После того как его карьера пошатнулась, мужчина-супермодель Дерек Зулендер, главный герой фильма «Zoolander», стоял и смотрел на свое отражение в грязной луже рядом с тротуаром и спрашивал себя: «Кто я?» Чтобы ответить на этот вопрос, решает он, ему необходимо отправиться в путешествие домой. Это всем известная история самопознания: когда мы надеемся найти ответ на вопрос, кто мы есть, отслеживая в обратном порядке череду обстоятельств жизни вплоть до детства. Большинство из нас, включая супермоделей мужского пола, обладают этим чувством происхождения. Мы воспринимаем наше Я как путь во времени из детства во взрослость, прочерченный по всей длине пунктирной линией из людей и событий, повлиявших на нас и сформировавших из нас того, кем мы являемся.

Наше Я существует в отражении зеркала, которое мир держит перед нами. В 1902 году американский социолог Чарльз Хортон Кули придумал термин «Зеркальное Я», чтобы выразить то, как Я формируется за счет отражения мнений о нас окружающих людей. Люди формируют себя, чтобы соответствовать восприятию других людей, которое зависит и от воспринимающего, и от контекста восприятия. Супруг(а), семья, начальник, коллеги, любимый человек, обожатели и попрошайки на улицах – каждый из них держит перед нами зеркало всякий раз, когда мы контактируем с ними, и мы демонстрируем разные Я.

Любой человек и коллектив могут полагать, что знают нас, но они не могут знать нас, поскольку не участвуют во всем многообразии тех обстоятельств, в которых существуем мы. Вспомните обычные причитания знаменитостей, жалующихся, что персона, которой они предстают на публике, не совпадает с их истинной личностью в приватной обстановке. Более того, Кули утверждает, что у нас вообще нет никакой особой ипостаси, независимой от окружающих. Мы являемся продуктом тех, кто нас окружает, или, по крайней мере, наших представлений о том, чего они от нас ожидают. Он суммировал такое заключение об иллюзии Я следующим закрученным логическим пассажем: «Я не то, что я думаю о себе, и не то, что вы думаете обо мне. Я то, что я думаю, что вы думаете обо мне».

Рассмотрим следствия, вытекающие из понятия зеркального Я Кули. Прежде всего как возникает чувство собственного Я? Как дети вырабатывают понимание, что думают другие и, главное, о том, что эти другие думают о них? Это, наверное, особенно важно в трудном подростковом возрасте, когда дети пытаются найти свое настоящее Я. Как формируется наша индивидуальность из характеристик, заложенных в нас биологией и культурными стереотипами?

 

Человек в зеркале

Когда Дерек Зулендер посмотрел в лужу и увидел там невероятно привлекательное лицо, он сразу узнал, кто смотрит на него в отражении. Однако эта, казалось бы, тривиальная способность узнавать самого себя доступна не каждому. По мере того как мы стареем, деградация мозга может прогрессивно нарушать повседневные функции, которые воспринимаются как само собой разумеющиеся, включая те, что генерируют наше чувство индивидуальности. Например, 77-летний австралиец ТХ, глядя в зеркало, описывает джентльмена, смотрящего оттуда на него, как свою точную копию, но, несомненно, являющуюся другим человеком. У ТХ нормальный уровень интеллекта, и он не сумасшедший, но он не соглашается, что отражение в зеркале и есть он сам. Когда его спрашивают, откуда пришел тот человек в зеркале, ТХ отвечает, что это, вероятно, сосед из ближайшей квартиры. Он выдумывает невероятную историю, чтобы оправдать появление незнакомца в зеркале, но правда в том, что у ТХ редкое неврологическое состояние – нарушение самоидентификации в зеркале. Такие пациенты считают, что их собственное отображение им не принадлежит. Они признают сходство, но не признают самих себя. Видимо, что-то нарушается в цепях мозга, обрабатывающих информацию о лицах, и не позволяет регистрировать им собственную внешнюю идентичность. Никакого проблеска узнавания!

Иногда у всех нас бывают потеря связи с реальностью и деперсонализация. В таком состоянии мы утрачиваем ощущение собственного Я.

Нарушение самоидентификации – одно из диссоциативных расстройств. Индивидуум не ощущает связи с реальностью, поскольку его самоощущение и идентификация себя в мире нарушены. Иногда даже человек уверен, что он мертв и что весь мир вокруг него и все его ощущения иллюзорны. Это именуют синдромом Котара. Он встречается очень редко, но я получил представление об этом расстройстве от коллеги, отец которого страдал им. Его отец полагал, что живет в искусственном мире, где нет ничего реального.

Переживания момента «здесь и сейчас» как реальности являются частью нашей осознанной осведомленности о текущей обстановке. Иногда у всех нас бывают потеря связи с реальностью и деперсонализация. В таком состоянии мы утрачиваем ощущение собственного Я. Это состояние похоже на сон, оно может сопровождаться отсутствием сопереживания и чувством разобщенности с телом. Вам может казаться, будто вы актер, играющий в пьесе, или смотрите на мир из-за стекла. Это на удивление общие проявления для всех. Оценки разнятся, но в среднем три четверти из нас испытывают такое состояние в некоторые периоды своей жизни – особенно после стрессовых событий. Есть данные, что более половины солдат, возвращающихся с боевых военных операций, испытывают состояние деперсонализации. Очевидно, что если жизненные стрессы могут нарушить восприятие себя настолько, что индивидуум больше не чувствует себя самим собой, то такие эпизоды подтверждают хрупкость конструкции Я.

Даже нарушение идентификации отражения, возможно, не столь редкая вещь. Многие из нас испытывали чувство, что лицо, которое мы наблюдаем в зеркале, кажется не нашим собственным – особенно когда мы находимся под действием каких-либо психотропных препаратов, способных нарушить восприятие реальности. Изменение идентификации отражения можно вызвать и с помощью гипноза. Но вовсе не обязательно испытывать опустошение или пребывать в измененном состоянии сознания, чтобы ощутить временное разъединение между ощущением себя и вашим собственным отражением. Попробуйте. Включите приглушенный свет или зажгите свечи и внимательно посмотрите на себя в зеркале. Через минуту или две вы начнете испытывать странное ощущение. Вы начнете ощущать деперсонализацию. После минуты пристального взгляда большинство людей начинают видеть искажение собственного лица до такой степени, что оно перестает выглядеть их собственным и больше кажется лицом незнакомого человека. Чем бы ни было Я, которое мы ощущаем, глядя в зеркало, стоит лишь присмотреться к нему повнимательнее, и оно легко растворяется.

Что делают дети или, если уж на то пошло, животные, когда они видят свое отражение в первый раз? Следуя наблюдениям Чарльза Дарвина, обнаружившего, что орангутанг Лондонского зоопарка, по всей видимости, не узнал себя в зеркале, психолог Гордон Гэллап разработал метод оценки самоузнавания у животных. Гэллап наносил небольшой мазок красной губной помады на лоб спящему животному. Затем он наблюдал, как оно реагирует, когда видит себя в зеркале. Если животное замечало, что что-то не так с его наружностью, то Гэллап считал это критерием того, что у животного есть концепция Я (самоидентификация).

Гэллап обнаружил, что многие животные, включая некоторых взрослых человекообразных обезьян, могут узнавать себя, поскольку они старались стереть помаду со своего лба, но другие не узнавали. Многочисленные последующие исследования доказали, что зеркальный тест с успехом проходят те животные, которые живут в социальных группах. Интересно, что человеческие младенцы, как правило, не узнают себя в зеркале как минимум до середины второго года жизни. Они обращаются с малышом в зеркале просто как со сверстником. Некоторые исследователи полагают, что они не выработали еще чувство собственного Я, поэтому неспособны узнать себя в зеркале.

Рис. 6. Приблизительно в полтора года человеческие дети одолевают тест губной помады

 

Почему мы теряем себя в отражении

Почему человек не помнит, как был младенцем? Почему мы не можем помнить свое младенческое Я? Каково ваше самое раннее воспоминание? Если вы похожи на большинство людей, то это будет событие в районе ваших 3–4 лет, причем совсем отрывочное. Всегда существует несколько необычных людей (и они действительно необычны), которые говорят, что помнят свое рождение: прохождение через родовые пути и шлепки акушерки по попке. У остальных нет никаких воспоминаний о себе до двухлетнего возраста, и даже потом воспоминания ближайшего времени являются фрагментарными и несвязанными. Дело не в том, что вы забыли, как быть младенцем – вы просто не были нынешним «собой» в том возрасте, поскольку у вас не было сложившегося Я, поэтому вы не можете осознать ранние переживания как личность, с которой эти переживания случились. Когда вы смотрите детские фотографии, вы узнаете себя, но вы не вольны вернуться обратно в сознание малыша, которым вы когда-то были. Почему так?

С течением времени следы стерлись в вашей памяти подобно поблекшим фотографиям? Не похоже на то. Двенадцатилетний подросток настолько же мало помнит свои (относительно недавние) младенческие впечатления, как и сорокалетний взрослый. Однако последний прекрасно помнит события 30-летней давности, когда ему было 12 лет.

Значит, отсутствие воспоминаний нельзя объяснить тем, что прошло слишком много времени. Возможно, младенцы вообще не способны формировать воспоминания? Без способности запечатлевать в памяти ощущение своей идентичности невозможно. Такая потеря случилась с Клайвом Уэрингом, выдающимся музыковедом из Кембриджского университета, который был поражен герпетическим энцефалитом в 1985 году. Это был простой герпес, который вызывает болячки-простуды на губах, но у Клайва он проник через защитные ткани, которые предохраняют мозг, что привело к раздуванию и разрушению тонкой структуры гиппокампа – структуры, где нейронные цепи кодируют воспоминания. И хотя Клайв выжил, перенеся энцефалит, у него осталась тяжелая форма амнезии, и теперь он не может вспомнить, что случилось мгновение назад. В своих мемуарах 2005 года, названных «Forever Today» Дебора Уэринг описывает мучительное существование своего мужа. «Это выглядит так, будто каждый момент пробуждения – момент первого пробуждения». Клайву постоянно кажется, что он только что очнулся от бессознательного состояния, поскольку в его сознании нет свидетельств, что он пробуждался и прежде… «Я ничего прежде не слышал, ничего не видел, ничего не касался, ничего не нюхал, – говорит он, – как будто прежде меня не было».

