Знаете ли вы, что многие называют одним из самых ужасающих своих переживаний опыт публичного выступления?

Когда страх предстать перед людьми становится чрезмерным, это называется социальным тревожным расстройством. По данным Американской ассоциации психиатров, оно стоит на первом месте среди других тревожных расстройств и на третьем среди психических расстройств в целом. Более одной десятой населения США страдает социальным тревожным расстройством. Эта цифра на удивление высока с учетом того, насколько общественным видом мы являемся. Почему это происходит?

Наше ощущение Я есть продукт социума и мозга. И будучи социальным, наше Я радикально изменяется в присутствии других людей из-за нашей потребности подстроиться под них. Это настолько серьезный императив, что принадлежность к группе дает одни из самых жизнеутверждающих переживаний и одновременно становится одним из главных вызовов, порождающих тревожность.

Есть гипотеза о том, что окружающие рефлексивно вызывают наши эмоции. Оказавшись в толпе, мы возбуждаемся. Лимбическая система автоматически реагирует на присутствие других. Можно утверждать, что это основная функция эмоций – мотивировать социальное поведение, позволяющее либо присоединиться к некой группе, либо избегать ее. Когда кто-то просто смотрит на нас, мы возбуждаемся только оттого, что становимся фокусом внимания. Одно из наших исследований продемонстрировало, что непосредственное внимание, выражаемое взглядом в упор, провоцирует у человека расширение зрачков. Лимбическая система управляет нашими элементарными взаимодействиями с другими людьми: бьем ли мы их, бежим от них или блудим с ними.

Иногда возбуждение может повысить нашу эффективность. Мы бежим быстрее, вертимся быстрее и в основе своей улучшаем свою игру, когда вокруг другие люди. Однако эта энергия возбуждения может и повредить эффективности, особенно если человек не слишком искусен. Когда другие смотрят на нас, у нас пересыхает во рту, наш голос дрожит и руки трясутся – признаки лимбического возбуждения. Это состояние, когда сосет под ложечкой, но не от голода. Такая нервозность перед премьерой знакома актерам, еще не успевшим привыкнуть к своим ролям. Только набравшись опыта, мы можем оставаться на высоте.

Действительно, не любое групповое поведение ведет к повышению эффективности. Так, при групповом перетягивании каната члены команды вкладывают вдвое меньше усилий в сравнении с тем, когда соревнуются по одиночке. Этот феномен известен как «социальная леность». Как только мы смешиваемся с толпой, мы больше не чувствуем потребности прилагать особые усилия, если они остаются незамеченными. Только когда группа оценивает наши усилия, мы стараемся еще больше. Эта потребность быть замеченным объясняет, почему групповое мнение становится более поляризованным в сравнении с умеренными взглядами отдельных ее членов. В стремлении завоевать одобрение группы индивидуумы занимают крайние позиции, которые, как им кажется, выражает группа, что, в свою очередь, тянет группу еще дальше к экстремальным позициям. Вдобавок к этой динамической тенденции вступает в силу «групповое мышление»: мы притормаживаем свое критическое мышление, когда становимся одним из множества принимающих решение. Таким образом, очевидно, насколько по-разному мы ведем себя, когда находимся в группе и когда действуем в одиночку. Это объясняет, почему рост политического экстремизма требует не только непреклонности меньшинства, но и преступной беспечности большинства. Какой бы мнимой индивидуальностью мы ни обладали, когда мы находимся в больших группах, она погрязает в других. Наша индивидуальная автономия иллюзорна.

 

Подстрекательство к самоубийству

В январе 2010 года доведенная до отчаяния женщина на мосту через шоссе М60 в Британии стала причиной 4-часовой остановки движения. Все это время полиция уговаривала ее спуститься. Радиодиджей Стив Пенк подумал, что будет забавно поставить в этот момент хитовый трек Van Halen «Jump» («Прыгай»), дабы развлечь водителей, попавших в ловушку этой драмы. Моментом позже женщина действительно прыгнула (по утверждениям, именно услышав эту песню по радио, которое включил погромче один из ожидавших водителей). К счастью, женщина выжила после своей попытки самоубийства, но и Пенк был далек от раскаяния.

Выяснилось, что этот диджей вовсе не насмехался над потенциальной жертвой суицида, он лишь думал порадовать слушателей своим фиглярством. Водители, застрявшие на дороге, вероятно, тоже не желали вреда женщине. Они были достаточно отдалены от инцидента, так что не осознавали последствий своих действий.

Однако такой тип поведения толпы известен как подстрекательство к самоубийству. К счастью, это случается очень редко, поскольку обычно самоубийства совершают не как спектакли на публике. Правда, существуют хорошо документированные случаи, когда толпа побуждала человека убить себя. Как понять такое поведение? Ясно, что отдельные члены толпы сами по себе не стали бы поощрять кого-то к самоубийству.

Есть мнение, что группа создает эффект деиндивидуации человека – растворение индивидуального Я. Анализ 166 неудачных и удавшихся попыток самоубийства, произошедших на территории США с 1966 по 1979 г., обнаружил, что толпа присутствовала приблизительно при 20 из них и в половине этих случаев подстрекала или глумилась над жертвой. Вероятности подстрекательства способствуют следующие факторы: большой размер толпы, увеличенная дистанция между толпой и жертвой и темное время суток – очевидно, что все эти факторы еще более способствуют анонимности.

Анонимность по отношению к аутсайдеру, похоже, служит критическим фактором, позволяющим индивидуумам чувствовать свою неподотчетность, что ведет к усилению асоциального поведения. Бунты, расправы и хулиганство принято считать проявлениями стадного чувства, которое процветает благодаря процессу деиндивидуации. В противоположность этому, индивидуальная подотчетность заставляет нас соответствовать нормам и следить за своим поведением.

В ходе одного простого исследования экспериментаторы разместили в комнате для кофе, где сотрудники должны были оставлять деньги за выпитые напитки, пару глаз на стене над банкой для денежных сборов. В течение следующих 10 недель они иногда меняли эту картинку на цветы или вешали глаза над кофейником. Люди, разумеется, честнее платили за свои напитки, когда на стене были глаза. (Как и в эксперименте со смущенными детьми в Хэллоуин, мы становимся честнее, если на стене висит зеркало, отражающее наше поведение.) Осознавая свое Я, мы больше ощущаем себя подотчетными. Например, студенты считают, что продолжение работы над экзаменационным заданием после того, как отведенное на это время вышло, равносильно измене. Однако 71 % из них поступают так, если остаются в одиночестве. И только 7 % будут поступать так, если видят себя благодаря зеркалу, висящему в экзаменационном помещении. Все, что выставляет Я на всеобщее обозрение, делает нас более просоциальными. Социальные группы могут вывести наружу как хорошие, так и плохие наши стороны.

Действительно ли человек теряет свою личностную идентичность в толпе, как предполагает идея деиндивидуации? Психолог Воган Белл указывает: когда человек оказывается в ситуации внезапной угрозы группе, он не обязательно теряет свою индивидуальность. Нередко он просто видит себя в качестве части большего коллектива. Например, представьте, что вы оказались в полном людей вечернем автобусе, где едет группа подвыпивших студентов, пожилая пара и, допустим, тинейджер, у которого слишком громко играет музыка в наушниках. Вы не чувствуете ничего общего с этими людьми и, возможно, даже негодуете, глядя на своих попутчиков. Однако, если разбойники, инопланетяне или зомби атакуют автобус, вы внезапно почувствуете себя группой и выработаете план противостояния угрозе. Вы, не теряя своей прежней идентичности, обретете вдобавок новую, учитывающую проблемы коллектива, членом которого вы теперь являетесь. Такова сюжетная линия многих киносценариев, где индивидуумы оказываются в угрожающих ситуациях, и, конечно, именно в них проявляются герои и злодеи.

Есть мнение, что группа создает эффект деиндивидуации человека – растворение индивидуального Я.

Таким образом, группы не порождают деиндивидуацию, а скорее перевешивают индивидуализм, в зависимости от ситуации.

 

Игра в «Собачку»

Вы помните детскую игру в «Собачку»? Это довольно злая игра, где дразнят водящего. Обычно два игрока кидают друг другу мяч, а «собачка» – человек, находящийся между ними, – должен перехватить мяч. Звучит безобидно, правда? За исключением того, что, когда я бывал «собачкой», я обычно очень расстраивался, потому что это выглядело так, как будто меня исключили, т. е. я – аутсайдер.

