Сталин и Ежов в Шире

Засыпал (Иван Денисович] Шухов вполне удоволенный.

Прошел день, ничем не омраченный, почти счастливый.

А. Солженицын.

Один день Ивана Денисовича

В своем первом примечании к восьмой главе шестой книги ("Беспорядки в Заселье") К&К пишут, что, по единодушному признанию исследователей, эта глава — пародия на социализм в стиле таких антиутопий, как «1984» и "Скотный двор" ("Звероферма") Джорджа Оруэлла и описания муравьиной цивилизации в "Короле былого и грядущего" Теренса Хэнбери Уайта. Они также ссылаются на общеизвестное, крайне отрицательное мнение Толкина о такой политической системе, цитируя его письмо Кристоферу (L.64) от ноября 1943 года. "У Толкина, — пишут они, — никогда не было никаких сомнений по поводу истинного лица социалистической утопии, вторую пытается внедрить Лотто Саквиль-Бэггинс" (К&К ВК.647).

Параллели между этой главой и советским обществом, несомненно, очевидны любому, кто изучает советскую историю. Однако этого не скажешь о многих современных русских читателях, которые весьма агрессивно реагируют на предположение, что данная глава действительно описывает Сталина. В советское время только ее было бы достаточно, чтобы включить в список запрещенных цензурой книг. Несомненно, это одна из причин, по которым третий том так и не был официально издан вплоть до 1992 года, и появился уже лишь в посткоммунистической России — десять спустя после первой официальной публикации «Хранителей».

Муравьев, который переводил "Возвращение Государя" уже после смерти Кистяковского, даже не попытался сделать свою версию этой главы наполненную реалиями советских времен, более пригодной для прохождения цензуры. Его вариант эпизода, в котором предводитель ширрифов приказывает Фродо сохранять спокойствие, изобилует выражениями ярко стилизованной пародии на жаргон арестов и показательных процессов середины 30-х годов.

Сударь, сударь, одумайтесь. Согласно личному приказу Генералиссимуса вы обязаны немедля и без малейшего сопротивления проследовать под нашим конвоем в Приречье, где будете сданы с рук на руки охранцам. Когда Генералиссимус вынесет приговор по вашему делу, тогда и вам, может быть, дадут слово. И если вы не хотите провести остаток жизни в Исправнорах, то мой вам совет — прикусите языки (МВГ.314–315).

Версия Толкина, для сравнения, совершенно не оказывает столь мощного воздействия на советского читателя. Как всегда, она — воплощение британской сдержанности.

Довольно, довольно, сударь! Сохраняйте спокойствие, так шеф приказал. Мы отведем вас в Байуотер и передадим людям шефа; и когда он начнет разбирать ваше дело, тогда и сможете высказаться. Но если вы не хотите оставаться в Тюремных норах дольше, чем требуется, советую вам говорить покороче (R.346).

Изящное подражание советскому чекисту, производящему арест, у Муравьева не уступает образу копируемого Толкином английского полисмена, выполняющего свои обязанности. Оба они — расхожие типажи для сцены, экрана и литературы. Читатель может идентифицировать говорящего как полицейского просто по манере речи, даже если его профессия не указана в тексте.

Однако политически заряженная терминология в версии Муравьева, придает этому эпизоду более зловещий, специфически советский оттенок. Первый такой термин в эпизоде — Генералиссимус. В Советском Союзе существовал только один Генералиссимус — Сталин. Статья в "Большой Советской Энциклопедии" 1952 года издания, озаглавленная "Генералиссимус Советского Союза"141, занимает четыре колонки и включает портрет Сталина во всю страницу. Статья не оставляет сомнений в том, что, увидев одного советского Генералиссимуса, знакомишься с ним со всеми. Практически каждый советский читатель незамедлительно заменил бы Генералиссимуса на Сталина, и предложение воспринималось бы как: "согласно личному приказу Сталина (…)".

Волковский делает маленький шаг назад от края политического обрыва, к которому Муравьев подвел свой текст. Он использует термин Главнокомандующий (В ВГ.490) вместо Генералиссимуса у Муравьева. В период Второй мировой войны Сталин был Верховным Главнокомандующим и начальником Генерального штаба, что приблизительно соответствует субординации, существующей между президентом и начальниками штабов в США. Это слово придает тексту прозрачный военный оттенок, равно как и многие другие фразы Волковского. В его формулировке содержится намек на Сталина. У Муравьева же этот намек деликатен, как брошенный в окно кирпич.