Вероятно, наиболее драматичный аспект состояния Клайва: он хорошо помнит фрагменты своей прошлой жизни и точно знает, кто такая Дебора. Всякий раз, когда он ее видит, он со слезами бросается к ней в объятия, как будто это встреча надолго разлучавшихся влюбленных, даже если она покинула комнату всего лишь несколько минут назад. Не будучи способным сохранять в памяти новые впечатления, Клайв навсегда попал в ловушку момента здесь и сейчас. Он ведет дневник, пытаясь отследить свое существование, но это приводит к болезненному чтению: «2.00 пополудни – Я пришел в себя в самый первый раз. 2.14 пополудни – Теперь я в сознании. 2.19 пополудни – Только что впервые очнулся». Причем каждая предыдущая запись вычеркивается, поскольку он уверен, что только теперь пришел в сознание. Дебора описывает, как однажды она застала Клайва держащим в одной руке плитку шоколада, а другой он повторно закрывал и открывал ее, как будто практиковался в хитром фокусе. И каждый раз он заново с радостью обнаруживал шоколад. Без способности запечатлевать в памяти из сознания Клайва Уэринга исчезает все, что исчезает из поля его зрения.

Великий психолог Жан Пиаже был уверен, что младенцы начинают жизнь так же, как Клайв, – неспособными помнить что бы то ни было, если это не воспринимается сейчас. Он считал, что младенцы не могут формировать устойчивые воспоминания об окружающем мире. Однако сегодня мы знаем, что это не совсем так, поскольку младенцы способны запечатлевать в памяти. Они учатся уже в утробе, и это требует сохранения информации. За последние 30 лет были проведены сотни экспериментов с младенцами, которые требовали от них обладания памятью, и она показала себя на редкость устойчивой. Например, трехмесячные груднички, которых научили дергать ножками, чтобы привести в движение мобиль, привязанный к их ножке ленточкой, помнили об этом жизненном опыте месяц спустя. Когда их приносили в лабораторию, они начинали дергать ножками намного быстрее, чем младенцы, не проходившие начальной подготовки.

Таким образом, младенцы прекрасно сохраняют опыт в памяти. Однако содержимое их памяти не становится частью той личной истории, которую мы обычно пересказываем, став гораздо старше и предаваясь воспоминаниям.

Скорее, проблема заключается в том, какого типа запечатления формируют младенцы? Возможно, они воспроизводят из памяти события только тогда, когда вы возвращаете их в ту же самую ситуацию, именно поэтому они узнают обстоятельства, с которыми уже сталкивались. Так, в 1999 году специалисты, изучающие память, проводили эксперимент с десятком студентов. Раньше им показывали фрагмент картинки всего в течение 1–3 секунд. Но несмотря на то что прежде они видели фрагмент совсем недолго, теперь студенты смогли узнать картинку… Ничего удивительного, скажете вы. Однако самое интересное я приберег на сладкое: узнавание картинок в 1999 году происходило спустя 17 лет после их первого показа! Прежние малыши к этому времени стали студентами, и некоторые из них даже не могли вспомнить, что участвовали в исходном исследовании в 1982 году в Университете Миннесоты. Тем не менее где-то в паутине сетей их памяти сохранились следы старых впечатлений, поскольку они узнавали картинки, даже будучи не в силах припомнить, что когда-то их уже видели.

Даже Клайв Уэринг, кажется, способен был учиться, правда, не мог запомнить то, чему научился. Это подобно неосознанному знанию. Как Клайв, так и младенцы, возможно, не обладают способностью осознанно припоминать или размышлять над своим предыдущим опытом. В противоположность этому, большинство из нас могут вспомнить, что мы ели вчера на завтрак, путем активного реконструирования события в своем сознании. Это требует особого вида памяти, которую психологи называют «эпизодической». Она отражает актуальный опыт припоминания эпизодов, составляющих нашу жизнь. Воспоминания о таких эпизодах критически важны для создания истории своего Я. И наиболее личные из них и есть автобиографические воспоминания – те события, где мы выступаем главным действующим лицом.

Может возникнуть соблазн считать, что наша автобиографическая память содержит абсолютно точные воспоминания, но, как и любая память, она не сводится к документальной фотографии или записи. Показано, что человеческие воспоминания реформируемы и деформируемы. У нас в голове нет подобных видеоархиву записей наших собственных переживаний. В нашем банке памяти нет микрофильмов.

Воспоминания постоянно активны – как история, которую рассказывают снова и снова. Более того, когда мы сталкиваемся с новым опытом, имеющим отношение к прежним воспоминаниям, мы интерпретируем его с их учетом, а они, в свою очередь, трансформируются этим новым опытом. Мы постоянно интегрируем «здесь и сейчас» в свое прошлое. Вот пример. Прочтите следующий список из 15 слов и постарайтесь запомнить их как можно лучше. Уделите пару секунд каждому слову, чтобы хорошо запечатлеть его в памяти.

Дойдя до конца главы, ответьте на вопросы, чтобы проверить, насколько хорошо вы запомнили слова. Многие люди терпят неудачу в этом тесте, и при этом они практически уверены, что дают правильный ответ, что делает данные эксперимента еще более эффектными. Как может большинство людей ошибаться и при этом быть такими убежденными в своей правоте?

Системы нейронных цепей, о которых мы говорили раньше, демонстрируют, что вся информация сохраняется в виде паттернов активации. Вы ошибочно вспоминаете о присутствии в списке слова, которого там никогда не было, поскольку оно по своему смыслу связано с другими словами списка. Скорее всего, дело обстоит так. В нейронных цепях, работающих с речью и значениями слов, паттерн, представляющий слово, которое вы, по вашему мнению, встретили, был включен в качестве части побочной активности других обработанных и закодированных слов. Если учесть, что воспоминания есть продукт постоянного нейронного обновления, то удивительно, что мы вообще помним что-то с достаточной ясностью.

В 1932 году британский психолог сэр Фредерик Бартлетт – один из немногих психологов, которые когда-либо были произведены в рыцари, – продемонстрировал, что воспоминания не являются точной копией прошлых событий, они, скорее, представляют собой их реконструкцию – вроде истории. Подобно игре в «Испорченный телефон», всякий раз, когда история рассказывается и пересказывается, она изменяется. Фактически путем наводящих вопросов могут быть сконструированы абсолютно ложные воспоминания. В своей знаменательной работе Элизабет Лофтус продемонстрировала: если показать взрослому человеку эпизод с дорожной аварией, а потом задавать ему наводящие вопросы типа «Белая машина тронулась на красный свет?», испытуемый будет справедливо отрицать это (поскольку среди машин, стоявших на светофоре, вообще не было белой). Однако по прошествии нескольких недель, если вы попросите его вспомнить видеосюжет, он с большей вероятностью расскажет, что видел, как белая машина тронулась на красный свет. Упоминание белой машины при первичном опросе запечатлевается в памяти и накладывается на первичную информацию. Нейронные цепи, где закодировано воспоминание, оказываются «загрязненными» нейронной активацией цепей при последующем опросе. Аналогично, если ребенку рассказать, что он когда-то потерялся в торговом центре, он может выдать красочные воспоминания об этом событии, хотя оно с ним никогда не случалось.

Вымышленные воспоминания не ограничиваются молодостью и наивностью. Пиаже не раз описывал попытку своего похищения, произошедшего, когда он был маленьким ребенком. Много лет спустя он живо вспоминал, как его няня отбилась от неудачливых похитителей. Однако в конце концов под давлением чувства вины няня призналась, что выдумала всю историю с похищением, чтобы родители Пиаже чувствовали себя в долгу перед ней. Половина взрослых, которым показывают фотомонтаж, где они в детском возрасте летят на воздушном шаре, вспоминают фиктивное событие и подробно описывают его. Даже Элизабет Лофтус, величайший в мире эксперт по ложным воспоминаниям, не имеет иммунитета против них. Когда ей было всего 14 лет, ее мать утонула в плавательном бассейне. Тридцать лет спустя, на праздновании дня рождения, дядя Лофтус напомнил ей, что она нашла тело своей матери. В течение следующей пары дней отчетливые воспоминания об этом ужасном моменте возвращались и преследовали Лофтус, несмотря на то что были иллюзорными. Ее дядя ошибся. Не Лофтус обнаружила тело своей матери, а ее тетя. Позднее Лофтус сказала: «Больше всего потрясает мысль о том, что то, во что мы верим всем сердцем, вовсе не обязательно правда».

 

Память как куча компоста

Все мы знаем, что можем что-нибудь забыть, но обнаружить, что воспоминание сфабриковано, – это нечто другое. Это шокирует, поскольку заставляет нас сомневаться в своем собственном разуме. Если все мы способны живо припоминать события, которые никогда с нами не происходили, то это подрывает надежность памяти и в конечном счете саму реальность нашего Я. Подобный шок возникает потому, что иллюзия себя включает представление о том, что мы знаем свое сознание и распознаем свои собственные воспоминания. Но мы ошибаемся. Причина столь болезненного воздействия ложных воспоминаний состоит в том, что многие люди не понимают, как работает память. Психологи Дэн Саймонс и Крис Шабри недавно опросили 1500 взрослых американцев и обнаружили глобальное заблуждение, которого придерживаются люди. Приблизительно двое из трех взрослых (63 %) полагали, что память работает как видеокамера, записывая опыт, который позже можно воспроизвести. Половина респондентов были уверены, что как только информация запечатлена, она остается неизменной. Эта ошибочная концепция объясняется аналогией с другими способами хранения информации. Распространенная метафора, используемая для описания человеческой памяти, – это сравнение с обширной библиотекой, где хранятся тома с информацией. Это не так. Человеческая память не похожа ни на компьютерный жесткий диск, ни на доисторическую чистую табличку, на которой жизненный опыт оставляет свои следы.

Наша иллюзия себя настолько переплетена с личными воспоминаниями, что, когда мы припоминаем событие, мы уверены, что восстанавливаем точный эпизод нашей истории.