Беспокойство о том, что думают другие, может быть одним из самых сильных поводов озабоченности – для нас и для животных. На самом деле, как считает Филипп Рошá: «Быть человеком на деле означает заботиться о своей репутации». Изгнание из группы – это худшая участь, которую он называет «психологической смертью». Быть презираемым и отвергнутым соплеменниками очень болезненно. Многие из нас помнят, как в детстве мы расстраивались, когда нас дразнили или не принимали в команду. Иногда такие события кажутся личной трагедией.

Именно поэтому такие явления, как дедовщина или травля, – это не просто физическая жестокость, они наносят серьезную психологическую травму. По данным обзора Национального института детского здоровья США от 2001 года, каждый третий подросток знаком с травлей. Она чаще случается среди мальчиков, чем среди девочек, и гендерные проявления жестокости неодинаковы. Среди мужского пола распространено физическое и словесное запугивание, в то время как женский пол использует преимущественно словесную травлю, высмеивание и распространение слухов. Однако, хотя девочки меньше прибегают к физическому насилию, нейробиологи указывают, что они с таким же успехом могли бы ударить свою жертву кулаком, поскольку боль от социального отвержения не менее реальна.

Психолог Кип Уильямс из Университета Пурдью (Purdue) знает это не понаслышке. Однажды он гулял в парке с собакой, и неожиданно его в спину ударил диск фрисби. Он бросил тарелку обратно одному из двух ребят, игравших в нее, и они начали, играя, бросать ее Кипу. Это было весело. Но приблизительно через минуту ребята перестали бросать тарелку ему, переключив свое внимание друг на друга. И вскоре стало понятно, что ребята не собираются снова включать Кипа в свою игру. Профессор психологии был сам удивлен тому, насколько его расстроило это исключение из игры (притом что его включили в игру всего на минуту и что это были совершенно незнакомые люди!). Он ясно понял, насколько мы чувствительны к остракизму.

Основываясь на своих переживаниях в парке, Кип разработал компьютерную симуляцию, известную как «Кибербол», где сканируется мозг взрослых участников игры, в то время как они перебрасываются мячиком с двумя другими товарищами по игре. Так же, как это было в случае с фрисби, игра в «Кибербол» проходит нормально, пока эти двое не начинают бросать мячик только друг другу, игнорируя того, кто находится в устройстве сканирования мозга. Когда это исключение из игры становится очевидным, передняя поясная кора мозга, которая активизируется при социальном познании, начинает загораться, демонстрируя активность. Дело в том, что боль отверженности тоже связана с передней поясной корой, играющей важную роль в механизмах разрешения конфликтных ситуаций. Социальное исключение из игры вначале порождает внезапное оцепенение, а затем страдание, поскольку оно активирует области, ассоциируемые с эмоциональной болью.

Так же, как и в случае истощения эго, те, кого отвергают коллеги, чаще норовят подкрепиться сладким печеньем, прибегая таким образом к успокаивающей пище. Когда мы говорим, что получили эмоциональный удар, это, вероятно, не просто метафора. Мы действительно испытываем такую же боль, как от удара кулаком в живот.

Примечательно то, насколько мы восприимчивы к отверженности. Даже когда участники «Кибербола» играют всего пару минут (и прекрасно понимают, что это всего лишь компьютерная симуляция), они все равно чувствуют боль отверженности. И эта боль не зависит от личностных особенностей игроков. (Она не говорит о том, что они слишком чувствительны.) Нет, в остракизме есть нечто фундаментальное и автоматическое. Уильямс утверждает, что такая реакция должна быть «аппаратно-встроенной», и указывает на то, что у многих социальных животных изгнание из стаи означает смерть. Вот почему люди так реагируют. Если нам кажется, что нам грозит изгнание, мы становимся сверхбдительны в отношении тех, кто нас окружает, ища подсказки в том, как люди взаимодействуют с нами, и возможности воссоединения с группой. Исключенные индивидуумы прибегают к поведению, которое повышает вероятность воссоединения с группой. Начинают подражать, соответствовать требованиям, подчиняться приказам и сотрудничать даже с теми, кто того не заслуживает (порой становясь настолько подобострастными, что готовы согласиться с мнением тех, кто явно не прав).

Если эти попытки снискать расположение проваливаются, то подвергнутые остракизму индивидуумы меняют курс и вместо того, чтобы стараться понравиться, становятся злыми и агрессивными: «Посмотрите на меня, я стою вашего внимания. Я не невидимый, черт возьми». Теперь они стремятся распространить свое влияние на других, чтобы быть замеченными.

Аутсайдеры реже готовы прийти на помощь и более агрессивны к другим, независимо от того, являются ли эти другие виновниками их изгнания или нет. Например, в одном эксперименте отвергнутые индивидуумы пытались отомстить тем, что давали ни в чем не повинному очевидцу пятикратную порцию жгучего соуса чили, прекрасно зная, что их жертва не выносит этот соус. Множество трагических случаев стрельбы в школах и массовых убийств совершали те, кто чувствовал себя социально отверженным. Анализ дневников школьных стрелков обнаружил, что в 13 из 15 изученных случаев стрелявшие были жертвами остракизма. Понятно, что не каждый подвергшийся гонениям устраивает массовую стрельбу, но если изгнание устойчиво, то исключенные индивидуумы со временем переживают чувство отчуждения и собственной ничтожности. Порой они избегают общества, становятся полностью подавленными и размышляют о самоубийстве. Людям необходима сопричастность группе.

 

Хочешь быть в моей банде?

В своей прощальной телеграмме элитному общественному клубу в Беверли-Хиллз Гручо Маркс написал: «Пожалуйста, примите мою отставку. Я не хочу принадлежать ни к одному клубу, который принимает в свои члены таких людей, как я».

Хотим мы того или нет, каждый из нас принадлежит к какому-либо клубу. Будучи социальными животными, мы все являемся членами клубов. Даже те из нас, кто не имеет семьи, могут назвать значимых для себя людей: друзей… римлян или даже соотечественников.

В конце концов, все мы являемся в членами одного очень большого сообщества – человеческого вида. Конечно, среди нас есть такие, кто не стремится быть с другими и ищет уединенной жизни отшельника, но это скорее исключение. Обычно мы хотим быть частью группы. В глубине нас живет тяга, зовущая нас быть принятыми в сообщество.

Некоторые критерии групповой принадлежности относительно внешние и не зависят от нас. Например, возраст, пол, раса, рост и национальность. Хотя порой мы пытаемся изменить даже их: врем о своем возрасте, носим одежду противоположного пола (или делаем операцию по перемене пола), надеваем обувь на платформе или становимся натурализованными гражданами иной страны. К другим группам мы сами стремимся присоединиться: сливки общества, бомонд, элита, интеллигенция или богачи.

Порой человек поневоле принадлежат к группам, к которым предпочел бы не присоединяться: беднота, неграмотное население, криминальная среда и наркоманы. Люди обычно не принимают решения о том, быть ли им членами таких групп, нравится им это или нет. Более того, нашей человеческой натуре свойственно относить друг друга к той или иной группе. Даже те, кто не хочет присоединяться ни к одной группе, составляют особую группу аутсайдеров.

Мы категоризируем других потому, что с незнакомцем проще иметь дело, когда ты знаешь, откуда он происходит. Если мы отнесли его к какой-то категории, это избавляет нас от сомнений и раздумий, как следует на него реагировать, и мы реагируем быстрее, хотя и шаблонно. Это соответствует принципам работы нашего мозга: суммировать прошедший опыт, чтобы быть готовыми к будущим встречам. Весьма вероятно, что это результат эволюции, позволяющий снизить нагрузку на обработку информации, упрощая реакцию.

Ведь когда мы причисляем человека к некой группе, это активизирует все наши стереотипы в отношении этой группы, что, в свою очередь, влияет на наше поведение с этим человеком. Увы, эти стереотипы могут быть очень далеки от реальности, особенно когда речь идет о личностных особенностях отдельного индивидуума.

Только принадлежность к группе формирует наше Я, поскольку мы автоматически отождествляем себя с другими членами.

