаучная экспедиция, якобы искавшая следы Ноева ковчега, изучала подступы к Армении у горы Арарат. Вот такая создалась обстановка, которую Сталин особенно после поражения в Корее расценивал как предвоенную.

Кроме того, США вели за собой еще и Иран. Там тоже располагались их базы или могли располагаться. Иран опасался нас не меньше, чем Турция, поскольку Сталин принял меры по дестабилизации иранского Азербайджана (там проживает больше азербайджанцев, чем в советском Азербайджане), чтобы Южный Азербайджан, нам не принадлежавший, как-нибудь присоединить к Северному, советскому. С иранских аэродромов американская авиация всегда могла нанести удар по СССР. США внедрялись также в Афганистан и Пакистан. На океанах они преобладали своим флотом, подводным и надводным. По тому времени самыми мощными кораблями были авианосцы. Именно авианосцами янки разбили японцев на Тихом океане. Кроме того, пытаясь терроризировать нас на суше, море и в воздухе, США давили на СССР еще и экономически: требовали уплаты за услуги по ленд-лизу, не торговали с нами сами и не позволяли другим.

Все это еще больше пугало Сталина. Я считаю правильным, что он форсировал усилия по созданию нашей атомной бомбы. И мы ее создали. Этим вопросом занимался от Политбюро Берия, а непосредственно делом руководил Ванников. Его министерство ведало проблемами атомной энергии. Наши ученые успешно справились с изготовлением атомных бомб. К тому же некоторую помощь мы получили через своих разведчиков за границей, вышедших на тех зарубежных ученых, которые сочувствовали нам и решили оказать нам содействие с целью противостояния США, постепенно превращающимся в мирового жандарма.

Это не умаляет достоинства нашей страны и наших ученых. Но нельзя сбрасывать со счетов и ту помощь, которую нам оказывали наши друзья. Я пока не называю их. Но эти друзья известны большинству людей, следящих за событиями того времени. Они многое претерпели, понесли наказание, но пусть останется добрая память об этих людях. Пусть эта память станет нашей благодарностью им. Они, не жалея собственной жизни, оказывали помощь Советскому государству.

Атомную бомбу мы создали. Но нельзя было считать, что мы стали наравне с США. Схватили Бога за бороду, и держат: с одной стороны Соединенные Штаты, а с другой – мы, Советский Союз. Нет, нет, ни в какой степени! У нас не было по-настоящему и бомбоносителей. Наша бомбардировочная авиация выглядела плачевно. Она была слаба, значительно слабее, чем в Соединенных Штатах. Штаты имели почти неуязвимые воздушные крепости. Они летали на дальние расстояния и бомбили не только ночью, но и днем. Мы таких бомбардировщиков, к сожалению, не имели. А о количестве атомных бомб и говорить нечего. Американцы уже в 1945 году получили атомную бомбу, мы – только в 1949-м. Разрыв в пять лет – небольшой разрыв с точки зрения овладения нами секретом производства атомной бомбы, но это огромное время, позволившее Соединенным Штатам накопить их. Мы же только взорвали атомную бомбу и взорвали ее на земле, а не в воздухе. Это была только модель. Соединенные Штаты успели взорвать две бомбы над японскими городами и накопили сотню, а может быть, и сотни атомных бомб. Поэтому военный конфликт, прямая война с американцами не обещали ничего хорошего.

Наша армия была не слабее американской, она была сильна духом. Но крепкий дух армии без хорошего вооружения быстро улетучивается, и поэтому следовало трезво оценивать положение. Сталин сделал выводы. Он, видимо, правильно оценивал соотношение сил и до трусости боялся войны с Америкой. Вот почему он торопил с созданием атомной бомбы, которую мы должны были создать, затягивая животы до предела поясами. Иначе мы просто не выжили бы и вынуждены были бы подчиниться диктату реакционных сил Запада и Соединенных Штатов Америки. Это оправданные расходы.

Но почему Сталин избрал приоритетным Военно-Морской флот? Его строительство требовало особенно больших затрат, истощало страну. Он избрал неправильное направление вложения материальных вкладов в оборону, выбрал вооружение, не главное для нашей страны. Я повторяю, для нашей страны. В результате наши возможности развивать другие виды вооружения, в которых мы традиционно сильны и которые являлись для нас более надежными и необходимыми, сократились. Он считал, что главными нашими противниками будут Америка и Англия, а они – морские державы. Без надводного флота мы не могли бы воевать против них. Сталин, видимо, сделал такой вывод. Он нам ничего не говорил, он был человеком замкнутым. Все вынашивал в себе, кого-то выспрашивал, у кого-то выуживал и делал свои выводы. Сталин поставил задачу строительства надводного флота, в первую очередь, большого количества крейсеров. Он не говорил тогда о строительстве авианосцев. Не знаю, почему. Без авианосцев в то время флот не представлял боевой ценности. Видимо, тогда нам авианосцы оказались технически недоступны, главное, не хватало материальных возможностей. Сталин решил строить крейсера, эсминцы и какое-то количество подводных лодок. По тем нашим возможностям он наметил широкую программу.

В те дни он часто повторял слова Петра I, не знаю, истинные или вложенные в его уста режиссером одноименного фильма: «Сухопутная армия – это меч в одной руке, флот – меч в другой руке. Надо обороняться обеими руками». Что-то в этом роде, точно не помню. Курс на строительство надводного Военно-Морского флота – напрасное истощение сил страны, которое не имело оправдания. Наш военный потенциал не поднимался. Строились устаревшие классы кораблей, не показавшие своих боевых возможностей даже во Вторую мировую войну. Морская война велась Америкой на иной технической основе, главным образом, авианосцами, имея в качестве подсобного средства подводный флот.

Начали подготовку кадров. Призывали в ряды ВМФ студентов старших курсов или лиц, окончивших вузы. Посылали их в военно-морские академии и училища. Готовили специалистов всех категорий, нужных для флота. Наши военные моряки доказывали, что без сильного флота противостоять в будущей войне США мы не сумеем. Каких-то конкретных сведений о мероприятиях этого рода я в ту пору не имел, хотя являлся членом Политбюро. Даже не рисковал задавать соответствующие вопросы. Такие проблемы Сталин замыкал на себя лично и не позволял большинству лиц из своего непосредственного окружения интересоваться состоянием Вооруженных Сил. Он считал все это своей привилегией, и любой интерес, проявленный кем-либо из нас к тому или иному виду вооружения, вызывал у него подозрение: Сталин свободно мог посчитать каждого из нас за вражеского агента и заявить, что ты завербован империалистами.

К концу жизни Сталина вновь расцвели подслушивание и шпионаж. Расплодились миллионы агентов. Агент за агентом следил, все на всех доносили. Всё оформлялось бумагами. А это всё рты, их приходилось оплачивать. Раз есть агент, то он должен оправдать свое звание службой. Он доносил, а по доносам арестовывали людей, сажали. Тюрьмы были забиты.

Вспоминая сегодня, 1 июня 1971 года, те дни, вынужден честно заявить, что мы получили после смерти Сталина тяжелое наследство. Страна была разорена. Руководство ею, сложившееся при Сталине, было, если так можно выразиться, нехорошим. Собрались в кучу разношерстные люди. Тут и неспособный к новациям Молотов и опасный для всех Берия, и перекати-поле Маленков, и слепой исполнитель сталинской воли Каганович. В лагерях сидели 10 миллионов человек. Тюрьмы были переполнены. Имелась даже особая тюрьма для партийного актива, которую создал по специальному заданию Сталина Маленков. В международной обстановке не было намека на просвет, шла вовсю «холодная война». Нагрузка на советский народ от примата военного производства была неимоверной.

Наша авиация тоже не отвечала новым задачам. Мы не имели стратегических бомбардировщиков. Американцы имели Б-29, лучший самолет Второй мировой войны. Мы скопировали его, создав ТУ-4. Но это была уже устаревшая модель, а американцы ушли вперед. Правда, мы запустили в производство реактивные самолеты МИГ-9, МИГ-15 и ЛА-15, легкий фронтовой бомбардировщик ИЛ-28. Однако они являлись средствами защиты, а средств дальнего авиационного нападения у нас не было, тех, которые бы могли угрожать территории Соединенных Штатов. По-настоящему мы не могли тогда угрожать даже чужим базам, которые расположились вокруг Советского Союза. Корейская война показала, что МИГ-15 по скорости отстает от американского истребителя. Наш народ, уставший от войны и изголодавшийся, нуждался в том, чтобы его накормили, одели и удовлетворили другие бытовые потребности. К сожалению, промышленный потенциал СССР уступал американскому, а ведь он – главное в войне. Современная война – война моторов, электронной техники, умов ученых: кто лучше и быстрее создаст новые виды вооружения. Мы пока уступали потенциальному противнику.

Сталин дрожал, был напуган и поэтому страну держал в боевой готовности. Под Москвой расставили зенитные 100-миллиметровые орудия. Это зенитные орудия, которые мы купили перед войной у «Шкоды». Тогда они имели калибр 85 миллиметров. Очень хорошее орудие, оно себя показало и как зенитное, и как противотанковое. Потом наши конструкторы довели его до 100 миллиметров. Это орудие ставилось и на крупные танки. Вот ими окружали, опоясывали Москву. Дежурство артиллерийскими расчетами велось круглосуточно с приготовленными у орудий снарядами. Полная боевая готовность. Вот такое положение мы имели в стране после смерти Сталина.

Не всё, как надо, понимали руководящие военные кадры, которые собрались вокруг тогдашнего министра Вооруженных Сил Булганина, практически невоенного человека, которому Сталин присвоил маршальское звание, не знаю, за что. Мне, например, Булганин не внушал уверенности в этом качестве, а Сталин прочил его в дальнейшем на должность главы правительства. Это уже несколько иной аспект работы. Помню, как Сталин при нас рассуждал на этот счет: «Кого после меня назначим Председателем Совета Министров СССР? Берию? Нет, он не русский, а грузин. Хрущева? Нет, он рабочий, нужно кого-нибудь поинтеллигентнее. Маленкова? Нет, он умеет только ходить на чужом поводке. Кагановича? Нет, он не русский, а еврей. Молотова? Нет, уже устарел, не потянет. Ворошилова? Нет, стар и по масштабу слаб. Сабуров? Первухин? Эти годятся на вторые роли. Остается один Булганин». Естественно, никто не вмешивался в его размышления вслух. Все молчали, но каждый в душе отмечал, что этот выбор не лучший. Никто даже и не думал, что такое может случиться. Потом, после Маленкова, Булганин был какое-то время Председателем Совета Министров. Его назначение подтвердило, что он не годится для такого поста, хотя лично Булганин – безусловно преданный партии и честный человек. Он просто не был подготовлен и оказался недостаточно крепок в моральном отношении.

Между тем страна была доведена до предела беспрестанными капиталовложениями в оборону. Военная промышленность развивалась и вширь, и вглубь. Многочисленная армия давила на бюджет. Она стоила огромных материальных средств. Отвлекались бесчисленные людские ресурсы, которые могли бы быть использованы для развития мирной экономики. На Западе это видели и еще интенсивнее разворачивали гонку вооружений, чтобы «лошадь» советской экономики не выдержала этой гонки и сдохла сама по себе. Запад надеялся также вызвать недовольство наших людей, которое приведет к внутреннему ослаблению социалистического строя. Они прилагали все усилия к тому, чтобы, если это возможно, вырвать Советский Союз из социализма, вернуть Россию на капиталистические рельсы.

Мы же пребывали в «рыхлом» состоянии, партия по существу оказалась неработоспособной, к тому же мы не могли рассчитывать на те симпатии народа, которые бы хотели иметь. Нам требовалось искать новые пути на основе марксистско-ленинской политики. Именно марксистско-ленинской, чтобы освободиться от сталинских наслоений и извращений. Надо было выявить и реставрировать идеи Ленина.

Нас беспокоила армия. Получалось нагнетание сложностей с обеих сторон. Советская Армия вынужденно продолжала расти. Только в ГДР, на этом социалистическом аванпосту, мы имели около миллиона наших военнослужащих. Потом мы, сокращая наши Вооруженные Силы, довели их в ГДР до полумиллиона. На большее не рискнули, учитывая наличие американских, английских и французских войск в Западной Германии. Вообще, поначалу мы после смерти Сталина по-настоящему к военным делам не подступались.

Не до того было. Имели забот полон рот в связи с внутренним положением. В первую очередь нас беспокоило состояние сельского хозяйства. Хлеба и мяса не хватало, масла просто не было. Да и развитие промышленности нельзя было сбрасывать со счетов. Ведь без дальнейшей индустриализации страны мы обрекали себя на отсталость и в экономическом, и в военном отношении. К счастью, советский народ-труженик понимал обстановку и поддерживал внешнюю и внутреннюю политику КПСС.

 

Военно-Морские Силы

Свое первое настоящее вмешательство в военные дела я датирую 1954 годом, когда, возвращаясь из поездки в Китай, наша делегация прибыла во Владивосток. По дороге мы посетили Порт-Артур. Нас просто тянуло туда. Может, в этом проявилась даже некоторая обывательская струнка. Мы в свое время, еще в детстве, столько наслышались о войне с Японией, о Порт-Артуре, о сопротивлении наших войск. Конечно, нам хотелось посмотреть своими глазами. Мы сказали о своем желании посетить Порт-Артур Мао Цзэдуну. Мао Цзэдун сразу согласился.