Если какая-нибудь метафора и годится для описания памяти, то это компостная куча, находящаяся в состоянии постоянной реорганизации компонентов. Впечатления укладываются в мозг, как садовые отходы, сгребаемые в компостную кучу. И совсем недавние пополнения этой кучи вначале сохраняют структуру и множество деталей, но со временем они постепенно разлагаются, перемешиваются и интегрируются с остальным опытом. Некоторые события особенно выделяются и долго не разлагаются, но это редкий случай. Остальное превращается в сплошную перемешанную массу. Когда речь заходит о памяти, Дэн Саймонс напоминает нам, что «люди склонны гораздо больше доверять точности, полноте и жизненности своих воспоминаний, чем воспоминания того заслуживают».

Наша иллюзия себя настолько переплетена с личными воспоминаниями, что, когда мы припоминаем событие, мы уверены, что восстанавливаем точный эпизод нашей истории, как будто открываем фотоальбом и рассматриваем старый снимок. Если мы впоследствии обнаруживаем, что эпизода никогда не было, то все наше Я ставится под сомнение. Но это лишь потому, что мы пребываем в иллюзии, что наше Я имеет надежную историю.

 

Вспомнить не все

В голливудской версии замечательного рассказа Филиппа К. Дика «Продажа воспоминаний по оптовым ценам», Арнольд Шварценеггер играет роль Дугласа Куэйда, борца за свободу марсианской колонии, которому была имплантирована ложная память о том, что он является строителем, работающим на Земле. Экранизация под названием «Вспомнить все» («Total recall») – это остросюжетный триллер с заговором, полным поворотов и вывертов. К дискуссии о Я он имеет отношение потому, что личность Куэйда изменилась, когда изменилось содержимое его памяти. Именно поэтому Элизабет Лофтус так ужаснулась, узнав, что у нее тоже бывают ложные воспоминания. Это означает, что мы не обязательно являемся теми, кем себя считаем. Наша личность есть сумма наших воспоминаний, но оказывается, что воспоминания текучи, изменяемы сопутствующими обстоятельствами, а иногда и просто фабрикуемы. Таким образом, мы не можем доверять им, и наше чувство Я скомпрометировано. Обратите внимание, что это приводит нас к очевидному парадоксу: без ощущения Я воспоминания не имеют смысла, и в то же время Я представляет собой продукт воспоминаний.

Возможно, именно поэтому не существует воспоминаний о младенчестве. В младенческом возрасте мы не обладаем Я, т. е. способностью интегрировать свои переживания в осмысленные истории. У нас нет ощущения Я, в которое мы могли бы интегрировать новый опыт. Оно требует опыта – в частности, перенятого у старших. Приблизительно около двух лет дети начинают говорить с родителями о прошедших событиях. Дети, чьи родители проводят много времени, разговаривая с ними и обсуждая прошедшие события в возрасте от 2 до 4 лет, гораздо лучше помнят свою жизнь в 12–13 лет.

И это не просто проблема языка, важен способ обсуждения событий с детьми. Структурируя ранний опыт своих детей, родители обеспечивают им возможность организовать их переживания в осмысленные истории, потому что проще помнить истории, когда мы становимся в них главным персонажем. Взрослым необходимо организовать переживание и его контекст в единое цельное представление о событии, имеющее смысл для ребенка, что приведет к надежному кодированию и хранению информации в мозге ребенка. Десятилетия психологических исследований доказали, что смысл и контекст существенно улучшают припоминание.

Именно поэтому специалист в области памяти Марк Хоу утверждает, что малышам, которые не проходят зеркальный тест Гэллапа, не хватает ощущения Я, и поэтому их воспоминания превращаются в несвязанные события – впечатления, у которых нет никакого значительного смысла. Чтобы воспоминания обладали смыслом, они должны быть нанизаны на стержень Я. Однако Филипп Рошá, проводящий пожизненное исследование развития Я, утверждает, что зеркальный тест у людей на самом деле служит оценкой наличия самоосознания в том плане, как ты выглядишь в глазах других. Он рассуждает, что в 18 месяцев дети не беспокоятся о том, как они выглядят со стороны, и поэтому не особо озабочены красной кляксой на своем носу. Где-то ко второму году жизни дети становятся более озабоченными своим внешним видом и тем, как их видят другие.

Таким образом, возможно, тест узнавания себя с полоской помады в зеркале вовсе не является универсальным критерием самосознания. В ходе одного исследования кенийских детей в возрасте от 2 до 7 лет Рошá обнаружил, что только 2 из 104 детей, посмотрев в зеркало, отодрали стикер, который до этого был тайком наклеен им на лоб. Почему? Не могло быть того, чтобы они не узнавали себя в зеркале. Они видели себя и прихорашивались перед зеркалом множество раз. Скорее всего, говорит Роша, в отличие от своих американских сверстников, кенийские дети не знали, что делать в такой необычной ситуации. Они не знали, надо ли они снимать со лба стикер, который налепил туда странный западный ученый, приехавший в деревню.

Это удивительный выверт интерпретации самоузнавания Гэллапа. Возможно, прохождение зеркального теста не обязательно служит критерием самоузнавания, а в большей степени констатирует смущение перед другими. Зеркальный тест указывает на озабоченность тем, что окружающие думают о вас. Однако для самосознания действительно требуется сначала понять, что другие способны думать о тебе. Необходимо иметь некое ощущение Я, чтобы сравнить это Я с ожиданиями других.

 

Теория разума

Если человек беспокоится о том, что другие думают о нем, значит, он имеет представление о том, что происходит в сознании других людей. Такое представление назвали «теорией разума». Этот термин был предложен Дэвидом Премаком, который стремился установить, понимают ли шимпанзе, что у других есть мысли и какими могут быть эти мысли.

Мы все полагаем, что люди делают что-то, потому что они так решили. Другими словами, мы знаем: у других людей есть свои мысли, цели и намерения, и это мотивирует их действия. И это кажется нам настолько очевидным, что мы воспринимаем эту «теорию» как нечто само собой разумеющееся. Но есть немало данных о том, что для развития способности к такому мировосприятию требуется некоторое время. И, возможно, ею обладают не все представители животного царства.

Животные могут обращать внимание на людей и их действия, но не ясно, понимают ли они, что те обладают своими соображениями, на которые опираются эти действия. Животные не включаются в социальный обмен в виде подражания и копирования со своими хозяевами. И тем не менее мы склонны приписывать животным сложные психические состояния.

Вы помните гориллу-самку Бинти, спасшую маленького мальчика, упавшего в ее вольер, в зоопарке недалеко от Чикаго в 1996 году? Все смотрели в удивлении, как это дикое животное подобрало безвольное тело трехлетнего мальчика и понесло его к двери, где его могла забрать «Скорая помощь». Мировая пресса быстро приписала Бинти невероятные сочувствие и заботу, но они не знали, что служители зоопарка тренировали самку гориллы приносить им куклу в ожидании ее возможной беременности.

Даже наши ближайшие родственники среди приматов, шимпанзе, могут показаться очень дальними, если наблюдать их в дикой среде. Знаменитый приматолог Джейн Гудолл наблюдала шимпанзе по имени Пэшн, которая регулярно воровала детенышей у других матерей и вместе со своими собственными детенышами съедала их. Несмотря на нашу склонность к антропоморфизму (приписывание человеческих качеств животным), мы как вид, вероятно, уникальны в своей способности понимать психическое состояние других во всей его сложности, что приносит нам огромную пользу в повседневных социальных взаимодействиях.

Эта способность появляется рано. Человеческие младенцы подготовлены эволюцией к тому, чтобы искать других людей и вступать с ними в контакт. Например, младенцы обращают внимание, на что смотрят другие люди, и таким образом они улавливают связь между взглядом и действием: ведь направление взгляда следует нашим намерениям. Если взрослый долго смотрит на одну из двух игрушек, но потом берет не ту игрушку, на которую смотрел, младенцы очень удивляются. То, на что мы смотрим, раскрывает наши интересы и желания, и груднички это понимают!

Выражение лица тоже служит хорошим индикатором того, о чем думает другой человек. Когда полуторагодовалому малышу предлагают брокколи или крекеры, они обычно выбирают последнее. Крекеры для малышей гораздо вкуснее брокколи. Однако если они видят, как взрослый морщит свой нос при виде крекеров и улыбается с выражением «ням-ням», глядя на овощи, то впоследствии дети просят брокколи, когда у них спрашивают, что им дать поесть. Малыши способны определить, что нравится взрослым.

Мы все полагаем, что люди делают что-то, потому что они так решили. И это кажется нам настолько очевидным, что мы воспринимаем эту «теорию» как нечто само собой разумеющееся.

Однако это наблюдение на самом деле не требует присутствия «теории разума». Выяснить, что нравится или не нравится другим, можно, просто видя, улыбаются эти люди или хмурятся. Мы делаем это постоянно, ища внешние поведенческие индикаторы, раскрывающие предпочтения других. Даже животные способны на это. Как могут подтвердить многие владельцы домашних питомцев, животные прекрасно понимают, когда их хозяева довольны ими или злы на них, но это не требует понимания того, что у хозяина на уме. Дабы доказать наше понимание того, о чем на самом деле думает другой человек, надо доказать, что мы способны распознавать, когда он придерживается ошибочных или ложных убеждений. Убеждение – это просто идея, которую мы считаем истиной. Но иногда мы ошибаемся. Если вы можете понять, что кто-то придерживается ложного убеждения, значит, вы можете представить, что именно человек думает, даже если его мысли неверны с точки зрения фактов. Это достаточно тонкий уровень проникновения во внутренний мир другого человека.

Например, если вы покажете мне кондитерскую коробку и спросите, что внутри, то я, скорее всего, отвечу, что там конфеты или другие сладости. Однако если вы откроете ее и окажется, что там на самом деле карандаши, то я пойму, что ошибся. Мое суждение оказалось ложным. Трехлетние дети сделали бы такую же ошибку. В конце концов, у них нет рентгеновского зрения. Но если теперь вы попросите меня представить, что ответит мой сосед, когда его спросят, что лежит в коробке, я буду знать, что, скорее всего, он совершит ту же ошибку, что и я. Я понимаю, что он не будет знать, что лежит в коробке. В противоположность этому, трехлетние дети полагают, что кто-то другой, если его вдруг спросить про содержимое коробки, уже будет знать, что в ней карандаши, и ответит: «Карандаши». Им пока невдомек, что кто-то тоже придет к ложному заключению о том, что лежит в коробке, придерживаясь того же ложного суждения. Однако к четырем годам большинство детей уже понимают, что люди наверняка будут отвечать «конфеты», о содержимом кондитерской коробки.