Такими стереотипами нередко манипулируют другие группы. И мы часто имеем определенные ложные предубеждения в отношении тех или иных «чужих» групп (национальностей, меньшинств, социальных слоев, профессий и т. п.). Так, в одном эксперименте участники должны были подвергать болезненному наказанию товарищей-студентов в ходе обучения и им было позволено выбирать уровень боли, которую применять. Если они «случайно» подслушали, как экспериментатор перед тем описал студентов как «животных», участники выбирали более суровое наказание. Они находились под влиянием мнения других.

Многие терпеть не могут, когда на них навешивают ярлыки, но на самом деле это в нашей природе. Мы постоянно вешаем ярлыки на других и на себя, и процесс этот сильно зависит от того, что думают другие люди. Большинство из нас оценивают других сквозь призму группового консенсуса, однако мы полагаем, что это наше собственное мнение.

Группы, к которым мы принадлежим, определяют нас. Но мы постоянно вступаем в новые, покидаем, расширяем и меняем свои группы. Люди имеют очевидное преимущество от коллективной мощи группы, как и от ресурсов и дружеского общения, которые можно разделить с другими, но членство необходимо и для ощущения самоидентификации. Только принадлежность к группе формирует наше Я, поскольку мы автоматически отождествляем себя с другими членами.

Это подтверждают работы социальных психологов, например Анри Тэшфела, бывшего главы моей кафедры. До того как он в 1960-х перебрался в Англию, в Бристоль, Тэшфел жил во Франции. Он был французским военнопленным, захваченным немцами во время Второй мировой войны. Тогда-то он и стал свидетелем кошмара групповых стереотипов. Фактически Тэшфел был польским евреем, но ему удалось сохранить это в тайне от немецкой тюремной охраны. После войны Тэшфел посвятил свою жизнь изучению групповой психологии. В своем исследовании, которое уже стало классикой, бристольские школьники (разбитые на две группы случайным образом – путем подбрасывания монеты) кардинально изменили характер своего обращения друг с другом. Члены одной группы, то есть «свои», были приветливы друг с другом, делились ресурсами, но относились очень враждебно к «чужим», хотя все они учились в одном классе.

 

Что у тебя в глазу, брат?

Джейн Эллиот, учительница третьего класса из Айовы, США, фактически на пару лет опередила исследование Тэшфела. Она обучала детей, чьи родители принадлежали к среднему классу американцев. Джейн со своими школьниками как раз изучали д-ра Мартина Лютера Кинга-младшего, когда 4 апреля 1968 года пришла новость, что этот борец за гражданские права убит. Дети не были знакомы с проблемами дискриминации и не понимали, почему кто-то захотел убить этого человека. На следующий день Эллиот задумала провести в классе смелый эксперимент, чтобы объяснить детям, что такое дискриминация. Она сказала классу, что есть доказательства, будто дети с голубыми глазами превосходят детей с карими глазами.

Вслед за этим откровением Эллиот предложила голубоглазым ученикам привилегии, в частности более длинные перемены и возможность вставать первыми в очередь на школьные завтраки. Однако на следующий день она сказала, что была не права и что на самом деле многие данные доказывают, что кареглазые люди превосходят голубоглазых. Эта смена ролей приводила к тем же результатам. В обоих случаях дети, которых объявляли второразрядными, принимали вид и поведение отстающих, результаты их тестов тоже резко снижались. А группа привилегированных детей проявляла враждебность к второразрядным.

Простая принадлежность к группе влияет на то, что вы думаете о себе и других – не принадлежащих к вашей группе. Фактически сопоставление, которое мы проводим с теми, кто вне нашей группы, помогает нам обозначить, кто мы есть. Таким образом, мы формулируем свою идентичность через отчуждение от представителей других групп. Однако, направляя свое придирчивое внимание на других, мы упускаем из виду свои собственные недостатки. Не зря Матфей (7:3) напоминает нам в Евангелии, говоря о малой соринке несовершенства наших ближних: «И что ты смотришь на соринку в глазе брата твоего, а бревна в своем глазе не чувствуешь?»

Теория социальной идентичности уточнялась и дорабатывалась десятилетиями. Исследования показали, что люди видят себя в структуре иерархии различных групп, которые могут периодически сменять друг друга на протяжении жизни. Очевидно, что порой мы изменяем свою групповую принадлежность. Например, мы вступаем в брак, у нас появляются дети или мы становимся нетрудоспособными. На протяжении жизни мы занимаем много разных позиций (ребенок, подросток, сотрудник, родитель) и причисляем себя к тем или иным группам. Как правило, принадлежность к группе поддерживает нашу самооценку. Будучи частью более крупного объединения, мы обретаем определенное самовосприятие. Существует тонкий баланс между нашим желанием быть индивидуальностью и потребностью быть рядом с другими. Этого баланса мы старательно пытаемся достичь, хотя не все культуры видят необходимость в его достижении. Большинство из нас уверены, что решать, идентифицируем мы себя с группой или нет – это наше дело. Однако социальная психология давно показала, что такое убеждение наивно, поскольку мы поддаемся давлению и влиянию группы – нравится нам это или нет.

 

Конформность

Насколько у вас хорошее зрение? Посмотрите внимательно на линии, изображенные на рисунке 7, и скажите, какая из них равна линии слева – линия А, В или С? Это совсем несложно. И если у вас нет серьезных проблем со зрением, вы скажете: каждому ясно, что это линия «В». Однако, когда вы находитесь в группе, все не так просто.

Рис. 7. Тест Аша на социальную уступчивость.

Какая линия (А, В или С) соответствует образцу?

В исследовании 1956 года, которое сейчас признают одним из самых знаменательных в социальной психологии, Соломон Аш (Solomon Asch) предложил восьми участникам выполнить этот тест с линиями. Он ходил по комнате и, держа перед каждым участником карточку с линиями, интересовался, какой ответ тот даст. Вся хитрость в том, что на самом деле в эксперименте участвовал только один реальный испытуемый – остальные семь участников были «подсадными» союзниками экспериментатора.

Поначалу все было честно. В первых двух попытках (по замыслу эксперимента) все (и подсадные тоже) указывали на одну и ту же линию (которая и была очевидным правильным ответом). Однако в третьей попытке подсадные нарочно выбирали заведомо ложный вариант, называя линию С. Единственный настоящий субъект исследования, не участвовавший в сговоре и ничего не подозревающий, не верил своим ушам. Он смотрел на приятелей-студентов. Они что, ослепли?

И как вы думаете, что ответил этот бедняга, когда очередь дошла до него? В среднем 3 из 4 испытуемых в такой ситуации соглашаются с мнением большинства и тоже выбирают совершенно очевидный неправильный ответ. Они готовы подстроиться под группу, чтобы не быть отщепенцами. Они не хотели отличаться от других, быть аутсайдерами, поэтому поддержали групповой консенсус.

Что тогда говорить о ситуациях, где все не столь очевидно? В классическом сюжете группового давления, созданном Сидни Люметом в фильме «Двенадцать разгневанных мужчин» (1957), герой Генри Фонды остается в одиночестве, несогласный с мнением остальных присяжных.

По сюжету юноша-латиноамериканец обвиняется в убийстве собственного отца, но Фонда постепенно убеждает остальных членов жюри, что свидетельства очевидцев не только ненадежны, но и ложны. Этот фильм был сделан задолго до исследований ложных воспоминаний.

По мере развития действия фильма мы видим динамическое изменение альянса, когда Фонда пытается склонить присяжных на свою сторону, одного за другим. Это наглядная демонстрация механизмов конформности (уступчивости) и группового консенсуса.

Когда мы проявляем конформность, соглашаясь с группой, такое наше поведение объясняется не только давлением группы, но и нашим желанием быть принятым в коллектив. Потребность быть в согласии с другими – мощная сила, формирующая нас и в буквальном смысле меняющая образ нашего мышления. Другими словами, не столько необходимость соответствовать общественным требованиям заставляет нас соглашаться с группой, сколько настоящее личное принятие групповых норм.