Порт-Артур на меня произвел совсем не то впечатление, которое у меня сложилось под влиянием литературы. Никаких особых укреплений там я не увидел. Не знаю, может быть, время другое, крепости утратили свое значение. Я был несколько разочарован. Мы, конечно, осмотрели бухту Порт-Артура, где во время Русско-японской войны в 1904 году погиб русский флот, 1-я Дальневосточная эскадра. Тогда эсминцы Японии прорвались в бухту и потопили наши корабли. Стоянка кораблей в Порт-Артуре соответствовала требованиям начала века и давала возможность хорошо защищать входы в нее. Поэтому это был результат ротозейства. Там погиб крупнейший военный инженер и флотоводец Макаров.

По-моему, мы прибыли в Порт-Артур поездом. Мы хотели побольше видеть, хотя бы из окна вагона. Часть пути мы ехали на машинах, потом садились в вагоны, выходили и снова садились в машины. Останавливались. Одним словом, мы хотели получить больше впечатлений от Маньчжурии.

Затем мы прибыли во Владивосток. Там мы хотели ознакомиться с состоянием Тихоокеанского флота и заслушать командующего Дальневосточным военным округом о готовности к обороне Владивостока, если там вспыхнут военные действия. Округом на Дальнем Востоке тогда командовал Малиновский. Позвонили в Москву, чтобы во Владивосток прибыл адмирал Кузнецов, заместитель министра обороны СССР. Его вернули из опалы. Он был наказан Сталиным и понижен в звании. Мы считали это несправедливым, Кузнецов пострадал по сталинскому произволу.

Он предложил нам программу осмотра и приготовил небольшое учение на море. Мы на крейсере «Калинин», выйдя в определенный район, станем наблюдать ход морского боя с участием подводных лодок и торпедных катеров, а также сил береговой обороны. Далеко в океан мы не заплывали, шли вдоль берега. Там я впервые конкретно увидел, что такое морской бой. «Синие» (противная сторона) нападали на наш крейсер. Сначала нас атаковали подводные лодки, и предполагалось, что мы не знаем их месторасположения. Видимо, командир крейсера действительно этого не знал. Кузнецов знал, потому что сам утверждал план боя. Подводные лодки выпустили торпеды. Они прошли мимо цели, кроме одной, которая «попала» в крейсер и «потопила» нас. Потом нас атаковали торпедные катера. Они на меня произвели удручающее впечатление: много шума, много дыма, но ни одна из торпед не поразила цель, хотя атака велась с близкого расстояния. В натуральном бою катера понесли бы большие потери. Зато моряки были в восторге от учения. Наконец, мы проплыли мимо крейсера, лежавшего на боку (остаток войны, либо шторма), и сами стреляли по нему. Видимо, попали, но на меня стрельба сильного впечатления не произвела.

Лучше прошли учения в Порт-Артуре, где нам тоже продемонстрировали стрельбы. По щитам стреляли из крепостных орудий. Мы в бинокль смотрели и видели, что снаряды поразили цель.

В принципе я не сомневался, что моряки имели хорошую квалификацию и владели своим оружием. Главное, чтобы оно отвечало современному уровню. В целом от всего этого веяло стариной. Я уже видел к тому времени кинофильм об испытаниях крылатых ракет «Комета»: ракеты, выпущенные с самолета, неслись на корабли-мишени Черноморского флота, попадания были точнейшие и произвели на нас очень сильное впечатление, особенно мощь взрыва. С первой же ракеты цель была потоплена, видимо, что-то не предусмотрели, и мишень – старый крейсер – действительно затонула. Когда теперь стреляли из пушек и пускали торпеды, я, отдавая должное старому оружию, понимал и все его недостатки. Иное дело – самолеты-ракетоносцы, которые могут действовать и на море, и для охраны берегов лучше артиллерии. Свои выводы сделали и из осмотра стоянок военных кораблей в бухте Золотой Рог. От Владивостока осталось впечатление, что его бухта – идеальная стоянка кораблей, хорошо защищенная от штормов.

Тут же я сказал военным товарищам, Малиновскому, Булганину (мы были там с ними) и Кузнецову: «Совершенно недопустимо держать сейчас военные корабли в этой бухте, пригодной для мирного времени. Прежде военно-морской флот не имел такого опасного противника, как авиация, и эту бухту легко было защищать от врага. Теперь она с воздуха беззащитна и, наоборот, превращается в ловушку для кораблей, которых может тут ожидать судьба Перл-Харбора. Надо срочно вывести отсюда корабли и найти им стоянку где-нибудь в бухтах на островах, чтобы корабли имели маневр, потому что здесь они заперты и не смогут отсюда выйти, если внезапно начнется война».

Поехали на прибрежные острова. Посмотрели и там военные учения и береговые стрельбы. Очень нам понравились люди. Молодежь знала свое дело и стреляла хорошо. Что касается базирования флота, то его предстояло вывести из Владивостока и расположить в другом месте. Выбор поручили Кузнецову. Начали готовиться к переезду. Это требовало больших работ для обеспечения причалов, стоянок, оборудования жилья, а также крупных затрат, но они были необходимы. Защищать Владивосток по старинке казалось немыслимым. Тут впервые начал утрачивать в моих глазах свой авторитет адмирал Кузнецов, как-то не схватывавший требований новой эпохи, хотя он был человеком еще не старым. До этого мы Кузнецова очень высоко ценили. Но, когда мы увидели просчеты, очевидные даже для нас, гражданских лиц, и он согласился с нашими критическими замечаниями… Он смотрел с позиций старого, ушедшего времени.

Из Владивостока мы поехали в Николаевск, расположенный при впадении Амура в Охотское море. Там предполагалось возвести военно-судостроительный завод. У меня зародилось сомнение. В Николаевске? В столь необжитом районе возводить завод, который легко выведут из строя во время войны? Его трудно защищать. Кроме того, требуются крупные капиталовложения, надо провести туда железную дорогу. В Николаевск уже завезли материалы и металл для конструкций. Это еще Сталин принимал решение о новом заводе. Обсудив детали замысла, мы решили, что лучше заложить необходимые нам корабли в обжитом месте.

Оттуда на эсминце отправились на Южный Сахалин по очень бурному морю. Штормило, качало, одного матроса волною смыло с нашего корабля. Я качку переношу хорошо и на проделки морского царя реагировал спокойно. Город Южно-Сахалинск понравился мне своим ласковым солнцем, хотя нам объяснили, что это – случайное совпадение. Мы осмотрели рыбную базу. Она находилась в плачевном состоянии. Мы не имели плавающих мощностей для переработки улова. Все перевозилось на берег, разгружалось и отправлялось на переработку. Рыба за это время портилась, ее выбрасывали в море или скармливали свиньям. Потом такая свинина резко пахла рыбой. Все дороги и подъезды к пристаням были ужасными. Мы еле-еле карабкались на машинах. Оборудования не хватало. Но кого винить? До Южно-Сахалинска руки не доходили, у страны оставались более глубокие раны, нанесенные войной.

Показали нам и войска Дальневосточного военного округа. Мы остановились у начальника Управления боевой и физической подготовки генерала Труфанова, хорошо знакомого мне по Сталинградской битве. Оттуда поехали в районный центр на сельскохозяйственную научную станцию. Нас интересовало, как на месте организовать получше производство продуктов, которые посылались в Южно-Сахалинск, особенно возможность выращивания картофеля. Картофель и овощи завозили с материка, хотя природные условия там прекрасные. Мне Южно-Сахалинск показался чем-то похожим на Украину: яркое солнце, щедрая земля, богатая дикая растительность. Тут только приложить руки, поселить людей и заинтересовать их в деле, а потом станет там житье не хуже, чем во многих районах Советского Союза. Во Владивосток мы возвращались самолетом. Микоян остался в Южно-Сахалинске. Он занимался тогда проблемами торговли и сказал: «Хочу тут еще разобраться, как и что нужно сделать, чтобы обеспечить население продуктами питания». В целом пребывание на Дальнем Востоке натолкнуло на мысль, что оборона страны находится не совсем в таком положении, как хотелось бы. Следовало подумать, как повысить обороноспособность СССР. Одновременно резко изменилась степень доверия руководства к адмиралу Кузнецову. Выходило, что мы его переоценивали. У меня зародились опасения, которые спустя некоторое время разрослись и окончательно подорвали наше доверие к адмиралу, поскольку встал вопрос о создании системы обороны на принципиально новом уровне.

Через какое-то время, дело было летом 1955 года, Кузнецов внес в ЦК партии записку с конкретными предложениями о дальнейшем строительстве военно-морского флота. Затребованная сумма составляла 110–130 миллиардов рублей на десять лет. По тому времени она представлялась колоссальной. Нам надо было хорошенько подумать, чтобы решить вопрос безошибочно. В то время судостроительная промышленность фактически прекратила выпускать гражданские суда и была переведена Сталиным на форсированное строительство военных кораблей, главным образом, крейсеров, дредноутов и эсминцев. В каком-то количестве строились подводные лодки. Главным образом сосредоточились на надводном флоте с артиллерийским вооружением.

Записку разослали, кому положено, и мы поставили вопрос на Президиуме ЦК. Пригласили туда Кузнецова и других военных. Предусматривалось дальнейшее строительство крейсеров, эсминцев и подводных лодок. Я не помню, были ли предложения о строительстве авианосцев. Главную линию составляли крейсера, а вообще отдавалось предпочтение надводному флоту. Мы перекинулись словами, но подробно обсуждать не стали, и я предложил: «Давайте этот вопрос сегодня не решать, перенесем его на следующее заседание (мы заседали еженедельно), чтобы члены Президиума могли глубже ознакомиться с предложением». Так как этот вопрос был очень крупным, то другие вопросы мы отодвинули еще дальше. Выйдя из своего кабинета, я шел по коридору, желая встретиться с теми, кто приходил на заседание. Приглашенные обычно собирались в другом конце здания. Туда из зала вышел Кузнецов, и мы пошли с ним рядом. Я тогда к Кузнецову все еще относился с большим доверием, незадолго до того по моей инициативе его реабилитировали.

Он повел себя очень нервно и обратился с довольно грубой фразой: «До каких пор сохранится такое отношение к Военно-Морскому флоту?» Я ему: «Не понял. Отношение считаю хорошим». «Почему же не решается вопрос?» «Но мы же не отказали, а только перенесли его рассмотрение. Хотим получше изучить предложение, чтобы принять правильное решение». Он возбужденно стал подавать резкие реплики. Потом мы разошлись, и каждый, сев в свою машину, направился в нужном направлении. Меня обеспокоили его нервное состояние и такой, я бы сказал, диктаторский подход к делу. Разве то, что он считает, заранее истина, и обсуждать тут нечего? То есть руководству остается только утвердить предлагаемое? Это совершенно недопустимо. Здесь видно посягательство на права правительства и Президиума ЦК. Но я перед тем, как сесть в машину, сказал все же: «Потерпите неделю, мы еще раз подробно обсудим вопрос, вникнем в суть дела и разберемся с ним».

Спустя неделю, на очередном заседании, мы вернулись к данному вопросу. Его постановка Кузнецовым представлялась мне неправильной: не решались задачи обороны страны, зато требовались затраты колоссальных средств. Я обратился к адмиралу: «Товарищ Кузнецов, давайте отвлечемся от сегодняшних условий. Если бы мы вам сейчас могли бы выложить все те корабли, какие вы просите, то какое бы место по ним занял СССР среди наиболее вероятных противников? В сравнении, например, с США и Англией? Мы смогли бы противостоять на море их объединенным силам?» «Нет, – отвечает, – мы бы им значительно уступали». Он ответил честно. «Но тогда какой же смысл тратить эти средства? Мы через десять лет получим заказанные вами корабли, однако, имей мы их даже сейчас, наш флот оказался бы слабее флотов потенциальных противников. А через десять лет станем, значит, еще слабее. Ведь США и Англия развивают свой флот и имеют больше возможностей, и материальных, и денежных. В результате мы и средства затратим, и не решим задачи обороны страны».

Все начали поочередно высказываться. Когда пришла пора сделать заключение, то руководство в результате сочло предложенное направление развития вооружения неправильным. Нам требовалось в кратчайший срок преодолеть отставание. СССР был обложен базами США и полностью накрывался его бомбардировщиками. Противник превосходил нас и в численности, и в качестве боевой техники. ВМФ для нас не был решающим, не то что для Англии. Она – островное государство, без ВМФ не может ни наступать, ни обороняться, полностью зависит от подвоза сырья с континента, ей требуется обеспечивать морские коммуникации. США без надводного флота не могут держать свои войска на Европейском континенте. Им нужно перебрасывать живую силу, боепитание и прочее. Поэтому им жизненно важен военно-морской флот. Они создали мощный транспортный морской флот. Во время войны даже оказывали нам помощь по ленд-лизу транспортными морскими средствами. Потом они у нас корабли отобрали и на наших глазах затопили. Горько нам было смотреть на это, мы так нуждались в каждом грузовом корабле, а им они не были нужны. Утопили на глазах у своих союзников, которые понесли главные потери в разгроме фашистской Германии! Их действия глубоко оскорбили наши чувства. Но мы ничего не могли поделать, корабли были их собственностью, и они могли ими распоряжаться, как хотели. Вот они и распорядились.

