В унылые годы культурной революции один мальчик обнаружил, что от трусости до неустрашимости один шаг.

Это история моего одноклассника, по сей день живущего в нашем городке. Сейчас он безработный и прозябает на скудную пенсию отца. Помню его щуплую фигурку и милое лицо с двумя зубами торчком, помню, как он всегда отставал от нашей оравы.

Мы, уличные мальчишки, вечно искали повод для драк. Как правило, мы «махались» со сверстниками, а иногда отваживались задирать старших парней. Этот же мальчик отходил в сторону и осторожно наблюдал. И вдруг он стал храбрый, как лев, — нападал первым, убегал последним.

Как-то взрослые парни нам сильно накостыляли. В самый критический момент мальчик исчез. Оказалось, он бегал домой за ножом. По дороге обратно он успел полоснуть себя по щеке и размазать кровь по лицу. В Китае говорят: пугливый боится наглого, наглый смелого, а смелый одурелого. Парни хотели было закрепить результат, но при виде окровавленного вооруженного недомерка, который несся на них с воплем «Или вы, или я!», обратились в бегство. А мы сразу приободрились и бросились следом. Мы прогнали их через весь город под дружные крики «Или вы, или мы!»

С тех пор наша компания получила почетную кличку «Или вы, или мы», и нас сторонились хулиганы не только среднего, но и старшего школьного возраста. Мальчика зауважали, и теперь он ходил впереди всех.

Секрет был прост. Они поругались с соседями из-за какого-то пустяка, кажется, нескольких кусочков угля. Слово за слово — завязалась драка. Мальчик выбрал самого слабого противника — девушку-красавицу, и кулаком ударил ее прямо в мягкую грудь.

Это происшествие сделало его новым человеком. Он показывал нам четыре пальца, которые сквозь одежду касались женской груди, и с гордостью говорил: «Теперь можно и умереть».

Мы не боялись драться, а боялись любить. В первом классе старшей ступени кто-то из нас написал на доске косыми иероглифами «любовь». Это слово мы тысячи раз произносили про себя и никогда — вслух. Все ученики параллельных классов приходили на него полюбоваться, изображая на лице презрение и маскируя свои чувства криками «Какое хулиганство!». Когда я увидел это слово — впервые в жизни, его давно уже вычеркнули из китайского языка, — у меня застучало в висках.

Иероглифы оставались на доске две недели в качестве вещественного доказательства хулиганского поведения. Сначала школьный революционный комитет собрал тетради всех мальчиков нашего класса, чтобы выявить преступника по почерку. Потом проверили девочек. Потом второй класс старшей ступени. Но никого так и не вычислили, и начальник ревкома собственноручно стер иероглифы с доски.

Я очень огорчился. Раньше я каждый день смотрел на слово «любовь» и «утолял голод нарисованной лепешкой». Теперь и нарисованной лепешки не стало.

Мы считали, что аноним специально написал иероглифы криво, чтобы его не нашли. В то время была популярна фраза из фильма: «Даже очень хитрому лису не провести старого охотника». Мы ее переделали так: «Даже очень старому охотнику не провести хитрого лисенка».

Мой сын-старшеклассник рассказывает, что в школе средней ступени на уроке биологии учительница попросила девочек сесть на колени к мальчикам и подробно рассказала им о половом размножении. Когда она предложила задавать вопросы, кто-то поинтересовался:

— А лабораторная будет?

В наше время мальчикам и девочкам не разрешалось между собой разговаривать. Влюбленный мог только тайком бросать взгляды на даму своего сердца. Самые смелые писали записки, где признание в любви выражалось фразами вроде «Можно, я подарю тебе ластик?» Девочка сразу понимала, что это значит, и пугалась — если записку обнаруживали, она оказывалась опозоренной.

Теперь школьники говорят о любви безо всякого стеснения. В Интернете я видел два ролика. В первом мальчик на перемене забрался на парту и, наклонившись, обнимает сидящую на стуле девочку, не обращая внимания на одноклассников. В другом мальчик с букетом цветов, встав на одно колено, признается девочке в любви. Девочка отвергает его чувство и скрывается в туалете. Недолго думая, мальчик бежит за ней.

Беременность в школе уже никого не удивляет. Некоторые девочки даже идут в больницу на аборт в школьной форме. Помню репортаж об одной из них. Когда врач сказал, что требуется подпись родственника, к нему бросились четыре мальчика в форме той же школы, наперебой предлагая подписаться.