Психологи полагают, что у маленьких детей не столь развита пока теория разума, чтобы прогнозировать чьи-то ошибочные суждения. Они не могут посмотреть на вещи с точки зрения другого человека. В одном классическом эксперименте дети смотрели сценку, где кукла, которую звали Салли, прятала свой стеклянный шарик в буфет, прежде чем уйти из дома. Когда она уходила, другая кукла Энн, приходила, брала шарик Салли и перепрятывала его в кухонный ящик. Критическим был вопрос, что подумает Салли: где ее шарик? Когда дети смотрели сценку, трехлетние отвечали, что Салли полезет в кухонный ящик искать там свой шарик, в то время как четырехлетние говорили, что она будет искать его в буфете, где прятала сама.

Очевидно и другое. Если вы понимаете, что человек может иметь ложные убеждения, вы способны обманывать его, сообщая ложные сведения. И если задуматься, насколько обман эффективен в социальном манипулировании, становится ясно, что с эволюционной точки зрения теория разума – очень ценный инструмент, которым следует обладать. Она позволяет перехитрить сородичей, приведя их к ложным предположениям.

Недостаточно развитая теория разума у детей отчасти объясняет, почему они порой так нелепо врут. Например, когда ребенок осознает, что наказание неизбежно, то на вопрос: «Это ты съел шоколадное пирожное?» – он отвечает «нет», хотя шоколад размазан у него по всему лицу. Лишь позже дети становятся более изощренными в создании правдоподобных историй о том, почему шоколад оказался у них на лице, обвиняя кого-то другого.

Теория разума на деле представляет собой вид психологической проницательности – понимание вещей с учетом точки зрения другого человека из серии «он думает, что она думает». Чтобы делать это, надо быть способным прослеживать то, что возрастной психолог Элисон Гопник назвала «контрфактуальностями – «если бы да кабы» нашей жизни». Контрфактуальности позволяют вам представить себе различные сценарии развития событий.

Например: что этот человек может предпринять, исходя из того, что он знает. Так мы домысливаем других людей. И для этого нам необходимо обладать когнитивными механизмами, которые просчитывают разные возможные исходы и проигрывают их в нашей голове. Это происходит в основном в ситуациях социальной конкуренции, где приходится предугадывать, что другие сделают в следующий момент. Известно, что теория разума появляется раньше у детей, у которых есть братья и сестры. Постоянная битва за сохранение места в семейной иерархии заставляет детей учиться обводить вокруг пальца своих братьев и сестер.

 

Слепота разума

Не каждый человек вырабатывает теорию разума. В своей книге «The Emphatic Brain» нейробиолог Кристиан Кейзерс описывает встречу с молодым аспирантом Джеромом, завершавшим свою кандидатскую работу по теоретической физике. Его коллега Бруно Уикер представил Джерома. И тот, войдя в помещение, говорил ровным голосом и ни разу не взглянул Кристиану в глаза.

Бруно: «Мы бы хотели спросить кое-что у тебя, – Бруно показывает Джерому коробку датского печенья, – как ты думаешь, что в коробке?»

Джером: «Печенье».

Бруно открывает коробку, в которой вместо ожидаемого печенья оказываются цветные карандаши.

(Затем в помещение входит ассистентка Бруно.)

Бруно: «Как ты думаешь, что она думает о том, что лежит в коробке?»

Джером: «Цветные карандаши».

Это человек, способный думать об абстрактных свойствах Вселенной, недоступных пониманию большинства из нас, однако он не способен спрогнозировать, что другой человек может подумать о содержимом коробки. Остается добавить, что Джером страдает аутизмом. Такое нарушение развития встречается приблизительно у 1 из 500 человек (хотя эта цифра, судя по всему, растет и во многом зависит от критериев определения расстройства). В общем случае аутизмом можно считать расстройство, сопровождающееся тремя основными проблемами: глобальный недостаток навыков общения, низкая способность к коммуникации и повторяющееся поведение. Аутизм считается спектральным расстройством, поскольку индивидуумы резко отличаются по степени проявления проблем. Большинство испытывает проблемы с интеллектом, некоторые находятся в зоне нормальных показателей, и есть немного обладающих уникальными способностями (например, они способны сказать, на какой день недели приходится любая дата в истории). Но все страдающие расстройствами аутического спектра имеют проблемы с социальными взаимодействиями.

Их проблемы в общении возникают оттого, что им недостает набора развитых социальных навыков, которые позволяют людям прогнозировать чужие суждения. На протяжении раннего детства обычные дети становятся все более искусными в понимании других людей благодаря развитию у них теории разума. К моменту достижения приблизительно 4 лет среднестатистический ребенок воспринимает людей как целенаправленных, действующих намеренно, имеющих предпочтения, желания, убеждения и даже ошибочные взгляды.

Обычные дети становятся довольно умелыми читателями мыслей, а также чувств. Они начинают воспринимать печаль, радость, разочарование и зависть другого человека как эмоциональный коррелят его поступков, который заставляет человека делать то, что он делает. К четырехлетнему возрасту дети становятся действующими игроками на социальной арене. Они копируют, подражают, передразнивают и способны сопереживать другим, сигнализируя тем самым, что они тоже являются частью социального круга – членами племени. Они разделяют общее социально заразное поведение вроде плача, зевоты, улыбки, смеха и проявлений отвращения.

Однако людям, страдающим аутизмом, недостает этого репертуара социальных навыков. Они, по сути, психологически слепы. Элисон Гопник гротескно описала свое представление о психологической слепоте, вообразив, каково это – присутствовать на званом обеде, когда у тебя аутизм. «Вокруг меня мешки из кожи, затянутые в куски ткани, свешивающиеся со стульев. Они перемещаются и вытягивают свои конечности неожиданным образом… Два темных пятна недалеко от их верха без остановки вращаются туда-сюда. Дырка под пятнами наполняется едой, и из нее вытекает поток шумов. Представьте, что шумные кожаные мешки внезапно двинулись в вашу сторону, и их шум становится громче, и вы совершенно не понимаете, почему, вы не способны объяснить их или предугадать, что они будут делать в следующий момент».

Неудивительно, что люди с аутизмом находят пугающими прямые социальные взаимодействия. Если вы не в силах постичь других людей, социальные контакты должны быть очень обескураживающими. Аутисты не могут прийти к заключению, что думают другие, и замыкаются в тех видах деятельности, которые не требуют участия людей. Возможно, именно поэтому многие страдающие аутизмом избегают прямого зрительного контакта, они никого не копируют, не подражают, не зевают, не испытывают тошноты, не смеются вместе с другими и не присоединяются к богатой палитре социальных сигналов, которыми мы обладаем как вид.

Темпл Грэндин предоставляет замечательную возможность проникнуться пониманием того, что такое страдать аутизмом. Она – доктор философии и один из наиболее уважаемых в мире специалистов в животноводстве, но она одновременно интеллектуальный и «высокофункциональный» аутист, способный приоткрыть тайну того, что такое психологическая слепота. Диагноз «аутизм» был поставлен Темпл еще в раннем детстве. Она окончила все ступени школы, а потом и колледж, но ей всегда было трудно общаться с другими людьми. Она не могла понять или предугадать их поведение и поэтому переключила свой интерес на животных, которые кажутся ей менее сложными. Ей лучше удается проникнуть в мироощущение животных, чем в психику людей, и со временем Темпл стала изучать условия содержания животных и разработала методы успокоения скота перед убоем. Люди же казались ей непредсказуемыми. Темпл научилась изучать людей – уделять много внимания их поведению и поступкам. Таким образом она научилась предугадывать, что они будут делать в знакомых ситуациях, чтобы самой иметь возможность вести себя приемлемо. Она описала свой опыт предсказывания поведения других людей Оливеру Саксу словами: это все равно что «быть антропологом на Марсе». Эта меткая фраза стала названием одного из бестселлеров Сакса.

Хотя для заболевания Темпл не выявлено определенных неврологических признаков, аутизм, по всей видимости, связан с нарушениями мозговой деятельности. Например, однояйцовые (гомозиготные) близнецы чаще одновременно страдают аутизмом, чем гетерозиготные, что позволяет предположить генетический компонент в этом расстройстве. Аутизм в 4 раза чаще встречается у мальчиков, чем у девочек, что тоже может служить косвенным указанием его биологической основы. На сегодняшний день существует множество свидетельств, что у людей с расстройствами аутического спектра лобные доли мозга функционируют иначе. Эти данные основываются на томографических исследованиях. Речь идет о функциональных изменениях в лобно-островковой коре и передней поясной. Передняя поясная кора служит «центром тревожной сигнализации», отслеживающим цели и конфликты, в том числе при социальных взаимодействиях. Если эти взаимодействия идут не по плану, если у людей начинают возникать ложные представления о нас, мы начинаем ощущать тревогу. Названные зоны коры являются частью системы зеркальных нейронов, которая активизируется, когда мы намеренно подражаем другим и сопереживаем им.

На данный момент данные томографических исследований зеркальной системы у страдающих аутизмом неоднозначны. По словам Кристиана Кейзерса, эта система у них не полностью нарушена, а лишь сильно отстает в развитии, поскольку эти люди не получают необходимой информации в процессе обычных социальных контактов.

Другие исследователи нацелились на иные специфические нейроны. Нейробиолог Джон Оллмэн из Калифорнийского технологического института выдвинул предположение, что дефицит социальных навыков у аутистов может быть вызван недостатком особого класса веретенообразных нейронов, называемых еще нейронами фон Экономо – по фамилии первооткрывателя, обнаружившего их в 1925 году. Это нейроны коры с чрезвычайно разветвленными дендритами, которые, как полагают, расходятся по разным областям мозга, активирующимся при социальном обучении. Наверное, поэтому веретенообразные нейроны обнаружены только у видов, которые особенно социальны, включая всех человекообразных обезьян, слонов, китов и дельфинов.

У людей наибольшее скопление веретенообразных нейронов обнаружено только в областях лобно-островковой коры и передней части поясной извилины, то есть в тех зонах, которые могут быть повреждены при аутизме. Считается, что работа веретенообразных нейронов состоит в отслеживании социального опыта переживаний – эта стратегия призвана облегчить понимание аналогичных социальных ситуаций в будущем. Они формируют нейронные сети, обеспечивающие базис для интуитивного социального обучения, когда мы наблюдаем и копируем других. Веретенообразные нейроны, возможно, помогают нам создавать и лепить себя за счет копирования и чтения поведения других людей.