Слово, которое употребил Толкин для названия этой должности, было просто Chief — Шеф, Начальник, Руководитель, Глава. Все остальные переводчики нашли для него подходящий альтернативный вариант. К&К использовали наиболее распространенный перевод слова Chief. Начальник (К&К ВК.385). Хотя у него тоже есть некоторые ассоциации с советским периодом, они не настолько сильные, чтобы наложить откровенно советский отпечаток на весь эпизод. Г&Г выбрали архаичное слово Предводитель (Г&ГВК.306, Г&Г2002.1000), его же использовала и Бобырь (Б.483). Для русского читателя это слово совершенно свободно от советского багажа. Уманский, который полностью восстановил эту главу в своей редакции сокращенного перевода Бобырь, употребил слово Правитель, которое также имеет некоторые исторические ассоциации (У IV.835). ВАМ изящно обошла проблему, использовав слово Шеф (ВАМ СК.315), которое происходит от французского chef, как и английское chief. По существу, этот вариант не имеет никакого специфически советского контекста. Грузберг полностью избежал всяких потенциально советских ассоциаций, употребив абсолютно иноязычное слово: Шериф. Это не просто транслитерация, но и, как указано в "Советском энциклопедическом словаре" (СЭС, с. 1532), заимствованное из английского языка слово, благодаря которому повествование Толкина остается английской историей английского писателя, а приобретает русский антураж. Александрова заменила Шерифа Грузберга словом Голова, что значит: "человек, отвечающий за что-то", например, городской голова, голова управы. В таком значении оно пришло из досоветского прошлого. В словаре говорится, что это значение было в обиходе до революции 1917 года (БТСРЯ, с. 214). Немирова решила, что Chief должен быть Губернатором, — еще одно слово с иностранными и дореволюционными ассоциациями. Однако она поместила его в кавычки, дистанцируясь, таким образом, от первоначального значения (Н ВК281). Яхнин использует вымышленный титул, словно выпавший со страниц римских хроник. Его перевод слова Chief — "его главенство Капитанус Хоббитанус" (Я ВК.287). С таким, безусловно, широким выбором возможных вариантов более-менее нейтрального перевода слова Chief, решение Муравьева использовать именно Генералиссимуса было принято, очевидно для усиления воздействия на советского читателя.

Для тех, кто мог бы пропустить скрытый в Генералиссимусе смысл несколькими страницами дальше Муравьев вслед за Толкином заменил кличку Шефа на другой термин в том же самом ключе, В эпизоде, где рассказывается о первом убитом в ходе Восстания, предводитель бандитов прибывших, чтобы восстановить порядок, говорит: "Босс начинает сердиться" (R.358). Муравьев превращает Босса в Вождя (М ВГ.326), что является еще более распространенным эпитетом Сталина. Генералиссимусом он стал только в 1945 году. Эдвард Радзинский повсеместно в своей книге142 использует по отношению к Сталину именно слово Вождь. В кругах русских политэмигрантов часто было принято с большим восторгом указывать на то, что Вождь — это буквальный русский перевод der Fьhrer — эпитета Гитлера.

Вождь настолько однозначно воспринимается в контексте данной главы, что ни один другой переводчик не осмелился его использовать. ВАМ перевела Boss как Шеф (ВАМ ВК.327), используя то же самое слово, что и для Chief просчет, который никогда не одобрил бы Толкин. Будучи филологом, он подбирал слова настолько тщательно, что, если использовал два различных названия, то и переводить их следует также двумя разными словами. Версия Босса у К&К была такая же: Шеф (К&К ВК.398), что хорошо подходит для второго элемента пары Chief/Boss — Начальник/Шеф. Г&Г избежали проблемы обычным для них способом, попросту опуская фразу со вторым прозвищем (Г&ГВК.317, Г&Г2002.1007), Волковский и Яхнин составили им компанию (В ВГ.510; Я ВК.298–299). Грузберг, оставаясь верным своей цели не русифицировать повествование, употребил еще одно слово, заимствованное из английского, такое, о котором, когда я учил русский язык, все студенты — с напускной серьезностью — говорили: "это — старое русское слово". Перевод Грузберга — Босс. Оно точно соответствует другой половине его пары Chief/Boss — Шериф. Александрова не согласилась с этим и заменила второй элемент пары на Хозяина, слово, которое употребил также и Уманский (У IV.843), что по тону соответствует ее использованию Головы в досоветском значении. В рамках того времени Хозяин был владельцем поместья или состояния. Тем не менее, ее выбор неудачен по нескольким причинам. В контексте Толкина, слово Хозяин уже используется применительно к Тому Бомбадилу и Фродо как хозяину Сэма. Толкин никогда не одобрил бы употребления одного и того же слова в таком двойном назначении. В советском контексте, окружение Сталина называло его не иначе, как Хозяин. Это вновь добавляет политический нюанс, которого однозначно стремился избежать Грузберг. У Немировой «Губернатору» соответствует начальство, существительное, которое обычно означает несколько больших начальников, а в разговорной форме используется в значении босса.

