Рисунки П. Павлинова

Наконец-то потомственный старатель Нефедов — и деды его и прадеды «баловались» золотишком на Удалом да на Казовских приисках в Забайкалье — добрался до подходящего, «хального» золота. Несмотря на годы, он чувствовал в себе молодые силы и «щучий жор» фартового старателя.

Настроение Ивана Иваныча невольно передалось геологам.

…Четыре месяца участники Тутуканской геологической экспедиции находились в глухой эвенкийской тайге. Неудачи преследовали их. Сперва крушение плота. Потом болезнь Наташи. Время вышло, и их уже искали.

Пока что они решили выбираться своими силами, но… сердце не камень. То неслыханно богатые руды, а теперь золотоносная россыпь. Может быть, лучше сделать остановку? Ведь для самолета, если их найдут, расстояние в несколько пеших переходов роли не играет.

Но как добраться до золота, скрытого под тихой речкой Безымянной? Решили применить единственно доступный им, но опасный способ разведки: проходку ледяных труб-шурфов.

Только еще начинала сбрасывать покрывало предрассветной синевы тайга, как все трое приходили на реку. Мужчины рубили сухостой, девушка разжигала костер. Поверх дров она клала валуны, потом сушняк. Когда камни раскалялись, Прилежаев, начальник экспедиции, с Нефедовым уносили их на смазанных глиной носилках. Они раскладывали горячие валуны правильным прямоугольником там, где намечалась проходка ледяной трубы-шурфа. Потом снова бежали к кострам, рубили сушняк, помогали Наташе укладывать тяжелые валуны в огонь и, непомерно нагрузив носилки каленым булыжником, тащили их к следующему шурфу.

Едва от прикрытых хвоей валунов переставал подниматься белесый парок, они складывали мокрые камни на носилки, вычерпывали воду, а груз относили снова к кострам. Когда сквозь лед на дне ямы можно было разглядеть воду реки, шурф-трубу бросали для проморозки: ночами холода стояли лютые.

— А не проще было бы, — спросила как-то закопченная Наташа, — вырубать лед?..

— Что ты, окстись, доченька! — испугался Иван Иваныч. — Разве можно? Трещинка с волосок, а вмиг шурф затопит…

По всей реке геологи разбили пятнадцать шурфов: по три в каждой из пяти поперечных линий. От очередной порции каленых валунов яма во льду углублялась всего на десять-пятнадцать сантиметров.

Времени не хватало. Обуянные азартом, золотоискатели стали и утром и вечером работать по нескольку часов в темноте. Через пять дней почти все ледяные трубы дошли до дна реки. Теперь надо было добраться до подошвы подводной россыпи, ее плотика, где скапливаются самые тяжелые минералы, в том числе и золото.

Самодельный ворот с натужным, старческим кряхтеньем выдавал на-гора остывшие камни и оттаявшие пески.

Наташе прибавилось работы: наладив костры, она отвозила домой санки с пробами донных песков и промывала их… Хотя еще нигде не добрались до плотика, но и сверху содержание золота было высоким: пять-семь граммов на тонну.

Через два дня случилось знаменательное событие: шурф номер шесть дошел до плотика — ребристых полуразрушенных сланцев. Пока Нефедов вытаскивал наверх ведро с породой, Прилежаев присел на дно. Только сейчас он понял всю странность окружающей обстановки. Далеко вверху на ясном небе, казавшемся из ледяной ямы глубоким и матовым, слабо проступали бледные дневные звезды. Сквозь сине-зеленую толщу льда смутно мелькали какие-то тени: проплывали рыбы. Зазубрины стен отблескивали изумрудом и переливчатым опалом.

«Пошуровать, что ли, на счастье?» — подумал геолог, пробегая пальцами по забитым песками ребрам сланцев. Вдруг его загрубевшие пальцы нащупали что-то очень холодное и как будто маслянистое.

«Металл!» Очищая плоский, вроде крупного боба, льдистый комочек от влажной глины, Андрей Николаевич поднес его близко к глазам — на дне шурфа было темновато, — это оказался самородок, первый золотой самородок в его жизни! На округленных углах сквозь бурую рубашку окислов золото светилось тем мягким блеском, какого не знает ни один другой металл или минерал. Тяжело и глухо стукнуло сердце, даже голова слегка закружилась…

Вечером промыли всю породу с плотика. Кроме первого самородка — он весил пятнадцать с половиной граммов, — на дне лотка оказалось еще два, маленьких, и изрядная щепотка золотого песка.

— Под-хо-дящ! — удовлетворенно протянул Иван Иваныч, принимаясь с особым азартом крошить мороженую медвежатину.