Я отвлекся. Когда пришла пора подвести итог обсуждению, я снова предложил: «Давайте еще раз отложим решение о строительстве нового военно-морского флота и еще раз подумаем. Видимо, в первую очередь нам следует решить проблемы авиации, создавая такие же самолеты, какие имеет наш вероятный противник». На ракеты мы тогда еще не могли по-настоящему опереться, и поэтому называли военно-воздушный флот главным оружием. Все согласились. Кузнецов буквально кипел и после этого заседания стал вести пропаганду против такого решения, дискредитируя новое руководство СССР. Он, невзирая ни на что, поддерживал линию Сталина насчет первоочередного строительства ВМФ, хотя Сталин принял эту программу без Кузнецова, когда тот был уже отстранен от командования. Стало быть, отраслевая принадлежность затуманила адмиралу глаза и мешала правильно видеть дело. Потом выяснилось, что программа Сталину была навеяна Кузнецовым в ту пору, когда он еще пользовался большим доверием. Человека тогда сместили, а его линия продолжала свой путь. Я не знаю, по каким причинам он попал у Сталина в опалу, но думаю, что из-за своего строптивого характера, который сейчас проявился в еще большей степени.

У нас сложилось впечатление, что Кузнецов решил, что, раз Сталина нет, то с существующим руководством можно всерьез не считаться. Это нас возмутило. Мы вынуждены были принять решение об освобождении его от обязанностей главнокомандующего ВМФ и лишении высшего воинского звания. Потом Малиновский говорил мне, что военные переживали за Кузнецова, потому что звание он получил давно и был активным участником войны против гитлеровской Германии и Японии. Лично мне Кузнецов нравился, я уважал его за смелость при докладах Сталину и реалистичность. Я и сейчас признаюсь, что во мне присутствовало и другое: как обаятельный человек, Кузнецов на меня производил хорошее впечатление на фоне мнения о других адмиралах, которых я знал. Оно было наилучшим, но, когда жизнь нас столкнула вплотную, пришлось интересы дела поставить выше приязни. Даже сейчас, после того, как прошло немало лет, полагаю, что наше решение тогда было неизбежным как по существу (во имя интересов страны), так и по форме (чтобы дать почувствовать некоторым строптивым военным недопустимость бонапартистских настроений).

Позднее Кузнецов написал воспоминания о войне. Они у меня лежали, но я их не стал читать, потому что после ознакомления со множеством подобных мемуаров пришел к выводу, что с большинством военных мемуаров приходится спорить, на меня они производят тяжелое впечатление, и я сильно переживаю свое несогласие, когда встречаю вранье и не имею возможности оспорить его. Особенно в случаях, когда военные подхалимничают перед «сталинскими штанами».

В конце концов мы отказались от программы, выдвинутой Кузнецовым, но продолжали завершать программу, принятую Сталиным. Мы еще не настолько изучили вопрос, чтобы окончательно признать это направление неправильным.

Когда в конце 1955 года возник вопрос об освобождении от обязанностей командующего морскими силами адмирала Кузнецова, встал другой вопрос: кого назначить на его место? Предложили Горшкова. Я слабо знал Горшкова, но слышал много хорошего как о человеке и специалисте, знающем морское дело. Узнал я Горшкова только на завершающем этапе войны, когда он вступил в командование Дунайской речной военной флотилией. Горшков мне нравился, и я его поддерживал, считал, что он соответствует своему назначению.

Решение проблемы морского вооружения оказалось трудным. Оно заставило меня сильно поволноваться и далось особенно мучительно. Адмиралы голосовали за надводный флот. Отказываясь от программы строительства большого надводного флота, мы все переживали это, я в том числе. А может быть, я-то переживал больше других. На море наш противник имел огромный флот, преимущественно авианосцы. Отказ от соревнования на море мог привести нас к подчиненному положению, чего нельзя было допустить. Поэтому и шли болезненные поиски правильного решения.

Возьмем Вторую мировую войну. Я не касаюсь сражений между Соединенными Штатами и Японией. В Европе судьба войны решалась не морским военным флотом, а сухопутными войсками: пехотой, танками, артиллерией и авиацией. Но следующая война редко бывает похожа на предыдущую, тем более в наше время великих открытий в науке и технике. К тому же любое вновь создаваемое оружие требуется рассчитывать на длительное время. Можно сделать и такое, которое быстро устареет и спустя короткий срок пойдет в переплавку. Потребуется вновь тратить крупные средства, чтобы не отстать. Например, когда в последний период жизни Сталина усилилось строительство крейсеров обычного типа, государственные деньги уходили на ветер.

В октябре 1955 года мы вернулись к обсуждению проблем флота, теперь уже не в Москве, а на главной черноморской военно-морской базе в Севастополе. Прошло лишь несколько месяцев после обсуждения на Президиуме ЦК программы адмирала Кузнецова. Теперь мы хотели послушать строевых командиров, ознакомиться с положением дел на местах. Кроме меня и Жукова, в Севастополь приехали Булганин, Маленков и еще кто-то из членов Президиума ЦК. Мы познакомились с кораблями Черноморского флота, подводными и надводными. Флот там был сравнительно маленький, надводные корабли – старенькие. В их числе «Новороссийск» – трофейный итальянский линкор, бывший «Джулио Чезаре». Вскоре после окончания нашего совещания, 29 октября того же 1955 года, он подорвался, находясь на якоре в Севастопольской бухте, и затонул. До берега там близко, большинство людей спаслось, но много все-таки погибло, около 600 человек. Когда разбирали причины взрыва, предположили диверсию. Потом специалисты пришли к выводу, что на дне лежала немецкая мина времен войны, якорь корабля ее шевельнул, и она сработала.

Итак, началось совещание. Нас знакомили с кадрами и с состоянием флота. Затем были организованы штабные морские учения. Я запомнил командира крейсера, после «начала войны» он принял на себя командование флотом «Южной» стороны. По сценарию учений им предстояло наступать. Он весело, даже залихватски, докладывал нам, как наш ВМФ топит противника: вот он уже продвинулся к Дарданеллам, вышел в Средиземное море, двинулся к Африке, занимает ее северные берега. Когда он перечислял, какими силами действует, мне стало грустно. Я увидел, что человек не знал новых военных средств, которыми располагал Советский Союз. А я считал, что, если этим оружием обладаем мы, то их может использовать и противник. Так бесцеремонно расправляться с противником, который имеет те же средства, что и у нас, негоже. Тут можно нарваться на крупные неприятности. А тот капитан первого ранга громил врага, даже не подозревая о береговых ракетах и самолетах-ракетоносцах.

Остановив его, я сказал: «Вот вы нам с такой уверенностью докладываете, как расправились с противником и завершаете его разгром. Если прикинуть, что может случиться в действительности при начале войны, то вы бы давно лежали на дне морском». Он посмотрел на меня с удивлением. «Слушаю, как вы командуете, – продолжал я, – и даже не используете наши новые средства вооружения, да и у врага не предполагаете их наличия. Например, крылатые ракеты. Мы-то их имеем. А к противнику всегда надо относиться с уважением. Самое опасное – недооценка его возможностей и преувеличение собственных».

Он озадаченно высказался: «Товарищ Хрущев, я впервые слышу о ракетной технике». Тут я согласился: «Это верно, тут мы виноваты, всё оказалось слишком засекречено». Прервали заседание. «Давайте, товарищи, – предложил я, – возьмем с собой моряков и поедем здесь же, в Крыму, на военную базу, там познакомимся с ракетоносцами и с ракетами береговой обороны, а потом продолжим совещание. Пусть моряки внесут коррективы в оценку противника».

Когда через некоторое время продолжили совещание, то уже не возвратились к прерванным учениям, а стали обсуждать по существу вопрос дальнейшего строительства ВМФ. Решили, что так дальше продолжаться не может, что нельзя держать все в секрете, не знакомя с достижениями даже наших людей, работающих на оборону, включая высший командный состав. Изменили направление строительства ВМФ, причем сориентировались на крупного специалиста по подводному флоту, работавшего в Генеральном штабе. Он обладал собственной точкой зрения, которая не пользовалась поддержкой. Сторонники подводного флота мне, как говорится, пошептали на ухо, что надо вызвать такого-то. К сожалению, и его фамилия испарилась из моей памяти.

Вызвали его. Он оказался интересной личностью. Заслушав его аргументы, приняли решение, что в строительстве ВМФ берем за основу подлодки. Мы издавна привыкли к надводному флоту, а подводный рассматривали как подсобное средство. Я поставил перед моряками вопрос: что такое крейсер?

– Плавающая артиллерия.

– На какое расстояние должен подойти крейсер к берегу, чтобы провести артиллерийскую подготовку и высадить потом десант?.. Я сейчас не могу точно вспомнить. Военные говорили: примерно 45 километров, не больше. Разрывная сила снаряда невелика в сравнении с ядерным зарядом ракет. А на крейсере до тысячи двухсот человек команды, ее надо содержать. Внешне он выглядит очень эффектно, красиво, особенно, если команду одеть в парадную форму. Одним словом, высшему командному составу крейсера были по душе. Как выстроится на палубе личный состав крейсера при встрече адмирала, подадут команду: «Смирно!»… большое это производит впечатление! Или входит он в порт с дружественным визитом!..

Эксплуатация крейсера обходится дорого, боевое же его назначение давно утрачено. Англия когда-то была владычицей морей, имела огромный флот с тяжелыми кораблями, служившими его ядром. Прошли те времена. Появилась авиация, потом – ракеты, появились ядерные заряды. Теперь надводному флоту будет трудно выжить в случае войны.

Примерно через полгода после этого совещания, в апреле 1956 года, мы с Булганиным ездили с официальным визитом в Великобританию. Там нас пригласил Первый лорд Адмиралтейства на прием в Военно-морском колледже в Гринвиче на Темзе.

Собрался цвет военных моряков Великобритании. Я, выступая, очень категорично высказался за ракетно-ядерные войска, подчеркнул преимущества ракет и ракетоносцев, против надводного флота. Не то, что против, но сказал, что надводный флот утратил свое значение. Я употребил выражение «плавающие гробы». Наступило иное время, и на море решающей силой в борьбе против надводного флота становится авиация, вооруженная ракетами, и ракетоносцы.

Я сейчас не знаю, как этот вопрос продвинулся, какие практические результаты получены, но теоретически возможно бороться с кораблями в океане с помощью ракет, запускаемых с суши. В мое время конструктор Челомей и его соратники докладывали о таких идеях. При нашем географическом положении, когда противник должен подойти к берегам, мы могли бы, опираясь на ракеты, расположенные на своей территории, охранять морские рубежи. Мы можем воспользоваться авиацией, вооруженной ракетами, и не допустить подхода к нашим границам кораблей противника с обычным вооружением. Я говорю «обычным», потому что ракеты каждая страна может запускать со своей территории. Мы это понимали тогда, а сейчас это понимает каждый.

Я сказал в своей речи, что хотя бомбардировочная авиация утратила свое значение, зенитные средства и истребительная авиация качественно изменились, вторжение воздушных сил в пределы другой страны становится невозможным. Правда, войнами в Израиле и во Вьетнаме внесены коррективы: на низких высотах ракетная техника не показала себя в борьбе с авиацией. Цель слишком быстро перемещается, и недостает времени с тем, чтобы ее использовать для поражения цели. Но я уверен, что в дальнейшем наука найдет средства поражать цель на любой высоте.

Однако я говорил о «классической» войне, в которую могут быть втянуты страны с одинаковым уровнем развития индустриальной мощи и вооружения. Тут бесспорно преимущество ракетно-ядерного оружия и подводного флота.

Насколько я припоминаю, прием у лорда Адмиралтейства происходил в субботу. В воскресенье мы поехали к Идену в Чеккерс, на дачу. Мне нравился Иден, его трезвый ум. Когда мы приехали, он спросил:

– Что вы там в своей речи (я не помню дословно) пугали наших военных?

– А вам доложили о моей точке зрения?

– Да, – говорит, – мне докладывали.

– Ну, и как вы относитесь?

– Я, – продолжал Иден, – с вами согласен. Сейчас военно-морской флот утерял свое былое значение. Настолько изменились средства ведения войны, что он, конечно, уже не представляет той мощи, как в былые времена. Но я не могу этого говорить, потому что у нас флот – единственное средство обороны. Я не могу выступать и против бомбардировочной авиации, хотя она тоже отжила свой срок. У нас нет других средств. (Тогда у них не было ядерного оружия и ракет.) Поэтому мы пока рассчитываем на это оружие, и я не могу морально разоружать своих военных. Это был не подробный разбор военных концепций, а переброска репликами, шутками. Но я думаю, что Иден правильно нас понимал, и мы Идена правильно понимали. Мы, конечно, тогда умышленно преувеличивали свою ракетную мощь, но все делали, чтобы нарастить именно такое оружие, хотя пока имели его в недостаточном количестве. Поэтому преимущество в вооруженных силах, особенно в авиации, тогда, конечно, сохранялось на стороне вероятного нашего противника, то есть Соединенных Штатов Америки и его союзников.

Возвращаюсь к обсуждению проблем советского военно-морского флота.

Тяжелый корабль, крейсер, еще недавно – «хребет» военно-морского флота, один действовать не может, он должен обязательно следовать в составе эскадры, иначе его потопят. А подводные лодки могут действовать и в одиночку, и группой. Они не нуждаются в прикрытии. Если огневую мощь крейсера сравнить с подводной лодкой, имеющей ракеты, то последняя выиграет. Она может подплыть на нужное расстояние, произвести выстрел не только по кораблям или по берегу, но и поразить цели в глубине страны. Например, американские «Поларисы» в мое время стреляли на 2 тысячи километров, а сейчас ракеты могут посылаться на еще большее расстояние. Таким образом, подводная лодка, стоящая во много раз меньше, чем крейсер, и имеющая много меньшую команду, обретает много большую огневую мощь и к тому же обладает возможностью скрытного хождения по морским просторам.