В версии Муравьева следующим политически заряженным словом в эпизоде ареста было конвой (фраза "проследовать под нашим конвоем"). Хотя слово конвой по смыслу не отличается от английского convoy, применительно к военно-морским конвоям периода Второй мировой войны, но "под конвоем" заключенных доставляли в ГУЛАГ. Эта фраза выделяется в описании Надежды Яковлевны Мандельштам того, как НКВД использовало "бессонный режим" и многочасовое ожидание "под конвоем" у дверей следователя в качестве тактики допросов в тридцатые годы143. Примеры, которые предлагает толковый словарь для конвоира и конвоировать, непосредственно относятся к заключенным (БТСРЯ, с. 447–448). "Военный энциклопедический словарь" далее уточняет, что обязанности вооруженного конвоя возложены на специальные милитаризованные части Министерства внутренних дел (МВД), выполняющие задачи по охране и сопровождению (конвоированию) арестованных, осужденных, военнопленных (с. 350) (…) а также находящихся под следствием и судом или осужденных (с.349)144. Для советского читателя слово конвой связано со значительно более мрачными образами, чем эрзац-полисмен Толкина, предлагающий Фродо "сохранять спокойствие".

У других переводчиков фразы о том, как хоббитов попытались препроводить в Байуотер, были гораздо банальнее. Вариант Грузберга наиболее точно соответствовал оригиналу, без всяких попыток подражать стилю речи советского чекиста. Его полицейский говорит Фродо: "Шериф приказал, чтобы вы вели себя спокойно. Мы отведем вас в Байуотер". Подход Грузберга сохраняет иностранный характер повествования, и не обременяет его каким бы то ни было советским психологическим багажом, который мог бы оказаться у читателя. Даже трактовка Грузберга названия Bywater — это транслитерация, а не перевод: Байуотер. Такая транслитерация скорее передает звучание слова, а не его написание, Александрова внесла некоторые стилистические изменения и преобразовала Байуотер в Приречье, которое явно лидирует — за него проголосовало большинство переводчиков.

У К&К и ВАМ полицейские в романе просят Фродо: "следовать за нами" (К&К ВК.385; ВАМ ВК.315). Эрзац-полисмен у Волковского говорит, что ему приказали «доставить» Фродо в Заручье "без лишнего шума" (В ВГ.490). Карикатурный полицейский у Немировой велит "последовать за нами без сопротивления!" (Н ВК.281). Г&Г целиком замяли вопрос о сохранении спокойствия, как всегда, опустив это в своей версии,

По приказу Предводителя я должен передать вас его людям в Уводье (Г&Г ВК.306, Г&Г 2002.1000).

Дж. Р. Р. Т. (купюры выделены): Сохраняйте спокойствие, так шеф приказал. Мы отведем вас в Байуотер и передадим людям шефа (…).

Бобырь отправила всю эту сцену в небытие, но Уманский восстановил ее, не используя нарочитые намеки на советскую действительность. Его карикатурный полицейский говорит:

Есть приказ Правителя, чтобы вы вели себя тихо. Нас послали препроводить вас в Байуотер и передать Людям Правителя (У IV.835).

Яхнин превращает собирающихся совершить арест полицейских в ораву запуганных шутов. Когда полицейский у Яхнина зачитывает свою официальную речь, рассказчик сообщает читателю, что полицейский замечает, как Фродо хватается за свой меч (что совершенно нехарактерно для толкиновского Фродо). Эрзац-полисмен Яхнина сразу приходит в замешательство и начинает запинаться и мямлить, что они, дескать, лишь выполняют распоряжение (Я ВК.287). Полицейские подобного толка вообще не представляют никакой угрозы, и Фродо с компанией вдоволь посмеялись над ними.

Оправдание "я лишь выполнял распоряжение" доказало свою несостоятельность на Нюрнбергском процессе и повсеместно привило солдатам и полицейским ощущение личной ответственности. Личная ответственность и свобода выбора — сердцевина философии Толкина, и ответ полицейского у Яхнина — плевок в лицо толкиновскому мировоззрению. Толкин выдвигает на первый план свободу выбора у Бильбо и Фродо в "Походе на Эребор", где Фродо говорит, что каждый из них — и он, и Бильбо — могли бы отказаться делать то, что они делали, и что Гэндальф "был бы не в силах заставить" их. Ему не дозволялось даже пытаться (АН2002.370).