Качели нашего общества качнулись в другую сторону: от аскетизма к расточительству, от политизированности к власти денег, от зажима к вседозволенности. В серое небо тянутся тысячи небоскребов, густой сетью покрывают землю скоростные магистрали, в магазинах глаза разбегаются от изобилия, по улицам мчатся автомобили, несутся люди, сверкает неоновая реклама, сражаются за клиентов ночные клубы и массажные салоны, распахивают двери роскошные, гигантские четырехэтажные рестораны.

А тридцать лет назад мы не видели небоскребов (кроме нескольких в Пекине и в Шанхае), не знали, что такое магистраль и реклама, магазинов имелось мало, товаров в них тоже. Но небо было ярко-голубым.

Все продавалось по талонам: рис (в месяц тринадцать с половиной килограмм для мужчин, двенадцать с половиной для женщин), мясо (двести пятьдесят грамм), растительное масло (сто грамм), материя. Одежду заказывали портному или — чаще — экономили и шили сами. Обладателям швейных машинок завидовали соседи.

Мы ели четыреста пятьдесят грамм риса в день, несколько кусочков свинины в неделю, капали на сковородку десять капель масла. Только так получалось не остаться к концу месяца на мели. Еды хватало, чтобы не помереть, но не чтобы наесться. Особенно голодали мужчины, и женщины делились с мужьями и братьями. У нашего поколения до смешного одинаковые воспоминания о том, что было хорошего в детстве, — это случаи, когда удавалось вкусно поесть.

Некоторые люди тайком покупали талоны. В наших местах крестьяне за сданные на государственные маслозаводы семена рапса получали немного дополнительных талонов, служивших важным источником дохода: так можно было накопить на лечение или свадьбу. В старших классах я входил в ряды борцов с этими «спекулянтами». Сейчас нас назвали бы, дружинниками. Но дружинникам положено бесплатное питание, а мы трудились за идею. Каждый день мы вставали в четыре утра и прятались на рынке за углами домов, за столбами. Едва появлялась спекулянтская дичь, мы хватали ее и тащили в управление по борьбе с незаконной торговлей, по дороге изымая талоны. Мы ощущали свою силу и в то же время верили, что боремся за правое дело. Нашими жертвами в основном были пожилые крестьяне, а талонов мы у них отнимали меньше, чем на литр масла. Они не сопротивлялись, стыдились своего «преступления» и только со слезами на глазах смотрели на конфискованные талоны.

Только однажды мы одержали славную победу. Нам попался молодой крестьянин-богатырь, выше нас на голову и в два раза шире в плечах. Он единственный попытался дать нам отпор. Конечно, он и не думал нас ударить: это усугубило бы его вину. Он только сжимал правый кулак, а левой отталкивал нас в надежде сбежать. Но мы набросились на него, как свора, повалили на землю, били кирпичами по лицу. Кулак все равно не разжимался. Тогда двое мальчиков придавили его руку к земле, а третий колотил кирпичом, пока между разогнутыми пальцами не показались заляпанные кровью талоны на пол-литра масла. В управлении при обыске у него обнаружили талоны еще на пять с половиной литров. Это было чудовищное преступление. Рассказывая, «как дошел до жизни такой», он здоровой левой рукой все утирал с лица кровь. Большую часть талонов он одолжил у односельчан, а на полтора литра накопила вся их семья: пол года в доме не было ни капли масла — все варили в подсоленной воде. Деньги были нужны ему на свадьбу. Поскольку он попался впервые, у него только конфисковали талоны и велели дать расписку, что больше спекулировать не будет. Пока он писал, разбитая правая рука дрожала — то ли от боли, то ли от обиды. Получилась расписка кровью.

Когда его отпустили, мы шли следом и громко поучали его. Прохожие, услышав про «целых шесть литров масла», поражались размаху спекуляции. Он молчал и не стыдясь плакал. Утирал глаза изувеченной правой рукой и вздрагивал от боли. На границе города мы от него отстали, а он, заплаканный, израненный, сбитый с толку, пошел дальше в сторону восходящего солнца, в свою далекую деревню.

Теперь я горько раскаиваюсь. Сумел ли он жениться? Чего ему стоило вернуть одолженные талоны? Я ясно вижу, как мы лупим его по голове обломками кирпичей, а он только отталкивает нас.