Когда человека просят оценить привлекательность музыки или лица и есть противоречие между мнением группы и тем, что нравится ему, то это вызывает активизацию областей мозга, связанных с социальным познанием и оценкой вознаграждения. Однако как только у человека появляется союзник, он становится более уверенным в себе. Так, в тесте Аша с линиями достаточно было присутствия одного раскольника, тоже дающего правильный ответ, чтобы эффект группового давления заметно снижался. Когда вы находите компанию – хотя бы одного союзника, вы уже не индивидуалист, а часть новой группы. То же самое действо разворачивается в «Двенадцати разгневанных мужчинах». Именно поэтому мы склонны искать единомышленников, ведь в сплочении есть сила.

На этом же основан один из механизмов тоталитарных режимов, которые подавляют любое сопротивление, как только оно начинает проявляться. Чувствуя себя изолированным и беспомощным, человек подчиняется управлению (господствующей идеологии, мнению большинства) и не склонен оказывать сопротивление. В учебниках пишут, что авторитарные режимы удерживают людей под контролем, подчиняя их с помощью террора, жестокостей и репрессий. Однако чтобы подавить несогласного, достаточно наличия «большинства», беспрекословно поддерживающего идеологию. Тогда человеком можно манипулировать благодаря давлению сообщества.

И при таком давлении совершенно нормальные люди способны превращаться в монстров.

 

Эффект Люцифера

Вы считаете себя злым? Вы можете причинить боль и страдания другому человеческому существу или беззащитному животному? Подумайте, насколько вероятно, что вы совершите что-либо из следующего.

• Убьете насмерть электрическим током себе подобного.

• Будете мучить щенка.

• Введете другому смертельную дозу яда.

• Устроите коллеге досмотр с полным раздеванием и заставите заниматься сексом с другим работником.

Большинство читателей придут в ужас. Однако стэнфордский психолог Фил Зимбардо заставляет еще раз задуматься над этим, когда читаешь его книгу «The Lucifer Effect». Он рассказывает, каким образом хорошие люди, оказавшись в определенных обстоятельствах, способны стремительно деградировать. Зимбардо убедительно доказывает, что практически все способны на отвратительные поступки, перечисленные выше в списке, хотя заранее никто не соглашается, что может такое сделать. Ведь мы считаем себя по сути своей хорошими и думаем, что только плохие люди делают плохие вещи. Вся наша правовая система основана на этом предположении: индивидуумы несут ответственность за свой моральный выбор. Но Зимбардо утверждает, что ситуации, в которых мы можем оказаться, и влияние окружающих определяют, как мы поведем себя и как будем обращаться с другими. Мы верим, что наша иллюзия Я обладает основополагающей нравственностью, но эта нравственность полностью находится во власти тех, кто нас окружает.

Зимбардо со своей козлиной бородкой напоминает традиционное изображение Люцифера. Ученый известен своим стэнфордским тюремным экспериментом 1971 года, результаты которого взбудоражили исследователей и общественность. Эксперимент имитировал ситуацию лишения свободы. Испытуемые – обычные студенты – играли в полицейских и воров. Это было двухнедельное исследование эффекта ролевой игры, проведенное в подвале стэнфордского факультета психологии, который был превращен в самодельную тюрьму. Как и в бристольском эксперименте Тайфела со школьниками, добровольцы были разделены на две группы бросанием монеты. Половина студентов-добровольцев стали охранниками, другая половина – их заключенными, каждый получал по 15 долларов в день в течение двух недель. Студенты думали, что это будут легкие деньги, которые можно получить, пробездельничав пару недель. Однако то, что случилось потом, шокировало всех участвующих и оставило глубокий след в литературе об истоках зла, объясняющей возможную природу невероятной человеческой жестокости.

По мнению Зимбардо, наша иллюзия Я обладает нравственностью, но эта нравственность полностью находится во власти тех, кто нас окружает.

Дабы создать ощущение достоверности, «заключенные» были арестованы в воскресенье реальным полицейским, на них были надеты наручники, завязаны глаза, и их привели в тюрьму, где они были раздеты и одеты в тюремные робы без нижнего белья. Это было только начало унижения. Затем их встретили «охранники» (облаченные в униформу однокурсники в зеркальных очках). Когда «заключенные» просились в туалет, расположенный в конце коридора, их вели с мешками на головах. Их «охранники» выдали им длинный список правил, который те должны были запомнить, а нарушение этих правил вело к наказанию. В течение очень короткого времени ситуация начала обостряться. Хотя охранникам не давали указаний причинять вред «заключенным», они начали мучить и пытать их. В этой авторитарной атмосфере «заключенные» оказались в их полной власти, и «охранники» все больше выходили из-под контроля.

С научной точки зрения это было впечатляюще. Несмотря на то что каждый участник эксперимента знал, что ситуация условна, она породила реальную жестокость и страдание. Возбужденный той скоростью и легкостью, с которой, казалось, разрушается мораль, Зимбардо подстегнул события – не только как ученый, курирующий проект, но и как играющий свою роль начальника тюрьмы. Он превратился в игрока, погрузившегося в свою собственную фантазию.

Женщина, с которой он встречался в то время, тоже известный профессор психологии, Кристина Маслач, заглянула к нему, чтобы посмотреть, как проходит эксперимент, и была шокирована тем, что увидела. Она сказала: «То, что ты делаешь с этими ребятами, – ужасно!» Между влюбленными возник горячий спор, и позже она вспоминала: «Фил казался другим человеком, не тем, которого я прежде знала и полюбила». Зимбардо потерял нить. Кажется, он в тот момент не способен был понять, какую жестокость породил. Через шесть дней, в основном из-за размолвки с Кристиной, он прекратил эксперимент. Правда, на будущий год они все же поженились.

В течение следующих 40 лет многие оценивали стэнфордский тюремный эксперимент как противоречивое исследование: и с точки зрения этики (допустимости ставить людей в подобную ситуацию), и с точки зрения интерпретации результатов. Зимбардо предполагает, что дьявол кроется именно в потере индивидуальности, в то время как другие полагают, что в этом эксперименте проявился лишь чрезмерный энтузиазм в исполнении ролей. В какой-то степени это, вероятно, так и есть. Возможно, некоторые студенты испытали влияние тогдашних тюремных фильмов вроде «Хладнокровного Люка», где охранники носили такие же непроницаемые зеркальные очки и проявляли садистские наклонности. Один из студентов-охранников даже начал говорить с южно-американским акцентом, что указывало на хорошо сформированный стереотип типичного тюремного надзирателя. Они вели себя так, как, по их мнению, должны вести себя охранники и заключенные.

Но даже если все это было игрой с чрезмерным перевоплощением актеров, остается по-прежнему вопрос: в чем разница между ролевой игрой и реальностью? Почему человек может делать ужасные вещи в игре «понарошку» – такие вещи, на которые не способно его «настоящее Я»? Где тут на самом деле реальное Я?

 

Человек в белом халате

Некоторые ставят под сомнение адекватность результатов стэнфордского тюремного эксперимента. А что произойдет в реальной ситуации давления авторитета? К этому имеет прямое отношение работа Стэнли Милгрэма. Он был одним из исследователей-ассистентов Соломона Аша, и в начале 1960-х годов он решил продолжить работу своего наставника. Исследование Милгрэма тоже стало знаменитым в психологии. Он продемонстрировал силу авторитаризма, когда желание соответствовать требованиям превращается в слепую покорность.

Все началось с простой рекламы, приглашавшей добровольцев за четыре доллара в час принять участие в эксперименте по обучаемости и наказанию, который должен был проводиться в престижном Йельском университете. Когда каждый из добровольцев приходил в лабораторию, его встречали экспериментатор в белом лабораторном халате и еще один человек средних лет, которого представляли как такого же участника эксперимента, хотя на деле это был подготовленный актер. После внешне случайного выбора ролей экспериментатор объяснял, что доброволец будет играть роль учителя, а участник, который на самом деле был актером, – обучаемого. Ученика уводили в другую комнату и объясняли, что учитель будет читать ему слова через систему внутренней связи. Обучаемый затем должен повторять слова за учителем.