Веретенообразные нейроны, возможно, помогают нам создавать и лепить себя за счет копирования и чтения поведения других людей.

Интересно, что плотность веретенообразных нейронов возрастает с младенческого возраста и у обычных детей достигает уровня взрослого человека приблизительно к четырем годам, то есть к тому возрасту, когда, по общему мнению специалистов, происходят значительные изменения в навыках общения и появляется чувство самоидентификации. Это может также объяснять, почему аутисты, у которых, вероятно, имеются функциональные нарушения в зонах скопления веретенообразных нейронов, с таким трудом познают то, что все остальные постигают, не особо задумываясь. Я недавно обсуждал это с одной хорошей подругой, она – мать девочки-аутиста. Ее дочь компенсирует свою проблему тем, что просит окружающих записывать описания самих себя и историй своей жизни, стремясь понять их. Это происходит потому, что она не может интегрировать случайную и базовую информацию, чтобы представить себе биографию человека, характеризующую его. Без такой способности социальной интеграции и понимания других человек с серьезной формой аутизма должен иметь совершенно иное ощущение себя, не включающее окружающих. Я могу только размышлять над этим, поскольку у меня нет аутизма, но я могу представить, что люди с тяжелым аутизмом обитают в собственном одиноком мире, очень изолированно от других.

 

Агония юности

Возможно, вы помните какую-нибудь вечеринку, когда вам было лет пятнадцать. Вы вошли в комнату, и все сразу замолчали и уставились на вас. Или, возможно, была ситуация, когда учитель в классе заставил вас встать, и все посмотрели на вас. Вы помните то чувство, когда ваше лицо вспыхнуло и стало красным, а ладони вспотели? Это невероятное смущение! Вы чувствовали себя так неловко!

У большинства из нас в жизни были ситуации стыда и страшного смущения, когда чувствуешь, что лучше умереть, и хочешь, чтобы земля разверзлась у тебя под ногами и поглотила тебя. Смущение и неловкость – ключевые компоненты отраженного Я. Если бы мы не беспокоились о том, что думают другие, то не испытывали бы смущения. Изначально маленькие дети эгоцентричны и обожаемы родителями. Непонятно, будут ли они вообще когда-нибудь думать о других. Однако по мере развития чувства Я ребенок все больше начинает переживать по поводу того, что о нем думают другие, подзуживаемый своей новоявленной теорией разума, позволяющей ему посмотреть на вещи глазами другого человека.

Такая осознанная осведомленность обеспечивает основу для нравственных ориентиров. Например, в одном классическом канадском исследовании нарушений социальных запретов, в вечер Хэллоуина исследователи тайно наблюдали за детьми. Детям сказали, что они могут взять только одну конфету из вазы после того, как хозяин уйдет в другую комнату. Если на стене висело зеркало, отражавшее ребенка в тот момент, когда он подходил к вазе со сладостями, детям становилось неловко и они поступали так, как им было сказано. Однако в домах, где такого зеркала не было, дети брали больше конфет. Не было зеркала, чтобы напомнить им, как это выглядит со стороны.

К моменту, когда дети достигают раннего подросткового возраста, они становятся особенно чувствительными к суждениям других. На самом деле они обычно представляют, что существует воображаемая аудитория, которая оценивает их. И эта незримая аудитория становится мукой подросткового возраста. К моменту достижения ранней юности подростки уверены, что другие постоянно судят их, даже когда это совсем не так. Они воображают, что являются центром внимания, и потому гиперчувствительны к критике.

Нейробиолог Сара-Джейн Блэйкмор использовала методы сканирования мозга для того, чтобы проверить, что происходит в головах подростков. Она обнаружила, что области мозга, которые обычно активизируются мыслями о собственном Я, более активны в подростковом возрасте, чем у молодых взрослых людей. В частности, кора лобных долей активизируется всякий раз, когда подростка просят подумать о любой задаче, заставляющей рассматривать вещи с собственной точки зрения. Думает ли подросток о таких наводящих на размышление вещах, как чтение или построение осознанных планов, или просто сосредоточен на болезненном воспоминании социального характера – его лобная кора становится гиперактивной.

Он чувствует, словно «все до него докапываются» (как выразилась моя дочь-подросток). Что на самом деле означает гиперактивность лобной коры, пока не ясно. Но известно, что данная область специализируется на «умствовании» о других, а в подростковом возрасте большая часть этих умственных усилий направлена на то, «что обо мне думают другие» (особенно сверстники). Неудивительно, что подростки очень подвержены давлению сверстников. И они чаще других возрастных групп попадают в неприятности и совершают рискованные поступки ради того, чтобы утвердить свою индивидуальность и свои позиции в групповой иерархии. А кто главный участник рискованных поступков? Конечно, мальчишки. Но из чего же сделаны наши мальчишки? За все ответственна их биология? Или общество формирует их в большей степени, чем мы полагали раньше?

 

Мальчишки есть мальчишки

Первая вещь, которую все спрашивают, когда узнают новость о рождении ребенка: «Девочка или мальчик?» Поэтому когда пара из Торонто, Кати Уиттерик, 38 лет, и Дэвид Стокер, 39 лет, объявили о рождении Шторма в 2011 году, но отказались открывать друзьям и семье пол своего третьего ребенка, их заявление было встречено в мертвой тишине. Они сказали, что не хотят, чтобы на их ребенка вешали ярлык, а хотят, чтобы Шторм свободно развивал свою собственную индивидуальность. Проблема была в том, что никто не знал, как быть с новогодним ребенком. Четыре месяца спустя новость о «бесполом» ребенке вырвалась наружу, вызвав шквал уже в средствах массовой информации с волнами критицизма и насмешек в адрес родителей. Но Кати и Дэвид стояли на своем. Наша самоидентификация, основывающаяся на том, мальчики мы или девочки, находится под очень сильным влиянием окружающих.

Мы настолько озабочены вопросом пола потому, что он является ключевым компонентом человеческого самоопределения и представлений о том, как мы должны вести себя и как другие должны вести себя по отношению к нам. Это одно из первых различий, которые мы проводим в детстве, когда растем, и, не зная, к какому полу принадлежит человек, мы не знаем, как с ним общаться. Быть девочкой или мальчиком – это половое различие, определяемое на уровне хромосом X и Y, которые мы наследуем от своих родителей. От каждого родителя наследуются 23 пары хромосом. В каждом наборе хромосом одна из пар является хромосомой пола (X или Y), а другие 22 пары – аутосомы. Особи женского пола имеют две X-хромосомы (XX), а мужские – одну X-хромосому и одну Y-хромосому (XY).

С другой стороны, пол подразумевает не только биологическую основу, но и социальную роль, т. е. гендер. Гендер скорее имеет отношение к психологическому портрету личности. Гендерные характеристики не наследуются генетически, а формируется в результате группового консенсуса. Это то, что понимается под традиционно мужским и традиционно женским поведением.

К 3 годам мальчики предпочитают компанию других мальчиков, а девочки предпочитают компанию девочек, а к 5 годам дети уже становятся «гендерными детективами» с богатым набором правил того, что уместно для девочки и что для мальчика. Некоторые традиционные гендерные стереотипы универсальны для всех культур. Например, что женщины должны заниматься воспитанием детей и приготовлением пищи. Именно поэтому «трансгендерные» личности вроде Бой Джорджа или Марлен Дитрих всегда вызывают столько страстей – они бросают вызов общественным стереотипам. Однако многие прежние стереотипы изменились за последние годы. Теперь и мужчины и женщины все чаще берутся выполнять те виды деятельности, которые традиционно считались уделом противоположного пола.

Хотя гендерные стереотипы и не высечены в камне, они имеют тенденцию передаваться из поколения в поколение. Именно этого пытались избежать родители ребенка по имени Шторм. Многие родители стремятся узнать пол ребенка еще до рождения, что устанавливает гендерное ожидание, проявляющееся, например, в покраске детской в голубой или розовый цвет. Когда ребенок наконец рождается, новорожденные девочки описываются обычно в эпитетах красоты, а мальчиков – в эпитетах силы и характера.

В одном эксперименте опрашиваемые взрослые приписывали больше агрессивности младенцу, про которого им сказали, что он мальчик, чем младенцу, названному девочкой, хотя это был видеосюжет с одним и тем же малышом, тянувшимся к игрушке «чертик в коробочке». Родители склонны покупать детям, исходя из гендерных стереотипов: куклы для девочек и пистолеты для мальчиков. В ходе еще одного эксперимента взрослым испытуемым показывали одного и того же младенца, одетого то в голубую, то в розовую одежду, и представляли его то Сарой, то Натаном. Если испытуемые полагали, что перед ними маленькая девочка, они оценивали красоту ребенка. Если же думали, что это мальчик, то больше говорили о том, кем он станет в будущем. Когда дело дошло до игр, испытуемые проявляли больше активности и подбрасывали ребенка вверх, если считали, что играют с мальчиком, а девочку тискали и ласкали. Фактически складывается впечатление, что нам требуется знать пол ребенка, чтобы знать, как себя с ним вести. (Интересно, что ассоциация с голубым цветом в одежде мальчиков сформировалась совсем недавно – сто лет назад мальчиков одевали в розовое, а девочек в голубое.)

Учитывая весь этот энтузиазм со стороны взрослых в ранние месяцы, стоит ли удивляться, что к двум годам большинство детей легко идентифицируют себя со своим полом, а также с ролью и внешним видом, которые ему соответствуют. Однако их представления довольно поверхностны. Вплоть до 4-летнего возраста дети полагают, что именно длинные волосы и платья определяют, девочка ты или мальчик. Так, если показать ребенку куклу по имени Кен (друг Барби), а затем надеть на эту мужскую куклу женское платье, дети говорят, что теперь Кен стал девочкой. Лишь к шести годам детское понимание пола становится более комплексным и выходит за рамки внешнего облика. Дети начинают понимать, что смена одежды и стрижки не превращает мальчиков в девочек и наоборот. И тогда ребенок начинает воспринимать пол как ключевой компонент своего Я, как неизменный атрибут и фундамент того, кем является и он сами, и другие люди.