Наташа, просушив драгоценный металл на горячей плите, взвесила его и взялась за подсчеты.

— Сколько? Чего долго копаешься? Скоро ли? — то и дело, изнывая от нетерпения, допытывался Нефедов.

Хотя начальник прятал добродушную усмешку в дремучей каштановой бороде, но и в его глазах светилось горячее любопытство.

— Сорок три грамма золота на тонну! — наконец задорно выкрикнула девушка.

Нефедов даже присвистнул.

— Да правда ли, доченька? Такого и на Незаметном не бывало. Не обсчиталась ли? — в голосе Ивана Иваныча слышались и радость и сомнение.

— Что вы, дядя Ваня! — уверенно прозвучал ответ. — Среднее по четырем пробам. Пять раз проверила! А самородки я выбросила из подсчета!

— Пошто? — крикнул Нефедов, раздражаясь.

— Правильно сделала, — вмешался Прилежаев решительно. — А если они случайные? Тогда как?

— А ежели повсюду? — подступил Иван Иваныч к геологам, словно говоря: «Как же вы, ученые, а такого пустяка не понимаете?»

— Подумаешь, забота! — схватил Андрей Николаевич отбивавшегося Нефедова в охапку. — Приплюсуем граммы за счет самородков, и все! — Он закружил старика по зимовью, напевая густым басом:

_ Ура! Пировать! — крикнула Наташа восторженно. — Сегодня ужин варим с солью! С солью, с солью! С солью, с солью! — подхватила она ритм вальса.

Лоб Ивана Иваныча был еще стянут глубокими складками, но усы дрогнули: вот-вот поползут кверху…

В этот вечер геологи совсем забыли о беспощадных стихиях, которые могли шутя стереть их с лица земли. Даже постоянная настороженность Нефедова — он всегда чувствовал ответственность за благополучие своих «ребят-несмышленышей» — и та испарилась.

— Уже теперь мы можем утверждать, — уверенно говорил Андрей Николаевич за ужином, — что Безымянный — богатейшая россыпь!

— По одному-то шурфу? — усмехнувшись, вскинул колючие глаза Иван Иваныч. — Неужто не слыхивал про золотые струи?

— Ниткой она, что ли, потянется? — буркнул Прилежаев.

— Не ниткой, а косицей! Я так понимаю, — строго взглянул он на Андрея Николаевича, — хоть десятком шурфов на плотик сесть надо. Тогда видно будет, что к чему. Да и морозы спадут маленько — легче идти будет! — не совсем уверенно добавил старик. Было видно, что у него другое на уме.

— И сейчас ясно, что россыпь богатая, — вмешалась Наташа, — знаете, какой теперь нижний предел для драги?

— Меньше грамма на тонну, какие-то доли, — отозвался Андрей Николаевич, — а у нас и поверху больше пяти.

— Нет, вы представляете себе, — сверкнула глазами Наташа, — если наша россыпь такая богатая, каким же должно быть коренное месторождение? Вы посмотрите, — Наташа рисовала пальцем на столе план, — вот речка Безымянная (это название укрепилось за притоком с золотоносной россыпью). — Золота по ней только в верховьях нет. Значит, — она задорно взглянула на дядю Ваню, — коренные жилы где-то на северном склоне гольца залегают!

— Или были? — скептически вставил Иван Иваныч. — Может, золото целиком в россыпь ушло?

Прилежаев насупил брови: эта неприятная мысль не приходила ему в голову.

— А я думаю, что есть! — забарабанив кулачками по столу, уверенно крикнула Наташа. — Северный склон затаежен, там очень глубокие наносы…

— Раньше россыпь надо разведать! — с тихим упорством настаивал Иван Иваныч. — На все сто процентов!

— Доразведаем или нет: это теперь в руках, то бишь в лапах, Кривого, — и он кивнул в угол на больного пса. — Шутка ли? Ведь рысь едва не от морды до хвоста его распорола! Сам, бывало, нас подкармливал, а теперь нахлебником стал. — За улыбкой начальника угадывалась тревога.

— Есть еще порох в пороховницах: полмедведя и два волка! — не вполне уверенно успокаивал Иван Иваныч. — Бывало, мы на Лене и Олексе старались. Почитай, что одной жареной водицей кормились, и то не бросали!

— Никуда россыпь не сбежит! — возразил Андрей Николаевич строго. — Пройдем десять шурфов, и хватит для предварительной оценки! Иначе мы рискуем упустить время, а это смерти подобно.

Но всегда благоразумный Нефедов на этот раз словно с цепи сорвался.