В то время как Гэндальфу не дозволялось их принуждать. Темные силы подобного ограничения не имеют. Толкин показывает это, оправдывая участие Робина Смоллбарроу в действиях ширрифов. Участие Робина вынуждено. Если кто-нибудь из хоббитов отстаивает свои права, сознавая свою личную ответственность, люди Шефа тащат их в тюрьму или избивают (R347). Философская пропасть между оправданием полицейского у Яхнина и тем, как оправдывается Робин Смоллбарроу, столь же глубока, как Большой Каньон. Яхнин опускает слова Смоллбарроу, которые в политическом климате СССР произвели бы эффект разорвавшейся бомбы на советского читателя, которому ситуация Робина показалась бы неприятно знакомой. Оправдание Яхнина не сильно побеспокоило бы советского цензора, настолько явно оно указывало на нацистов, а не на советских чекистов как прототипов отрицательных персонажей. Хотя пересказ Яхнина был издан в постсоветский период, тем не менее, до некоторой степени его версия является вполне советской.

Ответ на вопрос, кому Фродо с компанией были бы переданы в Байуотере, стал в версии Муравьева третьим политически заряженным словом в этом эпизоде. Согласно Муравьеву, в Приречье они были бы "сданы с рук на руки охранцам" (М ВГ.314) — явная ссылка на царскую охранку. Для советского читателя, переход от одной позорной тайной полиции — неважно, царской или нет, — к другой — НКВД, КГБ — осуществился бы почти машинально. В толкиновском оригинале Фродо с компанией должны были быть переданы "людям Шефа" (R.346). Само собой разумеется, что у других переводчиков варианты "людей Шефа" были гораздо более нейтральными. Этим третьим заряженным ключевым словом, Муравьев готовит сцену для последующего "показательного процесса". Для советских читателей из версии Муравьева однозначно следует, что Фродо с компанией, арестованных по приказу Генералиссимуса (Сталина), доставят под конвоем в Приречье, где их передадут охранцам (НКВД предшественник КГБ), для «выбивания» из них показаний, которые затем могут быть использованы на показательном процессе.

То, что Муравьев имел в виду показательный процесс, явствует из его описания суда. На этом суде, по версии Муравьева, Фродо не сможет выступать в свою защиту, вплоть до вынесения приговора. В своей книге о показательных процессах Джоэл Кармайкл пишет: "в большинстве случаев о защите речь вообще не шла"145.

Когда Генералиссимус вынесет приговор по вашему делу, тогда и вам, может быть, дадут слово (М ВГ.314–315).

Версия Муравьева соответствует тому, о чем рассказывала в своих мемуарах146 Надежда Яковлевна Мандельштам, жена репрессированного поэта Осипа Эмильевича Мандельштама. Приговор был предопределен, пишет она. Многие процессы проводились по подготовленным сценариям, которые включали и заранее вынесенный приговор147. С другой стороны, суд, по версии Толкина, является отражением английской судебной системы. Обвиняемый имеет возможность выступать в свою защиту в процессе слушаний. "Когда он [Шеф] начнет разбирать ваше дело, тогда и сможете высказаться" — уведомляет полицейский у Толкина (R.346 |. Однако обвинительный приговор ив версии Толкина тоже предопределен заранее, что вытекает из совета предводителя ширрифов: "Но если вы не хотите оставаться в Тюремных норах дольше, чем требуется, советую вам говорить покороче" (R.346).

И срок тюремного заключения, и место его отбывании, в версии Муравьева, конечно, являются слепком с советской действительности. В его переводе Lockholes превратились в Исправноры, вымышленное слово, созданное на основе сокращения: исправ. Использование сокращенной, а не полной формы слова придает Исправнорам поразительно злорадный привкус бюрократического жаргона, который является очень тонким, но искусно добавленным мазком в определении характера предводителя ширрифов. Полная форма "исправительно-трудовой" — прилагательное, которое используется только как часть официального названия тюрем. Единственный пример, который дается в "Толковом словаре русского языка" — это исправительно-трудовая колония148, остров в архипелаге ГУЛАГ.