Подводный флот менее уязвим. Я говорю менее, потому что и подводные лодки тоже можно потопить, против них тоже имеются средства. Сейчас уже имеются средства обнаружения подлодок под водой, и создали меткие устройства бомбометания. Всегда усиление одного средства вызывало противодействие. Артиллерийский снаряд боролся с броней. Чем толще навешивали броню на корабль, тем мощнее становился артиллерийский снаряд, который пробивал эту броню. Как мне докладывали артиллеристы, броня потеряла свое значение. Нет такой брони, которая могла бы выдержать удар не только ядерного, но и ракетного неядерного заряда. Теперь чем больше брони, тем больший груз тянет корабль ко дну. Сейчас тяжелая броня – просто привесок.

Я не знаю, насколько сейчас развилась гидролокационная техника и как далеко сейчас удается просматривать и прослушивать толщу морей с тем, чтобы обнаружить подводные лодки. Мне это неизвестно, но, видимо, ученые работают в этой области. Рыболовецкие корабли на большом расстоянии обнаруживают косяки рыбы. И тогда имелось в виду, что подводные лодки не являются абсолютно неуязвимыми, но они значительно менее уязвимы, чем надводные корабли.

Мы решили поставить строительство подводных лодок буквально на конвейер, создать мощный подводный флот, которым мы могли бы угрожать противнику на морях и океанах. У нас главный противник – морской. Это Соединенные Штаты Америки. Им требуется преодолеть большое расстояние, чтобы добраться до Европы, перевезти сюда десанты, снабжать оружием и припасами свои войска. Следовательно, им не уйти от воды. Вот тут подводный флот для нас особенно важен.

Поставив производство подлодок на поток, мы особое внимание сосредоточили на создании ядерного двигателя, чтобы обеспечить им автономное плавание, и получили первые результаты: ввели в строй атомные подводные лодки. Здесь немалую роль сыграли ученые, работавшие над атомными двигателями для подводного флота. Хотя я несколько раз встречался с ними и хорошо их знал, но сейчас припоминаю только академика Александрова. Атомные двигатели для подлодок были нашей заветной мечтой, с ними подводный флот мог плавать во всех океанах. У нас-то нет заморских баз. Наш флот, выйдя из своих портов, вынужден, избороздив океаны, возвращаться туда же. Длительность пребывания в подводном состоянии могли обеспечить только атомные двигатели. Без них мы бы не создали подводный флот, который стал бы грозой на всех морях и океанах. Грозой, конечно, для наших противников. Навигационные средства позволяют подводным лодкам хорошо ориентироваться под водой, как это продемонстрировали подлодки, совершившие плавание подо льдами Северного Ледовитого океана. Наша подлодка всплывала там в полыньях, в свободном ото льда пространстве, а потом вновь погружалась и спокойно возвращалась на свою базу. Когда я в июле 1962 года совершал поездку по Северу, там как раз встречали эту подводную лодку. Мы беседовали с командиром корабля и осматривали лодку. Корабль восхищал нас своими возможностями в сравнении с прежними.

Теперь, уже находясь на положении пенсионера, я читаю газеты, слежу за военными учениями. Я читал, что наши подводные лодки с ядерным вооружением совершили кругосветное путешествие. Из печати узнаю, что мы в этом деле в последние годы добились хороших результатов. Я считаю, что это произошло в результате принятых тогда правильных решений. Конечно, с подводных лодок трудно вести артиллерийскую подготовку для высадки десанта. В современных условиях с десантом вообще возникают большие трудности, хотя имеются средства, позволяющие после взрыва атомной бомбы преодолевать зараженное пространство. Это все-таки довольно трудное и опасное для войск дело, но ничего не поделаешь, необходимо создавать средства, которые позволяли бы преодолевать пространство и после взрыва атомной или водородной бомбы.

Тогда же задумали мы определить свое отношение к авианосцам. Из надводных это самый сильный корабль. Он имеет на своей палубе авиацию, которая может действовать в довольно большом радиусе: она производит разведку, она может вести огонь по надводным кораблям. Хорошо было бы иметь такие корабли, но это оказалось нам не по средствам. Лучше не распыляться. Авианосцев мы могли бы иметь единицы, в то время как у противника их уже десятки. К тому же мы, страна в основном континентальная, которой не следует забывать о пехоте, ракетной артиллерии, стратегической авиации, межконтинентальных ракетах с ядерными зарядами. Не стану скрывать, что именно мне пришлось вынести на своих плечах основную тяжесть борьбы, поддерживая молодые силы в ВМФ против тех, кто жил по старинке и оказывал сопротивление. Признаться, потом, когда мы уже приняли решение, у меня все-таки сосало под ложечкой, но, как говорится, по одежке протягивай ножки. Надводный флот мы сохранили для охраны побережья. Имея сторожевые корабли, торпедные катера и ракетные катера, которые стреляют на десятки километров, можно решить эту задачу. Они должны противостоять чужим подводным лодкам.

Могут спросить: «А как насчет наступательных операций?» Но нам с нашей мирной политикой незачем дублировать средства ведения войны, имеющиеся у США. Мы против империалистических войн, мы за ленинский принцип мирного сосуществования. Вопросы внутреннего устройства каждого государства – внутренний вопрос народа и, прежде всего, его рабочего класса, который вырос сейчас в могучую силу. Он взял на свои плечи тяжесть борьбы за прогресс в развитии общественной жизни в каждой стране. Соединенные Штаты Америки – империалистическая агрессивная страна, она развивает надводный морской флот, авианосцы, потому что ведет войны за тысячи километров от своих границ. Ей без авианосцев никак нельзя. Подводные лодки не дают возможности высаживать большой десант, как это требуется Америке. Правда, взамен транспортных надводных кораблей можно использовать авиацию. Самолет сейчас поднимет сотни человек и в довольно короткое время может сосредоточить большие силы, если удастся овладеть территорией для высадки десанта. Но мы для себя целей высадки десанта в другие страны не ставили и сосредоточились на обороне с возможностью нанесения удара по противнику стратегическими ракетами, полагая, что тем самым обезопасились от разумного противника. Что такое – разумный противник? Тот, который понимает, что если он нападет на СССР или его союзников, то сам получит разгромный ракетно-ядерный удар. Эта стратегия оправдала себя в мое время и является главным фактором, сдерживающим агрессора.

При обсуждении программы строительства ВМФ возник вопрос, как поступить с крейсерами, которые у нас уже имелись на вооружении?

Нужно сказать, к нашему, я бы сказал, позору, у нас тогда оставалось немало крейсеров, в том числе безнадежно устаревших. Буквально старые галоши, как моряки их называли. Некоторые из них сохранились еще от Первой мировой войны, тихоходы, не игравшие почти никакой боевой роли. Но перед смертью Сталина были заложены и новые корабли. Их постройка заняла почти все мощности нашей промышленности. Требовалось принять решение по этим кораблям, вводившим народ в огромные расходы при их нулевом боевом значении. Хороши они только для морских парадов в Ленинграде, Севастополе и Владивостоке. Эффектное и красивое зрелище. Но деньги тратятся на ВМФ не для того, чтобы он участвовал в парадах.

Западные страны, в первую очередь США и Англия, после окончания войны значительную часть своих надводных кораблей, крейсеров отдали на слом и на переплавку в мартеновские печи, а те, что поновее, поставили на прикол, что тоже довольно дорогое удовольствие: содержать их в состоянии, позволяющем в нужный момент использовать. Мы решили часть старых кораблей уничтожить, а крейсеров, которые не успели достроить, у нас было немного, два или три. Если бы они вступили в строй, то ни в океанах воду не замутили бы, ни наших противников не испугали бы, зато оказались бы хорошими источниками опустошения советских карманов. Я не хотел брать ответственность за них на одного себя, административно подавляя мнение военных специалистов, и предложил министру обороны обсудить проблему у себя. Обсуждение длилось долго. О результатах мне докладывал начальник Генерального штаба маршал Соколовский: «Мы пришли к единственно правильному решению – эти корабли не стоит заканчивать. Хотя осталось затратить небольшие средства, чтобы ввести их в строй, но дело заключается еще в тех средствах, которые придется выделять на их содержание. Оно ляжет тяжким бременем на бюджет, а расходы бесперспективны. В случае войны эти корабли не сыграют заметной роли».

Ух, как трудно оказалось принимать такое решение. Сколько миллионов затратили – и вдруг уничтожить?

Я предложил министрам обороны, водного, морского транспорта и руководителям рыболовного флота подумать, нельзя ли как-либо их использовать. Может быть, переделать их в пассажирские? Они отвергли такую мысль: невыгодно экономически и неэффективно для работы. «Не использовать ли их как рыболовные»? – не успокаивался я. Изучили вопрос и снова отвергли: оказалось, что дешевле построить новые. «Тогда задействовать как туристические базы?» Перебрали всяческие варианты, а итог оставался прежним. Пришлось пойти на болезненное решение: уничтожить ценности, созданные своими руками. Так был начат безоговорочный поворот к созданию мощного подводного флота. Вот так решился главный вопрос перевооружения нашего Военно-морского флота, и я считаю, что решение мы приняли правильное. Сейчас, оглядываясь на пройденный путь, мне кажется, что иного, собственно, не было дано. Решение оказалось самым рациональным и самым выгодным, и не только с точки зрения бюджетных затрат, но и в главном: в обеспечении боевых возможностей флота. Один крейсер равнялся стоимости нескольких подводных лодок. А каждая подводная лодка в огневом отношении становилась в несколько раз мощнее надводного корабля, крейсера.

Я считаю наше решение правильным. И американцы вскоре изменили свое отношение к подводному флоту. Сейчас подводные лодки – это пусковые установки, обеспечивающие запуск ракет из подводного положения. Их трудно вывести из строя, потому что подводная лодка – подвижная ракетная установка, она имеет преимущество даже перед ракетными шахтами. Шахты на земле не скроешь, сейчас с космических кораблей фотографируется вся поверхность земного шара. Очень трудно сейчас держать в секрете, где расположены наши ракетные установки. Их, видимо, знает наш противник, и мы знаем тоже о расположении его ракетных установок. Иное дело – подводные лодки. Где они базируются, можно разведать, а где находятся в боевой готовности на случай нападения на противника, трудно определить. Больше возникает трудностей для поражения противником подвижных подводных стартовых устройств. Кроме того, подводная лодка имеет возможность вести борьбу с надводным флотом. Вооруженная ракетами, она действует на большем удалении от противника, чем старые подводные лодки с торпедами на вооружении.

Правда, некоторые существовавшие на флоте крейсера мы перевооружили, сняв с них классическую артиллерию и поставив ракеты. Но и это оказалось нерациональным, потому что корабли не обрели необходимых качеств. И мы стали широко продавать их: крейсеры, эсминцы и сторожевики.

К примеру, крейсер «Орджоникидзе» продали Индонезии. Это островное государство нуждалось в таком вооружении. Хороший крейсер. На нем мы с Булганиным в апреле 1956 года посетили Великобританию. Новый по тем временам крейсер отвечал последним требованиям. Английские военные тогда очень им интересовались.

Да, болезненно проходило изменение нашей военно-морской доктрины. Большое значение в новой военно-морской стратегии мы придавали бомбардировочной авиации, вооруженной ракетами «воздух – корабль». Это тоже береговое оружие, но действующее на большом удалении. Я говорю «на удалении», потому что все-таки радиус авиации ограничен. Ракетоносцы и бомбардировщики без дозаправки в воздухе (а этого мы тогда делать не умели), не могут далеко удаляться от своих берегов. Скорость, высота полета не оставляют им надежды прорваться через плотную завесу зенитного огня. Нам оставался доступен Северный Ледовитый океан, но выходить в Северное море, не говоря уже об Атлантике, было опасно. В Тихом океане мы тоже могли действовать только в прибрежной зоне.

Расскажу, как мы сделали уступку самим себе, решив построить все же несколько современных крейсеров, вооруженных ракетами: ударными – для нападения, и зенитными – для защиты. Уступая военным морякам, отчаянно переживавшим тот факт, что мы лишились крейсеров, я высказал мнение, что нам следует достроить несколько штук на случай, если потребуется представителям СССР прибыть на военно-морском судне за границу. Но пусть такие корабли отвечают всем требованиям современной науки и техники. С данной целью заложенные ранее ракетные большие эсминцы переименовали в крейсера. Испытывали их в Белом море.

Мы с Малиновским, Горшковым и другими специалистами тоже вышли в море и наблюдали за испытаниями. Это было в июле 1962 года. Головной из этих кораблей – «Грозный», произвел хорошее впечатление ходовыми качествами и вооружением, но остался без брони, военные единогласно отвергли ее, потому что броня уже не могла соревноваться с мощными зарядами и только отягощала корабль, ухудшая его скорость и маневренность. А какова его боевая цена? Погода тогда стояла прекрасная, люди на корабле были в приподнятом настроении. Заразившись им, я спросил Горшкова: «Как вы оцениваете этот корабль? Мы можем сделать таких сколько нужно. Конечно, со временем, сразу их из котелка не вынешь, это ведь не гречневая каша. Но если бы такой же корабль имелся у противника, у нас возникли бы затруднения?» «Нет, – ответил Горшков, – он бы моментально был пущен ко дну. Мы бы его потопили ракетоносцами или подводными лодками. Если же он прорвался бы к нашим берегам, мы пустили бы в ход ракетные катера».