Сегодня спекулянтов сменили уличные разносчики. В одном Пекине их десятки тысяч. Так как они постоянно меняют место жительства, городские власти не могут собирать с них налог. К тому же считается, что они «портят облик города и нарушают общественный порядок». Для борьбы с ними создан особый отдел. На улицах города я нередко наблюдаю, как при крике «Отдел идет!» торговцы подбирают свои разложенные на земле копеечные товары и бросаются врассыпную.

Метод борьбы за тридцать лет не изменился: конфискация (правда, конфискуемых сейчас товаров мы тогда и в глаза не видели). Некоторое время назад я жил возле станции метро. Рядом с ней всегда стояли нелицензионные велорикши. Не раз я наблюдал, как работники «отдела» победоносно увозят на грузовике изъятые трехколесные велосипеды. Этим они лишали средств к существованию людей, возивших на себе других людей, чтобы заработать на еду и образование своим детям.

Общество не обращало внимания на противостояние между торговцами и властями, пока разносчик по имени Цуй Инцзе не зарезал сотрудника «отдела». Только тут волна публикаций в прессе заставила многих осознать, что конфискация товаров, велосипедов и тачек есть замаскированное лишение этих людей права на жизнь. В суде Цуй Инцзе выразил раскаяние в своем жестоком и бессмысленном поступке и сказал: «Прежде всего хочу извиниться перед пострадавшим и его родными. Знаю, словами горю не поможешь. Я ходил с лотком, чтобы выбиться из нищеты. Ничего не вышло».

После этого случая работников «отделов» снабдили коммуникаторами, противоударными жилетами, шлемами, защитными рукавицами и мощными фонарями. Полицейские инструкторы обучили их, как выбивать у нападающего нож, освобождаться от захвата воротника, шеи, пояса и волос.

Почему нынешние торговцы реагируют на конфискации совсем не так, как былые спекулянты времен моего детства?

Общественная идеология эпохи культурной революции суммируется словами Мао Цзэдуна: «Мы должны защищать то, с чем воюет враг, и воевать с тем, что он защищает». Никто тогда не посмел бы заявить, что враг иногда бывает прав, а мы не правы. Нынешнее сложное положение, когда порой невозможно провести границу между правым и виноватым, отражают слова архитектора китайских реформ Дэн Сяопина: «Не важно, черная кошка или белая, лишь бы мышей ловила». С ними закончились споры о том, по социалистическому или капиталистическому пути идет китайская экономика. Раньше мы восклицали: «Лучше социалистические сорняки, чем капиталистические злаки». Теперь этот лозунг потерял всякий смысл.

Разрыв между двумя эпохами прекрасно иллюстрирует судьба самого слова «разрыв».

Тридцать лет назад мы каждый день бездумно повторяли его, будто монашек, читающий сутры. Речь шла о разрыве между нашей несознательностью и передовым мышлением героя тогдашней пропаганды Лэй Фэна. С первого по десятый класс мы писали в сочинениях, как преодолеваем этот мифический разрыв и помогаем старенькой соседке носить воду из колодца. В выпускном классе наш учитель литературы не выдержал:

— Вы уже десять лет носите старушке воду!

Пишите теперь про старика, которому таскаете мешок с рисом!

Теперь мы тоже без конца говорим о разрыве, на этот раз настоящем: между богатыми и бедными, городом и деревней, востоком и западом страны. И общество бурно реагирует на этот разрыв, на резкое обострение социальных противоречий. Думаю, именно поэтому избиваемый кирпичами крестьянин не давал сдачи, а разносчик, у которого законным образом изъяли контрафактный товар, зарезал представителя власти.

При Мао страна развивалась медленно, но противоречия сокращались, за исключением разрыва между городом и деревней. В результате продвигаемой Дэн Сяопином «политики реформ и открытости» ВВП с 364,5 млрд юаней в 1978 году вырос до 21 трлн 87,1 млрд юаней в 2006 году, почти в 60 раз. Однако разрыв между городом и деревней только увеличился. По официальным данным, в 2007 году у горожан доход был в 3,33 раза выше, чем у сельских жителей, а в абсолютном измерении разница составила 9646 юаней — самый высокий показатель за все годы политики реформ.

1 мая 2006 года мой друг, известный телеведущий Цуй Юн-юань, вместе со съемочной группой и двадцатью шестью представителями различных профессий отправился по маршруту Великого похода, проделанного китайской Красной армией в 1934–1935 годах. За 250 дней они прошли более 6100 километров, через горы и степи, снега и ураганы, и 7 января 2007 года торжественно вступили в Пекин.