Если ученик делает ошибку, учитель должен нажимать кнопку, которая включает электрошок, подведенный к ученику в другом помещении. На аппарате были указаны 30 уровней шока, возрастающие с 15-вольтовым приращением от 15 до 450 В. На каждом выключателе указывались уровень и описание шока, варьирующее от «слабого» вначале до «сильного» на десятом уровне (150 В) и далее: «очень сильный» на 13-м уровне (195 В), «интенсивный» на 17-м (255 В), «исключительно интенсивный» на 21-м (315 В) и «опасно, тяжелый шок» на 25-м (375 В). Последние два уровня – 435 и 450 В – были отмечены лишь зловещей меткой «ХХХ». Чтобы дать участнику-учителю понять, как это ощущается, ему позволяли попробовать шок третьего уровня (45 В), который вызывает вполне чувствительную колющую боль.

Эксперимент начинался очень хорошо, пока обучаемый повторял правильные ответы. Однако когда он начинал совершать ошибки, человек в белом халате велел учителю применить наказание в виде электрошока. Конечно, актер в другой комнате на самом деле не получал никакого шока, но достоверно изображал все большее и большее страдание по мере того, как карающий электрошок нарастал. Сначала он начинал жаловаться, что шок его бьет. Потом, что он причиняет сильную боль. По мере того как напряжение наказания возрастало, прибавлялась и громкость его криков. Вскоре обучаемый начинал умолять «учителя». Он говорил своему мучителю, что страдает сердечным заболеванием. Тут многие участники эксперимента протестовали и отказывались продолжать, но человек в белом халате бесстрастно повторял: «Пожалуйста, продолжайте». В этот момент подопытные «учителя» впадали в настоящий стресс, их трясло и они покрывались потом, и все же они продолжали. Даже когда устройство связи замолкало по достижении 20-го уровня в 300 В, «учителю» говорили, что неспособность ученика ответить на вопрос считается ошибкой и он должен продолжать наказания.

Как вы думаете, что бы вы делали в такой ситуации? Прежде чем Милгрэм начал свое исследование, он консультировался с комиссией из сорока психиатров и просил их спрогнозировать, как будут поступать в ней люди. Эти специалисты пришли к мнению, что лишь 1 человек из 100 пройдет все до конца. Насколько далеки они были от истины? На деле две трети участников эксперимента Милгрэма дошли до конца – до 450 В. Они были готовы убить другого человека по требованию авторитетного лица в белом халате.

Может быть, участники догадывались, что все это трюк и что никто не пострадает? Я сомневаюсь в этом. Я видел старые записи того эксперимента, и было очень трудно смотреть на очевидные мучения «учителей», когда они подчинялись указанию применить летальный шок. В более позднем исследовании, которое ни за что не получило бы этического одобрения в сегодняшние дни, исследователи провели практически идентичный эксперимент, используя щенков, к которым применялся реальный электрический шок. На сей раз это была не игра. Животные по-настоящему страдали (хотя они не получали смертельного шока и напряжение было значительно ниже того, что было указано в легенде для учителей). Среди испытуемых-мужчин половина прошли весь путь до максимального наказания. Но, что удивительно, все женщины, участвовавшие в эксперименте, подчинились приказу дать максимальное напряжение.

Интересно, что авторитетная фигура может даже не появляться в помещении. В другом исследовании с реальными медсестрами в больнице участницам звонил по телефону незнакомый врач, который просил их дать 20 мл лекарства «Астроген» пациенту, к которому, дескать, сейчас этот врач едет, звоня по пути в больницу. Этикетка на лекарстве указывала, что нормальная доза составляет 5 мл и нельзя превышать дозу в 10 мл. Все, кроме одной из 22 медсестер, осознанно дали дозу, вдвое превышающую предельно допустимую. Это очень старое исследование (1966), и правила в больницах с тех пор были изменены, именно для того, чтобы предотвратить подобного сорта слепое подчинение.

Однако знакомый нам Фил Зимбардо позже засвидетельствовал, что люди, работающие в иерархических организациях, способны делать заведомо ужасные вещи, подчиняясь давлению вышестоящих сотрудников.

Помимо служебных обязанностей, сила авторитета наиболее очевидна в отношениях с представителями правоохранительных органов. Когда нас останавливает человек в униформе, обычно мы ведем себя покорно (я так точно становлюсь покорным).

Так вот Зимбардо приводит невероятный пример слепого подчинения. Он описывает, как он присутствовал в качестве приглашенного эксперта на знаменательном судебном процессе. В конце 1900-х – начале 2000-х Соединенные Штаты потрясла вспышка необычно организованных преступлений: в сетях ресторанов быстрого питания произошло 60 изнасилований. Все происходило по одному сценарию. Неизвестный человек звонил по телефону в ресторан и просил подозвать заместителя управляющего, которому затем говорил, что он является офицером полиции и что один из недавно нанятых рестораном сотрудников ворует деньги и прячет наркотики. Заместителя управляющего просили помочь в изоляции подозреваемого сотрудника и проведении досмотра с полным раздеванием, пока полиция якобы подъезжает к кафе.

Конечно, это не был реальный полицейский запрос, это был извращенец, который хотел, чтобы менеджер описывал интимный досмотр во всех подробностях по телефону. В том происшествии, по поводу которого Зимбардо выступал экспертом на судебном процессе, перепуганная до смерти 18-летняя сотрудница была раздета догола, а затем ее заставили заниматься оральным сексом с другим сотрудником, мужского пола, потому что так велел анонимный телефонный абонент, которого считали представителем закона.

 

Банальность зла

Большинство исследований, изучавших желание соответствовать требованиям коллектива и покорность, проводились в то время, когда мы переживали восстановление после ужасов нацистских концентрационных лагерей. Аш, Милгрэм и Зимбардо были потомками американских евреев. Они стремились понять, как вообще могло случиться такое явление, как холокост. Это был вопрос, на который весь мир искал ответа. И сегодня мы задаем все те же вопросы. Почему обычные представители рода человеческого способны осуществлять действия такой необычайной жестокости над другими людьми?

Возможно, эксперименты Милгрэма были продуктами эпохи, когда авторитарность правила балом. Сейчас мы значительно более либеральны. Особенно после того, как познали уроки коррумпированного авторитета в постуотергейтские годы.

Однако в 2007 году в телешоу Primetime производства АВС News решили воспроизвести эксперимент Милгрэма, чтобы посмотреть, зайдут ли так далеко 40 простых мужчин и женщин, чтобы применить наивысший уровень электрошока. И вновь две трети из них подчинились человеку в белом халате и прошли всю шкалу напряжения до конца. Мы обманываем себя, если верим, что можем сопротивляться влиянию других. Мы все можем превратиться в инструменты пыток.

Всякий раз, когда слышим об очередном примере человеческого зверства в какой-либо точке мира, мы по-прежнему пытаемся понять, как люди могут быть настолько злыми. Одним из таких примеров было обращение американских профессиональных военных с иракскими военнопленными в тюрьме Абу-Грэйб. Помните, в 2004 году образ голых иракских мужчин-арестантов, поваленных друг на друга в человеческую пирамиду, циркулировал по мировой прессе. Рядом со своими жертвами на «трофейных» фотографиях позировали широко улыбающиеся американские охранники, с радостными лицами и поднятыми вверх большими пальцами.

Другие фотографии демонстрировали психологические пытки арестантов: они с мешками на головах (это навевало воспоминание о заключенных с мешками на головах из тюремного эксперимента Зимбардо) балансировали на коробках с распростертыми руками. Пленным иракцам сказали, что если они упадут, то их убьет электрическим током: для убедительности к их пальцам даже присоединяли провода. Кроме того, иракских пленных заставляли надевать женскую одежду и заниматься оральным сексом с другими заключенными мужчинами. Все эти фотографии демонстрировали, что тюрьма Абу-Грэйб, прежде используемая Саддамом Хусейном для пыток своих оппонентов, продолжала свои традиции садистского человеческого поведения во время оккупации освободительной армией коалиции.

Сначала генералы армии США погасили скандал, назвав это действиями нескольких «паршивых овец» – испорченных садистов, которые прокрались в славное стадо. В частности, на большинстве неприятных снимков была молодая надзирательница – рядовой Линнди Инглэнд, которая с улыбкой вела на собачьем поводке, привязанном к ошейнику, голого мужчину-заключенного.

В воспитании Инглэнд не было ничего особенного, что могло бы вызвать склонность к садизму. Один из ее бывших учителей описывал ее как «невидимую». Можно даже сказать, что, как оказалось, Линнди была обычной женщиной, которая просто следовала за остальными и находилась под влиянием своего любовника, Чарльза Гарнера, который подстрекал к издевательствам и сделал многие фотографии. Но именно ангельское улыбающееся лицо 21-летней Инглэнд, а не Гарнера, навсегда будет ассоциироваться с ужасами Абу-Грэйб.