Так что эти корабли в бою ненадежны. Конечно, абсолютно надежного оружия нет. Против всякого оружия можно найти средство его уничтожения. Даже межконтинентальные ракеты с ядерными зарядами можно сбивать противоракетами. Можно сбивать и спутники Земли. А ликвидация такого корабля не представляла трудности для страны, имеющей современные средства нападения и защиты. У нас появились четыре подобных корабля. Но мы морякам так и сказали: «Лишь для того, чтобы встречать и провожать гостей и самим ходить по морю в гости. Красиво на крейсере выйти в море, прихвастнуть перед иностранцами». Подводная лодка такого впечатления произвести не может. Людей на ней мало, и сама она – просто плавающая сигара. Один крейсер послали на Балтику, другой – на Черное море, третий – во Владивосток, четвертый – на Север. Правда, это удовольствие дорогое. Но большой стране приходилось идти на издержки, связанные с престижем. Читая в газетах о наших военных делегациях, прибывающих с дружескими визитами в различные страны, встречаю названия как раз тех кораблей, о которых рассказал.

По данным печати (я не знаю, насколько ей можно верить), другие страны тоже имеют корабли такого типа. Возможно, для подобных целей, а возможно, для тренировки мозгов конструкторов Военно-морского флота. Это тоже необходимо, чтобы не разучиться, вдруг когда-то возникнет нужда, наука даст выгодное решение в создании надводных кораблей.

Уже под конец моей деятельности встал вопрос: не настало ли время создать ВМФ с авианосцами, эсминцами, а также с кораблями-матками, которые несли бы на себе ракетные катера? Военные идею создания корабля-матки не поддержали, и я придержал их строительство.

Можно считать, что авианосец, несущий на себе истребители и бомбардировщики, подобен этому кораблю, только на нем место самолетов занимают ракетные катера. Назначение самолетов – атака кораблей противника с воздуха, то же и у катеров, только с моря.

Во время кризиса в Конго в 1960 году возникла проблема присутствия чужих флотов в «горячих точках» у берегов разных континентов. Вот американцы постоянно держат свои 6-й и 7-й флоты возле Африки и Азии. А не надо ли нам тоже посылать туда свой флот, чтобы он сдерживал агрессивные силы? Мы поручили Генштабу проработать возможный состав такого флота и определить его стоимость. Малиновский потом высказался против этого. Оказалось, что затраты на создание такого флота не оправдаются. Если бы мы стали на путь соревнования с США в данной сфере, то нам потребовались бы многие миллиарды расходов почти впустую. Лучше пустить их на иное, более отвечающее запросам наших людей.

А как сейчас? Эта доктрина, если ее можно так назвать, сохраняется? Я думаю, что сегодня сохраняется такая же закономерность. Дело не в личности, а во времени, в котором мы живем, в развитии науки и техники. Я не вижу более рационального способа обеспечения обороны на море.

Не знаю, строят или не строят сейчас авианосцы? Если да, то мне трудно понять целесообразность капиталовложений в этот вид морского вооружения. И сегодня нам соревноваться в их строительстве с противной стороной (теперь уже можно сказать, со странами НАТО) очень тяжело, придется выложить большие капиталы. А эффективность – та же, как и в мое время, когда мы отказались от надводного флота.

Если военных не контролировать, а дать им возможность развернуться в собственное удовольствие, то они вгонят страну в бюджетный «гроб». На них всегда надо иметь узду и не позволять им пускать пыль в глаза, чтобы добиться своего. Они стараются запугать правительство силами противника. И не только у нас. В США и прочих западных странах наблюдается та же картина.

 

Самолеты и ракеты

Мы все больше внимания обращали на ВВС, особенно на бомбардировщики. Ильюшин сконструировал реактивный двухмоторный бомбардировщик. Не стратегический, а фронтовой. Артем Микоян и Михаил Гуревич создали реактивный МИГ-15. Он использовался как наш лучший послевоенный истребитель и в корейской войне показал на первых порах свое превосходство над истребителями американских марок, но продержался недолго. Американцы быстро запустили в строй самолеты с большей скоростью и стали бить наши истребители, безнаказанно врывались в воздушное пространство Северной Кореи. Позднее появились МИГ-17, МИГ-19 и сверхзвуковой МИГ-21.

Одновременно решался вопрос обороны собственной территории от воздушного нападения. Зенитные ракеты Лавочкина были установлены на московском кольце противовоздушной обороны. Возглавляли эту работу талантливые конструкторы из КБ, где работал сын Берии Сергей. Очень большие средства затратили на то, чтобы защитить Москву ракетным поясом, чтобы противник не прорвался к столице. Позднее вместо стационарных ракет, требующих много времени на подготовку к запуску, мы создали подвижные комплексы, которые легче рассредоточить, так что вражеским разведчикам труднее установить, где они находятся. Строительство кольца ПВО сразу же всем стало известным. Иностранцы, пролетая на пассажирских самолетах, видели все с воздуха, хотя мы и маскировали его, как только могли. Я и сам, когда летал, многократно видел с воздуха и установки, и дороги к ним.

Потом приняли решение о создании такой же обороны вокруг Ленинграда. Когда появились подвижные установки зенитных ракет, мы отказались от строительства ленинградского кольца ПВО.

Самой тяжелой была задача доставки ядерной бомбы к целям, расположенным на большом удалении от нашей территории. Для этого Туполев сконструировал, вернее скопировал с американского Б-29, бомбардировщик ТУ-4, потом создал свой реактивный бомбардировщик ТУ-16. Позднее появился дальний турбовинтовой бомбардировщик ТУ-95.

Мы не раз обсуждали вопросы создания дальних бомбардировщиков с Андреем Николаевичем. Я к нему относился с доверием и глубоким уважением. Он говорил, что не сможет создать самолет, который нам требуется, поскольку самолетостроительная наука этого пока не позволяет. Добавлю, что, когда Сталин потребовал от Туполева в свое время построить бомбардировщик, отвечавший задаче бомбежки территории США, Туполев прямо отказался: «Я такого самолета не могу построить». Это делает ему честь, хотя он ранее, во время войны, сидел в заключении, но, тем не менее, не брался за невозможное.

Сталин привлек к этой работе Мясищева, одного из учеников Туполева, очень талантливого инженера.

Он создал свой бомбардировщик, назывался он М-3, потом появилась его модификация М-4. Но этот бомбардировщик оказался, как Туполев и предупреждал, не отвечающим своему назначению. Он долетал до Соединенных Штатов, но вернуться не мог. Мясищев выдвинул идею: сбросив бомбы на США, сесть в Мексике. Мы ответили шуткой: «Мексика – не наша теща, сесть там означает в лучшем случае лишиться самолета». Идея оказалась «подмоченной», не давала уверенности в успехе и требовала больших затрат на реализацию. Начались испытания его модели. Проходили неудачно, несколько летчиков погибло, и у летного состава возникло недоверие к самолету. Требовалось искать другое решение. Но какое?

Правда, уже началось строительство ракет. Занимался этим тогда еще не знаменитый Королев. Я постоянно вспоминаю Сергея Павловича как человека, который вывел нашу страну в космос. Когда стало очевидно, что бомбардировщик Мясищева не обеспечивает контрудара по США, осталась надежда только на ракеты.

Чтобы достать Англию, мы имели ракету Королева Р-5. А как все-таки добраться до Америки? Я с большим уважением относился к Мясищеву. Но он не смог осуществить невозможное. Откликнулся с предложением насчет боевой дальней крылатой ракеты талантливый Лавочкин. Истребители Лавочкина летчики полюбили во время войны. Вскоре после нее он взялся за создание ракеты. Она получилась сложной: беспилотный самолет поднимался ракетой-ускорителем на определенную высоту, потом отделялся и летел дальше на реактивном двигателе. Идея получила шифр «Буря».

Ho проблема оставалась: как все же нам быть? При жизни Сталина я Королева лично не знал. Познакомились мы с ним, когда его межконтинентальная ракета находилась на выходе. Устинов доложил мне, что конструктор Королев приглашает посмотреть на его баллистическую ракету. Мы решили поехать туда почти всем составом Президиума ЦК партии. На заводе нам показали эту ракету. Честно говоря, руководство страны смотрело тогда на нее, как баран на новые ворота. В нашем сознании еще не сложилось понимание того, что вот эта сигарообразная огромная труба может куда-то полететь и кого-то поразить взрывным ударом. Королев нам объяснял, как она летает, чего может достичь. А мы ходили вокруг нее, как крестьяне на базаре при покупке ситца: щупали, дергали на крепость. Могут сказать, вот какие собрались невежды в техническом отношении. Увы, в то время подобными невеждами оказывались не только мы, но и все люди, впервые сталкивавшиеся с ракетной техникой.

Руководство прониклось доверием к Королеву. Он сказал, что дальность полета его ракеты составляла примерно 7 тыс. километров. Это нас устраивало, потому что значительная часть территории США накрывалась ею. Конечно, мы не собирались, получив такую ракету, начать войну. Мы только хотели пригрозить своей ракетой в ответ, если США задумают напасть на нас. Они проводили тогда крайне агрессивную политику. Королев запустил свою ракету. Он назвал ее Р-7, «семеркой». Она взлетела удачно, хотя первый экземпляр до цели не долетел, взорвался. Тогда аварии случались нередко, и на земле, и при взлете, но обходилось без жертв. Без аварий новая техника редко пробивается в жизнь. Приходится даже сознательно идти иной раз на неизбежный риск. Наконец, Королев очень хорошо справился со своей задачей. Ракета стала летать надежно, и мы в 1957 г. запустили в космос искусственный спутник Земли. Весь мир встрепенулся. Кто встретил эти полеты радостно и с восхищением, а кто ужаснулся, что мы вышли на такой технический уровень.

На первом плане среди конструкторов выделился Сергей Павлович Королев. Я много встречался с этим интересным и страстным человеком. Вот уж кого нельзя причислить к непротивленцам злу! Королев умел проталкивать нужное, азартно отстаивал свои идеи. Это хорошо. Я, слушая его, восхищался. Кто первым проложил дорогу в космос? Путь к Луне? Королев! Надо было видеть его, когда он докладывал, чувствовать его горение, ощущать ясность его ума. Замечательный конструктор!

Я еще хотел бы назвать его товарища Глушко. Глушко сыграл очень большую роль в ракетостроении, он создал двигатель для ракеты Королева. Это не меньший вклад в дело ракетостроения, чем вклад С. Королева! Его двигатель, образно говоря, потряс весь мир. Не имея двигателя, мы не запустили бы и ракету. Преуменьшать роль людей, которые работают над двигателем, несправедливо. Я помню, один летчик сказал перед войной, кажется, знаменитый Лакеев: «С хорошим двигателем я могу и на гробу летать». Конечно, не надо подходить к сему упрощенно: что, дескать, с таким двигателем можно летать и на метле. Обе части должны друг другу соответствовать. Потом Королев с Глушко разошлись, рассорились. Очень жаль.

Почему же они не сошлись навсегда? Их стали раздирать разногласия, им оказалось трудно вместе работать.

Я старался их помирить. Как-то пригласил обоих к себе на дачу с женами. Мне хотелось, чтобы они отдавали свою энергию на пользу стране, а не разменивались на мелочные споры. Но из этого ничего не вышло. Королев потом совсем порвал производственные связи с Глушко и выбрал Кузнецова, еще сравнительно молодого, но очень талантливого конструктора авиационных двигателей. Несмотря ни на что, именно Королев останется в памяти землян как человек, дерзнувший первым оторваться от Земли, первым направить человека в космос.

К сожалению, не удалось послать советского человека на Луну, но послали туда научные приборы советского производства. Все это сделал Королев. Он крупный ученый и очень интересный человек. В этом недюжинном человеке и специалисте сочетались глубокое знание предмета, прекрасные организаторские способности, неограниченная воля и пробивная сила. С ее помощью он успешно продвигал дело вперед. Из жизни его вырвала нелепая смерть. Я знал, что он лег в больницу, и знал, что готовится к операции. Слышал от врачей, что операция несложна. Хирурги уже вымыли руки, считая, что все закончилось благополучно, как вдруг в результате шока Королева не стало. А он был в расцвете творческих сил и сколько мог бы еще сделать для человечества!

Вернусь в тот памятный 1957 год. Наши ракеты привели США в трепет. Теперь СССР стал способен перебросить через океан ядерную бомбу ракетой, в то время неуязвимой. Да и сейчас, я считаю, что она почти неуязвима, хотя теоретически можно сбивать ракеты, наука позволяет это делать. В свое время я выступал и говорил, что мы создали противоракетную ракету, которая может в муху попасть. Но, это больше красивая фраза. Я ею воспользовался в ходе полемики, чтобы отрезвить наших противников и продемонстрировать, что мы вооружены ракетами: и как средствами нападения, и как средствами защиты. Теоретически перехват ракет возможен. Происходит ведь в космосе стыковка ракет, следовательно, и ракета ракету может поразить, если поставить заряд. Но это трудная задача, а в те годы еще не имелось ракет дальнего действия, и о средствах их истребления пока не думали.