— А честь-то какая! — сверкнули из-под нависших бровей колючие зрачки. — Спросят ведь: «А что вы там столько времени делали?» Если закончим шурфовку, не придется нам глазами моргать. Ответим по-хорошему: «Так, мол, и так: не только мышьяковые жилы да протчее, а россыпь золотую разведали — получайте!»

Наташу захватил азарт Нефедова; душа вздыбилась от нетерпеливого волнения…

— Верно! Правильно! — подскочив, она схватила промывальный лоток. — На золотом блюде! — протянула театральным жестом грубую деревянную посудину.

Хмуро улыбнувшись, Андрей Николаевич только головой покачал. Затем подошел к оконцу. Заслонив с боков глаза согнутыми ладонями, он долго вглядывался в смоляную темень. Усмехаясь, Иван Иваныч следил за начальником. Вот по щеке пари Андрея пробежала легкая судорога…

«Сдался!» — подмигнул Нефедов в сторону Наташи.

Мысль о большой первооткрывательской премии меньше всего волновала таежников. Ими владело волнение, в котором неразрывно слились любознательность рудознатцев-исследователей, горячая забота о Родине и самозабвенный спортивный азарт.

* * *

Все, решительно все помогало охваченным золотой лихорадкой людям в выполнении их рискованного плана.

Погода установилась великолепная. Сильные ночные, морозы сохраняли ледяные шурфы крепкими, словно литое стекло. Дни стояли холодные, но яркие, солнечные, безветренные. Хотя до весны было далеко, богатство нежнейших оттенков в тайге и теплой, с прозеленью синевы в небе предвещало ее приближение. Молодые березы казались окутанными розоватым туманом, а хвоя блестела густо-оливковыми, торжественными тонами. Тени стали совсем васильковыми, а на снег было больно смотреть. Чтобы защитить глаза, Нефедов смастерил большие козырьки из бересты. По краю он пришил завесы из остатков своего кумачового пояса. Но Андрей Николаевич отказался носить козырек.

До того как Иван Иваныч убил медведя, Прилежаева непрерывно терзал голод. Порою ему казалось, что он съел бы вместе с рогами и копытами самого черта. Теперь есть хотелось меньше, зато стали мучить рези в животе: и на нем сказалось солевое голодание. Наташа и Нефедов тоже жаловались на боли. Вскоре в аптечке не осталось желудочных лекарств. Но они не обращали внимания на свои болезни. «Скорее, скорее, скорее!» — не щадя себя, работали они на реке с утра до поздней ночи.

Уже девятью шурфами достигли разведчики плотика — все пробы оказались богатыми, — когда Иван Иваныч заметил, что у пари Андрея порозовели белки.

— Побереги глаза-то!

— А что им сделается? — с неизменной самонадеянностью «безнадежно» здорового человека ответил Прилежаев. — Я и на горах снеговых очков не нашивал!

Зная упрямство начальника, Нефедов не настаивал. Кстати, и погода изменилась. Влажный ветер пригнал тяжелые тучи с сизыми донцами. Перестало показываться солнце. День за днем спадали крепкие морозы.

— До ростепели еще далече! — с тревогой говорил Иван Иваныч. — А все же поторапливаться надобно!

Ледяные трубы оставшихся шурфов обрастали новыми слоями льда так медленно, что на реке зачастую нечего было делать. Нефедова это огорчало, но в какой-то степени и радовало: перед зимовьем скопились желтовато-бурыми рядками непромытые пробы. Чуть не круглые сутки пылал теперь костер: грелась вода для промывки. Подсчеты содержания золота делали прямо на снегу.

Первый пыл золотой лихорадки с Ивана Иваныча соскочил: он стал опять думать о житейских делах, соображать, как и что.

Кривой, понятно, подвел. Прошло уже больше месяца после того, как ему зашили живот, а пес все еще полеживал на подстилке из хвои.

Проверив остатки продовольствия, Нефедов решил, что они могут еще с неделю проработать на россыпи — волчатина выручит! На дорогу у него припрятана в уголке лабаза еда получше…

Одно крепко тревожило старика — состояние Прилежаева. Если прежде, только открыв глаза, он совал босые ноги в заплатанные меховые сапоги — торбаса и, голый до пояса, выскакивал для зарядки на мороз, то последние дни Ивану Иванычу приходилось будить его по нескольку раз. И зарядку стал пропускать: тогда он — и на шурфовке и дома на промывке проб — ежился от холода, а движения его делались совсем расслабленными. Даже взгляд Андрея Николаевича потускнел. Все свободное время он молча лежал на нарах, подложив сцепленные пальцы рук под голову.