Философ Ханна Арендт была уполномочена журналом «New Yorker» освещать процесс над нацистским преступником Адольфом Эйхманном в начале 1960-х. Она сообщала, что проблема Эйхманна и ему подобных отнюдь не в том, что они садисты или извращенцы… они просто «ужасно и ужасающе нормальны». Это, пожалуй, самое страшное в истоках зла. Совершенно обычные люди совершают невероятно жестокие преступления. Казалось бы, такая «банальность зла» (по выражению Ханны Арендт) доказывает, что Я капитулирует перед жестокостью военного времени и что человек в принципе не способен противостоять воле других.

 

Человек-хамелеон

Когда размышляешь о власти групп, продемонстрированной в экспериментах по конформности и подчинению, проведенных в 1960–1970-е годы, кажется невероятным, что люди могли абсолютно не осознавать своего поведения. Они, вероятно, осознавали свои действия (как и те, кто в реальной жизни слепо подчинялся указаниям преступника по телефону). Все эти люди просто не несли ответственности за свои действия. Они по-прежнему благодаря самоиллюзии убеждены, что могли бы поступить по-другому, если бы захотели. Но почему-то в тех ситуациях они предпочли приостановить процесс принятия собственных решений, чтобы подстроиться под других или подчиняться авторитетному лицу. Это не слишком приятное понимание, но зато человек всегда может оправдать себя позднее, оценив, что ему выгоднее в долгосрочной перспективе. Это все наш старый друг – когнитивный диссонанс.

Зеркальные нейроны обеспечивают возможность переноса схем поведения других непосредственно в наш собственный мозг благодаря процессу, очень похожему на резонанс.

Иногда поведение человека может быть захвачено в заложники влиянием окружающих без его ведома. Речь идет о скрытых манипуляциях нашим Я. Например, голландский психолог Ап Дейкстерхейс вспоминает эпизод, когда он и несколько сотрудников кафедры психологии Университета Неймегена пошли смотреть футбольный матч. По пути к стадиону преподаватели, которые вели себя чинно и спокойно, вскоре были окружены сотнями орущих и вопящих футбольных фанатов и хулиганов. И в этот момент случилось нечто странное. Один из преподавателей увидел пустую банку из-под пива и вдруг совершенно импульсивно пнул ее изо всех сил, чтобы она улетела как можно дальше. Некоторое время он стоял на месте, ошеломленный и пораженный тем, что только что сделал. Он больше не был личностью – он уподобился окружающей его толпе.

Такое изменение поведения сообразно своему окружению называют «эффектом хамелеона» (эта экзотическая ящерица способна изменять цвет кожи, чтобы слиться с той средой, где она находится). И это не намеренное усилие, а скорее автоматическое копирование тех, кто нас окружает. Подражание может выражаться в чем угодно: от простых поз, выражений или жестов, до более сложных схем поведения, таких как речь и настроение. Сам характер наших движений подвержен влиянию других, и мы, как правило, совершенно этого не замечаем. Ведь зеркальная система мозга, активизирующаяся во время наших собственных движений, реагирует и на целенаправленные движения людей, которые мы наблюдаем. Так, зеркальные нейроны обеспечивают возможность переноса схем поведения других непосредственно в наш собственный мозг благодаря процессу, очень похожему на резонанс. Это подобно тому, как в магазине гитар вы достаточно громко ударяете по струне G на одной гитаре, и тут струны G на всех других гитарах постепенно начинают синхронно вибрировать.

Человеческое отзеркаливание работает таким же образом. У любого из нас есть репертуар поведения, которое может быть инициировано другим человеком без нашего ведома и даже без осознания того, что мы зеркально копируем движения своего визави. Например, мы скрещиваем ноги, зеваем, потираем нос, теребим волосы и меняем манеру речи или позу, неосознанно копируя собеседника. Такая неосознаваемая имитация, мимикрия, служит мощным механизмом привязки себя к другим. Однако она не полностью автоматическая, поскольку мы имитируем только тех, кто нам нравится. Возникает виртуозный цикл самоудовлетворения: мы копируем тех, кто нам нравится, и, в свою очередь, больше нравимся им, увеличивая тем самым вероятность, что они будут копировать нас в синхронизированной угоднической симфонии взаимного признания.

Люди, которые нас копируют, не только больше нравятся нам, но мы даже готовы выручить их, если они попросят нас оказать им любезность. К тому же мы чувствуем подъем и благодушие после того, как нас копировали, и это ощущение может длиться долгое время после встречи. В одном исследовании после того, как его участникам кто-то подражал, они жертвовали вдвое большие суммы на благотворительность, когда покидали место проведения эксперимента, в сравнении с теми, кого не копировали. И это при том, что пожертвования были анонимными. Оказывается, мы и официантам оставляем больше чаевых, если они подражают нам.

Однако мы не просто марионетки, действующие по воле тех, кто дергает нас за ниточки, чтобы повлиять на наше отношение к ним. Хотя мы не вполне осознаем свою мимикрию, над всей этой зеркальной системой социальных взаимодействий стоит оценочное вето, которое, судя по всему, ревниво контролирует «незваных гостей». Как правило, мы копируем только людей из своего социального круга и тех, с кем мы хотим объединиться. Мы не станем подражать «чужакам». И нам даже не нравится, когда представители чуждых социальных групп пытаются подражать нам. По данным одного эксперимента, белым взрослым голландцам с высокими показателями расовой предубежденности (по данным предварительных тестов) не нравились подражавшие им компьютерные аватары, если у тех были марокканские лица.

 

Ритм жизни

Этот процесс пробуждения симпатии к тем, кто нас копирует, возникает уже в раннем младенчестве. Сначала это только лицевая имитация. Двигательная система мозга ребенка включается автоматически при наблюдении за движениями других людей. Конечно, репертуар поведения новорожденного сильно ограничен: не так много движений он может совершать по-настоящему самостоятельно. Но на протяжении следующих 12 месяцев возможность копировать других резко возрастает, и макиавеллианские младенцы уже ищут того, кто бы копировал их. Пятимесячные малыши, посаженные в ходунки, позволяющие им бегать, предпочитают приближаться к незнакомцу, который копирует их и действует синхронизированно с ними, а не к тому, кто не реагирует на поведение ребенка. Детей может отталкивать не только недостаток подражания, но его несогласованность. Например, матери с послеродовой депрессией могут быть совершенно безэмоциональными в своих взаимодействиях с ребенком, но при этом иногда взрываются избыточным контактом. Однако двухмесячные младенцы предпочитают более размеренные и гармонично синхронизированные взаимодействия.

Синхронность, судя по всему, является важной характеристикой социальных взаимодействий. Очередность значима в беседе, поскольку нельзя говорить и слышать всех одновременно. Необходимо соблюдать очередь в процессе коммуникации. И вновь эти принципы проявляются на ранних стадиях развития. Когда матери кормят грудью своих младенцев, они инстинктивно синхронизируют свои движения и речевое общение с сосательным ритмом малыша, которому свойственны взрывы и остановки.

Синхронность и согласованность движений продолжают оказывать влияние на социальные взаимодействия на протяжении всей нашей жизни. Дети должны научиться соблюдать очередь, контролировать свои импульсы и побуждения. Научиться координации своих действий с другими.

Тех, кто не научился контролировать свое эго в присутствии других, называют неконтролируемыми. Все социальные учреждения нашего общества – школы, церкви и армия – процветают на синхронизации тесных связей своих членов. Танцы и пение – это тоже синхронизированная деятельность, удовольствие от которой зависит именно от согласованности. В современной армии, где служащие в боевых частях скорее техники, нежели пехотинцы, солдат по-прежнему учат маршировать в ногу, считая это средством установления гармоничного единства подразделения. Именно поэтому мы говорим об индивидуумах, которые выпадают из соответствия группе, что они «идут не в ногу» или «выбились из строя».