У Правительства СССР запуск ракеты Сергея Павловича Королева вызвал вздох облегчения. Правда, сразу проблема обороны нашей страны не была решена. У нас имелось слишком мало ракет, и они были чересчур дорогими. Мы изготовляли их лабораторным способом, в мастерских. Серийное производство не было налажено. Кроме того, подготовка ракеты к пуску в боевых условиях требовала много времени. Поэтому «семерка» и не стала в дальнейшем боевой ракетой. Ее запуск осложнялся тем, что перед стартом требовалось установить устройство, которое направило бы ее на цель. А, чтобы обеспечить точность попадания, требовались две стационарные радиоустановки наведения на расстоянии в 500 километров от стартовой позиции.

«Семерка» запускалась после заправки и соответствующей подготовки со столообразного наземного старта. Я поставил задачу перед Сергеем Павловичем: «Если наступит кризисный момент, когда нам придется использовать ракеты, то противник не оставит нам времени на подготовку. Нельзя ли что-нибудь сделать, чтобы ракета заранее находилась в подготовленном состоянии?» «Нет, пока мы это сделать не можем», – ответил он. Секрет заключался и в том, на каком горючем действуют ракеты. Мы запускали их на керосине и кислороде, американцы – боевые ракеты на порохе, а космические – на водороде и кислороде. К водороду специалисты относятся по-разному, но у него теплотворная способность выше, и поэтому, казалось бы, он лучше. Однако у нас техника еще не была подготовлена к выработке водорода нужных кондиций.

Свою мысль о необходимости держать ракеты в готовности я высказал и другим лицам. Они дошли через Устинова до другого ракетного конструктора, Янгеля. Янгель тогда еще не находился на «большой высоте». Спустя какое-то время Устинов доложил, что Янгель берется сделать ракету моментального действия на кислоте, и ракета будет стоять на боевом взводе.

Я ухватился за это предложение. Это как раз то, без чего мы не сможем обеспечить оборону страны! Правда, кислота разъедает баки, и ракета долго не простоит заполненной. На заправку нужно время, а его нам противник мог и не дать. «Мы пойдем на расходы по замене баков, – сказал я. – Сколько времени простоит ракета, пока кислота не разъест металл? Станем выбрасывать баки и ставить новые, это все равно оправдает себя». Когда Янгель сообщил о том, как он считает возможным решить задачу постановки ракеты на боевой взвод, Королев вскоре узнал об этом. Он считал себя ведущим в ракетостроении. И вдруг за решение проблемы, от которой он отказался, берется еще не признанный конструктор? Королев встретился со мной: «Прошу отдать эту ракету мне, – сказал он, – я сделаю ее на кислоте, и она будет стоять на боевом взводе даже без дополнительных направляющих радиоустройств, которые выносятся зa 500 километров от ракеты». «Очень хорошо, делайте, – ответил я, – но только кислородную, то есть вашу же улучшенную ракету. А передать Вам ракету на кислоте, которую предложил Янгель, ему будет в обиду. Вы отказались. Янгель взялся за дело, а теперь Вы хотите все забрать в свои руки. Это невозможно. Ведь идея родилась в его бюро, пусть он и решает свою проблему. Начнется соревнование: Вы станете готовить на кислороде ракету моментального действия, а он – на кислоте». Королев был человеком волевым, по выражению его лица было видно, что мои слова ему очень не понравились. Но он умный человек, понимал, что я говорю правильно, и согласился. Так начала решаться проблема создания боевых ракет дальнего действия, межконтинентальных. Но пока что имелись ракеты только у Королева, а у Янгеля – одни идеи.

Тем временем сдвинулись дела у Лавочкина. Он доложил, что его сложная ракета «Буря» готова к испытаниям. Потом мы узнали, что подобным же путем шли и США. Очевидно, общая мысль выработалась из научных данных, которыми пользовались все конструкторы и ученые. Не думаю, что тут был результат шпионажа. Начались испытания. Я сейчас точно не помню, прошли ли испытания первой ракеты успешно или, как часто бывает, первый блин получился комом, ракета взорвалась. Главное, Лавочкин нас тоже подбодрил своим сообщением. К сожалению, ракета Лавочкина уступала по боевым качествам королёвской. Затем предложил соответствующие услуги и Мясищев. Его крылатая ракета называлась «Буран». Правда, он выступил со своим предложением, когда мы уже поверили в ракету Королева и считали именно ее нашим будущим оружием межконтинентального действия. Тем самым отказывались от создания дальних бомбардировщиков М-3 и предложили закрыть работу над ними, остановившись на том их количестве, которое уже имелось. Эти несколько штук участвовали в нашем воздушном параде. На Западе их окрестили «Бизон». Увы, нас «Бизон» не удовлетворял.

Почему появилось так много разных проектов межконтинентальных ракет? Мы решили одновременно тремя или четырьмя конструкторскими бюро решать проблему создания межконтинентальной ракеты: у одного не удастся, так у другого получится, а мы возымеем возможность выбора наиболее удачного решения, чтобы затем организовать производство межконтинентальных ракет.

Королев, решив проблему создания ракет, правда, пока только для освоения космоса, дал нам возможность выступать на международной арене, демонстрируя, что мы в принципе имеем средства доставки ядерного заряда, и теперь территория Соединенных Штатов Америки уязвима для наших ракетных сил. Стало, как говорится, легче на душе.

Конструкторские бюро очень прожорливы, потребляют огромное количество народных средств. Иной эксперимент стоит миллиарды. Мы обдумали вопрос и решили поискать возможность сокращения расходов на параллельные работы без ущерба для обороны. Мы закрыли лавочкинскую разработку ракеты, решили закрыть, точнее, не начинать, и разработку «Бурана», закрыли и другие работы, находившиеся на начальной стадии, но одновременно поддержали Янгеля.

Мясищев сильно переживал. У него получилась неудача с дальним бомбардировщиком, а теперь ему закрывают ракету. Возможно, он изготовил бы ее, но нам не было смысла тратить время и средства, когда мы уже получили ракету Королева, и вскоре ожидали ракету Янгеля.

Увы, мы теряли порой не только средства, а и гораздо более дорогое достояние: скончался безвременно Лавочкин, гениальный конструктор, чьи заслуги перед Родиной еще не обрели в литературе полного освещения.

Тем временем продолжали трудиться конструкторские бюро Королева и Янгеля. Первое занималось проблемами освоения космоса, хотя попутно там изготовили ракеты с ускоренным способом приведения их в боевое состояние. Вопросы обороны и вооружения нашей армии ракетным оружием легли в основном на плечи Янгеля. Этот одаренный человек создал прекрасные ракеты мгновенного действия и различного назначения. Первая из них летела на 2 тысячи километров. Мы их называли стратегическими ракетами ближнего действия. Потом появились ракеты с радиусом действия в 4 тысячи километров, тоже стратегические, но средней дальности. Наконец, сконструировали межконтинентальные, которые могли переносить ядерные заряды в любую точку земного шара.

Это сразу превратило нас в ракетно-ядерную державу. Мы почувствовали, что готовы к ответному удару по любому агрессору. Мы стали политически обыгрывать тот факт, что первыми создали такие ракеты и запустили в космос спутники, стараясь оказывать давление на иностранных милитаристов. Удачно у нас шло это дело.

В ракеты вложил много сил и знаний наш замечательный маршал, умница Неделин, безвременно погибший. Опытный артиллерист, он работал над ракетным и ядерным оружием от самой закладки идеи и из числа артиллеристов лучше всех знал новое вооружение. Некоторые военные, честные люди и хорошие коммунисты, относились к ракетам без энтузиазма. Когда мы бывали на испытаниях, они смотрели на запуски ракет, морщились и судачили между собой: «Какофония, а не музыка. Артиллерия – вот симфония. Когда ведет огонь ствольная артиллерия, приятно слушать. А тут – черт его знает что: пыль, гам, шум, а что толку?» Не все тогда верно оценивали новый вид оружия. На иных производили отрицательное впечатление несуразные мелочи. Когда запускали ракеты, поднималась масса пыли. Эти люди опасались, что тем самым обнаруживается место старта. Но при запуске из шахты никакой пыли нет, потому что все в бетоне и в металле. Во-вторых, пыль второстепенна. Пушка по выстрелу дает возможность засечь себя на поле боя. А для баллистической ракеты это не имеет особого значения, она запускается на тысячи километров.

Конечно, сейчас летают над Землей спутники, они все фотографируют и засекают любое проявление человеческой деятельности. Техника позволяет наблюдать за всей территорией врага. Ну, и что же? Ракеты-то уже вылетят.

Мне показывали наши фотоснимки самолетов с орбиты спутников: по ним можно узнать даже марку, настолько четко, ярко вырисовываются и аэродромы, и расположение на них самолетов. И американцы фотографировали. Я видел их фотографии. Они более четкие, чем наши.

Во время испытаний межконтинентальной ракеты Янгеля произошел несчастный случай, вследствие которого погибли несколько десятков человек. Чуть-чуть не погиб сам Янгель. Потеряли мы и маршала Неделина. При испытании новой ракеты из-за неправильного порядка соединения элементов произошел несвоевременный запуск двигателя, когда ракета еще была «облеплена» людьми. Неподалеку сидел, ожидая окончания работы, Неделин. Ракета приподнялась, затем упала, кислота разлилась и сожгла всех находившихся рядом. Янгель спасся чудом, отойдя покурить в специально отведенное для этого место.

В западных газетах стали писать о том, что мы скрываем катастрофические случаи, которые происходят у нас при испытаниях ракет. Но при мне никаких других катастроф не было. Конечно, некоторые ракеты падали, взрывались, но обходилось без жертв, мы несли только материальные утраты и потерю времени. Не имели мы жертв и среди космонавтов, которые начали летать в космос.

Нашу страну признали теперь и как космическую, и как ракетно-ядерную державу. Особенное признание СССР получил после запуска в космос Гагарина в 1961 году. Его полет свидетельствовал о том, что мы запускаем не только спутники. Ведь после запуска нами первого искусственного спутника Земли один неумный американский генерал заявил, когда его спросили, как он расценивает запуск спутника: «Ну, что тут особенного? Забросили в космос кусок железа». Генерал сам себя выставил на посмешище, показав, что либо он нарочито принижает наше достижение, либо действительно не понял, какое оно имеет значение для последующего освоения космоса. Открывшаяся в 1961 г. космическая эра навсегда отбила охоту у западных критиков недооценивать выдающиеся достижения советских людей в этой сфере.

Когда конструкторское бюро Янгеля включилось в создание стратегических ракет ближнего, среднего и дальнего радиусов действия, мы стали переводить промышленность на конвейерное их производство. В пропагандистских целях я даже рекламировал на весь мир советское достижение, что мы сейчас делаем ракеты чуть ли не автоматами, как сосиски. Это лишь приблизительно так, потому что мы сумели организовать все же не конвейер, а поточную сборку. Конечно, не такую поточную линию, как при сборке тракторов, где непрерывная лента разносила детали, а сборщики лишь подвешивали их, и трактора выходили из цеха готовыми каждые несколько минут.

Я очень много внимания, времени и энергии уделял совершенствованию Вооруженных Сил. Конечно, как организатор, а не как специалист. Руководству важно своевременно прислушаться, услышать нужное, поддержать здоровую мысль и правильно нацелить людей.

В качестве примера приведу такой случай. Боевые ракеты сначала стояли на земле, как свечки, ожидая момента, когда придет им время действовать. Но противник мог нанести удар первым. Один заряд, попавший в район расположения ракетных войск (а ракеты располагались группами), мог взрывной волной всех завалить, вывести из строя и лишить нас возможности ответного удара. Я реально представлял себе условия запуска. Еще при Сталине не раз видел снимки результатов испытаний атомного оружия и все ужасы, которые они приносят. Конечно, поражали животных – собак, овец, которых располагали в траншеях на различных расстояниях от места взрыва. Страшная картина! Больно было потом смотреть на этих животных. Я уже не говорю о материальных разрушениях. Там ставили и танки, и самолеты, и различные сооружения, проверяя, на какой дистанции действует взрыв.

Как рабочий шахт и участник строительства метро я конкретно знал горные работы. У меня зародилась мысль поставить ракету в шахту. Если мы прокопаем колодцы, потом эти шахтные стволы забетонируем, оборудуем и поставим ракеты, то они находились бы в закрытых помещениях с крышкой. Это улучшает хранение их при любой погоде. Если на такой район нападет противник, то для разрушения ракеты потребуется только прямое попадание, что маловероятно.

Я попросил конструкторов подумать над данной схемой. Потом они мне доложили, что такое невозможно. Я удивился. Мне-то казалось, что идея не только реализуема, но и должна их заинтересовать. Я не был до конца уверен, что они решили правильно.

Когда Янгель заявил, что может создать ракету, в которой окислителем будет не кислород, а кислота, я отдыхал на юге. Мы встретились с ним на берегу Черного моря во время его и моего отпуска. Он мне в свободной обстановке детально докладывал, развивал идеи, как он думает создать ракету. Там я ему и высказал свои соображения: «Товарищ Янгель, специалисты считают установку ракеты в шахту нереализуемой. Но я попрошу Вас, как конструктора, подумать. Пусть специалисты Вашего конструкторского бюро ответят, можно ли в шахту поставить металлическую гильзу определенного диаметра и с зазором, чтобы в эту гильзу поместить ракету. Между гильзой и стенкой останется зазор, чтобы газ после запуска ракеты, ударившись в дно шахты, вышел через зазор и, обтекая гильзу, вытек наружу». «Смотрите, – показывал я, взяв два стакана разного диаметра. – Мы закладываем один в другой с расчетным зазором, который требуется для того, чтобы газы не разрушали ракету и имели выход наружу, обтекая гильзу». Янгель тут же сказал: «Не понимаю, почему мои коллеги отказались от этой мысли. Она мне нравится».