Приведу здесь один из его рассказов. Когда в Германии проводился кубок мира по футболу, они оказались в бедной деревушке на юго-западе Китая. Цуй Юн-юань решил приобщить местных ребят к празднику футбола и устроить товарищеский матч. И тут же столкнулся с двумя трудностями. Во-первых, в местном магазине не было футбольного мяча, и за ним пришлось отправиться в уездный город. Во-вторых, дети не только никогда не видели футбола, но даже и слова такого не слыхали.

Цуй велел своим декораторам соорудить футбольные ворота, усадил тысячу детей вокруг поля и приступил к просветительской деятельности. Начал он с пенальти. Положил мяч в двенадцати ярдах от ворот и подтолкнул вперед оператора — лучшего нападающего их группы. Однако тот, волнуясь на публике, так зарядил по мячу, что он перелетел через ворота и приземлился в кучу навоза. Смущенный оператор подбежал к куче, выудил из нее мяч, вымыл его в близлежащем пруду и вернул на место. Затем Цуй предложил детям по очереди забивать пенальти. И каждый из них после удара подбирал мяч и мыл его в пруду. Они решили, что это часть правил.

Тем летом трансляцию берлинского чемпионата в Китае смотрело более ста миллионов человек. В 2002 году матч между китайской и бразильской сборными во время чемпионата в Южной Корее и Японии посмотрело двести миллионов китайцев. Телевидение КНР показывало чемпионаты мира еще с 1978 года (тогда же была официально создана сборная Китая).

Многие китайские дети носят Nike и Adidas. Пекинская учительница рассказывала мне, что, поскольку все школьники ходят в одинаковой форме, соревнование в крутизне ограничивается обувью. Если все в баскетбольных кроссовках Nike, то они еще сравнивают, у кого суперкроссовки, как у Майкла Джордана, а у кого — как у Коби Брайанта.

Китай — большая страна. На востоке еще в середине восьмидесятых пили кока-колу, а выходцы из центральных горных районов в середине девяностых везли ее домой как гостинец.

В год пекинской Олимпиады люди со всего Китая ехали в столицу полюбоваться на специально возведенные по этому случаю стадион «Птичье гнездо» и плавательный комплекс «Водяной куб». К сожалению, большинство из них не могли попасть на территорию, потому что билеты давно разошлись, а у спекулянтов они стоили слишком дорого. Оставалось только сфотографироваться на фоне новых достопримечательностей. А на проходивших там состязаниях многие — причем лучшие — места пустовали. Дело в том, что мои богатые и знаменитые соотечественники, привыкшие к свободному образу жизни, купили билеты, а на соревнования не явились. Они и не задумались, что разрушили мечту множества китайцев, целый год копивших на поездку в Пекин.

В современном Китае на одной и той же сцене разыгрываются комедия и трагедия. Один за другим вырастают небоскребы Louis Vuitton и Gucci, в Шанхае, Гуанчжоу и Шэньчжэне с успехом проводятся выставки-продажи товаров класса люкс. На последней из них за несколько дней было реализовано продукции трех престижных марок на более чем двести тысяч юаней. Вдруг мы обнаружили, что из производителей роскоши превратились в ее потребителей. В результате мирового финансового кризиса западный рынок элитных брендов сократился, а в Китае он по-прежнему процветает.

В марте 2009 года американская торговая организация ISCS заявила, что в феврале объем розничных продаж предметов роскоши упал на 19,2 процента. С июня 2008 года хуже всего продаются в розницу именно товары класса люкс. А в недавнем докладе банка Голдман Сакс говорится, что в 2008 году годовой рост сбыта элитной продукции в Китае составил около 20 процентов. К 2015 году будет около 10 процентов, а объем сбыта превысит 11,5 млрд долларов. Китай станет лидирующим потребителем престижных марок, в мировом масштабе его доля достигнет 29 процентов. Доклад Китайской ассоциации брендовой стратегии потрясает воображение еще сильнее: на тот момент 13 процентов населения Поднебесной имели возможность приобретать элитные товары, к 2010 году насчитывалось уже 250 млн потенциальных покупателей.

И при этом многие люди не в состоянии свести концы с концами.