По версии Толкина, срок тюремного заключения, к которому собираются приговорить Фродо, не определен: "не дольше, чем требуется". Тем не менее, такая формулировка предполагает возможное освобождение из тюрьмы. Толкин намекает, что срок мог быть совсем небольшим — около года. В эпизоде, где рассказывается о первом убитом в ходе Восстания, предводитель бандитов, которые прибыли, чтобы восстановить порядок, говорит: "Или мы полсотни ваших на год отправим в Тюремные норы" (R.385) Предводитель ширрифов у Муравьева выражается гораздо более определенно и гораздо более по-советски, рассуждая о том, сколько времени Фродо мог бы провести в Исправнорах: "остаток жизни" (М ВГ.315). В версии Муравьева изменена и угроза заключить на год пятьдесят хоббитов в Тюремные норы, "на год" исчезает, а хоббиты превращаются в «заложников»: "а то заберем сразу полсотни заложников в Исправноры" (М ВГ.326).

Небольшое изменение у Муравьева вновь переносит советского читателя назад в эпоху Октябрьской революции и Гражданской войны. Захват заложников был распространенным методом репрессий в молодом Советском государстве. Сергей Мельгунов посвящает этому целую главу в своей книге "Красный террор в России"149. В этой главе в хронологическом порядке излагается случай за случаем, когда в качестве репрессий Советы расстреливали заложников: 500 расстрелов в Санкт-Петербурге, 400 расстрелов в Кронштадте, больше 300 расстрелов в Москве, 59 — в Пятигорске, и так далее.

Яхнин избегает этой проблемы, пропуская весь эпизод (Я ВК.298-99). Все остальные переводчики, при различии формулировок, остались верны первоначальному замыслу Толкина.

Толкин оговаривает год в Тюремных норах, но в Советском Союзе для многих лагерный приговор был равносилен смертному. По оценке Роберта Конквеста в лагерях за годы Большого Террора выжило не более 10 % заключенных150. Пытаясь замаскировать масштабы казней, вместо того, чтобы сообщить, что человек был расстрелян, Советы эвфемистически заявляли, что обвиняемый был приговорен "к десяти годам без права переписки"151. Эти люди уже никогда не попадали в лагеря.

Приблизительно через страницу после эпизода, в котором арестовывают Фродо с компанией, Толкин описывает, как ширриф Смоллбарроу объясняет Сэму, почему хоббиты больше не противостоят Шефу и его политике. Толкиновский текст — это завуалированное обвинение полицейскому государству. Муравьев в своей версии продолжает ронять пудовые гири, наводящие советского читателя на мысль о периоде сталинского террора.

Повсюду эти Большие начальники, громилы Генералиссимуса. Чуть кто из нас заартачится — его сразу волокут в Исправноры… Первого взяли старину Пончика, Вила Туполапа, голову нашего, а за ним уже и не сочтешь, тем более с конца сентября сажают пачками. Теперь еще и бьют смертным боем (М&К ВГ.316).

Дж. Р. Р. Т.: Но люди, Сэм, люди шефа. Он шлет их повсюду, и если кто-нибудь из нас, малого народа, заявляет о своих правах, его тащат в Тюремные норы. Они взяли первыми старого Флоурдамплинга, старого Билла Вайтфута, мэра, и еще многих других… Потом стало гораздо хуже. Теперь их часто избивают (R.347).

В то время как Толкин говорит лишь: "Потом стало гораздо хуже. Теперь их часто избивают" (R.347), Муравьев конкретизируют время, с которого "громилы Генералиссимуса" начали избивать заключенных в Исправнорах: "с конца сентября". Это добавка немедленно привлекает внимание того, кто параллельно читает русский и английский текст. Когда "конец сентября" рассматривается в контексте "Больших начальников", а "громилы Генералиссимуса" (то есть, подручные Сталина), "сажают пачками" да еще к тому же и "бьют смертным боем", советский читатель тут же вспоминает, что Ежов был назначен народным комиссаром внутренних дел на основании телеграммы Сталина в Политбюро, датированной 25 сентября 1936 года152. Эта дата стала широко известна из секретного доклада Хрущева на XX Съезде КПСС в 1956 году, когда он начал процесс десталинизации (развенчания культа личности Сталина).

Добавляя к этому эпизоду указание времени, когда в Исправнорах произошли изменения, Муравьев точно укладывается в хронологию Толкина. Временные рамки соответствуют толкиновским, но Толкин сообщает читателю, когда именно Шарки прибыл в Шир, намного позже в повествовании, в беседе между Мерри и фермером Коттоном (R.361). Сдвиг вперед информации о дате прибытия Шарки в тексте у Муравьева превращай Сарумана в Ежова. Все признаки налицо. Период, когда Ежов возглавлял НКВД (1936–1938), а уровень сталинистского террора резко возрос, назван его именем — ежовщина.