Скажет ему Нефедов: «Пойдем на реку!» или «Айда пробы мыть!» — откроет он глаза, с трудом скинет исхудавшие ноги с нар и покорно поплетется за дядей Ваней. Теперь он не говорил больше: «Как хорошо, что наши желудки переваривают камни и ржавые гвозди».

Иван Иваныч безуспешно ломал голову, стараясь понять, что такое приключилось с парей Андреем? Нефедов знал все каверзы таежной зимы. Скоро придется ей, трусливо поджав хвост, убегать от весны на далекий север. Она мстит, приберегая напоследок свои самые злые и неожиданные пакости. Конечно, и он сам и Наташа очень исхудали, ослабли от непосильной работы и животами маются, а все же не то! Уж не цинга ли? Он стал еще внимательнее приглядываться к Андрею Николаевичу, но никаких признаков страшной болезни не заметил: и зубы не шатаются и синеватых точек на теле незаметно. Теперь дядя Ваня заставлял всех раз по шесть в день пить «лимпопо». Так прозвали геологи довольно гнусное пойло: смесь противоцинготного настоя из хвойных игл с водою из минерализованного источника «чудо-ключ».

Несколько глотков напитка подбадривали измученных людей, но действие его на Андрея Николаевича оказывалось кратковременным.

…За десять дней хмурой погоды удалось довести до плотика еще три шурфа. Зато все пробы — и старые и новые — были промыты. Геологи высчитали по ним среднее содержание золота. Полученные данные они тщательно записали на бересте.

— Все в «ажуре», как в хорошей бухгалтерии! Скоро можно будет запасы подсчитывать, — от улыбки высохшие, потрескавшиеся губы Наташи плотно облепили десны. Иван Иваныча больно кольнуло в сердце.

«Ничего! Деньков через пять в путь-дорогу тронемся! Харча хватит», — успокаивал он себя.

* * *

В этот яркий морозный день все трое работали «на рысях». Через день-два они отправятся вверх по реке…

Только Андрей Николаевич — сегодня и он не чувствовал привычной усталости — частенько потирал покрасневшие глаза. «От дыма щиплет», — думал он.

— К ночи надобно все прикончить, — бросил на ходу Иван Иваныч, — буран поднимается! Вишь, над гольцом курится.

Он тащил вместе с парей Андреем санки с каленым камнем к последнему шурфу.

Наташа колдовала у костра: подбрасывала сушняк, подправляла валуны. Взглянув на реку, она заметила, что шурфовщики исчезли в двух смежных трубах. Чтобы ускорить исследование месторождения, они работали сегодня порознь, привязавшись сыромятными ремнями к вплавленным в лед ломам.

Вдруг девушка услышала на реке скрежещущий треск.

«Подземный толчок», — догадалась она и бросилась к шурфам, разбрызгивая ногами воду, хлынувшую по трещинам на лед.

На бегу заглянула в ближайшую ледяную яму: она быстро затоплялась. В это время из соседнего шурфа выбрался весь мокрый Иван Иваныч и, не замечая Наташи, бросился к ледяной трубе, где работал Прилежаев. Упершись ногами в лом, он изо всех сил тянул за ремень. Но он не подался даже тогда, когда за него ухватилась и Наташа.

— Зацепился! — крикнул Нефедов страшным голосом. Он наклонился над быстро наполнявшимся шурфом: пари Андрея не было видно, одна шапка всплыла.

Мгновенно скинув дошку, девушка нырнула вниз головой в ледяную воду, скользя пальцами по мокрому ремню. Под руку Наташи попался крюк — только этим утром Андрей Николаевич вморозил его в стену, — за него и зацепился ремень.

Нырнув еще глубже, она нащупала длинные волосы.

Через минуту все трое уже обсыхали у костра…

* * *

После ледяного купанья никто даже не простудился: жарко натопленное зимовье, горячая лежанка и лекарства сделали свое дело.

Но зато приключилась другая беда: Андрей Николаевич неожиданно почувствовал острое жжение в глазах.

«Неужели конъюнктивит? — ужаснулся он. — Если не лечить — слепота!»

В аптечке Наташа ничего подходящего не нашла. Одно спасение — сидеть в темноте! Медвежьим пологом обгородили угол Андрея Николаевича. Но и это не помогло: боль не торопясь вонзала зубы в воспалившиеся глаза, а рези в животе усилились: подчас он еле удерживал стоны.

Чем меньше оставалось у Прилежаева надежды на спасение, тем чаще и настойчивее думал он о жене.