Безработные родители с ребенком проходили мимо фруктового ларька. Мальчик попросил бананы, ему хотелось вспомнить, каковы они на вкус. Но родителям не хватило даже на одну штуку. Мальчик плакал, не хотел уходить, и отец ударил его. Мать набросилась на отца, разгорелась ссора. Дома тот остро почувствовал свою никчемность, вышел на балкон и спрыгнул с десятого этажа. Жена побежала вниз, рыдала над телом, звала мужа, но осознав, что он мертв, успокоилась и вернулась в квартиру. Она привязала к крюку на потолке веревку, встала на табуретку, просунула голову в петлю. Но тут заметила, что мальчик с любопытством наблюдает за ней. Тогда она вынула шею из петли, слезла с табуретки и развернула стул с малышом к себе спиной. Потом опять забралась на табуретку и повесилась. Ребенок все плакал, уже не только из-за банана.

Другая история произошла с ученицей начальной школы. Однажды утром она проснулась с температурой и попросила родителей отвести ее к врачу. Родители-безработные ответили, что на врача денег нет, а им надо уходить на поиски работы. Тогда девочка сказала, что пойдет к врачу сама, но нужны двадцать юаней, не займут ли родители их у соседей? Отец стал посылать мать, мать отца — они уже много раз брали у соседей в долг и знали, что не смогут вернуть деньги. Девочка скрылась в своей комнате со словами, что не может идти в школу и ляжет в постель. Отец отправился искать работу, мать прибрала в кухне, а когда зашла в комнату, увидела, что дочь повесилась на красном галстуке — своем главном сокровище. Каждый вечер, вернувшись с уроков, она снимала его, бережно расправляла и аккуратно складывала.

Я не коллекционирую подобные истории, просто их ежедневно рассказывает мне жизнь. Но, конечно, не только их.

Сегодня в Китае несколько сотен тысяч человек располагают свободным доходом свыше 10 миллионов юаней каждый. Согласно составленному Рупертом Хугеверфом списку ста богатейших китайцев за 2009 год, в Китае 825 тысяч мультимиллионеров, из них 51 тысяча мультимиллиардеров, а средний показатель их годового потребления — 2 миллиона юаней.

И одновременно в стране 30 миллионов человек имеют годовой доход 600 юаней, и 100 миллионов имеют доход 800 юаней.

В феврале 2009 года, выступая в Университете Британской Колумбии (Ванкувер, Канада), я упомянул о тех, кто получает 800 юаней в год. Учившийся там китайский студент сказал мне из зала: «Не в деньгах счастье». Я содрогнулся. Таких благополучных китайцев, не желающих замечать своих обездоленных соотечественников, очень много. По-моему, это еще страшнее, чем само существование нищих и голодных. Я ответил: «Мы говорим не о том, что такое счастье, а о глобальной социальной проблеме. Если бы вы при доходе в 800 юаней утверждали, что не в деньгах счастье, я бы вас зауважал. Но у вас другие доходы».

В результате экономического чуда последних трех десятилетий среднегодовой рост Китая составил 9 процентов, к 2007 году мы стали третьей экономикой в мире. Но по доходу на душу населения мы занимаем сотое место. Этот страшный разрыв ярко свидетельствует о неравенстве в нашем обществе.

Несколько лет назад китайское телевидение провело опрос: что дети хотели бы получить в подарок 1 июня, в День ребенка? Мальчик из Пекина заказал настоящий «боинг», а девочка из бедного северо-западного района робко попросила белые кроссовки — думаю, столь же несбыточное желание.

Я уже писал, что путь, который Европа преодолевала четыреста лет, мы прошли за сорок. Но и сегодня одни китайцы живут, как современные европейцы, а другие — почти как средневековые. Разрыв касается не только истории, но и наших желаний и — в этом меня убедила ванкуверская история — нашего осознания действительности.

Напоследок расскажу вам подлинный случай, произошедший в одном процветающем, многолюдном южнокитайском городе. Там двое безработных похитили шестиклассницу. Подстерегли ее по дороге из школы, вставили кляп в рот и затащили на территорию идущей под снос фабрики — там они и жили. Взяли у девочки номер мобильного ее мамы, позвонили из ближайшего автомата и потребовали выкуп. Неопытные разбойники не знали, что нужно звонить из далекого места. В результате их быстро разыскали. Но до этого они успели одолжить у кого-то двадцать юаней и купить две упаковки с готовой едой — одну съели на пару, другой оделили девочку. Когда явилась полиция, спасенная девочка попросила:

— Отпустите их, они такие бедные.

28 августа 2009 года