По мере развития дети становятся более фиксированными в своих взглядах на то, какие соответствующие гендеру качества надо приобретать. Например, к шести годам дети думают, что мужчины должны больше разбираться в механике, а женщины – хорошие секретарши. Даже то, как родители говорят с детьми, усиливает стереотипный взгляд на то, что считают значимым для каждого пола. Например, родители склонны делать замечания типа «мальчики играют в футбол» и «девочки занимаются балетом», вместо того чтобы смягчить утверждение: «некоторые мальчики играют в футбол» и «некоторые девочки занимаются балетом». Мы неизбежно попадаем в гендерную ловушку, и наше общение с детьми усиливает гендерное разделение. Матери склонны обсуждать эмоциональные проблемы с дочерьми больше, чем со своими сыновьями. Посещая научные музеи, родители втрое чаще поясняют экспозицию мальчикам, чем девочкам.

Стереотипы и поддерживают, и подрывают иллюзию Я.

И не только родители. Учителя тоже поддерживают гендерные стереотипы. В смешанных классах мальчики получают больше внимания и похвал учителей. В возрасте от 8 до 10 лет самооценка девочек ниже, чем у мальчиков, и не потому, что девочки менее способны. В соответствии с данными Управления статистики Великобритании 2007 года, девочки превосходят мальчиков по показателям на всех уровнях образования: от начальной школы до университета. Существует определенное превосходство мальчиков в математических способностях, о котором много пишут, но эта разница не проявляется до подросткового возраста, а к этому возрасту существует масса возможностей для влияния стереотипов. Мужской мозг отличается от женского по многим параметрам, которых мы пока не понимаем (например, формой мозолистого тела – пучка волокон, соединяющего два полушария). Однако комментаторы порой переоценивают значение биологии, когда речь заходит о некоторых навязанных обществом гендерных стереотипах в отношении того, как дети должны думать и вести себя.

Стереотипы и поддерживают, и подрывают иллюзию Я. С одной стороны, мы обычно следуем стереотипам, поскольку не хотим быть изгоями в обществе. С другой стороны, мы можем осознавать существование стереотипов, но настаивать на своем праве отличаться от всех остальных как личность. Наша иллюзия Я полагает, что мы можем действовать по-другому, если захотим. Есть такие, кто отрицает любые стереотипы ради утверждения своей индивидуальности. Но можно ли быть по-настоящему независимым при условии, что именно социальное окружение позволяет нам уяснить, кто мы такие и чем отличаемся от других? Нам по определению нужны другие люди, чтобы им соответствовать или восставать против них. Например, возьмем татуировку как признак индивидуальности – индивидуальности, которая становится все более похожей на других благодаря росту популярности татуировок! Даже те, кто доходит до крайности самоувечия, неизбежно отталкиваются от других людей для измерения степени своей особости. Иллюзия Я – слишком мощный и хитрый аспект, чтобы ее избежать.

 

Миф об агрессивном супермене

Рассмотрим еще один универсальный стереотип Я – мужскую агрессию. Почему мужчины так часто дерутся? Просто такова их натура? В психологии было множество объяснений. Например, указывают на потребность особей мужского пола физически конкурировать за доминирование, чтобы привлечь лучших самок, с которыми затем они спарятся. Говорят, что мужчинам не хватает способности договариваться, которой обладают женщины, и им приходится решать конфликты действием. Это соответствует стереотипу «женщины – с Венеры, мужчины – с Марса». Действительно, у мужчин выше уровень тестостерона, что может способствовать агрессивному поведению. Однако к их агрессии должна существовать предрасположенность, создаваемая культурой. Рассматривая природу Я с гендерной точки зрения, мы неизбежно смотрим сквозь призму выработанного в обществе представления о том, каковы должны быть мужчины и женщины.

Мужчины могут вырасти более агрессивными, но они не обязательно такие изначально. Исследования продемонстрировали одинаковый уровень физической агрессивности у годовалых мальчиков и девочек. Однако уже к двум годам мальчики становятся агрессивнее девочек, и эта разница в целом сохраняется на протяжении всего их развития. В противоположность им, девочки в процессе конфликтов все меньше полагаются на физическое насилие. В ходе противостояния они больше склонны подтрунивать над оппонентами или игнорировать их. Мужская и женская агрессия, возможно, просто различаются по способам проявления.

Несомненно, сама биология делает мужчин более агрессивными физически, что ведет к мифу о «сверхмужчине». Так, у некоторых мужчин бывает врожденная лишняя Y-хромосома (XYY), что делает их более высокими, худыми и склонными к угревой сыпи по сравнению с другими мужчинами. Около 50 лет назад было заявлено, что эти «сверхмужчины» действительно агрессивнее прочих. Такое мнение было основано на данных о повышенной частоте попадания мужчин XYY в тюрьмы Шотландии на протяжении 1960-х годов. Это убеждение еще больше укрепилось в общественном мнении благодаря знаменитому случаю Ричарда Спека – американского массового убийцы, который мучил, насиловал и в конце концов убил девять учениц медицинского училища в ночь ужаса 14 июля 1966 года в госпитале Южного Чикаго. Спек, который уже был ранее уличен в применении насилия, ворвался в общежитие медсестер и взял девушек в заложницы. Он выводил их из комнаты одну за другой, чтобы задушить или зарезать. Во время судебных слушаний адвокаты защиты заявили, что Спек не несет полной ответственности за преступление, поскольку у него сверхмужской генотип XYY. (Позже выяснилось, что адвокат Ричарда Спека знал, что у его подзащитного не выявлен генотип XYY, но использовал этот миф, чтобы защитить своего клиента.)

Даже если бы Спек обладал генотипом XYY, это не оправдание: многие данные о связи этого генотипа с насилием не были изучены с должным вниманием. Ранние исследования проводились недобросовестно, на очень небольших выборках, и, как ни удивительно, если у преступника была угревая сыпь, это принимали за достаточное доказательство того, что он обладает генотипом XYY – без всякого генетического анализа. Спек был высоким, и у него были угри. Сегодня множество специалистов отрицают миф о XYY: они не согласны с наличием связи между таким генотипом и склонностью к насилию. Одно обширное датское исследование привело к заключению, что генотип XYY встречается приблизительно в 1 случае на 1000 и что единственной надежной характеристикой таких людей является особенно высокий рост. Эта физическая особенность, возможно, вносит свой вклад в демонстрируемое ими поведение, которое считают более агрессивным. И, вероятно, поэтому около половины мужчин XYY имеют проблемы с законом (в сравнении с 1 из 10 у обычных мужчин). В целом создается впечатление, что мужчины XYY имеют поведенческие проблемы, особенно в юности, которые могут усугубляться их нетипичным ростом. Нередко коэффициент интеллекта у них ниже, а поведение – более импульсивное, что может вносить свой вклад в их повышенную криминальность. Однако их преступления, как правило, не связаны с насилием над другими, а чаще сводятся к преступлениям против собственности (например, мелкое воровство в магазинах).

Миф о сверхмужчинах полезно рассмотреть в контексте гендерных стереотипов потому, что подобные «биологические» убеждения могут иметь весьма печальные последствия. По вине этого мифа в 1970–1980-х годах многие пары решили абортировать зародыши мужского пола, у которых во время дородовых обследований диагностировали лишнюю Y-хромосому. Однако большинство мужчин с генотипом XYY даже не знают, что обладают лишней Y-хромосомой, и трудноотличимы от обычных мужчин.

Если бы генотип XYY и был бы связан с агрессией, среда все равно играет здесь значимую роль. Другими словами, любая предрасположенность требует определенных условий окружения. Например, другой ген, ответственный за отклонения, которые связывают с агрессией, влияет на выработку одного фермента (MAOA), влияющего на активность нейромедиаторов – серотонина и дофамина. Этот ген прозвали «геном воина», поскольку он нарушает передачу сигналов в лобную кору, что связывают с импульсивностью и повышенной склонностью к насилию. В 2009 году Брэдли Уолдроуп в штате Теннеси избежал смертельного приговора за убийство в приступе аффекта – на основании того, что у него ген воина. По мнению его защиты, ген «заставил» его совершить убийство. Проблема в том, что приблизительно каждый третий человек европеоидной расы обладает таким геном, но доля убийц в этой популяции – менее 1 %. Почему все остальные обладатели гена не учиняют кровавых разбоев?

Исследователи Новой Зеландии в поисках биологического базиса асоциального поведения наблюдали свыше 440 мужчин с этим генетическим отклонением – наблюдали с детства до достижения взрослости. Они обнаружили, что свыше 8 из 10 мужчин с необычным геном MAOA шли по пути асоциального поведения, но только в том случае, если они подвергались плохому обращению в детстве. Таким образом, антисоциальное поведение обнаружено только у 2 из 10 мужчин с этим отклонением, выросших в нормальной социальной среде. Среда играет критическую роль в запуске механизмов, превращающих человека в асоциальную личность. По этой причине, рассматривая развитие индивидуумов, нет смысла говорить о природе и воспитании по отдельности.

 

Прирожденные убийцы

Если жестокое обращение в детстве способно запустить ген воина, могут ли эти негативные качества быть так же отключены? Нейробиолог Джим Фэллон изучал срывы у психопатов, исследуя активность их мозга и генетику. Однажды, когда он просматривал множество сканированных изображений мозга убийц-психопатов, он заметил, что у всех этих людей наблюдается недостаток активности в области коры над глазницами, являющейся частью лобной коры. Надглазничная кора имеет отношение к социальным проявлениям, например улыбке, кроме того, связана с процессом принятия нравственных решений и контролем импульсивного асоциального поведения. Люди с низкой активностью в этой области, как правило, либо бесшабашные типы, либо психопаты. Возможно, у этих психопатов плохие мозги?

На тот момент Джим одновременно исследовал болезнь Альцгеймера, и ему требовались контрольные данные здоровых людей, чтобы сравнить их с данными пациентов. Он уговорил членов своей семьи провести сканирование мозга и сдать кровь, чтобы сопоставить их с клиническими анализами больных.

Сканы мозга всех членов его семьи были в норме, за исключением одного – его собственного. Джим обнаружил, что имеет точно такой же недостаток активности в надглазничной коре, какой он наблюдал у убийц-психопатов. Ирония судьбы, приведшая нейробиолога к открытию того, что он обладает теми же особенностями в работе мозга, что и убийцы, этим не ограничилась.