На рабфаке он избегал девушек: не мог, да и не пытался найти с ними общий язык. И вот он увидел Валю Тагилову— высокую, со светлыми волосами, на редкость молчаливую и сдержанную. Но Андрею запомнились только глаза: большие, серые и очень строгие… Ему показалось, словно его толкнули в грудь. Совсем новое чувство! Ни восторг, ни печаль, а нечто особенное, непостижимое — миг избрания. Но сказать о своем чувстве он не мог… Видеть Валю хотя бы издали стало для него большим счастьем; Андрей был полон смиренной благодарности человека, который истинно любит…

Они окончили рабфак, перешли в институт. Он все больше привязывался к Валюте, ясно понимая, что она та единственная, без которой немыслима жизнь…

Они поженились, и вот уже скоро семнадцать лет, как они вместе и в радости и в горе.

Неужели они никогда больше не увидятся?

Еще труднее становилось Прилежаеву от черных дум, которые неотступно, словно гнус таежный, преследовали его и днем и ночью. Разве ему, слепому, добраться теперь до Байкита? А ослабевшим дяде Ване и Наташе не под силу его тащить. Подчас он скрипел зубами: все их труды и муки пропадут даром. И Валюта останется вдовой, одна!..

Чтобы поддержать Прилежаева, Иван Иванович и Наташа стали подкармливать больного: подавали двойную порцию в его темный угол. А чтобы он не догадался, сами ели медленно и долго постукивали ложками по опустевшим чашкам.

Иван Иванович помрачнел и крепко задумался. Ко времени затопления шурфов подводная россыпь оказалась почти разведанной. Богатое золото по всей речке, до самого рогатого кедра тянется. Хоть завтра привози и собирай драгу. Все бы хорошо, но самое главное — время, время они упустили!

— Оплошал старый леший, дьявол чугунный! Изредка и думать не грех! — ругал он себя. — Давно надо было ноги уносить. Правду говорил паря Андрей, что никуда россыпь не девается. Дотянули с «хальным»-то золотом до того, что из харча одна вонючая волчатина осталась, да и той кот наплакал!

Промучившись ночь без сна, Иван Иваныч решил попытаться уговорить Наташу на трудное путешествие по реке до фактории.

Они втаскивали на санях последние пробы по крутой Северной пади. Особенно яркий после бурана солнечный свет сыпался сквозь темную хвою. Казалось, что на синем снегу лежат сверкающие осколки желтовато-зеленого берилла…

— Умаялся, — признался, усаживаясь на пень, Нефедов. — Слыхала ты про геолога Юхтанова? — повернул он прокуренные усы к Наташе.

Она стала припоминать:

— Смутно… Какая-то тяжелая история… На Колыме, кажется?

— На Имтандже в Якутии то было, — показал Нефедов большим пальцем куда-то на северо-восток. — Работы зимой мало случилось. Народ, понятно, кто во что горазд: на охоту ходили, карты чертили, а кто, носами в книжину уткнувшись, посиживал да полеживал…

«Книги! Увижу ли их когда-нибудь?» — ужаснулась Наташа.

— А Юхтанов, — продолжал между тем Иван Иваныч, — вовсе делом попустился. Чтобы о зиме и помину не было, избу изнутри всю ситцами обил — по зеленому полю цветы, да все разные — и заперся. Когда через неделю дверь его взломали, он уже не в себе был. От мыслей все… С тех пор и в уме повредился. Как бы с парей Андреем чего не попритчилось, — глухой голос упал до шепота. — У него теперь душа сильнее глаз болит…

Старик замолчал.

— Знаешь что, доченька, — Иван Иваныч испытующе заглянул в исхудавшее лицо, — двинем-ка мы теперь же до жилухи!

Девушка испуганно отшатнулась.

— Не дойдем!

Старик прочитал растерянность в карих, с золотыми искорками глазах.

— Доберемся!

В голосе дяди Вани была такая уверенность, что Наташа сдалась.

Снова впрягшись в санки, они принялись обсуждать предстоящие сборы. Говорили короткими, отрывистыми фразами: дыхание перехватывало от тяжелого груза.

— Мне еще… два дня… надо, — с хрипом выдохнув, Наташа набрала полную грудь морозного воздуха.

Поднатужившись, они вытянули сани на бугор.

— Пошто?

— Копии снять… на чердак запрятать. Мало ли что может случиться? — объяснила она серьезно.

— Дельно! — одобрил, отирая лоб, Иван Иваныч.

Погрозив затем сжатым кулаком в пространство, он добавил решительно:

— Врешь, беззубая, подавишься! Выдюжим!