Единообразие – это не просто способ обеспечения контроля над множеством людей. Оно активно способствует просоциальному поведению. Например, в одном исследовании участники ходили вокруг студенческого общежития либо в ногу (одна группа), либо не в ногу (вторая группа) со своими однокурсниками. Затем обе группы играли в игру с выбором вариантов, целью которой было оптимизировать выигрыш. По условиям игры, если члены группы выбирают один и тот же вариант, выигрыш больше, но это – рискованный выбор. Альтернативный выбор безопаснее, но приносил меньшую отдачу. Короче говоря, когда члены группы не надеются на свою сплоченность, они делают менее рискованную ставку. Исследователи обнаружили, что тем, кто шагал в унисон перед тестовой игрой, удавалось гораздо лучше выбирать согласованные ответы, что указывало на чувство коллективного сплочения, хотя они не имели никакого представления о цели прогулки.

Даже американцы, которые пели вместе с канадцами национальный гимн «О, Канада» (вместо того чтобы просто слушать или читать текст), достигали большего успеха в играх альтернативного выбора, показывающих, насколько мы доверяем другим.

 

Пройди этот путь

Йельский психолог Джон Бар показал, что эффект хамелеона может возникать даже благодаря чтению о качествах других людей. Это прайминг, отражающий то, как нейронные цепи мозга, хранящие соответствующую информацию, могут подвергаться влиянию внешних событий. Например, когда студентов просили разобрать предложения, где были слова, имеющие отношение к пожилому возрасту (в частности: забывчивый, пенсионер, морщины, косный, традиционный, грустный, покорный, консервативный, вязание, зависимый, древний, беспомощный, доверчивый), они покидали помещение, где проводился эксперимент, походкой пожилого человека. Они двигались медленнее и неувереннее. Если же студенты читали предложения со словами, характеризующими грубость (например, наглый, донимать, беспокоить, вторгаться, надоедливый, возмутительно, развязный, невежливо, нарушать, оскорбительный), они чаще перебивали собеседника, нежели студенты, прочитавшие фразы с эпитетами вежливости.

Эти влияния внешних событий работают потому, что само восприятие слов создает настрой, который непосредственно влияет на наше поведение. Это касается не только действий. Даже наши общие знания можно подвергнуть праймингу, чтобы оптимизировать результат. Если вас попросят представить на пять минут, что вы профессор, то вы лучше ответите на вопросы в игре «Счастливый случай», чем если вы представите себя футбольным фанатом. Клод Стил, один из наиболее выдающихся афроамериканских психологов, исследовал проблему влияния стереотипов на поведение. Белые студенты, которых попросили представить себя черными афроамериканцами, враждебно реагировали на просьбу повторить задание, которое они только что выполнили, что указывало на возможность активизации негативных стереотипов. Простое указание твоей расы может повлиять на то, как ты выполняешь задание. Если перед началом выполнения теста интеллекта человека просили указать расу, то афроамериканцы выполняли тест значительно хуже, чем когда их об этом не спрашивали.

Такие эффекты прайминга могут быть неосознанно спровоцированы посредством мимикрии. Например, в отношении математических тестов существует стереотип, что их результаты лучше у лиц азиатского происхождения, чем у белых американцев, которые, в свою очередь, успешнее афроамериканцев в этой области. Чтобы проверить, может ли стереотип быть активирован путем мимикрии, азиатам, афроамериканцам и белым студентам было предложено выполнить математический тест. Прежде чем приступить к нему, каждый из них сидел в приемной, где находился еще один студент такого же происхождения, который тоже сдавал тест. Этот второй студент на деле был сообщником экспериментаторов, которые давали ему инструкцию либо имитировать, либо не имитировать настоящего субъекта исследования. Если копирования не было, студенты всех трех групп выполняли тест одинаково хорошо, демонстрируя тем самым, что стереотип не активирован. Однако если сообщник-соплеменник притворялся очередным тестируемым, азиаты выполняли тест значительно лучше белых американцев, афроамериканцы, как правило, демонстрировали низкие результаты. Тот же самый эффект мимикрии был обнаружен в отношении гендерного стереотипа, что женщины не настолько хороши в математике, как мужчины.

Несмотря на то что в наших интересах выполнить задание настолько хорошо, насколько мы способны, тем не менее мы оказываемся во власти стереотипов и окружающих нас людей, которые могут неосознанно их активировать.

 

Когда сталкиваются Восток и Запад

Исследования последних лет продемонстрировали интересные факты. Оказывается, культурные стереотипы действуют на гораздо более глубоком уровне, чем считали прежде. Это относится даже к нашему восприятию окружающего мира. Например, бытует мнение, что хотя люди по всему миру имеют разные предпочтения и вкусы, однако в отношении музыки и искусства они примерно одинаковы. Если кто-то в Пекине слушает Моцарта, то он слышит ту же музыку, как и человек из Бостона. Когда кто-нибудь в Токио смотрит на картину Магритта, он видит то же изображение, что и товарищ из Теннесси. Они могут расходиться во мнениях относительно того, нравится им картина или нет, но их опыт восприятия одинаков. Действительно ли это так? Ричард Нисбетт полагает, что нет. Он накопил огромное количество свидетельств того, что культура может формировать в буквальном смысле способ нашего восприятия мира и в конечном счете то, что мы думаем о себе.

В своей книге «The Geography of Thought» Нисбетт утверждает, что культура влияет не только на способ обработки информации из окружающего мира, но и на то, как мы ее интерпретируем. Он проводит радикальный водораздел между восточной и западной культурой и утверждает, что люди с Востока склонны видеть и интерпретировать мир холистически (целостно), акцентируя связи между всеми вещами и систему в целом. Западный человек, наоборот, больше сосредоточен на отдельных объектах и деталях мира. (Впрочем, следует помнить, что Запад в экспериментах обычно представлен студентами США, а Восток – японскими или китайскими студентами.)

Несмотря на эту оговорку, по Нисбетту, деление на коллективистов и индивидуалистов согласуется с характерными культурными традициями Востока и Запада. Например, восточный холизм объясняет философскую склонность к понятиям порядка, резонанса и гармонии. Целостность восточного восприятия мира проявляется и в такой системе представлений, как «фэншуй» – практика достижения баланса, дабы сделать домашнюю и рабочую среду более радостной. В противоположность этому, исследования западных людей обнаруживают сравнительно более индивидуалистское самовосприятие.

Нисбетт полагает, что происхождение этого культурного отличия может быть отслежено на тысячи лет назад, к временам Древней Греции и Китая. Однако и история США вполне наглядно показывает, почему эта культура в целом эгоистична. Население США сформировалось на протяжении сравнительно короткого промежутка времени, причем из людей, иммигрировавших сюда с целью начать лучшую жизнь. Другие нации развивались столетиями, а Соединенные Штаты пережили внезапный быстрый рост, прежде всего за счет активных иммигрантов. Первые американские иммигранты искали преимущественно религиозной свободы, что само по себе усиливало их чувство независимости. Новые поселенцы формировали самостоятельные общины, стараясь приспособиться к новой среде обитания и успешно конкурировать в ней. В этих условиях нет места социальной лени и безделью – чтобы выжить, приходится прикладывать много индивидуальных усилий.

Рис. 8. Тест с квадратами.

Задача состоит в том, чтобы выбрать квадрат, соответствующий образцу слева. Кто-то выбирает квадрат в середине, у которого вертикальная линия точно такой же длины как на большом квадрате-образце (абсолютная длина), а другие выбирают правый квадрат, где вертикальная линия соответствует образцу – пропорционально уменьшенному размеру правого квадрата (относительная длина)

Действительно, дух индивидуализма и независимости характерен для психологии американцев. Например, отвечая на вопросы, касающиеся описания себя, жители Запада обычно указывают качества с позиции эго (например, «я – высокий»), а представители коллективных культур склонны давать себе относительные определения «я выше, чем моя сестра».

Примечательно, что представители Востока и Запада не только по-разному описывают себя, но фактически по-разному видят мир. Например, рассмотрите внимательно рисунок 8 и особенно крайний левый квадрат с линией внутри. А теперь выберите: какой из двух маленьких квадратов соответствует образцу. Некоторые выбирают квадрат в середине, у которого вертикальная линия точно такой же длины, как на большом квадрате-образце (абсолютная длина), а другие выбирают правый квадрат, где вертикальная линия соответствует образцу – пропорционально уменьшенному размеру правого квадрата (относительная длина). Это и есть правильный ответ.