Примерно месяц спустя на семейном барбекю он дал ход своей собственной иронии, направив ее на членов семьи после того, как его 88-летняя мать, Дженни, высказала предположение, что Джиму, возможно, стоило бы провести небольшое исследование своей семейной истории. Вряд ли что-то в ней могло удивить Джима. Однако то, что он обнаружил, было действительно шокирующим. Оказалось, что его предок, Томас Корнелл, был печально известен в американской истории как убийца собственной матери – первый задокументированный случай матереубийства, произошедший в 1667 году. Но на этом дело не кончилось. Было еще семь убийц в семейной линии, из которой Джим напрямую происходил! Это уже настораживало. Джим стал искать другие свидетельства. Есть ли у него гены, которые связывают с агрессией и насилием? У него была кровь, взятая для исследований болезни Альцгеймера. Кровь Джима дала положительный результат на ген воина, и получалось, что он имеет все генетические факторы риска, которые предрасполагают к тому, чтобы стать убийцей. Причем вероятность обладания таким набором генов равнозначна тому, чтобы в казино выкинуть две шестерки 15 раз подряд.

В соответствии со своей биологией Джим должен был быть прирожденным убийцей, ужасной угрозой обществу, но он таким не был. Почему?

Д-р Джим Фэллон относился к тому типу ученых, которые честно следовали линии генетического детерминизма и верили, что гены в значительной степени определяют, кем мы станем. Но то, что он обнаружил в результатах сканирования и генетических исследований, заставило его пересмотреть свои жесткие взгляды на человеческую природу. Ему пришлось признать, что в его случае среда защитила его и, в частности, забота его собственных родителей сыграла огромную роль в том, как все обернулось. Это случилось потому, что с самого начала Джим был особым ребенком для своих родителей. У его матери было четыре выкидыша подряд, прежде чем родился Джим, поэтому с Джимом обходились как с сокровищем, ему уделяли много внимания и родительской любви. Он уверен, что именно эта забота отключила ген воина, который мог увести его на путь разрушения.

Джим избежал жизни в насилии и преступлениях, но он понимает, что тем не менее имеет много личных качеств, характерных для низкой активности надглазничной коры. Однако он осознает, что его собственные недостатки связаны с его генетической предрасположенностью. Зато вместо того, чтобы причинять людям большое зло, он просто не устанавливает сильных эмоциональных связей с другими. В целом Джим мало заботится о других людях, особенно о близких, и понимает, что находится близко к той грани, за которой мог бы стать психопатом. Я полагаю, что все мы знаем кого-нибудь, похожего на него.

 

Инкубатор страха

Как вообще человек становится психопатом? Брюс Перри – психиатр, убежденный, что истоки человеческого насилия могут быть прослежены в той среде, где растут наши дети. Если в этой среде недостаточно соответствующих примеров для подражания и образцов должного поведения и общения с другими, то дети не могут выработать нравственного измерения для самовосприятия. Прибавьте к этому стресс от нищеты и недостаток образования, позволяющего вырвать себя из этих условий, и вы получите рецепт катастрофы. Перри участвовал в качестве приглашенного эксперта в нескольких громких судебных делах – массовое убийство в старшей школе Коламбайн, взрыв в Оклахома Сити и осада Уэйко. Этот весьма признанный и уважаемый ученый утверждает, что человеческое насилие – порочный круг, возникающий в самом раннем возрасте. Дабы проиллюстрировать свою позицию, Перри описывает пример бессмысленного подросткового убийства: «Пятнадцатилетний парень видит ботинки, которые ему хочется, на ногах ребенка, он достает свой пистолет и требует ботинки. Ребенок младше него, и, находясь под дулом пистолета, он снимает ботинки и отдает их. Пятнадцатилетний парень приставляет пистолет к голове ребенка, улыбается и нажимает на курок. У полицейских, которые его арестовали, мороз бежал по коже от очевидного отсутствия раскаяния. Когда его позже спросили, сделал бы он что-нибудь по-другому, если бы можно было повернуть стрелки часов назад, он подумал и ответил: «Я бы очистил свои ботинки». Окровавленные следы ботинок привели к его аресту».

Перри считает, что подобное безразличие к участи других – форма умственной отсталости из-за недостатка необходимых эмоциональных и социальных контактов в раннем детстве. Это был экстремальный случай социальной изоляции, в соответствии с упомянутой выше теорией Джона Боулби. В результате у ребенка не выработалось нравственное измерение для чувства своего Я. Вслед за Боулби Перри утверждает, что такая отсталость есть следствие лишения ребенка возможности получить необходимый опыт переживаний, при котором возникающие негативные эмоции затем разрешались бы в социально приемлемой форме. Без такого опыта уязвимым детям не удается сформировать модели нормального социального поведения в процессе сензитивного периода.

По словам Перри, это приводит к нарушению развития соответствующих нейронных цепей, регулирующих поведение. Если вы вспомните принцип организации функциональных структур мозга: его нижележащие, более примитивные, структуры порождают импульсивное поведение, включая агрессию, а высшие области коры тормозят эти примитивные импульсы. Такие факторы, как хронический стресс или жестокое обращение в детстве, изоляция или отсутствие заботы, снижают сдерживающую способность коры и повышают агрессию индивидуума, его импульсивность и склонность к насилию. Лишь когда мы растим детей в окружении любви и заботы, мы обеспечиваем им опыт переживаний в надлежащем контексте, который позволяет им регулировать свои импульсы и побуждения.

Примеры проявлений насилия в раннем возрасте нередки. В частности, совсем недавно большой резонанс вызвала эпидемия ножевых драк со смертельными исходами среди тинейджеров в Великобритании.

По мнению Перри, хотя большую часть детей, выросших в бедной среде, не постигла участь превращения в безжалостных убийц, они все же носят в себе эмоциональные шрамы. Как правило, их жизненный путь превращается в серию деструктивных отношений, часто с глубинным чувством отчужденности и эмоциональной пустоты. Это приводит к сопутствующим проблемам зависимостей, преступности и социальной нищеты, формируя тем самым порочный круг для следующего поколения, которое вырастет в этой среде. Жизнь утрачивает для них свою ценность и на деле становится малоценной, обеспечивая таким образом плодородную почву для произрастания пренебрежения к другим. Учитывая, что только в Соединенных Штатах насчитывается пять миллионов детей, ставших жертвами бытового насилия, и бесчисленное множество детей во всем мире, ввергнутых в нищету войной и неурожаями, Перри выносит такой вердикт: несмотря на все достижения цивилизации, мы по-прежнему растим детей в инкубаторе страха.

 

Как научиться брать под контроль свою жизнь

Все родители знают, что маленькие дети импульсивны. Они словно не умеют остановить себя, им недостает самоконтроля. Они бросаются на дорогу с оживленным движением, смеются над толстыми людьми и кричат в общественных местах.

В течение десятилетий интерес исследователей был прикован к этой неспособности контролировать свои действия, в том числе и свой интерес. У меня вызывает любопытство тот факт, что нам необходимо вырабатывать способность к самоконтролю, будучи детьми, чтобы стать разумными и успешными взрослыми людьми. Иначе мы всегда будем находиться во власти всевозможных влечений и побуждений, конкурирующих за наше внимание и управление нашими действиями. У маленьких детей нет адекватных навыков блокирования своих побуждений, что проявляется в их импульсивном поведении.

Все дети проходят фазу импульсивности в своем раннем развитии, но к тому времени, когда они готовы идти в детский сад, начинают понемногу регулировать свое поведение: могут воздерживаться от каких-то действий ради достижения более значимых целей. В средневековой Германии считалось, что, если ребенку предоставить выбор между яблоком и монетой и ребенок сможет преодолеть соблазн съесть вкусный фрукт и возьмет монету, значит, он готов идти в школу (то есть он может контролировать свои импульсы и побуждения).

В моей лаборатории мы не предлагаем детям яблок, но мы иногда предлагаем им зефир. Сейчас это стало классикой исследований, начавшихся еще в 1960-х, когда стэнфордский психолог Уолтер Мишел предлагал четырехлетним детям тарелку с двумя кусочками маршмеллоу при условии, что ребенок может сейчас взять один кусочек, но если он подождет некоторое время, пока Мишела не будет в комнате, то по его возвращении получит два кусочка лакомства. В нашей лаборатории, чтобы избежать определенных этических проблем, мы используем аналогичный тест. Мы просим ребенка повернуться спиной, пока мы будем заворачивать подарок, который он получит, если подождет. Детям говорят, что они не должны поворачиваться и подглядывать, что это за подарок, пока мы сходим за лентой, чтобы завершить упаковку. Из соседней комнаты через одностороннее зеркало мы записываем поведение ребенка и то, как долго он может ждать.

Будь то зефир или тайный презент, в обеих ситуациях оценивается параметр, известный как «отсрочка вознаграждения». Это интервал времени, который ребенок может выдержать, прежде чем поддастся соблазну. Оказалось, что это весьма эффективный прогнозирующий фактор того, как дети будут выполнять другие задачи, связанные с самоконтролем. Наиболее примечательным в оригинальных исследованиях Мишела было открытие, что отсрочка удовольствия, измеренная в 4 года, предсказывала будущую академическую успеваемость ребенка и социальную адаптацию к 14 годам. А дальнейшие исследования, проведенные, когда бывшие дети достигли 27 лет, показали, что те из них, кто демонстрировал хороший самоконтроль в детстве, были успешнее, общительнее и реже впадали в наркотическую зависимость.

Причина проста. Если вы можете управлять своими импульсами, то вы более терпеливы в решении задач, они не так быстро наскучивают вам и вы способны сопротивляться соблазнам. А во взаимоотношениях с другими людьми вы менее эгоистичны, поэтому к вам лучше относятся. Очень часто социальные взаимодействия перерастают в конфликт интересов, который необходимо как-то разрешать. Эти координирующие способности опираются на самоконтроль, и без него мы становимся асоциальными.

Управление нашим эго – одна из важнейших функций лобной коры. Этот отдел мозга занимается координацией конкурирующих мыслей и схем поведения путем торможения побуждающих команд, из нижележащих областей. Без обширного контроля со стороны наших лобных долей мы окажемся на милости всякой прихоти, помехи вниманию, каждого импульса, заскока и позыва, что лишает нас шанса получить одобрение со стороны остальных членов общества или достичь целей, которые мы установили для своего будущего Я.