Правда, тут была не его область техники. Данное направление возглавлял Бармин. Он доныне продолжает свою полезную деятельность. Но тогда Бармин отказался от моей идеи. Однажды мой сын Сергей, инженер, имевший отношение к ракетам и по роду работы бывавший на их испытаниях, услышал от меня о моей идее. Мы с ним часто обсуждали этот вопрос. Следя за американской литературой, он рассказывал мне, что в одном из журналов США описано устройство шахт для запуска баллистических ракет. Я обрадовался такому совпадению мыслей, но и огорчился. Мы зря потеряли много времени. Я внес верное предложение, а специалисты его не уловили. Тут я вызвал, кого следует, и сказал: «Вот что получается. Мне сказали, что реализовать мою идею невозможно. Между тем американцы уже встали на этот путь и будут строить шахты». И потребовал немедленно начать разработку вопроса.

А горнякам предложил изготовить подходящий бур для высверливания в грунте шахтных стволов. Они толково потрудились. О применении подобных буровых машин в районе Мушкетово мне докладывал прежде Засядько. Я сослался на его доклад: «Возьмите такие машины, приспособьте их для бурения стволов нужного диаметра и глубины». Когда я работал на 21-й шахте в Донбассе, то там глубина шахтного ствола достигала 250 саженей. Так что я конкретно представлял себе предмет разговора. Инженеры признали, наконец, мою правоту. К сожалению, признали лишь на американском опыте. Уже после моей отставки на строительстве шахт работали сверлами, высверливая ствол, а потом опуская крепление. Меня радовало, что мы сможем расположить в большей безопасности ракетно-ядерные средства вооружения, находящиеся на боевом взводе и в любой момент готовые к действию. Даже после нападения на нас какое-то их количество сохранится, и мы окажемся способными на ответный удар.

Потом на нашем ракетном горизонте появился новый человек. Ко мне попросился на прием неизвестный мне конструктор Челомей, молодой еще человек. Он показал мне модель ракеты, которую принес в кармане, и сообщил, что может сделать крылатую ракету на керосиновом двигателе ближнего действия, похожую на немецкую ФАУ-1. Только устроена она была иначе. Складывая крылышки, она входила в трубу, заряжалась, потом запускался двигатель, а когда она вылетала, крылья расправлялись. Мы нуждались в такой ракете для борьбы с самолетами и для береговой охраны. Она была задумана оригинально и получилась мобильной, хорошо скомпонованной, с умно продуманным запуском из контейнера. Ракета выстреливалась, как из пушки. Многие видели потом на военных парадах, как везли по Красной площади мимо Кремля огромные трубы. Это как раз и были ракеты Челомея. Ныне они уже не секрет, взамен созданы ракеты нового поколения.

Я считаю необходимым рассказать об этом, потому что Челомей сыграл, да и сейчас играет, важную роль в вопросах вооружения нашей страны ракетами. Я сказал Челомею, что мне нравится его идея, мы обсудим ее в руководстве, а потом сообщу о принятом решении. Я его спросил: кто его знает в среде политического руководства? Он сослался на то, что его принимал Булганин. (Челомей обращался к Булганину, еще как к министру обороны.) Я Булганину рассказал, что известный ему инженер-конструктор Челомей внес интересное предложение о ракетах, которое не конкурирует с идеями Янгеля и Королева и очень полезно для вооружения наших войск. Однако Булганин отреагировал отрицательно: «Да, я его знаю», – и дальше выразился весьма грубо в адрес Челомея как ненадежного человека, который умеет только болтать, а мне посоветовал: «Гони его в шею! Его Сталин прогнал. Он и раньше со своими идеями носился. Ему дали возможность проявить себя, но он ничего не сделал». Меня это покоробило. «Николай Александрович, твоя ссылка на то, что еще Сталин прогнал Челомея, ни о чем не говорит, – возразил я. – Авторитет Сталина в вопросах техники невелик. Давай мы его послушаем, поставим вопрос на заседании Президиума ЦК, пусть он доложит нам. Ты строишь свое отношение к нему только со слов Сталина, а он показывал мне свою модель, то есть идею, уже конструктивно оформленную. Модель действует, и он близок к тому, чтобы изготовить натуральную ракету».

Так мы и поступили. Пригласили Челомея на очередное заседание Президиума ЦК КПСС, он опять показал свою модель. Многие члены Президиума плохо знали проблемы вооружения, поэтому никто не выразил восторга, но и не прозвучало возражений. Я его поддержал, а это немало значило, так как по распределению обязанностей в Президиуме ЦК за мной были записаны проблемы оборонной техники. Я предложил дать Челомею мастерскую, рабочих, инженеров, техников, вернуть ему библиотеку, о которой он просил на заседании: «У меня была техническая библиотека в конструкторском бюро. Когда меня раскассировали и лишили материальной базы, то библиотеку отдали Артему Ивановичу Микояну». Библиотеку возвратили, а мастерскую сначала дали небогатую. Но он и ей был рад. Потом Челомей стал интенсивно работать и «обрастать» людьми и техникой. Изготовил обещанную ракету. Его расчеты оправдались. Мы получили еще одно конструкторское бюро, которое трудилось на вооружение армии.

Создание ракетного оружия приобретало бурный характер. Королев, Янгель, Челомей… Все они работали над ракетами дальнего действия, большой грузоподъемности и крупных зарядов. Создавалось несколько марок таких ракет. Другие талантливые конструкторы разрабатывали реактивное оружие для использования против танков, зенитные ракеты и ракеты ближнего действия. Челомей буквально засыпал нас новыми предложениями: глобальные ракеты, межконтинентальные ракеты, ракеты классов «корабль – земля» и «земля – корабль». Он сумел сделать ампулизированную межконтинентальную ракету УР-100 мгновенного действия. Ее мы приняли на вооружение взамен некоторых янгелевских.

На одном из совещаний Челомей, как коробейник, который вытаскивает из короба ситец, бусы, другие товары, развернул перед нами свои проекты. Помню, как ворчал тогда Королев: вот, мол, Челомей и то, Челомей и се, Челомей все берет в свои руки. Но ведь его предложения действительно оказались универсальными и к тому же наиболее выгодными и экономически, и в смысле мобилизационной боеготовности. Потом он же предложил тяжелую ракету УР-500 «Протон», которая поднимала в космос груз больше, чем ракета Королева. Она еще и сейчас летает. Тут и Королев предложил создать новую ракету, сверхмощную Н-1.Теперь уже Челомей начал настаивать, что в его конструкции заложено больше реализма. Творческая конкуренция продолжалась.

Чем она закончилась, не знаю. Я теперь на пенсии, выращиваю морковь и патиссоны, а новости узнаю из газет. А это источник ненадежный. Из газет ничего не поймешь, на какой ракете идет запуск. Я не могу сейчас знать, кто господствует в мире создания ракет, чья идея, кто что делает. Но мне доныне приятно, когда думаю, что я правильно поступил, поддержав в свое время Челомея и дав ему возможность развернуться.

Расскажу и о следующем примере поиска обеспечения обороны СССР. Сталин в свое время принял решение о создании подземного завода для производства атомных бомб. Потом предложили переделать его в завод по сборке ракет, которых, собственно говоря, пока не существовало, если не считать Р-5. Строительство велось в Сибири, под Красноярском. Наполовину завод был coopужен. Я попросил в Президиуме ЦК разрешения слетать в Сибирь, чтобы на месте познакомиться с ходом работ. Во время войны я был большим сторонником подземных заводов и, работая на Украине, написал соответствующую докладную Сталину, предложив предусмотреть в проектах новых угольных шахт там, где есть мощные пласты, побочно решать, вынимая уголь, задачу создания подземных заводов. Особенно на шахтах, подобных Светлице, заложенной в Подмосковном бассейне. В ней, как мне казалось, имелись идеальные условия для подземного завода. Да и в других местах, извлекая полезные ископаемые, можно закрепить выработки бетоном и превратить это место в военные мастерские.

Гитлер тоже использовал подземные заводы, причем довольно широко. Немецкий опыт учитывался и у нас. Приехав в Сибирь, я с местными руководителями осмотрел подземное сооружение, вырубленное в гранитной толще, прочное и хорошее. Но оно оказалось мало для современного производства. Да иначе и быть не могло: в граните вырезать целый завод! Но самое главное, я увидел, что он не решит проблемы. Как мыслилось его использование? Производить во время войны ракеты? «Эта идея совершенно несостоятельна, – сказал я. – Если начнется ракетно-ядерная война, то она будет войной моментального действия. Зачем нам рассчитывать на длительное время, которое требуется для производства ракет? У нас будут разрушены все заводы, поставляющие комплектующие детали. Здесь-то предусмотрена только сборка. Нам нужны агрегаты, приборы, их тысячи. Транспорт выйдет из строя, и вы будете обречены. Можно проиграть будущую войну буквально за несколько дней. Даже если продолжать ее в виде партизанских действий, то завод все равно выйдет из строя.

Уже во Вторую мировую войну «летающие крепости», созданные в Соединенных Штатах Америки, господствовали в небе над Германией, бомбили днем и ночью. Они хотя и несли потери, но эти потери оправдывались. Они разрушали по своему выбору промышленные объекты. А ракета? Ракета даст еще больше возможностей: она без людей, нацеливается на цель. Соединенные Штаты богаты, они могут создать такое количество ракет, сколько необходимо, чтобы уничтожить своего противника в первые дни, а может быть, даже в первые часы.

Идея подземного завода несостоятельна: она работает на истощение средств, но не решает задачу. Мы ухлопаем зря деньги, однако не будем иметь уверенность, что обеспечили оборону страны. «А сколько может такой завод изготовить ракет за год?» Мне назвали цифру. Тут я продолжил. «Нам надо гораздо больше. Даже сотни ракет не решают задачи. Проблема становится неразрешимой. Придется искать другое решение».

Строительством этого завода занимался Ванников по линии Министерства среднего машиностроения. Так называлось министерство, которое занималось атомными бомбами.

Уже была затрачена половина отпущенных средств, примерно три миллиарда рублей из шести (в старых ценах). «Это брошенные на ветер деньги, – сказал я, – а как вы считаете, товарищ Ванников?» Ванников был умным человеком. Он глянул на меня хитровато, и я уловил в его глазах улыбку. Он без возражений согласился. Я даже опешил: «Так зачем же…» «Мы, – говорит, – не лезли в это дело, то была идея Сталина». И тогда я предложил: «Давайте используем несколько заводов, которые делают истребители (а они стоят ближе всего по технологии к производству корпуса ракеты), и переведем их на изготовление ракет. Под изготовление приборов для них тоже выделим готовые заводы и сделаем это срочно, оборона не терпит отлагательств, нельзя повторять наше ротозейство перед Великой Отечественной войной».

Обсудили вопрос в ЦК партии, никто не возражал. Поручили разработать конкретные предложения. Были определены под новое дело авиазаводы истребителей и бомбардировщиков, крупнейшие предприятия. Теперь изготовление ракет и их запуск все более совершенствовались. Крепла уверенность, что ракеты – единственно верный путь к надежной обороне СССР, конечно, вместе с водородными бомбами, которые накапливались.

Экспериментальные взрывы давали нам возможность с каждым новым взрывом удешевлять стоимость заряда, что, в свою очередь, позволяло из того же количества материала делать больше зарядов. Ученые добивались достижения большей силы взрыва. Мы сумели создать заряды разных мощностей: сначала до мегатонны, затем больше, две мегатонны, две с половиной. Чем дальше мы двигались вперед, тем больше наша промышленность и ученые обеспечивали накопление средств ведения войны.

К тому времени мы уже окончательно убедились, что главное оружие – ракетно-ядерное. В начале 60-х годов организационно оформилась новая расстановка сил: создали новый род войск – Ракетные стратегического назначения. Тогда ни одна другая страна не создала у себя таких вооруженных сил. Мы опередили США в данном отношении.

Сегодня 14 июня 1971 года по старому стилю (люди моего возраста определяют времена года старым календарем). Начало лета. А по новому мы уже прожили 13 летних дней. Разменяли, как говорится, лето. Я всегда предпочитал весну и лето. Я не согласен с поэтами, воспевающими осень. Осень хороша, она вкусна, обильный стол заполняют дары природы, которые человек получает в результате летнего труда. Но все-таки весна приятнее.

Вернусь к ракетам. Вслед за созданием Ракетных войск мы начали постановку на боевое дежурство стратегических ракет дальнего действия с ядерным зарядом. Это происходило на завершающем этапе моей политической и государственной деятельности. Мы твердо встали на путь предпочтения ракетно-ядерного оружия перед бомбардировщиками. Бомбардировщики тоже производились, но роль им теперь отводилась вспомогательная. Развивались и другие виды вооружений. При мне в течение шести лет изготовляли атомные заряды к зенитным ракетам и ракетам классов «воздух – корабль» и «воздух – земля». Но всем им предпочитали стратегическое оружие, поскольку тогда СССР имел мало ядерного материала для атомных и водородных боеголовок.