Народный комиссар внутренних дел — это была должность одного из "Больших боссов" в Советском Союзе времен Сталина, и с назначением на нее Ежова НКВД получил неограниченные полномочия в использовании любых средств, включая "физические меры воздействия", в деле преследования "врагов народа"153. Рукописные пометки наподобие "побои вновь и вновь!" делались членами Политбюро на полях списков «подследственных» НКВД154.

Надежда Яковлевна Мандельштам пишет о различных типах следователей работавших в НКВД до и после 1937 года155. До 1937 года следователи были начитаны, интеллектуальны, идеологизированы — передовой отряд "новых людей" и "подвергали все обычные взгляды коренной сверхчеловеческой ломке. Их сменили люди совершенно другого физического типа у которых вообще никаких взглядов, перевернутых или правильных не было". Также изменились и методы. До 1937 года НКВД «щеголял» своими психологическими методами пыток. "Но потом они сменились физическими, совершенно примитивными избиениями"156. Единственное о чем заботились следователи — о выполнении своей нормы полученных признаний. Одним словом — головорезы.

Во время ежовщины людей почти буквально сажали пачками. Количество политических арестов в 1937 году в десять раз увеличилось по сравнению с 1936 годом157. Роберт Конквест оценивает их количество в период 1937–1938 годов приблизительно в 7–8 миллионов158, что составляет 4,5–5 % населения159. Однако наиболее пострадали как раз партийные кадры. Из 1966 делегатов XVII Съезда партии в 1934 году, 1108 человек — 56 % — были арестованы как "враги народа"160.

Сталин взял на вооружение термин времен Французской революции "враг народа"161, который теперь неразрывно связан с периодом сталинистского террора. Намек на него Муравьев даже вставил в свой перевод разговора между фермером Коттоном и Фродо о ситуации в Шире. По версии Толкина, фермер Коттон говорит: "и если кто-то становился «наглым», — так они [власть имущие] это называют, — то отправлялся вслед за Виллом", мэром, в Тюремные норы (R.360). У Муравьева фермер Кроттон говорит: "если же кто, говоря по-ихнему, "проявлял враждебность", тот живо оказывался, где и Вил Туполап" (М ВГ.329). В контексте политических репрессий намек Муравьева — явная подсказка советскому читателю.

Один Уманский составил компанию Муравьеву в политизации этой фразы. По его мнению, uppish означало "вступаться за наши права" (У IV.836). У остальных переводчиков — за исключением Яхнина и Бобырь, которые опустили эту строку — были гораздо менее вызывающие версии слова uppish. Перевод Грузберга наиболее точен благодаря наличию элемента "высоко"162 в выбранном им глаголе. Его версия звучит так: "становился "высокомерным"". Александровой это не понравилось, и она изменила ее на "задирать нос". Формулировка Немировой очень похожа: "А кто осмеливался дерзить" (Н ВК.295). У Г&Г был вполне приемлемый вариант: "начинал "воображать о себе"" (Г&ГВК.319, Г&Г2002.1009). К&К подстраховались, используя два разговорных глагола, чтобы лучше объяснить концепцию «uppishness» русскому читателю. Их версия звучит так: "начал (…) «заноситься» или "высовываться"" (К&К ВК.401). Формулировка Волковского вполне сдержанна. Он написал: "голос подать" (В ВГ.493). ВАМ оказалась наиболее близка к формулировке Муравьева: "проявлял (…) "непослушание"" (ВАМ ВК.329). Однако никто из них даже не приблизился к фразе Муравьева — "проявлял враждебность" — по силе воздействия на советского читателя.

Все остальные переводчики в целом скорее сохраняли толкиновское сдержанное осуждение полицейского государства, чем пытались сделать его более специфически советским. Однако было несколько интересных интерпретаций "the Chiefs Men", в паре с "us small folk" (R.347), создававших противопоставление нас — их, и повторявших противопоставление "всяких бестолковых, неуклюжих верзил, вроде нас с вами" (H.I 6) с полуросликами (R.510). Лучший вариант перевода этой фразы у Уманского. Он противопоставляет «людей» и "нас, малый народ" (У IV.836). Версия Грузберга необыкновенно запоминающаяся: «люди» против "нас, маленьких хоббитов". Александрова испортила эффект, заменив маленьких хоббитов Грузберга на простых хоббитов. Версия К&К — Большие против хоббитов (К&К ВК.386) — менее удачна, поскольку пропускает слова нас и маленьких и использует единственное число вместо множественного во второй половине фразы. У ВАМ имеются две версии противопоставления. В первой — это громадины и невысоклики (ВАМ BK1991.316). Во втором издании (2003 г.), она изменила оба элемента противопоставления на огромины и более буквальное полуростики (ВАМ ВК2003.1157). Вторая версия звучит несколько лучше. Г&Г уклонились от проблемы противопоставления, сделав вторую его часть общей взамен конкретной. Их вариант гласит:

(…) вся беда в Людях, в Людях Предводителя. Они всюду шныряют, и чуть только кто-нибудь против, сразу хватают (Г&Г ВК.307).