Именно поэтому считается, что дети с синдромом дефицита внимания и гиперактивности (СДВГ) обладают низким самоконтролем. Им трудно сидеть спокойно, они могут быть очень разрушительными, не могут сконцентрироваться на одном деле. Страдающие СДВГ дети очень легко отвлекаемы. Их обычно избегают другие дети, и им трудно налаживать дружеские отношения. Гиперактивность и импульсивность порой становятся неконтролируемыми. Прежде многие десятилетия таких детей причисляли к непослушным и недисциплинированным. Неудивительно, что результаты тестов у детей с СДВГ хуже, чем у сверстников, и многим рекомендовали обучение в специальных школах. Около половины детей с диагнозом СДВГ «перерастают» этот диагноз во взрослости, но остальные продолжают испытывать проблемы и в дальнейшей жизни. СДВГ начинает проявляться в детсадовском возрасте и имеется приблизительно у 1 из 12 детей, причем у мальчиков он встречается в 3 раза чаще, чем у девочек. С момента выявления этого синдрома в 1970-х годах отношение к нему остается противоречивым. Так, исследования однояйцовых близнецов говорят в пользу биологической предрасположенности. Если один из близнецов имеет СДВГ, то приблизительно в трех четвертях случаев у другого близнеца тоже наблюдается этот синдром.

Поведение детей с СДВГ иногда описывается как «заводное», как будто они разгоняются и не могут остановиться. В этом есть доля истины, поскольку в процессе лечения СДВГ оказываются эффективными препараты, которые повышают активность успокаивающих нейромедиаторов в лобных долях. Эти нейромедиаторы усиливают тормозный контроль коры и способность к концентрации.

Если вы можете управлять своими импульсами, то вы более терпеливы в решении задач, они не так быстро наскучивают вам и вы способны сопротивляться соблазнам.

Однако возможны другие способы самоконтроля, нежели прием различных препаратов. Задачи, связанные с отложенным вознаграждением, показали, что дети, которым удается отложить сиюминутное удовольствие, не просто сидят, уставившись на зефир и используя силу воли для контроля своих позывов. Они, как правило, используют определенные стратегии отвлечения своего сознания от соблазна. Нередко они отвлекают себя тем, что поют песни или делают что-то руками, чтобы отвлечь себя. Фактически придумывание альтернатив может быть секретом сопротивления соблазнам. Можно научить ребенка отвлекать самого себя. Можно посоветовать ему представлять, что зефир – это только картинка, он ненастоящий. Все эти приемы снижают способность целевого объекта захватать внимание, тем самым увеличивая возможность сопротивления. Таким образом, самоконтролю можно научиться на практике. И это объясняет тот любопытный факт, что дети, растущие в очень строгих семьях, хуже справляются с отсрочкой удовольствия. Чрезмерно контролируя своих детей, родители не позволяют им развить собственный внутренний контроль. Так формируются личности, ведущие двойную жизнь: они бросаются во все тяжкие, когда перестают чувствовать чей-то контроль над собой.

Но кто эта личность, лишенная контроля над собой, если не детское Я? Кто кого отвлекает? Некоторые мои коллеги утверждают, что представление о самоконтроле требует принятия существования Я (чтобы было что контролировать). Где здесь иллюзия Я?

Представьте себе паутину без паука. Каждая нить оказывает воздействие, растягивающее всю структуру. Я – это результирующая сеть воздействий, стянутых вместе в попытке найти общую основу. Паутина – это мысли и схемы поведения, борющиеся между собой за право быть выраженными. Некоторые нити сильнее других, и если они лопаются, форма паутины может разрушиться. Аналогично наши жизни сотканы из различных строп, удерживающих наше Я в связном состоянии. Маленький ребенок, не имеющий самоконтроля, находится в процессе конструирования своей паутины влияний и воздействий и пока не нашел способов отключения сильных импульсов, которые хотят взять на себя управление. Однако комбинации нитей самоорганизуются самим фактом того, что они являются конкурирующими. Нет нужды в наличии Я в центре паутины, чтобы удерживать ее в целостном состоянии.

 

Сущностное Я

Наше Я можно воспринимать как нечто, находящееся в центре опыта переживаний индивидуума. Его иногда воспринимают как сущность индивидуума. Однако существует ли вообще истинное, сущностное Я? Этот вопрос стоит того, чтобы рассмотреть его подробнее.

Представьте, что я беру ваше обручальное кольцо или любой другой предмет, обладающий для вас личной ценностью, и, используя некую футуристическую машину, изменяю его постепенно, атом за атомом, до тех пор пока в нем не останется ничего от исходного материала, но при этом оно будет неотличимо от прежнего кольца. Будет ли оно оставаться тем же кольцом на разных стадиях этого процесса? Большинство людей соглашаются, что кольцо с несколькими замененными атомами будет все тем же, а кольцо, где весь материал заменен, – другое по своей сути. Однако на какой стадии кольцо изменит свою идентичность? Какой по счету атом будет решать все? Кроме того, если этот процесс изменений происходит постепенно, люди склонны считать, что это прежнее кольцо, сохраняющее свою сущность (даже если в нем не осталось ничего от изначального кольца). Но представьте, что мы перекомбинируем весь материал исходного кольца так, что у нас получится два кольца. Какое из них есть оригинал? Исчезла ли сущность объекта, когда был воссоздан другой?

Очевидно, что идентичность материальных объектов при таких обстоятельствах ставится под вопрос, но как насчет идентичности личности? Представьте, что мы проведем такого же типа замену в этой сфере. Философ Дерек Парфит использует подобного типа сценарии для того, чтобы поставить под вопрос реальность Я. Он просит нас представить замену личности клетка за клеткой, так что исходная личность к концу процесса полностью меняет свою материальную основу на другую. В одном из примеров он просит нас представить замену одну за другой наших клеток на клетки, например, Греты Гарбо. В какой момент мы станем знаменитой шведской актрисой? Когда наше Я превратится в ее Я? Используя такую логику, Парфит прежде всего подвергает сомнению представление о сущностном Я.

Эти захватывающие мысленные эксперименты бросают вызов нашим интуитивным понятиям о природе реальности и индивидуальности. Увы, на эти вопросы нет однозначных ответов. Академические споры между философами свидетельствуют, что даже среди тех, кто профессионально годами размышляет над этими вопросами, нет согласия. Однако многие люди интуитивно уверены, что должно быть некое устойчивое Я, существующее независимо от физического тела, – истинное Я, определяющее, кто мы есть.

Нам кажется, что существует некая внутренняя сущность. И подобный образ мышления появляется уже где-то на четвертом году жизни. В своей эпохальной книге «The Essential Child» Сьюзен Гелман приводит убедительный пример того, что эссенциализм – это естественно выработанный образ мышления, используемый ребенком, чтобы поделить живой мир на множество разных видов существ. Когда дети понимают, что собаки – единая группа живых существ, они делают это на основе предположения, что все собаки должны иметь некую собачью сущность внутри себя, и эта сущность отличает их от кошек, у которых есть кошачья сущность. Они понимают, что, если изменить внешний вид собаки, сделав ее похожей на кошку, по сути своей она все равно останется собакой и будет вести себя как собака.

Многие люди считают, что должно быть некое устойчивое Я, существующее независимо от физического тела, – истинное Я, определяющее, кто мы есть.

На самом деле это различие существует на биологическом уровне – на уровне цепочек ДНК обоих видов. И хотя дети не ведают о генетике, они предполагают, что должна существовать невидимая субстанция, различающая животных. Логика рассуждений детей о биологическом мире изначально базируется на эссенциализме. Со временем он становится основой категоризации многих значимых вещей в их мире. Особенно когда дети начинают воспринимать других людей как уникальных индивидуумов с уникальным сознанием.

Мой коллега Пол Блум утверждает, что эссенциализм лежит в основе нашей склонности придавать ценность определенным объектам и переживаниям: мы убеждены, что они обладают некоторой сущностной подлинностью. Например, мы предпочитаем подлинные произведения искусства и огорчаемся, узнав, что перед нами копия или подделка. Копии никогда не ценят так, как оригиналы, даже если их невозможно различить. Так, обычный гетеросексуал будет наслаждаться сексом с представителем противоположного пола, но, узнав, что его партнер транссексуал, будет обескуражен (поскольку для типичного гетеросексуала мысль о соитии с представителем того же пола отвратительна, даже если этот человек поменял пол). Хотя физическое удовольствие одинаково, открытие того, что некто по сути не тот, что вы думали, обескураживает. Это демонстрирует значимость предположений об идентичности.

То же касается общепринятого понимания Я. Истинная природа личности воспринимается как ее сущностное Я, а если человека не соответствует своему Я, мы называем его предателем или лицемером. Это выявляет наше подспудное представление о некой внутренней истине или Я, которая была попрана.

Тем не менее такое изначальное Я, которое, следуя по пути развития, переживает все превратности жизни, есть иллюзия. Подобно любому аспекту человеческого развития, Я возникает эпигенетически – благодаря взаимодействию генов и социальной среды. Я появляется в процессе этого путешествия по эпигенетической местности, сочетающей в себе наше генетическое наследие и влияние условий раннего воспитания. Это путешествие приводит к фундаментальному и устойчивому результату, воздействующему на наше социальное развитие. Последнее, в свою очередь, определяет манеру нашего общения с другими людьми и воспитания собственных детей. Наши мысли и схемы поведения вроде бы исходят изнутри, но при этом они являются продуктом социального контекста. То, кем мы на деле являемся, есть продукт нашего окружения.

Человек рождается с различными биологическими предрасположенностями, но они проявляются в среде, создаваемой другими, и могут быть запущены либо отключены факторами этой среды. Ученых интересует степень действенности этих реакций.

Мы ощущаем себя как единое Я, идущее по дороге жизни и принимающее различные решения на всевозможных ее развилках и перекрестках. И такое преставление предполагает, что мы свободны в своем выборе. Однако свобода выбора – еще один аспект иллюзии Я.

 

Проверка памяти

Были ли следующие слова в том списке, который вы прочли выше?

А) иголка

Б) река