У американцев к той поре главным оружием считался дальний бомбардировщик как носитель ядерной бомбы. Они опасались только за базы вокруг СССР, где располагались их самолеты. Но это территория их союзников, а они, видимо, о союзниках беспокоились меньше, чем о собственной стране. Территория США оставалась неуязвимой. Создав ядерно-ракетное оружие, мы уравнялись в возможностях. Еще не по количеству, но по одинаковым возможностям. Сделав упор на форсированное проектирование ракет, проводя успешные их испытания и развернув их производство на бывших авиационных заводах, мы теперь ни в чем не уступали США. К тому же сократили затраты на авиацию. Продолжали делать и истребители, и бомбардировщики, но приоритет перешел к ракетам. Они теперь выполняли функции бомбардировщиков.

He имея прикрытия с воздуха, бомбардировщики в случае войны обрекались на гибель. Скажут: «А на бреющем полете?» Тоже уязвимы. Создавались зенитные средства, которые будут поражать цели на малой высоте. К тому же на бреющем полете далеко не улетишь, потому что велик расход горючего. Так что ракетоносцы предназначены в основном для охраны своих границ.

Возможно, завтра наука найдет способ создания неуязвимых бомбардировщиков дальнего действия. Я же говорю с точки зрения сегодняшних технических возможностей. Жизнь внесет свои коррективы. Пока же мы решили дальше не развивать бомбардировочную авиацию. После того как у нас появились зенитные ракеты, подсократили и истребители. Такая судьба постигла и зенитную артиллерию. Правда, оказалось, что мы несколько переоценили зенитные ракеты. Так же в некоторой степени, как и американцы. Оказалось, что на низких высотах истребительно-бомбардировочная фронтовая авиация может прорваться через ракетные заслоны. Война во Вьетнаме и войны между Израилем и Египтом подтвердили это. Пока техника зенитных ракетных средств оказалась недостаточно совершенной. На низких высотах и при больших скоростях локаторы поздно обнаруживают цель, остается слишком мало времени для приведения в действие зенитных ракетных средств, а после старта ракета не успевает развернуться. Пока решают эту проблему, и мы, и американцы возвращаемся к зенитным скорострельным пушкам. В мое время, когда я работал, считалось, что зенитная артиллерия отжила свой век. Теперь же оказалось, что она пока единственное средство против самолетов противника, летающих на бреющем полете.

Так что жизнь вносит поправки. Потом поправки к поправкам. Но самонаводящееся ракетное вооружение все-таки в принципе более действенно, чем зенитная артиллерия. В будущем появятся ракетные средства, которые смогут стрелять по самолетам на бреющем полете и на небольших высотах. Но наилучшее решение дела – достичь договоренности между всеми странами о разоружении и всего достигать путем переговоров. Пусть не станет войн! Вот извечная мечта людей. Это идеал, который живет в умах людей, но пока к нему мы не находим путей, нам не хватает взаимного доверия.

Пока существуют разные социально-политические системы государств и классовый антагонизм, идет бешеная гонка вооружения и растрачиваются лучшие силы наций, государств на создание средств взаимного истребления.

 

Противоракетная оборона

Только мы создали Ракетные войска во главе с Неделиным, как нас стал занимать вопрос противоракетной обороны. После гибели Неделина его заменил Москаленко, которого затем сменил Крылов. Поскольку на вооружение противником принята ракета, автоматически возникает требование создания средств ее уничтожения – противоракетной ракеты. Это дорогое и сложное удовольствие. Но мы вынуждены были приступить к такой работе и организовали соответствующее конструкторское бюро во главе с Кисунько.

Очень хороший, талантливый конструктор, он нашел решение задачи. Его коллектив изготовил технику, направляемую против ракетных средств противника, а собственно противоракету сделал другой замечательный конструктор – Петр Дмитриевич Грушин. Это его ракета сбила американский воздушный разведчик У-2.

Подбадривая своих и пугая противника, я тогда публично говорил, что мы способны поразить муху в космосе, имея противоракетное оружие. Я, конечно, несколько преувеличил, но мы действительно добились возможности поражения ракетных атомных зарядов. Мне об этом при встрече подробно рассказал Кисунько. Однако дело оказалось очень сложным. Уничтожение абсолютно всех запущенных боеголовок, особенно, если их одновременно появится много, пока невозможно. Имелись и иные варианты решения, их мы тоже финансировали, даже приняли решение о создании особых противоракетных сил.

Работал над этой проблемой среди других и Челомей. Мне нравился этот конструктор. Я и сейчас не раскаиваюсь, что поддержал его. Он оправдал надежды, которые на него возлагались. Но создать противоракетные средства, которые бы давали возможность нам спать спокойно, и ему не удалось. Мы таких средств в мою бытность не получили.

Достижение договоренности с ракетно-ядерными державами о прекращении работ по противоракетной технике диктовалось стремлением не подвергать страну угрозе новой военной катастрофы и одновременно не истощать материальные ресурсы. Даже при любых затратах абсолютной защищенности, как я думаю, никогда не удастся добиться. Мне рассказывали ученые о перспективных работах с космическими лучами и с лазерами. Не знаю, в каком состоянии находится это дело в данное время, но полагаю, что самое благоразумное – договориться всем странам о прекращении всяких работ над противоракетным вооружением. В середине 60-х годов президент США Джонсон воздерживался от крайностей, и средства на такие работы там не отпускались. Когда в Белый дом пришел Никсон, он объявил, что приступит к созданию противоракетной системы. Это подхлестнуло Советский Союз. Развернулся очередной этап гонки вооружений, бессмысленных затрат человеческих усилий, истощающих экономику и отягощающих бюджет.

 

О танках и пушках

Хочу рассказать об обычном, как называют его, классическом вооружении. Это в первую очередь танки и противотанковое оружие. После ракет, после подводного флота главная наша сила как сухопутной державы – это наши пехота, артиллерия, бронированные танковые части.

Что можно сказать о танковых войсках? О броне? О вооружении? Я бы сказал, что здесь мы за последние годы ничего особенного, нового не внесли, за исключением того, что появилась новая технология выплавки стали, что позволило создать танки с лучшей броней и лучшими ходовыми качествами. На танковом полигоне в Кубинке в сентябре 1964 года перед самой отставкой я наблюдал стрельбы из пушек и ракетами по танкам. Трудно представить, как могут танки выжить в современной войне. Настолько меткий огонь, я уж не говорю о бронебойных способностях противотанковых управляемых ракет. С первого выстрела она поражает цель, разрушает броню.

В этой связи во мне происходила внутренняя борьба: что делать? Развивать дальше танковые части, когда их противотанковыми снарядами колют, как орехи? Но и отказаться от них означает надеяться только на собственную материнскую броню – шкуру солдата. Сейчас я не смогу определить свою позицию, а в свое время, когда от меня зависело многое, я высказывался за развитие танковых войск. Артиллерию мы почти всю заменили ракетами, в том числе и орудия ближнего боя, сопровождающие войска. Такое направление сохраняется и сейчас, за исключением способов поражения воздушных целей. Там вернулись к скорострельной зенитной артиллерии. Я упоминал об этом. Может, это и правильно. Пока не найдено иное решение, не надо упорствовать, а следует вернуться к старым средствам противодействия, хотя они тоже очень ненадежны, но все-таки дают какие-то надежды на поражение самолетов при бреющем полете.

Еще эпизод, связанный с подражанием наших артиллеристов американцам.

Американцы тогда носились с пушками, стреляющими атомными зарядами, как дурень со ступой. Наши военные добились от правительства заказа на идентичные миномет и пушку, доказывая, что получается прицельный огонь для поражения пехоты противника.

У меня возникли сомнения. Это очень тяжелая пушка, ее транспортировать трудно. Неимоверно сложным оказался в техническом отношении снаряд с атомным зарядом. Потребовался большой расход атомного горючего. Ученые говорили, что меньший атомный заряд в меньшем объеме требует, наоборот, большего количества ядерного горючего для получения заданной мощности взрыва. Из заряда для пушки можно было бы сделать в принципе в несколько раз более мощный заряд. Тем не менее такие пушки у нас спроектировали и изготовили. Мы показали атомные пушки во время парада на Красной площади. На публику они произвели впечатление своими размерами. Специалистов эта пушка не восхищала, а раздражала: ее трудно маскировать, она стреляет на сравнительно близкое расстояние и не оправдывает своего назначения. Стрельбы и практика их использования показали их непригодность. На их дальность легче сделать ракеты. Они менее прицельны, хотя для атомного заряда прицельность не очень-то и требуется.

Я решил посоветоваться с Ванниковым, который имел огромный опыт производства артиллерии и стрелкового вооружения, а за последние годы накопил знания и в сфере атомной энергии. В конце концов сами артиллеристы признали, что данное оружие не оправдывает затрат на него. И мы прекратили его производство, хотя отдельные артиллеристы продолжали печально вздыхать. Но не из-за атомных пушек, а вообще скорбели об артиллерии, которая постепенно заменялась ракетами. Зато в ракетостроении наметился резкий поворот в связи с созданием нового вида оружия: ракеты межконтинентальные и иных назначений, как стратегические, так и фронтовые с большим ассортиментом зарядов разной мощности.

И здесь не обошлось без инцидентов. Маршал Гречко настойчиво требовал войсковых ракет с малым атомным зарядом. Я понимал, что будет хорошо, если войска приобретут больше уверенности, когда в наступающей дивизии появятся такие ракеты. Но нельзя же требовать ядерного заряда для батальона. У нас не хватит атомного горючего, тактические ракеты и артиллерия с малым ядерным зарядом казалась нам тогда не по карману. К тому же мы не хотели распыляться и стремились угрожать противнику не в чистом поле, а основе его существования: городам, промышленности, его территории в целом. На этом и остановились. Конечно, военные люди всегда высказываются за перевооружение. Но и тут возникали проблемы.

Вспомнился мне хороший человек, которого я очень уважал и высоко ценил за его заслуги в войне, артиллерист, Главный маршал артиллерии Сергей Сергеевич Варенцов. Он умер не так давно. Варенцов сыграл большую роль в разгроме гитлеровских войск, командуя артиллерией на Воронежском, потом на Первом Украинском фронтах. Он артиллерист, хорошо знавший свое дело, привык к пушке и болезненно переживал переход к ракетному оружию. Это ему принадлежит знаменитая фраза: «Голоса пушек – симфония, голоса ракет – какофония». Он же говорил: «Когда пушки стреляют, сохраняется маскировка, они не обнаруживают себя ничем, кроме звука выстрела, не поднимается облако пыли». Это устаревший взгляд. Не один артиллерист Варенцов был носителем этого взгляда, другие тоже придерживались примерно такого мнения. Приходилось все это преодолевать. Новое рядом со старым не уживалось и ужиться в будущем не может. Одно должно сменять другое.

 

Проблемы транспорта: колеса или гусеницы?

Возникали вопросы и в создании транспорта для ракет, в первую очередь тактических. Они по весу довольно тяжелы. Военные долго спорили, какой необходим для ракет транспорт: гусеничный или колесный? Это не праздный вопрос, в нем объединяются стоимость, дальность хода, срок службы, скорость передвижения. Ученые и конструкторы дали правильное решение, создав необходимые колесные средства. Тут же заговорили о транспорте для пехоты. Требовались не только грузовики, а транспорт, имевший броневое прикрытие. Броня защищает, однако она же и утяжеляет транспорт, зато создает лучшие моральные и физические условия для бойцов. О ее необходимости не спорили, дискутировали опять по поводу гусениц либо колес. Остановились на многоосевом колесном транспорте высокой проходимости. Затем встал вопрос о массовом воздушном транспорте большой грузоподъемности. Дело упиралось в строительство вертолетов. Оно решалось конструктором Милем, ныне покойным, который создал семейство вертолетов отменной прочности, надежности и грузоподъемности. В беседах с ним я нацеливал его конструкторское бюро на создание вертолетов и в мирных целях, особенно для прокладки газопроводных и нефтепроводных магистралей, когда приходится преодолевать горы, болота, другие труднопроходимые места. Те же винтовые машины предназначались для транспортировки боеприпасов, вооружений и средств обеспечения самих войск.

В данной сфере, кроме Миля, работал у нас еще и Камов, старый испытанный конструктор, который трудился над транспортом для сельского хозяйства и создал ряд вертолетов специального назначения. Когда я был в гостях у президента США Эйзенхауэра и летел с ним из Вашингтона в Кэмп-Дэвид, то попросил его посодействовать нам в закупке двух вертолетов для советского правительства. Я сомневался, что фирма нам их продаст, хотел, чтобы он оказал давление. Он пообещал. Потом повели переговоры и с трудом купили два вертолета. У нас уже были вертолеты такого типа, но мне хотелось, чтобы их посмотрели наши ученые, конструкторы оценили и позаимствовали лучшее от техники Соединенных Штатов Америки. У них вертолеты были хорошие. Я не раз летал на вертолетах отечественного производства. Однако охрана не рекомендовала мне широко пользоваться этим видом транспорта, поскольку у нас порой случались катастрофы. Не стану сравнивать вертолеты в чисто техническом отношении. Однако, продавая свои Индии, мы устроили там испытания вертолетов разных советских, американских и прочих марок. Наши заняли первое место, после чего Индия стала приобретать именно их. Потом в Крыму и на Кавказе организовали трассу по переброске пассажиров на курорты этими летающими автобусами. В годы моего руководства не произошло ни одной катастрофы вертолетов с гражданскими пассажирами в СССР. И летчики, и техническое обслуживание находились на хорошем уровне.