Волковский и Немирова вторую половину пары передают в той же тональности, что и Г&Г. Перевод первой половины у Волковского, однако, очень неплох. Он отыскал устаревшее слово и использовал его в качестве усиления: "в людях, в большунах Главнокомандующего" (В ВГ.493). Немирова употребила то же самое слово, что и ВАМ в своем первом издании (1991 г.): громадины (Н ВК.283).

Обычно точный перевод Грузберга испорчен изменением в последнем предложении этого абзаца. Он заканчивается так: "Они [люди шефа] нас часто избивают", в то время как у Толкина сказано: "Теперь их [узников] часто избивают" (R.347). Эта опечатка Грузберга распространяет террор физических побоев с одних лишь заключенных на все население в целом, что является важным изменением политического диапазона полицейского государства в Шире в 3019 году (1419 г. Л.Ш.) в сторону экстремизма. Волковский присоединяется к Грузбергу, допуская ту же самую трактовку. "Как что не по-ихнему, сразу бьют" (В ВГ.493). Александрова вернула текст Грузберга назад к толкиновской трактовке.

Некоторый контекст, который может подтверждать взгляд Грузберга на все население как объект побоев, имеется дальше в этой главе в эпизоде, где Мерри противостоит бандитам в Байуотере. Предводитель бандитов по глупости решает силой вырваться из ловушки и призывает своих людей напасть на хоббитов. "На них, парни! — закричал он. — Покажем им!" (R.358).

Версия Волковского — так же, как и большинство его диалогов в этой главе — полностью состоит из сленга, который был бы уместен в армейских пехотных казармах. Его предводитель бандитов кричит:

— За мной, ребята! — скомандовал он. — Вмажем мелюзге по соплям! (В ВГ.511).

"За мной, ребята!" — это клич пехоты и общепринятая на сцене и на экране фраза, с которой командир поднимает бойцов в атаку на врага. Дополнение "скомандовал он" накрепко привязывает ее к военному жаргону, и следующая сленговая фраза добавляет отличный привкус казарменного колорита. К сожалению, и хоббиты у него выражаются не намного лучше.

Все остальные переводчики, за исключением Г&Г, Уманского и Яхнина, использовали словосочетание "Бей их!" в первой или во второй части этого предложения (М ВГ.327; К&К ВК.399; ВАМ ВК.328; Н ВК.294; Я ВК.299), Муравьев вообще употребляет слово «бей» в обеих частях фразы и подчеркивает это повтор:

— Бей их, ребята! — крикнул он. — Бей насмерть! (М ВГ.327)

Такой повтор искусно подкрепляет контекст ежовщины конца 30-х годов во многом тем же самым способом, каким сам Толкни тщательно наслаивает информацию преднамеренными повторами, с тем, чтобы придать своим образам наибольшую глубину. Несмотря на то, что это хорошая имитация стиля Толкина, идейное содержание принадлежит самому Муравьеву, и оно высказывается гораздо прямее, чем толкиновское смягченное "На них, парни!" и "Покажем им!". Версия ВАМ была очень близка к Муравьеву, вот только результат подразумевался не настолько фатальный. Ее вариант выглядит так:

— Бей их, ребята! — зарычал он. — Никого не щадить! (ВАМ ВК.328).

НКВД Ежова действительно не щадило никого. В тюрьмах и лагерях попросту не хватало мест, чтобы разместить всех репрессированных. Немирова последовала за ВАМ. Ее предводитель бандитов говорит: "Бей, не жалей!" (Н ВК.294).

Толкиновская версия событий в полицейском государстве Шира в 3019 году (Л.Ш. 1419) отражает апологетику Сталина, поддержанную многими и на Западе, и в Советском Союзе. В разговоре между Фродо и Пиппином, Фродо защищает Лото — у Муравьева Генералиссимуса и Вождя — потому что:

Лото никак не рассчитывал, что дела так обернутся. Да, он злобный дурак, но теперь он сам попался. Бандиты взяли верх: они отбирают, грабят и запугивают, бесчинствуют или разоряют в свое удовольствие от его имени. А скоро даже и его именем прикрываться перестанут. Он сам теперь узник в Бэг Энде, я думаю, и ужасно напуган. Мы должны постараться освободить его (R.352).