Таким образом, одни испытуемые сосредоточиваются на абсолютной длине линии и игнорируют размеры квадрата, а другие воспринимают пропорции целостно. Интересно, что японские студенты обычно выбирают последний вариант, а американские, как правило, учитывают лишь абсолютную длину внутреннего отрезка, т. е. выбирают неверный ответ. Эти данные были интерпретированы как свидетельство того, что на Востоке больше обращают внимание на пропорции и относительность, нежели на абсолютные показатели. Но такого отличия не выявлено у маленьких детей, которых тоже тестировали. До шестилетнего возраста и восточные, и западные дети выбирали вариант с пропорциональным (относительным) соответствием. Только после поступления в школу начинает проявляться типичное расхождение между образом мышления Востока и Запада.

Наше культурное воспитание может даже повлиять на то, как мы смотрим фильм. В одном исследовании японские и американские студенты смотрели подводные съемки со всевозможными рыбами и растениями. Затем американские студенты лучше запомнили больших рыб, в то время как японские студенты вспоминали больше деталей о фоне и отношениях между объектами. Им дали задачу на узнавание, где конкретные виды рыб были представлены на естественном фоне подводного мира либо на новом нейтральном фоне. Американские студенты узнавали вид рыбы независимо от фона, в то время как японские студенты были сбиты с толку отсутствием фона (т. е. разрушением целостности образа). В другом исследовании с привлечением представителей разных восточных народов, а также американских и китайских участников, все смотрели видеоролик про косяк рыб, где одна рыба плыла впереди остальных. Это можно было интерпретировать так, будто она ведет за собой косяк либо что она изгнана из косяка сородичами. Американские студенты думали, что отделившаяся рыба, скорее всего – лидер, а китайские студенты интерпретировали ролик как фильм об одинокой рыбе, отвергнутой стаей.

Культура влияет не только на то, что мы видим, но и на то, чего мы не видим. Мы думаем, что отчетливо воспринимаем все происходящее вокруг нас, но на самом деле можем пропускать очевидные вещи, поскольку не уделяем им особого внимания. Это обнаруживается при решении задач типа «найди отличия». Посмотрите внимательно на две фотографии на рисунке 9. В них есть некоторая разница, найдите ее (ответ – в конце главы).

Рис. 9. Слепота к деталям: представители восточных культур, как правило, замечают разницу быстрее

Наша неспособность замечать разницу между изображениями называют «слепотой к изменениям» (change blindness). Действительно, у разных людей способность к обнаружению разницы неодинакова. Если вы способны целостно воспринять картинку, то вы скорее заметите разницу. А те, кто сосредоточен на отдельных элементах, потратят на это больше времени, поскольку рассматривают пространство по частям, фрагментарно. В результате они не видят леса за деревьями. Оказалось, что жители Востока быстрее обнаруживают разницу, поскольку смотрят на картину в целом. Это заметно даже по траектории движения глаз, если ее регистрировать. Однако движения глаз – одна из базовых, первичных функций. В принципе мы почти не контролируем ее. Так как же культура может сформировать это?

 

Как процесс развития формирует характер нашего восприятия мира

Получается, что люди Востока и Запада видят мир по-разному? Один из возможных ответов состоит в пластичности мозга. Она позволяет развивающемуся мозгу кодировать соответствующие ощущения, формируя характер их восприятия.

Мир полон сложности и двусмысленности. В нем царит «цветущий и жужжащий беспорядок», как однажды написал Уильям Джеймс. Мы стремимся придать всему смысл, организуя информацию в смысловые схемы. В большинстве случаев это происходит почти автоматически – в рамках «программного пакета» (который мы унаследовали со своими генами), организующего процессы работы мозга, порождающие определенное восприятие.

Однако прижизненный процесс познания организует наше мышление. И делает это все лучше по мере того, как мы становимся опытнее в понимании закономерностей мира. Это ведет к формированию определенных ожиданий, и человек может предсказывать события.

Вдобавок к нашим «встроенным правилам» познания мира, важнейшим источником опыта являются другие люди. Мы уже говорили о том, что младенцы ориентированы на людей с самого рождения. Нисбетт (автор вышеупомянутой книги «География мышления») уверен, что наши самые ранние контакты со взрослыми тоже формируют способ нашего видения мира. Например, восточные и западные матери по-разному общаются и разговаривают со своими младенцами. Матери США намного чаще устраивают игры, где нужно называть отдельные игрушки. Японские матери обычно вовлекают своих детей в социальные игры. Например, в одном эксперименте наблюдали, как американские и японские матери взаимодействовали со своими детьми, имея одинаковые игрушки.

Американские матери в два раза чаще называли игрушки и обращали внимание ребенка на качества каждого предмета. А японские матери не называли объект, но они больше вовлекали ребенка в игры с обменом вроде «на, возьми, а теперь дай мне обратно». Даже язык в этих двух культурах по-разному акцентирует индивидуальные и относительные качества предметов. Наверное, поэтому восточные дети отстают от западных в сортировке объектов по категориям, зато более искусны в выделении общих свойств объектов.

Эти неодинаковые способы категоризации мира влияют и на социальные параметры. Но они не устанавливаются на всю жизнь (как данности, запечатленные в критический период).

Например, в эксперименте с праймингом две группы европейских/американских студентов попросили обводить кружком либо местоимения, выражающие независимость («я», «мое»), либо выражающие единство («мы» и «наше»). Затем испытуемые первой группы демонстрировали склонность к индивидуалистским высказываниям, а студенты второй группы тяготели к коллективным ценностям. Таким образом, люди более склонны к конформизму со средой, нежели управляются глубоко засевшими установками коллективизма или индивидуализма.

Кроме того, такой же прайминг применительно к студентам из Гонконга (которые выросли под двойным влиянием восточных и западных взглядов) способен переключать их психологические установки то в сторону коллективных взглядов (если им показывали образ китайского дракона), то в сторону индивидуализма (картинка с флагом США). В этом эксперименте у групп бикультурных гонконгских китайцев были активизированы либо восточные, либо западные психологические установки, а затем рассказана история о мальчике с избыточным весом, который не может справиться с соблазном обжорства. Потом их попросили оценить, насколько его проблемы с весом были следствием его собственного характера либо социальных условий, в которых он находился. И те, чья установка была задана китайским символом, оценили роль обстоятельств значительно выше, чем те, кому показали американский флаг.

 

Кто я?

Такие исследования тоже подрывают мнение о неком внутреннем Я и говорят в пользу иллюзии Я. Если мы настолько восприимчивы к давлению коллектива, влиянию прайминга, стереотипов и культурных особенностей воспитания, то мнение о неизменном Я ошибочно. Если это самое Я гнется и шатается при малейшем изменении обстоятельств, значит, его не существует.

Люди лелеют ту или иную форму самоиллюзии, но она сформирована обстоятельствами. Для человека Запада иллюзия Я характеризуется его индивидуальной борьбой с обстоятельствами, а человек Востока воспринимает себя в качестве игрока команды. Если бы эти разные типы Я были истинными, то их нельзя бы было изменить с помощью контекста. Обратите внимание, что оба способа видения мира и, главное, самоиллюзии индивидуума требуют некоторого публичного подтверждения, присутствия других людей.

Важно усвоить этот урок. В наши дни, когда мы все больше вынуждены делить свое ограниченное жизненное пространство на планете, многие полагают, что они дружелюбны, разумны и справедливы. Мало кто готов признать, что он предвзят, нелогичен и придерживается расистских взглядов. Однако мы подвержены стереотипам и искажениям, которые влияют на наше восприятие и поведение, а также подвержены влиянию других людей.

Следует принять тот факт, что предубеждение является неотъемлемой частью групповой психологии, как заявляет Тайфел и другие. Первый шаг в решении проблемы – признание того, что начинать нужно с себя. И покуда мы питаем иллюзию Я, мы не осознаем, насколько сильно внешние обстоятельства влияли и влияют на нас. Мы не видим этого потому, что когнитивный диссонанс постоянно прикрывает нас от провалов, пытаясь поддерживать веру в единое и неделимое Я – идеальную историю того, кем мы, по собственному мнению, являемся.

Ответ к рисунку 9: Рядом с карандашами сидит игрушечная горилла.