В Советском Союзе широко бытовало мнение, что Сталин был заложником системы, которую сам же и создал. Илья Эренбург, известный советский писатель, рассказывал в своих мемуарах: "Мы думали (вероятно, потому, что нам хотелось так думать) что Сталин не знает о бессмысленной расправе с коммунистами, с советской интеллигенцией, (…) Да не только я очень многие другие думали, что зло исходит от маленького человека, которого звали "сталинским наркомом""163. Эта вера была настолько широко распространена, что Хрущев был вынужден опровергнуть ее в своем секретном докладе в 1956 году. "Нет, было бы наивным считать это делом рук только Ежова. Ясно, что такие дела решал Сталин, без его указаний, без его санкции Ежов ничего не мог делать"164.

Этот эпизод, переданный Муравьевым почти буквально, резко выделяется на общем фоне его творческого, вольного подхода к переводу остальной части этой главы. При том, что он, не колеблясь, отступал от оригинала в других местах, такая точность при переводе именно этого эпизода позволяет предполагать, что он узнал толкиновское описание апологетики сталинизма как неразрывной части истории Советского Союза (а именно ее он и старался воспроизвести со всеми изменениями и приукрашиваниями в этой главе), и счел это описание достаточно точным, чтобы оставить его как есть. Его изменения в тексте, обсуждавшиеся выше, показывают, что он, не колеблясь, приспосабливал повествование к собственным нуждам, когда видел в этом необходимость.

Лотто не только не виновник, он даже не зачинщик всего этого безобразия. Ну, дурак он, конечно, злобный дурак, в том его и беда. А подручные взяли верх: они и отбирают, и грабят, и бесчинствуют его именем. Он заключенный, узник в Торбе-на-Круче. И наверно, перепуган до смерти. Хорошо бы его все-таки вызволить (М ВГ.321).

Советский читатель данной главы в версии Муравьева в этом абзаце воспринимает Лотто как Сталина и подручных как Ежова с компанией. Главное отличие между вариантом Муравьева и оригиналом Толкина — в пропущенной фразе: "А скоро даже и его именем прикрываться перестанут". Хотя это повтор более ранних упоминаний о смещении Лото, нет никакого смысла удалять эту строку из эпизода. Повторы — неотъемлемая часть стиля Толкина, добавляющие глубину его повествованию. Сокращение повторов лишь обедняет его.

Однако Фродо не в силах спасти Лото, поскольку Змиеуст — прихвостень Сарумана — уже убил его, и, как намекает Толкин, даже съел. Здесь Муравьев вновь близко следует Толкину. Его версия гласит:

Саруман: Это он, Гниль, прикончил вашего Генералиссимуса, вашего разлюбезненького Вождя. Что, Гниль, неправда? Правда! Заколол его, я так думаю, во сне. А лотом закопал, хотя вряд ли: Гниль у нас всегда такой голодненький (М ВГ.338–339).

За исключением титулов (Chief/Boss — Генералиссимус/Вождь), отличие от толкиновского оригинала всего лишь стилистическое.

Саруман: Змий, убил вашего Шефа, такого маленького и бедненького вашего миленького Босса. Не так ли, Змий? Уверен, заколол его ножом во сне. И, надеюсь, закопал, хотя Змий был сильно голоден с недавнего времени. (…) (R.370).

В действительности история в Советском Союзе закончилась по-другому. Ежов, подобно следователям образца до 1937 года, описанным Н. Я. Мандельштам, пал жертвой системы, которую сам же и усовершенствовал. Сталин сместил Ежова 8 декабря 1938 года. И только 4 февраля 1940 года Ежов был, наконец, расстрелян. Однако смерть Сталина 5 марта 1953 года настолько загадочна, что даже известное высказывание Черчилля165 о России как головоломке, завернутой в загадочность и окруженной тайной, не передает всей ее неопределенности. Существуют многочисленные противоречивые версии его кончины. Ключевой, нерешенный вопрос, как выразился Виктор Александров: "Сталину позволили умереть, или, как гласит широко распространенное мнение, имел место заговор против него его преемников?"166 Сын Сталина был уверен, что его отца убили. В своей книге "Загадка смерти Сталина"167 Авторханов утверждает, что Берия убил Сталина и затем сам был ликвидирован в 1953 году.